Они услышали всплеск и, обернувшись, увидели, что Агенор упал в яму. Над водой поднялось и закрыло собой деревья облако пара. Агенор, наполовину погрузившись в воду, плавал в ней, словно одноногая кукла-урод величиной с человека, почти совершенно черная. Кожа его, покрытая волдырями и рубцами, рассыпалась, руки бились в тщетном усилии. От него шел прозрачный дым, внутри продолжала гореть плоть. Из безгубой раны, зиявшей на месте рта, исходило бульканье.
– Черт! – выругался Бехайм, поняв, что добить Агенора можно, только спустившись в воду, что его совсем не прельщало.
Агенора медленно крутило, как будто каким-то вялым течением, и это озадачило Бехайма. Это противоречило всем законам природы.
И тут случилось нечто совсем неожиданное.
Вода, обволакивавшая Агенора, вдруг засветилась, как будто из него вытекала какая-то невиданная серебристая жидкость, очерчивая границы его тела, а из трещин в его коже засиял чистый серебристый свет, сначала бледный, потом все ярче и ярче, отдельные лучи которого становились различимыми во мраке ямы, и наконец можно было подумать, что внутри этой обгорелой оболочки обнажилась какая-то адская сердцевина. Вода все сильнее плескалась о стены, волны ее доставали все выше, выбивая комья земли. Пространство ямы постепенно заливало светом. Казалось, в этой умирающей плоти рождаются звезды, и вскоре плоть стала шелушиться, рассыпаться слоями, хлопьями, как будто из Агенора готовили филе. Вскоре проступили внутренние органы и кишки, пронизанные светом, аккуратно разложенные по своим полостям, – интимные мерзости повседневной жизни. Свет явил ни с чем не сравнимое зрелище распада этих внутренностей: они теряли форму, превращались в мягкую массу, их ткани растекались зеленоватым илом, который смешивался с водой, и наконец остался лишь скелет, заключенный в ромб тени, словно отбрасываемой гробом. То был не обычный набор костей, а конструкция как бы из серебристой проволоки с девятью ослепительно светящимися точками, напоминавшая карту созвездия, которое можно найти в путеводителе по небесам; правда, квадрант, в котором оно господствовало, был неизвестен Бехайму.
Вода вскипала и хлестала волнами, и вот, когда хрящи, очевидно, окончательно разрушились, а суставы распались, от скелета стали отваливаться и отплывать отдельные кости, которые вместе со звездами кружились в водовороте, задававшем им свой ритм, втягивавшем в свое бурление и складывавшем из них серебряную картинку-загадку; а вскоре и от этих обломков осталась только серебристая жидкость, расплывавшаяся и растворявшаяся в более тусклой массе воды, отливавшей оловом, и наконец в яме бурлил лишь фрагмент миниатюрного моря в штормовую погоду.
Бехайм решил было, что все кончено, как вдруг от ямы пошел вибрирующий рокот, и земля задрожала под ногами. В испуге он потащил Александру от края ямы, и они побежали вверх по склону под укрытие сосен. Зловещий гул нарастал, – казалось, от него тускнеет солнце и сгущаются тени, падающие от нависших над поляной ветвей, и тут, с мощью вулкана, выбросившего лаву сквозь земную кору, мощью, опрокинувшей Бехайма и Александру навзничь, содержимое ямы взлетело ввысь светящимся потоком – ни жидким, ни твердым, но обладающим свойствами и того и другого, – огромной струей того, что было Агенором, и устремилось в небеса, постепенно бледнея на свету, а когда рокот утих, приняло высоко в небе странную форму, начертало смутный, призрачный силуэт, словно некое знамение – по крайней мере так показалось Бехайму, – оккультный знак, след некоего тайного смысла, слишком расплывчатый, так что понять его можно было только как символ, очень напомнивший ему тот, что он увидел внутренним взором, когда услышал песнь своей крови; и он подумал, не было ли тогдашнее предзнаменование, говорившее, казалось, о каком-то грандиозном замысле, всего лишь предвестником этой страшной смерти? Узор неподвижно повисел, недолго сохраняя свои туманные очертания и не поддаваясь усилиям ветра, и вдруг тихо исчез – окончательно, навсегда.
ГЛАВА 25
– Черт! – выругался Бехайм, поняв, что добить Агенора можно, только спустившись в воду, что его совсем не прельщало.
Агенора медленно крутило, как будто каким-то вялым течением, и это озадачило Бехайма. Это противоречило всем законам природы.
