Страница:
Но я не хотел. Ничто на свете не могло заинтересовать меня так, как мои невероятные приключения. Время от времени Тиле спрашивала, нашел ли я работу. Это была серьезная проблема. Не имея работы, я не мог предложить Тиле то, о чем так долго мечтал. Поэтому я всерьез занялся поисками какого-нибудь места.
Но прежде чем я нашел работу, произошло небольшое событие, которое изменило мою жизнь гораздо сильнее, чем пуля, за год до этого пробившая мне ногу. Это была штормовая ночь в разгар зимы 1950 г. Я лежал в постели. Дул сильный ветер, шел дождь со снегом, что так часто бывает в Голландии в середине января. Я натянул одеяло по самый подбородок, зная, что снаружи мокрый снег летит почти параллельно земле. В этом ветре мне чудились разные голоса. Я услышал голос сестры Патриции: "Обезьяна ни за что не выпустит..." Я слышал пение в большой палатке: "Отпусти Мой народ..."
За что я держалсг? Что связывало меня? Что стояло между мной и свободой?
В доме все спали. Я лежал на спине, положив руки под голову, глядя в темный потолок, и вдруг совершенно спокойно я отпустил мое эго.
Снаружи выл ветер, который теперь предупреждал меня, чтобы я не вел себя как дурак. И я обратился к Богу - раз, два и готово. В моей молитве было не много веры. Я просто сказал: "Господь, если Ты хочешь показать мне путь, я последую за Тобой. Аминь".
Все получилось так просто.
Глава 5
Шаг повиновения
В ту ночь я уснул под грохот прибрежного шторма. Забавно то, что, перестав защищаться и доверившись Богу, я ощутил себя в такой безопасности, какой не чувствовал никогда раньше.
Утром я проснулся с переполнявшей меня радостью, понимая, что мне нужно поделиться этим с кем-нибудь. Своей семье я не мог рассказать об этом, они и без того были обеспокоены моим состоянием. Оставались Уэтстры и Кес.
Уэтстры сразу все поняли. "Слава Господу!" - воскликнул Филип Уэтстра.
Этот возглас несколько смутил меня, но его тон согрел мне сердце. Уэтстры, казалось, не считали, что я сделал что-то несуразное или странное. Они говорили о "рождении свыше", но, несмотря на этот странный язык, я понял, что сделал шаг на пути, хорошо известном многим верующим.
Когда я рассказал об этом Кесу, он тоже сразу понял, что я испытал. Он сидел за письменным столом, окруженный неизменными книгами.
Он посмотрел на меня взглядом ученого. "Тому, что произошло с тобой, есть название, - сказал он, постукивая пальцами по внушительных размеров книге. Это обращение. Будет интересно увидеть, Андрей, насколько глубоко твое обращение".
Однако, к моему удивлению, когда я пришел повидаться с Тиле, она, казалось, не приняла новость так же радостно, как другие. "Это то, что происходит на массовых собраниях?" - спросила она.
Бедная Тиле, ей пришлось пережить еще одно потрясение, серьезнее, чем прежде. Через несколько недель - ранней весной 1950 г. - я отправился в Амстердам с Кесом, чтобы послушать известного голландского евангелиста, Арне Донкера. Ближе к концу проповеди пастор Донкер прервал себя.
"Друзья, - сказал он, - у меня есть ощущение, что сегодня произойдет нечто необычайное. Здесь среди присутствующих есть человек, который хочет посвятить себя миссионерской работе".
Розыгрыш, подумал я. По-видимому, он посадил кого-то в зале, и этот человек сейчас вскочит и выбежит вперед, чтобы немного оживить собрание. Но мистер Донкер продолжал всматриваться в присутствующих.
В зале наступила тишина, а его взгляд стал гнетущим. Кес тоже это почувствовал. "Терпеть не могу таких вещей, - прошептал он. - Давай уйдем отсюда!"
Мы пошли в конец зала. На нас стали оборачиваться. Мы снова сели.
"Ну, что ж, - сказал мистер Донкер, - Бог знает, кто это. Он знает человека, которого ожидает жизнь, полная опасностей и приключений. Думаю, это молодой человек. Молодой мужчина".
Теперь уже все присутствующие крутили головами, пытаясь определить, кого имеет в виду проповедник. И вдруг, повинуясь какому-то приказу, - никогда не смогу понять этого - мы вместе с Кесом встали на ноги.
"Ага, - сказал проповедник, - вот они. Два молодых человека! Прекрасно! Выйдите вперед, молодые люди!"
Со вздохом мы с Кесом прошли по длинному проходу к кафедре и там преклонили колени, словно были во сне, а мистер Донкер помолился над нами. Когда он молился, я думал только о том, что скажет Тиле. "Но Андрей!" Она будет в шоке и в ужасе. "Ты же вконец загоняешь себя, неужели ты не понимаешь этого?"
Но худшее было впереди. Закончив молитву, проповедник сказал мне и Кесу, что хочет поговорить с нами после служения. С большой неохотой, чуть ли не подозревая его в гипнозе, мы остались. Когда зал опустел, мистер Донкер спросил, как нас зовут.
"Андрей и Кес, - повторил он, - ну что ж, ребята, вы готовы к первому заданию?" Прежде чем мы успели запротестовать, он продолжил.
"Хорошо! Я хочу, чтобы вы вернулись в свой родной город, а кстати, вы откуда, ребята?"
"Из Витте".
"Оба из Витте? Отлично! Вернитесь в Витте и организуйте собрание перед домом бургомистра. Повторите библейскую модель - Иисус велел ученикам распространять Благую весть, начиная "от Иерусалима". Им пришлось начать с собственного дома..."
Слова взрывались одно за другим, как снаряды. Он понимает, о чем просит?
"Я буду с вами, ребята! - продолжал мистер Донкер. - Не нужно ни о чем беспокоиться. Все дело в навыке. Сначала буду говорить я..."
Я едва слушал. Я вспоминал, как сам не любил уличных проповедников любой масти. Но в сознание начали проникать и другие слова.
"...Итак, мы назначили день. Вечером в субботу, в Витте".
"Да, сэр", - сказал я, собираясь сказать "нет".
"А ты, сынок?" - спросил Кеса мистер Донкер.
"Да, сэр".
Мы с Кесом ехали домой ошеломленные, в полном молчании, внутренне обвиняя один другого за то, что попали в такую переделку.
В Витте наше собрание не пропустил ни один человек. Даже городские собаки пришли на представление. Мы стояли вместе с евангелистом на маленькой кафедре, сделанной из ящиков, и смотрели на море знакомых лиц. Некоторые откровенно смеялись, другие ухмылялись. Третьи - такие, как Уэтстры и мисс Мекле, ободрзюще кивали головами.
