Страница:
— А почему ты поклонился двоим? Ведь король может быть только один.
Густав игры не принял и с комичной детской серьёзностью пояснил:
— Они сейчас не короли.
— Как так?
— Ну, они сейчас не короли, но будут королями. Потом, понимаешь? Сначала один…
— Испанец? — подсказал отец.
Сын замотал головой:
— Нет, он не испанец. Он откуда-то из Нового Света. Он сначала будет королем, а потом русский его обыграет и станет королём сам. Только он будет жить не в России…
— Откуда ты всё это знаешь?
Густав снва наморщил лоб, потом пожал плечами и ответил:
— Не знаю… Знаю — и всё…
Всё это смахивало на игру, ровно так Альберт тогда происходящее и воспринял. Шахматами моряк не интересовался, да и сыну увлекаться такими сложными играми было слишком рано. Не Чигорин, чай. Но вечером всё же присел перечитать воскресную «Ниву» — на всякий случай.
На первой же странице на глаза капитану попалось объявление о проходящем в Санкт-Петербурге турнире сильнейших маэстро. А на седьмой нашелся подробный очерк о всех его участников, с фотографиями. Не узнать встречных было невозможно. Ими оказались Хосе Рауль Капабланка с Кубы (из Нового Света), которого, оказывается, прочили в преемники нынешнему шахматному королю доктору Эммануилу Ласкеру, и преемник Чигорина, молодой российский маэстро Александр Алёхин. Вот тут-то Альберт и понял, что таких совпадений в жизни не бывает.
Позже дар у Густава проявился ещё несколько раз, но Альберт всё же дождался, пока мальчику исполнится хотя бы десять. Если бы не война, то ждал бы ещё и дольше. Слишком велик был груз, чтобы взваливать на хрупкие детские плечи. Но другого выхода не было.
И вот теперь Густаву предстояло нести ношу в одиночку. Конечно, дар, но ведь и возраст. К тому же, большая часть архива находилась сейчас в замке Лорингер, на оккупированной войсками кайзера территории. Сын мог рассчитывать только на себя.
Каперанг бросил последний взгляд на атлантов. Что делать, надо нести свой крест, как говорил батюшка. И тут же вспомнилось, как батюшка терпеливо объяснял ему, что Господь никому не дает испытания превыше их сил. Значит, Густав сможет справиться с возложенным на него бременем… если будет упорен и терпелив как эти атланты. Что ж, он старался воспитать мальчика достойным звания офицера, теперь же оставалось только верить, что сын не подведет отца и не посрамит памяти предков.
Альберт повторил про себя четверостишье, третья строка ему все же чем-то не нравилась. Вот если поменять последние слова местами… Ну конечно:
Каперанг вздохнул. Увы, сейчас было совсем не время для поэзии, нужно возвращаться, как говорится, к суровой прозе жизни. Он вышел на Дворцовую площадь, неожиданно тоже пустынную. Громада Зимнего дворца была погружена во тьму, императорский штандарт спущен. Если несколько дней назад это означало только то, что Государя нет во дворце, сегодня же Государя не было во всей России. Точнее, существовал человек, Николай Романов. Где именно он сейчас был, капитану первого ранга Альберту Германовичу фон Лорингеру не было известно, но где-то он, несомненно, находился. Может быть в Могилеве, где размещалась Ставка, может быть — в Царском Селе, может — даже здесь, в Зимнем, во внутренних покоях. Это было уже неважно, важно было лишь то, что Николай Романов теперь перестал быть Государем. Россия отреклась от него, а он отрекся от России. И это сулило и ему и стране страшные беды. Альберт знал, что ему этих бед уже не увидеть: силы перстня могло хватить максимум недели на две, но он собирался отдать его сыну как можно быстрее, прямо сегодня. Не было никаких причин затягивать расставание с жизнью, его с этим миром связывали только невыполненные дела, а потом… Да смилуется над ним Высокое Небо… Но здесь, среди людей, под этим низким хмурым небом, в этой стране оставались жить его жена, его дети, его друзья, жены и дети его друзей… И им предстояло с лихвой хлебнуть ужасов, которые несла с собой Революция.
У дверей Адмиралтейства каперанг издалека еще заметил караул из трех революционных матросов: на штыках винтовок у них были повязаны кусочки материи. Цвета Альберт в сгустившихся сумерках различить уже не мог, но готов был спорить на любые деньги, что он красный. Цвет крови, цвет Революции… Что сказать им, каперанг не представлял. На мгновение у него возникла идея вернуться назад и передать кальки Корнилову: Генштаб заливал Дворцовую площадь светом огней из множества окон, вероятно командующий округом находился сейчас в здании. Но эту мысль Лорингер отверг. Во-первых, там тоже может у входа стоять революционный караул. Ну а во-вторых, о генерале Лавре Георгиевиче Корнилове ему было известно только то, что тот хорошо умеет убегать из плена. Конечно, это тоже достойное качество, но оно никак не характеризует командира с точки зрения умения навести порядок в штабе. А вот в том, что у адмирала Александра Ивановича Русина в штабе порядок, Альберт не сомневался, лишь бы только сам штаб не разгромили во имя Революции. И потом, Корнилов всё же сухопутный, хотелось передать пакет своему брату — моряку.
Вздохнув, он принял решение и уверенно направился ко входу в Адмиралтейство. "Господи Боже, милостив буди ми грешному", — прочел он Иисусову молитву, как привык это делать всегда в минуту опасности, и в следующий миг возблагодарил Господа за помощь: в одном из караульных он узнал Коноваленко, канонира с крейсера «Аврора», на котором Альберт служил в японскую войну.
— Стой, кто таков?
— Здорово, братцы! Коноваленко, не узнаешь? — уверенно ответил каперанг.
— Ва…, - начало старорежимного приветствия от неожиданности вырвалось у матроса помимо воли, но он тут же взял себя в руки. — Господин капитан первого ранга, Вы как здесь?
Ну да, вставание во фрунт и отдачу воинской чести Революция уже отменила.
— Из Гельсингфорса, из штаба Флота.
— И как там?
— Сложно, — честно ответил Альберт. Сейчас он поступал по правилу, которым неукоснительно руководствовался всю свою жизнь: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Только вот правду следовало говорить не всю. — Знаешь ведь, что в Кронштадте было.
