Страница:
В ту последнюю ночь в Югославии, когда меня отправили обратно к границе, я встретился с человеком, чей близкий друг жил в Софии. "Петрова считают святым, - сказал он мне, - хотите повидаться с ним?"
Конечно, я с радостью согласился. Я запомнил адрес Петрова и не стал записывать его на случай, если возникнут неприятности с властями. Теперь я стоял на горе, разглядывая с высоты Софию, и думал о том, как человек, которого я видел последним в Югославии, стал орудием Божьим, чтобы обеспечить мне первый контакт в другой стране.
София представляла собой прекрасное зрелище. Она лежала у моих ног, окруженная горами, и круглые купола ее православных церквей сияли в лучах предзакатного солнца. Но каким образом я смогу найти в этом огромном городе улицу, на которой жил Петров? Мой югославский друг предупредил меня, что если я, иностранец, буду расспрашивать о нем людей, то это может ему повредить. Поэтому, поселившись в гостинице, первым делом я попросил карту города.
"Простите, сэр, но все карты кончились. Попробуйте посмотреть в книжном магазине за углом".
Но и в магазине их не оказалось. Я вернулся в гостиницу и попросил служащего найти какую-нибудь карту. Он подозрительно посмотрел на меня.
"А зачет вам карта? - спросил он. - Иностранцам нельзя ходить где попало".
"О, - ответил я, - просто чтобы не заблудиться. Я хочу ориентироваться в городе, потому что не говорю по-болгарски".
Служащий, казалось, был удовлетворен. "Все, что у нас есть, - ответил он, - вот эта маленькая карта". У него на столе под стеклом лежал нарисованный от руки план улиц. Но этот план никак не мог помочь мне: там были перечислены названия главных бульваров. Но когда я наклонился над картой, просто в ответ на его любезность, я увидел поразительную вещь. Картограф действительно указал только главные проспекты, но с одним очень важным исключением. Там была одна крошечная улочка, всего в нескольких кварталах отсюда, и ее название было дано на карте. Это была та самая улица, которую я искал! На плане не было ни одной другой маленькой улицы, чье название было бы упомянуто. Я опять испытал изумительное чувство, что эта поездка была давным-давно предопределена Господом. Ранним утром следующего дня я покинул гостиницу и сразу направился на улицу, где жил Петров. Я нашел ее без труда именно там, где указывала карта. Теперь нужно было только отыскать номер его дома. Когда я шел по улице, с противоположной стороны навстречу мне приближался человек. Мы столкнулись с ним лицом к лицу как раз тогда, когда я подошел к дому, который искал. Это был большой двухквартирный дом. Я повернул к подъезду, и незнакомец тоже! Когда мы были уже у самых дверей, я на секунду взглянул в лицо этому человеку. И в то же мгновение произошло одно из обычных чудес христианской жизни: наши души узнали друг друга. Не говоря ни слова, мы бок о бок поднялись по лестнице. В этом доме жили и другие семьи: если я ошибся, будет очень неловко. Незнакомец дошел до своей квартиры, достал ключ и открыл дверь. Не колеблясь ни секунды, я вошел, и он тут же закрыл за мной. Мы стояли в темноте, глядя друг на друга.
"Я Андрей из Голландии", - сказал я по-английски.
"А я, - ответил он, - Петров".
Петров и его жена жили в одной-единственной комнате. Им было за шестьдесят пять, и государственные пенсии они тратили на оплату своей комнаты, покупку еды и иногда одежды. Первые несколько минут мы втроем провели на коленях, благодаря Бога за то, что Он свел нас вместе таким чудесным образом, так что мы не потеряли напрасно времени и почти не рисковали.
Затем мы стали разговаривать. "Я слышал, - сказал я, - что в Болгарии и Румынии отчаянно нуждаются в Библиях. Это правда?"
В ответ Петров повел меня к своему письменному столу. На нем стояла древнгя пишущая машинка, в которую был заправлен лист, а рядом лежала Библия, открытая на Книге Исход.
"Три недели назад мне исключительно повезло, - сказал Петров, - мне удалось найти вот эту Библию". Он показал мне другой том на маленьком обеденном столе. "Я заплатил за нее совсем немного. Всего месячную пенсию. Ее продали так дешево, потому что из нее вырезаны Книги Бытие, Исход, Откровение и..."
"Но почему?" - перебил я.
"Кто знает? Может, чтобы продать. Или сделать сигареты из тонкой бумаги".
"В любом случае, - продолжал Петров, - мне здорово повезло, что я нашел ее и что у меня были деньги на эту покупку. Теперь мне нужно восполнить недостающие книги, перепечатав их из моей собственной Библии, - и у меня будет еще один экземпляр полного Писания! За четыре недели я закончу эту работу!"
"И что вы сделаете со второй Библией?"
"О, отдам кому-нибудь".
"Маленькой церкви в Пловдиве, - сказала его жена, - там совсем нет Библий".
Я не был уверен, что понял правильно. Нет Библий во всей церкви?
"Да, - ответил Петров, - в нашей стране таких церквей много. То же самое в Румынии и в России. В прежние времена Библии были только у священников, а простые люди не могли их читать. Но со времени установления советской власти купить их просто невозможно. Не каждому так везет, как повезло мне".
Мое волнение возросло до предела. Я не мог дождаться момента, когда можно будет показать Петрову сокровище, которое лежало в моей машине.
В ту ночь я подъехал к его квартире, осмотрелся на улице, чтобы убедиться, что она пуста, и занес к нему домой первую из многих и многих коробок с Библиями, которые я привезу этому человеку за долгие годы. Петров с женой наблюдали, как я ставил коробку на стол, и глаза их были полны искреннего любопытства.
"Что это?" - спросил Петров.
Я поднял крышку и вытащил две Библии, положив одну книгу в задрожавшие руки Петрова, а другую отдав его жене.
"А а в коробке?" - спросил Петров.
"Тоже Библии. И еще больше в машине".
Петров закрыл глаза. Его губы беззвучно шевелились. Он пытался сдержаться, но из-под прикрытых век выкатились две слезинки и упали на книгу, которую он держал в руках.
