Ситуация начала накаляться весной-летом 1997 года. У Лукашенко как раз был период обострения имперских замашек и построения планов «похода на Москву». Белорусские власти решили взять под контроль российских журналистов, работавших в стране. Первым взяли в оборот корреспондента НТВ Александра Ступникова. Гражданин Израиля, жена — белоруска, пятеро дочерей. Всех без лишних проволочек под абсолютно надуманным предлогом выслали из Беларуси в 24 часа.
Быстро удалось поменять и собкора РТР — задействовав имевшиеся в Москве рычаги, добились отзыва Леонида Свиридова. Сложнее всего пришлось с корпунктом Общественного российского телевидения. Мы приводим выдержки из дневника, написанного в следственной тюрьме города Гродно, чтобы на примере со съемочной группой Общественного российского телевидения показать ситуацию со свободами граждан в Беларуси. Саманков, Винникова, Шеремет — это были первые громкие аресты Потом репрессивная машина Лукашенко заработала на полную мощь. Итак, выдержки из тюремного дневника с небольшими дополнениями.
х х х
Быстро удалось поменять и собкора РТР — задействовав имевшиеся в Москве рычаги, добились отзыва Леонида Свиридова. Сложнее всего пришлось с корпунктом Общественного российского телевидения. Мы приводим выдержки из дневника, написанного в следственной тюрьме города Гродно, чтобы на примере со съемочной группой Общественного российского телевидения показать ситуацию со свободами граждан в Беларуси. Саманков, Винникова, Шеремет — это были первые громкие аресты Потом репрессивная машина Лукашенко заработала на полную мощь. Итак, выдержки из тюремного дневника с небольшими дополнениями.
х х х
… 7 июля 1997 года в Министерстве иностранных дел мне вручили постановление о лишении аккредитации корреспондента ОРТ в Беларуси. В дело вмешались Виктор Черномырдин и Борис Немцов. Они заявили, что считают решение белорусских властей неправильным и будут требовать его пересмотра. Российский премьер-министр высказался довольно резко: «Вообще, случай безобразный. Тем более, не первый случай... Отношение к средствам массовой информации — это был особый вопрос, когда мы готовили Союз с Беларусью. Если МИД страны, входящей в Союз, проводит какую-то акцию недружественную, то надо иметь мужество снять трубку, позвонить и сказать, а мы бы сами разобрались. Но должны все это понимать, что начнется с корреспондентов, потом еще, потом еще — и так мы и будем невестке в отместку… Еще поцелуи не просохли, а мы уже начинаем здесь меры принимать».
У белорусского президента, как известно, собственный взгляд на Союз, а потому российские премьер и вице-премьер ему, конечно, не указ. Он выслушал «мнение Москвы», после чего сотрудникам Белорусского бюро ОРТ вообще запретили проходить на территорию минского телецентра и отрезали связь с Москвой.
12 июля в прямом эфире аналитической программы «Время» Анна Прохорова бросила фразу: «Берегите себя, Павел». Звучало пафосно.
Примерно в эти же дни Александр Лукашенко вызвал к себе министра внутренних дел Валентина Агольца, Генерального прокурора Божелко и первого заместителя председателя КГБ Ерина. Я узнал об этом разговоре от одного из его участников.
— Пора с этим Шереметом кончать. Найдите на него что-нибудь.
— Искали. Ничего нет.
— Тогда я посажу на ваше место людей, которые найдут.
Повод представился буквально через десять дней. В отставку отправили председателя Таможенного комитета, а в России все громче стали говорить о контрабанде водки, спирта, сигарет через территорию страны-союзницы. Чем не тема для сюжета? Решили заснять как на контрольно-пропускных пунктах досматривают фуры,таможенники против съемок не возражали, а вот пограничники с ответом на наш запрос тянули. И ведь не запрещают съемки, а только говорят: «Подождите!» Но время уходит, а с ним стареет и тема.
«Доброжелатели» из КГБ мне потом рассказывали, что власти специально спровоцировали самостоятельный выезд съемочной группы ОРТ на границу, чтобы затем использовать как повод для возбуждения уголовного дела. Утверждали, что за нами велось оперативное наблюдение и отслеживалось передвижение вплоть до границы. Сомневаюсь. Потому что в этом случае нас взяли бы прямо на границе, что называется «на месте преступления». И могли это сделать, потому что 22 июля, когда мы уже приближались к городу Ошмяны, Дмитрий Новожилов — корреспондент нашего бюро — дозвонился до пресс-службы погранвойск, сообщил, куда поехала группа, и попросил встретить. Но то ли просьба не дошла до Сморгонского погранотряда, то ли ее некому было выполнить, но найти пограничника на северо-западных рубежах Беларуси оказалось так же сложно, как и четко обозначенные на местности рубежи.
Ошмяны — это небольшой районный центр, который в буквальном смысле живет границей. Город находится километрах в 15 от белорусско-литовской границы и большинство жителей в той или иной степени втянуты в приграничный бизнес. Из Ошмян в сторону Литвы параллельно друг другу идут две шоссейных дороги Минск-Вильнюс: старая и новая. Внешне они почти ничем не отличаются, но старая дорога упирается в закрытое КПП «Мурованая Ошмянка», а новая — в международный пункт пропуска «Каменный Лог» и усиленно охраняется белорусскими пограничниками. Местные жители и контрабандисты ориентируются на старую дорогу, обходя ее стороной лишь в дни согласованных с пограничниками проверок. Ходят через границу по надобности все, ездят — почти все. С белорусской стороны старая дорога перегорожена двумя в метр высотой металлическими заграждениями, а обозначена — тоже двумя деревянными колами или пнями и старой обшарпанной бетонной плитой с непонятной надписью «Белорусская...». Литовцы свой участок обустроили лучше — яркий большой щит «Литовская Республика» (следствие, правда, позже установило, что находится он в глубине белорусской территории). Пограничников нет ни с белорусской, ни с литовской сторон.
Впрочем, тогда мы и не думали изучать обустройство белорусско-литовской границы, тем более, что основные потоки контрабанды (того же спирта) идут вовсе не лесными тропами, а через действующие пункты пропуска и преимущественно по договоренности с таможенниками и пограничниками.
...Щит «Литовская Республика» указывал, что впереди литовская территория, но где она начинается, мы узнали лишь полгода спустя, в ходе судебного разбирательства. А тогда покричали: «Пограничники, выходите!» В ответ — тишина.