И тут случилось нечто совсем неожиданное.
Вода, обволакивавшая Агенора, вдруг засветилась, как будто из него вытекала какая-то невиданная серебристая жидкость, очерчивая границы его тела, а из трещин в его коже засиял чистый серебристый свет, сначала бледный, потом все ярче и ярче, отдельные лучи которого становились различимыми во мраке ямы, и наконец можно было подумать, что внутри этой обгорелой оболочки обнажилась какая-то адская сердцевина. Вода все сильнее плескалась о стены, волны ее доставали все выше, выбивая комья земли. Пространство ямы постепенно заливало светом. Казалось, в этой умирающей плоти рождаются звезды, и вскоре плоть стала шелушиться, рассыпаться слоями, хлопьями, как будто из Агенора готовили филе. Вскоре проступили внутренние органы и кишки, пронизанные светом, аккуратно разложенные по своим полостям, – интимные мерзости повседневной жизни. Свет явил ни с чем не сравнимое зрелище распада этих внутренностей: они теряли форму, превращались в мягкую массу, их ткани растекались зеленоватым илом, который смешивался с водой, и наконец остался лишь скелет, заключенный в ромб тени, словно отбрасываемой гробом. То был не обычный набор костей, а конструкция как бы из серебристой проволоки с девятью ослепительно светящимися точками, напоминавшая карту созвездия, которое можно найти в путеводителе по небесам; правда, квадрант, в котором оно господствовало, был неизвестен Бехайму.
Вода вскипала и хлестала волнами, и вот, когда хрящи, очевидно, окончательно разрушились, а суставы распались, от скелета стали отваливаться и отплывать отдельные кости, которые вместе со звездами кружились в водовороте, задававшем им свой ритм, втягивавшем в свое бурление и складывавшем из них серебряную картинку-загадку; а вскоре и от этих обломков осталась только серебристая жидкость, расплывавшаяся и растворявшаяся в более тусклой массе воды, отливавшей оловом, и наконец в яме бурлил лишь фрагмент миниатюрного моря в штормовую погоду.
Бехайм решил было, что все кончено, как вдруг от ямы пошел вибрирующий рокот, и земля задрожала под ногами. В испуге он потащил Александру от края ямы, и они побежали вверх по склону под укрытие сосен. Зловещий гул нарастал, – казалось, от него тускнеет солнце и сгущаются тени, падающие от нависших над поляной ветвей, и тут, с мощью вулкана, выбросившего лаву сквозь земную кору, мощью, опрокинувшей Бехайма и Александру навзничь, содержимое ямы взлетело ввысь светящимся потоком – ни жидким, ни твердым, но обладающим свойствами и того и другого, – огромной струей того, что было Агенором, и устремилось в небеса, постепенно бледнея на свету, а когда рокот утих, приняло высоко в небе странную форму, начертало смутный, призрачный силуэт, словно некое знамение – по крайней мере так показалось Бехайму, – оккультный знак, след некоего тайного смысла, слишком расплывчатый, так что понять его можно было только как символ, очень напомнивший ему тот, что он увидел внутренним взором, когда услышал песнь своей крови; и он подумал, не было ли тогдашнее предзнаменование, говорившее, казалось, о каком-то грандиозном замысле, всего лишь предвестником этой страшной смерти? Узор неподвижно повисел, недолго сохраняя свои туманные очертания и не поддаваясь усилиям ветра, и вдруг тихо исчез – окончательно, навсегда.
ГЛАВА 25
Они думали, что в яме ничего не осталось, но, посмотрев вниз, обнаружили, что ее илистые стены усеяны частицами тканей, кусочками костей, липкими комками, – возможно, то была спекшаяся кровь, и после этого происшедшее у них на глазах показалось им еще более невероятным, неправдоподобным, хотя сомневаться тут было не в чем. И еще из-за этого они какое-то время сторонились друг друга – став свидетелями того, что случилось, они до боли ясно увидели собственную природу, а мысль о том, что оба они несут в себе возможность такой смерти, заряд такого отвратительного фейерверка, отбивала всякую охоту к близости. На Бехайма увиденное произвело особенно гнетущее впечатление. Он все рассматривал свои руки, все ждал, что вот-вот сквозь них проступят серебристые кости и светящиеся звезды, и думал, сколько же еще ему предстоит узнать о том таинственном, что заключено внутри него, а посмотрев на Александру, не нашел утешения в ее красоте, но подумал о том, что предстало взору Агенора, когда горела сама его душа, когда он сквозь плоть своих истязателей смотрел в курящееся дымом будущее, на реки в джунглях, на смуглых низкорослых человечков, на душные тропические городки, и о том, что он должен был чувствовать, зная, что его видения, быть может дававшие им ключ к вечной жизни, были лишь мучительным путем к его собственному забвению.