О том, что матросы «Авроры» еще до кронштадской резни убили командира крейсера, он предпочел не упоминать.
— Знамо дело… — протянул матрос, и Альберт тут же его прервал, излагая наспех сочинённую историю.
— Командование Балтийским Флотом полностью подчиняется революционному правительству, но мы точно не знаем, что именно происходит в столице и каковы задачи Флота. Вот меня и прислали к…
— Понятно, — кивнул Коноваленко. — Так проходите, господин адмирал у себя.
Матрос немного посторонился, пропуская офицера к дверям, а за дверями Адмиралтейства, к огромному удивлению Альберта все выглядело так, будто и не было никакой революции.
Не прошло и пяти минут, как он уже был в приемной адмирала Русина.
— Я капитан первого ранга Альберт фон Лорингер, только что прибыл к Его Превосходительству из Свеаборга со срочным донесением от вице-адмирала Непенина, — сообщил он адъютанту.
Тот, оторвавшись от бумаг, недоуменно посмотрел на каперанга, почему-то молча, словно никак не мог подобрать слов.
— Вы разве не знаете? — наконец проговорил адъютант. — Вице-адмирал Андриан Иванович Непенин убит сегодня днем в Гельсингфорсе…
ДОРОГА.
ГЛАВА 13. У КОСТРА.
Густав игры не принял и с комичной детской серьёзностью пояснил:
— Они сейчас не короли.
— Как так?
— Ну, они сейчас не короли, но будут королями. Потом, понимаешь? Сначала один…
— Испанец? — подсказал отец.
Сын замотал головой:
— Нет, он не испанец. Он откуда-то из Нового Света. Он сначала будет королем, а потом русский его обыграет и станет королём сам. Только он будет жить не в России…
— Откуда ты всё это знаешь?
Густав снва наморщил лоб, потом пожал плечами и ответил:
— Не знаю… Знаю — и всё…
Всё это смахивало на игру, ровно так Альберт тогда происходящее и воспринял. Шахматами моряк не интересовался, да и сыну увлекаться такими сложными играми было слишком рано. Не Чигорин, чай. Но вечером всё же присел перечитать воскресную «Ниву» — на всякий случай.
На первой же странице на глаза капитану попалось объявление о проходящем в Санкт-Петербурге турнире сильнейших маэстро. А на седьмой нашелся подробный очерк о всех его участников, с фотографиями. Не узнать встречных было невозможно. Ими оказались Хосе Рауль Капабланка с Кубы (из Нового Света), которого, оказывается, прочили в преемники нынешнему шахматному королю доктору Эммануилу Ласкеру, и преемник Чигорина, молодой российский маэстро Александр Алёхин. Вот тут-то Альберт и понял, что таких совпадений в жизни не бывает.
Позже дар у Густава проявился ещё несколько раз, но Альберт всё же дождался, пока мальчику исполнится хотя бы десять. Если бы не война, то ждал бы ещё и дольше. Слишком велик был груз, чтобы взваливать на хрупкие детские плечи. Но другого выхода не было.
И вот теперь Густаву предстояло нести ношу в одиночку. Конечно, дар, но ведь и возраст. К тому же, большая часть архива находилась сейчас в замке Лорингер, на оккупированной войсками кайзера территории. Сын мог рассчитывать только на себя.
Каперанг бросил последний взгляд на атлантов. Что делать, надо нести свой крест, как говорил батюшка. И тут же вспомнилось, как батюшка терпеливо объяснял ему, что Господь никому не дает испытания превыше их сил. Значит, Густав сможет справиться с возложенным на него бременем… если будет упорен и терпелив как эти атланты. Что ж, он старался воспитать мальчика достойным звания офицера, теперь же оставалось только верить, что сын не подведет отца и не посрамит памяти предков.
Капитан печально усмехнулся неожиданно пришедшей в голову рифме. Вот еще, в поэты накануне смерти подался. Стихов барон фон Лорингер отродясь не писал, даже ухаживая за Жаннет, честно передирал Жуковского, Фета, Тютчева, а больше всего, разумеется, Пушкина. А сейчас вот строки вдруг сложились сами собой. Правда, третья подкачала: как-то слишком приземлено получается, не велика честь — крышу держать. Мифической-то Атлант весь небосвод на плечи принял… Так ведь прямо можно и срифмовать: "Атланты держат небо".
"И жить еще надежде,
До той поры, пока
Атланты держат портик
На каменных руках"
Альберт повторил про себя четверостишье, третья строка ему все же чем-то не нравилась. Вот если поменять последние слова местами… Ну конечно:
А ведь хорошие стихи получились, может, стоило раньше попробовать. Хотя, занятно бы он выглядел в декадентском салоне. Наверное, на порог бы не пустили, да и не больно хотелось. Подумаешь, "ананасы в шампанском…". Мандарин в политуре не желаете? Пожалуй, единственным поэтом, с которым Альберту хотелось бы познакомиться, был Николай Гумилев. И вовсе не потому, что тот тоже родился в Кронштадте. Как раз там-то они друг друга узнать не могли, хотя бы потому, что почти сразу после рождения сына корабельный врач Степан Гумилев вышел в отставку и перебрался жить в Царское Село. Просто было в стихах Гумилева что-то особенное, настоящее, пронзительное. Альберт не очень задумывался над тем, чтобы облечь свои впечатления в форму слов, но гумилёвские стихи брали его за душу, а остальные — скользили где-то по поверхности сознания.
"И жить еще надежде,
До той поры, пока
Атланты небо держат
На каменных руках" [48]
Каперанг вздохнул. Увы, сейчас было совсем не время для поэзии, нужно возвращаться, как говорится, к суровой прозе жизни. Он вышел на Дворцовую площадь, неожиданно тоже пустынную. Громада Зимнего дворца была погружена во тьму, императорский штандарт спущен. Если несколько дней назад это означало только то, что Государя нет во дворце, сегодня же Государя не было во всей России. Точнее, существовал человек, Николай Романов. Где именно он сейчас был, капитану первого ранга Альберту Германовичу фон Лорингеру не было известно, но где-то он, несомненно, находился. Может быть в Могилеве, где размещалась Ставка, может быть — в Царском Селе, может — даже здесь, в Зимнем, во внутренних покоях. Это было уже неважно, важно было лишь то, что Николай Романов теперь перестал быть Государем. Россия отреклась от него, а он отрекся от России. И это сулило и ему и стране страшные беды. Альберт знал, что ему этих бед уже не увидеть: силы перстня могло хватить максимум недели на две, но он собирался отдать его сыну как можно быстрее, прямо сегодня. Не было никаких причин затягивать расставание с жизнью, его с этим миром связывали только невыполненные дела, а потом… Да смилуется над ним Высокое Небо… Но здесь, среди людей, под этим низким хмурым небом, в этой стране оставались жить его жена, его дети, его друзья, жены и дети его друзей… И им предстояло с лихвой хлебнуть ужасов, которые несла с собой Революция.
