Страница:
Фальстаф
Станьте возле меня, мистер Роберт Шеллоу. Уж я добьюсь у короля для вас всяческих благ. Я подмигну ему, когда он будет проезжать мимо нас, - вы увидите, как он со мной обойдется.
Пистоль
Да укрепит господь твои легкие, добрый рыцарь.
Фальстаф
Поди сюда, Пистоль; стань позади меня. (К Шеллоу.) Как жаль, что я не успел заказать всем нам новое платье, - охотно бы выложил тысячу фунтов, что занял у вас! Впрочем, не беда; ваш скромный наряд как нельзя более кстати он доказывает, как я спешил увидеть короля.
Шеллоу
Вот именно.
Фальстаф
Он доказывает мою искреннюю привязанность.
Шеллоу
Вот именно.
Фальстаф
Мою преданность...
Шеллоу
Вот именно, вот именно, вот именно.
Фальстаф
Сразу видно, что я скакал день и ночь и совсем позабыл... даже в голову не пришло - терпения не хватило переодеться...
Шеллоу
Именно так.
Фальстаф
Вот я стою здесь, весь в пыли, весь в поту, сгорая от желания его увидеть, бросив все свои дела, как будто у меня нет другой заботы, как только увидеть его.
Пистоль
Это semper idem , ибо absque hoc nihil est - все, как говорится, одно к одному.
Шеллоу
Так оно и есть.
Пистоль
Мой рыцарь, разожгу и тебе я печень
И благородный гнев:
Прекрасная твоя Елена, Долль,
В оковах тяжких, в мерзостной тюрьме;
И ввержена туда
Презренною и грубою рукой.
Отмщенье, встань из черных бездн,
Обвитое змеей Алекто страшной!
В темнице Долль! Пистоль сказал лишь правду.
Фальстаф
Я дам свободу ей!
За сценой радостные клики и трубные звуки.
Пистоль
Не море ли шумит? Я слышу рокот труб.
Вводит король Генрих Пятый со свитой: в числе других верховный судья.
Фальстаф
Храни тебя господь, король мой Хел!
Пистоль
Пусть небо сохранит сей дивный отпрыск славы!
Фальстаф
Храни тебя господь, мой милый мальчик!
Король Генрих
(верховному судье)
Милорд, ответьте этому безумцу.
Верховный судья
В уме ль вы, сэр? С кем говорите вы?
Фальстаф
(королю Генриху)
С тобой! Король! Юпитер! Жизнь моя!
Король Генрих
Старик, с тобой я незнаком. Покайся!
Седины вовсе не к лицу шутам.
Мне долго снился человек такой
Раздувшийся от пьянства, старый, грубый,
Но я проснулся, и тот сон мне мерзок.
Впредь о душе заботься, не о теле.
Обжорство брось: знай, пред тобой могила
Зияет - поглотить тебя готова.
Дурацкой шуткой мне не отвечай.
Не думай, что такой же я, как прежде.
Известно богу - скоро мир увидит,
Что я от прошлого навек отрекся
И отрекусь от всех, с кем знался раньше.
Когда услышишь, что я вновь таков,
Как прежде, приходи ко мне и будешь
Моим руководителем в распутстве.
До той поры тебя я изгоняю,
Как всех прогнал, кто совращал меня.
Под страхом смерти вам запрещено
Теперь к особе нашей приближаться
На десять миль. Вам средства к жизни дам,
Чтобы нужда на зло вас не толкала;
И, если вы исправитесь, дадим
Вам должность в меру ваших сил и знаний.
Милорд судья, я поручаю вам
Дать неотложный ход моим словам.
Идем.
Король со свитой уходит.
Фальстаф
Мистер Шеллоу, я должен вам тысячу фунтов.
Шеллоу
Да, сэр Джон, и я прошу вас вернуть мне их сейчас же: я еду домой.
Фальстаф
Это едва ли возможно, мистер Шеллоу. Но не огорчайтесь; скоро меня позовут к ному тайком. Видите ли, он должен был так обойтись со мной при всех. Не сомневайтесь в своем повышении: я все же придам вам весу.
Шеллоу
Не знаю, как вы это сделаете, - разве что только наденете на меня свой камзол и набьете его соломой. Очень прошу вас, добрейший сэр Джон, отдайте мне хоть пятьсот фунтов из тысячи.
Фальстаф
Не сомневайтесь, я сдержу свое слово. То, что вы сейчас видели, не более как маска.
Шеллоу
Боюсь, что эту маску не снимут до самой вашей смерти, сэр Джон.
Фальстаф
Не бойтесь масок. Идемте со мной обедать. - Идем, лейтенант Пистоль; идем, Бардольф. За мной еще пришлют сегодня же вечером.
Входит принц Джон, верховный судья и стража.
Верховный судья
Взять сэра Джона Фальстафа; немедля
Свести во Флит - и всех друзей его.
Фальстаф
Милорд, милорд!..
Верховный судья
Нет времени. Все скажете вы после.
Ведите их.
Пистоль
Se fortuna mi tormenta,
Lo sperare mi contenta.
Все, кроме принца Джона и верховного судьи, уходят.
Принц Джон
Мне по душе поступок государя;
Намерен прежних спутников своих
Он обеспечить, но их всех изгнал
И не вернет, пока не убедится
В их скромном и разумном поведенье.
Верховный судья
Да, это так.
Принц Джон
Король созвал парламент свой, милорд?
Верховный судья
Созвал.
Принц Джон
Готов ручаться; не пройдет и года,
Как наш король огонь и меч пошлет
Во Францию. Об этом птичка пела
И, кажется, пленить его сумела.
Идем, милорд.
Уходят.
ЭПИЛОГ
(Произносится Танцовщиком)
Я появляюсь перед вами прежде всего со страхом, затем с поклоном, и, наконец с речью. Страшусь я вашего неудовольствия, кланяюсь по обязанности, а говорю, чтобы просить у вас прощения. Если вы ждете от меня хорошей речи, то я пропал, - ведь то, что я имею сказать, сочинил я сам, а то, что мне следовало бы вам сказать, боюсь, испорчено мною. Но к делу, - я все-таки попробую. Да будет вам известно (впрочем, вы это и сами знаете), что недавно я выступал здесь перед вами в конце одной пьесы, которая вам не понравилась, и просил у вас снисхождения к ней, обещав вам лучшую. Признаться, я надеялся уплатить вам свой долг вот этой пьесой. Если же она, как неудачное коммерческое предприятие, потерпит крах, то я окажусь банкротом, а вы, мои любезные кредиторы, пострадаете. Я обещал вам явиться сюда - и вот я пришел и поручаю себя вашей снисходительности. Отпустите мне хоть часть долга, а часть я заплачу и, подобно большинству должников, надаю вам бесконечных обещаний.