Следующие полчаса были сплошным кошмаром. Я не помню, что говорили мистер Донкер и Кес. Я помню только тот момент, когда мистер Донкер повернулся ко мне в ожидании чего-то. Я вышел вперед, и наступила мертвая тишина. Еще один шаг и я очутился на краю кафедры, радуясь широким голландским брюкам, которые скрывали трясущиеся коленки. Я не мог вспомнить ни единого слова из того, что собирался сказать. Поэтому я рассказал о том, как чувствовал себя грязным и виноватым, когда вернулся домой из Индонезии. О том, как я носил бремя своей вины и своих пороков, кем я был и чего хотел от жизни, пока однажды ночью во время бури я не снял с себя это бремя, обратившись к Богу. Я сказал им, каким свободным я чувствую себя с тех пор... - пока мистер Донкер не напомнил, что я хочу стать миссионером.
"Но, вы знаете, - сказал я своим соотечественникам, - я и сам удивляюсь этому..."
Я почти боялся встречи с Тиле. Действительно, трудно сказать девушке, на которой ты хочешь жениться, что ты вдруг решил стать миссионером. Какая жизнь ожидает ее? Тяжелая работа, скудные доходы, может быть, отсутствие жилищных удобств в каком-нибудь далеком поселении.
Как я мог предложить ей такую судьбу, пока она сама всем сердцем и душой не была предана этой идее?
Итак, на следующей неделе я начал кампанию по превращению Тиле в миссионерку. Я рассказал ей о том моменте на собрании и о своей уверенности в том, что в этом выборе была явлена воля Божья.
Как ни странно, Тиле оказалось трудно смириться не с тяготами миссионерской жизни, но с тем фактом, что мне пришлось выступить перед всеми этими людьми.
"Хотя в одном я согласна с мистером Донкером, - сказала она. - Лучше начать любое миссионерское служение дома. Почему бы тебе не найти работу где-нибудь поблизости от Витте и не использовать ее как свое первое миссионерское поле? Ты очень быстро поймешь, предназначен ли ты быть миссионером или нет".
Это показалось мне разумным. Самым большим предприятием рядом с Витте была шоколадная фабрика Рингерса в Алкмаре. Там работал муж Гелтье, Ари. Я попросил его замолвить за меня словечко в отделе кадров.
Накануне того дня, когда мне нужно было ехать в Алкмар, чтобы подать заявление о приеме на работу, мне приснился чудесный сон. На фабрике было полно подавленных и несчастных людей, которые сразу заметили, что я отличаюсь от всех остальных. Они окружили меня, требуя поделиться секретом. Когда я сказал, в чем дело, их лица озарились светом истины. Мы вместе преклонили колени...
Мне было и вправду жаль, что я проснулся.
Я сидел на деревянной скамейке перед отделом кадров фабрики Рингерса. В воздухе висел тяжелый запах шоколада.
"Следующий!"
Я вошел в дверь как можно быстрее; свою трость я оставил дома. Мне по-прежнему было больно ходить, но - только когда я сильно уставал. Я научился наступать на больную ногу, не хромая. Начальник отдела кадров нахмурился при виде моего заявления.
"Уволен с военной службы по медицинским показаниям, - громко прочитал он и подозрительно посмотрел на меня. - Что с вами?"
"Ничего, - ответил я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. - Я могу делать все, что могут другие".
"А вы обидчивый!"
Тем не менее он дал мне работу. Я должен был считать ящики, в которые упаковывали шоколад, а затем отвозить их в цех погрузки. Парень с вялым лицом провел меня по лабиринтам коридоров и лестниц и наконец толкнул дверь в огромный цех, где, вероятно, около двух сотен девушек стояло возле десятка конвейерных лент. Он оставил меня у одной из них.
"Девочки, это Андрей. Развлекайтесь!"
К моему удивлению, девушки встретили меня свистом. Затем посыпались предположения:
"Эй, Рути, как он тебе нравится?"
"По виду не сказать".
После этого я услышал извращенные и грязные шутки. Даже мои уши, привыкшие к армейской ругани, были не готовы услышать такие слова.
Как я понял, заводилой в этом соревновании похабных острот была девушка по имени Гретье. Ее излюбленной темой была содомия: она вслух рассуждала о том, какое животное можно подобрать для меня в качестве партнера. Я обрадовался, когда моя тележка наполнилась и я
смог на некоторое время убежать в мужскую компанию в погрузочном цехе, показавшемся после девушек святилищем.
Очень скоро мою тележку разгрузили и мне опять пришлось услышать в большом цехе радостный свист. "Господь, может быть, это и миссионерское поле, подумал я, когда понес квитанцию за ящики к окошку контролера в центре зала, но это не мое поле. Я никогда не научусь разговаривать с этими девушками. Все, что я ни скажу им, они перевернут и..."
Я остановился. Ибо за стеклом мне улыбались самые теплые глаза на свете. Они были карие. Нет, они были зеленые. И она была очень молоденькой. Светловолосая, тоненькая, ей, должно быть, было чуть больше девятнадцати, и она выполняла самую ответственную работу в этом цехе. Она заполняла рабочие ордера и квитанции. Когда я отдал ей свою квитанцию, ее улыбка переросла в смех.
"Не обращайте на них внимания, - сказала она, - они так встречают каждого новенького. Через день или два это будет кто-нибудь другой".
Мое сердце наполнилось благодарностью.
Она вручила мне новый отгрузочный документ из кипы, лежавшей перед ней, но я продолжал стоять, глядя на нее. В цеху все девушки были напудрены и накрашены, как в цирке, на ней же не было и следа косметики. Только ее свежая молодость оттеняла глаза, которые постоянно меняли свой цвет.
Чем дольше я смотрел на нее, тем более был уверен, что видел ее раньше. Но если бы я задал ей этот вопрос, он прозвучал бы фальшиво. С неохотой я отошел к сборочной линии.
Часы, казалось, тянулись и тянулись. К концу рабочего дня, проведенного на ногах, каждый шаг был мучением. Как я ни старался, я начал хромать. Гретье сразу заметила это.
"В чем дело, Анди? - взвизгнула она. - Ты что, упал с кровати?"
"Ост-Индия", - ответил я, надеясь, что она замолчит.
Вопль триумфа Гретье было слышно на весь цех. "У нас тут герой войны, девочки! Анди, это правда, что рассказывают про Сукарно? Там любят молоденьких?"
Я допустил самую страшную ошибку. В течение долгих дней, даже после того, как я уже утратил для них новизну, девушки расспрашивали меня о том, что им казалось восточной экзотикой.