Мы с Петровым сразу же отправились в долгую поездку по Болгарии, доставляя Библии тем церквам, которые, как он знал, особенно в них нуждались. "Знаете, почему правительство запрещает распространение Библий? - спросил Петров, когда мы ехали по прекрасной сельской местности, засаженной розами, которые выращивались для парфюмерной промышленности. - Потому что текст Библии издается с сохранением старой орфографии. Этим они сдерживают прогресс в области образования, считает правительство. Привязывают людей к древнему написанию и произношению".
Видимая Церковь в Болгарии, объяснил он, была очищена от всех элементов, не согласных с новым режимом. Болгарская православная церковь государственная церковь страны - теперь стала в той или иной степени орудием правительства. Нынешний патриарх хвалил режим во всех своих выступлениях, прославляя Народную Республику Болгарию столько же, сколько и Царство Божие.
"Теперь у нас имеются фактически две церкви, - сказал Петров, марионеточная церковь, которая послушно вторит государству, и подпольная церковь. Вы увидите одну из подпольных церквей сегодня вечером".
Это было мое первое богослужение в Болгарии. Мы, двенадцать человек, потратили более часа, чтобы собраться вместе, потому что нам пришлось идти не всем сразу, а по одному или по двое, чтобы никто не заподозрил, что здесь собирается группа.
Нам надо было выходить в половине восьмого. Мы прошли мимо нужного нам дома, случайно вместе оказались внутри, случайно вместе остановились на третьем этаже, быстро огляделись по сторонам и вошли в дверь без стука. Я сразу же вспомнил воскресные дни в Витте, когда все жители устремлялись в церковь.
Когда мы пришли, там уже было восемь человек, и еще двое подошли без пятнадцати и без пяти восемь. В комнате было очень темно. С потолка свисала одна тусклая лампочка, а окна были наглухо закрыты тяжелыми портьерами, чтобы с улицы ничего не было видно. Я подумал, может быть, эти люди слишком бедны, чтобы позволить себе ставни. Никто не разговаривал. Каждый вновь прибывший занимал свое место за столом, склонял голову и тихо молился за безопасность собрания. Ровно в восемь часов Петров встал и заговорил тихим голосом, переводя для меня свои слова.
"Мы сегодня особо благословлены, к нам приехал с визитом брат из Голландии, - прошептал Петров. - Я попрошу его поделиться с вами посланием от Господа".
Петров сел, а я стал ждать пения гимна и только потом понял, что в этой подпольной церкви пение было невозможно. Я говорил минут двадцать, а затем кивнул Петрову. Он вскочил и дрожащими от волнения руками развернул пакет, который принес с собой, и вытащил оттуда Библию!
Забыв об осторожности, люди радостно восклицали, но затем притихли и прикрыли рты. Мужчины крепко, по-медвежьи, обнимали нас, а женщины прижимались лбом к плечу. Люди передавали Библию из рук в руки, нежно открывая и закрывая ее снова и снова.
Один человек на этом собрании особенно заинтриговал меня. Мы пробыли вместе столько, сколько было возможно, и затем расстались. Мы уходили по одному и по двое через определенные интервалы времени в течение часа. Последним с колен встал гигант с бородой как у патриарха, квадратным загорелым лицом и самыми добрыми, самыми простодушными голубыми глазами, какие я когда-либо видел. Это, сказал мне Петров, Авраам.
На собрании Авраам говорил мало, но в этом старике была такая детская невинность и чистота, которая ощущалась в нем без слов. Как и Петров, он был в преклонном возрасте и уже не работал. Поэтому в течение нескольких лет они оба искали церкви, в которых было по две Библии, чтобы выпросить или купить одну и отдать ее той церкви, в которой не было ни одной.
Петров рассказал, что Авраам жил в палатке в Родопских горах. У него была пенсия от государства, равнявшаяся пяти долларам в неделю, и они с женой жили на эти деньги. Когда-то у него была земля, но он лишился ее из-за "подрывной" деятельности.
"Вам нужно будет навестить его, - сказал Петров, - тогда вы увидите, чем человек может пожертвовать во имя Бога". Он сказал, что большую часть года Авраам с женой питается дикими ягодами и фруктами и совсем немного - хлебом.
Петров назвал старика Авраамом - победителем исполинов, потому что тот всегда искал своего "Голиафа", какого-нибудь
высокопоставленного члена партии или армейского чина, и начинал свидетельствовать ему. "Авраам всегда ищет нового Голиафа, - сказал Петров. Он находит его, и затем начинается борьба. Очень часто Голиаф одерживает верх и Авраам заканчивает свой поединок тюрьмой. Но во многих случаях побеждает Авраам, и тогда в Христову Церковь приходит новая душа".
Прежде чем он ушел, я сходил к машине и принес Аврааму - победителю исполинов оставшиеся Библии на болгарском языке. Он знает, что с ними делать.
Авраам держал Библии так, как держат младенцев. Он не благодарил меня, но то, что он сказал, запало мне в душу. Его голубые глаза впились в меня, когда Петров переводил мне его слова.
"Линия фронта длинная, брат. Здесь мы отступаем, а там продвигаемся вперед. Сегодня, Андрей из Голландии, мы сделали рывок вперед".
Все время, что я был в Болгарии, я посещал крошечные, незарегистрированные подпольные церкви. "Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти..." - это повеление не переставало преследовать меня по ночам. Какие они были храбрые, этот остаток Церкви, насколько они не думали о себе и насколько были одиноки. В моей памяти особенно запечатлелись три служителя, с которыми я познакомился за эти недели, - Константин, Армин и Васил.
Константин просидел в тюрьме полтора года за крещение обращенных, которым не было двадцати одного года. Его только что освободили. Константин сказал, что в ночь после освобождения он тайно крестил двадцать семь подростков в реке за городом.
Армин знал, что в его церкви на Рождество были наблюдатели из полиции, поэтому он старался никак не нарушать запрета о
евангелизации детей. Он обращался только ко взрослым, желая держаться подальше от политики. Но в какой-то момент он посмотрел на детей, сидевших под рождественской елкой, и спросил: "Вы знаете, почему мы делаем друг другу подарки в это время года? Потому что это символизирует самый великий Дар". За эти два предложения его вызвали в суд и запретили служить в церкви.