Если мой язык вымолит у вас оправдание, не прикажете ли вы мне пустить в ход ноги? Правда, это было бы легкой расплатой - отплясаться от долга. Но чистая совесть готова дать любое удовлетворение, и я на все пойду. Все дамы, здесь присутствующие, уже простили меня; если же кавалеры не простят, значит, кавалеры не согласны с дамами - вещь, совершенно невиданная в таком собрании.
Еще одно слово, прошу вас. Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его еще не убил ваш суровый приговор; как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо. Язык мой устал, а когда мои ноги так же устанут, я пожелаю вам доброй ночи. А затем я преклоню колени, но лишь для того, чтобы помолиться за королеву.
"ГЕНРИХ IV"
Несомненно, что замысел "Генриха IV" возник у Шекспира тогда, когда он завершал хронику о Ричарде II, продолжением которой являются две пьесы о царствовании Генриха IV. За это говорит даже не столько то, что в конце "Ричарда II" епископ Карлайль пророчествует о бедах, ожидающих Англию в наказание за свержение законного короля, сколько упоминание о бесчинствах молодого принца Генри, наследника нового монарха Болингброка. Последний жалуется на то, что уже три месяца не видел сына, и посылает на поиски в таверны, где он бражничает со всяким сбродом ("Ричард II", V, 3). Упоминание принца в таком контексте является анахронизмом для данной пьесы. Ему во время низложения Ричарда II было всего тринадцать лет, и явно, что, вводя эту характеристику, Шекспир уже носил в голове, а может быть, начал излагать на бумаге историю беспутного принца.
Именно она и является основным сюжетным мотивом хроники "Генрих IV" в гораздо большей степени, чем судьба его отца, чьим именем названы обе пьесы. Ясно также и то, что уже в это время у Шекспира созрел план драматизации всей истории принца, а впоследствии короля Генриха V, прославленного в анналах истории Англии своими победами над Францией в Столетней войне. Его биография и история царствования были красочно описаны в летописях Холиншеда и других историков. О Генрихе V в народе ходили легенды, и он был в сознании масс таким же мужественным, справедливым, "хорошим" королем, каким во Франции позже представляли себе Генриха IV Наваррского.
Героический образ короля-воина рано привлек внимание английских драматургов эпохи Возрождения, и его история была инсценирована еще до Шекспира. Когда над Англией нависла опасность испанского вторжения, театры, поддерживая патриотический дух народа, ставили пьесы, прославлявшие прошлые победы англичан над чужеземцами. Тогда-то и появилась первая пьеса на данный сюжет - "Славные победы Генриха V", написанная неизвестным автором. Она была поставлена не позднее 1588 года. (Это установлено благодаря тому, что сохранились сведения об участии комика Тарлтона в исполнении пьесы, а так как он скончался в 1588 году, то это приблизительно фиксирует дату.)
Пьеса имела успех и довольно долго продержалась на сцене. В 1592 году Томас Нэш в памфлете "Пирс безгрошовый", хваля театры за то, что они развивают в народе чувство национальной гордости, упоминает эту хронику: "Как замечательно, что на сцене показывают Генриха V, взятие им в плен французского короля и то, как он вынуждает его и дофина присягнуть ему на верность". Вероятно, именно эта пьеса под названием "Генрих V" была занесена в 1594 году в реестр книг, предполагавшихся к печатанию, и о ней же идет речь в документе о представлении, состоявшемся в 1595 году. Она была напечатана в 1598 году, и это издание сохранилось, благодаря чему исследователи могли сравнить пьесу с шекспировскими хрониками на тот же сюжет.
"Славные победы Генриха V" - примитивная инсценировка известных исторических фактов и легенд об этом короле. Это откровенно пропагандистская пьеса биографического характера, с невыразительной обрисовкой персонажей. Но при всем том ее неизвестный автор проявил некоторую выдумку, создав беглый и местами живой сценический рассказ о жизни и деяниях Генриха V. Следуя преданиям о беспутной молодости короля, он ввел сцены, изображающие его в компании веселых собутыльников, среди которых есть опустившийся рыцарь сэр Джон Олдкасл - прообраз Фальстафа. Есть в пьесе и эпизод, когда принц дает пощечину верховному судье. Наконец, мы находим здесь и сцену, подавшую Шекспиру идею изобразить принца и Фальстафа репетирующими сцену встречи короля с принцем. В "Славных победах" это происходит иначе: там двое из трактирной компании комически повторяют ссору принца с верховным судьей. Не приходится сомневаться в том, что Шекспир воспользовался пьесой своего предшественника. Он не только заимствовал из нее отдельные детали, она в целом послужила ему канвой и для двух частей "Генриха IV" и для "Генриха V".
Инсценировка предшественника была скупой на факты и схематичной по построению. Явно, что Шекспир дополнил многое по Холиншеду. Но с обоими источниками Шекспир обращался вольно, подчиняя отдельные факты и характеристики своей, совершенно самостоятельной концепции пьесы. Ничто так наглядно не свидетельствует о творческой зрелости, достигнутой в это время Шекспиром, как свежесть и смелость, с какой он обработал материалы своих предшественников.
Особенно стремился Шекспир к рельефности фигур главных персонажей, сочетая их по признаку контраста. Для этого он не постеснялся отступить от хронологии. Возраст Генриха IV Шекспир значительно увеличил, представив его человеком на склоне лет, приближающимся к могиле, тогда как на самом деле в год битвы при Шрусбери ему было всего тридцать шесть лет. Хотспер был даже старше короля, а Шекспир сделал его намного моложе, сравняв по годам с принцем Генрихом, и разница в характере и поведении их от этого стала особенно выразительной. А во второй части "Генриха IV", где уже нет Хотспера, Шекспир для сохранения контраста ввел фигуру другого сына короля, Джона Ланкастерского, которого ни Холиншед, ни другие историки не упоминают в связи с данными событиями. Шекспиру он понадобился, чтобы опять-таки оттенить беспутство принца Генриха по сравнению с чопорным и надменным другим королевским сыном. В летописях в связи с данными событиями женщины не упоминаются. Шекспир создал образы леди Мортимер и леди Перси. Наконец, из слегка намеченных эпизодов с собутыльниками принца Шекспир создал бесподобные фальстафовские сцены, принадлежащие к лучшим образцам его юмора.
