Страница:
Мирон похлопал себя по карманам джинсов, вытащил бумажник — какая-то совершенно смешная сумма в рублях Юго-Западной Федерации, нелепые «исторические» резаны Федерации Северной. Очень патриотически настроенные политики северного соседа никак не могли определиться с тем, как должна называться истинно русская денежная единица. Резаны ввели около двух лет назад, но уже собирались обменивать на гривны. А вот прагматики в Киеве сохранили привычное советское название «рубль», и хотя «самостийникам» из западных областей это очень не нравилось, но кроме дежурных всхлипываний у свободного микрофона они ничего поделать не могли. Впрочем, и те и другие банкноты Михаилу-Махмуду, похоже, было ни к чему. Как бесполезной была и электронная карточка Master Card — вещь удобная, при поездках в Европу, можно сказать, необходимая, только вряд ли где, за пределами мира Мирона доступная к применению. Да еще, не дай Бог, попадет лучший купец Межмирья за подделку кредиток, если счет Мирона давно аннулирован, вот неприятно будет. В масле, конечно, в цивилизованной Европе теперь не варят, но вот в современную и комфортабельную тюрягу лет на десять-пятнадцать укатают за милую душу.
— Может, еще расплатитесь, — добавил подросток, глядя на огорченного Мирона. — При следующей встрече…
— Может быть, — Мирон присел у костра.
Сашка подвинул ему два котелка — в одном была пшенная каша, в другом — чай. Протянул деревянную ложку с настоящей хохломской росписью.
— А это еще откуда?
— А это я ему еще год назад подсказал. Он хохломской посудой как предметами роскоши торгует, говорит, очень хорошо берут. Они красивые…
— Красивые…
Мирон поднял ложку на уровень лица, задумчиво стал вертеть ее пальцами, разглядывая, словно видел в первый раз в жизни.
— Знаешь, Саша, я давно не замечал, что ложка может быть красивой. Поесть бы быстрее — не до красоты.
Разумеется, генерал-майор Нижниченко в быту ел не с деревянной хохломской ложки, а с обычной, мельхиоровой. Но все-таки не алюминиевая штамповка из солдатской столовой, с узорчиком на черенке. Мирон попытался вспомнить узор — не получалось… На официальных приемах, куда его заносило несколько раз по долгу службы, приборы еще более украшенные, но приемов Мирон не любил: длинные ряды ложек, ножей и вилок напоминали ему операционную, а необходимость правильного выбора инструмента для еды вводила в тихое озверение.
— Понимаю, — Саша был серьезен. — Мне тот человек, которого я провел по просьбе Адама, тоже так рассказывал. Что вот в обычной жизни спешил-торопился, оглянуться вокруг некогда было. А на Тропе спешить некуда.
— Умный, наверное, человек, — с чувством произнес Нижниченко, принимаясь за кулеш. — Кстати, о спешке на Тропе. Что мы дальше будем делать?
— Ждать.
— Чего ждать?
Сашка пожал плечами.
— Не знаю. Адам же ничего не сказал. Значит — ждать. Тропа подскажет.
— Интересно получается. Ты говорил, что случайных встреч здесь не бывает. А вот встреча с Михаилом-Махмудом — зачем она?
Мальчик снова пожал плечами.
— Не могу сейчас сказать, но она была нужна. Может, для Вашего разговора с Михаилом-Махмудом, может того, чтобы я получил рапиру…
— Хм…
А ведь и правда, разговор с купцом привел его к маяку. Иначе — не получилось бы…
— Послушай, Саша, как-то я пока не очень понимаю. Есть Тропа, есть Адам, есть Михаил-Махмуд… Какая между ними связь?
— Я сам до конца не разобрался. Михаил-Махмуд и Адам знают друг о друге и помогают друг другу. Только вот цели у них, похоже, у каждого свои. А Тропа… мне просто кажется, что она тоже живая, хотя она никогда со мной не говорила.
— Так… Ладно, давай с другой стороны зайдем. Помнишь, вчера ты хотел мне рассказать про себя.
— Не особо хотел… — Сашка посмотрел на Мирона весьма хмуро, почти как тогда, в самолете.
— Саша, — как можно мягче попросил Мирон, — я понимаю, что тебе вспоминать все это особой радости не доставляет. Как ни странно, мне — тоже. Но мы должны что-то сделать, причем должны точно знать, что именно. Я не хочу, чтобы нас использовали втёмную, как патроны к оружию. Я не патрон, да и ты тоже.
— Другие такого не спрашивали, — пробурчал мальчишка.
— Другие что, попадали сюда так, как я?
— Не знаю… я же говорю, их Михаил-Махмуд приводил.
— Вот видишь… Сам понимаешь, я — не такой как они.
— Да уж…
— И потом, у меня другой характер и другая работа. Люблю я вопросы задавать.
— Да понимаю я, Вы — следователь.
— Еще чего, я — аналитик. Понимаешь?
— Нет, — искренне признался Сашка. — Вот помвопрмобначштаарматри один раз видел. Пленного.
— Ага… — Мирон призадумался. Хороший ребус… — Помощник начальника штаба Третьей армии по мобилизации?
— Ого! — Сашка искренне удивился. — Знали, или…
— Или. Так вот, моя задача собирать информацию, анализировать её, делать выводы и разрабатывать план операции.
— Так бы и сказали — штабной офицер… А то придумали — аналитик, — Сашка все еще бурчал недовольно, но гораздо более миролюбиво. — Видел я штабных, у генерала были… Вы, наверное, полковник…
— Генерал, — улыбнулся Мирон.
— Генера-ал, — от удивления мальчишка повторил звание как-то нараспев. — Честно?
Все так же улыбаясь, Мирон достал из внутреннего кармана ветровки служебное удостоверение и протянул его Сашке.
— А почему на двух языках?
— Потому что у нас в стране два государственных языка — украинский и русский. А в Крыму ещё и специальный вкладыш оформляется — на крымско-татарском.
— Зачем? — изумился мальчик.
— Затем, что это тоже государственный язык — в Крыму.
— А зачем столько языков?
— Чтобы людям удобнее жилось. Принцип такой у нас: работаешь на государство — изволь знать все языки, которые положено. Просто, с тех времен, которые ты помнишь, в мире многое изменилось…
— Это я уже понял. Даже писать по-другому стали: без ятей, без твердых знаков…
— Без фиты и ижицы, — механически продолжил Мирон, поднял взгляд от котелка — Сашка беззвучно смеялся.