Разворачиваемся и едем искать людей. Справа — хутор. Хозяин хутора -бывший военный, а теперь пенсионер Анатолий Орлов, русский, гражданин Литвы, большую часть времени живет в Беларуси. В 1986 году купил здесь дачу, а в 1991-м его жизненное пространство преобразовалось таким образом, что вернуться в Россию уже не мог, да и не захочел. В Литве же он — оккупант и чужак. Живет, как и многие пенсионеры, на даче. Вот она, история распавшейся империи в человеческих судьбах.
Орлов объяснил нам как доехать до действующего КПП «Каменный Лог». Находим, наконец, этот злополучный пункт пропуска. Подходим к прапорщику у шлагбаума. Он меня узнал, обрадовался встрече, сказал, что смотрит наши репортажи с удовольствием. Правда, несколько месяцев спустя, выступая в суде свидетелем, этот парень станет поливать нас с оператором Дмитрием Завадским грязью.
Другой пограничник, с кем мы в тот день пообщались, — начальник КПП «Каменный Лог» майор Соловьев. Он часа четыре поил нас чаем, обсуждал житейские и политические проблемы, шутил, смеялся. Потом тот же Соловьев напишет донос: «Шеремет рассказал о том, что в последнее время стало очень трудно готовить репортажи, что многие журналисты боятся вообще что-либо делать, раньше было проще. Указал на то, что в Беларуси создан полицейский режим, режим одного». Что такое «режим одного» никому объяснять не пришлось.
Оказавшись у пограничников в четыре часа дня, мы смогли уехать от них только в девять вечера — нас как мелких нарушителей передали в Ошмянское отделение милиции. Милиционеры оказались просто прелесть — вынесли в административном порядке предупреждение за въезд в пограничную зону и отпустили с миром: «А теперь езжайте и снимайте!» Времени искать пограничные секреты у нас уже не оставалось.
Вернулись мы в Минск, ночью перегнали материал в Москву, а утром я улетел в Болгарию — отдохнуть дня на три. Ничто не предвещало грозы.
26 июля
Чартерным рейсом авиакомпании «Белавиа» в субботу вечером я возвращался в Минск. С коллегами из белорусского телевидения распили пару бутылок вина и гадали, что могло бы произойти в Минске за недолгое время нашего отсутствия. Кто-то пошутил: в аэропорту, что как потенциального врага народа Шеремета уже ждут пограничники с таможенниками....
Первая тревога посетила меня как только вышел на трап. Он был был оцеплен пограничниками и людьми в штатском, однако, пока шли толпой к аэровокзалу, никого не тронули. Но едва вошли в здание,как появился начальник пограничного поста «Минск-2» полковник Луцкевич, и вот тут-то я понял, что дожил до крупных неприятностей. Полковник
шел мне на встречу со странной улыбкой на лице. (Этот целлофаново-настороженный оскал я буду помнить еще долго).
Луцкевич вежливо попросил пройти, но не на контрольный пост, а в соседнее помещение. Там нас уже ждали: пограничиник и двое в шататском. Офицер представился старшим лейтенантом Пашко.
18.30 Пашко вручает мне повестку с приглашением явиться в Главное управление пограничных войск к шести часам вечера. Расписываюсь в получении итут же двое в штатском выводят меня на улицу и по всем правилам оперативного задержания запихивают в «Жигули». «Боевое прикрытие» обеспечивали сотрудники спецслужбы пограничных войск.
18.45 Люди в штатском задерживают в здании аэровокзала водителя нашего бюро Ярослава Овчинникова. Забирают документы, ключи от автомобиля и без объяснений усаживают в специальную машину.
19.00 — Группа оперативников входит в квартиру оператора Дмитрия Завадского. В доме отмечали день рождения его сына. Были гости, дети. Дмитрий сориентировался быстро, подписывать повестку отказался и успел позвонить в наше бюро, предупредить, что его куда-то увозят.
В общем, операция по «захвату группы особо опасных журналистов» была проведена безукоризненно четко — три дня никого не трогали, дожидались, пока я вернусь.
Нас сразу повезли в Ошмяны. Даже в туалет водили с сопровождением — один становился за спиной, второй перекрывал выход из туалета, а старший лейтенант Пашко — рядом, слегка наклонившись и внимательно рассматривая то, что ниже пояса.
— Ты что, извращенец? — не стерпел я.
— А вдруг ты там чего-то перезаряжаешь...
Допрашивали нас до часу ночи. Спать разрешили в относительной свободе — в гостинице погранотряда, но звонить не позволяли. Заснули ближе к утру и больше, до 8 октября, не виделись друг с другом.
А в 2 часа ночи Пашко позвонил в наше бюро, где дежурил Дмитрий Новожилов и подтвердил: Шеремет, Завадский и Овчинников задержаны и находятся в Сморгони.
Дмитрий Новожилов: «Когда раздался звонок, я не спал. После странного звонка Дмитрия Завадского мы пытались выяснить в милиции, КГБ, у пограничнико — где ребята? Но никто ничего не говорил. И тут звонит какой-то старший лейтенант. Он скороговоркой выпалил, что все трое сотрудников Белорусского бюро ОРТ находятся в Сморгони у пограничников. Я успел спросить, когда их отпустят, но он бросил трубку».
27 июля
Утром 27 июля оперативный дежурный Государственного комитета погранвойск сообщил, что нас содержат под стражей в Сморгони. Но еще больше суток никто из родных, друзей и коллег не знал, что происходит.
Допрашивать нас начали с 9 утра. Дознаватели уже показали видеозапись программы «Время» за 23 июля с сюжетом о снятии Кречко с должности начальника Таможенного комитета. Я сам, кстати говоря, впервые увидел свой сюжет, поскольку в Болгарии, на отдыхзе, было не до родного ОРТ. В сюжете было три «криминальных» кадра: скамейка, забор и шлагбаум, снятые с литовской территории.И Из-за них-то нам и предъявили обвинение в «незаконном, умышленном, совершенном по предварительному сговору группой лиц повторно» переходе государственной границы. Я никак не мог понять — почему «повторно» — сюжет-то один. Оказывается, «сходили туда, вернулись обратно — вот вам и повторно!»
После обеда нас повезли в Ошмяны, на границу, на следственный эксперимент. Слава ехать отказался. И правильно сделал: меньше с ними разговариваешь — целее будешь.