У дверей Адмиралтейства каперанг издалека еще заметил караул из трех революционных матросов: на штыках винтовок у них были повязаны кусочки материи. Цвета Альберт в сгустившихся сумерках различить уже не мог, но готов был спорить на любые деньги, что он красный. Цвет крови, цвет Революции… Что сказать им, каперанг не представлял. На мгновение у него возникла идея вернуться назад и передать кальки Корнилову: Генштаб заливал Дворцовую площадь светом огней из множества окон, вероятно командующий округом находился сейчас в здании. Но эту мысль Лорингер отверг. Во-первых, там тоже может у входа стоять революционный караул. Ну а во-вторых, о генерале Лавре Георгиевиче Корнилове ему было известно только то, что тот хорошо умеет убегать из плена. Конечно, это тоже достойное качество, но оно никак не характеризует командира с точки зрения умения навести порядок в штабе. А вот в том, что у адмирала Александра Ивановича Русина в штабе порядок, Альберт не сомневался, лишь бы только сам штаб не разгромили во имя Революции. И потом, Корнилов всё же сухопутный, хотелось передать пакет своему брату — моряку.
Вздохнув, он принял решение и уверенно направился ко входу в Адмиралтейство. "Господи Боже, милостив буди ми грешному", — прочел он Иисусову молитву, как привык это делать всегда в минуту опасности, и в следующий миг возблагодарил Господа за помощь: в одном из караульных он узнал Коноваленко, канонира с крейсера «Аврора», на котором Альберт служил в японскую войну.
— Стой, кто таков?
— Здорово, братцы! Коноваленко, не узнаешь? — уверенно ответил каперанг.
— Ва…, - начало старорежимного приветствия от неожиданности вырвалось у матроса помимо воли, но он тут же взял себя в руки. — Господин капитан первого ранга, Вы как здесь?
Ну да, вставание во фрунт и отдачу воинской чести Революция уже отменила.
— Из Гельсингфорса, из штаба Флота.
— И как там?
— Сложно, — честно ответил Альберт. Сейчас он поступал по правилу, которым неукоснительно руководствовался всю свою жизнь: если не знаешь, что говорить, то говори правду. Только вот правду следовало говорить не всю. — Знаешь ведь, что в Кронштадте было.
О том, что матросы «Авроры» еще до кронштадской резни убили командира крейсера, он предпочел не упоминать.
— Знамо дело… — протянул матрос, и Альберт тут же его прервал, излагая наспех сочинённую историю.
— Командование Балтийским Флотом полностью подчиняется революционному правительству, но мы точно не знаем, что именно происходит в столице и каковы задачи Флота. Вот меня и прислали к…
— Понятно, — кивнул Коноваленко. — Так проходите, господин адмирал у себя.
Матрос немного посторонился, пропуская офицера к дверям, а за дверями Адмиралтейства, к огромному удивлению Альберта все выглядело так, будто и не было никакой революции.
Не прошло и пяти минут, как он уже был в приемной адмирала Русина.
— Я капитан первого ранга Альберт фон Лорингер, только что прибыл к Его Превосходительству из Свеаборга со срочным донесением от вице-адмирала Непенина, — сообщил он адъютанту.
Тот, оторвавшись от бумаг, недоуменно посмотрел на каперанга, почему-то молча, словно никак не мог подобрать слов.
— Вы разве не знаете? — наконец проговорил адъютант. — Вице-адмирал Андриан Иванович Непенин убит сегодня днем в Гельсингфорсе…
ДОРОГА.
И снова перед глазами весь день тянулись красноватые холмы: повозка Наромарта ехала как раз в ту сторону, откуда они с Сережкой вышли к костру. В час они проезжали примерно километров восемь, на обед не останавливались (Солнце или как его там называть, палило нещадно), к сумеркам отмахали наверняка больше полусотни — характер местности не менялся.
Балису казалось, что и время тоже тянется медленно, словно струя вытекающей из банки сгущёнки. Первую пару часов они с Мироном обсуждали то, что не успели договорить накануне, но постепенно разговор сошел на нет. Наромарт был занят управлением конем, а дети молчали. Гаяускаса это немного удивляло: обычно, именно общительные дети первыми адаптируются в незнакомой среде, а здесь почему-то всё наоборот.
Так и ехали в угрюмой тишине. Изредка они с Мироном обменивались между собой несколькими фразами и снова — молчание.
И только уже довольно поздно вечером в разговор включился Саша.
— Мирон Павлинович, — спросил подросток, показывая на оружие Балиса, — а это и есть тот «автомат», про который Вы мне вчера рассказывали?
— Да, — кивнул Мирон, — тот самый автомат Калашникова модернизированный. Точнее автоматов Калашникова было много типов, под разные патроны даже.
— А под винтовочный патрон? — Сашка аж подпрыгнул.
— На вооружении точно не было. Мощноват патрон для такого дела.
— В общем все верно, только у меня не АКМ, а АКа семьдесят четыре Эм, — уточнил Балис.
— А какая у него скорострельность? — не унимался Сашка.
— Хм…
Гаяускас понял, что генерал Нижниченко уже давно не забивал себе голову такой грубой прозой (интересно, когда в последний раз Мирон стрелял из чего-нибудь посерьезнее ПМа) и поспешил на помощь другу.
— Темп стрельбы — шестьсот выстрелов в минуту. Боевая скорострельность — сотня.
— А прицельная дельность?
— Километр.
— А в магазине… — подросток на мгновение задумался, словно что-то прикидывал в уме, — двадцать пять патронов или тридцать?
— Тридцать.
— Вот это машина, — в голосе Саши слышался нескрываемый восторг. — Да ведь это почти пулемет «Максима» в руках. А весит много?