Васил был известен тем, что сотрудничал с тайной полицией. Однажды в воскресенье Петров повел меня на его собрание, чтобы я мог увидеть марионеточную церковь в действии. Со времени войны количество прихожан постоянно уменьшалось. Васил жаловался нам на это перед служением, когда вдруг, не менГя выражения своего лица, сказал мне: "Хотите провести здесь собрание сегодня вечером?"
Я не поверил своим ушам. Васил прекрасно знал, что проповедникам без разрешения нельзя проводить собрания. Что с ним случилось?
"Я буду молиться об этом", - сказал я.
И все время службы я пылко молился. А может быть, это ловушка? А вдруг он придумал это вместе с полицией, чтобы выдворить меня из страны? И все же, насколько я понял, я получил совершенно ясный ответ, который буквально звенел во мне: "Иди!"
Перед окончанием собрания Васил объявил горстке присутствовавших людей, что брат из Голландии вечером проведет специальное служение. Он предложил прихожанам привести своих друзей.
В тот вечер мы все удивились, когда увидели, что в церкви собралось около двухсот человек. Собрание было чудесным. В конце, когда я произнес призыв к покаянию, вперед вышли десятки человек.
Тогда Васил снова удивил меня, сообщив, что этим вечером мы проведем еще одно собрание. Я радовался, как и Петров. Но мы не могли понять, что произошло с этим человеком, у которого была репутация марионетки.
В тот вечер церковь была забита до отказа. Все чувствовали присутствие Святого Духа. Десятки людей выразили желание последовать за Христом, несмотря на цену. И опять Васил пригласил всех прийти на следующий день.
В понедельник вечером в церкви собралось столько народу, что люди стояли в проходах. Но на этот раз Васил заметил среди прихожан нескольких друзей из тайной полиции. Мы провели собрание, но не стали вызывать людей вперед. Мы даже не стали просить их поднять руки, так как боялись, что их имена будут сразу записаны.
После собрания мы с Петровым и Василом собрались вместе и стали думать, что делать дальше. Было очевидно, что больше собраний проводить нельзя. Но что будет с Василом? Будет ли он наказан? Мне было ясно, что сам он не понимал своего поведения. Но что теперь произойдет? Что сделает полиция?
Со временем стало ясно, почему Христос прикоснулся Святым Духом именно к Василу, а не к другому пастору. Потому что полиция вообще не стала ничего предпринимать. Ни в отношении меня, ни против Петрова и Васила. Васил был одним из наиболее ценных сотрудников полиции. Они решили, что то, что он делал, имело под собой какие-то основания. Вряд ли они могли его в чем-то заподозрить. Возможно, они подумали, что пламя угаснет само собой с отъездом голландского евангелиста.
Но и после моего отъезда это пламя не угасло. Та церковь, которую раньше периодически посещало около пятидесяти человек, стала живым приходом почти в четыреста прихожан. Наконец, правительство попыталось затушить огонь. В ту осень Васил поехал в Швейцарию на операцию, которую долго откладывал, но когда он попытался вернуться на родину, его не пустили. На его место был выбран новый, "более надежный" священник, и за три года работы он успешно затушил это пламя, так что количество прихожан вернулось к изначальной цифре в пятьдесят человек. Но триста новообращенных покинули Стару Загору и рассыпались по всему Балканскому полуострову, как когда-то Иерусалимская церковь, и везде, где они появлялись, возгорались новые духовные очаги.
Конечно, тогда мы никак не могли предвидеть все последствия. Но с самого начала мы с Петровым поняли одно: никогда нельзя ни одну церковь называть марионеточной - ибо неважно, насколько она мертва, неважно, насколько раболепно она ведет себя по отношению к безбожным властям. Она называется Божьим именем, и на ней лежит рука Божья, и в любой момент Он может стряхнуть с нее все наносное очистительным дуновением Святого Духа.
До моего отъезда из Болгарии мы с Петровым съездили в Родопские горы в надежде найти Авраама. Мы не имели представления, где искать его палатку, мы знали только название деревеньки, рядом с которой он жил. Дорога внезапно кончилась у этой самой деревни, откуда уже не было никакого пути, и нам пришлось выйти. Мы стояли в нерешительности рядом с артезианским колодцем. Прямо над нами до самого горизонта тянулся лес. Где искать Авраама в этих необозримых просторах?
Очередь у колодца смотрела на нас с любопытством. Первый человек, пивший воду, выпрямился и повернулся к нам лицом. Это был сам Авраам!
При виде нас его голубые глаза засияли, как лазурное небо в ясный полдень. В следующую секунду я очутился в мокрых объятиях этого огромного человека, а ледяная вода с его бороды окатила меня с головы до ног. Авраам был поражен больше нас этой неожиданной встречей, потому что, по его словам, он приходил в деревню только раз в четыре дня, чтобы купить хлеба. Он подхватил шесть плоских лепешек с каменной стены рядом с колодцем и повел нас в горы.
Снова и снова мы с Петровым просили этого 75-летнего старика остановиться, чтобы отдышаться. Он вернулся только неделю назад, рассказывал он нам, из поездки, во время которой распространял Библии, привезенные мной. Он очень подробно описал, как люди принимали их, и задыхающийся Петров обещал пересказать мне его рассказ, как только мы доберемся до места.
Нам понадобилось два часа, включая наши остановки, чтобы дойти до скалистой кромки, позади которой высилась стена согнутых ветром сосен. Мы стояли перед палаткой из козьих шкур, где жил Авраам. Здесь он был еще более похож на библейского патриарха. Он пригласил нас в свое жилище. Из палатки на минутку вышла его жена, которая выглядела так, словно в их горное уединенное жилище гости наведывались каждый день. Она была настолько крошечной, насколько большим был ее муж. Стройная, прямая, маленькая женщина с кожей словно высохший пергамент. И только глаза были живыми, голубыми, детскими и доверчивыми. Я смотрел на эту женщину, которая когда-то жила в доме с дорогими коврами, мебелью, тонким бельем и, вероятно, слугами, потому что родители ее были очень обеспеченными людьми, и подумал, что никогда в жизни не видел более довольного лица. Она угостила нас ягодами, похожими на крошечную синюю ежевику, и диким медом. Мы поели совсем чуть-чуть, потому что не знали, много ли у них запасов, и очень скоро засобирались обратно, так как не хотели спускаться с гор ночью. Визит был короткий, как быстрый взгляд, но в эти мгновеншя родилась дружба, которая стала оплотом моей жизни. Поездка в Болгарию воодушевила меня и наполнила глубокой любовью. Но в то же время оставила в душе горький осадок. Как раз когда я уезжал в Румынию, несколько людей, которые были на тех собраниях в церкви Васила, пришли попросить меня провести такую же кампанию в их городе.