Первая часть "Генриха IV" была напечатана в 1598 году без имени автора, переиздана в 1599 году с указанием на авторство Шекспира, печаталась дополнительно в 1604, 1608, 1613 годах и еще три раза после смерти Шекспира, попав также в фолио 1623 года. Вторая часть вышла в 1600 году и была повторена в фолио. В 1844 году был найден "манускрипт Деринга" - рукописный вариант, сделанный в начале XVII века, по-видимому, для какого-то домашнего спектакля. Эта рукопись, следовавшая печатным текстам, интересна как первая дошедшая до нас попытка монтажа двух частей хроники.
Основой современного текста первой части является кварто 1598 года, как самое полное. Для второй части более надежным оказался текст фолио 1623 года. Он на 150 строк полнее кварто 1600 года. В недавнее время Л. Л. Шюкинг (1930) и А. Харт (1934) убедительно доказали, что сокращения в кварто в основном были сделаны по цензурным соображениям, так как в некоторых репликах могли быть усмотрены намеки на королеву Елизавету, так же как это было со сценой низложения Ричарда II (см. статью о "Ричарде II" в третьем томе настоящего издания).
Две пьесы о царствовании Генриха IV составляют срединную часть тетралогии, началом которой является "Ричард II", а концом - "Генрих V". Хотя все они связаны последовательностью исторических событий и общностью некоторых персонажей, пьесы о царствовании Генриха IV выделяются, образуя самостоятельное художественное целое, отличаясь по содержанию, духу и тону от хроник, обрамляющих тетралогию.
В "Ричарде II" преобладает трагическая тональность, в "Генрихе V" тональность эпико-героическая. И здесь и там с предельной ясностью проводится определенный политический тезис: в "Ричарде II" - критика "божественного права" королей, в "Генрихе V" - воинственный патриотизм. Определить "идею" "Генриха IV" в такой же тезисной форме едва ли возможно. Эта пьеса вообще меньше всего поддается определениям в духе традиционных рубрик.
Начать с того, что она уже по своему объему превосходит любую из пьес Шекспира. Если каждая из частей "Генриха VI" представляет собой законченное драматическое произведение, то этого нельзя сказать о двух частях "Генриха IV". Верно, что каждая из них требует отдельного спектакля, но тем не менее идейно и художественно они образуют единое целое. В этом сходится большинство критиков, начиная с С. Джонсона вплоть до Дж. Довер Уилсона. Единство обеих частей прежде всего определяется тем, что их содержанием является судьба трех лиц - короля Генриха IV, принца Генриха и Фальстафа. В полном объеме облик каждого из них раскрывается лишь в ходе действия, охватывающего обе хроники.
Против этого можно возразить, сказав, что каждая из пьес имеет свою фабулу. Но фабула первой части не является вполне законченной. Развязка первой части не содержит драматургического решения всех узлов, завязанных началом пьесы. Здесь решается лишь та часть драматического конфликта, которая строится на противопоставлении принца Генриха и Хотспера, а это хотя и существенно в общем плане пьесы, но все же не больше, чем эпизод. Драматургическая конструкция "Генриха IV" вообще характеризуется эпическим нанизыванием эпизодов. Американский шекспировед Феликс Шеллинг правильно определил "Генриха IV" как хронику эпического типа, в отличие от хроник-трагедий "Ричард III" и "Ричард II". Но это не было возвратом Шекспира к несколько рыхлой манере второй и третьей частей "Генриха VI". В "Генрихе IV" при полном отсутствии единства действия есть изумительно осуществленное "единство интереса". Он сосредоточивается на судьбах отдельных людей и на судьбах целой страны, картина жизни которой раскрывается с такой полнотой, что перед нами возникает зрелище истории, как она реально творится.
"Генрих IV" - грандиозная историческая драма, содержание которой столь обширно, что оно не уместилось в рамки одного спектакля, и Шекспир, никогда не считавшийся с формальными правилами, написал пьесу в десяти актах. Художественная задача, взятая им на себя, была тем труднее, что в сюжете не было такого стержня, как, например, в "Ричарде III", и Шекспир нашел новые средства, чтобы держать внимание публики в напряжении. В других хрониках Шекспира драматизм определялся в первую очередь тем, ч_т_о происходит. В "Генрихе IV" Шекспир покоряет изображением того, к_а_к совершаются события, к_а_к творится история. Справедливости ради скажем, что в предшествующих хрониках Шекспир уже стремился к этому, но в полной мере он решил данную художественную задачу впервые именно в "Генрихе IV".
Поэтому-то каждая часть "Генриха IV" интересна сама по себе. Но и отдельные эпизоды внутри каждой из частей тоже обладают качествами, придающими им самостоятельный интерес. Более того, некоторые из них обладают своей внутренней законченностью. Все сцены, связанные с ограблением купцов на большой дороге, нападением принца и Пойнса на грабителей, и, наконец, рассказ Фальстафа об этом происшествии составляют законченную комедию фарсового типа, точно так же как эпизоды Хотспера составляют трагедию, вкрапленную в общую композицию "Генриха IV". Это не просто линии действия, а драматически завершенные, сюжеты. Они есть и во второй части. Фальстаф и миссис Куикли, король и принц Генрих - в одном случае фарс, в другом - драма взаимоотношений отца и сына - образуют такого рода законченные, самостоятельные драматические сюжеты,
Самое изумительное в драматургической композиции "Генриха IV" - это, однако, то сложное единство, которое создается сплавом всех разнообразных элементов, входящих в драму. Из малозначительных баронских восстаний XV века Шекспир извлек материал для создания исторической драмы большого социального смысла. Может быть, именно то обстоятельство, что, взятые сами по себе, данные события не отличались большой красочностью, и позволило Шекспиру сосредоточить внимание на характерах, показать их в живой связи с историей.
Мы могли видеть по предшествующим хроникам, что главное внимание Шекспира было обращено на формирование централизованного национального государства. Подобно другим пьесам этого жанра, как в первой, так и во второй части "Генриха IV" драматический конфликт имеет в основе борьбу между королевской властью и феодалами. Но нигде раньше Шекспир не достигал такой широты изображения исторического процесса и такой глубины в раскрытии его движущих пружин, как в "Генрихе IV".