Появился главный дознаватель — подполковник Страх. С утра нас запугивали этим самым Страхом: мол, он наводит ужас на пограничников и нарушителей, «только посмотрит своими пронзительными глазами и человек сразу всю правду рассказывает». Вообще-то, Страх и правда оказался страшноватым: низенький, худой, с мутными глазами и рыжими усами. Всю жизнь прослужил на Дальнем Востоке и, похоже, помешан на ловле шпионов. Но нам-то в чем каяться? — а потому гипнотические чары Страха впечатления не произвели.
Подполковник по телефону докладывает о ходе расследования, отмечает детали: «Держатся спокойно, мирно. Ничего не помнят. Будет непросто». В Минске долго совещаются. Часов в шесть вечера один из дознавателей шепотом сообщает, что нас троих арестуют и отправят в следственный изолятор, но еще неизвестно куда — в Минск или Гродно. Часа через два официально объявили о том, что мы задержаны по подозрению в нарушении границы. Репрессивная машина завелась и сделала первый оборот.
Ничего хорошего от Лукашенко я не ожидал, разве что провокаций — подкинут, например, оружие или наркотики, предвидел давления на близких и, в общем-то понимал — работать в этой стране мне больше не дадут. Но, чтобы бросили в тюрьму... К этому я не был готов. И вот: крепкие ворота, решетка...
Личный досмотр — самое первое и самое неприятное звено в цепи унижений, которые испытать каждый, оказавшийся за решеткой. Проверяют личные вещи, и все, кроме того, что в данный момент на вас надето, забирают. Затем раздевают до трусов и все осматривают, после чего заставляют снять и трусы, нагнуться, несколько раз присесть... Попробуйте проделать все это в окружении посторонних людей с явно выраженными недобрыми намерениями. Нижнее белье Пашко снять не потребовал, но нежно ощупал каждого.
— Ну нет, ты точно извращенец...
Еще часа три ждем, куда отправят. Держат в разных комнатах, в штабе погранотряда. Слышу, Диме и Славе разрешили позвонить домой, меня же к телефону не подпускают. К каждому приставили по два солдата — простые и добродушные парни. Все из деревень и честно рассказывают о своей службе: кто из офицеров на какой машине ездит, какой хороший у них командир отряда, вот только травма у него, потому, когда нервничает или волнуется, у него начинает болеть голова…
В 23.00 нам объявляют, что повезут в Гродно, в изолятор.
— Жалко. Подержал бы я вас еще дня три, все бы нам рассказали, — расстраивается подполковник Страх.
Тем же вечером в корпункт нашего бюро явились пятеро сотрудников КГБ. Чекисты перебрали бумаги, осмотрели шкафы, тумбочки, антресоли. К 23.00 обыск был закончен, протокол об изъятии вещей составлен. Добыча оказалось небогатой: общегражданский паспорт на имя Павла Шеремета, наши аккредитационные карточки, тексты некоторых видеосюжетов, и копия запроса на имя председателя Госкомитета погранвойск А.Павловского. Чекисты вели себя подчеркнуто нейтрально. Заявляли, что не знают о том, что с арестованными журналистами и где они сейчас. Один все кручинился, что сорвали его с праздника, послали на обыск прямо из-за стола. То же самое повторяли и те, кто проводил обыск на наших квартирах. Ничего важного, правда, не обнаружили и там.
Вспоминает Людмила Станиславовна Шеремет, моя мама:
— Видимо, КГБ уже следил за квартирой Павла. Только мы вошли в нее, как раздался звонок. Открываем дверь, а там «трое в гражданском». Мы, говорят, следователи из КГБ, нам надо провести обыск в квартире, где проживает Павел Шеремет. «А ордер у вас есть?» Показывают ордер. «А почему нет санкции прокурора на обыск?» Начинают что-то мямлить:«Вы знаете, сегодня воскресенье, прокурора на работе нет. Но по закону можно проводить обыск с уведомлением прокурора потом, это предусмотрено уголовным кодексом». Мы их впустили, потому что прятать нам было нечего. Правда, потом адвокаты объяснили, что следователи нас обманули, и мы могли их не впускать
. — Покажите нам рабочие записи Павла, блокноты, кассеты мы быстро посмотрим и уйдем», — говорят.
Часа четыре ходили по квартире, все перевернули. Было видно, надо было хоть что-то забрать. Просмотрели все видеокассеты, на одной был нашумевший фильм Юрия Хащеватского про Лукашенко «Обыкновенный президент». Забирают. «Зачем?»— спрашиваем. «Вы же понимаете, что это мы не можем ни взять». Взяли блокнот, с записями пятилетней давности, дискеты времен учебы в институте.
Тут им по рации передают: «Главное — найти карты».
Какие еще карты? Оказывается,понадобились карты Беларуси или Литвы. Вдруг один из рывшихся в шкафу завопил: «Понятые, внимание! Карта!» Достает ее и внимательно рассматривает. «Товарищ, — говорю, — успокойтесь, это же карта Брюсселя!» Наконец, начались «Новости» на ОРТ и мы узнали, что произошло на самом деле. Стали выпроваживать «гостей»: «Идите, нам надо внучку спать укладывать». А Лиза веселая ходила. Ей исполнился всего годик и она была рада видеть столько людей в доме. Ходила за следователями и все дудела им на дудочке.
Примерно так же прошли обыски в квартирах Димы Завадского и Славы Овчинникова.
28 июля.
В 3 часа ночи нас на разных машинах отвезли в Гродно, в изолятор временного содержания Ленинского РОВДа. Там, как оказалось, нас уже ждали и встретили сурово, но вежливо. Один из сержантов сообщил, что в каждом выпуске новостей российских телеканалов передают сообщения о нашем аресте. Стало как-то полегче.
Опять личный досмотр. В камеру разрешили взять только сигареты, а вот зажигалку — нет, не положено. Камера в ИВС чуть побольше собачей конуры — полтора метра на два с половиной. Дверь обита железом, открывается только для небольшого прохода. В ней, на уровне 1,5 метра от пола, сделано маленькое окошко-«кормушка» и врезан «глазок». Первые дни после ареста проходят именно в таких изоляторах и это самое тяжелое время. Именно в первые дни, рассчитывая на стресс, следствие давит на человека, морально и физически. Именно во время содержания в ИВС следователи выбивают показания и ломают людей. Именно в первые дни получают показания, которые лягут в основу обвинения. Если человеку хватит сил продержаться 3-7-10 дней до перевода в следственный изолятор либо следственную тюрьму, то шансы выйти с минимальными потерями заметно возрастают.