"Мы ждали этого долгие годы, - молили они, - нам безразличны последствия. Мы хотим лишь исполнять волю Божью".
И мне пришлось смотреть в эти дорогие любящие лица и дать отрицательный ответ. Увы, я был один. Я не мог идти с ними и
одновременно двигаться в том направлении, куда, как я чувствовал, звал меня Святой Дух.
"Мне бы хотелось быть десятью людьми, - сказал я им, - я был бы рад разделиться на десятки частей, чтобы ответить на каждый зов. Когда-нибудь я найду способ, как это сделать".
Глава 15
Теплица в саду
Мне понадобилось четыре часа, чтобы пересечь румынскую границу. Когда я подъехал к контрольному пункту на другой стороне Дуная, я сказал себе: "Ну, мне повезло. Всего полдесятка машин. Это быстро".
Когда прошло сорок минут, а первую машину все еще проверяли, я подумал: "Бедный парень, видимо, что-то не так, раз его так долго держат". Но когда наконец эта машина уехала, а проверка следующей опять растянулась на полчаса, я начал беспокоиться. Буквально все, что везла эта семья, было разложено на земле. И все автомобили в ряду досматривались таким образом. Четвертая проверка затянулась на час. Таможенники увели водителя в здание и, пока он был там, сняли покрышки с колес, разобрали мотор и отодвинули сиденья.
"Дорогой Господь, - взмолился я, когда передо мной осталась всего лишь одна машина, - что мне делать? Любая серьезная проверка сразу выявит румынские Библии".
"Господь, - сказал я, - я знаю, что никакие мои уловки не помогут мне перейти границу. Я осмеливаюсь просить у Тебя чуда. Позволь мне вытащить несколько Библий и оставить их на видном месте. Тогда, Господь, я не смогу полагаться на свою изобретательность и полностью доверюсь Тебе".
Пока последнГя машина проходила тщательную проверку, я достал несколько Библий из укромных мест и положил их на сиденье рядом с собой.
Наступила моя очередь. Я подъехал к офицеру, стоявшему слева у дороги, вручил ему свои документы и собрался выйти. Но он уперся в дверь моей машины коленом, так что я вынужден был остаться внутри. Он посмотрел на мою фотографию в паспорте, написал что-то, сунул мне документы под нос и резко махнул рукой, разрешая ехать.
Все это длилось меньше тридцати секунд. Я завел мотор и двинул машину. Может быть, мне нужно отъехать в сторону, где они будут разбирать мой автомобиль на части? Или жеs конечно, нетs я проехал вперед, готовый затормозить в любой момент. Но ничего не произошло. Я посмотрел в зеркало заднего обзора. Таможенник подзывал следующую машину для проверки, жестом приказывая водителю выйти. Я проехал еще несколько ярдов. Таможенник открывал капот машины. Но тогда я был уже достаточно далеко, чтобы сомневаться в том, что все позади. Мое сердце бешено колотилось. Не от волнений, связанных с пересечением границы, но от того, что мельком увидел Бога за работой.
Когда я собирался в эту поездку, Болгария и Румыния в моем представлении мало чем отличались друг от друга. Но теперь, конечно, я знаю, что это совершенно разные страны. Румыния среди государств, находящихся за Железным занавесом, была известна как "теплица атеизма". Она служила для России своего рода лабораторией, где ставились антирелигиозные эксперименты. Жесткий контроль государства над церковью, экономическое давление на верующих, стремление посеять недоверие среди религиозных лидеров, конфискация имущества, ограничение числа богослужений, запрет на евангелизацию. Меня предупредили о том, с чем я могу столкнуться в Румынии. Едва переехав границу, я почувствовал ужесточение полицейского контроля. Казалось, в каждой деревне находится отделение полиции. Люди в форме останавливали каждого крестьянина, который въезжал в деревушку на велосипеде. Куда едет? С какой целью? Даже мне, туристу, путешествующему с "твердой валютой", приходилось отмечаться во всех городах, где я бывал, и ставить дату, когда я должен появиться на следующем контрольном пункте. Я убедился, насколько реальным был этот контроль, когда прибыл в очаровательный маленький городок в пятидесяти милях от Клужа и решил, поскольку было уже поздно, провести ночь там. Местные власти удивились моему намерению.
"Но, сэр, - сказали мне, посмотрев на мою карту туриста, - вам нужно к вечеру быть в Клуже. Вы еще успеете, если поторопитесь". Не желая иметь неприятностей из-за такой мелочи, я сделал, как мне было велено. Я поторопился и приехал Клуж как раз в тот момент, когда ресторан при гостинице закрывался. Мой стол был накрыт, на нем стояло дежурное блюдо, и из стакана в центре торчал маленький голландский флаг.
Однако внутри города я мог ездить свободно. Был воскресный день. В это яркое солнечное утро я проснулся рано, желая встретиться с христианами этой земли, подобной прекрасному саду. Администратор гостиницы посмотрел на меня с сомнением, когда я спросил о церкви. "Видите ли, у нас их немного, - сказал он, - кроме того, вы не говорите на нашем языке".
"Но разве вы не знаете? - ответил я. - Все христиане общаются на одном языке".
"Да? Что это за язык?"
"Он называется "агапе"".
"Агапе? Никогда не слышал о таком".
"Жаль, это самый прекрасный язык в мире. И все же, как мне пройти в церковь?"
Если главным оружием против церкви в Болгарии было требование обязательной регистрации, то в Румынии это была так называемая Консолидация. Объединение деноминаций, объединение церковного имущества, объединение времени богослужений. Если в церкви во время службы скамейки были пустыми, тогда этот приход объединяли с другим по соседству, а оставшуюся собственность государство забирало себе. В теории это выглядело разумно и даже казалось выгодным для Церкви: один большой, объединенный приход вместо нескольких маленьких, самостоятельно борющихся за выживание. Но на практике многие прихожане закрытых таким образом церквей вообще прекращали посещать собрания. Большая часть из них была крестьянами, привязанными к своему прежнему храму, и походы в другую деревню были для них крайне затруднительны.