Довольно долго они рассеянно шли, изредка обмениваясь парой слов, а когда солнце скрылось за верхушками сосен – должно быть, пятый час, подумал Бехайм, – они присели лицом друг к другу под высокой сосной на опушке леса, в нескольких сотнях метров от стен замка. Ветер шевелил ветви, и слышно было только его – шелковистый шепот, вливавший в его взбудораженный ум прохладную струйку покоя.
– Нам незачем возвращаться, – сказала Александра. – Эликсира хватит надолго. Дневник Фелипе у меня с собой. Мы без труда сможем приготовить еще.
– А как же Патриарх? – спросил он.
– Его нам нечего бояться. Вполне возможно, он уже позабыл про нас. Во всяком случае, на какое-то время. Бояться следует Агеноров и Валеа. Друзей Роланда. И друзей Фелипе. Сразу они действовать не станут. Может быть, они и узнают-то обо всем, только когда все разъедутся. Но рано или поздно они что-нибудь предпримут.
– Тогда ты права. Возвращаться не стоит.
Она едва слышно вздохнула, и в ее вздохе он ощутил неуверенность.
– Что не так?
– Ничего, – сказала она. – Все. Не знаю. – Она подобрала сосновую иголку, приставила ее кончиком к тыльной стороне руки, переломила. – Что-то я ни в чем больше не уверена.
– И во мне?
– В тебе, во мне, во всем на свете.
– Ты сомневаешься в предсказаниях Агенора?
– Я все бы отдала за то, чтобы иметь возможность опровергнуть их. Но что толку? Дело в том, что я слишком хорошо все это понимаю.
– Что ты имеешь в виду?
Александра подвинулась, положила ногу на ногу, расправила юбку.
– Нам нужно идти через полмира в эту... Как ее?
– Самаринду.
– Вот именно. Продираться сквозь джунгли, строиться там, осесть и жить. В безопасности. На краю света.
– Очевидно, так.
– Можешь ли ты себе представить, чтобы кто-нибудь из знакомых тебе членов нашей Семьи вот так взял и отправился на Борнео? Даже если бы они знали эти предсказания, полученные во время Жертвоприношения, предсказания, которые должны спасти им жизнь?
– Может быть, горстка и набралась бы, – сказал он, подумав.
– Но нам нужно уходить, – с напором продолжала она. – Одним. Когда-нибудь потом, может быть, подтянутся и другие. Кто-то наверняка будет преследовать нас. Но долгое время мы с тобой будем одни. Мало кто из Семьи поднимется с насиженных мест. Они скорее умрут – что и произойдет.
– Тебя пугает, что мы будем отрезаны от всего мира?
– А тебя?
– У меня все иначе. В Семье я постоянно был настороже. Всегда был одиночкой.
Она внимательно чертила указательным пальцем какой-то узор на земле, потом стерла его.
– Знаешь, – наконец сказала она, – даже если допустить, что Агенор задумал все это с самого начала, на лучший результат он не мог бы и надеяться. Это предел его чаяний – заложить новое поселение.
– Может быть, он на самом деле все рассчитал заранее?
– Ты в это веришь? После всего, через что мы прошли?
– Думаю, старому ублюдку везло. Но кто может сказать наверняка? Может быть, под конец он просто ослаб. Вполне вероятно, что воплощение этого замысла успело набрать такую мощь, что тут никакие личные неудачи уже не могли помешать. Но, так или иначе, ты права. Он добился всего, чего хотел, – и мучеником стал, и мечта его исполнилась.
– Может исполниться, – поправила его Александра. – А может и нет.
Она наклонила голову, и косой луч солнца упал на ее волосы, высветив рыжеватые пряди. Бехайм разглядывал длинный белый изгиб ее шеи, плавно переходивший вверху в подбородок, а внизу – в выпуклость груди. Эта линия бесконечна, подумал он. Она пронизывала ее целиком единым плавным изящным росчерком, в котором было заключено будущее. Легко будет забыть все – но не эту линию. И он понял, что к нему пришло решение. Он рывком встал и отряхнул брюки от пыли.
– Ну что, прогуляемся?
Она подняла на него взгляд, в уголках ее глаз собрались усталые морщинки.
– Куда?