Конфликт между Генрихом IV и его феодалами раскрывается в такой живой конкретности, что это типичное противоречие эпохи обретает неповторимо индивидуальный облик. Участники конфликта предстают перед нами каждый с своеобразными чертами, и именно эта индивидуализация их таит глубочайший смысл, создавая в конечном счете ощущение поражающей жизненной полноты действия. Максимальная степень реализма достигается благодаря тому, что Шекспир не создает прямого соответствия между моральным обликом персонажа и той государственной, политической идеей, носителем которой он является.
В этом смысле, с точки зрения композиционной, ясно выявляется, что цель драмы - утвердить принцип централизованной монархии. Но король Генрих IV, являющийся живым носителем этого государственного принципа, далеко не идеальный монарх. Более того, он несет в себе противоречие этому принципу, ибо сам достиг власти посредством свержения законного монарха. Это противоречие между личностью короля и принципом, который он отстаивает, делает для нас живой и исторически правдивой картину процесса, изображаемого Шекспиром. Сознавал ли Шекспир это, или такое изображение явилось результатом, не предусмотренным автором, но в его изображении обнаруживаются двойственность и противоречивость абсолютистской государственности, утверждающей, с одной стороны, законность, а с другой - подчиняющей эту законность индивидуальной воле и, в конечном счете, произволу одного человека.
Сам король ощущает противоречивость своего положения. Его душу постоянно терзает сознание вины в убийстве Ричарда II. Он полон недоверия к окружающим феодалам, особенно к тем, кому обязан был своим возвышением. Неумолимая логика властолюбия побуждает его в первую очередь укротить именно своих наиболее энергичных пособников, ибо они представляют для короля главную опасность. Опасны в глазах правителя те, кто, не разделяя священного трепета толпы перед властью, знают, что приобретение ее - дело рук человеческих. А Нортемберленд, Перси и другие знают "технику" оттого дела, ибо сами приводили в действие колеса механизма, вознесшего Генриха IV на трон. Именно поэтому они, в свою очередь, полны притязаний и непокорства, так как им кажется, что, посадив Генриха на трон, они связали его вечным обязательством благодарности... Но логика классовой политики такова, что как раз обязанность быть благодарным в первую очередь и побуждает Генриха IV к неблагодарности.
Слишком поздно понимают бывшие соратники Генриха IV по бунту, что они ошиблись. В их руках, правда, остается прежнее оружие - бунт против короля, которого они сами поставили у власти. Но самый их мятеж обнаруживает главную внутреннюю и, мы бы сказали, исторически предопределенную слабость их позиции. Нортемберленд, Вустер, Хотспер, восставая против Генриха IV, лихорадочно ищут союзников даже среди прежних врагов. Шекспир с гениальной прозорливостью раскрывает беспринципность политических оппозиций, имеющих в основе корыстные, властолюбивые стремления меньшинства. И вот в лагере противников короля оказываются законный претендент на власть - Мортимер, наследник Ричарда II, шотландец Дуглас, воевавший с Англией, предводитель мятежного Уэльса Глендаур, с которым только что воевали английские феодалы. Самое разительное то, что Хотспер, недавний победитель шотландца Дугласа, теперь вынужден объединиться с ним.
Семейство Перси, являющееся душой мятежа, вступает в союз со всеми внутренними и внешними врагами английской монархии. Логика борьбы делает их врагами своей же нации, тогда как Генрих IV при всей его личной моральной небезупречности оказывается защитником национальных интересов. Морально-политически он более прав, чем его противники, каковы бы ни были его личные недостатки и пороки.
Лагерь мятежников как в первой, так и во второй части изображен Шекспиром с поразятельным многообразием. Все они - носители принципа феодального сепаратизма. Каждый из них движим эгоистическими соображениями, но сколь различны они между собой! Вот Нортемберленд, старый прожженный политик, хладнокровный в своих расчетах, а рядом - его брат Вустер, беспокойный, подозрительный и беспощадный интриган. За ними наследственный опыт бесчисленных феодальных склок, мятежей, придворных интриг. Они, так сказать, носители "цивилизованного" интриганства. С ними заодно феодалы иной, исторически более низкой и примитивной ступени - шотландец Дуглас и уэльский бунтарь Глендаур. В Дугласе мы видим сочетание храбрости, горца с хитростью политика, привыкшего к сложным отношениям вечно враждовавших кланов. Поэтому он выбирает, когда пускать в ход воинственный задор и когда - выждать. Наконец, Глендаур - феодал самого примитивного варварского склада. Воинственный и хвастливый, он то ли в самом деле верит в колдовство, то ли устрашает врагов и друзей своим знанием магии и умением заставить служить себе таинственные силы стихий природы, во всяком случае, он одновременно храбрец и шарлатан.
Удивительное историческое чутье побудило Шекспира очень ярко изобразить то, что противниками короля и самого принципа абсолютной монархии были носители отсталых понятий и представлений. Личное честолюбие, надменность, хвастовство, коварство - все это как нельзя точнее характеризует феодальных мятежников. Но есть среди них один, выделяющийся своими качествами, хотя и близкий им по многим чертам, - это Хотспер.
Он - само воплощение феодальной воинственности. Честь - его кумир. Но понимает он ее как типичный феодал. Она в том для него, чтобы утверждать свое превосходство силой. Хотспер - своеобразный поэт кулачного права, в этом отношении бесстрашный и по-своему безупречный. У пего нет холодной расчетливости его отца, Нортемберленда, нет ни придворного интриганства, ни варварского коварства. Он прям, горяч и откровенен. Хотя и он сражается за весьма реальные интересы и феодальные права, в известном смысле его можно назвать самым бескорыстным и убежденным борцом за принципы феодального рыцарства. Он последний представитель рыцарственного героизма среди других феодалов, которые уже борются не только мечом, но и оружием политической хитрости. Их политиканству он противопоставляет рыцарскую мужественность, бесстрашие, готовность сражаться в самых неблагоприятных условиях. И есть нечто обаятельное в его горячем безрассудстве, когда, покинутый своими союзниками, он вступает в неравный бой, в котором и гибнет смертью героя. И тогда его победитель, принц Генрих, тот самый, который справедливо пародировал феодальную воинственность Хотспера (часть первая, II, 2), столь же искренне восхищается чистой мужественностью, бессмысленно растраченной воинственным Перси (V, 4)
Станьте возле меня, мистер Роберт Шеллоу. Уж я добьюсь у короля для вас всяческих благ. Я подмигну ему, когда он будет проезжать мимо нас, - вы увидите, как он со мной обойдется.
