Пользуются и другими способами связи. К примеру, «самострелом». Он делается из обложки книги и кусочка пластмассовой бутылки. «Устройство» получается небольшое, одно должно вмешаться в пачку сигарет. Конструкция несложная, но придумал ее кто-то явно имевший техническое образование. «Самострел» делается по типу арбалета. Здесь нужна моделька — тонкая резинка — ее, понятно, достают из трусов. Далее резинки сплетаются в одну толстую. Это устройство достаточно эффективно, практически с первого раза «достигается цели», да и спрятать его достаточно легко.
Иногда связываются «по панораме». Это самый трудоемкий и сложный способ. Его применяют для связи с карцером или между большими камерами, когда окна расположены достаточно далеко друг от друга. Там для связи и веревка нужна достаточно крепкая, и определенные хитрые навыки. Послания и передачи, запаянные в целлофан, через «очко» спускаются в общую канализационную трубу. Дальше уже дело техники их забрать и передать по назначению. И не надо морщится, захочешь курить и труба канализации станет «дорогой жизни».
Первого коня нашли в матрасе — оставил предыдущий хозяин. Груз сделали из куска мыла. В одно послание уместили и приветствие, и просьбу: «Привет, девчонки. Нас четверо, сидим без курехи и уши пухнут. Подгоните, если можете», Ответ: «Привет, мальчики. Рады, что вы нам написали. Тоскуем без мужского общения. Пишите о себе все, и будем дружить». И еще какой-то рисунок — девушка с цветами. К сему прилагалось немного табака и несколько спичек.
12 августа
В камеру приносят уведомление, что суд Октябрьского района Гродно не удовлетворил жалобу адвоката об изменении мне меры пресечения на подписку о невыезде. Так растаяла последняя надежда на быстрое освобождение. Значит, пора начинать голодовку.
Умереть или выйти на свободу — в общем-то, такого выбора передо мной не было. Вспоминал лишь угрозу Лукашенко: «Приползешь ко мне на коленях!», но знал — этого он не дождется. Собираясь объявить голодовку, поставил конкретные условия: требовал свидания с родными, газет, телевизор. Понимал, ставить невыполнимые условия бессмысленно.
Весь день почти ничего не ел, чтобы подготовиться.
13 августа
Наконец, приехал Погоняйло. Я сообщил ему, что начинаю голодовку. Гарри Петрович отнесся к этому спокойно. Обсудили некоторые детали моего поведения, поговорили и он уехал. К тюремной жизни своих подзащитных адвокаты относятся по-философски, ведь многие их клиенты находятся под следствием годами.
18.00 — звонок на ужин. Подкатывает с бачком баландер. Заявляем: «Нам три порции. Один в отказе». Тут же в кормушке появляется голова надзирателя: «В чем дело, кто отказывается от пищи?» «Шеремет». «Корпусной, корпусной, подымись на третий!»— зовет надзиратель начальника корпуса. Оказывается, голодовка в тюрьме — это ЧП.
Приходит корпусной.
— В чем дело?
— Заключенный Шеремет отказывается брать еду.
— Что случилось, Шеремет?
— В жалобе Генеральному прокурору все сказано, — передаю я письмо.
— Нет, ну, вы еду возьмите, а там решайте, есть или нет.
— Лучше сразу откажусь.
— Ясно.
Через три часа развозят хлеб на завтрашний день. У камеры кроме «продольного» уже стоит корпусной. Баландер дает две полбуханки, затем еще две.
— У нас один в отказе.
— Отдай им четыре, — приказывает корпусной.
— Если не заберете мою порцию, положу ее возле двери и никто к ней не притронется, — вмешиваюсь я в разговор.
«Кормушка» захлопывается.
До отбоя обсуждаем варианты развития ситуации.
— За голодовку карцер полагается.
— Нет, давить его они не будут. Журналист, весь мир следит за этим делом.
— Плевать батьке на весь мир.
Шура шепчет мне: «У нас есть несколько кубиков „Галины Бланки“. Давай, когда все уснут, заделаем тебе, никто не узнает».
— «Не будь умнее всех».
14 августа
На завтраке ситуация повторяется: корпусной следит, как в нашу камеру передают четыре миски каши. Пришлось объясняться с ним еще раз.
День выдался бурным. На утренней проверке появляется воспитатель — молодой старлей.
— Какие ко мне у вас претензии? — спрашивает.
— Никаких.
— Книг у нас на всех не хватает. Я отобрал самые интересные, выбирайте.
— Что ж вы в камеру не заходите? — спрашиваю.
— -А, чтобы не попасть в мемуары. Потому и фамилию не называю.
«Воспет» работает в тюрьме лет десять. Начинал постовым, дослужился до лейтенанта. Бегающие глаза, наигранная простоватость. Старался казаться любезным, но все его обещания чаще всего оказывались пустым звуком.
Через час заходит врач. Осмотрел, послушал, поставил диагноз — бронхит.
— Надо вас внимательнее посмотреть, может, сделаем еще одну флюорографию. В общем, в понедельник вызову вас в медчасть.
Странная рекация на недолгую голодовку. После обеда все , наконец, прояснилась. Корпусной вывел меня из камеры и отвел в кабинет опера. Там уже ждали полковник и человек в штатском.
— Здравствуйте, Павел Григорьевич.
— Здравствуйте, а вы кто?
— Я — начальник тюрьмы.
— Как вас зовут?
— Это не обязательно. Просто начальник тюрьмы. Скажите, Павел Григорьевич, откуда у вас столько пренебрежения к белорусскому народу?
— В каком смысле?.
— Ну, вот вы написали в своем заявлении, что в стране беззаконие, что страх вернулся в общество и так далее.
— А в чем здесь пренебрежение к народу?
— Ну, я смотрел программу Доренко в прошлую субботу, в его словах столько ненависти...
— Так я же не Доренко, за его слова не отвечаю. Что же касается меня, то вы путаете власть и народ.
— Значит, отказываетесь от пищи? Мы знаем — вас настроил на это адвокат.
— Погоняйло здесь не при чем.
— Но вы же понимаете, у нас есть достаточно способов не дать вам умереть.
— Принудительное кормление законом запрещено.
— Все-таки советуем пересмотреть свое решение. А газеты вам в камеру принесут. Телевизор постараемся починить. Что же касается изменения меры пресечения -это не от нас зависит. Советую: поберечь силы — о вас уже забыли.