— Ты чего? — не понял Нижниченко.
— Ладно, спрашивайте. Что вам рассказать?
— Давай по порядку. Значит ты Саша Волков из станицы Стародубской. Так?
— Ну… не совсем. Мы на хуторе жили.
— Хорошо. Когда ты родился?
— Шестнадцатого мая тысяча девятьсот седьмого года.
— Ага. Значит, в семнадцатом тебе было десять лет. Вообще-то маловато для участия в войне.
— Можно подумать, ваши меня спрашивали, — снова насупился парнишка.
— Вот что, Саша, может хватит из меня верного дзержинца делать, а? Если на то пошло, то я наследник традиции министерства внутренних дел Российской Империи ничуть не меньше, чем наследник ВЧК. Знаешь ли, контрразведка на Руси была чуть ли не со времен Михаила-Махмуда.
— Была, да сплыла, — не так-то просто было в чем-то убедить юного шкуровца. — Ваш Ульянов-Ленин был немецким шпионом, его из Германии специальным поездом привезли.
— Во-первых, не из Германии, а из Швейцарии…
— Один… хрен…
Парнишка явно собирался употребить другое слово, но не рискнул сквернословить в присутствии генерала, пусть и красного.
— Ну, если ты берешься судить, то, прежде всего, как ты говоришь, хрен — совсем разный. Швейцария была нейтральной страной и против России подрывной деятельности не вела. А далее, могу тебе сказать, что, придя к власти, часть большевиков остепенилась и начала служить интересам страны. К тому моменту, когда я стал офицером госбезопасности, немецких шпионов среди нас уже не было. По крайней мере, легальных.
— Ладно, — Сашка снова вспомнил, что решил отвечать на вопросы Мирона. — Что еще Вам рассказать?
— Как ты попал к Шкуро?
— Обыкновенно попал. Хутор красные спалили, тех, кто не успел сбежать или спрятаться поубивали. Мамку с сестренками в заложники взяли… Я утечь успел. Болтался, пока шкуровцы не подобрали. Там хорунжий был, дядя Степан Лютый с нашего хутора, он меня узнал. Остался я при сотне, только дядю Степана скоро убили. Стал учиться воевать…
— Многому научился? — полюбопытствовал Мирон.
— Многому. Стрелять могу из револьвера, из нагана, из карабина… Из трехлинейки тоже могу, только тяжела, зараза. Пулемет знаю. Штыком владею — русский способ, французский, английский, немецкий, австрийский…
— Ух ты, — не сдержался Мирон. Искусство фехтования на штыках в его годы было почти забытым, даже не каждый спецназовец владел этой довольно разнообразной техникой. Конечно, и штатные штык-ножи для АКМов довольно сильно отличались от старых добрых штыков для винтовки Мосина.
— Мину могу поставить, — продолжал Сашка. — Могу обезвредить. Даже сделать могу. А вообще, я не столько воевал, сколько в разведку ходил: мальчишка много внимания не привлекает.
— Но однажды не повезло — сцапали?
— Я всегда возвращался, — обидчиво возразил мальчишка. — А сцапали меня в двадцать первом, уже после…
— Ну, про это как-нибудь в другой раз, — предложил Мирон.
— В другой, так в другой, — легко согласился парнишка. — А что еще в этот?
— Поподробнее все-таки о том, что ты еще умеешь. Карты, например, читаешь?
— Обижаете. Даже нарисовать план могу.
— А карту?
— Не… Топография — наука слишком сложная. Да и зачем? Карты у штабистов, а командиру сотни и плана всегда хватит… А в штабе с плана на карту офицеры зараз переносят всё, что надо.
— Добро. Минное дело вряд ли понадобится, да и опыт твой устарел. Прочее же в хозяйстве не помеха.
— Как это устарел?
— Саша… Ну, представь себе современную мину с установками на неизвлекаемость и самоликвидацией, реагирующую только на тяжелую бронетехнику, или горе-сапёра. Что ты с ней будешь делать?
— Изучать, — улыбнулся Сашка.
— Ага… Давай дальше. Какая у нас ближайшая задача?
— Наверное, встретиться с кем-то. Тропа подскажет.
— Подскажет… Давай думать, Саша. Какова цель операции?
— Кто ж его знает?
— Ладно. Слушай приказ.
Сашка рефлекторно вскочил и вытянулся в струнку.
— Сведения о противнике: обладает развитой системой базирования, по крайней мере, в нескольких мирах, не контролирует Тропу, похоже, не имеет доступа к таковой. Сбор информации и действия осуществляет через агентуру, современными способами прикрытия деятельности не владеет. Имеет собственные системы межмирового транспорта. Первым этапом действий является добывание и анализ сведений о противнике. Вопросы есть?
— Никак нет!
— Тогда садись и пей чай. Что имеешь дополнить к информации о противнике? А то даже, — Мирон улыбнулся, — и приказ нормальный не составить.
— А почему?
— Ага, ты не в штабах крутился, верно… Саша, приказ должен начинаться с информации о противнике и цели операции. Это придумали давно — и совершенно правильно. Пока ясно, что противник боится разглашения сведений о себе, ему проще ликвидировать базу, чем…
— Стойте! — Сашка явно переступал через себя. — Такое мне попадалось!
— Саша, спокойно. Что именно?
— Тогда, в Гражданскую… Мы встречали несколько раз что-то очень странное. Мне поручик Бочковский показывал мастерскую и остатки какого-то оружия… Мастерскую взрывали неясно чем, запах стоял незнакомый.
— Какие запахи знакомы?
— Пироксилин, динамит, аммонал, тротил, кордит.
— Ясно, Саша. Совсем не факт, что это то, что мы ищем, но давай, доложи точнее. Где это было?
— Между Невинномысской и Барсуковской!
— Добро. Что-то кроме оружия запомнил?
— Так точно! Свёрла и резцы с наконечниками золотистого цвета. Оружейник наш забрал: сказал, очень удобные и прочные.
— Добро. Что-то ещё?
— Никак нет!
— Нарисовать оружие можешь?
— Плохо получится, — Сашка застеснялся.
— Нарисовать, разведчик. Не начертить. Держи блокнот и ручку.
— Ага…
Сашка долго прикидывал и возился, но на листке возник вполне узнаваемый пулемёт Калашникова.
— Так, — критически обозрел эскиз Семен. — В общем, ясно. Это скорее выглядит так, это — вот так… Верно?
— Ага… Вы… Вы знаете это оружие?