Не раз мне хотелось бросить работу от тоски, из-за однообразных разговоров в цеху, но меня спасали эти улыбающиеся глаза за стеклом. Я
ходил туда, даже когда у меня не было квитанций. Иногда вместе с квитанциями я просовывал записки: "Ты сегодня хорошо выглядишь!" или "Полчаса назад ты нахмурилась. Что случилось?". Мне было интересно, что она думала о тех разговорах, которые ей приходилось слушать, и что она вообще делала в таком месте. И все время меня преследовало ощущение, что я где-то уже видел ее.
Я проработал на фабрике месяц, когда набрался смелости сказать ей: "Я беспокоюсь о тебе. Ты слишком молодая и слишком хорошенькая, чтобы работать с этими людьми".
Девушка откинула голову и рассмеялась. "Ой, дедушка! - сказала она. Какие у тебя старомодные идеи! На самом деле, - она наклонилась к окошку, они совсем не плохие. Большинство из них просто нуждается в дружбе, и они не знают другого способа приобрести себе друзей".
Она посмотрела на меня, словно решая, можно ли мне довериться. "Видишь ли, - сказала она мягко, - я христианка. Поэтому я и пришла работать сюда".
Я разинул рот от удивления, поняв, что она мой соратник-миссионер. И сразу же вспомнил, где видел это лицо раньше. Госпиталь для ветеранов! Это была та самая девушка, которая пригласила нас на палаточное собрание! И она здесь...
Я заикался от волнения, пытаясь рассказать ей все, что со мной произошло с тех пор и как я попал на фабрику Рингерса с такой же миссией, как у нее. Она сказала, что ее зовут Корри ван Дам. И с того дня мы с Корри стали одной командой. Моя работа по транспортировке заполненных ящиков позволяла мне ходить по рядам между конвейерами, и я мог заметить, у кого из девушек имеются какие-то проблемы. Я сообщал об этом Корри, а она могла побеседовать с девушкой наедине, когда та подходила к окошечку за очередным рабочим ордером.
Таким образом мы постепенно образовали маленькую группу из людей, интересовавшихся тем же, что и мы. В то время в Голландии британский евангелист Сидни Уилсон проводил по воскресеньям молодежные собрания, и мы стали посещать их.
Одной из первых работниц, которая стала ходить с нами на эти собрания, была Ами, слепая и сильно покалеченная девушка, стоявшая за одним конвейером с Гретье. Ами читала по Брайлю и показала мне, как маленькой ручкой Брайля она выкалывает буквы для слепых покупателей. Я тоже купил такую ручку и алфавит Брайля и оставлял записки на конвейере для быстрых пальчиков Ами.
Конечно, Гретье не могла пропустить такое.
"Ами! - начинала она кричать из ряда работающих девушек. - Сколько он предлагает на этот раз?"
Долгое время Ами воспринимала эти насмешки добродушно. Но однажды, вернувшись из цеха загрузки, я увидел, что она часто мигает белыми глазами, словно пытаясь сдержать слезы.
"Понимаю, - гремела Гретье, - почему ты так неуверенна".
Она увидела меня и злобно усмехнулась. "Ами, в темноте все мужчины одинаковы, а?" - крикнула она.
Я застыл в дверях. В то утро я молился, как всегда по дороге на работу, чтобы Бог подсказал мне, что говорить этим людям. Тот ответ, который я получил сейчас, показался мне настолько неожиданным, что мне трудно было поверить в это, и все же повеление было таким отчетливым, что я повиновался ему не задумываясь.
"Гретье, - сказал я, - заткнись! И заткнись по-хорошему!"
Гретье была так изумлена, что ее челюсть буквально отвисла. Я сам удивился. Но мне пришлось продолжить, иначе я потерял бы инициативу.
"Гретье, - позвал я, перекрикивая шум огромного цеха, - в девять часов утра в субботу на христианскую конференцию отправляется автобус. Я хочу, чтобы ты была в нем".
"Хорошо", - ответила она.
Ее ответ прозвучал мгновенно. Я подождал, думая, что сейчас последует какая-нибудь шутка, но потом заметил, что теперь уже Гретье моргает глазами. Когда я уходил загружать ящики, я обратил внимание, что весь цех странным образом молчит. Все были в легком шоке от того, что произошло.
В субботу Гретье была в автобусе. Это удивило меня больше всего. Хотя это была прежняя Гретье, и она всем нам дала понять, что едет только затем, чтобы посмотреть, что там будет происходить.
На конференции Гретье осталась верна себе. Время от времени можно было слышать ее комментарии по поводу того, что люди рассказывали о своей жизни, которую изменил Бог. В перерывах между собраниями Гретье читала какой-то журнал.
В воскресенье вечером автобус привез нас обратно в Алкмар, где я оставлял свой велосипед в гараже. Гретье жила в соседнем с Витте городке. Я подумал, не согласится ли она поехать со мной на багажнике. Это был удобный случай поговорить с ней без свидетелей.
"Хочешь, я отвезу тебя домой на велосипеде, Гретье? Сэкономишь на автобусе".
Гретье скривила губы, и я понял, что она прикидывает, стоит ли ехать со мной ради экономии на автобусном билете. Наконец она пожала плечами и села на багажник. Я подмигнул Корри, и мы поехали.
Как только мы выехали за город, я собрался было заговорить с Гретье о Боге. Но, к моему удивлению, она выдала четкую команду: "Ни слова о религии. Будем любоваться природой".
Я с трудом поверил, что расслышал правильно. Но послушался. За все время поездки я не сказал моей пленнице ни слова о религии. Я говорил о цветочных полях, мимо которых мы проезжали, и узнал, что во время войны она тоже ела луковицы тюльпанов. Когда мы добрались до ее улицы, она наградила меня улыбкой.
На следующий день Корри встретила меня сияющей улыбкой. "Что такое ты сказал Гретье? Должно быть, случилось нечто невероятное!"
"Что ты имеешь в виду? Я не сказал ни слова".
Однако за все утро Гретье действительно не произнесла ни одной грязной шутки. В тот день Ами уронила коробку шоколада. И именно Гретье встала рядом с ней на колени, чтобы помочь собрать рассыпанный шоколад. Во время обеда она поставила свой поднос рядом со мной.
"Можно сесть с тобой?"
"Конечно", - сказал я.
"Знаешь, о чем я думала? - начала Гретье. - Я думала, ты будешь давить на меня, чтобы я "приняла Иисуса Христа", как они говорят на своих собраниях. Я не собиралась слушать это. Но ты не сказал ни слова. А теперь... только, пожалуйста, не смейся".
"Конечно, не буду".