– Вверх по реке Махакам, вот куда. – Он протянул руку. – Для начала туда, в долину, в деревню. Возвращаться нам незачем, правда?
Она снова опустила голову.
– Слишком опасно.
– Тогда что толку ждать? Дилижанс, припоминаю, идет через деревню незадолго до полуночи. Мы можем остановиться на постоялом дворе, помыться. Поспим в дороге. Ты ведь сыта?
Она кивнула.
– Вот и славно, – сказал он. – Не хотелось бы рисковать в деревне. Пойдем же.
Он помог ей встать. Александра снова вынула и набросила на себя платок, закрывая порванную блузу, и они отправились вниз по склону вдоль ручья, прорезавшего нижнюю часть холма. Дойдя до распадка между холмами, они свернули от ручья и вышли на пыльный тракт, что вился сквозь березовую рощу. Смеркалось, белые стволы мерцали в сгущающейся тьме бледными призраками. Время от времени им попадался на пути домишко с белеными стенами, опрятной соломенной крышей и оранжевым огоньком лампы в окне. Бехайм чувствовал себя здесь чужим, словно чудовище, крадущееся по улицам спящего города. Теперь, когда он знал, кто он, странно было брести мимо человеческих жилищ. Казалось, его отделяет от них целая вечность. И в то же время он понимал, что его отчужденность не важна, несущественна, что ее скоро сметут другие впечатления, которые с новой силой пробудят в нем старые чувства.
– У тебя есть деньги? – спросила Александра, когда они подошли к околице.
Над деревьями возвышалась церковная колокольня, шпиль которой почти касался вечерней звезды, словно благословляя покой и приветливость этого места.
– На первое время хватит, – ответил он. – С этим мы справимся. Деньги всегда можно достать.
– Знаю, – сказала она. – Просто думала, не надо ли нам заняться этим сейчас.
Она остановилась, вглядываясь в сторону деревни. Ветер доносил до них отголоски музыки. Вскоре позади них зацокали копыта и заскрипела телега.
– Что это? – спросил он.
– Тайна, – сказала она.
Он смотрел на уютные дома, угнездившиеся среди деревьев, на прелестные огни и нестрашные тени – тут быстро пролетали хрупкие жизни, и в нем всколыхнулось что-то звериное, хищное – но лишь на мгновение, вспыхнуло и ушло, и тогда вид села показался ему на миг таким же сказочным и непостижимым, как последняя секунда существования Агенора, когда он растворился в чистом небе.
Телега, качаясь и дребезжа, катилась к ним. Бехайм увидел сгорбленный черный силуэт возницы, который возвышался над едва тащившейся тушей темной кобылы.
– Я теперь совсем не представляю, чего ждать, – сказала Александра. – Не знаю, почему все должно вдруг пойти по-новому, но я... – Она повернулась к Бехайму, и отблеск отраженного света пронизал ее левый глаз, как падающая по крохотному небу звезда. – Я уверена – все будет теперь по-другому.
Возница буркнул на лошадь, натянул поводья и остановился рядом с ними. Это был старик, на вид старше Агенора и по сравнению с ним хилый; голова его была повязана тряпкой, закрывавшей уши, на нем было потрепанное шерстяное пальто и варежки.
– Могу до села подвезти, – предложил он. – Дорога впереди ухабистая. А то барыня ножки натрудит.
Бехайм услышал дряблый ритм сердца мужика, и его охватило отвращение, ему захотелось вспрыгнуть на телегу и положить конец прокисшему существованию этого человечка. Но вместо этого он лишь сказал:
– Благодарствую, не надо. – И с деланной улыбкой, не желая, чтобы на постоялом дворе болтали о неприветливом незнакомце и его высокой безмолвной даме, добавил: – Нам предстоит далекий путь, так что неплохо и размяться.
Старик цыкнул зубом и сплюнул.
– Всем нам он предстоит, – нелюбезно сказал он. – Да только могли бы, как благородному человеку положено, даме потрафить.
Он дернул за поводья, и кобыла снова побрела по дороге.
Александра засмеялась:
– А тебе идет разговаривать по-деревенски.
– Надеюсь, у тебя это получится лучше, чем у меня, – сказал он. – Между прочим, через несколько минут нам придется ужинать с ними за одним столом.
– О, я окажусь в своей стихии. – Она, танцуя, отбежала вперед по дороге. – Ух, покажу им, как надо плясать, шепну кое-что на ушко, вот увидишь, в ногах у меня будут валяться.
Он тоже рассмеялся, следуя за ней.