Укладываюсь. Минут через десять начинает неметь рука, затем — нога, потом вся правая часть тела. Переворачиваюсь на другой бок — все повторяется. При этом бьет дрожь то ли от холода, то ли от нервов. Чтобы создать минимум комфорта, снимаю рубашку, сворачиваю и подкладываю под голову. Из «толчка» идет страшная вонь — небольшая труба от канализации специально выведена наружу, и камера просто заполнена зловонием. Заткнуть трубу нечем, разве только пачкой из-под сигарет. Но надо заставить себя заснуть, забыться... Часы отобрали при личном досмотре, поэтому приходится по внутреннему распорядку изолятора.
День начинается с уборки камеры. В полдень обход изолятора совершает начальник. Как ни странно, майор оказался внимателен и вежлив.
— Какие-то проблемы?
— Нечем прикурить.
— Ну, я всегда на обход беру спички и сигареты. Майор отсыпал спичек и оторвал кусочек серы от коробка.
— Может у вас газеты есть? У меня в сумке книга, можно ее получить?
— Книгу мы вам дадим, но с газетами напряженка. Как себя чувствуете, жалоб на условия нет? — интересуется майор.
— Холодно.
— Ничего, держитесь. Что-нибудь придумаем, — посочувствовал майор Саливончик.
Книгу мне вернули, принесли и газеты, правда, милицейские. О том, что в понедельник появились первые протесты по поводу ареста группы ОРТ, в них ничего не было. Между тем, арест журналистов ОРТ получил широкий резонанс.
Департамент печати и информации российского МИД сделал специальное заявление и выразил надежду на разумное разрешение конфликта. На следующий же день белорусского посола в Москве пригласили в Министерство иностранных дел России и попросили прояснить ситуацию. 70 белорусских журналистов подписали обращение Белорусской ассоциации журналистов в защиту сотрудников ОРТ и направили его белорусским и российским властям, в ООН, структуры Европейского союза, Международный хельсинкский комитет: «Мы требуем немедленного освобождения Павла Шеремета, Дмитрия Завадского и Ярослава Овчинникова. Мы требуем открытого и справедливого расследования преступлений против свободы слова в Беларуси. Происшедшее с Павлом Шереметом — не только расправа с неугодным журналистом, но еще и попытка запугать нас, заставить замолчать. Мы обращаемся ко всем, для кого свобода слова не пустой звук. Павлу Шеремету, Дмитрию Завадскому и Ярославу Овчинникову нужна ваша помощь!».
«Международная амнистия» объявила арестованных сотрудников ОРТ узниками совести. Это был первый за последние десять лет случай, когда узниками совести объявлялись граждане бывшего Советского Союза. Но, сидя в ИВС, ничего этого я, понятно, не знал.
… Примерно в 17.00 в изолятор привозят еду. Это нельзя назвать ни обедом, ни ужином, поскольку кормят один раз в сутки. (Правда, с нашим «подселением» по утрам стали давать чай). Кормежка в ИВС — это последнее прощание с волей: сюда еду привозят из прикрепленной столовой или кафе, поэтому пища здесь — еще не тюремная баланда. Нормальный общепитовский борщ, потом в ту же миску — второе с мясом, затем кружка чая и полбуханки хорошего хлеба. Таков суточный рацион. Воду в старых пластиковых бутылках в камеру приносят надзиратели.
Неожиданно выдергивают на допрос. Дела о нарушении границы еще со времен СССР ведет КГБ, а потому конвой тоже«гэбэшный». За мной пришли двое молодых парней. Блондин с электрошокером, надевая наручники, осведомился:
— Знаешь, что у меня в руках? Это — электрошокер. Я надеюсь, что применить не придется.
— Я тоже...
На конвой и надзирателей лучше внимания не обращать. На эту работу обычно набирают молодых, которые, чувствуя собственную неполноценность, стараются самоутвердиться за счет унижения других. Например, этот блондин по имени Игорь — обычная «шестерка», но вел себя, словно следователь по особо важным делам. Тратить на таких силы не стоит: на вашу судьбу этот конвойный никак не повлияет, но будет мелко мстить и пакостить (например, сильно зажмет «браслеты» на руках). Каждый раз перед выездом из тюрьмы Игорь предупреждал, что если при выходе из машины я крикну что-нибудь друзьям, родным или журналистам, то он применит электрошок. Но я все равно перекрикивался. Конвойный бесился и пакостил: передадут адвокаты на допросе пачку сигарет, а он доложит дежурному и сигареты заберут.
По статистике, около 70% сегодняшних сотрудников Комитета — это люди, проработавшие в системе менее пяти лет. Мне попался совсем молодой следователь с однолетним стажем. Звали его Борис Николаевич, фамилия — Рагимов. Худой, сутулый и лопоухий Рагимов производил впечатление интеллигентного и мягкого человека.
— Рад с вами познакомиться, Павел Григорьевич, а то раньше только по телевизору видел.
— Лучше бы по другому поводу...
Первая встреча с Рагимовым — это как-бы и не допрос. Следователь просто хотел познакомиться. Тем более, что мой адвокат Гарри Погоняйло должен был приехать в Гродно только через два дня. Познакомились. Никто никому толком ничего не сказал. На все мои вопросы о дальнейшей судьбе сотрудников ОРТ Рагимов отвечал уклончиво, переводя стрелки на прокурора по Гродненской области. Но в конце беседы успокоил: «Не волнуйтесь, есть все основания отпустить всех троих под подписку о невыезд». На этом наше первое общение со следователем и завершилось.
29 июля.
С утра — маленькая радость: перевели на первый этаж, в камеру, где сидят еще двое. Передвигаться теперь уже почти невозможно, зато за разговорами о жизни время летит быстрее. В камере оказались совсем молодой парень Андрей и мужик лет сорока — Саша. Андрей попался, когда по-пьяному делу вытащил магнитолу из машины, Саша отсиживал пятнадцать суток за драку с милиционерами. Днем какая-то женщина принесла мне, Диме и Славе три передачи: порезанные колбасу, сыр, хлеб, немного шоколадных конфет, мыло, зубную щетку, пасту и даже полотенце. Эту женщину никто из нас не знал, не увидели мы ее и после освобождения. Но всегда найдутся люди, которые помогут. Тот же майор Саливончик — все, что нам принесли, распорядился передать в камеры, хотя зубную пасту в железном тюбике иметь при себе запрещено.