Пистоль
Да укрепит господь твои легкие, добрый рыцарь.
Фальстаф
Поди сюда, Пистоль; стань позади меня. (К Шеллоу.) Как жаль, что я не успел заказать всем нам новое платье, - охотно бы выложил тысячу фунтов, что занял у вас! Впрочем, не беда; ваш скромный наряд как нельзя более кстати он доказывает, как я спешил увидеть короля.
Шеллоу
Вот именно.
Фальстаф
Он доказывает мою искреннюю привязанность.
Шеллоу
Вот именно.
Фальстаф
Мою преданность...
Шеллоу
Вот именно, вот именно, вот именно.
Фальстаф
Сразу видно, что я скакал день и ночь и совсем позабыл... даже в голову не пришло - терпения не хватило переодеться...
Шеллоу
Именно так.
Фальстаф
Вот я стою здесь, весь в пыли, весь в поту, сгорая от желания его увидеть, бросив все свои дела, как будто у меня нет другой заботы, как только увидеть его.
Пистоль
Это semper idem , ибо absque hoc nihil est - все, как говорится, одно к одному.
Шеллоу
Так оно и есть.
Пистоль
Мой рыцарь, разожгу и тебе я печень
И благородный гнев:
Прекрасная твоя Елена, Долль,
В оковах тяжких, в мерзостной тюрьме;
И ввержена туда
Презренною и грубою рукой.
Отмщенье, встань из черных бездн,
Обвитое змеей Алекто страшной!
В темнице Долль! Пистоль сказал лишь правду.
Фальстаф
Я дам свободу ей!
За сценой радостные клики и трубные звуки.
Пистоль
Не море ли шумит? Я слышу рокот труб.
Вводит король Генрих Пятый со свитой: в числе других верховный судья.
Фальстаф
Храни тебя господь, король мой Хел!
Пистоль
Пусть небо сохранит сей дивный отпрыск славы!
Фальстаф
Храни тебя господь, мой милый мальчик!
Король Генрих
(верховному судье)
Милорд, ответьте этому безумцу.
Верховный судья
В уме ль вы, сэр? С кем говорите вы?
Фальстаф
(королю Генриху)
С тобой! Король! Юпитер! Жизнь моя!
Король Генрих
Старик, с тобой я незнаком. Покайся!
Седины вовсе не к лицу шутам.
Мне долго снился человек такой
Раздувшийся от пьянства, старый, грубый,
Но я проснулся, и тот сон мне мерзок.
Впредь о душе заботься, не о теле.
Обжорство брось: знай, пред тобой могила
Зияет - поглотить тебя готова.
Дурацкой шуткой мне не отвечай.
Не думай, что такой же я, как прежде.
Известно богу - скоро мир увидит,
Что я от прошлого навек отрекся
И отрекусь от всех, с кем знался раньше.
Когда услышишь, что я вновь таков,
Как прежде, приходи ко мне и будешь
Моим руководителем в распутстве.
До той поры тебя я изгоняю,
Как всех прогнал, кто совращал меня.
Под страхом смерти вам запрещено
Теперь к особе нашей приближаться
На десять миль. Вам средства к жизни дам,
Чтобы нужда на зло вас не толкала;
И, если вы исправитесь, дадим
Вам должность в меру ваших сил и знаний.
Милорд судья, я поручаю вам
Дать неотложный ход моим словам.
Идем.
Король со свитой уходит.
Фальстаф
Мистер Шеллоу, я должен вам тысячу фунтов.
Шеллоу
Да, сэр Джон, и я прошу вас вернуть мне их сейчас же: я еду домой.
Фальстаф
Это едва ли возможно, мистер Шеллоу. Но не огорчайтесь; скоро меня позовут к ному тайком. Видите ли, он должен был так обойтись со мной при всех. Не сомневайтесь в своем повышении: я все же придам вам весу.
Шеллоу
Не знаю, как вы это сделаете, - разве что только наденете на меня свой камзол и набьете его соломой. Очень прошу вас, добрейший сэр Джон, отдайте мне хоть пятьсот фунтов из тысячи.
Фальстаф
Не сомневайтесь, я сдержу свое слово. То, что вы сейчас видели, не более как маска.
Шеллоу
Боюсь, что эту маску не снимут до самой вашей смерти, сэр Джон.
Фальстаф
Не бойтесь масок. Идемте со мной обедать. - Идем, лейтенант Пистоль; идем, Бардольф. За мной еще пришлют сегодня же вечером.
Входит принц Джон, верховный судья и стража.
Верховный судья
Взять сэра Джона Фальстафа; немедля
Свести во Флит - и всех друзей его.
Фальстаф
Милорд, милорд!..
Верховный судья
Нет времени. Все скажете вы после.
Ведите их.
Пистоль
Se fortuna mi tormenta,
Lo sperare mi contenta.
Все, кроме принца Джона и верховного судьи, уходят.
Принц Джон
Мне по душе поступок государя;
Намерен прежних спутников своих
Он обеспечить, но их всех изгнал
И не вернет, пока не убедится
В их скромном и разумном поведенье.
Верховный судья
Да, это так.
Принц Джон
Король созвал парламент свой, милорд?
Верховный судья
Созвал.
Принц Джон
Готов ручаться; не пройдет и года,
Как наш король огонь и меч пошлет
Во Францию. Об этом птичка пела
И, кажется, пленить его сумела.
Идем, милорд.
Уходят.
ЭПИЛОГ
(Произносится Танцовщиком)
Я появляюсь перед вами прежде всего со страхом, затем с поклоном, и, наконец с речью. Страшусь я вашего неудовольствия, кланяюсь по обязанности, а говорю, чтобы просить у вас прощения. Если вы ждете от меня хорошей речи, то я пропал, - ведь то, что я имею сказать, сочинил я сам, а то, что мне следовало бы вам сказать, боюсь, испорчено мною. Но к делу, - я все-таки попробую. Да будет вам известно (впрочем, вы это и сами знаете), что недавно я выступал здесь перед вами в конце одной пьесы, которая вам не понравилась, и просил у вас снисхождения к ней, обещав вам лучшую. Признаться, я надеялся уплатить вам свой долг вот этой пьесой. Если же она, как неудачное коммерческое предприятие, потерпит крах, то я окажусь банкротом, а вы, мои любезные кредиторы, пострадаете. Я обещал вам явиться сюда - и вот я пришел и поручаю себя вашей снисходительности. Отпустите мне хоть часть долга, а часть я заплачу и, подобно большинству должников, надаю вам бесконечных обещаний.