– Готов поспорить, им интереснее будет то, что повыше ног.
Она сделала вид, что хочет дать ему пощечину.
– Благовоспитанный господин, а такие гадости говорит!
Он ухватил ее за руку, притянул к себе, и они закружились в вальсе, радостно поддразнивая друг друга, но стоило им остановиться, как они посерьезнели.
– Все уже по-другому, – сказала она. Они стояли, обнявшись.
– Я как будто... – Казалось, она не может подобрать нужных слов. – Как будто сбросила кожу. Да, да, именно так. Все так свежо. Запахи, цвета. Все-все. Как будто с меня спала старая кожа, а новая куда тоньше и не такая прочная. А с тобой что происходит? Наверное, то же самое?
Он кивнул, сказал, что у него почти те же ощущения. Но это была неправда, просто ему хотелось поддержать ее. На самом деле он чувствовал, что просто освободился от тяжкого бремени, вышел на свободу, снова стал сам себе хозяином после двух лет бредового рабства. Несмотря на все изменения в нем, несмотря на то, что он был уже другим человеком, мир, который он сейчас видел перед собой, был знакомым, своим миром, которого он не боялся, который не презирал, – наоборот, сейчас он вызывал в нем почти детский восторг и любопытство.
Поднялся ветер, он теребил березовые листья, извлекал из них текучий шелест, превращавшийся в мощный дышащий поток, протяжно пел, лился по изогнутой горловине старого тракта. Окна деревенских домов, в которых был зажжен свет, сквозь трепещущие листья дробились на яркие оранжевые огоньки, словно это были грани украшенного драгоценными камнями солнца, показавшегося сквозь лохмотья ночи. В глубине леса белые стволы молодых деревьев раскачивались, словно одурманенные танцоры. Откуда-то неподалеку, сквозь уносивший его в сторону ветер, донесся звон колокола – он, словно хрустальный голос, произнес несколько слогов из чистого льда и поведал Бехайму о чем-то таинственном и утраченном, что он мог бы узнать и в чем мог бы найти себе помощь, продвинься он еще хоть чуть-чуть вперед. И тут, с внезапностью откровения, вся потрясающая суть этого мига открылась ему как она есть, и ему захотелось откинуть голову и завыть, смешав гул своей души с великим движением времени и судьбы, несущим его в безлюдные пространства, туда, где зной и упадок.
Александра что-то пробормотала. Он расслышал только:
– Хочу... – но по тому, как напряжена была ее талия, по бешеному пульсу понял, что ей все еще страшно.
Он приложил ладони к ее щекам, поцеловал в лоб, провел рукой по прохладным густым волосам, потоком ниспадавшим на плечи. Прижавшись к нему, она расслабилась, успокоилась. Через ее плечо он увидел, как на дорогу выскочила белка, чья серая шубка почти сливалась с пыльной поверхностью земли. Она встала на задние лапки, втягивая носом воздух, резво подбежала поближе и снова застыла столбиком. Похоже, она совсем не боялась, очевидно, их неестественный запах нисколько ее не беспокоил, и Бехайм подумал, что, может быть, в метафоре Александры была правда, может быть, они действительно сбросили с себя какую-то сухую чешую, какую-то обременительную оболочку, которая не давала им вот так же смешаться с пресноватыми цветами обыденности.
– Люблю, – как-то легко произнес он, как будто не обет давал, а просто назвал имя.
Вздрогнув, она отстранилась от него.
– Пора идти, – сказал он. – А то селяне удивятся, как это мы не боимся гулять в темноте.
Он поцеловал ее в губы, дал поцелую набрать силу, играя с ее языком, а когда они оторвались друг от друга, она обхватила его голову руками и застыла так, внимательно глядя ему в глаза, не испытующе, не пытаясь навязать ему свою волю, но, казалось, раскрываясь перед ним, разрешая ему проникнуть в нее своей волей, дать ей свою уверенность. На лице ее проступило что-то прежде не виданное им, какое-то чистое ожидание, совсем не означавшее, что она хочет чего-то от него добиться.
– Ну что ж, – наконец сказала она. – Я готова.
Ночь спускалась на долину. Над замком Банат болезненно ярко и воинственно сияли звезды. Бехайм и Александра шли, наклонив головы, сердца их быстро колотились, их переполняли думы о будущем, о том, как пройдет вечер в деревне, в гостях у их слабых, но многочисленных врагов, и как потом они отправятся по дороге своенравной крови, к концу старой романтической тьмы и таинственного величия мертвых, к Свету Востока и горе красного дерева, к грехам и священной сердцевине новой Тайны и к началу удивительных теплых времен.