Конечно, я с радостью согласился. Я запомнил адрес Петрова и не стал записывать его на случай, если возникнут неприятности с властями. Теперь я стоял на горе, разглядывая с высоты Софию, и думал о том, как человек, которого я видел последним в Югославии, стал орудием Божьим, чтобы обеспечить мне первый контакт в другой стране.
София представляла собой прекрасное зрелище. Она лежала у моих ног, окруженная горами, и круглые купола ее православных церквей сияли в лучах предзакатного солнца. Но каким образом я смогу найти в этом огромном городе улицу, на которой жил Петров? Мой югославский друг предупредил меня, что если я, иностранец, буду расспрашивать о нем людей, то это может ему повредить. Поэтому, поселившись в гостинице, первым делом я попросил карту города.
"Простите, сэр, но все карты кончились. Попробуйте посмотреть в книжном магазине за углом".
Но и в магазине их не оказалось. Я вернулся в гостиницу и попросил служащего найти какую-нибудь карту. Он подозрительно посмотрел на меня.
"А зачет вам карта? - спросил он. - Иностранцам нельзя ходить где попало".
"О, - ответил я, - просто чтобы не заблудиться. Я хочу ориентироваться в городе, потому что не говорю по-болгарски".
Служащий, казалось, был удовлетворен. "Все, что у нас есть, - ответил он, - вот эта маленькая карта". У него на столе под стеклом лежал нарисованный от руки план улиц. Но этот план никак не мог помочь мне: там были перечислены названия главных бульваров. Но когда я наклонился над картой, просто в ответ на его любезность, я увидел поразительную вещь. Картограф действительно указал только главные проспекты, но с одним очень важным исключением. Там была одна крошечная улочка, всего в нескольких кварталах отсюда, и ее название было дано на карте. Это была та самая улица, которую я искал! На плане не было ни одной другой маленькой улицы, чье название было бы упомянуто. Я опять испытал изумительное чувство, что эта поездка была давным-давно предопределена Господом. Ранним утром следующего дня я покинул гостиницу и сразу направился на улицу, где жил Петров. Я нашел ее без труда именно там, где указывала карта. Теперь нужно было только отыскать номер его дома. Когда я шел по улице, с противоположной стороны навстречу мне приближался человек. Мы столкнулись с ним лицом к лицу как раз тогда, когда я подошел к дому, который искал. Это был большой двухквартирный дом. Я повернул к подъезду, и незнакомец тоже! Когда мы были уже у самых дверей, я на секунду взглянул в лицо этому человеку. И в то же мгновение произошло одно из обычных чудес христианской жизни: наши души узнали друг друга. Не говоря ни слова, мы бок о бок поднялись по лестнице. В этом доме жили и другие семьи: если я ошибся, будет очень неловко. Незнакомец дошел до своей квартиры, достал ключ и открыл дверь. Не колеблясь ни секунды, я вошел, и он тут же закрыл за мной. Мы стояли в темноте, глядя друг на друга.
"Я Андрей из Голландии", - сказал я по-английски.
"А я, - ответил он, - Петров".
Петров и его жена жили в одной-единственной комнате. Им было за шестьдесят пять, и государственные пенсии они тратили на оплату своей комнаты, покупку еды и иногда одежды. Первые несколько минут мы втроем провели на коленях, благодаря Бога за то, что Он свел нас вместе таким чудесным образом, так что мы не потеряли напрасно времени и почти не рисковали.
Затем мы стали разговаривать. "Я слышал, - сказал я, - что в Болгарии и Румынии отчаянно нуждаются в Библиях. Это правда?"
В ответ Петров повел меня к своему письменному столу. На нем стояла древнгя пишущая машинка, в которую был заправлен лист, а рядом лежала Библия, открытая на Книге Исход.
"Три недели назад мне исключительно повезло, - сказал Петров, - мне удалось найти вот эту Библию". Он показал мне другой том на маленьком обеденном столе. "Я заплатил за нее совсем немного. Всего месячную пенсию. Ее продали так дешево, потому что из нее вырезаны Книги Бытие, Исход, Откровение и..."
"Но почему?" - перебил я.
"Кто знает? Может, чтобы продать. Или сделать сигареты из тонкой бумаги".
"В любом случае, - продолжал Петров, - мне здорово повезло, что я нашел ее и что у меня были деньги на эту покупку. Теперь мне нужно восполнить недостающие книги, перепечатав их из моей собственной Библии, - и у меня будет еще один экземпляр полного Писания! За четыре недели я закончу эту работу!"
"И что вы сделаете со второй Библией?"
"О, отдам кому-нибудь".
"Маленькой церкви в Пловдиве, - сказала его жена, - там совсем нет Библий".
Я не был уверен, что понял правильно. Нет Библий во всей церкви?
"Да, - ответил Петров, - в нашей стране таких церквей много. То же самое в Румынии и в России. В прежние времена Библии были только у священников, а простые люди не могли их читать. Но со времени установления советской власти купить их просто невозможно. Не каждому так везет, как повезло мне".
Мое волнение возросло до предела. Я не мог дождаться момента, когда можно будет показать Петрову сокровище, которое лежало в моей машине.
В ту ночь я подъехал к его квартире, осмотрелся на улице, чтобы убедиться, что она пуста, и занес к нему домой первую из многих и многих коробок с Библиями, которые я привезу этому человеку за долгие годы. Петров с женой наблюдали, как я ставил коробку на стол, и глаза их были полны искреннего любопытства.
"Что это?" - спросил Петров.
Я поднял крышку и вытащил две Библии, положив одну книгу в задрожавшие руки Петрова, а другую отдав его жене.
"А а в коробке?" - спросил Петров.
"Тоже Библии. И еще больше в машине".
Петров закрыл глаза. Его губы беззвучно шевелились. Он пытался сдержаться, но из-под прикрытых век выкатились две слезинки и упали на книгу, которую он держал в руках.
Мы с Петровым сразу же отправились в долгую поездку по Болгарии, доставляя Библии тем церквам, которые, как он знал, особенно в них нуждались. "Знаете, почему правительство запрещает распространение Библий? - спросил Петров, когда мы ехали по прекрасной сельской местности, засаженной розами, которые выращивались для парфюмерной промышленности. - Потому что текст Библии издается с сохранением старой орфографии. Этим они сдерживают прогресс в области образования, считает правительство. Привязывают людей к древнему написанию и произношению".