— Встречал. Хорошая машина. Одна из основных у нас. Хорошо… Скажи-ка, вот это — прицельная планка. Она там сохранилась?
По памяти Мирон набросал крупный рисунок планки.
— Нет! Эти линии были по-другому!
— Неплохо, Саша…
Единственное, что нужно было переделать.
— И там была еще одна пластина: с надписью "1908"
— Как интересно, — сказал Мирон с глубоким отвращением. — Все понятно, Саша, все понятно. Очень удачное оружие, пожалуй — лучшее, что можно придумать под старый добрый российский винтовочный патрон. Даже под разные типы этого патрона. В производстве довольно прост, куда проще винтовки штабс-капитана Мосина, в эксплуатации — и того проще. Ясно?
— Как это: под разные типы патрона?
— У тебя какое оружие было? В смысле: за тобой числилось? Карабин?
— Так точно, кавалерийский карабин системы Мосина, номер…
— Не нужно номера. Так вот, русский винтовочный патрон разных модификаций отличался в основном типом используемого пороха. Поэтому прицелы тоже использовались разные. Здесь, заметь, мы имеем дело с прицелами, легко и быстро подгоняемыми под любой тип патрона. Думаю, планок было больше — под разные варианты. Ясно… Светлая голова работала! Попадалась мне в детстве повесть, автор которой поставлял красным бойцам автоматы ППШ, а воинам Отечественной — автоматы Калашникова.
— Автоматы?
— Сокращение такое. Полное название автоматическая винтовка.
— И что же, автор этот на Бородинском поле гренадеров автоматическими винтовками вооружил? — изумлению мальчишки, казалось, не было предела.
— Каких гренадеров? — машинально удивился Нижниченко, прежде чем осознал, что Отечественная война для Саши Волкова — это война восемьсот двенадцатого года. До Великой Отечественной он просто не дожил — целых двадцать лет. Почти столько же, насколько после Дня Победы родился сам Мирон Павлинович Нижниченко.
— Я имел в виду другую войну, Саша. В сорок первом Германия напала на Россию, немцы дошли почти до Москвы, Санкт-Петербурга, штурмовали Царицын, — память услужливо подсказывала дореволюционные названия городов.
— А Ростов?
— Ростов немцы взяли.
— И-и-и… Да у нас и в страшном сне никому не могло присниться, чтобы немец до Дону дошел.
— Вот потому-то война та тоже Отечественная… Так о чем я говорил-то…
— О патронах.
— Ага… Удивительно, что эти финты сходили главному герою с рук, поскольку ППШ был не способен стрелять револьверными патронами, как описывал автор, а винтовочный патрон в «калаша» и засунуть-то было совершенно невозможно. Примерно ясна ситуация, Саша?
— А когда эту штуку придумали?
— А ты у меня сообразительный, — улыбнулся Мирон. — Лет через тридцать после окончания твоей войны — это минимум. Так что сам понимаешь. Еще один объект, похоже, с нашими заклятыми друзьями. Молодец все же поручик Бочковский! Что с ним дальше было?
— Погиб через несколько недель на "Памяти Витязя".
— На чем?
— На бронеавтомобиле.
— Ясно. Вечная память…
ВИЛЬНЮС. 14 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
ВИЛЬНО. СЕНТЯБРЬ 1326 ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
— Может, еще расплатитесь, — добавил подросток, глядя на огорченного Мирона. — При следующей встрече…
— Может быть, — Мирон присел у костра.
Сашка подвинул ему два котелка — в одном была пшенная каша, в другом — чай. Протянул деревянную ложку с настоящей хохломской росписью.
— А это еще откуда?
— А это я ему еще год назад подсказал. Он хохломской посудой как предметами роскоши торгует, говорит, очень хорошо берут. Они красивые…
— Красивые…
Мирон поднял ложку на уровень лица, задумчиво стал вертеть ее пальцами, разглядывая, словно видел в первый раз в жизни.
— Знаешь, Саша, я давно не замечал, что ложка может быть красивой. Поесть бы быстрее — не до красоты.
Разумеется, генерал-майор Нижниченко в быту ел не с деревянной хохломской ложки, а с обычной, мельхиоровой. Но все-таки не алюминиевая штамповка из солдатской столовой, с узорчиком на черенке. Мирон попытался вспомнить узор — не получалось… На официальных приемах, куда его заносило несколько раз по долгу службы, приборы еще более украшенные, но приемов Мирон не любил: длинные ряды ложек, ножей и вилок напоминали ему операционную, а необходимость правильного выбора инструмента для еды вводила в тихое озверение.
— Понимаю, — Саша был серьезен. — Мне тот человек, которого я провел по просьбе Адама, тоже так рассказывал. Что вот в обычной жизни спешил-торопился, оглянуться вокруг некогда было. А на Тропе спешить некуда.
— Умный, наверное, человек, — с чувством произнес Нижниченко, принимаясь за кулеш. — Кстати, о спешке на Тропе. Что мы дальше будем делать?
— Ждать.
— Чего ждать?
Сашка пожал плечами.
— Не знаю. Адам же ничего не сказал. Значит — ждать. Тропа подскажет.
— Интересно получается. Ты говорил, что случайных встреч здесь не бывает. А вот встреча с Михаилом-Махмудом — зачем она?
Мальчик снова пожал плечами.
— Не могу сейчас сказать, но она была нужна. Может, для Вашего разговора с Михаилом-Махмудом, может того, чтобы я получил рапиру…
— Хм…
А ведь и правда, разговор с купцом привел его к маяку. Иначе — не получилось бы…
— Послушай, Саша, как-то я пока не очень понимаю. Есть Тропа, есть Адам, есть Михаил-Махмуд… Какая между ними связь?
— Я сам до конца не разобрался. Михаил-Махмуд и Адам знают друг о друге и помогают друг другу. Только вот цели у них, похоже, у каждого свои. А Тропа… мне просто кажется, что она тоже живая, хотя она никогда со мной не говорила.
— Так… Ладно, давай с другой стороны зайдем. Помнишь, вчера ты хотел мне рассказать про себя.
— Не особо хотел… — Сашка посмотрел на Мирона весьма хмуро, почти как тогда, в самолете.
— Саша, — как можно мягче попросил Мирон, — я понимаю, что тебе вспоминать все это особой радости не доставляет. Как ни странно, мне — тоже. Но мы должны что-то сделать, причем должны точно знать, что именно. Я не хочу, чтобы нас использовали втёмную, как патроны к оружию. Я не патрон, да и ты тоже.