— Посмотрим. полковник. Через месяц, два, год я все равно выйду.
— И начнете писать мемуары?
— Конечно.
Потом почти час обсуждали политическую ситуацию в Беларуси. Я и поделился историей наших отношений с Лукашенко. Им было интересно.
— Хорошо, Павел Григорьевич, в карцер я вас не отправлю, но советую заканчивать голодовку. Возвращайтесь в камеру, от обеда можете еще отказаться, а уж вечером поешьте.
После обеда принесли телевизор.
— Давайте проверим, — неожиданно предлагает корпусной.
Включаем в сеть, не работает.
— Странно. Ну что, забирать? Из корпусного получился бы неплохой актер.
— Забирайте.
Через некоторое время еще один сюрприз. Саше приносят продуктовую передачу. Колбаска, чеснок, лук, печенье, сигареты, варенье. С ума сойти. Как хочется жрать, именно жрать...
Шурик тычет мне колбасой под нос: «Да ладно, поешь немного, наплюй на все...».
Чтобы перебить голод, стараюсь заснуть. Проспал до ужина, едва дождался, пока камера доела свою баланду, и снова спать.
15 августа.
Завтрак опять передают в присутствии корпусного. Похоже, надзиратели нервничают.
Перед обедом всех выводят из камеры и начинают шмон. Переворачивают все вверх дном. Наконец, нашли «коня» и заточку, сделанную из ручки от алюминиевой кружки.
— Чье это?
— Не знаем, кто-то оставил.
После обеда уводят к тюремному психологу.
— Здравствуйте, как себя чувствуете, расскажите о себе
— Нормально чувствую.. Травм головы не было, в детстве по ночам в постель не мочился. Что еще?
Смеется.
—Да нет, я просто спрашиваю. Голодовка считается у нас пороговым состоянием, по инструкции я обязан с вами поговорить.
— Давайте поговорим.
Попросил этого психолога, чтобы он нашел Диму Завадского и побеседовал с ним — пусть Димон развеется, поболтает. Психолог свое обещание сдержал, встретился. Правда, Дмитрию разговор не очень понравился: «Откуда я знаю, что за психолог такой. Я эти тюремные методы усвоил, поэтому особого желания общаться с ним не было. Так покурили».
Вечером приехал Погоняйло, привез письмо от родных, в нем просьба— не голодать и следить за здоровьем.
— Паша, надо кончать с голодовкой. Она ничего не решит, ты только здоровье подорвешь.
— Ладно, подумаю...
16 августа.
Третьи сутки голодовки. Кризис как раз и наступает на третий-четвертый день. Опытные в этом деле люди говорят, что надо много пить воды и, как ни странно, двигаться. Организм перестраивается и главное в это время — выводить токсические вещества и яды. На седьмой день становится легче и голодать можно хоть месяц. Но двигаться мне не хотелось и я большую часть времени с головной болью валялся на нарах. На прогулку меня уже не вывели — наказали.
17 августа.
Сегодня нашему этажу повезло — на смену заступил спокойный «продольный», пожилой прапорщик. Он редко заглядывает в глазок, не достает заключенных требованиями и, главное, не отключает электричество. Пить чай и смотреть телевизор можно не переставая. Телевизор практически не выключали, выбирая между тремя каналами: ОРТ, РТР и Белорусским.. Вне конкуренции был, все-таки, «Первый».
В программе «Время» вновь вспомнили о нас. Володя Фошенко сделал сюжет о работе Белорусского бюро ОРТ. Толя Адамчук отправилсяна белорусско-литовскую границу и попытался пройти ее в том месте, где мы снимали свой июльский репортаж. Конечно, его и всю съемочную группу задержали. И дураку понятно, что на «засвеченный» участок выведены дополнительные силы пограничников. Зачем туда было лезть?
Из «дела Адамчука» чуть было не родился «заговор иностранных корреспондентов».
18 августа.
Утром куда-то выводят. Конвойный заставил раздеться, прощупал вещи, туфли, заставил присесть. Что-то уж слишком внимательно проверяют, может, везут на встречу с кем-то из Минска? Оказалась, обычный допрос.
Пришел следователь Рагимов. С меня сняли наручники и отвели в кабинет. Там уже ждал новый адвокат — Михаил Валентинович Волчек.
Допрашивал меня Рагимов — пять часов без перерыва.
Подследственный для следователя — не человек, а один из элементов уголовного дела, которое должно быть завершено в срок, а в ситуации, когда поставлена задача найти любую зацепку, чтобы покарать, то на обвинение может сработать любое слово. Лучшие показания — это отсутствие всяких показаний. А чистосердечное признание, как известно, «облегчает работу следователя и удлиняет срок». Следователям помогать нельзя, свою работу пусть они делают сами.
Рагимов часто повторял: «Я жду от вас чистосердечного признания».
— Так в чем признаться— то?
— Вы ведь специально сделали сюжет о границе, чтобы развалить Союз!
— В своем ли ты уме, Рагимов?
Молчит. Разговор следователя и подследственного — беседа глухого со слепым. У большинства из них есть внутренняя убежденность в вашей виновности, особенно, когда эта убежденность доводится сверху.
Вернули меня в камеру перед самым ужином.
19 августа.
Снова допрос. Потребовали рассказать о себе: где родился, учился, работал. Затем экспертиза голоса. Чекисты решили придать своей работе больше солидности и документально подтвердить, что сюжет от 23 июля озвучен именно моим голосом и в кадре тоже я.
После обеда одного из наших сокамерникоов — Юзика забирают на этап. Ему еще утром объявили, что переводят в Барановичи, в СИЗО по месту жительства. Последние два месяца конвой ведет себя очень жестоко. В середине июля именно в Барановичах пятеро заключенных напали на конвой и попытались бежать. Один солдат погиб, но беглецов расстреляли прямо на вокзале. Разговоры вокруг этого случая не утихали и конвой продолжал мстить.
Из письма заключенного Юрьева А.:
— Я стал свидетелем произошедшего 13.07.97 г., попытки побега осужденных из «вагонзака» возле Баранович. Не имея к инциденту ни малейшего отношений, был избит и подвергнут издевательствам и пыткам как в «вагонзаке», так и в СИЗО г.Барановичи. А именно: при выгрузке из вагонзака нас заставляли ползти по-пластунски по коридору вагона, залитому кровью. Все это сопровождалось ударами ногами и дубинками. Из «автозека» нас просто «выгружали», в камеры в прямом смысле слова закатывали ногами.