"Я стала думать: "Может быть, Андрей считает, что я так низко пала, что мне нет обратного пути? Поэтому он и не хочет разговаривать со мной на эту тему?" А потом я стала думать, что, может быть, я действительно пала слишком низко. Захочет ли Бог услышать, если я попрошу у Него прощения? Позволит ли Он мне начать все сначала, как утверждали те ребята? Как бы то ни было, я попросила Его об этом. Это была смешная молитва, но я говорила серьезно. И знаешь, Анди, я стала плакать. Я проплакала почти всю ночь, но сегодня утром я чувствую себя просто потрясающе".
Это было первое обращение, которое я видел. За одну ночь Гретье стала другим человеком. Или, точнее, она осталась прежним человеком, но без прежних недостатков. Она осталась лидером, она так же все время болтала, но с какой разницей! Когда Гретье перестала рассказывать непристойные истории, остальные девушки тоже прекратили разговоры на эти темы. На фабрике начала действовать молитвенная ячейка, и Гретье отвечала за посещаемость. Если у кого-то заболевал ребенок или муж оставался без работы, Гретье узнавала об этом и горе было тому человеку, который не положил деньги в общую кассу. Изменение, совершившееся в этой девушке, действительно было глубоким. Каждую ночь на чердаке в Витте я ложился спать, благодаря Бога за то, что Он позволил мне участвовать в этом преображении. Фабрика стала неузнаваемой.
И все произошло благодаря моему послушанию.
Однажды, когда я ехал на велосипеде через главные ворота, меня встретил сюрприз.
"Мистер Рингерс хочет видеть тебя", - сказала Корри.
"Мистер Рингерс!" - должно быть, я что-то натворил, может быть, он узнал, что я в рабочее время веду религиозную пропаганду.
Секретарь открыл дверь в личный кабинет директора. Мистер Рингерс сидел в огромном кожаном кресле и рукой указал мне на противоположное. Я присел на самый краешек.
"Андрей, - сказал мистер Рингерс, - вы помните психологические тесты, которые вы проходили две недели назад?"
"Да, сэр".
"Эти тесты показывают, что вы обладаете очень высоким уровнем интеллекта".
Я ничего не знал об этих уровнях, но, поскольку он улыбался, я тоже улыбнулся.
"Мы решили, - сказал он, - отправить вас учиться на менеджера. Я хочу, чтобы вы на две недели взяли отпуск. Пройдитесь по фабрике и ознакомьтесь со всеми видами работ. Когда найдете то, что вам понравится, мы начнем готовить вас к этой работе".
Когда я наконец обрел дар речи, я сказал: "Я уже знаю работу, которая мне нравится. Я хотел бы занимать должность человека, разговаривавшего со мной после того, как я заполнил тесты".
"Кадровый психоаналитик", - сказал мистер Рингерс. Его проницательные глаза впились в мои. "Полагаю, - сказал он, - что вы не будете возражать, если мы коснемся темы религии".
Я почувствовал, что густо краснею.
"О, да, - сказал он, - мы знаем, что там, наверху, вы выполняете большую работу по обращению в веру. Хочу добавить, что я считаю этот вид деятельности намного более важным, чем производство шоколада".
Он улыбнулся, увидев, что мне стало легче. "Не вижу никакой причины, Андрей, чтобы вам не делать и то и другое. Если вы поможете мне более успешно руководить фабрикой, набирая в то же время работников для Божьего Царства, ну, что ж, я буду доволен".
Тиле была в восторге от моей новой работы. Она надеялась, что это занятие увлечет меня и я забуду о своей миссионерской идее. Но я не мог. И, хотя мне нравилась моя новая должность, я чувствовал все более настойчивую тягу к чему-то неизвестному. В ответ на предложение Рингерса и возможность обучаться психоанализу я согласился проработать на фабрике еще два года. Когда это время истекло, я понял, что мне нужно уйти.
Видя, что я твердо решил это, Тиле перестала спорить и начала помогать мне. Она посещала Голландскую реформатскую церковь, которая посылала за рубеж много миссионеров. Она написала каждому из них, спрашивая, что нужно для этого служения. От всех пришел один ответ: чтобы стать миссионером, в первую очередь необходимо пройти обряд рукоположения.
Но, когда я написал в семинарию Голландской реформатской церкви, я узнал, что мне понадобится двенадцать лет, чтобы пройти программу нескольких классов средней школы, которые я пропустил во время войны, плюс получить богословское образование. Двенадцать лет! У меня опустились руки. Тем не менее я тут же поступил на заочные курсы.
Самой большой проблемой были книги. У меня не было никаких сбережений. И теперь, когда за качественный подбор кадров на фабрике отвечала Гретье, все деньги, которые Гелтье не использовала на содержание дома, быстро расходовались.
Я размышлял над проблемой приобретения книг, куря сигарету, когда вдруг меня осенило, что я держу в руках решение этого вопроса. Я посмотрел на тонкую белую палочку, с конца которой легкой струйкой вился дымок. Сколько я трачу на них каждую неделю? Я подсчитал, и меня озарило. Вполне достаточно для одной книги в неделю. Достаточно, чтобы купить себе тома тех трудов, которые я читаю по несколько страничек в залах книжных магазинов.
Бросить было нелегко. Думаю, мне нравилось курить, как любому голландцу, поскольку для нас это традиция. Но я все же бросил, и постепенно на моем маленьком столе начала расти библиотека. Немецкая грамматика, английская грамматика, том истории церкви, комментарии к Библии. Это были первые книги, кроме Библии и сборника гимнов, которые появились в нашей семье. В течение двух лет каждую свободную минуту я читал.
Когда мисс Мекле узнала, чем я занимаюсь, она предложила учить меня английскому, и я с радостью согласился. Она была чудесной учительницей ободряла меня, когда я падал духом, заражала своим энтузиазмом, когда мои собственные силы были на исходе. Если ее произношение отличалось от того, что я иногда слышал по маминому радио, я относил это на счет испорченной электроники и старательно повторял за мисс Мекле английские слова.
Но, хотя мисс Мекле радовалась, что я завершаю свое образование, она не была так уверена относительно моего служения. "Ты действительно думаешь, что тебе нужно рукоположение, чтобы помогать людям? - спрашивала она. - Тебе двадцать четыре года. При такой скорости тебе будет за тридцать, когда ты только начнешь. В миссионерских организациях достаточно работы и для мирян. Я ни на чем не настаиваю, Андрей. Я просто задаю вопросы".
Конечно, эти же вопросы я задавал себе сам почти каждый день. Однажды в воскресенье я обсуждал это с Сидни Уилсоном. Его собрания посещали многие с фабрики Рингерса, и потому мы арендовали для себя целый зал. Когда я пожаловался на свои проблемы и формальности в получении образования, он стал смеяться.
"Вы говорите, как работники WEC", - сказал он.
"WEC?"