— Другие такого не спрашивали, — пробурчал мальчишка.
— Другие что, попадали сюда так, как я?
— Не знаю… я же говорю, их Михаил-Махмуд приводил.
— Вот видишь… Сам понимаешь, я — не такой как они.
— Да уж…
— И потом, у меня другой характер и другая работа. Люблю я вопросы задавать.
— Да понимаю я, Вы — следователь.
— Еще чего, я — аналитик. Понимаешь?
— Нет, — искренне признался Сашка. — Вот помвопрмобначштаарматри один раз видел. Пленного.
— Ага… — Мирон призадумался. Хороший ребус… — Помощник начальника штаба Третьей армии по мобилизации?
— Ого! — Сашка искренне удивился. — Знали, или…
— Или. Так вот, моя задача собирать информацию, анализировать её, делать выводы и разрабатывать план операции.
— Так бы и сказали — штабной офицер… А то придумали — аналитик, — Сашка все еще бурчал недовольно, но гораздо более миролюбиво. — Видел я штабных, у генерала были… Вы, наверное, полковник…
— Генерал, — улыбнулся Мирон.
— Генера-ал, — от удивления мальчишка повторил звание как-то нараспев. — Честно?
Все так же улыбаясь, Мирон достал из внутреннего кармана ветровки служебное удостоверение и протянул его Сашке.
— А почему на двух языках?
— Потому что у нас в стране два государственных языка — украинский и русский. А в Крыму ещё и специальный вкладыш оформляется — на крымско-татарском.
— Зачем? — изумился мальчик.
— Затем, что это тоже государственный язык — в Крыму.
— А зачем столько языков?
— Чтобы людям удобнее жилось. Принцип такой у нас: работаешь на государство — изволь знать все языки, которые положено. Просто, с тех времен, которые ты помнишь, в мире многое изменилось…
— Это я уже понял. Даже писать по-другому стали: без ятей, без твердых знаков…
— Без фиты и ижицы, — механически продолжил Мирон, поднял взгляд от котелка — Сашка беззвучно смеялся.
— Ты чего? — не понял Нижниченко.
— Ладно, спрашивайте. Что вам рассказать?
— Давай по порядку. Значит ты Саша Волков из станицы Стародубской. Так?
— Ну… не совсем. Мы на хуторе жили.
— Хорошо. Когда ты родился?
— Шестнадцатого мая тысяча девятьсот седьмого года.
— Ага. Значит, в семнадцатом тебе было десять лет. Вообще-то маловато для участия в войне.
— Можно подумать, ваши меня спрашивали, — снова насупился парнишка.
— Вот что, Саша, может хватит из меня верного дзержинца делать, а? Если на то пошло, то я наследник традиции министерства внутренних дел Российской Империи ничуть не меньше, чем наследник ВЧК. Знаешь ли, контрразведка на Руси была чуть ли не со времен Михаила-Махмуда.
— Была, да сплыла, — не так-то просто было в чем-то убедить юного шкуровца. — Ваш Ульянов-Ленин был немецким шпионом, его из Германии специальным поездом привезли.
— Во-первых, не из Германии, а из Швейцарии…
— Один… хрен…
Парнишка явно собирался употребить другое слово, но не рискнул сквернословить в присутствии генерала, пусть и красного.
— Ну, если ты берешься судить, то, прежде всего, как ты говоришь, хрен — совсем разный. Швейцария была нейтральной страной и против России подрывной деятельности не вела. А далее, могу тебе сказать, что, придя к власти, часть большевиков остепенилась и начала служить интересам страны. К тому моменту, когда я стал офицером госбезопасности, немецких шпионов среди нас уже не было. По крайней мере, легальных.
— Ладно, — Сашка снова вспомнил, что решил отвечать на вопросы Мирона. — Что еще Вам рассказать?
— Как ты попал к Шкуро?
— Обыкновенно попал. Хутор красные спалили, тех, кто не успел сбежать или спрятаться поубивали. Мамку с сестренками в заложники взяли… Я утечь успел. Болтался, пока шкуровцы не подобрали. Там хорунжий был, дядя Степан Лютый с нашего хутора, он меня узнал. Остался я при сотне, только дядю Степана скоро убили. Стал учиться воевать…
— Многому научился? — полюбопытствовал Мирон.
— Многому. Стрелять могу из револьвера, из нагана, из карабина… Из трехлинейки тоже могу, только тяжела, зараза. Пулемет знаю. Штыком владею — русский способ, французский, английский, немецкий, австрийский…
— Ух ты, — не сдержался Мирон. Искусство фехтования на штыках в его годы было почти забытым, даже не каждый спецназовец владел этой довольно разнообразной техникой. Конечно, и штатные штык-ножи для АКМов довольно сильно отличались от старых добрых штыков для винтовки Мосина.
— Мину могу поставить, — продолжал Сашка. — Могу обезвредить. Даже сделать могу. А вообще, я не столько воевал, сколько в разведку ходил: мальчишка много внимания не привлекает.
— Но однажды не повезло — сцапали?
— Я всегда возвращался, — обидчиво возразил мальчишка. — А сцапали меня в двадцать первом, уже после…
— Ну, про это как-нибудь в другой раз, — предложил Мирон.
— В другой, так в другой, — легко согласился парнишка. — А что еще в этот?
— Поподробнее все-таки о том, что ты еще умеешь. Карты, например, читаешь?
— Обижаете. Даже нарисовать план могу.
— А карту?
— Не… Топография — наука слишком сложная. Да и зачем? Карты у штабистов, а командиру сотни и плана всегда хватит… А в штабе с плана на карту офицеры зараз переносят всё, что надо.
— Добро. Минное дело вряд ли понадобится, да и опыт твой устарел. Прочее же в хозяйстве не помеха.
— Как это устарел?
— Саша… Ну, представь себе современную мину с установками на неизвлекаемость и самоликвидацией, реагирующую только на тяжелую бронетехнику, или горе-сапёра. Что ты с ней будешь делать?
— Изучать, — улыбнулся Сашка.
— Ага… Давай дальше. Какая у нас ближайшая задача?
— Наверное, встретиться с кем-то. Тропа подскажет.
— Подскажет… Давай думать, Саша. Какова цель операции?
— Кто ж его знает?
— Ладно. Слушай приказ.
Сашка рефлекторно вскочил и вытянулся в струнку.