А у меня на свободе в ноябре 1996г. была серьезная травма головы. Но этого ведь никто не спрашивал: били по чему попало. Сейчас здоровье ухудшилось, постоянные головные боли, а лекарства, что у меня были, выбросил конвой в г.Барановичи.
За что я пострадал, до сих пор не могу понять. По сей день зэков избивают и унижают, как конвойные солдаты, так и военные СИЗО г.Барановичи. Если Вы, можете, то повлияйте на прекращение этого беспредела. Там льется кровь.
Из письма заключенного Ляха Владимира Александровича:
— В начале лета я заболел очень тяжелой болезнью — менингитом и был отправлен в Республиканскую клиническую больницу. Там меня немного подлечили и отправили в ИТК-5 со 2-й группой инвалидности. 13 июля я ехал из Баранович в Ивацевичи в тот момент, когда произошел захват «вагонзака». К этому захвату я отношения не имею, но пострадал очень сильно.
После перестрелки, перед тем, как вывести нас из купе, пришел офицер в звании подполковника и приказал из купе выползать и ползти вдоль вагона к выходу. Когда я полз по вагону, солдат меня избивал дубинкой. Когда нас посадили в машину, мы все уже были очень сильно избиты.
Потом повезли в Барановичский СИЗО. Там было самое страшное. Когда выводили из машины, один солдат сразу бил кулаком по лицу, чтобы сбить с ног, а потом, когда ты уже лежал на полу, солдаты избивали ногами и говорили, чтобы полз до камеры. А до камеры метров 10. И все эти 10 метров меня солдаты избивали ногами...
В камере меня поставили к стене и сказали, чтобы руки положил на стену. Но руки мне сильно болели, я просто не мог их приподнять. Тогда меня начали обратно избивать дубинкой и я потерял сознание. Когда очнулся, камера была закрыта. Я стал к стене, как стояли все остальные.
Тем временем в Минске чекисты продолжали раскручивать «заговор ОРТ» против Беларуси. Около 11.00 в офисе Белорусского бюро ОРТ появились два офицера госбезопасности. Они пришли за Дмитрием Новожиловым, редактором бюро. Накануне Диму предупредили о том, что ему лучше уехать из Минска, и он срочно отправился в Москву. В Минске оставались Ярослав Овчинников и Виктор Дятликович, наш новый корреспондент.
Чекистам дверь открыл Дятликович.
— Мы бы хотели переговорить с Дмитрием Новожиловым.
— Его нет, он в командировке в Москве.
— Разрешите, мы пройдем.
— Пожалуйста.
Сотрудники КГБ вошли, осмотрели офис, спросили фамилии тех, кто там в это время был. Действительно, Новожилова нет. Чекисты молча уходят.
Не успела за ними закрыться дверь, как на пороге появляется корреспондент газеты «Известия» Александр Старикевич, который едва ли не силой уводит за собой Виктора Дятликовича: «Быстрее, пошли. Идут за тобой!»
Через пять минут в офис приходит вторая группа КГБ, но уже — за Дятликовичем.
— Нам нужен Виктор Дятликович!
— Его нет.
— А где он.
— Не знаем, куда-то вышел.
— Мы подождем.
Оперативники прождали три часа. Проверили документы у всех, кто был в бюро. Ушли «без добычи». Одновременно облавы сделали на квартирах Дмитрия и Виктора, но и там их не нашли. Виктор на машине друзей уехал в Москву и позвонил оттуда только через два дня. До этого никто не знал, где он. Многие думали, что его задержали чекисты и где-то допрашивают.
Вечером из Лиды вернулись сотрудники российского посольства, которые встречались с Владимиром Фошенко, принудительно доставленным в Лиду для дачи свидетельских показаний по делу о задержанных сотрудниках ОРТ. Однако «нормальный разговор» у представителей посольства с Фошенко, по их словам, «не получился». Он отказывается отвечать на любые вопросы следователя, поэтому в российском посольстве не исключают, что его могут взять под стражу в качестве подозреваемого по тому же делу.
20 августа.
Не успели позавтракать, как опять забирают из тюрьмы. Несколько часов водили вдоль белорусско-литовской границы в паре с конвоиром: левый браслет на моей руке, правый — на его. Я еще пошутил: «В паре когда-нибудь бегал. Нет? Сегодня попробуем».
В принципе, следственный эксперимент -тот же допрос, только на свежем воздухе, поэтому ничего нового он не дал. Единственным полезным моментом было то, что я, наконец узнал, где же на самом деле проходит граница.
21 августа.
Пока с допросами закончили. Следующий раз следователь вызовет меня только в начале сентября. До понедельника адвоката я тоже не увижу. Самое время заняться бытовыми проблема.
22 августа.
В 8 часов 50 минут утра после очередного безрезультативного допроса корреспондент Воронежского бюро ОРТ Владимир Фошенко выдворен за пределы Беларуси. Его посадили в поезд, под конвоем довезли до белорусско-российской границе и отпустили.
Анатолия Адамчука, Александра Оганова и Валерия Асташкина освободили из-под стражи в 10.15 и привезли из Лиды в Минск, в российское посольство. КГБ распространило официальное заявлеение: «В ходе расследования уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 15 и частью 2 статьи 80 Уголовного кодекса Республики Беларусь, доказана попытка совершения Адамчуком незаконного умышленного пересечения Государственной границы Республики Беларусь, пособничество ему в этом Оганова и других участников группы. Компетентными органами Республики Беларусь получена информация о физических угрозах жизни и здоровью освобожденных из-под стражи корреспондентов ОРТ и о возможных инсинуациях, в том числе и о методах работы следствия, со стороны организаторов провокации на белорусско-литовской границе. С учетом вышеизложенного, а также в связи с тем, что в процесс освобождения журналистов были вовлечены их родственники и коллеги по работе, принято решение о передаче Адамчука, Оганова и Асташкина их близким, а также официальным представителям Российской Федерации».
Распоряжение об освобождении было отдано лично Александром Лукашенко. Белорусские власти объяснили решение освободить группу ОРТ личной просьбой спикера Госдумы Геннадия Селезнева. Даже сейчас Лукашенко и российские коммунисты хотели поиграть судьбами людей.