Если мой язык вымолит у вас оправдание, не прикажете ли вы мне пустить в ход ноги? Правда, это было бы легкой расплатой - отплясаться от долга. Но чистая совесть готова дать любое удовлетворение, и я на все пойду. Все дамы, здесь присутствующие, уже простили меня; если же кавалеры не простят, значит, кавалеры не согласны с дамами - вещь, совершенно невиданная в таком собрании.
Еще одно слово, прошу вас. Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его еще не убил ваш суровый приговор; как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо. Язык мой устал, а когда мои ноги так же устанут, я пожелаю вам доброй ночи. А затем я преклоню колени, но лишь для того, чтобы помолиться за королеву.
"ГЕНРИХ IV"
Несомненно, что замысел "Генриха IV" возник у Шекспира тогда, когда он завершал хронику о Ричарде II, продолжением которой являются две пьесы о царствовании Генриха IV. За это говорит даже не столько то, что в конце "Ричарда II" епископ Карлайль пророчествует о бедах, ожидающих Англию в наказание за свержение законного короля, сколько упоминание о бесчинствах молодого принца Генри, наследника нового монарха Болингброка. Последний жалуется на то, что уже три месяца не видел сына, и посылает на поиски в таверны, где он бражничает со всяким сбродом ("Ричард II", V, 3). Упоминание принца в таком контексте является анахронизмом для данной пьесы. Ему во время низложения Ричарда II было всего тринадцать лет, и явно, что, вводя эту характеристику, Шекспир уже носил в голове, а может быть, начал излагать на бумаге историю беспутного принца.
Именно она и является основным сюжетным мотивом хроники "Генрих IV" в гораздо большей степени, чем судьба его отца, чьим именем названы обе пьесы. Ясно также и то, что уже в это время у Шекспира созрел план драматизации всей истории принца, а впоследствии короля Генриха V, прославленного в анналах истории Англии своими победами над Францией в Столетней войне. Его биография и история царствования были красочно описаны в летописях Холиншеда и других историков. О Генрихе V в народе ходили легенды, и он был в сознании масс таким же мужественным, справедливым, "хорошим" королем, каким во Франции позже представляли себе Генриха IV Наваррского.
Героический образ короля-воина рано привлек внимание английских драматургов эпохи Возрождения, и его история была инсценирована еще до Шекспира. Когда над Англией нависла опасность испанского вторжения, театры, поддерживая патриотический дух народа, ставили пьесы, прославлявшие прошлые победы англичан над чужеземцами. Тогда-то и появилась первая пьеса на данный сюжет - "Славные победы Генриха V", написанная неизвестным автором. Она была поставлена не позднее 1588 года. (Это установлено благодаря тому, что сохранились сведения об участии комика Тарлтона в исполнении пьесы, а так как он скончался в 1588 году, то это приблизительно фиксирует дату.)
Пьеса имела успех и довольно долго продержалась на сцене. В 1592 году Томас Нэш в памфлете "Пирс безгрошовый", хваля театры за то, что они развивают в народе чувство национальной гордости, упоминает эту хронику: "Как замечательно, что на сцене показывают Генриха V, взятие им в плен французского короля и то, как он вынуждает его и дофина присягнуть ему на верность". Вероятно, именно эта пьеса под названием "Генрих V" была занесена в 1594 году в реестр книг, предполагавшихся к печатанию, и о ней же идет речь в документе о представлении, состоявшемся в 1595 году. Она была напечатана в 1598 году, и это издание сохранилось, благодаря чему исследователи могли сравнить пьесу с шекспировскими хрониками на тот же сюжет.
"Славные победы Генриха V" - примитивная инсценировка известных исторических фактов и легенд об этом короле. Это откровенно пропагандистская пьеса биографического характера, с невыразительной обрисовкой персонажей. Но при всем том ее неизвестный автор проявил некоторую выдумку, создав беглый и местами живой сценический рассказ о жизни и деяниях Генриха V. Следуя преданиям о беспутной молодости короля, он ввел сцены, изображающие его в компании веселых собутыльников, среди которых есть опустившийся рыцарь сэр Джон Олдкасл - прообраз Фальстафа. Есть в пьесе и эпизод, когда принц дает пощечину верховному судье. Наконец, мы находим здесь и сцену, подавшую Шекспиру идею изобразить принца и Фальстафа репетирующими сцену встречи короля с принцем. В "Славных победах" это происходит иначе: там двое из трактирной компании комически повторяют ссору принца с верховным судьей. Не приходится сомневаться в том, что Шекспир воспользовался пьесой своего предшественника. Он не только заимствовал из нее отдельные детали, она в целом послужила ему канвой и для двух частей "Генриха IV" и для "Генриха V".
Инсценировка предшественника была скупой на факты и схематичной по построению. Явно, что Шекспир дополнил многое по Холиншеду. Но с обоими источниками Шекспир обращался вольно, подчиняя отдельные факты и характеристики своей, совершенно самостоятельной концепции пьесы. Ничто так наглядно не свидетельствует о творческой зрелости, достигнутой в это время Шекспиром, как свежесть и смелость, с какой он обработал материалы своих предшественников.
Особенно стремился Шекспир к рельефности фигур главных персонажей, сочетая их по признаку контраста. Для этого он не постеснялся отступить от хронологии. Возраст Генриха IV Шекспир значительно увеличил, представив его человеком на склоне лет, приближающимся к могиле, тогда как на самом деле в год битвы при Шрусбери ему было всего тридцать шесть лет. Хотспер был даже старше короля, а Шекспир сделал его намного моложе, сравняв по годам с принцем Генрихом, и разница в характере и поведении их от этого стала особенно выразительной. А во второй части "Генриха IV", где уже нет Хотспера, Шекспир для сохранения контраста ввел фигуру другого сына короля, Джона Ланкастерского, которого ни Холиншед, ни другие историки не упоминают в связи с данными событиями. Шекспиру он понадобился, чтобы опять-таки оттенить беспутство принца Генриха по сравнению с чопорным и надменным другим королевским сыном. В летописях в связи с данными событиями женщины не упоминаются. Шекспир создал образы леди Мортимер и леди Перси. Наконец, из слегка намеченных эпизодов с собутыльниками принца Шекспир создал бесподобные фальстафовские сцены, принадлежащие к лучшим образцам его юмора.