— В этом дезодоранте, ты можешь проделать дырочку и сделать бомбочку, — объяснял мне при личном обыске сержант. — Этим тюбиком ты можешь вскрыть себе вены, а эту пилку для ногтей — воткнуть мне в горло...
…В бюро ОРТ вновь явились сотрудники КГБ. На этот раз «специалисты» пришли просмотреть все видеокассеты, чтобы изъять те, которые в той или иной степени были связаны со съемками в пограничной зоне. Более-менее «крамольных» набралось немного — всего три. Ничего важного для следствия чекисты, тем не менее, не обнаружили. Однако, признаюсь: несколько видеозаписей, хранившихся в бюро, спасло просто чудо. На одной из них — кадры, которые должны были стать основой расследования о контрабанде алкоголя через Беларусь. Сотруднику бюро удалось уничтожить запись прямо во время обыска. Ведь если бы власти узнали о том, что, что мы имеем видеодоказательства схем контрабанды, нас просто бы «удушманили» в тюрьме.
У белорусского президента, как известно, собственный взгляд на Союз, а потому российские премьер и вице-премьер ему, конечно, не указ. Он выслушал «мнение Москвы», после чего сотрудникам Белорусского бюро ОРТ вообще запретили проходить на территорию минского телецентра и отрезали связь с Москвой.
12 июля в прямом эфире аналитической программы «Время» Анна Прохорова бросила фразу: «Берегите себя, Павел». Звучало пафосно.
Примерно в эти же дни Александр Лукашенко вызвал к себе министра внутренних дел Валентина Агольца, Генерального прокурора Божелко и первого заместителя председателя КГБ Ерина. Я узнал об этом разговоре от одного из его участников.
— Пора с этим Шереметом кончать. Найдите на него что-нибудь.
— Искали. Ничего нет.
— Тогда я посажу на ваше место людей, которые найдут.
Повод представился буквально через десять дней. В отставку отправили председателя Таможенного комитета, а в России все громче стали говорить о контрабанде водки, спирта, сигарет через территорию страны-союзницы. Чем не тема для сюжета? Решили заснять как на контрольно-пропускных пунктах досматривают фуры,таможенники против съемок не возражали, а вот пограничники с ответом на наш запрос тянули. И ведь не запрещают съемки, а только говорят: «Подождите!» Но время уходит, а с ним стареет и тема.
«Доброжелатели» из КГБ мне потом рассказывали, что власти специально спровоцировали самостоятельный выезд съемочной группы ОРТ на границу, чтобы затем использовать как повод для возбуждения уголовного дела. Утверждали, что за нами велось оперативное наблюдение и отслеживалось передвижение вплоть до границы. Сомневаюсь. Потому что в этом случае нас взяли бы прямо на границе, что называется «на месте преступления». И могли это сделать, потому что 22 июля, когда мы уже приближались к городу Ошмяны, Дмитрий Новожилов — корреспондент нашего бюро — дозвонился до пресс-службы погранвойск, сообщил, куда поехала группа, и попросил встретить. Но то ли просьба не дошла до Сморгонского погранотряда, то ли ее некому было выполнить, но найти пограничника на северо-западных рубежах Беларуси оказалось так же сложно, как и четко обозначенные на местности рубежи.
Ошмяны — это небольшой районный центр, который в буквальном смысле живет границей. Город находится километрах в 15 от белорусско-литовской границы и большинство жителей в той или иной степени втянуты в приграничный бизнес. Из Ошмян в сторону Литвы параллельно друг другу идут две шоссейных дороги Минск-Вильнюс: старая и новая. Внешне они почти ничем не отличаются, но старая дорога упирается в закрытое КПП «Мурованая Ошмянка», а новая — в международный пункт пропуска «Каменный Лог» и усиленно охраняется белорусскими пограничниками. Местные жители и контрабандисты ориентируются на старую дорогу, обходя ее стороной лишь в дни согласованных с пограничниками проверок. Ходят через границу по надобности все, ездят — почти все. С белорусской стороны старая дорога перегорожена двумя в метр высотой металлическими заграждениями, а обозначена — тоже двумя деревянными колами или пнями и старой обшарпанной бетонной плитой с непонятной надписью «Белорусская...». Литовцы свой участок обустроили лучше — яркий большой щит «Литовская Республика» (следствие, правда, позже установило, что находится он в глубине белорусской территории). Пограничников нет ни с белорусской, ни с литовской сторон.
Впрочем, тогда мы и не думали изучать обустройство белорусско-литовской границы, тем более, что основные потоки контрабанды (того же спирта) идут вовсе не лесными тропами, а через действующие пункты пропуска и преимущественно по договоренности с таможенниками и пограничниками.
...Щит «Литовская Республика» указывал, что впереди литовская территория, но где она начинается, мы узнали лишь полгода спустя, в ходе судебного разбирательства. А тогда покричали: «Пограничники, выходите!» В ответ — тишина.
Разворачиваемся и едем искать людей. Справа — хутор. Хозяин хутора -бывший военный, а теперь пенсионер Анатолий Орлов, русский, гражданин Литвы, большую часть времени живет в Беларуси. В 1986 году купил здесь дачу, а в 1991-м его жизненное пространство преобразовалось таким образом, что вернуться в Россию уже не мог, да и не захочел. В Литве же он — оккупант и чужак. Живет, как и многие пенсионеры, на даче. Вот она, история распавшейся империи в человеческих судьбах.
Орлов объяснил нам как доехать до действующего КПП «Каменный Лог». Находим, наконец, этот злополучный пункт пропуска. Подходим к прапорщику у шлагбаума. Он меня узнал, обрадовался встрече, сказал, что смотрит наши репортажи с удовольствием. Правда, несколько месяцев спустя, выступая в суде свидетелем, этот парень станет поливать нас с оператором Дмитрием Завадским грязью.
Другой пограничник, с кем мы в тот день пообщались, — начальник КПП «Каменный Лог» майор Соловьев. Он часа четыре поил нас чаем, обсуждал житейские и политические проблемы, шутил, смеялся. Потом тот же Соловьев напишет донос: «Шеремет рассказал о том, что в последнее время стало очень трудно готовить репортажи, что многие журналисты боятся вообще что-либо делать, раньше было проще. Указал на то, что в Беларуси создан полицейский режим, режим одного». Что такое «режим одного» никому объяснять не пришлось.