Геннадий Селезнев прилетел в Минск и на импровизированной пресс-конференции после встречи с Лукашенко объявил, что журналисты будут переданы их женам и директору общественно-политических программ ОРТ Александру Любимову.
Тут же белорусский президент заявил, что группа Адамчука находится в российском посольстве под охраной службы безопасности президента Беларуси, поскольку им, якобы, угрожает опасность. От кого исходит эта опасность Лукашенко не сообщил. Он сказал, что передал Селезневу весь пакет документов, содержащих оперативную информацию по делу названной съемочной группы ОРТ: «Эти документы свидетельствуют о действиях сотрудников ОРТ, начиная с 10 августа, когда они попали на контроль Комитета госбезопасности. Информация о том, что затевается такое мероприятие, Комитетом госбезопасности Беларуси была получена из Москвы. Тогда же Генеральный прокурор республики отдал распоряжение о прослушивании телефона Белорусского бюро ОРТ».
Геннадий Селезнев вспомнил и о группе Павла Шеремета. По словам российского спикера, сейчас заканчиваются следственные действия, материалы будут переданы в суд, после чего это дело ожидает судебное разбирательство: «Вы знаете ваши законы — может быть подано прошение о помиловании и т.д.». Видимо, тогда родилась идея жестоко осудить Шеремета и Завадского, а потом помиловать указом Лукашенко.
Тюремная почта работает мгновенно. После обеда на прогулке в соседний дворик попала «камера 64» — женщины слева от нас. Обычно, гуляя, заключенные перекрикиваются, песни поют. Девушки уже знали, что я сижу в 65 и мы всю прогулку знакомились через толстую стену. Оказалось, что Дмитрия держат через камеру от меня. Девушка по имени Алена пообещала, что простучит Диме по стеночке и скажет, где я.
Но успела она это сделать, как вечером прямо перед ужином Дмитрия перевели, переселили на противоположную сторону, в самую крайнюю камеру. В новой камере жизнь у Дмитрия не изменилась: «Эту камеру как и первую сформировали в день моего переселения. Здесь я уже сидел в компании наркомана, малолетки — он до того имел условное осуждение, а „сел“ за то, что кому-то морду набил. Третьим был Петрович. Он говорил, что сел по второму разу. Так — не так, кто знает. Он какой-то слизковатый был — нет у меня уверенности в том, что он был чист.
Во второй «хате» людей уже было больше положенного по норме. Вначале мы вчетвером сидели, а потом еще двоих человек «подселили». Ничего. На одной из верхних нар есть другие нары, которые откидывается на противоположную сторону — вся эта конструкция называется «вертолет». Это несложное приспособление устанавливается, значит, уже могут спать пять человек. Для шестого дают деревянный поддон, на ночь он устанавливается на пол. Поддон, кстати, видимо, с богатой историей, весь исписанный: кто кого сдал, кто кого любит... В первые дни, когда его только начали приносить, мы около получаса не отходили — изучали, дописывали.
А днем, честно говоря, шестерым в одной камере тесновато. Если сидишь, то еще ничего, но ведь если ты не очень буйный и охрана нормально относится, то и днем в СИЗО можно полежать. В моменты «перенаселения» спать днем приходилось по очереди. А так в домино играли — когда сидишь, места хватает.
В обеих камерах отношение ко мне было нормальное. Там изначально ко всем отношение нормальное, просто у каждого свой характер. Есть люди конфликтные. И если два конфликтных попадется, то следовательно и им тяжело, и всем остальным тяжело. У нас народ был более-менее спокойный, но это все равно непросто, находясь все время в четырех стенах, видеть одного и того же человека с одними и теми же недостатками. Иногда люди не выдерживают. В первой камере, в которой я сидел, нашлись два таких несовместимых. Мне, правда, удавалось их рассаживать на разные нары и все заканчивалось просто трехэтажным матом.
Пытались мы и связываться с соседями, но не очень удачно. Это была самая крайняя камера со стороны двора. А двор всегда просматривался. Но мы все равно связывались, с «низом». И уже я сам, как человек обученный, сделал грузило, коня сплел — нитку в матрасе нашел. Нам даже пару раз сигарет прислали, но по большому счету на связь «низы» выходили не очень охотно. А вот рядом сидели рецидивисты, они сами вышли на связь. Мы уже отстрелялись, начали дорогу тянуть, но прибежал наряд — и все вымел».
23-24 августа.
Суббота — воскресенье. Тихо как в могиле. От нечего делать сварили чифирь.
Чифирь — отдельная тема. В тюрьме — это святой напиток, но вокруг него очень много легенд. Чиф — означает сваренный «вкрутую» чай. Он не вызывает никаких галлюцинаций, весь кайф от него — невероятная бодрость и активность. К чифу надо привыкнуть, первое время он вызывает только рвоту и головокружение. «Специалисты» рассказывают, что после частого употребления чифа без него трудно — наступает вялость и упадок сил. Зеки варят чиф и разбираются в его видах так же, как любители кофе или чая.
Кто-то уважает крепкий чифирь. У нас была большая кружка на два коробка чая с горочкой, сверху — обернутый фольгой картон или фольга от шоколадки. Чай намокал, оседал, но пока весь не намокнет, его не размешивают. Потом по глотку пускали по кругу. Первый раз меня чуть не вырвало — рот вяжет как он неспелой хурсы. Лучше пить «купец» — чиф с вареньем или сахаром, это намного приятнее. Для гурманов важно даже то, из какого чая варить: индийского («индюху»), «цейлона» или «грузии». Делают даже смеси, например: «цейлона» с «грузией». Считается, что цейлонский дает толчок крови, а грузинский «первый сорт» долго держит и гоняет кофеин по венам, поэтому кайф от такой смеси дольше. Но для человека, первый раз попавшего в эту запредельную жизнь, чифирь — питье непонятное. Потом я замечал, что с большим наслаждением здесь пьют кофе, который из-за недоступности считается роскошью. Чифирь — это ретро, больше традиция, чем необходимость. Кофе, наркотики, таблетки и прочая дрянь постепенно вытесняют из тюремного рациона «чай в крутую». Другие времена — новые технологии.
25 августа.