Первая часть "Генриха IV" была напечатана в 1598 году без имени автора, переиздана в 1599 году с указанием на авторство Шекспира, печаталась дополнительно в 1604, 1608, 1613 годах и еще три раза после смерти Шекспира, попав также в фолио 1623 года. Вторая часть вышла в 1600 году и была повторена в фолио. В 1844 году был найден "манускрипт Деринга" - рукописный вариант, сделанный в начале XVII века, по-видимому, для какого-то домашнего спектакля. Эта рукопись, следовавшая печатным текстам, интересна как первая дошедшая до нас попытка монтажа двух частей хроники.
Основой современного текста первой части является кварто 1598 года, как самое полное. Для второй части более надежным оказался текст фолио 1623 года. Он на 150 строк полнее кварто 1600 года. В недавнее время Л. Л. Шюкинг (1930) и А. Харт (1934) убедительно доказали, что сокращения в кварто в основном были сделаны по цензурным соображениям, так как в некоторых репликах могли быть усмотрены намеки на королеву Елизавету, так же как это было со сценой низложения Ричарда II (см. статью о "Ричарде II" в третьем томе настоящего издания).
Две пьесы о царствовании Генриха IV составляют срединную часть тетралогии, началом которой является "Ричард II", а концом - "Генрих V". Хотя все они связаны последовательностью исторических событий и общностью некоторых персонажей, пьесы о царствовании Генриха IV выделяются, образуя самостоятельное художественное целое, отличаясь по содержанию, духу и тону от хроник, обрамляющих тетралогию.
В "Ричарде II" преобладает трагическая тональность, в "Генрихе V" тональность эпико-героическая. И здесь и там с предельной ясностью проводится определенный политический тезис: в "Ричарде II" - критика "божественного права" королей, в "Генрихе V" - воинственный патриотизм. Определить "идею" "Генриха IV" в такой же тезисной форме едва ли возможно. Эта пьеса вообще меньше всего поддается определениям в духе традиционных рубрик.
Начать с того, что она уже по своему объему превосходит любую из пьес Шекспира. Если каждая из частей "Генриха VI" представляет собой законченное драматическое произведение, то этого нельзя сказать о двух частях "Генриха IV". Верно, что каждая из них требует отдельного спектакля, но тем не менее идейно и художественно они образуют единое целое. В этом сходится большинство критиков, начиная с С. Джонсона вплоть до Дж. Довер Уилсона. Единство обеих частей прежде всего определяется тем, что их содержанием является судьба трех лиц - короля Генриха IV, принца Генриха и Фальстафа. В полном объеме облик каждого из них раскрывается лишь в ходе действия, охватывающего обе хроники.
Против этого можно возразить, сказав, что каждая из пьес имеет свою фабулу. Но фабула первой части не является вполне законченной. Развязка первой части не содержит драматургического решения всех узлов, завязанных началом пьесы. Здесь решается лишь та часть драматического конфликта, которая строится на противопоставлении принца Генриха и Хотспера, а это хотя и существенно в общем плане пьесы, но все же не больше, чем эпизод. Драматургическая конструкция "Генриха IV" вообще характеризуется эпическим нанизыванием эпизодов. Американский шекспировед Феликс Шеллинг правильно определил "Генриха IV" как хронику эпического типа, в отличие от хроник-трагедий "Ричард III" и "Ричард II". Но это не было возвратом Шекспира к несколько рыхлой манере второй и третьей частей "Генриха VI". В "Генрихе IV" при полном отсутствии единства действия есть изумительно осуществленное "единство интереса". Он сосредоточивается на судьбах отдельных людей и на судьбах целой страны, картина жизни которой раскрывается с такой полнотой, что перед нами возникает зрелище истории, как она реально творится.
"Генрих IV" - грандиозная историческая драма, содержание которой столь обширно, что оно не уместилось в рамки одного спектакля, и Шекспир, никогда не считавшийся с формальными правилами, написал пьесу в десяти актах. Художественная задача, взятая им на себя, была тем труднее, что в сюжете не было такого стержня, как, например, в "Ричарде III", и Шекспир нашел новые средства, чтобы держать внимание публики в напряжении. В других хрониках Шекспира драматизм определялся в первую очередь тем, ч_т_о происходит. В "Генрихе IV" Шекспир покоряет изображением того, к_а_к совершаются события, к_а_к творится история. Справедливости ради скажем, что в предшествующих хрониках Шекспир уже стремился к этому, но в полной мере он решил данную художественную задачу впервые именно в "Генрихе IV".
Поэтому-то каждая часть "Генриха IV" интересна сама по себе. Но и отдельные эпизоды внутри каждой из частей тоже обладают качествами, придающими им самостоятельный интерес. Более того, некоторые из них обладают своей внутренней законченностью. Все сцены, связанные с ограблением купцов на большой дороге, нападением принца и Пойнса на грабителей, и, наконец, рассказ Фальстафа об этом происшествии составляют законченную комедию фарсового типа, точно так же как эпизоды Хотспера составляют трагедию, вкрапленную в общую композицию "Генриха IV". Это не просто линии действия, а драматически завершенные, сюжеты. Они есть и во второй части. Фальстаф и миссис Куикли, король и принц Генрих - в одном случае фарс, в другом - драма взаимоотношений отца и сына - образуют такого рода законченные, самостоятельные драматические сюжеты,
Самое изумительное в драматургической композиции "Генриха IV" - это, однако, то сложное единство, которое создается сплавом всех разнообразных элементов, входящих в драму. Из малозначительных баронских восстаний XV века Шекспир извлек материал для создания исторической драмы большого социального смысла. Может быть, именно то обстоятельство, что, взятые сами по себе, данные события не отличались большой красочностью, и позволило Шекспиру сосредоточить внимание на характерах, показать их в живой связи с историей.
Мы могли видеть по предшествующим хроникам, что главное внимание Шекспира было обращено на формирование централизованного национального государства. Подобно другим пьесам этого жанра, как в первой, так и во второй части "Генриха IV" драматический конфликт имеет в основе борьбу между королевской властью и феодалами. Но нигде раньше Шекспир не достигал такой широты изображения исторического процесса и такой глубины в раскрытии его движущих пружин, как в "Генрихе IV".