Оказавшись у пограничников в четыре часа дня, мы смогли уехать от них только в девять вечера — нас как мелких нарушителей передали в Ошмянское отделение милиции. Милиционеры оказались просто прелесть — вынесли в административном порядке предупреждение за въезд в пограничную зону и отпустили с миром: «А теперь езжайте и снимайте!» Времени искать пограничные секреты у нас уже не оставалось.
Вернулись мы в Минск, ночью перегнали материал в Москву, а утром я улетел в Болгарию — отдохнуть дня на три. Ничто не предвещало грозы.
26 июля
Чартерным рейсом авиакомпании «Белавиа» в субботу вечером я возвращался в Минск. С коллегами из белорусского телевидения распили пару бутылок вина и гадали, что могло бы произойти в Минске за недолгое время нашего отсутствия. Кто-то пошутил: в аэропорту, что как потенциального врага народа Шеремета уже ждут пограничники с таможенниками....
Первая тревога посетила меня как только вышел на трап. Он был был оцеплен пограничниками и людьми в штатском, однако, пока шли толпой к аэровокзалу, никого не тронули. Но едва вошли в здание,как появился начальник пограничного поста «Минск-2» полковник Луцкевич, и вот тут-то я понял, что дожил до крупных неприятностей. Полковник
шел мне на встречу со странной улыбкой на лице. (Этот целлофаново-настороженный оскал я буду помнить еще долго).
Луцкевич вежливо попросил пройти, но не на контрольный пост, а в соседнее помещение. Там нас уже ждали: пограничиник и двое в шататском. Офицер представился старшим лейтенантом Пашко.
18.30 Пашко вручает мне повестку с приглашением явиться в Главное управление пограничных войск к шести часам вечера. Расписываюсь в получении итут же двое в штатском выводят меня на улицу и по всем правилам оперативного задержания запихивают в «Жигули». «Боевое прикрытие» обеспечивали сотрудники спецслужбы пограничных войск.
18.45 Люди в штатском задерживают в здании аэровокзала водителя нашего бюро Ярослава Овчинникова. Забирают документы, ключи от автомобиля и без объяснений усаживают в специальную машину.
19.00 — Группа оперативников входит в квартиру оператора Дмитрия Завадского. В доме отмечали день рождения его сына. Были гости, дети. Дмитрий сориентировался быстро, подписывать повестку отказался и успел позвонить в наше бюро, предупредить, что его куда-то увозят.
В общем, операция по «захвату группы особо опасных журналистов» была проведена безукоризненно четко — три дня никого не трогали, дожидались, пока я вернусь.
Нас сразу повезли в Ошмяны. Даже в туалет водили с сопровождением — один становился за спиной, второй перекрывал выход из туалета, а старший лейтенант Пашко — рядом, слегка наклонившись и внимательно рассматривая то, что ниже пояса.
— Ты что, извращенец? — не стерпел я.
— А вдруг ты там чего-то перезаряжаешь...
Допрашивали нас до часу ночи. Спать разрешили в относительной свободе — в гостинице погранотряда, но звонить не позволяли. Заснули ближе к утру и больше, до 8 октября, не виделись друг с другом.
А в 2 часа ночи Пашко позвонил в наше бюро, где дежурил Дмитрий Новожилов и подтвердил: Шеремет, Завадский и Овчинников задержаны и находятся в Сморгони.
Дмитрий Новожилов: «Когда раздался звонок, я не спал. После странного звонка Дмитрия Завадского мы пытались выяснить в милиции, КГБ, у пограничнико — где ребята? Но никто ничего не говорил. И тут звонит какой-то старший лейтенант. Он скороговоркой выпалил, что все трое сотрудников Белорусского бюро ОРТ находятся в Сморгони у пограничников. Я успел спросить, когда их отпустят, но он бросил трубку».
27 июля
Утром 27 июля оперативный дежурный Государственного комитета погранвойск сообщил, что нас содержат под стражей в Сморгони. Но еще больше суток никто из родных, друзей и коллег не знал, что происходит.
Допрашивать нас начали с 9 утра. Дознаватели уже показали видеозапись программы «Время» за 23 июля с сюжетом о снятии Кречко с должности начальника Таможенного комитета. Я сам, кстати говоря, впервые увидел свой сюжет, поскольку в Болгарии, на отдыхзе, было не до родного ОРТ. В сюжете было три «криминальных» кадра: скамейка, забор и шлагбаум, снятые с литовской территории.И Из-за них-то нам и предъявили обвинение в «незаконном, умышленном, совершенном по предварительному сговору группой лиц повторно» переходе государственной границы. Я никак не мог понять — почему «повторно» — сюжет-то один. Оказывается, «сходили туда, вернулись обратно — вот вам и повторно!»
После обеда нас повезли в Ошмяны, на границу, на следственный эксперимент. Слава ехать отказался. И правильно сделал: меньше с ними разговариваешь — целее будешь.
Появился главный дознаватель — подполковник Страх. С утра нас запугивали этим самым Страхом: мол, он наводит ужас на пограничников и нарушителей, «только посмотрит своими пронзительными глазами и человек сразу всю правду рассказывает». Вообще-то, Страх и правда оказался страшноватым: низенький, худой, с мутными глазами и рыжими усами. Всю жизнь прослужил на Дальнем Востоке и, похоже, помешан на ловле шпионов. Но нам-то в чем каяться? — а потому гипнотические чары Страха впечатления не произвели.
Подполковник по телефону докладывает о ходе расследования, отмечает детали: «Держатся спокойно, мирно. Ничего не помнят. Будет непросто». В Минске долго совещаются. Часов в шесть вечера один из дознавателей шепотом сообщает, что нас троих арестуют и отправят в следственный изолятор, но еще неизвестно куда — в Минск или Гродно. Часа через два официально объявили о том, что мы задержаны по подозрению в нарушении границы. Репрессивная машина завелась и сделала первый оборот.
Ничего хорошего от Лукашенко я не ожидал, разве что провокаций — подкинут, например, оружие или наркотики, предвидел давления на близких и, в общем-то понимал — работать в этой стране мне больше не дадут. Но, чтобы бросили в тюрьму... К этому я не был готов. И вот: крепкие ворота, решетка...