— Положим, «Максим» все же по всем параметрам получше будет, это оружие другого класса, — охладил его пыл Нижниченко. — А весит он, по вашим меркам, около десяти фунтов.
— Всего-то? — продолжал восторгаться казачонок. — "Максим"-то даже без воды на пуд больше потянет.
— Ну, все-таки он и придуман больше чем на полвека позже, — успокоил мальчишку Мирон. — Подумай, если бы в Крымскую войну твой друг поручик Бочковский на "Памяти Витязя" выехал бы навстречу штурмующим Малахов курган союзникам, что было бы?
— Драпали бы союзнички… до самой Балаклавы, — весело рассмеялся Сашка, видимо, живо представив себе эту картину.
— Вот видишь…
— А можно подержать?
Балис несколько мгновений колебался, потом протянул автомат подростку — все равно без патронов и штык-ножа это не больше, чем дубина. Тот долго вертел оружие в руках, внимательно и вдумчиво рассматривал каждую деталь, явно хотел заглянуть под крышку ствольной коробки и отверстие для принадлежности, но не решился. Наконец, со вздохом вернул автомат капитану.
— Эх, кабы генералу Шкуро хоть полтысячи таких автоматов, да патронов… Гнали бы краснопузых до Москвы, только пятки бы сверкали.
— Историю так просто только в книгах поворачивают, — возразил Мирон. — В жизни все сложнее. Думаю, не позже Воронежа вам бы пришлось сражаться против красных, вооруженных трофейными автоматами. И даже это не главное…
— А что?
— А то, что разбить войска в гражданской войне не значит победить. У Белого Движения не было общей цели. Одни воевали за Императора, вторые — за Учредительное Собрание. Одна — за Единую, Неделимую, другие — за свободную Донскую республику. Верно?
Сашка неохотно кивнул. Мирон хотел сказать что-то еще, но в этот момент повозка остановилась.
— Приехали, — раздался голос Наромарта.
Балис и Мирон выбрались из повозки. Оказалось, впереди, совсем недалеко местность сильно менялась: прямо перед путниками стеной вставали довольно высокие горы. Дорога уходила в изгибающееся ущелье, медленно поднимаясь к перевалу.
— Ну что, давайте немного отойдем в сторону и организуем ночевку.
— Может, воду поищем? — неуверенно предложил Мирон.
— Вряд ли в этой пустыне найдется вода, — покачал невидимой под капюшоном головой Наромарт. — Но Вы не волнуйтесь, милостью Элистри воды нам здесь хватит.
— А ему? — Нижниченко указал на конька, который выглядел после дневного перехода по такой жаре весьма утомленным.
— И ему тоже… Так что, давайте все же располагаться. Ребята, вылезайте.
Младшие путешественники один за другим выбирались из повозки столь же хмурые и неразговорчивые. Анна-Селена и Саша принялись распаковывать посуду и припасы, при этом почти не общаясь между собой, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.
— Надо бы какой-то график дежурств, что ли, завести, — предложил Балис. — А то нехорошо получается: одни работают, другие смотрят.
— Ага, график дежурств, оценки в дневник, родителей на педсовет, — съехидничал Женька.
— Оценки тут жизнь выставляет, — спокойно ответил Мирон. — Не знаю, кому как, а мне вот во второй раз помирать не хочется: неприятное это занятие. Тоскливое. Поэтому, полагаю, с работами по лагерю надо как-то определиться. Думаю, что решать должен Наромарт.
— Почему именно я?
— Потому что это мы к вам присоединились.
— Логично, — кивнул Балис.
— Ну, если вы так считаете… Кто у нас умеет готовить?
Как и ожидалось, в повара рискнули записать себя только Саша и Анна-Селена. Остальные не то, чтобы считали себя совсем ни на что не способными, но заниматься стряпней на всю компанию опасались.
Результаты второго теста оказались столь же плачевными: к уходу за конем кроме Наромарта признал себя способным только универсал Саша.
— В таком случае, обязанности делим так, — объявил свое решение черный эльф. — На долю Саши и Анны-Селены достается приготовление пищи. Уход за конем — на мне. Ну а, поскольку караул на Дороге выставлять не надо, то остальным пока что остается только уборка после еды. По очереди. Есть желающие быть первым?
— Давайте, я буду, — неожиданно предложил Женя.
— Хорошо. Саша, Анна, у вас уже все готово?
— Готово, — отозвался мальчик, — жаль только, дров нет, костра не развести.
И в самом деле, красные холмы и предгорья были абсолютно безжизненны. Ни травинки, не говоря уж о кустарнике.
— А зачем нам костер? Еда и так будет приготовлена.
— И чай?
— Нет, — в голосе эльфа Балису почудилась усмешка. — Этот напиток Элистри нам вряд ли пошлет. Хотя, если будет на то ее воля…
— На бога надейся, а сам не плошай, — заметил Гаяускас. — Если бы были дрова, чай бы мы приготовили. Но дров здесь нет.
— Вообще-то, — Наромарт сделал короткую паузу, очевидно, что-то обдумывая, — Анна, доставим небольшое удовольствие нашим новым знакомым?
Девочка молча кивнула.
— Тогда, вот сюда, чуть в сторону…
Взмах руки, и на земле возникли две охапки сучьев.
— Вот это да, — не сдержался Сережка, — ты волшебница, да?
Широко раскрытые глаза, казалось, готовы вылезти на лоб от удивления, рот стал круглым, словно бублик. Балис уже стал привыкать к тому, что мысли мальчишки можно прочитать на его лице за пол минуты до того, как они превращаются в слова. Секретом для капитана существование таких, можно сказать, прозрачных, мальчишек, не являлось. Вот только непонятно было, как он умудрился не растерять эту прозрачность, пока болтался, как щепка, в водовороте маленькой гражданской войны в Приднестровье.
А девчонка посмотрела на него, хитро прищурилась и утвердительно кивнула:
— Конечно, я иногда колдую. А когда выросту большой, то стану страшной злобной ведьмой.
И состроила зверскую рожу.
— Не, — убежденно Сережка, — злобной ведьмой ты не станешь.
— Это почему же?
— Ты добрая…
Анна-Селена прыснула.
— Значит, придется становиться доброй феей. Тоже неплохое будущее.