Довольно долго они рассеянно шли, изредка обмениваясь парой слов, а когда солнце скрылось за верхушками сосен – должно быть, пятый час, подумал Бехайм, – они присели лицом друг к другу под высокой сосной на опушке леса, в нескольких сотнях метров от стен замка. Ветер шевелил ветви, и слышно было только его – шелковистый шепот, вливавший в его взбудораженный ум прохладную струйку покоя.
– Нам незачем возвращаться, – сказала Александра. – Эликсира хватит надолго. Дневник Фелипе у меня с собой. Мы без труда сможем приготовить еще.
– А как же Патриарх? – спросил он.
– Его нам нечего бояться. Вполне возможно, он уже позабыл про нас. Во всяком случае, на какое-то время. Бояться следует Агеноров и Валеа. Друзей Роланда. И друзей Фелипе. Сразу они действовать не станут. Может быть, они и узнают-то обо всем, только когда все разъедутся. Но рано или поздно они что-нибудь предпримут.
– Тогда ты права. Возвращаться не стоит.
Она едва слышно вздохнула, и в ее вздохе он ощутил неуверенность.
– Что не так?
– Ничего, – сказала она. – Все. Не знаю. – Она подобрала сосновую иголку, приставила ее кончиком к тыльной стороне руки, переломила. – Что-то я ни в чем больше не уверена.
– И во мне?
– В тебе, во мне, во всем на свете.
– Ты сомневаешься в предсказаниях Агенора?
– Я все бы отдала за то, чтобы иметь возможность опровергнуть их. Но что толку? Дело в том, что я слишком хорошо все это понимаю.
– Что ты имеешь в виду?
Александра подвинулась, положила ногу на ногу, расправила юбку.
– Нам нужно идти через полмира в эту... Как ее?
– Самаринду.
– Вот именно. Продираться сквозь джунгли, строиться там, осесть и жить. В безопасности. На краю света.
– Очевидно, так.
– Можешь ли ты себе представить, чтобы кто-нибудь из знакомых тебе членов нашей Семьи вот так взял и отправился на Борнео? Даже если бы они знали эти предсказания, полученные во время Жертвоприношения, предсказания, которые должны спасти им жизнь?
– Может быть, горстка и набралась бы, – сказал он, подумав.
– Но нам нужно уходить, – с напором продолжала она. – Одним. Когда-нибудь потом, может быть, подтянутся и другие. Кто-то наверняка будет преследовать нас. Но долгое время мы с тобой будем одни. Мало кто из Семьи поднимется с насиженных мест. Они скорее умрут – что и произойдет.
– Тебя пугает, что мы будем отрезаны от всего мира?
– А тебя?
– У меня все иначе. В Семье я постоянно был настороже. Всегда был одиночкой.
Она внимательно чертила указательным пальцем какой-то узор на земле, потом стерла его.
– Знаешь, – наконец сказала она, – даже если допустить, что Агенор задумал все это с самого начала, на лучший результат он не мог бы и надеяться. Это предел его чаяний – заложить новое поселение.
– Может быть, он на самом деле все рассчитал заранее?
– Ты в это веришь? После всего, через что мы прошли?
– Думаю, старому ублюдку везло. Но кто может сказать наверняка? Может быть, под конец он просто ослаб. Вполне вероятно, что воплощение этого замысла успело набрать такую мощь, что тут никакие личные неудачи уже не могли помешать. Но, так или иначе, ты права. Он добился всего, чего хотел, – и мучеником стал, и мечта его исполнилась.
– Может исполниться, – поправила его Александра. – А может и нет.
Она наклонила голову, и косой луч солнца упал на ее волосы, высветив рыжеватые пряди. Бехайм разглядывал длинный белый изгиб ее шеи, плавно переходивший вверху в подбородок, а внизу – в выпуклость груди. Эта линия бесконечна, подумал он. Она пронизывала ее целиком единым плавным изящным росчерком, в котором было заключено будущее. Легко будет забыть все – но не эту линию. И он понял, что к нему пришло решение. Он рывком встал и отряхнул брюки от пыли.
– Ну что, прогуляемся?
Она подняла на него взгляд, в уголках ее глаз собрались усталые морщинки.
– Куда?
– Вверх по реке Махакам, вот куда. – Он протянул руку. – Для начала туда, в долину, в деревню. Возвращаться нам незачем, правда?