— Сведения о противнике: обладает развитой системой базирования, по крайней мере, в нескольких мирах, не контролирует Тропу, похоже, не имеет доступа к таковой. Сбор информации и действия осуществляет через агентуру, современными способами прикрытия деятельности не владеет. Имеет собственные системы межмирового транспорта. Первым этапом действий является добывание и анализ сведений о противнике. Вопросы есть?
— Никак нет!
— Тогда садись и пей чай. Что имеешь дополнить к информации о противнике? А то даже, — Мирон улыбнулся, — и приказ нормальный не составить.
— А почему?
— Ага, ты не в штабах крутился, верно… Саша, приказ должен начинаться с информации о противнике и цели операции. Это придумали давно — и совершенно правильно. Пока ясно, что противник боится разглашения сведений о себе, ему проще ликвидировать базу, чем…
— Стойте! — Сашка явно переступал через себя. — Такое мне попадалось!
— Саша, спокойно. Что именно?
— Тогда, в Гражданскую… Мы встречали несколько раз что-то очень странное. Мне поручик Бочковский показывал мастерскую и остатки какого-то оружия… Мастерскую взрывали неясно чем, запах стоял незнакомый.
— Какие запахи знакомы?
— Пироксилин, динамит, аммонал, тротил, кордит.
— Ясно, Саша. Совсем не факт, что это то, что мы ищем, но давай, доложи точнее. Где это было?
— Между Невинномысской и Барсуковской!
— Добро. Что-то кроме оружия запомнил?
— Так точно! Свёрла и резцы с наконечниками золотистого цвета. Оружейник наш забрал: сказал, очень удобные и прочные.
— Добро. Что-то ещё?
— Никак нет!
— Нарисовать оружие можешь?
— Плохо получится, — Сашка застеснялся.
— Нарисовать, разведчик. Не начертить. Держи блокнот и ручку.
— Ага…
Сашка долго прикидывал и возился, но на листке возник вполне узнаваемый пулемёт Калашникова.
— Так, — критически обозрел эскиз Семен. — В общем, ясно. Это скорее выглядит так, это — вот так… Верно?
— Ага… Вы… Вы знаете это оружие?
— Встречал. Хорошая машина. Одна из основных у нас. Хорошо… Скажи-ка, вот это — прицельная планка. Она там сохранилась?
По памяти Мирон набросал крупный рисунок планки.
— Нет! Эти линии были по-другому!
— Неплохо, Саша…
Единственное, что нужно было переделать.
— И там была еще одна пластина: с надписью "1908"
— Как интересно, — сказал Мирон с глубоким отвращением. — Все понятно, Саша, все понятно. Очень удачное оружие, пожалуй — лучшее, что можно придумать под старый добрый российский винтовочный патрон. Даже под разные типы этого патрона. В производстве довольно прост, куда проще винтовки штабс-капитана Мосина, в эксплуатации — и того проще. Ясно?
— Как это: под разные типы патрона?
— У тебя какое оружие было? В смысле: за тобой числилось? Карабин?
— Так точно, кавалерийский карабин системы Мосина, номер…
— Не нужно номера. Так вот, русский винтовочный патрон разных модификаций отличался в основном типом используемого пороха. Поэтому прицелы тоже использовались разные. Здесь, заметь, мы имеем дело с прицелами, легко и быстро подгоняемыми под любой тип патрона. Думаю, планок было больше — под разные варианты. Ясно… Светлая голова работала! Попадалась мне в детстве повесть, автор которой поставлял красным бойцам автоматы ППШ, а воинам Отечественной — автоматы Калашникова.
— Автоматы?
— Сокращение такое. Полное название автоматическая винтовка.
— И что же, автор этот на Бородинском поле гренадеров автоматическими винтовками вооружил? — изумлению мальчишки, казалось, не было предела.
— Каких гренадеров? — машинально удивился Нижниченко, прежде чем осознал, что Отечественная война для Саши Волкова — это война восемьсот двенадцатого года. До Великой Отечественной он просто не дожил — целых двадцать лет. Почти столько же, насколько после Дня Победы родился сам Мирон Павлинович Нижниченко.
— Я имел в виду другую войну, Саша. В сорок первом Германия напала на Россию, немцы дошли почти до Москвы, Санкт-Петербурга, штурмовали Царицын, — память услужливо подсказывала дореволюционные названия городов.
— А Ростов?
— Ростов немцы взяли.
— И-и-и… Да у нас и в страшном сне никому не могло присниться, чтобы немец до Дону дошел.
— Вот потому-то война та тоже Отечественная… Так о чем я говорил-то…
— О патронах.
— Ага… Удивительно, что эти финты сходили главному герою с рук, поскольку ППШ был не способен стрелять револьверными патронами, как описывал автор, а винтовочный патрон в «калаша» и засунуть-то было совершенно невозможно. Примерно ясна ситуация, Саша?
— А когда эту штуку придумали?
— А ты у меня сообразительный, — улыбнулся Мирон. — Лет через тридцать после окончания твоей войны — это минимум. Так что сам понимаешь. Еще один объект, похоже, с нашими заклятыми друзьями. Молодец все же поручик Бочковский! Что с ним дальше было?
— Погиб через несколько недель на "Памяти Витязя".
— На чем?
— На бронеавтомобиле.
— Ясно. Вечная память…
ВИЛЬНЮС. 14 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.
Диму по дороге домой он не увидел, хотя, пробираясь дворами к дому деда, постоянно проверялся, что было не слишком трудно. Шел третий час ночи, дворы словно вымерли, тут хвостом привязаться сложно.
Дворы вымерли, а в окнах горел свет: Вильнюс не спал. Балис понимал, что после этой ночи всё будет по-другому. И в огромном Союзе, и в отдельно взятой Литве и в его, Балиса, жизни. Но сейчас он об этом не думал: на это найдётся время и позже, а сейчас надо благополучно вывезти из города семью.
Рита открыла дверь почти сразу после звонка, увидев усталое лицо жены, он понял, что она в эту ночь так и не сомкнула глаз.
— Целый, — прошептала жена, прижавшись к Балису. Уткнувшись лицом в пальто на груди, всхлипнула. — Я за тебя так боялась.
— Ну что ты, маленькая, что ты, успокойся, всё нормально, — он осторожно гладил её по голове, пытаясь успокоить. — Видишь, я здесь, в порядке, всё хорошо…
— Хорошо… Я же видела по телевизору, что там творилось… Стрельба, танки… Ты же в форме уходил, почему на тебе пальто? Чьё оно? — подняла заплаканное лицо Рита.