— Ага, как раз для тебя, — язвительно встрял в разговор Женька. — Будешь по ночам пробираться в спальни к грудным младенчикам и подкладывать в кроватки пачки памперсов.
— Пачки чего? — переспросил Наромарт.
— Памперсов. Это такие… прогрессивные пеленки.
— И буду, и пусть памперсы, — девчонка, похоже, серьезно обиделась. — Лучше малышу памперсы подкладывать, чем пить…
— Что пить? — не понял Сережка.
— Ничего… И вообще, давайте ужинать.
— Ага, давайте, — поддержал Саша, похоже, изрядно проголодавшийся. — А чай я попозже вскипячу.
Наромарт склонился над расстеленной скатертью и что-то забормотал. После появления из ничего дров, Балис не очень удивился, когда на импровизированном столе появилась еда. Миски оказались заполненными густой серой массой, в которой виднелись крупные куски мяса. Дополняли меню апельсины и сливы.
Капитан Гаяускас за день изрядно проголодался, поэтому, достав свой универсальный комбинож и открыв входящую в него складную ложку, без лишних разговоров приступил к еде. И с первой ложки понял, что куски, которые он принял за мясо, на самом деле оказались помидорами, только не просто нарезанными на куски, а специальным образом приготовленными. Впрочем, и без мяса содержимое миски, оказавшееся, судя по вкусу, супом-пюре из чечевицы, обильно заправленным сливками и яичными желтками, было весьма питательным и вкусным.
— А что мы едим? — поинтересовался Сережка.
— Даже не скажу, — растерянно ответил маг. — Элистри посылает пищу по моим молитвам, но что именно она решает послать — мне неведомо. На вкус это…
— Чечевичная похлебка, — подсказал Мирон.
— Ага, и какая вкусная, — добавил Сашка. — Мамка чечевицу бывало готовила, но чтобы так здорово…
И только Женя и Анна-Селена не разделяли общего одобрения ужина. Вяло побултыхав ложками в мисках, они оставили свои порции почти нетронутыми. Это уже начинало вызывать у Балиса недоумение: ребята не проявляли аппетита ни за ужином накануне, ни утром за завтраком. Можно было бы понять такое безразличие к пище, если бы они были больны, но на это, вроде, ничего не указывало. Разве что бледноваты дети, но больше никаких тревожных признаков. Больной человек обычно, вял, прилечь норовит, а эти ничего, активные. Впрочем, Наромарта, похоже, отсутствие аппетита у его спутников не беспокоило, а он знал их гораздо лучше Балиса, да и к тому же вроде как врач. Хотя, каким врачом может быть эльф, и много ли можно налечить так вот, без медикаментов и аппаратуры — отдельные вопросы. А с другой стороны, уж грубый диагноз: болен или здоров, хороший врач должен ставить и в таких условиях.
— Пора, пожалуй, чай заваривать…
Сашка принялся укреплять над дровами палки-рогульки, на которых он собирался устроить котелок.
— Павлиныч, как ты чаем-то перед попаданием сюда озаботился?
— Да я тут не при чем. Это Сашин чай, он же живет здесь, на Тропе. Кстати, хороший чаек, с травками.
— С какими травками? — подал голос Женя.
— Мята, душица, жасмин…
— А-а-а…
Чиркнула спичка, в сгустившейся темноте задрожал маленький огонек. По мере того, как занимались все более толстые сучья, он разрастался, и вскоре яркое пламя разогнало тьму вокруг стоянки. Путники один за другим пересаживались от скатерти к костру, притянутые таинственным обаянием ночного огня. Молчали, глядели в пляшущие языки пламени, и каждый думал о своем…
Балису казалось, что и время тоже тянется медленно, словно струя вытекающей из банки сгущёнки. Первую пару часов они с Мироном обсуждали то, что не успели договорить накануне, но постепенно разговор сошел на нет. Наромарт был занят управлением конем, а дети молчали. Гаяускаса это немного удивляло: обычно, именно общительные дети первыми адаптируются в незнакомой среде, а здесь почему-то всё наоборот.
Так и ехали в угрюмой тишине. Изредка они с Мироном обменивались между собой несколькими фразами и снова — молчание.
И только уже довольно поздно вечером в разговор включился Саша.
— Мирон Павлинович, — спросил подросток, показывая на оружие Балиса, — а это и есть тот «автомат», про который Вы мне вчера рассказывали?
— Да, — кивнул Мирон, — тот самый автомат Калашникова модернизированный. Точнее автоматов Калашникова было много типов, под разные патроны даже.
— А под винтовочный патрон? — Сашка аж подпрыгнул.
— На вооружении точно не было. Мощноват патрон для такого дела.
— В общем все верно, только у меня не АКМ, а АКа семьдесят четыре Эм, — уточнил Балис.
— А какая у него скорострельность? — не унимался Сашка.
— Хм…
Гаяускас понял, что генерал Нижниченко уже давно не забивал себе голову такой грубой прозой (интересно, когда в последний раз Мирон стрелял из чего-нибудь посерьезнее ПМа) и поспешил на помощь другу.
— Темп стрельбы — шестьсот выстрелов в минуту. Боевая скорострельность — сотня.
— А прицельная дельность?
— Километр.
— А в магазине… — подросток на мгновение задумался, словно что-то прикидывал в уме, — двадцать пять патронов или тридцать?
— Тридцать.
— Вот это машина, — в голосе Саши слышался нескрываемый восторг. — Да ведь это почти пулемет «Максима» в руках. А весит много?
— Положим, «Максим» все же по всем параметрам получше будет, это оружие другого класса, — охладил его пыл Нижниченко. — А весит он, по вашим меркам, около десяти фунтов.
— Всего-то? — продолжал восторгаться казачонок. — "Максим"-то даже без воды на пуд больше потянет.
— Ну, все-таки он и придуман больше чем на полвека позже, — успокоил мальчишку Мирон. — Подумай, если бы в Крымскую войну твой друг поручик Бочковский на "Памяти Витязя" выехал бы навстречу штурмующим Малахов курган союзникам, что было бы?
— Драпали бы союзнички… до самой Балаклавы, — весело рассмеялся Сашка, видимо, живо представив себе эту картину.
— Вот видишь…
— А можно подержать?