Приехал Волчек. Единственное светлое пятно за последние трое суток. Поговорили о жизни. Он мне все рассказывал, что там и как там на воле. Михаил Валентинович приносил вырезки из газет со статьями по нашему делу. Почитаем, поговорим и обратно в камеру. Раза два в неделю он или Гарри Погоняйло приезжали. Хоть кого-то из знакомых повидать — все легче. К суду готовится или документы штудировать бессмысленно — сам предмет уголовного дела вымышленный, что там обсуждать. Надо бороться и ждать.
Иногда связываются «по панораме». Это самый трудоемкий и сложный способ. Его применяют для связи с карцером или между большими камерами, когда окна расположены достаточно далеко друг от друга. Там для связи и веревка нужна достаточно крепкая, и определенные хитрые навыки. Послания и передачи, запаянные в целлофан, через «очко» спускаются в общую канализационную трубу. Дальше уже дело техники их забрать и передать по назначению. И не надо морщится, захочешь курить и труба канализации станет «дорогой жизни».
Первого коня нашли в матрасе — оставил предыдущий хозяин. Груз сделали из куска мыла. В одно послание уместили и приветствие, и просьбу: «Привет, девчонки. Нас четверо, сидим без курехи и уши пухнут. Подгоните, если можете», Ответ: «Привет, мальчики. Рады, что вы нам написали. Тоскуем без мужского общения. Пишите о себе все, и будем дружить». И еще какой-то рисунок — девушка с цветами. К сему прилагалось немного табака и несколько спичек.
12 августа
В камеру приносят уведомление, что суд Октябрьского района Гродно не удовлетворил жалобу адвоката об изменении мне меры пресечения на подписку о невыезде. Так растаяла последняя надежда на быстрое освобождение. Значит, пора начинать голодовку.
Умереть или выйти на свободу — в общем-то, такого выбора передо мной не было. Вспоминал лишь угрозу Лукашенко: «Приползешь ко мне на коленях!», но знал — этого он не дождется. Собираясь объявить голодовку, поставил конкретные условия: требовал свидания с родными, газет, телевизор. Понимал, ставить невыполнимые условия бессмысленно.
Весь день почти ничего не ел, чтобы подготовиться.
13 августа
Наконец, приехал Погоняйло. Я сообщил ему, что начинаю голодовку. Гарри Петрович отнесся к этому спокойно. Обсудили некоторые детали моего поведения, поговорили и он уехал. К тюремной жизни своих подзащитных адвокаты относятся по-философски, ведь многие их клиенты находятся под следствием годами.
18.00 — звонок на ужин. Подкатывает с бачком баландер. Заявляем: «Нам три порции. Один в отказе». Тут же в кормушке появляется голова надзирателя: «В чем дело, кто отказывается от пищи?» «Шеремет». «Корпусной, корпусной, подымись на третий!»— зовет надзиратель начальника корпуса. Оказывается, голодовка в тюрьме — это ЧП.
Приходит корпусной.
— В чем дело?
— Заключенный Шеремет отказывается брать еду.
— Что случилось, Шеремет?
— В жалобе Генеральному прокурору все сказано, — передаю я письмо.
— Нет, ну, вы еду возьмите, а там решайте, есть или нет.
— Лучше сразу откажусь.
— Ясно.
Через три часа развозят хлеб на завтрашний день. У камеры кроме «продольного» уже стоит корпусной. Баландер дает две полбуханки, затем еще две.
— У нас один в отказе.
— Отдай им четыре, — приказывает корпусной.
— Если не заберете мою порцию, положу ее возле двери и никто к ней не притронется, — вмешиваюсь я в разговор.
«Кормушка» захлопывается.
До отбоя обсуждаем варианты развития ситуации.
— За голодовку карцер полагается.
— Нет, давить его они не будут. Журналист, весь мир следит за этим делом.
— Плевать батьке на весь мир.
Шура шепчет мне: «У нас есть несколько кубиков „Галины Бланки“. Давай, когда все уснут, заделаем тебе, никто не узнает».
— «Не будь умнее всех».
14 августа
На завтраке ситуация повторяется: корпусной следит, как в нашу камеру передают четыре миски каши. Пришлось объясняться с ним еще раз.
День выдался бурным. На утренней проверке появляется воспитатель — молодой старлей.
— Какие ко мне у вас претензии? — спрашивает.
— Никаких.
— Книг у нас на всех не хватает. Я отобрал самые интересные, выбирайте.
— Что ж вы в камеру не заходите? — спрашиваю.
— -А, чтобы не попасть в мемуары. Потому и фамилию не называю.
«Воспет» работает в тюрьме лет десять. Начинал постовым, дослужился до лейтенанта. Бегающие глаза, наигранная простоватость. Старался казаться любезным, но все его обещания чаще всего оказывались пустым звуком.
Через час заходит врач. Осмотрел, послушал, поставил диагноз — бронхит.
— Надо вас внимательнее посмотреть, может, сделаем еще одну флюорографию. В общем, в понедельник вызову вас в медчасть.
Странная рекация на недолгую голодовку. После обеда все , наконец, прояснилась. Корпусной вывел меня из камеры и отвел в кабинет опера. Там уже ждали полковник и человек в штатском.
— Здравствуйте, Павел Григорьевич.
— Здравствуйте, а вы кто?
— Я — начальник тюрьмы.
— Как вас зовут?
— Это не обязательно. Просто начальник тюрьмы. Скажите, Павел Григорьевич, откуда у вас столько пренебрежения к белорусскому народу?
— В каком смысле?.
— Ну, вот вы написали в своем заявлении, что в стране беззаконие, что страх вернулся в общество и так далее.
— А в чем здесь пренебрежение к народу?
— Ну, я смотрел программу Доренко в прошлую субботу, в его словах столько ненависти...
— Так я же не Доренко, за его слова не отвечаю. Что же касается меня, то вы путаете власть и народ.
— Значит, отказываетесь от пищи? Мы знаем — вас настроил на это адвокат.
— Погоняйло здесь не при чем.
— Но вы же понимаете, у нас есть достаточно способов не дать вам умереть.
— Принудительное кормление законом запрещено.
— Все-таки советуем пересмотреть свое решение. А газеты вам в камеру принесут. Телевизор постараемся починить. Что же касается изменения меры пресечения -это не от нас зависит. Советую: поберечь силы — о вас уже забыли.
— Посмотрим. полковник. Через месяц, два, год я все равно выйду.
— И начнете писать мемуары?
— Конечно.
Потом почти час обсуждали политическую ситуацию в Беларуси. Я и поделился историей наших отношений с Лукашенко. Им было интересно.