— Форму придется новую в Севастополе покупать, — усмехнулся Балис, легонько отстраняя супругу. — А пальто… В хозяйстве пригодится. Кристинка спит?
— Спит… Мама твоя звонила, когда это всё началось…
— А ты?
— А я сказала, что ты выпил вечером со своими друзьями и теперь спишь.
— Ты у меня умница, — улыбнулся Балис, снимая пальто.
— Кофе хочешь?
— Ага… А пожевать у нас чего есть?
Здесь, дома, он вдруг почувствовал сильный голод, видимо, это была реакция на нервное напряжение.
— С поминок полно всего осталось, сейчас накрою.
Тихонько, чтобы не разбудить дочурку он зашел в ванную, глянул на себя в зеркало — вроде, всё в порядке. Побриться бы не мешало, но лучше он это сделает в поезде. Холодная вода отбросила вдруг наползшую сонливость. Крепко растерев лицо махровым полотенцем, он прошел на кухню, где Рита успела уже сообразить то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак: индарити агуркай [14], якнине [15], сыр, колбаса, хлеб… На плите пофыркивал кофейник.
— Если хочешь, там есть гинтарис [16]. Разогреть?
— Да нет, не надо… Ты хоть ложилась?
— Какое там…
— Значит так, — уплетая фаршированный огурец, начал Балис. — У меня уже куплены билеты до Ленинграда, поезд отходит в семь двадцать два. Садимся, запираемся в купе — и ты отсыпаешься. А в Питере я сажаю тебя с Кристинкой на самолет, и Севастополь ждет вас. Ясно?
— Так срочно? И почему через Ленинград? — изумилась жена.
— Если у тебя больной спрашивает, нужен ли ему этот укол, ты что отвечаешь?
— Что доктору виднее.
— Вопросы есть?
— Балис, мне страшно…
— Не бойся, маленькая. Тебе ничего не угрожает.
— Да мне не за себя, мне за тебя страшно…
Их взгляды встретились, и Балис прочел в глазах Риты, что она действительно очень волнуется и боится. Так испуганно она не смотрела на него даже в восемьдесят четвертом, когда он отправлялся на практику в Афганистан.
— Успокойся, ничего со мной не случится, — полной уверенности в этом Балис, конечно, не испытывал, но убедить жену было необходимо. Простенькую легенду на этот счет он придумал ещё на вокзале. — Ты же понимаешь, что сейчас наверху начнут искать козлов отпущения. И не только звезды с погон полетят, совсем из Армии турнут многих. И с Флота тоже могут.
Рита грустно кивнула.
— А ты без Флота себя не представляешь.
— Не представляю, — подтвердил Балис. Его удивил и озадачил тон, которым супруга произнесла эту фразу. — Раньше тебя это вроде бы не раздражало?
Кофе вскипел, и Рита разлила его по чашкам. Грустно посмотрела на мужа.
— Раньше… Раньше была другая жизнь: я была женой защитника Отечества, а Отечество это было одно на всех. Знаешь, я всегда в Вильнюсе чувствовала себя как дома.
— Еще бы, ты литовским владеешь вполне сносно. Лучше многих из тех, кто живёт в Литве всю жизнь…
— Да разве в этом дело? Для меня домом был весь Союз, помнишь, как я рвалась за тобой в Ташкент? И даже не думала о том, что на узбекском языке не могу сказать ни одного слова. Нас учили с первого класса, что мы все — одна семья. А сейчас? Балис, ты понимаешь, что меня сейчас ненавидят только за то, что я — жена советского офицера. Им неважно, какой я человек, какой ты человек, им важно только одно — твои погоны. Ты хоть понимаешь, что, может быть, тебе больше никогда не удастся вернуться в этот город, в твой родной город — только из-за погон? Ты вообще думал о том, как ты будешь встречаться с родителями, с сестрой? А как ты будешь объяснять Кристине, что она не может поехать к деду и бабушке?
— Послушай, Рита, ты слишком мрачно на всё смотришь, — Балис понимал, что в словах жены есть своя, житейская, правда, но сейчас обсуждать это не хотелось: после всего увиденного в эту ночь было совсем не до политики.
Но Рита-то об этом не знала.
— Мрачно? Да все понимают, что Союз разваливается. Неужели ты не видишь, что страну делят на части не только на местах, но и в Москве, на самом верху. Горбачев, Яковлев, Лукьянов — все они знали, куда ведут страну. И теперь это уже не остановить. А отвечать будут те, кого подставят. А подставят таких как ты — тех, кто упорно не желает замечать, что страны, которой они присягали — уже нет.
— Страна еще есть, — начал было Балис, но Рита прервала его.
— Страны уже нет. Знаешь, в медицине есть понятие "смерть мозга". Тело еще живет: бьётся сердце, работают легкие, а клетки мозга уже умерли. Так вот, это не лечится. Можно поддерживать работу органов, но человек — мертв, личность необратимо распалась. Вот так и Союз: мозг уже умер.
— Хорошо, что ты предлагаешь делать? — Балис с трудом удержался от того, чтобы повысить голос, в последний момент вспомнил о спящей дочке.
— Что делать? Я не знаю… Я знаю только чего не надо делать. Не надо биться головой о стенку, стенка крепче. Подумай о том, что ты будешь делать, если Союз распадется. Где жить, где служить? Севастополь, между прочим, территория Украины.
— Рита, может, ты лучше меня понимаешь в политике, но в военном деле я разбираюсь всё же лучше тебя. Черноморский Флот никто, кроме Союза не сможет содержать. Я могу поверить в отделение Литвы, Латвии, Молдавии, наконец. Но разрыв Украины и России — это просто невозможно. Флот погибнет, этого даже политики не могут не понимать.
— Они это понимают, — грустно усмехнулась жена, — не дураки. Просто, они готовы заплатить эту цену. Той Украине и той России, которые будут после Союза Черноморский Флот не нужен…
— А если не нужен Флот, тогда зачем… — он вовремя остановился, не окончив фразы, но жена знала его достаточно хорошо, чтобы угадать её окончание.
— Затем, что у тебя есть дочь, которой только шесть лет. Она-то в чем виновата? Затем, что у тебя скоро будет второй ребенок… Балис, я была согласна с тем, что ты любишь родную страну больше, чем меня, раньше, но сейчас, когда страна тебя уже предала и будет предавать дальше…
— Рита, давай так, — примирительно сказал Балис, — мы с тобой обязательно всё это серьезно обсудим. Но не сейчас, а чуть позже, в Севастополе. Хорошо?