"Всемирное евангелизационное движение (Worldwide Evangelization Crusade), - сказал он, - это английская организация, в которой людей готовят к миссионерской работе в тех странах, где церкви не разработали свои программы. Они тоже сетуют на долгие сроки подготовки миссионеров".
Но прежде чем я нашел работу, произошло небольшое событие, которое изменило мою жизнь гораздо сильнее, чем пуля, за год до этого пробившая мне ногу. Это была штормовая ночь в разгар зимы 1950 г. Я лежал в постели. Дул сильный ветер, шел дождь со снегом, что так часто бывает в Голландии в середине января. Я натянул одеяло по самый подбородок, зная, что снаружи мокрый снег летит почти параллельно земле. В этом ветре мне чудились разные голоса. Я услышал голос сестры Патриции: "Обезьяна ни за что не выпустит..." Я слышал пение в большой палатке: "Отпусти Мой народ..."
За что я держалсг? Что связывало меня? Что стояло между мной и свободой?
В доме все спали. Я лежал на спине, положив руки под голову, глядя в темный потолок, и вдруг совершенно спокойно я отпустил мое эго.
Снаружи выл ветер, который теперь предупреждал меня, чтобы я не вел себя как дурак. И я обратился к Богу - раз, два и готово. В моей молитве было не много веры. Я просто сказал: "Господь, если Ты хочешь показать мне путь, я последую за Тобой. Аминь".
Все получилось так просто.
Глава 5
Шаг повиновения
В ту ночь я уснул под грохот прибрежного шторма. Забавно то, что, перестав защищаться и доверившись Богу, я ощутил себя в такой безопасности, какой не чувствовал никогда раньше.
Утром я проснулся с переполнявшей меня радостью, понимая, что мне нужно поделиться этим с кем-нибудь. Своей семье я не мог рассказать об этом, они и без того были обеспокоены моим состоянием. Оставались Уэтстры и Кес.
Уэтстры сразу все поняли. "Слава Господу!" - воскликнул Филип Уэтстра.
Этот возглас несколько смутил меня, но его тон согрел мне сердце. Уэтстры, казалось, не считали, что я сделал что-то несуразное или странное. Они говорили о "рождении свыше", но, несмотря на этот странный язык, я понял, что сделал шаг на пути, хорошо известном многим верующим.
Когда я рассказал об этом Кесу, он тоже сразу понял, что я испытал. Он сидел за письменным столом, окруженный неизменными книгами.
Он посмотрел на меня взглядом ученого. "Тому, что произошло с тобой, есть название, - сказал он, постукивая пальцами по внушительных размеров книге. Это обращение. Будет интересно увидеть, Андрей, насколько глубоко твое обращение".
Однако, к моему удивлению, когда я пришел повидаться с Тиле, она, казалось, не приняла новость так же радостно, как другие. "Это то, что происходит на массовых собраниях?" - спросила она.
Бедная Тиле, ей пришлось пережить еще одно потрясение, серьезнее, чем прежде. Через несколько недель - ранней весной 1950 г. - я отправился в Амстердам с Кесом, чтобы послушать известного голландского евангелиста, Арне Донкера. Ближе к концу проповеди пастор Донкер прервал себя.
"Друзья, - сказал он, - у меня есть ощущение, что сегодня произойдет нечто необычайное. Здесь среди присутствующих есть человек, который хочет посвятить себя миссионерской работе".
Розыгрыш, подумал я. По-видимому, он посадил кого-то в зале, и этот человек сейчас вскочит и выбежит вперед, чтобы немного оживить собрание. Но мистер Донкер продолжал всматриваться в присутствующих.
В зале наступила тишина, а его взгляд стал гнетущим. Кес тоже это почувствовал. "Терпеть не могу таких вещей, - прошептал он. - Давай уйдем отсюда!"
Мы пошли в конец зала. На нас стали оборачиваться. Мы снова сели.
"Ну, что ж, - сказал мистер Донкер, - Бог знает, кто это. Он знает человека, которого ожидает жизнь, полная опасностей и приключений. Думаю, это молодой человек. Молодой мужчина".
Теперь уже все присутствующие крутили головами, пытаясь определить, кого имеет в виду проповедник. И вдруг, повинуясь какому-то приказу, - никогда не смогу понять этого - мы вместе с Кесом встали на ноги.
"Ага, - сказал проповедник, - вот они. Два молодых человека! Прекрасно! Выйдите вперед, молодые люди!"
Со вздохом мы с Кесом прошли по длинному проходу к кафедре и там преклонили колени, словно были во сне, а мистер Донкер помолился над нами. Когда он молился, я думал только о том, что скажет Тиле. "Но Андрей!" Она будет в шоке и в ужасе. "Ты же вконец загоняешь себя, неужели ты не понимаешь этого?"
Но худшее было впереди. Закончив молитву, проповедник сказал мне и Кесу, что хочет поговорить с нами после служения. С большой неохотой, чуть ли не подозревая его в гипнозе, мы остались. Когда зал опустел, мистер Донкер спросил, как нас зовут.
"Андрей и Кес, - повторил он, - ну что ж, ребята, вы готовы к первому заданию?" Прежде чем мы успели запротестовать, он продолжил.
"Хорошо! Я хочу, чтобы вы вернулись в свой родной город, а кстати, вы откуда, ребята?"
"Из Витте".
"Оба из Витте? Отлично! Вернитесь в Витте и организуйте собрание перед домом бургомистра. Повторите библейскую модель - Иисус велел ученикам распространять Благую весть, начиная "от Иерусалима". Им пришлось начать с собственного дома..."
Слова взрывались одно за другим, как снаряды. Он понимает, о чем просит?
"Я буду с вами, ребята! - продолжал мистер Донкер. - Не нужно ни о чем беспокоиться. Все дело в навыке. Сначала буду говорить я..."
Я едва слушал. Я вспоминал, как сам не любил уличных проповедников любой масти. Но в сознание начали проникать и другие слова.
"...Итак, мы назначили день. Вечером в субботу, в Витте".
"Да, сэр", - сказал я, собираясь сказать "нет".
"А ты, сынок?" - спросил Кеса мистер Донкер.
"Да, сэр".
Мы с Кесом ехали домой ошеломленные, в полном молчании, внутренне обвиняя один другого за то, что попали в такую переделку.
В Витте наше собрание не пропустил ни один человек. Даже городские собаки пришли на представление. Мы стояли вместе с евангелистом на маленькой кафедре, сделанной из ящиков, и смотрели на море знакомых лиц. Некоторые откровенно смеялись, другие ухмылялись. Третьи - такие, как Уэтстры и мисс Мекле, ободрзюще кивали головами.