Она снова опустила голову.
– Слишком опасно.
– Тогда что толку ждать? Дилижанс, припоминаю, идет через деревню незадолго до полуночи. Мы можем остановиться на постоялом дворе, помыться. Поспим в дороге. Ты ведь сыта?
Она кивнула.
– Вот и славно, – сказал он. – Не хотелось бы рисковать в деревне. Пойдем же.
Он помог ей встать. Александра снова вынула и набросила на себя платок, закрывая порванную блузу, и они отправились вниз по склону вдоль ручья, прорезавшего нижнюю часть холма. Дойдя до распадка между холмами, они свернули от ручья и вышли на пыльный тракт, что вился сквозь березовую рощу. Смеркалось, белые стволы мерцали в сгущающейся тьме бледными призраками. Время от времени им попадался на пути домишко с белеными стенами, опрятной соломенной крышей и оранжевым огоньком лампы в окне. Бехайм чувствовал себя здесь чужим, словно чудовище, крадущееся по улицам спящего города. Теперь, когда он знал, кто он, странно было брести мимо человеческих жилищ. Казалось, его отделяет от них целая вечность. И в то же время он понимал, что его отчужденность не важна, несущественна, что ее скоро сметут другие впечатления, которые с новой силой пробудят в нем старые чувства.
– У тебя есть деньги? – спросила Александра, когда они подошли к околице.
Над деревьями возвышалась церковная колокольня, шпиль которой почти касался вечерней звезды, словно благословляя покой и приветливость этого места.
– На первое время хватит, – ответил он. – С этим мы справимся. Деньги всегда можно достать.
– Знаю, – сказала она. – Просто думала, не надо ли нам заняться этим сейчас.
Она остановилась, вглядываясь в сторону деревни. Ветер доносил до них отголоски музыки. Вскоре позади них зацокали копыта и заскрипела телега.
– Что это? – спросил он.
– Тайна, – сказала она.
Он смотрел на уютные дома, угнездившиеся среди деревьев, на прелестные огни и нестрашные тени – тут быстро пролетали хрупкие жизни, и в нем всколыхнулось что-то звериное, хищное – но лишь на мгновение, вспыхнуло и ушло, и тогда вид села показался ему на миг таким же сказочным и непостижимым, как последняя секунда существования Агенора, когда он растворился в чистом небе.
Телега, качаясь и дребезжа, катилась к ним. Бехайм увидел сгорбленный черный силуэт возницы, который возвышался над едва тащившейся тушей темной кобылы.
– Я теперь совсем не представляю, чего ждать, – сказала Александра. – Не знаю, почему все должно вдруг пойти по-новому, но я... – Она повернулась к Бехайму, и отблеск отраженного света пронизал ее левый глаз, как падающая по крохотному небу звезда. – Я уверена – все будет теперь по-другому.
Возница буркнул на лошадь, натянул поводья и остановился рядом с ними. Это был старик, на вид старше Агенора и по сравнению с ним хилый; голова его была повязана тряпкой, закрывавшей уши, на нем было потрепанное шерстяное пальто и варежки.
– Могу до села подвезти, – предложил он. – Дорога впереди ухабистая. А то барыня ножки натрудит.
Бехайм услышал дряблый ритм сердца мужика, и его охватило отвращение, ему захотелось вспрыгнуть на телегу и положить конец прокисшему существованию этого человечка. Но вместо этого он лишь сказал:
– Благодарствую, не надо. – И с деланной улыбкой, не желая, чтобы на постоялом дворе болтали о неприветливом незнакомце и его высокой безмолвной даме, добавил: – Нам предстоит далекий путь, так что неплохо и размяться.
Старик цыкнул зубом и сплюнул.
– Всем нам он предстоит, – нелюбезно сказал он. – Да только могли бы, как благородному человеку положено, даме потрафить.
Он дернул за поводья, и кобыла снова побрела по дороге.
Александра засмеялась:
– А тебе идет разговаривать по-деревенски.
– Надеюсь, у тебя это получится лучше, чем у меня, – сказал он. – Между прочим, через несколько минут нам придется ужинать с ними за одним столом.
– О, я окажусь в своей стихии. – Она, танцуя, отбежала вперед по дороге. – Ух, покажу им, как надо плясать, шепну кое-что на ушко, вот увидишь, в ногах у меня будут валяться.
Он тоже рассмеялся, следуя за ней.
– Готов поспорить, им интереснее будет то, что повыше ног.
Она сделала вид, что хочет дать ему пощечину.