Она опять грустно улыбнулась.
— Конечно.
— Я знал, что ты у меня умница… Слушай, может нам вздремнуть пару часов?
— После такого разве уснешь?..
Дворы вымерли, а в окнах горел свет: Вильнюс не спал. Балис понимал, что после этой ночи всё будет по-другому. И в огромном Союзе, и в отдельно взятой Литве и в его, Балиса, жизни. Но сейчас он об этом не думал: на это найдётся время и позже, а сейчас надо благополучно вывезти из города семью.
Рита открыла дверь почти сразу после звонка, увидев усталое лицо жены, он понял, что она в эту ночь так и не сомкнула глаз.
— Целый, — прошептала жена, прижавшись к Балису. Уткнувшись лицом в пальто на груди, всхлипнула. — Я за тебя так боялась.
— Ну что ты, маленькая, что ты, успокойся, всё нормально, — он осторожно гладил её по голове, пытаясь успокоить. — Видишь, я здесь, в порядке, всё хорошо…
— Хорошо… Я же видела по телевизору, что там творилось… Стрельба, танки… Ты же в форме уходил, почему на тебе пальто? Чьё оно? — подняла заплаканное лицо Рита.
— Форму придется новую в Севастополе покупать, — усмехнулся Балис, легонько отстраняя супругу. — А пальто… В хозяйстве пригодится. Кристинка спит?
— Спит… Мама твоя звонила, когда это всё началось…
— А ты?
— А я сказала, что ты выпил вечером со своими друзьями и теперь спишь.
— Ты у меня умница, — улыбнулся Балис, снимая пальто.
— Кофе хочешь?
— Ага… А пожевать у нас чего есть?
Здесь, дома, он вдруг почувствовал сильный голод, видимо, это была реакция на нервное напряжение.
— С поминок полно всего осталось, сейчас накрою.
Тихонько, чтобы не разбудить дочурку он зашел в ванную, глянул на себя в зеркало — вроде, всё в порядке. Побриться бы не мешало, но лучше он это сделает в поезде. Холодная вода отбросила вдруг наползшую сонливость. Крепко растерев лицо махровым полотенцем, он прошел на кухню, где Рита успела уже сообразить то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак: индарити агуркай [14], якнине [15], сыр, колбаса, хлеб… На плите пофыркивал кофейник.
— Если хочешь, там есть гинтарис [16]. Разогреть?
— Да нет, не надо… Ты хоть ложилась?
— Какое там…
— Значит так, — уплетая фаршированный огурец, начал Балис. — У меня уже куплены билеты до Ленинграда, поезд отходит в семь двадцать два. Садимся, запираемся в купе — и ты отсыпаешься. А в Питере я сажаю тебя с Кристинкой на самолет, и Севастополь ждет вас. Ясно?
— Так срочно? И почему через Ленинград? — изумилась жена.
— Если у тебя больной спрашивает, нужен ли ему этот укол, ты что отвечаешь?
— Что доктору виднее.
— Вопросы есть?
— Балис, мне страшно…
— Не бойся, маленькая. Тебе ничего не угрожает.
— Да мне не за себя, мне за тебя страшно…
Их взгляды встретились, и Балис прочел в глазах Риты, что она действительно очень волнуется и боится. Так испуганно она не смотрела на него даже в восемьдесят четвертом, когда он отправлялся на практику в Афганистан.
— Успокойся, ничего со мной не случится, — полной уверенности в этом Балис, конечно, не испытывал, но убедить жену было необходимо. Простенькую легенду на этот счет он придумал ещё на вокзале. — Ты же понимаешь, что сейчас наверху начнут искать козлов отпущения. И не только звезды с погон полетят, совсем из Армии турнут многих. И с Флота тоже могут.
Рита грустно кивнула.
— А ты без Флота себя не представляешь.
— Не представляю, — подтвердил Балис. Его удивил и озадачил тон, которым супруга произнесла эту фразу. — Раньше тебя это вроде бы не раздражало?
Кофе вскипел, и Рита разлила его по чашкам. Грустно посмотрела на мужа.
— Раньше… Раньше была другая жизнь: я была женой защитника Отечества, а Отечество это было одно на всех. Знаешь, я всегда в Вильнюсе чувствовала себя как дома.
— Еще бы, ты литовским владеешь вполне сносно. Лучше многих из тех, кто живёт в Литве всю жизнь…
— Да разве в этом дело? Для меня домом был весь Союз, помнишь, как я рвалась за тобой в Ташкент? И даже не думала о том, что на узбекском языке не могу сказать ни одного слова. Нас учили с первого класса, что мы все — одна семья. А сейчас? Балис, ты понимаешь, что меня сейчас ненавидят только за то, что я — жена советского офицера. Им неважно, какой я человек, какой ты человек, им важно только одно — твои погоны. Ты хоть понимаешь, что, может быть, тебе больше никогда не удастся вернуться в этот город, в твой родной город — только из-за погон? Ты вообще думал о том, как ты будешь встречаться с родителями, с сестрой? А как ты будешь объяснять Кристине, что она не может поехать к деду и бабушке?
— Послушай, Рита, ты слишком мрачно на всё смотришь, — Балис понимал, что в словах жены есть своя, житейская, правда, но сейчас обсуждать это не хотелось: после всего увиденного в эту ночь было совсем не до политики.
Но Рита-то об этом не знала.
— Мрачно? Да все понимают, что Союз разваливается. Неужели ты не видишь, что страну делят на части не только на местах, но и в Москве, на самом верху. Горбачев, Яковлев, Лукьянов — все они знали, куда ведут страну. И теперь это уже не остановить. А отвечать будут те, кого подставят. А подставят таких как ты — тех, кто упорно не желает замечать, что страны, которой они присягали — уже нет.
— Страна еще есть, — начал было Балис, но Рита прервала его.
— Страны уже нет. Знаешь, в медицине есть понятие "смерть мозга". Тело еще живет: бьётся сердце, работают легкие, а клетки мозга уже умерли. Так вот, это не лечится. Можно поддерживать работу органов, но человек — мертв, личность необратимо распалась. Вот так и Союз: мозг уже умер.
— Хорошо, что ты предлагаешь делать? — Балис с трудом удержался от того, чтобы повысить голос, в последний момент вспомнил о спящей дочке.
— Что делать? Я не знаю… Я знаю только чего не надо делать. Не надо биться головой о стенку, стенка крепче. Подумай о том, что ты будешь делать, если Союз распадется. Где жить, где служить? Севастополь, между прочим, территория Украины.