Балис несколько мгновений колебался, потом протянул автомат подростку — все равно без патронов и штык-ножа это не больше, чем дубина. Тот долго вертел оружие в руках, внимательно и вдумчиво рассматривал каждую деталь, явно хотел заглянуть под крышку ствольной коробки и отверстие для принадлежности, но не решился. Наконец, со вздохом вернул автомат капитану.
— Эх, кабы генералу Шкуро хоть полтысячи таких автоматов, да патронов… Гнали бы краснопузых до Москвы, только пятки бы сверкали.
— Историю так просто только в книгах поворачивают, — возразил Мирон. — В жизни все сложнее. Думаю, не позже Воронежа вам бы пришлось сражаться против красных, вооруженных трофейными автоматами. И даже это не главное…
— А что?
— А то, что разбить войска в гражданской войне не значит победить. У Белого Движения не было общей цели. Одни воевали за Императора, вторые — за Учредительное Собрание. Одна — за Единую, Неделимую, другие — за свободную Донскую республику. Верно?
Сашка неохотно кивнул. Мирон хотел сказать что-то еще, но в этот момент повозка остановилась.
— Приехали, — раздался голос Наромарта.
Балис и Мирон выбрались из повозки. Оказалось, впереди, совсем недалеко местность сильно менялась: прямо перед путниками стеной вставали довольно высокие горы. Дорога уходила в изгибающееся ущелье, медленно поднимаясь к перевалу.
— Ну что, давайте немного отойдем в сторону и организуем ночевку.
— Может, воду поищем? — неуверенно предложил Мирон.
— Вряд ли в этой пустыне найдется вода, — покачал невидимой под капюшоном головой Наромарт. — Но Вы не волнуйтесь, милостью Элистри воды нам здесь хватит.
— А ему? — Нижниченко указал на конька, который выглядел после дневного перехода по такой жаре весьма утомленным.
— И ему тоже… Так что, давайте все же располагаться. Ребята, вылезайте.
Младшие путешественники один за другим выбирались из повозки столь же хмурые и неразговорчивые. Анна-Селена и Саша принялись распаковывать посуду и припасы, при этом почти не общаясь между собой, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.
— Надо бы какой-то график дежурств, что ли, завести, — предложил Балис. — А то нехорошо получается: одни работают, другие смотрят.
— Ага, график дежурств, оценки в дневник, родителей на педсовет, — съехидничал Женька.
— Оценки тут жизнь выставляет, — спокойно ответил Мирон. — Не знаю, кому как, а мне вот во второй раз помирать не хочется: неприятное это занятие. Тоскливое. Поэтому, полагаю, с работами по лагерю надо как-то определиться. Думаю, что решать должен Наромарт.
— Почему именно я?
— Потому что это мы к вам присоединились.
— Логично, — кивнул Балис.
— Ну, если вы так считаете… Кто у нас умеет готовить?
Как и ожидалось, в повара рискнули записать себя только Саша и Анна-Селена. Остальные не то, чтобы считали себя совсем ни на что не способными, но заниматься стряпней на всю компанию опасались.
Результаты второго теста оказались столь же плачевными: к уходу за конем кроме Наромарта признал себя способным только универсал Саша.
— В таком случае, обязанности делим так, — объявил свое решение черный эльф. — На долю Саши и Анны-Селены достается приготовление пищи. Уход за конем — на мне. Ну а, поскольку караул на Дороге выставлять не надо, то остальным пока что остается только уборка после еды. По очереди. Есть желающие быть первым?
— Давайте, я буду, — неожиданно предложил Женя.
— Хорошо. Саша, Анна, у вас уже все готово?
— Готово, — отозвался мальчик, — жаль только, дров нет, костра не развести.
И в самом деле, красные холмы и предгорья были абсолютно безжизненны. Ни травинки, не говоря уж о кустарнике.
— А зачем нам костер? Еда и так будет приготовлена.
— И чай?
— Нет, — в голосе эльфа Балису почудилась усмешка. — Этот напиток Элистри нам вряд ли пошлет. Хотя, если будет на то ее воля…
— На бога надейся, а сам не плошай, — заметил Гаяускас. — Если бы были дрова, чай бы мы приготовили. Но дров здесь нет.
— Вообще-то, — Наромарт сделал короткую паузу, очевидно, что-то обдумывая, — Анна, доставим небольшое удовольствие нашим новым знакомым?
Девочка молча кивнула.
— Тогда, вот сюда, чуть в сторону…
Взмах руки, и на земле возникли две охапки сучьев.
— Вот это да, — не сдержался Сережка, — ты волшебница, да?
Широко раскрытые глаза, казалось, готовы вылезти на лоб от удивления, рот стал круглым, словно бублик. Балис уже стал привыкать к тому, что мысли мальчишки можно прочитать на его лице за пол минуты до того, как они превращаются в слова. Секретом для капитана существование таких, можно сказать, прозрачных, мальчишек, не являлось. Вот только непонятно было, как он умудрился не растерять эту прозрачность, пока болтался, как щепка, в водовороте маленькой гражданской войны в Приднестровье.
А девчонка посмотрела на него, хитро прищурилась и утвердительно кивнула:
— Конечно, я иногда колдую. А когда выросту большой, то стану страшной злобной ведьмой.
И состроила зверскую рожу.
— Не, — убежденно Сережка, — злобной ведьмой ты не станешь.
— Это почему же?
— Ты добрая…
Анна-Селена прыснула.
— Значит, придется становиться доброй феей. Тоже неплохое будущее.
— Ага, как раз для тебя, — язвительно встрял в разговор Женька. — Будешь по ночам пробираться в спальни к грудным младенчикам и подкладывать в кроватки пачки памперсов.
— Пачки чего? — переспросил Наромарт.
— Памперсов. Это такие… прогрессивные пеленки.
— И буду, и пусть памперсы, — девчонка, похоже, серьезно обиделась. — Лучше малышу памперсы подкладывать, чем пить…
— Что пить? — не понял Сережка.
— Ничего… И вообще, давайте ужинать.
— Ага, давайте, — поддержал Саша, похоже, изрядно проголодавшийся. — А чай я попозже вскипячу.
Наромарт склонился над расстеленной скатертью и что-то забормотал. После появления из ничего дров, Балис не очень удивился, когда на импровизированном столе появилась еда. Миски оказались заполненными густой серой массой, в которой виднелись крупные куски мяса. Дополняли меню апельсины и сливы.