– Благовоспитанный господин, а такие гадости говорит!
Он ухватил ее за руку, притянул к себе, и они закружились в вальсе, радостно поддразнивая друг друга, но стоило им остановиться, как они посерьезнели.
– Все уже по-другому, – сказала она. Они стояли, обнявшись.
– Я как будто... – Казалось, она не может подобрать нужных слов. – Как будто сбросила кожу. Да, да, именно так. Все так свежо. Запахи, цвета. Все-все. Как будто с меня спала старая кожа, а новая куда тоньше и не такая прочная. А с тобой что происходит? Наверное, то же самое?
Он кивнул, сказал, что у него почти те же ощущения. Но это была неправда, просто ему хотелось поддержать ее. На самом деле он чувствовал, что просто освободился от тяжкого бремени, вышел на свободу, снова стал сам себе хозяином после двух лет бредового рабства. Несмотря на все изменения в нем, несмотря на то, что он был уже другим человеком, мир, который он сейчас видел перед собой, был знакомым, своим миром, которого он не боялся, который не презирал, – наоборот, сейчас он вызывал в нем почти детский восторг и любопытство.
Поднялся ветер, он теребил березовые листья, извлекал из них текучий шелест, превращавшийся в мощный дышащий поток, протяжно пел, лился по изогнутой горловине старого тракта. Окна деревенских домов, в которых был зажжен свет, сквозь трепещущие листья дробились на яркие оранжевые огоньки, словно это были грани украшенного драгоценными камнями солнца, показавшегося сквозь лохмотья ночи. В глубине леса белые стволы молодых деревьев раскачивались, словно одурманенные танцоры. Откуда-то неподалеку, сквозь уносивший его в сторону ветер, донесся звон колокола – он, словно хрустальный голос, произнес несколько слогов из чистого льда и поведал Бехайму о чем-то таинственном и утраченном, что он мог бы узнать и в чем мог бы найти себе помощь, продвинься он еще хоть чуть-чуть вперед. И тут, с внезапностью откровения, вся потрясающая суть этого мига открылась ему как она есть, и ему захотелось откинуть голову и завыть, смешав гул своей души с великим движением времени и судьбы, несущим его в безлюдные пространства, туда, где зной и упадок.
Александра что-то пробормотала. Он расслышал только:
– Хочу... – но по тому, как напряжена была ее талия, по бешеному пульсу понял, что ей все еще страшно.
Он приложил ладони к ее щекам, поцеловал в лоб, провел рукой по прохладным густым волосам, потоком ниспадавшим на плечи. Прижавшись к нему, она расслабилась, успокоилась. Через ее плечо он увидел, как на дорогу выскочила белка, чья серая шубка почти сливалась с пыльной поверхностью земли. Она встала на задние лапки, втягивая носом воздух, резво подбежала поближе и снова застыла столбиком. Похоже, она совсем не боялась, очевидно, их неестественный запах нисколько ее не беспокоил, и Бехайм подумал, что, может быть, в метафоре Александры была правда, может быть, они действительно сбросили с себя какую-то сухую чешую, какую-то обременительную оболочку, которая не давала им вот так же смешаться с пресноватыми цветами обыденности.
– Люблю, – как-то легко произнес он, как будто не обет давал, а просто назвал имя.
Вздрогнув, она отстранилась от него.
– Пора идти, – сказал он. – А то селяне удивятся, как это мы не боимся гулять в темноте.
Он поцеловал ее в губы, дал поцелую набрать силу, играя с ее языком, а когда они оторвались друг от друга, она обхватила его голову руками и застыла так, внимательно глядя ему в глаза, не испытующе, не пытаясь навязать ему свою волю, но, казалось, раскрываясь перед ним, разрешая ему проникнуть в нее своей волей, дать ей свою уверенность. На лице ее проступило что-то прежде не виданное им, какое-то чистое ожидание, совсем не означавшее, что она хочет чего-то от него добиться.
– Ну что ж, – наконец сказала она. – Я готова.
Ночь спускалась на долину. Над замком Банат болезненно ярко и воинственно сияли звезды. Бехайм и Александра шли, наклонив головы, сердца их быстро колотились, их переполняли думы о будущем, о том, как пройдет вечер в деревне, в гостях у их слабых, но многочисленных врагов, и как потом они отправятся по дороге своенравной крови, к концу старой романтической тьмы и таинственного величия мертвых, к Свету Востока и горе красного дерева, к грехам и священной сердцевине новой Тайны и к началу удивительных теплых времен.