— Рита, может, ты лучше меня понимаешь в политике, но в военном деле я разбираюсь всё же лучше тебя. Черноморский Флот никто, кроме Союза не сможет содержать. Я могу поверить в отделение Литвы, Латвии, Молдавии, наконец. Но разрыв Украины и России — это просто невозможно. Флот погибнет, этого даже политики не могут не понимать.
— Они это понимают, — грустно усмехнулась жена, — не дураки. Просто, они готовы заплатить эту цену. Той Украине и той России, которые будут после Союза Черноморский Флот не нужен…
— А если не нужен Флот, тогда зачем… — он вовремя остановился, не окончив фразы, но жена знала его достаточно хорошо, чтобы угадать её окончание.
— Затем, что у тебя есть дочь, которой только шесть лет. Она-то в чем виновата? Затем, что у тебя скоро будет второй ребенок… Балис, я была согласна с тем, что ты любишь родную страну больше, чем меня, раньше, но сейчас, когда страна тебя уже предала и будет предавать дальше…
— Рита, давай так, — примирительно сказал Балис, — мы с тобой обязательно всё это серьезно обсудим. Но не сейчас, а чуть позже, в Севастополе. Хорошо?
Она опять грустно улыбнулась.
— Конечно.
— Я знал, что ты у меня умница… Слушай, может нам вздремнуть пару часов?
— После такого разве уснешь?..
ВИЛЬНО. СЕНТЯБРЬ 1326 ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
Альберт фон Шрейдер за свои не полные двадцать четыре года принимал участие во многих битвах и поединках. Ему приходилась сражаться самым различным оружием — от копья до кинжала, биться в рукопашную, сходиться в магических единоборствах. Однако, сейчас ему предстояло нечто совершенно непривычное — сражаться словом, убеждать в своей правоте. Причем убедить предстояло не впечатлительного юнца Айриса, забывшего обо всем на свете, стоило только намекнуть ему на возможность заполучить себе в жены смазливую девицу, а старика, прожившего на этой Земле мало что вчетверо больше самого Альберта, и хорошо знающего, что по чем. Взять одно то, как грамотно в доме обереги расставлены. Никто ничего не замечает и не подозревает, а между тем Альберт отчетливо понимал, что воспользоваться магией здесь ему будет более чем трудно. А ведь он входит в дюжину сильнейших магов Ордена…
Всё старики-гармэ, будь они неладные. Ушли в могилы, не отдав потомкам тайн настоящей магии. По крохам собирать приходится, по крупицам… Или — всё-таки отдав? Может сидящий напротив старик — гармэ?
У Альберта захватило дух от такого предположения. Привести в Орден гармэ… Это место в Первом Круге, вне сомнений. В неполных двадцать четыре года — в Первом Круге. Такая награда стоит того, чтобы рискнуть. Рискнуть всем, чем угодно.
— Я хотел говорить с вами один на один, поскольку Айрис не посвящен в вашу тайну.
— Ты также не посвящен в мою тайну. Стоит ли искать разгадки чужих тайн, ведь это может быть опасным?.. Очень опасным, — покачал головою старик.
— Для меня это не чужая тайна. Я — дэрг и знаю об этом. Более того, я — логр. Вы — тоже дэрг, я чувствую это. Думаю, вам известно, что такое голос крови.
Дед Айриса утвердительно кивнул.
— Я знаю, что такое голос крови.
— Думаю, что и история нашего народа вам знакома?
— Не то, чтобы вся, но кое-что я знаю.
"Похоже, я взял верный тон", — подумал рыцарь. В самом деле, старик отнюдь не был враждебен, а, напротив, похоже, заинтересовался тем, что ему говорят.
— Думаю, что вы не можете не знать о великом Пэндра.
Еле заметный кивок головой показал Альберту, что он не ошибся в своем предположении.
— Он создал великую державу. На землях Логриса жило немало народов, но власть принадлежала нам, дэргам. И это было правильно: мы — больше, чем люди и именно нам от Бога надлежит править ими. Увы, потомки Пэндра промотали его наследие. Логрис пал, большинство дэргов погибло. Большинство — но не все. Те, кто выжили в это смутное время, начали борьбу за построение нового Логриса. Они завещали эту борьбу своим детям, те — своим и вот я — перед вами. Я вижу, что ваши предки так же хранили память о том, какому народу они принадлежат. Настало время вам и нам объединить свои усилия.
Всё старики-гармэ, будь они неладные. Ушли в могилы, не отдав потомкам тайн настоящей магии. По крохам собирать приходится, по крупицам… Или — всё-таки отдав? Может сидящий напротив старик — гармэ?
У Альберта захватило дух от такого предположения. Привести в Орден гармэ… Это место в Первом Круге, вне сомнений. В неполных двадцать четыре года — в Первом Круге. Такая награда стоит того, чтобы рискнуть. Рискнуть всем, чем угодно.
— Я хотел говорить с вами один на один, поскольку Айрис не посвящен в вашу тайну.
— Ты также не посвящен в мою тайну. Стоит ли искать разгадки чужих тайн, ведь это может быть опасным?.. Очень опасным, — покачал головою старик.
— Для меня это не чужая тайна. Я — дэрг и знаю об этом. Более того, я — логр. Вы — тоже дэрг, я чувствую это. Думаю, вам известно, что такое голос крови.
Дед Айриса утвердительно кивнул.
— Я знаю, что такое голос крови.
— Думаю, что и история нашего народа вам знакома?
— Не то, чтобы вся, но кое-что я знаю.
"Похоже, я взял верный тон", — подумал рыцарь. В самом деле, старик отнюдь не был враждебен, а, напротив, похоже, заинтересовался тем, что ему говорят.
— Думаю, что вы не можете не знать о великом Пэндра.
Еле заметный кивок головой показал Альберту, что он не ошибся в своем предположении.
— Он создал великую державу. На землях Логриса жило немало народов, но власть принадлежала нам, дэргам. И это было правильно: мы — больше, чем люди и именно нам от Бога надлежит править ими. Увы, потомки Пэндра промотали его наследие. Логрис пал, большинство дэргов погибло. Большинство — но не все. Те, кто выжили в это смутное время, начали борьбу за построение нового Логриса. Они завещали эту борьбу своим детям, те — своим и вот я — перед вами. Я вижу, что ваши предки так же хранили память о том, какому народу они принадлежат. Настало время вам и нам объединить свои усилия.