Следующие полчаса были сплошным кошмаром. Я не помню, что говорили мистер Донкер и Кес. Я помню только тот момент, когда мистер Донкер повернулся ко мне в ожидании чего-то. Я вышел вперед, и наступила мертвая тишина. Еще один шаг и я очутился на краю кафедры, радуясь широким голландским брюкам, которые скрывали трясущиеся коленки. Я не мог вспомнить ни единого слова из того, что собирался сказать. Поэтому я рассказал о том, как чувствовал себя грязным и виноватым, когда вернулся домой из Индонезии. О том, как я носил бремя своей вины и своих пороков, кем я был и чего хотел от жизни, пока однажды ночью во время бури я не снял с себя это бремя, обратившись к Богу. Я сказал им, каким свободным я чувствую себя с тех пор... - пока мистер Донкер не напомнил, что я хочу стать миссионером.
"Но, вы знаете, - сказал я своим соотечественникам, - я и сам удивляюсь этому..."
Я почти боялся встречи с Тиле. Действительно, трудно сказать девушке, на которой ты хочешь жениться, что ты вдруг решил стать миссионером. Какая жизнь ожидает ее? Тяжелая работа, скудные доходы, может быть, отсутствие жилищных удобств в каком-нибудь далеком поселении.
Как я мог предложить ей такую судьбу, пока она сама всем сердцем и душой не была предана этой идее?
Итак, на следующей неделе я начал кампанию по превращению Тиле в миссионерку. Я рассказал ей о том моменте на собрании и о своей уверенности в том, что в этом выборе была явлена воля Божья.
Как ни странно, Тиле оказалось трудно смириться не с тяготами миссионерской жизни, но с тем фактом, что мне пришлось выступить перед всеми этими людьми.
"Хотя в одном я согласна с мистером Донкером, - сказала она. - Лучше начать любое миссионерское служение дома. Почему бы тебе не найти работу где-нибудь поблизости от Витте и не использовать ее как свое первое миссионерское поле? Ты очень быстро поймешь, предназначен ли ты быть миссионером или нет".
Это показалось мне разумным. Самым большим предприятием рядом с Витте была шоколадная фабрика Рингерса в Алкмаре. Там работал муж Гелтье, Ари. Я попросил его замолвить за меня словечко в отделе кадров.
Накануне того дня, когда мне нужно было ехать в Алкмар, чтобы подать заявление о приеме на работу, мне приснился чудесный сон. На фабрике было полно подавленных и несчастных людей, которые сразу заметили, что я отличаюсь от всех остальных. Они окружили меня, требуя поделиться секретом. Когда я сказал, в чем дело, их лица озарились светом истины. Мы вместе преклонили колени...
Мне было и вправду жаль, что я проснулся.
Я сидел на деревянной скамейке перед отделом кадров фабрики Рингерса. В воздухе висел тяжелый запах шоколада.
"Следующий!"
Я вошел в дверь как можно быстрее; свою трость я оставил дома. Мне по-прежнему было больно ходить, но - только когда я сильно уставал. Я научился наступать на больную ногу, не хромая. Начальник отдела кадров нахмурился при виде моего заявления.
"Уволен с военной службы по медицинским показаниям, - громко прочитал он и подозрительно посмотрел на меня. - Что с вами?"
"Ничего, - ответил я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. - Я могу делать все, что могут другие".
"А вы обидчивый!"
Тем не менее он дал мне работу. Я должен был считать ящики, в которые упаковывали шоколад, а затем отвозить их в цех погрузки. Парень с вялым лицом провел меня по лабиринтам коридоров и лестниц и наконец толкнул дверь в огромный цех, где, вероятно, около двух сотен девушек стояло возле десятка конвейерных лент. Он оставил меня у одной из них.
"Девочки, это Андрей. Развлекайтесь!"
К моему удивлению, девушки встретили меня свистом. Затем посыпались предположения:
"Эй, Рути, как он тебе нравится?"
"По виду не сказать".
После этого я услышал извращенные и грязные шутки. Даже мои уши, привыкшие к армейской ругани, были не готовы услышать такие слова.
Как я понял, заводилой в этом соревновании похабных острот была девушка по имени Гретье. Ее излюбленной темой была содомия: она вслух рассуждала о том, какое животное можно подобрать для меня в качестве партнера. Я обрадовался, когда моя тележка наполнилась и я
смог на некоторое время убежать в мужскую компанию в погрузочном цехе, показавшемся после девушек святилищем.
Очень скоро мою тележку разгрузили и мне опять пришлось услышать в большом цехе радостный свист. "Господь, может быть, это и миссионерское поле, подумал я, когда понес квитанцию за ящики к окошку контролера в центре зала, но это не мое поле. Я никогда не научусь разговаривать с этими девушками. Все, что я ни скажу им, они перевернут и..."
Я остановился. Ибо за стеклом мне улыбались самые теплые глаза на свете. Они были карие. Нет, они были зеленые. И она была очень молоденькой. Светловолосая, тоненькая, ей, должно быть, было чуть больше девятнадцати, и она выполняла самую ответственную работу в этом цехе. Она заполняла рабочие ордера и квитанции. Когда я отдал ей свою квитанцию, ее улыбка переросла в смех.
"Не обращайте на них внимания, - сказала она, - они так встречают каждого новенького. Через день или два это будет кто-нибудь другой".
Мое сердце наполнилось благодарностью.
Она вручила мне новый отгрузочный документ из кипы, лежавшей перед ней, но я продолжал стоять, глядя на нее. В цеху все девушки были напудрены и накрашены, как в цирке, на ней же не было и следа косметики. Только ее свежая молодость оттеняла глаза, которые постоянно меняли свой цвет.
Чем дольше я смотрел на нее, тем более был уверен, что видел ее раньше. Но если бы я задал ей этот вопрос, он прозвучал бы фальшиво. С неохотой я отошел к сборочной линии.
Часы, казалось, тянулись и тянулись. К концу рабочего дня, проведенного на ногах, каждый шаг был мучением. Как я ни старался, я начал хромать. Гретье сразу заметила это.
"В чем дело, Анди? - взвизгнула она. - Ты что, упал с кровати?"
"Ост-Индия", - ответил я, надеясь, что она замолчит.
Вопль триумфа Гретье было слышно на весь цех. "У нас тут герой войны, девочки! Анди, это правда, что рассказывают про Сукарно? Там любят молоденьких?"
Я допустил самую страшную ошибку. В течение долгих дней, даже после того, как я уже утратил для них новизну, девушки расспрашивали меня о том, что им казалось восточной экзотикой.
Не раз мне хотелось бросить работу от тоски, из-за однообразных разговоров в цеху, но меня спасали эти улыбающиеся глаза за стеклом. Я
ходил туда, даже когда у меня не было квитанций. Иногда вместе с квитанциями я просовывал записки: "Ты сегодня хорошо выглядишь!" или "Полчаса назад ты нахмурилась. Что случилось?". Мне было интересно, что она думала о тех разговорах, которые ей приходилось слушать, и что она вообще делала в таком месте. И все время меня преследовало ощущение, что я где-то уже видел ее.