Видимая Церковь в Болгарии, объяснил он, была очищена от всех элементов, не согласных с новым режимом. Болгарская православная церковь государственная церковь страны - теперь стала в той или иной степени орудием правительства. Нынешний патриарх хвалил режим во всех своих выступлениях, прославляя Народную Республику Болгарию столько же, сколько и Царство Божие.
"Теперь у нас имеются фактически две церкви, - сказал Петров, марионеточная церковь, которая послушно вторит государству, и подпольная церковь. Вы увидите одну из подпольных церквей сегодня вечером".
Это было мое первое богослужение в Болгарии. Мы, двенадцать человек, потратили более часа, чтобы собраться вместе, потому что нам пришлось идти не всем сразу, а по одному или по двое, чтобы никто не заподозрил, что здесь собирается группа.
Нам надо было выходить в половине восьмого. Мы прошли мимо нужного нам дома, случайно вместе оказались внутри, случайно вместе остановились на третьем этаже, быстро огляделись по сторонам и вошли в дверь без стука. Я сразу же вспомнил воскресные дни в Витте, когда все жители устремлялись в церковь.
Когда мы пришли, там уже было восемь человек, и еще двое подошли без пятнадцати и без пяти восемь. В комнате было очень темно. С потолка свисала одна тусклая лампочка, а окна были наглухо закрыты тяжелыми портьерами, чтобы с улицы ничего не было видно. Я подумал, может быть, эти люди слишком бедны, чтобы позволить себе ставни. Никто не разговаривал. Каждый вновь прибывший занимал свое место за столом, склонял голову и тихо молился за безопасность собрания. Ровно в восемь часов Петров встал и заговорил тихим голосом, переводя для меня свои слова.
"Мы сегодня особо благословлены, к нам приехал с визитом брат из Голландии, - прошептал Петров. - Я попрошу его поделиться с вами посланием от Господа".
Петров сел, а я стал ждать пения гимна и только потом понял, что в этой подпольной церкви пение было невозможно. Я говорил минут двадцать, а затем кивнул Петрову. Он вскочил и дрожащими от волнения руками развернул пакет, который принес с собой, и вытащил оттуда Библию!
Забыв об осторожности, люди радостно восклицали, но затем притихли и прикрыли рты. Мужчины крепко, по-медвежьи, обнимали нас, а женщины прижимались лбом к плечу. Люди передавали Библию из рук в руки, нежно открывая и закрывая ее снова и снова.
Один человек на этом собрании особенно заинтриговал меня. Мы пробыли вместе столько, сколько было возможно, и затем расстались. Мы уходили по одному и по двое через определенные интервалы времени в течение часа. Последним с колен встал гигант с бородой как у патриарха, квадратным загорелым лицом и самыми добрыми, самыми простодушными голубыми глазами, какие я когда-либо видел. Это, сказал мне Петров, Авраам.
На собрании Авраам говорил мало, но в этом старике была такая детская невинность и чистота, которая ощущалась в нем без слов. Как и Петров, он был в преклонном возрасте и уже не работал. Поэтому в течение нескольких лет они оба искали церкви, в которых было по две Библии, чтобы выпросить или купить одну и отдать ее той церкви, в которой не было ни одной.
Петров рассказал, что Авраам жил в палатке в Родопских горах. У него была пенсия от государства, равнявшаяся пяти долларам в неделю, и они с женой жили на эти деньги. Когда-то у него была земля, но он лишился ее из-за "подрывной" деятельности.
"Вам нужно будет навестить его, - сказал Петров, - тогда вы увидите, чем человек может пожертвовать во имя Бога". Он сказал, что большую часть года Авраам с женой питается дикими ягодами и фруктами и совсем немного - хлебом.
Петров назвал старика Авраамом - победителем исполинов, потому что тот всегда искал своего "Голиафа", какого-нибудь
высокопоставленного члена партии или армейского чина, и начинал свидетельствовать ему. "Авраам всегда ищет нового Голиафа, - сказал Петров. Он находит его, и затем начинается борьба. Очень часто Голиаф одерживает верх и Авраам заканчивает свой поединок тюрьмой. Но во многих случаях побеждает Авраам, и тогда в Христову Церковь приходит новая душа".
Прежде чем он ушел, я сходил к машине и принес Аврааму - победителю исполинов оставшиеся Библии на болгарском языке. Он знает, что с ними делать.
Авраам держал Библии так, как держат младенцев. Он не благодарил меня, но то, что он сказал, запало мне в душу. Его голубые глаза впились в меня, когда Петров переводил мне его слова.
"Линия фронта длинная, брат. Здесь мы отступаем, а там продвигаемся вперед. Сегодня, Андрей из Голландии, мы сделали рывок вперед".
Все время, что я был в Болгарии, я посещал крошечные, незарегистрированные подпольные церкви. "Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти..." - это повеление не переставало преследовать меня по ночам. Какие они были храбрые, этот остаток Церкви, насколько они не думали о себе и насколько были одиноки. В моей памяти особенно запечатлелись три служителя, с которыми я познакомился за эти недели, - Константин, Армин и Васил.
Константин просидел в тюрьме полтора года за крещение обращенных, которым не было двадцати одного года. Его только что освободили. Константин сказал, что в ночь после освобождения он тайно крестил двадцать семь подростков в реке за городом.
Армин знал, что в его церкви на Рождество были наблюдатели из полиции, поэтому он старался никак не нарушать запрета о
евангелизации детей. Он обращался только ко взрослым, желая держаться подальше от политики. Но в какой-то момент он посмотрел на детей, сидевших под рождественской елкой, и спросил: "Вы знаете, почему мы делаем друг другу подарки в это время года? Потому что это символизирует самый великий Дар". За эти два предложения его вызвали в суд и запретили служить в церкви.
Васил был известен тем, что сотрудничал с тайной полицией. Однажды в воскресенье Петров повел меня на его собрание, чтобы я мог увидеть марионеточную церковь в действии. Со времени войны количество прихожан постоянно уменьшалось. Васил жаловался нам на это перед служением, когда вдруг, не менГя выражения своего лица, сказал мне: "Хотите провести здесь собрание сегодня вечером?"