Личный досмотр — самое первое и самое неприятное звено в цепи унижений, которые испытать каждый, оказавшийся за решеткой. Проверяют личные вещи, и все, кроме того, что в данный момент на вас надето, забирают. Затем раздевают до трусов и все осматривают, после чего заставляют снять и трусы, нагнуться, несколько раз присесть... Попробуйте проделать все это в окружении посторонних людей с явно выраженными недобрыми намерениями. Нижнее белье Пашко снять не потребовал, но нежно ощупал каждого.
— Ну нет, ты точно извращенец...
Еще часа три ждем, куда отправят. Держат в разных комнатах, в штабе погранотряда. Слышу, Диме и Славе разрешили позвонить домой, меня же к телефону не подпускают. К каждому приставили по два солдата — простые и добродушные парни. Все из деревень и честно рассказывают о своей службе: кто из офицеров на какой машине ездит, какой хороший у них командир отряда, вот только травма у него, потому, когда нервничает или волнуется, у него начинает болеть голова…
В 23.00 нам объявляют, что повезут в Гродно, в изолятор.
— Жалко. Подержал бы я вас еще дня три, все бы нам рассказали, — расстраивается подполковник Страх.
Тем же вечером в корпункт нашего бюро явились пятеро сотрудников КГБ. Чекисты перебрали бумаги, осмотрели шкафы, тумбочки, антресоли. К 23.00 обыск был закончен, протокол об изъятии вещей составлен. Добыча оказалось небогатой: общегражданский паспорт на имя Павла Шеремета, наши аккредитационные карточки, тексты некоторых видеосюжетов, и копия запроса на имя председателя Госкомитета погранвойск А.Павловского. Чекисты вели себя подчеркнуто нейтрально. Заявляли, что не знают о том, что с арестованными журналистами и где они сейчас. Один все кручинился, что сорвали его с праздника, послали на обыск прямо из-за стола. То же самое повторяли и те, кто проводил обыск на наших квартирах. Ничего важного, правда, не обнаружили и там.
Вспоминает Людмила Станиславовна Шеремет, моя мама:
— Видимо, КГБ уже следил за квартирой Павла. Только мы вошли в нее, как раздался звонок. Открываем дверь, а там «трое в гражданском». Мы, говорят, следователи из КГБ, нам надо провести обыск в квартире, где проживает Павел Шеремет. «А ордер у вас есть?» Показывают ордер. «А почему нет санкции прокурора на обыск?» Начинают что-то мямлить:«Вы знаете, сегодня воскресенье, прокурора на работе нет. Но по закону можно проводить обыск с уведомлением прокурора потом, это предусмотрено уголовным кодексом». Мы их впустили, потому что прятать нам было нечего. Правда, потом адвокаты объяснили, что следователи нас обманули, и мы могли их не впускать
. — Покажите нам рабочие записи Павла, блокноты, кассеты мы быстро посмотрим и уйдем», — говорят.
Часа четыре ходили по квартире, все перевернули. Было видно, надо было хоть что-то забрать. Просмотрели все видеокассеты, на одной был нашумевший фильм Юрия Хащеватского про Лукашенко «Обыкновенный президент». Забирают. «Зачем?»— спрашиваем. «Вы же понимаете, что это мы не можем ни взять». Взяли блокнот, с записями пятилетней давности, дискеты времен учебы в институте.
Тут им по рации передают: «Главное — найти карты».
Какие еще карты? Оказывается,понадобились карты Беларуси или Литвы. Вдруг один из рывшихся в шкафу завопил: «Понятые, внимание! Карта!» Достает ее и внимательно рассматривает. «Товарищ, — говорю, — успокойтесь, это же карта Брюсселя!» Наконец, начались «Новости» на ОРТ и мы узнали, что произошло на самом деле. Стали выпроваживать «гостей»: «Идите, нам надо внучку спать укладывать». А Лиза веселая ходила. Ей исполнился всего годик и она была рада видеть столько людей в доме. Ходила за следователями и все дудела им на дудочке.
Примерно так же прошли обыски в квартирах Димы Завадского и Славы Овчинникова.
28 июля.
В 3 часа ночи нас на разных машинах отвезли в Гродно, в изолятор временного содержания Ленинского РОВДа. Там, как оказалось, нас уже ждали и встретили сурово, но вежливо. Один из сержантов сообщил, что в каждом выпуске новостей российских телеканалов передают сообщения о нашем аресте. Стало как-то полегче.
Опять личный досмотр. В камеру разрешили взять только сигареты, а вот зажигалку — нет, не положено. Камера в ИВС чуть побольше собачей конуры — полтора метра на два с половиной. Дверь обита железом, открывается только для небольшого прохода. В ней, на уровне 1,5 метра от пола, сделано маленькое окошко-«кормушка» и врезан «глазок». Первые дни после ареста проходят именно в таких изоляторах и это самое тяжелое время. Именно в первые дни, рассчитывая на стресс, следствие давит на человека, морально и физически. Именно во время содержания в ИВС следователи выбивают показания и ломают людей. Именно в первые дни получают показания, которые лягут в основу обвинения. Если человеку хватит сил продержаться 3-7-10 дней до перевода в следственный изолятор либо следственную тюрьму, то шансы выйти с минимальными потерями заметно возрастают.
Укладываюсь. Минут через десять начинает неметь рука, затем — нога, потом вся правая часть тела. Переворачиваюсь на другой бок — все повторяется. При этом бьет дрожь то ли от холода, то ли от нервов. Чтобы создать минимум комфорта, снимаю рубашку, сворачиваю и подкладываю под голову. Из «толчка» идет страшная вонь — небольшая труба от канализации специально выведена наружу, и камера просто заполнена зловонием. Заткнуть трубу нечем, разве только пачкой из-под сигарет. Но надо заставить себя заснуть, забыться... Часы отобрали при личном досмотре, поэтому приходится по внутреннему распорядку изолятора.
День начинается с уборки камеры. В полдень обход изолятора совершает начальник. Как ни странно, майор оказался внимателен и вежлив.
— Какие-то проблемы?
— Нечем прикурить.
— Ну, я всегда на обход беру спички и сигареты. Майор отсыпал спичек и оторвал кусочек серы от коробка.
— Может у вас газеты есть? У меня в сумке книга, можно ее получить?