Я проработал на фабрике месяц, когда набрался смелости сказать ей: "Я беспокоюсь о тебе. Ты слишком молодая и слишком хорошенькая, чтобы работать с этими людьми".
Девушка откинула голову и рассмеялась. "Ой, дедушка! - сказала она. Какие у тебя старомодные идеи! На самом деле, - она наклонилась к окошку, они совсем не плохие. Большинство из них просто нуждается в дружбе, и они не знают другого способа приобрести себе друзей".
Она посмотрела на меня, словно решая, можно ли мне довериться. "Видишь ли, - сказала она мягко, - я христианка. Поэтому я и пришла работать сюда".
Я разинул рот от удивления, поняв, что она мой соратник-миссионер. И сразу же вспомнил, где видел это лицо раньше. Госпиталь для ветеранов! Это была та самая девушка, которая пригласила нас на палаточное собрание! И она здесь...
Я заикался от волнения, пытаясь рассказать ей все, что со мной произошло с тех пор и как я попал на фабрику Рингерса с такой же миссией, как у нее. Она сказала, что ее зовут Корри ван Дам. И с того дня мы с Корри стали одной командой. Моя работа по транспортировке заполненных ящиков позволяла мне ходить по рядам между конвейерами, и я мог заметить, у кого из девушек имеются какие-то проблемы. Я сообщал об этом Корри, а она могла побеседовать с девушкой наедине, когда та подходила к окошечку за очередным рабочим ордером.
Таким образом мы постепенно образовали маленькую группу из людей, интересовавшихся тем же, что и мы. В то время в Голландии британский евангелист Сидни Уилсон проводил по воскресеньям молодежные собрания, и мы стали посещать их.
Одной из первых работниц, которая стала ходить с нами на эти собрания, была Ами, слепая и сильно покалеченная девушка, стоявшая за одним конвейером с Гретье. Ами читала по Брайлю и показала мне, как маленькой ручкой Брайля она выкалывает буквы для слепых покупателей. Я тоже купил такую ручку и алфавит Брайля и оставлял записки на конвейере для быстрых пальчиков Ами.
Конечно, Гретье не могла пропустить такое.
"Ами! - начинала она кричать из ряда работающих девушек. - Сколько он предлагает на этот раз?"
Долгое время Ами воспринимала эти насмешки добродушно. Но однажды, вернувшись из цеха загрузки, я увидел, что она часто мигает белыми глазами, словно пытаясь сдержать слезы.
"Понимаю, - гремела Гретье, - почему ты так неуверенна".
Она увидела меня и злобно усмехнулась. "Ами, в темноте все мужчины одинаковы, а?" - крикнула она.
Я застыл в дверях. В то утро я молился, как всегда по дороге на работу, чтобы Бог подсказал мне, что говорить этим людям. Тот ответ, который я получил сейчас, показался мне настолько неожиданным, что мне трудно было поверить в это, и все же повеление было таким отчетливым, что я повиновался ему не задумываясь.
"Гретье, - сказал я, - заткнись! И заткнись по-хорошему!"
Гретье была так изумлена, что ее челюсть буквально отвисла. Я сам удивился. Но мне пришлось продолжить, иначе я потерял бы инициативу.
"Гретье, - позвал я, перекрикивая шум огромного цеха, - в девять часов утра в субботу на христианскую конференцию отправляется автобус. Я хочу, чтобы ты была в нем".
"Хорошо", - ответила она.
Ее ответ прозвучал мгновенно. Я подождал, думая, что сейчас последует какая-нибудь шутка, но потом заметил, что теперь уже Гретье моргает глазами. Когда я уходил загружать ящики, я обратил внимание, что весь цех странным образом молчит. Все были в легком шоке от того, что произошло.
В субботу Гретье была в автобусе. Это удивило меня больше всего. Хотя это была прежняя Гретье, и она всем нам дала понять, что едет только затем, чтобы посмотреть, что там будет происходить.
На конференции Гретье осталась верна себе. Время от времени можно было слышать ее комментарии по поводу того, что люди рассказывали о своей жизни, которую изменил Бог. В перерывах между собраниями Гретье читала какой-то журнал.
В воскресенье вечером автобус привез нас обратно в Алкмар, где я оставлял свой велосипед в гараже. Гретье жила в соседнем с Витте городке. Я подумал, не согласится ли она поехать со мной на багажнике. Это был удобный случай поговорить с ней без свидетелей.
"Хочешь, я отвезу тебя домой на велосипеде, Гретье? Сэкономишь на автобусе".
Гретье скривила губы, и я понял, что она прикидывает, стоит ли ехать со мной ради экономии на автобусном билете. Наконец она пожала плечами и села на багажник. Я подмигнул Корри, и мы поехали.
Как только мы выехали за город, я собрался было заговорить с Гретье о Боге. Но, к моему удивлению, она выдала четкую команду: "Ни слова о религии. Будем любоваться природой".
Я с трудом поверил, что расслышал правильно. Но послушался. За все время поездки я не сказал моей пленнице ни слова о религии. Я говорил о цветочных полях, мимо которых мы проезжали, и узнал, что во время войны она тоже ела луковицы тюльпанов. Когда мы добрались до ее улицы, она наградила меня улыбкой.
На следующий день Корри встретила меня сияющей улыбкой. "Что такое ты сказал Гретье? Должно быть, случилось нечто невероятное!"
"Что ты имеешь в виду? Я не сказал ни слова".
Однако за все утро Гретье действительно не произнесла ни одной грязной шутки. В тот день Ами уронила коробку шоколада. И именно Гретье встала рядом с ней на колени, чтобы помочь собрать рассыпанный шоколад. Во время обеда она поставила свой поднос рядом со мной.
"Можно сесть с тобой?"
"Конечно", - сказал я.
"Знаешь, о чем я думала? - начала Гретье. - Я думала, ты будешь давить на меня, чтобы я "приняла Иисуса Христа", как они говорят на своих собраниях. Я не собиралась слушать это. Но ты не сказал ни слова. А теперь... только, пожалуйста, не смейся".
"Конечно, не буду".
"Я стала думать: "Может быть, Андрей считает, что я так низко пала, что мне нет обратного пути? Поэтому он и не хочет разговаривать со мной на эту тему?" А потом я стала думать, что, может быть, я действительно пала слишком низко. Захочет ли Бог услышать, если я попрошу у Него прощения? Позволит ли Он мне начать все сначала, как утверждали те ребята? Как бы то ни было, я попросила Его об этом. Это была смешная молитва, но я говорила серьезно. И знаешь, Анди, я стала плакать. Я проплакала почти всю ночь, но сегодня утром я чувствую себя просто потрясающе".