— Хорошо, Павел Григорьевич, в карцер я вас не отправлю, но советую заканчивать голодовку. Возвращайтесь в камеру, от обеда можете еще отказаться, а уж вечером поешьте.
После обеда принесли телевизор.
— Давайте проверим, — неожиданно предлагает корпусной.
Включаем в сеть, не работает.
— Странно. Ну что, забирать? Из корпусного получился бы неплохой актер.
— Забирайте.
Через некоторое время еще один сюрприз. Саше приносят продуктовую передачу. Колбаска, чеснок, лук, печенье, сигареты, варенье. С ума сойти. Как хочется жрать, именно жрать...
Шурик тычет мне колбасой под нос: «Да ладно, поешь немного, наплюй на все...».
Чтобы перебить голод, стараюсь заснуть. Проспал до ужина, едва дождался, пока камера доела свою баланду, и снова спать.
15 августа.
Завтрак опять передают в присутствии корпусного. Похоже, надзиратели нервничают.
Перед обедом всех выводят из камеры и начинают шмон. Переворачивают все вверх дном. Наконец, нашли «коня» и заточку, сделанную из ручки от алюминиевой кружки.
— Чье это?
— Не знаем, кто-то оставил.
После обеда уводят к тюремному психологу.
— Здравствуйте, как себя чувствуете, расскажите о себе
— Нормально чувствую.. Травм головы не было, в детстве по ночам в постель не мочился. Что еще?
Смеется.
—Да нет, я просто спрашиваю. Голодовка считается у нас пороговым состоянием, по инструкции я обязан с вами поговорить.
— Давайте поговорим.
Попросил этого психолога, чтобы он нашел Диму Завадского и побеседовал с ним — пусть Димон развеется, поболтает. Психолог свое обещание сдержал, встретился. Правда, Дмитрию разговор не очень понравился: «Откуда я знаю, что за психолог такой. Я эти тюремные методы усвоил, поэтому особого желания общаться с ним не было. Так покурили».
Вечером приехал Погоняйло, привез письмо от родных, в нем просьба— не голодать и следить за здоровьем.
— Паша, надо кончать с голодовкой. Она ничего не решит, ты только здоровье подорвешь.
— Ладно, подумаю...
16 августа.
Третьи сутки голодовки. Кризис как раз и наступает на третий-четвертый день. Опытные в этом деле люди говорят, что надо много пить воды и, как ни странно, двигаться. Организм перестраивается и главное в это время — выводить токсические вещества и яды. На седьмой день становится легче и голодать можно хоть месяц. Но двигаться мне не хотелось и я большую часть времени с головной болью валялся на нарах. На прогулку меня уже не вывели — наказали.
17 августа.
Сегодня нашему этажу повезло — на смену заступил спокойный «продольный», пожилой прапорщик. Он редко заглядывает в глазок, не достает заключенных требованиями и, главное, не отключает электричество. Пить чай и смотреть телевизор можно не переставая. Телевизор практически не выключали, выбирая между тремя каналами: ОРТ, РТР и Белорусским.. Вне конкуренции был, все-таки, «Первый».
В программе «Время» вновь вспомнили о нас. Володя Фошенко сделал сюжет о работе Белорусского бюро ОРТ. Толя Адамчук отправилсяна белорусско-литовскую границу и попытался пройти ее в том месте, где мы снимали свой июльский репортаж. Конечно, его и всю съемочную группу задержали. И дураку понятно, что на «засвеченный» участок выведены дополнительные силы пограничников. Зачем туда было лезть?
Из «дела Адамчука» чуть было не родился «заговор иностранных корреспондентов».
18 августа.
Утром куда-то выводят. Конвойный заставил раздеться, прощупал вещи, туфли, заставил присесть. Что-то уж слишком внимательно проверяют, может, везут на встречу с кем-то из Минска? Оказалась, обычный допрос.
Пришел следователь Рагимов. С меня сняли наручники и отвели в кабинет. Там уже ждал новый адвокат — Михаил Валентинович Волчек.
Допрашивал меня Рагимов — пять часов без перерыва.
Подследственный для следователя — не человек, а один из элементов уголовного дела, которое должно быть завершено в срок, а в ситуации, когда поставлена задача найти любую зацепку, чтобы покарать, то на обвинение может сработать любое слово. Лучшие показания — это отсутствие всяких показаний. А чистосердечное признание, как известно, «облегчает работу следователя и удлиняет срок». Следователям помогать нельзя, свою работу пусть они делают сами.
Рагимов часто повторял: «Я жду от вас чистосердечного признания».
— Так в чем признаться— то?
— Вы ведь специально сделали сюжет о границе, чтобы развалить Союз!
— В своем ли ты уме, Рагимов?
Молчит. Разговор следователя и подследственного — беседа глухого со слепым. У большинства из них есть внутренняя убежденность в вашей виновности, особенно, когда эта убежденность доводится сверху.
Вернули меня в камеру перед самым ужином.
19 августа.
Снова допрос. Потребовали рассказать о себе: где родился, учился, работал. Затем экспертиза голоса. Чекисты решили придать своей работе больше солидности и документально подтвердить, что сюжет от 23 июля озвучен именно моим голосом и в кадре тоже я.
После обеда одного из наших сокамерникоов — Юзика забирают на этап. Ему еще утром объявили, что переводят в Барановичи, в СИЗО по месту жительства. Последние два месяца конвой ведет себя очень жестоко. В середине июля именно в Барановичах пятеро заключенных напали на конвой и попытались бежать. Один солдат погиб, но беглецов расстреляли прямо на вокзале. Разговоры вокруг этого случая не утихали и конвой продолжал мстить.
Из письма заключенного Юрьева А.:
— Я стал свидетелем произошедшего 13.07.97 г., попытки побега осужденных из «вагонзака» возле Баранович. Не имея к инциденту ни малейшего отношений, был избит и подвергнут издевательствам и пыткам как в «вагонзаке», так и в СИЗО г.Барановичи. А именно: при выгрузке из вагонзака нас заставляли ползти по-пластунски по коридору вагона, залитому кровью. Все это сопровождалось ударами ногами и дубинками. Из «автозека» нас просто «выгружали», в камеры в прямом смысле слова закатывали ногами.
А у меня на свободе в ноябре 1996г. была серьезная травма головы. Но этого ведь никто не спрашивал: били по чему попало. Сейчас здоровье ухудшилось, постоянные головные боли, а лекарства, что у меня были, выбросил конвой в г.Барановичи.