Я не поверил своим ушам. Васил прекрасно знал, что проповедникам без разрешения нельзя проводить собрания. Что с ним случилось?
"Я буду молиться об этом", - сказал я.
И все время службы я пылко молился. А может быть, это ловушка? А вдруг он придумал это вместе с полицией, чтобы выдворить меня из страны? И все же, насколько я понял, я получил совершенно ясный ответ, который буквально звенел во мне: "Иди!"
Перед окончанием собрания Васил объявил горстке присутствовавших людей, что брат из Голландии вечером проведет специальное служение. Он предложил прихожанам привести своих друзей.
В тот вечер мы все удивились, когда увидели, что в церкви собралось около двухсот человек. Собрание было чудесным. В конце, когда я произнес призыв к покаянию, вперед вышли десятки человек.
Тогда Васил снова удивил меня, сообщив, что этим вечером мы проведем еще одно собрание. Я радовался, как и Петров. Но мы не могли понять, что произошло с этим человеком, у которого была репутация марионетки.
В тот вечер церковь была забита до отказа. Все чувствовали присутствие Святого Духа. Десятки людей выразили желание последовать за Христом, несмотря на цену. И опять Васил пригласил всех прийти на следующий день.
В понедельник вечером в церкви собралось столько народу, что люди стояли в проходах. Но на этот раз Васил заметил среди прихожан нескольких друзей из тайной полиции. Мы провели собрание, но не стали вызывать людей вперед. Мы даже не стали просить их поднять руки, так как боялись, что их имена будут сразу записаны.
После собрания мы с Петровым и Василом собрались вместе и стали думать, что делать дальше. Было очевидно, что больше собраний проводить нельзя. Но что будет с Василом? Будет ли он наказан? Мне было ясно, что сам он не понимал своего поведения. Но что теперь произойдет? Что сделает полиция?
Со временем стало ясно, почему Христос прикоснулся Святым Духом именно к Василу, а не к другому пастору. Потому что полиция вообще не стала ничего предпринимать. Ни в отношении меня, ни против Петрова и Васила. Васил был одним из наиболее ценных сотрудников полиции. Они решили, что то, что он делал, имело под собой какие-то основания. Вряд ли они могли его в чем-то заподозрить. Возможно, они подумали, что пламя угаснет само собой с отъездом голландского евангелиста.
Но и после моего отъезда это пламя не угасло. Та церковь, которую раньше периодически посещало около пятидесяти человек, стала живым приходом почти в четыреста прихожан. Наконец, правительство попыталось затушить огонь. В ту осень Васил поехал в Швейцарию на операцию, которую долго откладывал, но когда он попытался вернуться на родину, его не пустили. На его место был выбран новый, "более надежный" священник, и за три года работы он успешно затушил это пламя, так что количество прихожан вернулось к изначальной цифре в пятьдесят человек. Но триста новообращенных покинули Стару Загору и рассыпались по всему Балканскому полуострову, как когда-то Иерусалимская церковь, и везде, где они появлялись, возгорались новые духовные очаги.
Конечно, тогда мы никак не могли предвидеть все последствия. Но с самого начала мы с Петровым поняли одно: никогда нельзя ни одну церковь называть марионеточной - ибо неважно, насколько она мертва, неважно, насколько раболепно она ведет себя по отношению к безбожным властям. Она называется Божьим именем, и на ней лежит рука Божья, и в любой момент Он может стряхнуть с нее все наносное очистительным дуновением Святого Духа.
До моего отъезда из Болгарии мы с Петровым съездили в Родопские горы в надежде найти Авраама. Мы не имели представления, где искать его палатку, мы знали только название деревеньки, рядом с которой он жил. Дорога внезапно кончилась у этой самой деревни, откуда уже не было никакого пути, и нам пришлось выйти. Мы стояли в нерешительности рядом с артезианским колодцем. Прямо над нами до самого горизонта тянулся лес. Где искать Авраама в этих необозримых просторах?
Очередь у колодца смотрела на нас с любопытством. Первый человек, пивший воду, выпрямился и повернулся к нам лицом. Это был сам Авраам!
При виде нас его голубые глаза засияли, как лазурное небо в ясный полдень. В следующую секунду я очутился в мокрых объятиях этого огромного человека, а ледяная вода с его бороды окатила меня с головы до ног. Авраам был поражен больше нас этой неожиданной встречей, потому что, по его словам, он приходил в деревню только раз в четыре дня, чтобы купить хлеба. Он подхватил шесть плоских лепешек с каменной стены рядом с колодцем и повел нас в горы.
Снова и снова мы с Петровым просили этого 75-летнего старика остановиться, чтобы отдышаться. Он вернулся только неделю назад, рассказывал он нам, из поездки, во время которой распространял Библии, привезенные мной. Он очень подробно описал, как люди принимали их, и задыхающийся Петров обещал пересказать мне его рассказ, как только мы доберемся до места.
Нам понадобилось два часа, включая наши остановки, чтобы дойти до скалистой кромки, позади которой высилась стена согнутых ветром сосен. Мы стояли перед палаткой из козьих шкур, где жил Авраам. Здесь он был еще более похож на библейского патриарха. Он пригласил нас в свое жилище. Из палатки на минутку вышла его жена, которая выглядела так, словно в их горное уединенное жилище гости наведывались каждый день. Она была настолько крошечной, насколько большим был ее муж. Стройная, прямая, маленькая женщина с кожей словно высохший пергамент. И только глаза были живыми, голубыми, детскими и доверчивыми. Я смотрел на эту женщину, которая когда-то жила в доме с дорогими коврами, мебелью, тонким бельем и, вероятно, слугами, потому что родители ее были очень обеспеченными людьми, и подумал, что никогда в жизни не видел более довольного лица. Она угостила нас ягодами, похожими на крошечную синюю ежевику, и диким медом. Мы поели совсем чуть-чуть, потому что не знали, много ли у них запасов, и очень скоро засобирались обратно, так как не хотели спускаться с гор ночью. Визит был короткий, как быстрый взгляд, но в эти мгновеншя родилась дружба, которая стала оплотом моей жизни. Поездка в Болгарию воодушевила меня и наполнила глубокой любовью. Но в то же время оставила в душе горький осадок. Как раз когда я уезжал в Румынию, несколько людей, которые были на тех собраниях в церкви Васила, пришли попросить меня провести такую же кампанию в их городе.