Капитан Гаяускас за день изрядно проголодался, поэтому, достав свой универсальный комбинож и открыв входящую в него складную ложку, без лишних разговоров приступил к еде. И с первой ложки понял, что куски, которые он принял за мясо, на самом деле оказались помидорами, только не просто нарезанными на куски, а специальным образом приготовленными. Впрочем, и без мяса содержимое миски, оказавшееся, судя по вкусу, супом-пюре из чечевицы, обильно заправленным сливками и яичными желтками, было весьма питательным и вкусным.
— А что мы едим? — поинтересовался Сережка.
— Даже не скажу, — растерянно ответил маг. — Элистри посылает пищу по моим молитвам, но что именно она решает послать — мне неведомо. На вкус это…
— Чечевичная похлебка, — подсказал Мирон.
— Ага, и какая вкусная, — добавил Сашка. — Мамка чечевицу бывало готовила, но чтобы так здорово…
И только Женя и Анна-Селена не разделяли общего одобрения ужина. Вяло побултыхав ложками в мисках, они оставили свои порции почти нетронутыми. Это уже начинало вызывать у Балиса недоумение: ребята не проявляли аппетита ни за ужином накануне, ни утром за завтраком. Можно было бы понять такое безразличие к пище, если бы они были больны, но на это, вроде, ничего не указывало. Разве что бледноваты дети, но больше никаких тревожных признаков. Больной человек обычно, вял, прилечь норовит, а эти ничего, активные. Впрочем, Наромарта, похоже, отсутствие аппетита у его спутников не беспокоило, а он знал их гораздо лучше Балиса, да и к тому же вроде как врач. Хотя, каким врачом может быть эльф, и много ли можно налечить так вот, без медикаментов и аппаратуры — отдельные вопросы. А с другой стороны, уж грубый диагноз: болен или здоров, хороший врач должен ставить и в таких условиях.
— Пора, пожалуй, чай заваривать…
Сашка принялся укреплять над дровами палки-рогульки, на которых он собирался устроить котелок.
— Павлиныч, как ты чаем-то перед попаданием сюда озаботился?
— Да я тут не при чем. Это Сашин чай, он же живет здесь, на Тропе. Кстати, хороший чаек, с травками.
— С какими травками? — подал голос Женя.
— Мята, душица, жасмин…
— А-а-а…
Чиркнула спичка, в сгустившейся темноте задрожал маленький огонек. По мере того, как занимались все более толстые сучья, он разрастался, и вскоре яркое пламя разогнало тьму вокруг стоянки. Путники один за другим пересаживались от скатерти к костру, притянутые таинственным обаянием ночного огня. Молчали, глядели в пляшущие языки пламени, и каждый думал о своем…
ГЛАВА 13. У КОСТРА.
Вышедший из темноты присел рядом с Балисом. Это был невысокий человек в монашеской рясе с надвинутым капюшоном. По некоторой медлительности и неуверенности движений Балис предположил, что новый встречный — человек в годах.
— Доброй ночи, уважаемый, — обратился к монаху Балис.
— Мир вам, Балис, — откликнулся тот. Голос у него и впрямь был старческий, слабый, но сейчас на это морпех даже не обратил внимания: так его поразило обращение по имени.
— Мы знакомы?
— Заочно, — лица монаха видно не было, но Гаяускасу показалось, что он угадывает легкую улыбку собеседника. — Я имел честь быть представленным Вашему деду, он рассказывал о Вас.
Балис задумчиво кивнул. Всё правильно, Элеонора Андрюсовна рассказывала, что в последние годы дед часто бывал в церкви. Наверное, там он с этим монахом и познакомился. Только вот как вильнюсский священник оказался в этом таинственном месте?
— Слушаю Вас… — Балис запнулся, подыскивая подходящую форму обращения.
— Называйте меня отец Эльфрик, — подсказал монах. — Вообще-то это не совсем верно, но не будем всё усложнять.
— Хорошо, — согласился Балис, всё больше и больше недоумевая. — Итак, отец Эльфрик, вам что-то от меня нужно?
— Мне? — в голосе монаха прозвучало неподдельное удивление. — Вообще-то… Давайте лучше сначала о том, что нужно ей.
— Кому? — не понял офицер.
— Дороге. Вот этому месту, где Вы оказались.
— Но… Разве она живая?
— Где граница между живым и не живым? — вопросом на вопрос ответил священник. — Во всяком случае, Дорога имеет свои цели и желания… И пытается их достичь, используя тех, кто на неё попал.
— Мудрено, — признался Балис.
— А жизнь вообще штука сложная, — рассудительно заметил монах и Балис вспомнил, что уже слышал один раз эту фразу — от деда.
— Да уж… Так что же нужно от меня Дороге?
— Чтобы завтра Вы свернули в ущелье у старого дуба.
— И всё?
— Всё.
— А потом?
— Что потом?
— Что я должен буду делать потом?
— Потом Вы ничего не должны. Я хочу сказать, не должны Дороге.
— А мои спутники? — поинтересовался Балис.
— Дорога сейчас пытается договориться с ними.
Офицер обвел глазами неподвижно сидящих попутчиков, судя по тому, что никто из них не обращал ни малейшего внимания на подошедшего монаха, мысли их были далеко от происходящего у костра.
— Так мы договорились, сын мой?
— А зачем ей это?
— Не могу Вам сказать.
— Не можете или не хотите? — глядя прямо на монаха, медленно и твердо отчеканил Балис.
— Не могу. Действительно не могу.
Повисла тяжелая пауза.
— Почему Вы не можете мне объяснить? — повторил Балис.
— Потому что не знаю ответа. Для Дороги это важно, но каковы её мотивы — мне не ведомо.
— Хорошо, а про деда Вы объяснить мне можете?
— Что именно?
— Отчего он умер? — наугад спросил Балис.
Монах на некоторое время задумался.
— Вы хотите ответ или пытаетесь понять? — спросил он после продолжительной паузы.
— Я хочу понять.
— Тогда я Вам не отвечу.
— Почему? — изумился Балис.
— Потому что понимание не приходит, когда ответы приносят на блюде. Чтобы понять, ответы надо искать, их надо выстрадать…
— Выстрадать?! - возмущенно прервал монаха офицер. — Да Вы хоть знаете, сколько мне досталось этого самого страдания?