За что я пострадал, до сих пор не могу понять. По сей день зэков избивают и унижают, как конвойные солдаты, так и военные СИЗО г.Барановичи. Если Вы, можете, то повлияйте на прекращение этого беспредела. Там льется кровь.
Из письма заключенного Ляха Владимира Александровича:
— В начале лета я заболел очень тяжелой болезнью — менингитом и был отправлен в Республиканскую клиническую больницу. Там меня немного подлечили и отправили в ИТК-5 со 2-й группой инвалидности. 13 июля я ехал из Баранович в Ивацевичи в тот момент, когда произошел захват «вагонзака». К этому захвату я отношения не имею, но пострадал очень сильно.
После перестрелки, перед тем, как вывести нас из купе, пришел офицер в звании подполковника и приказал из купе выползать и ползти вдоль вагона к выходу. Когда я полз по вагону, солдат меня избивал дубинкой. Когда нас посадили в машину, мы все уже были очень сильно избиты.
Потом повезли в Барановичский СИЗО. Там было самое страшное. Когда выводили из машины, один солдат сразу бил кулаком по лицу, чтобы сбить с ног, а потом, когда ты уже лежал на полу, солдаты избивали ногами и говорили, чтобы полз до камеры. А до камеры метров 10. И все эти 10 метров меня солдаты избивали ногами...
В камере меня поставили к стене и сказали, чтобы руки положил на стену. Но руки мне сильно болели, я просто не мог их приподнять. Тогда меня начали обратно избивать дубинкой и я потерял сознание. Когда очнулся, камера была закрыта. Я стал к стене, как стояли все остальные.
Тем временем в Минске чекисты продолжали раскручивать «заговор ОРТ» против Беларуси. Около 11.00 в офисе Белорусского бюро ОРТ появились два офицера госбезопасности. Они пришли за Дмитрием Новожиловым, редактором бюро. Накануне Диму предупредили о том, что ему лучше уехать из Минска, и он срочно отправился в Москву. В Минске оставались Ярослав Овчинников и Виктор Дятликович, наш новый корреспондент.
Чекистам дверь открыл Дятликович.
— Мы бы хотели переговорить с Дмитрием Новожиловым.
— Его нет, он в командировке в Москве.
— Разрешите, мы пройдем.
— Пожалуйста.
Сотрудники КГБ вошли, осмотрели офис, спросили фамилии тех, кто там в это время был. Действительно, Новожилова нет. Чекисты молча уходят.
Не успела за ними закрыться дверь, как на пороге появляется корреспондент газеты «Известия» Александр Старикевич, который едва ли не силой уводит за собой Виктора Дятликовича: «Быстрее, пошли. Идут за тобой!»
Через пять минут в офис приходит вторая группа КГБ, но уже — за Дятликовичем.
— Нам нужен Виктор Дятликович!
— Его нет.
— А где он.
— Не знаем, куда-то вышел.
— Мы подождем.
Оперативники прождали три часа. Проверили документы у всех, кто был в бюро. Ушли «без добычи». Одновременно облавы сделали на квартирах Дмитрия и Виктора, но и там их не нашли. Виктор на машине друзей уехал в Москву и позвонил оттуда только через два дня. До этого никто не знал, где он. Многие думали, что его задержали чекисты и где-то допрашивают.
Вечером из Лиды вернулись сотрудники российского посольства, которые встречались с Владимиром Фошенко, принудительно доставленным в Лиду для дачи свидетельских показаний по делу о задержанных сотрудниках ОРТ. Однако «нормальный разговор» у представителей посольства с Фошенко, по их словам, «не получился». Он отказывается отвечать на любые вопросы следователя, поэтому в российском посольстве не исключают, что его могут взять под стражу в качестве подозреваемого по тому же делу.
20 августа.
Не успели позавтракать, как опять забирают из тюрьмы. Несколько часов водили вдоль белорусско-литовской границы в паре с конвоиром: левый браслет на моей руке, правый — на его. Я еще пошутил: «В паре когда-нибудь бегал. Нет? Сегодня попробуем».
В принципе, следственный эксперимент -тот же допрос, только на свежем воздухе, поэтому ничего нового он не дал. Единственным полезным моментом было то, что я, наконец узнал, где же на самом деле проходит граница.
21 августа.
Пока с допросами закончили. Следующий раз следователь вызовет меня только в начале сентября. До понедельника адвоката я тоже не увижу. Самое время заняться бытовыми проблема.
22 августа.
В 8 часов 50 минут утра после очередного безрезультативного допроса корреспондент Воронежского бюро ОРТ Владимир Фошенко выдворен за пределы Беларуси. Его посадили в поезд, под конвоем довезли до белорусско-российской границе и отпустили.
Анатолия Адамчука, Александра Оганова и Валерия Асташкина освободили из-под стражи в 10.15 и привезли из Лиды в Минск, в российское посольство. КГБ распространило официальное заявлеение: «В ходе расследования уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 15 и частью 2 статьи 80 Уголовного кодекса Республики Беларусь, доказана попытка совершения Адамчуком незаконного умышленного пересечения Государственной границы Республики Беларусь, пособничество ему в этом Оганова и других участников группы. Компетентными органами Республики Беларусь получена информация о физических угрозах жизни и здоровью освобожденных из-под стражи корреспондентов ОРТ и о возможных инсинуациях, в том числе и о методах работы следствия, со стороны организаторов провокации на белорусско-литовской границе. С учетом вышеизложенного, а также в связи с тем, что в процесс освобождения журналистов были вовлечены их родственники и коллеги по работе, принято решение о передаче Адамчука, Оганова и Асташкина их близким, а также официальным представителям Российской Федерации».
Распоряжение об освобождении было отдано лично Александром Лукашенко. Белорусские власти объяснили решение освободить группу ОРТ личной просьбой спикера Госдумы Геннадия Селезнева. Даже сейчас Лукашенко и российские коммунисты хотели поиграть судьбами людей.
Геннадий Селезнев прилетел в Минск и на импровизированной пресс-конференции после встречи с Лукашенко объявил, что журналисты будут переданы их женам и директору общественно-политических программ ОРТ Александру Любимову.