"Мы ждали этого долгие годы, - молили они, - нам безразличны последствия. Мы хотим лишь исполнять волю Божью".
И мне пришлось смотреть в эти дорогие любящие лица и дать отрицательный ответ. Увы, я был один. Я не мог идти с ними и
одновременно двигаться в том направлении, куда, как я чувствовал, звал меня Святой Дух.
"Мне бы хотелось быть десятью людьми, - сказал я им, - я был бы рад разделиться на десятки частей, чтобы ответить на каждый зов. Когда-нибудь я найду способ, как это сделать".
Глава 15
Теплица в саду
Мне понадобилось четыре часа, чтобы пересечь румынскую границу. Когда я подъехал к контрольному пункту на другой стороне Дуная, я сказал себе: "Ну, мне повезло. Всего полдесятка машин. Это быстро".
Когда прошло сорок минут, а первую машину все еще проверяли, я подумал: "Бедный парень, видимо, что-то не так, раз его так долго держат". Но когда наконец эта машина уехала, а проверка следующей опять растянулась на полчаса, я начал беспокоиться. Буквально все, что везла эта семья, было разложено на земле. И все автомобили в ряду досматривались таким образом. Четвертая проверка затянулась на час. Таможенники увели водителя в здание и, пока он был там, сняли покрышки с колес, разобрали мотор и отодвинули сиденья.
"Дорогой Господь, - взмолился я, когда передо мной осталась всего лишь одна машина, - что мне делать? Любая серьезная проверка сразу выявит румынские Библии".
"Господь, - сказал я, - я знаю, что никакие мои уловки не помогут мне перейти границу. Я осмеливаюсь просить у Тебя чуда. Позволь мне вытащить несколько Библий и оставить их на видном месте. Тогда, Господь, я не смогу полагаться на свою изобретательность и полностью доверюсь Тебе".
Пока последнГя машина проходила тщательную проверку, я достал несколько Библий из укромных мест и положил их на сиденье рядом с собой.
Наступила моя очередь. Я подъехал к офицеру, стоявшему слева у дороги, вручил ему свои документы и собрался выйти. Но он уперся в дверь моей машины коленом, так что я вынужден был остаться внутри. Он посмотрел на мою фотографию в паспорте, написал что-то, сунул мне документы под нос и резко махнул рукой, разрешая ехать.
Все это длилось меньше тридцати секунд. Я завел мотор и двинул машину. Может быть, мне нужно отъехать в сторону, где они будут разбирать мой автомобиль на части? Или жеs конечно, нетs я проехал вперед, готовый затормозить в любой момент. Но ничего не произошло. Я посмотрел в зеркало заднего обзора. Таможенник подзывал следующую машину для проверки, жестом приказывая водителю выйти. Я проехал еще несколько ярдов. Таможенник открывал капот машины. Но тогда я был уже достаточно далеко, чтобы сомневаться в том, что все позади. Мое сердце бешено колотилось. Не от волнений, связанных с пересечением границы, но от того, что мельком увидел Бога за работой.
Когда я собирался в эту поездку, Болгария и Румыния в моем представлении мало чем отличались друг от друга. Но теперь, конечно, я знаю, что это совершенно разные страны. Румыния среди государств, находящихся за Железным занавесом, была известна как "теплица атеизма". Она служила для России своего рода лабораторией, где ставились антирелигиозные эксперименты. Жесткий контроль государства над церковью, экономическое давление на верующих, стремление посеять недоверие среди религиозных лидеров, конфискация имущества, ограничение числа богослужений, запрет на евангелизацию. Меня предупредили о том, с чем я могу столкнуться в Румынии. Едва переехав границу, я почувствовал ужесточение полицейского контроля. Казалось, в каждой деревне находится отделение полиции. Люди в форме останавливали каждого крестьянина, который въезжал в деревушку на велосипеде. Куда едет? С какой целью? Даже мне, туристу, путешествующему с "твердой валютой", приходилось отмечаться во всех городах, где я бывал, и ставить дату, когда я должен появиться на следующем контрольном пункте. Я убедился, насколько реальным был этот контроль, когда прибыл в очаровательный маленький городок в пятидесяти милях от Клужа и решил, поскольку было уже поздно, провести ночь там. Местные власти удивились моему намерению.
"Но, сэр, - сказали мне, посмотрев на мою карту туриста, - вам нужно к вечеру быть в Клуже. Вы еще успеете, если поторопитесь". Не желая иметь неприятностей из-за такой мелочи, я сделал, как мне было велено. Я поторопился и приехал Клуж как раз в тот момент, когда ресторан при гостинице закрывался. Мой стол был накрыт, на нем стояло дежурное блюдо, и из стакана в центре торчал маленький голландский флаг.
Однако внутри города я мог ездить свободно. Был воскресный день. В это яркое солнечное утро я проснулся рано, желая встретиться с христианами этой земли, подобной прекрасному саду. Администратор гостиницы посмотрел на меня с сомнением, когда я спросил о церкви. "Видите ли, у нас их немного, - сказал он, - кроме того, вы не говорите на нашем языке".
"Но разве вы не знаете? - ответил я. - Все христиане общаются на одном языке".
"Да? Что это за язык?"
"Он называется "агапе"".
"Агапе? Никогда не слышал о таком".
"Жаль, это самый прекрасный язык в мире. И все же, как мне пройти в церковь?"
Если главным оружием против церкви в Болгарии было требование обязательной регистрации, то в Румынии это была так называемая Консолидация. Объединение деноминаций, объединение церковного имущества, объединение времени богослужений. Если в церкви во время службы скамейки были пустыми, тогда этот приход объединяли с другим по соседству, а оставшуюся собственность государство забирало себе. В теории это выглядело разумно и даже казалось выгодным для Церкви: один большой, объединенный приход вместо нескольких маленьких, самостоятельно борющихся за выживание. Но на практике многие прихожане закрытых таким образом церквей вообще прекращали посещать собрания. Большая часть из них была крестьянами, привязанными к своему прежнему храму, и походы в другую деревню были для них крайне затруднительны.