Это было первое обращение, которое я видел. За одну ночь Гретье стала другим человеком. Или, точнее, она осталась прежним человеком, но без прежних недостатков. Она осталась лидером, она так же все время болтала, но с какой разницей! Когда Гретье перестала рассказывать непристойные истории, остальные девушки тоже прекратили разговоры на эти темы. На фабрике начала действовать молитвенная ячейка, и Гретье отвечала за посещаемость. Если у кого-то заболевал ребенок или муж оставался без работы, Гретье узнавала об этом и горе было тому человеку, который не положил деньги в общую кассу. Изменение, совершившееся в этой девушке, действительно было глубоким. Каждую ночь на чердаке в Витте я ложился спать, благодаря Бога за то, что Он позволил мне участвовать в этом преображении. Фабрика стала неузнаваемой.
И все произошло благодаря моему послушанию.
Однажды, когда я ехал на велосипеде через главные ворота, меня встретил сюрприз.
"Мистер Рингерс хочет видеть тебя", - сказала Корри.
"Мистер Рингерс!" - должно быть, я что-то натворил, может быть, он узнал, что я в рабочее время веду религиозную пропаганду.
Секретарь открыл дверь в личный кабинет директора. Мистер Рингерс сидел в огромном кожаном кресле и рукой указал мне на противоположное. Я присел на самый краешек.
"Андрей, - сказал мистер Рингерс, - вы помните психологические тесты, которые вы проходили две недели назад?"
"Да, сэр".
"Эти тесты показывают, что вы обладаете очень высоким уровнем интеллекта".
Я ничего не знал об этих уровнях, но, поскольку он улыбался, я тоже улыбнулся.
"Мы решили, - сказал он, - отправить вас учиться на менеджера. Я хочу, чтобы вы на две недели взяли отпуск. Пройдитесь по фабрике и ознакомьтесь со всеми видами работ. Когда найдете то, что вам понравится, мы начнем готовить вас к этой работе".
Когда я наконец обрел дар речи, я сказал: "Я уже знаю работу, которая мне нравится. Я хотел бы занимать должность человека, разговаривавшего со мной после того, как я заполнил тесты".
"Кадровый психоаналитик", - сказал мистер Рингерс. Его проницательные глаза впились в мои. "Полагаю, - сказал он, - что вы не будете возражать, если мы коснемся темы религии".
Я почувствовал, что густо краснею.
"О, да, - сказал он, - мы знаем, что там, наверху, вы выполняете большую работу по обращению в веру. Хочу добавить, что я считаю этот вид деятельности намного более важным, чем производство шоколада".
Он улыбнулся, увидев, что мне стало легче. "Не вижу никакой причины, Андрей, чтобы вам не делать и то и другое. Если вы поможете мне более успешно руководить фабрикой, набирая в то же время работников для Божьего Царства, ну, что ж, я буду доволен".
Тиле была в восторге от моей новой работы. Она надеялась, что это занятие увлечет меня и я забуду о своей миссионерской идее. Но я не мог. И, хотя мне нравилась моя новая должность, я чувствовал все более настойчивую тягу к чему-то неизвестному. В ответ на предложение Рингерса и возможность обучаться психоанализу я согласился проработать на фабрике еще два года. Когда это время истекло, я понял, что мне нужно уйти.
Видя, что я твердо решил это, Тиле перестала спорить и начала помогать мне. Она посещала Голландскую реформатскую церковь, которая посылала за рубеж много миссионеров. Она написала каждому из них, спрашивая, что нужно для этого служения. От всех пришел один ответ: чтобы стать миссионером, в первую очередь необходимо пройти обряд рукоположения.
Но, когда я написал в семинарию Голландской реформатской церкви, я узнал, что мне понадобится двенадцать лет, чтобы пройти программу нескольких классов средней школы, которые я пропустил во время войны, плюс получить богословское образование. Двенадцать лет! У меня опустились руки. Тем не менее я тут же поступил на заочные курсы.
Самой большой проблемой были книги. У меня не было никаких сбережений. И теперь, когда за качественный подбор кадров на фабрике отвечала Гретье, все деньги, которые Гелтье не использовала на содержание дома, быстро расходовались.
Я размышлял над проблемой приобретения книг, куря сигарету, когда вдруг меня осенило, что я держу в руках решение этого вопроса. Я посмотрел на тонкую белую палочку, с конца которой легкой струйкой вился дымок. Сколько я трачу на них каждую неделю? Я подсчитал, и меня озарило. Вполне достаточно для одной книги в неделю. Достаточно, чтобы купить себе тома тех трудов, которые я читаю по несколько страничек в залах книжных магазинов.
Бросить было нелегко. Думаю, мне нравилось курить, как любому голландцу, поскольку для нас это традиция. Но я все же бросил, и постепенно на моем маленьком столе начала расти библиотека. Немецкая грамматика, английская грамматика, том истории церкви, комментарии к Библии. Это были первые книги, кроме Библии и сборника гимнов, которые появились в нашей семье. В течение двух лет каждую свободную минуту я читал.
Когда мисс Мекле узнала, чем я занимаюсь, она предложила учить меня английскому, и я с радостью согласился. Она была чудесной учительницей ободряла меня, когда я падал духом, заражала своим энтузиазмом, когда мои собственные силы были на исходе. Если ее произношение отличалось от того, что я иногда слышал по маминому радио, я относил это на счет испорченной электроники и старательно повторял за мисс Мекле английские слова.
Но, хотя мисс Мекле радовалась, что я завершаю свое образование, она не была так уверена относительно моего служения. "Ты действительно думаешь, что тебе нужно рукоположение, чтобы помогать людям? - спрашивала она. - Тебе двадцать четыре года. При такой скорости тебе будет за тридцать, когда ты только начнешь. В миссионерских организациях достаточно работы и для мирян. Я ни на чем не настаиваю, Андрей. Я просто задаю вопросы".
Конечно, эти же вопросы я задавал себе сам почти каждый день. Однажды в воскресенье я обсуждал это с Сидни Уилсоном. Его собрания посещали многие с фабрики Рингерса, и потому мы арендовали для себя целый зал. Когда я пожаловался на свои проблемы и формальности в получении образования, он стал смеяться.
"Вы говорите, как работники WEC", - сказал он.
"WEC?"
"Всемирное евангелизационное движение (Worldwide Evangelization Crusade), - сказал он, - это английская организация, в которой людей готовят к миссионерской работе в тех странах, где церкви не разработали свои программы. Они тоже сетуют на долгие сроки подготовки миссионеров".