Конфликт между Генрихом IV и его феодалами раскрывается в такой живой конкретности, что это типичное противоречие эпохи обретает неповторимо индивидуальный облик. Участники конфликта предстают перед нами каждый с своеобразными чертами, и именно эта индивидуализация их таит глубочайший смысл, создавая в конечном счете ощущение поражающей жизненной полноты действия. Максимальная степень реализма достигается благодаря тому, что Шекспир не создает прямого соответствия между моральным обликом персонажа и той государственной, политической идеей, носителем которой он является.
В этом смысле, с точки зрения композиционной, ясно выявляется, что цель драмы - утвердить принцип централизованной монархии. Но король Генрих IV, являющийся живым носителем этого государственного принципа, далеко не идеальный монарх. Более того, он несет в себе противоречие этому принципу, ибо сам достиг власти посредством свержения законного монарха. Это противоречие между личностью короля и принципом, который он отстаивает, делает для нас живой и исторически правдивой картину процесса, изображаемого Шекспиром. Сознавал ли Шекспир это, или такое изображение явилось результатом, не предусмотренным автором, но в его изображении обнаруживаются двойственность и противоречивость абсолютистской государственности, утверждающей, с одной стороны, законность, а с другой - подчиняющей эту законность индивидуальной воле и, в конечном счете, произволу одного человека.
Сам король ощущает противоречивость своего положения. Его душу постоянно терзает сознание вины в убийстве Ричарда II. Он полон недоверия к окружающим феодалам, особенно к тем, кому обязан был своим возвышением. Неумолимая логика властолюбия побуждает его в первую очередь укротить именно своих наиболее энергичных пособников, ибо они представляют для короля главную опасность. Опасны в глазах правителя те, кто, не разделяя священного трепета толпы перед властью, знают, что приобретение ее - дело рук человеческих. А Нортемберленд, Перси и другие знают "технику" оттого дела, ибо сами приводили в действие колеса механизма, вознесшего Генриха IV на трон. Именно поэтому они, в свою очередь, полны притязаний и непокорства, так как им кажется, что, посадив Генриха на трон, они связали его вечным обязательством благодарности... Но логика классовой политики такова, что как раз обязанность быть благодарным в первую очередь и побуждает Генриха IV к неблагодарности.
Слишком поздно понимают бывшие соратники Генриха IV по бунту, что они ошиблись. В их руках, правда, остается прежнее оружие - бунт против короля, которого они сами поставили у власти. Но самый их мятеж обнаруживает главную внутреннюю и, мы бы сказали, исторически предопределенную слабость их позиции. Нортемберленд, Вустер, Хотспер, восставая против Генриха IV, лихорадочно ищут союзников даже среди прежних врагов. Шекспир с гениальной прозорливостью раскрывает беспринципность политических оппозиций, имеющих в основе корыстные, властолюбивые стремления меньшинства. И вот в лагере противников короля оказываются законный претендент на власть - Мортимер, наследник Ричарда II, шотландец Дуглас, воевавший с Англией, предводитель мятежного Уэльса Глендаур, с которым только что воевали английские феодалы. Самое разительное то, что Хотспер, недавний победитель шотландца Дугласа, теперь вынужден объединиться с ним.
Семейство Перси, являющееся душой мятежа, вступает в союз со всеми внутренними и внешними врагами английской монархии. Логика борьбы делает их врагами своей же нации, тогда как Генрих IV при всей его личной моральной небезупречности оказывается защитником национальных интересов. Морально-политически он более прав, чем его противники, каковы бы ни были его личные недостатки и пороки.
Лагерь мятежников как в первой, так и во второй части изображен Шекспиром с поразятельным многообразием. Все они - носители принципа феодального сепаратизма. Каждый из них движим эгоистическими соображениями, но сколь различны они между собой! Вот Нортемберленд, старый прожженный политик, хладнокровный в своих расчетах, а рядом - его брат Вустер, беспокойный, подозрительный и беспощадный интриган. За ними наследственный опыт бесчисленных феодальных склок, мятежей, придворных интриг. Они, так сказать, носители "цивилизованного" интриганства. С ними заодно феодалы иной, исторически более низкой и примитивной ступени - шотландец Дуглас и уэльский бунтарь Глендаур. В Дугласе мы видим сочетание храбрости, горца с хитростью политика, привыкшего к сложным отношениям вечно враждовавших кланов. Поэтому он выбирает, когда пускать в ход воинственный задор и когда - выждать. Наконец, Глендаур - феодал самого примитивного варварского склада. Воинственный и хвастливый, он то ли в самом деле верит в колдовство, то ли устрашает врагов и друзей своим знанием магии и умением заставить служить себе таинственные силы стихий природы, во всяком случае, он одновременно храбрец и шарлатан.
Удивительное историческое чутье побудило Шекспира очень ярко изобразить то, что противниками короля и самого принципа абсолютной монархии были носители отсталых понятий и представлений. Личное честолюбие, надменность, хвастовство, коварство - все это как нельзя точнее характеризует феодальных мятежников. Но есть среди них один, выделяющийся своими качествами, хотя и близкий им по многим чертам, - это Хотспер.
Он - само воплощение феодальной воинственности. Честь - его кумир. Но понимает он ее как типичный феодал. Она в том для него, чтобы утверждать свое превосходство силой. Хотспер - своеобразный поэт кулачного права, в этом отношении бесстрашный и по-своему безупречный. У пего нет холодной расчетливости его отца, Нортемберленда, нет ни придворного интриганства, ни варварского коварства. Он прям, горяч и откровенен. Хотя и он сражается за весьма реальные интересы и феодальные права, в известном смысле его можно назвать самым бескорыстным и убежденным борцом за принципы феодального рыцарства. Он последний представитель рыцарственного героизма среди других феодалов, которые уже борются не только мечом, но и оружием политической хитрости. Их политиканству он противопоставляет рыцарскую мужественность, бесстрашие, готовность сражаться в самых неблагоприятных условиях. И есть нечто обаятельное в его горячем безрассудстве, когда, покинутый своими союзниками, он вступает в неравный бой, в котором и гибнет смертью героя. И тогда его победитель, принц Генрих, тот самый, который справедливо пародировал феодальную воинственность Хотспера (часть первая, II, 2), столь же искренне восхищается чистой мужественностью, бессмысленно растраченной воинственным Перси (V, 4)