— Книгу мы вам дадим, но с газетами напряженка. Как себя чувствуете, жалоб на условия нет? — интересуется майор.
— Холодно.
— Ничего, держитесь. Что-нибудь придумаем, — посочувствовал майор Саливончик.
Книгу мне вернули, принесли и газеты, правда, милицейские. О том, что в понедельник появились первые протесты по поводу ареста группы ОРТ, в них ничего не было. Между тем, арест журналистов ОРТ получил широкий резонанс.
Департамент печати и информации российского МИД сделал специальное заявление и выразил надежду на разумное разрешение конфликта. На следующий же день белорусского посола в Москве пригласили в Министерство иностранных дел России и попросили прояснить ситуацию. 70 белорусских журналистов подписали обращение Белорусской ассоциации журналистов в защиту сотрудников ОРТ и направили его белорусским и российским властям, в ООН, структуры Европейского союза, Международный хельсинкский комитет: «Мы требуем немедленного освобождения Павла Шеремета, Дмитрия Завадского и Ярослава Овчинникова. Мы требуем открытого и справедливого расследования преступлений против свободы слова в Беларуси. Происшедшее с Павлом Шереметом — не только расправа с неугодным журналистом, но еще и попытка запугать нас, заставить замолчать. Мы обращаемся ко всем, для кого свобода слова не пустой звук. Павлу Шеремету, Дмитрию Завадскому и Ярославу Овчинникову нужна ваша помощь!».
«Международная амнистия» объявила арестованных сотрудников ОРТ узниками совести. Это был первый за последние десять лет случай, когда узниками совести объявлялись граждане бывшего Советского Союза. Но, сидя в ИВС, ничего этого я, понятно, не знал.
… Примерно в 17.00 в изолятор привозят еду. Это нельзя назвать ни обедом, ни ужином, поскольку кормят один раз в сутки. (Правда, с нашим «подселением» по утрам стали давать чай). Кормежка в ИВС — это последнее прощание с волей: сюда еду привозят из прикрепленной столовой или кафе, поэтому пища здесь — еще не тюремная баланда. Нормальный общепитовский борщ, потом в ту же миску — второе с мясом, затем кружка чая и полбуханки хорошего хлеба. Таков суточный рацион. Воду в старых пластиковых бутылках в камеру приносят надзиратели.
Неожиданно выдергивают на допрос. Дела о нарушении границы еще со времен СССР ведет КГБ, а потому конвой тоже«гэбэшный». За мной пришли двое молодых парней. Блондин с электрошокером, надевая наручники, осведомился:
— Знаешь, что у меня в руках? Это — электрошокер. Я надеюсь, что применить не придется.
— Я тоже...
На конвой и надзирателей лучше внимания не обращать. На эту работу обычно набирают молодых, которые, чувствуя собственную неполноценность, стараются самоутвердиться за счет унижения других. Например, этот блондин по имени Игорь — обычная «шестерка», но вел себя, словно следователь по особо важным делам. Тратить на таких силы не стоит: на вашу судьбу этот конвойный никак не повлияет, но будет мелко мстить и пакостить (например, сильно зажмет «браслеты» на руках). Каждый раз перед выездом из тюрьмы Игорь предупреждал, что если при выходе из машины я крикну что-нибудь друзьям, родным или журналистам, то он применит электрошок. Но я все равно перекрикивался. Конвойный бесился и пакостил: передадут адвокаты на допросе пачку сигарет, а он доложит дежурному и сигареты заберут.
По статистике, около 70% сегодняшних сотрудников Комитета — это люди, проработавшие в системе менее пяти лет. Мне попался совсем молодой следователь с однолетним стажем. Звали его Борис Николаевич, фамилия — Рагимов. Худой, сутулый и лопоухий Рагимов производил впечатление интеллигентного и мягкого человека.
— Рад с вами познакомиться, Павел Григорьевич, а то раньше только по телевизору видел.
— Лучше бы по другому поводу...
Первая встреча с Рагимовым — это как-бы и не допрос. Следователь просто хотел познакомиться. Тем более, что мой адвокат Гарри Погоняйло должен был приехать в Гродно только через два дня. Познакомились. Никто никому толком ничего не сказал. На все мои вопросы о дальнейшей судьбе сотрудников ОРТ Рагимов отвечал уклончиво, переводя стрелки на прокурора по Гродненской области. Но в конце беседы успокоил: «Не волнуйтесь, есть все основания отпустить всех троих под подписку о невыезд». На этом наше первое общение со следователем и завершилось.
29 июля.
С утра — маленькая радость: перевели на первый этаж, в камеру, где сидят еще двое. Передвигаться теперь уже почти невозможно, зато за разговорами о жизни время летит быстрее. В камере оказались совсем молодой парень Андрей и мужик лет сорока — Саша. Андрей попался, когда по-пьяному делу вытащил магнитолу из машины, Саша отсиживал пятнадцать суток за драку с милиционерами. Днем какая-то женщина принесла мне, Диме и Славе три передачи: порезанные колбасу, сыр, хлеб, немного шоколадных конфет, мыло, зубную щетку, пасту и даже полотенце. Эту женщину никто из нас не знал, не увидели мы ее и после освобождения. Но всегда найдутся люди, которые помогут. Тот же майор Саливончик — все, что нам принесли, распорядился передать в камеры, хотя зубную пасту в железном тюбике иметь при себе запрещено.
— В этом дезодоранте, ты можешь проделать дырочку и сделать бомбочку, — объяснял мне при личном обыске сержант. — Этим тюбиком ты можешь вскрыть себе вены, а эту пилку для ногтей — воткнуть мне в горло...
…В бюро ОРТ вновь явились сотрудники КГБ. На этот раз «специалисты» пришли просмотреть все видеокассеты, чтобы изъять те, которые в той или иной степени были связаны со съемками в пограничной зоне. Более-менее «крамольных» набралось немного — всего три. Ничего важного для следствия чекисты, тем не менее, не обнаружили. Однако, признаюсь: несколько видеозаписей, хранившихся в бюро, спасло просто чудо. На одной из них — кадры, которые должны были стать основой расследования о контрабанде алкоголя через Беларусь. Сотруднику бюро удалось уничтожить запись прямо во время обыска. Ведь если бы власти узнали о том, что, что мы имеем видеодоказательства схем контрабанды, нас просто бы «удушманили» в тюрьме.