— Знаю, — спокойно ответил монах. — Но это было другое страдание. Да и в этом случае готовые ответы Вам облегчения не принесут.
— Какие готовые ответы? — рявкнул Балис. И заметил, что сидящие у костра никак на это не отреагировали, словно не видели и не слышали разговора со священником.
— Например, я могу Вам сказать, что Вы напрасно связываете убийство Вашей жены и дочери с тем, что произошло накануне ночью. Если бы Вы не участвовали в том бою, а провели бы ночь дома, это ничего бы не изменило: утром бы Вас всё рано попытались убить.
— Почему?
— Я ответил на вопрос, который Вас давно мучил, не так ли? Разве Вам стало легче? Скажите честно…
Балис мгновение молчал, затем тихо проговорил:
— Нет, не стало…
— Вот видите… Чтобы понять, надо знать, как это было. Ваш дед оставил Вам нить, но Вы ей не воспользовались.
— Какую нить? — вот теперь удивление Балиса достигло предела.
— Он просил Вас посетить могилы своих друзей.
— Я был в Ленинграде…
— А в Москве не были.
— Понимаете, всё времени никак не мог найти…
Гаяускас почувствовал, что ему стало стыдно. И перед этим священником и перед дедом.
— Вот, а ведь приди бы Вы на Головинское кладбище — могли бы многое узнать. И поняли бы, что делать дальше. Увы, но, сами виноваты. Теперь Вам нужно получить знание другим путем. И, может быть, этот путь подсказывает Вам Дорога. Думайте.
— Доброй ночи, уважаемый, — обратился к монаху Балис.
— Мир вам, Балис, — откликнулся тот. Голос у него и впрямь был старческий, слабый, но сейчас на это морпех даже не обратил внимания: так его поразило обращение по имени.
— Мы знакомы?
— Заочно, — лица монаха видно не было, но Гаяускасу показалось, что он угадывает легкую улыбку собеседника. — Я имел честь быть представленным Вашему деду, он рассказывал о Вас.
Балис задумчиво кивнул. Всё правильно, Элеонора Андрюсовна рассказывала, что в последние годы дед часто бывал в церкви. Наверное, там он с этим монахом и познакомился. Только вот как вильнюсский священник оказался в этом таинственном месте?
— Слушаю Вас… — Балис запнулся, подыскивая подходящую форму обращения.
— Называйте меня отец Эльфрик, — подсказал монах. — Вообще-то это не совсем верно, но не будем всё усложнять.
— Хорошо, — согласился Балис, всё больше и больше недоумевая. — Итак, отец Эльфрик, вам что-то от меня нужно?
— Мне? — в голосе монаха прозвучало неподдельное удивление. — Вообще-то… Давайте лучше сначала о том, что нужно ей.
— Кому? — не понял офицер.
— Дороге. Вот этому месту, где Вы оказались.
— Но… Разве она живая?
— Где граница между живым и не живым? — вопросом на вопрос ответил священник. — Во всяком случае, Дорога имеет свои цели и желания… И пытается их достичь, используя тех, кто на неё попал.
— Мудрено, — признался Балис.
— А жизнь вообще штука сложная, — рассудительно заметил монах и Балис вспомнил, что уже слышал один раз эту фразу — от деда.
— Да уж… Так что же нужно от меня Дороге?
— Чтобы завтра Вы свернули в ущелье у старого дуба.
— И всё?
— Всё.
— А потом?
— Что потом?
— Что я должен буду делать потом?
— Потом Вы ничего не должны. Я хочу сказать, не должны Дороге.
— А мои спутники? — поинтересовался Балис.
— Дорога сейчас пытается договориться с ними.
Офицер обвел глазами неподвижно сидящих попутчиков, судя по тому, что никто из них не обращал ни малейшего внимания на подошедшего монаха, мысли их были далеко от происходящего у костра.
— Так мы договорились, сын мой?
— А зачем ей это?
— Не могу Вам сказать.
— Не можете или не хотите? — глядя прямо на монаха, медленно и твердо отчеканил Балис.
— Не могу. Действительно не могу.
Повисла тяжелая пауза.
— Почему Вы не можете мне объяснить? — повторил Балис.
— Потому что не знаю ответа. Для Дороги это важно, но каковы её мотивы — мне не ведомо.
— Хорошо, а про деда Вы объяснить мне можете?
— Что именно?
— Отчего он умер? — наугад спросил Балис.
Монах на некоторое время задумался.
— Вы хотите ответ или пытаетесь понять? — спросил он после продолжительной паузы.
— Я хочу понять.
— Тогда я Вам не отвечу.
— Почему? — изумился Балис.
— Потому что понимание не приходит, когда ответы приносят на блюде. Чтобы понять, ответы надо искать, их надо выстрадать…
— Выстрадать?! - возмущенно прервал монаха офицер. — Да Вы хоть знаете, сколько мне досталось этого самого страдания?
— Знаю, — спокойно ответил монах. — Но это было другое страдание. Да и в этом случае готовые ответы Вам облегчения не принесут.
— Какие готовые ответы? — рявкнул Балис. И заметил, что сидящие у костра никак на это не отреагировали, словно не видели и не слышали разговора со священником.
— Например, я могу Вам сказать, что Вы напрасно связываете убийство Вашей жены и дочери с тем, что произошло накануне ночью. Если бы Вы не участвовали в том бою, а провели бы ночь дома, это ничего бы не изменило: утром бы Вас всё рано попытались убить.
— Почему?
— Я ответил на вопрос, который Вас давно мучил, не так ли? Разве Вам стало легче? Скажите честно…
Балис мгновение молчал, затем тихо проговорил:
— Нет, не стало…
— Вот видите… Чтобы понять, надо знать, как это было. Ваш дед оставил Вам нить, но Вы ей не воспользовались.
— Какую нить? — вот теперь удивление Балиса достигло предела.
— Он просил Вас посетить могилы своих друзей.
— Я был в Ленинграде…
— А в Москве не были.
— Понимаете, всё времени никак не мог найти…
Гаяускас почувствовал, что ему стало стыдно. И перед этим священником и перед дедом.
— Вот, а ведь приди бы Вы на Головинское кладбище — могли бы многое узнать. И поняли бы, что делать дальше. Увы, но, сами виноваты. Теперь Вам нужно получить знание другим путем. И, может быть, этот путь подсказывает Вам Дорога. Думайте.