Тут же белорусский президент заявил, что группа Адамчука находится в российском посольстве под охраной службы безопасности президента Беларуси, поскольку им, якобы, угрожает опасность. От кого исходит эта опасность Лукашенко не сообщил. Он сказал, что передал Селезневу весь пакет документов, содержащих оперативную информацию по делу названной съемочной группы ОРТ: «Эти документы свидетельствуют о действиях сотрудников ОРТ, начиная с 10 августа, когда они попали на контроль Комитета госбезопасности. Информация о том, что затевается такое мероприятие, Комитетом госбезопасности Беларуси была получена из Москвы. Тогда же Генеральный прокурор республики отдал распоряжение о прослушивании телефона Белорусского бюро ОРТ».
Геннадий Селезнев вспомнил и о группе Павла Шеремета. По словам российского спикера, сейчас заканчиваются следственные действия, материалы будут переданы в суд, после чего это дело ожидает судебное разбирательство: «Вы знаете ваши законы — может быть подано прошение о помиловании и т.д.». Видимо, тогда родилась идея жестоко осудить Шеремета и Завадского, а потом помиловать указом Лукашенко.
Тюремная почта работает мгновенно. После обеда на прогулке в соседний дворик попала «камера 64» — женщины слева от нас. Обычно, гуляя, заключенные перекрикиваются, песни поют. Девушки уже знали, что я сижу в 65 и мы всю прогулку знакомились через толстую стену. Оказалось, что Дмитрия держат через камеру от меня. Девушка по имени Алена пообещала, что простучит Диме по стеночке и скажет, где я.
Но успела она это сделать, как вечером прямо перед ужином Дмитрия перевели, переселили на противоположную сторону, в самую крайнюю камеру. В новой камере жизнь у Дмитрия не изменилась: «Эту камеру как и первую сформировали в день моего переселения. Здесь я уже сидел в компании наркомана, малолетки — он до того имел условное осуждение, а „сел“ за то, что кому-то морду набил. Третьим был Петрович. Он говорил, что сел по второму разу. Так — не так, кто знает. Он какой-то слизковатый был — нет у меня уверенности в том, что он был чист.
Во второй «хате» людей уже было больше положенного по норме. Вначале мы вчетвером сидели, а потом еще двоих человек «подселили». Ничего. На одной из верхних нар есть другие нары, которые откидывается на противоположную сторону — вся эта конструкция называется «вертолет». Это несложное приспособление устанавливается, значит, уже могут спать пять человек. Для шестого дают деревянный поддон, на ночь он устанавливается на пол. Поддон, кстати, видимо, с богатой историей, весь исписанный: кто кого сдал, кто кого любит... В первые дни, когда его только начали приносить, мы около получаса не отходили — изучали, дописывали.
А днем, честно говоря, шестерым в одной камере тесновато. Если сидишь, то еще ничего, но ведь если ты не очень буйный и охрана нормально относится, то и днем в СИЗО можно полежать. В моменты «перенаселения» спать днем приходилось по очереди. А так в домино играли — когда сидишь, места хватает.
В обеих камерах отношение ко мне было нормальное. Там изначально ко всем отношение нормальное, просто у каждого свой характер. Есть люди конфликтные. И если два конфликтных попадется, то следовательно и им тяжело, и всем остальным тяжело. У нас народ был более-менее спокойный, но это все равно непросто, находясь все время в четырех стенах, видеть одного и того же человека с одними и теми же недостатками. Иногда люди не выдерживают. В первой камере, в которой я сидел, нашлись два таких несовместимых. Мне, правда, удавалось их рассаживать на разные нары и все заканчивалось просто трехэтажным матом.
Пытались мы и связываться с соседями, но не очень удачно. Это была самая крайняя камера со стороны двора. А двор всегда просматривался. Но мы все равно связывались, с «низом». И уже я сам, как человек обученный, сделал грузило, коня сплел — нитку в матрасе нашел. Нам даже пару раз сигарет прислали, но по большому счету на связь «низы» выходили не очень охотно. А вот рядом сидели рецидивисты, они сами вышли на связь. Мы уже отстрелялись, начали дорогу тянуть, но прибежал наряд — и все вымел».
23-24 августа.
Суббота — воскресенье. Тихо как в могиле. От нечего делать сварили чифирь.
Чифирь — отдельная тема. В тюрьме — это святой напиток, но вокруг него очень много легенд. Чиф — означает сваренный «вкрутую» чай. Он не вызывает никаких галлюцинаций, весь кайф от него — невероятная бодрость и активность. К чифу надо привыкнуть, первое время он вызывает только рвоту и головокружение. «Специалисты» рассказывают, что после частого употребления чифа без него трудно — наступает вялость и упадок сил. Зеки варят чиф и разбираются в его видах так же, как любители кофе или чая.
Кто-то уважает крепкий чифирь. У нас была большая кружка на два коробка чая с горочкой, сверху — обернутый фольгой картон или фольга от шоколадки. Чай намокал, оседал, но пока весь не намокнет, его не размешивают. Потом по глотку пускали по кругу. Первый раз меня чуть не вырвало — рот вяжет как он неспелой хурсы. Лучше пить «купец» — чиф с вареньем или сахаром, это намного приятнее. Для гурманов важно даже то, из какого чая варить: индийского («индюху»), «цейлона» или «грузии». Делают даже смеси, например: «цейлона» с «грузией». Считается, что цейлонский дает толчок крови, а грузинский «первый сорт» долго держит и гоняет кофеин по венам, поэтому кайф от такой смеси дольше. Но для человека, первый раз попавшего в эту запредельную жизнь, чифирь — питье непонятное. Потом я замечал, что с большим наслаждением здесь пьют кофе, который из-за недоступности считается роскошью. Чифирь — это ретро, больше традиция, чем необходимость. Кофе, наркотики, таблетки и прочая дрянь постепенно вытесняют из тюремного рациона «чай в крутую». Другие времена — новые технологии.
25 августа.
Приехал Волчек. Единственное светлое пятно за последние трое суток. Поговорили о жизни. Он мне все рассказывал, что там и как там на воле. Михаил Валентинович приносил вырезки из газет со статьями по нашему делу. Почитаем, поговорим и обратно в камеру. Раза два в неделю он или Гарри Погоняйло приезжали. Хоть кого-то из знакомых повидать — все легче. К суду готовится или документы штудировать бессмысленно — сам предмет уголовного дела вымышленный, что там обсуждать. Надо бороться и ждать.