Шервуд Том. Призрак Адора

   Думаю, что мы не были командой в тот миг. Каждый был сам по себе. Перед глазами каждого стояла смерть – но не матроса с лихорадкой, и не Каталуки, а своя собственная смерть. Очень близкая. Быстрая. Воображение услужливо являло тысячи её уродливых, ужасающих форм. И если откровенно, ему не было нужды что-то преувеличивать или приукрашивать. Здесь преисподняя. Здесь живая могила. Закона нет, всё, всё возможно. Воздух показался вдруг таким вязким, что не дышать им, а впору пить, как воду.
   В хижине, вдоль плетёных решётчатых стен на твёрдой земле лежали циновки. Но никто из нас не садился. Все молча и тихо стояли.
   – Кто считает, что вполне держит себя в руках! – низким и хриплым голосом нарушил я тишину (и голоса своего не узнал). – По одному человеку к каждой стене. Смотрите в щели, запоминайте всё, как и что здесь устроено. Сколько у них оружия, что делают и главное – где содержатся собаки. Затем. Все, кто сумел что-то утаить от обыска – в дальний угол. У кого есть какие-то мысли – тоже туда. Остальным – лечь на циновки и набираться сил. Всё.
   Я прошёл в дальний угол хижины, вокруг стеснились около десяти человек. Так, что у нас есть? Две верёвки. Подзорная труба. Точильный брусок. Напильник. Бритва. Тонкое, гибкое полотно пилы. Шесть кисетов с порохом. Кисет с кресалом, огнивом и трутом. Маленький компас. Свеча.
   – Готлиб! Возьми ещё кого-нибудь, осторожно выплетите из стены пару лиановых палок. Разрежьте на куски длиной в локоть, заострите. Шеи у собак, мне думается, не из камня. Робертсон! Ты самый высокий, посади кого-нибудь на плечи, пусть с подзорной трубой осмотрит окрестности…
   – Джованьолли садится на лошадь! – раздался вдруг сдавленный возглас от стены. – И с ним ещё пятеро. На лошадей навьючивают груз. Уезжают!
   Я приник к щели. Действительно, мерным, спокойным шагом ушли в стену зарослей лошади. Скрылся маленький отряд, сомкнулись ветви деревьев. Хосэ, провожавший их, вошёл в бревенчатый дом, поднятый на невысокие сваи – от змей, что ли?
   Всё замерло. За моей спиной с мирным, домашним, таким знакомым звуком шуршала пилка, скоблили дерево ножи.
   – Ягара! – послышался вдруг недовольный возглас.
   – Что там? – обернулся я, чутко уловив недовольство.
   Тай, японец. Отнял у Оллиройса кусок круглой, высохшей до звонкой твёрдости лианы.
   – Он говорит, что так острить плохо, – быстро сообщил Лун Цяо. – Он хочет показать, как надо.
   – Интересно, – проговорил я и тут же со злостью, с досадой сплюнул: теперь это уже словечко Джо Жабы. – Дайте ему нож. Пусть покажет. Нох, Готлиб, посмотрите.
   – Ах ты, чёрт! – воскликнул вдруг Оллиройс.
   – Ну что тут? – я подошёл посмотреть.
   Вот так уловки мастера. Тай забраковал пику, заточенную в круглое остриё, под конус. Сам же изострил палку диковинно. Один бок – прямой и плоский. Второй – тоже плоский, внаклон к нему. Ну конечно! Бритвенная заточка! Одна сторона прямая и только вторая – наклонная грань. Угол в два раза острее, чем если бы обе грани сходились, как в заточке обычного ножа. Но это ещё не всё. Остались необработанными другие две стороны. И здесь Тай поступил так же: один бок – плоский прямой, второй – плоский наклонный. Вышла четырёхгранная игла в фут примерно длиной. Ещё полфута – на рукоять. Здесь Тай вырезал два ряда глубоких поперечных насечек. Не выскользнет такая рукоять из ладони, даже если будет скользкой от крови. А японец тем временем взял пику, сработанную Оллиройсом, присел и что было силы ударил ею в землю. Мы не успели ничего понять, а он с такой же силой вонзил рядом свою иглу. Вытянул обе. Показал. Да, убедительно. Гранёная пика вошла вчетверо глубже, чем круглая.
   – Ягара! – снова сказал мастер. – И показал на себе – при ударе в живот выйдет насквозь.
   – Я слыхал, – с серьёзным лицом взял иглу в руки Нох, – у древних японцев, у самураев, были заточенные особым образом деревяшки, в бою – не хуже ножа. Ягары. А вот вижу впервые.
   – Ши, самурай. Ши, ягара, – закивал неулыбчивый Тай.
   – Как по-китайски молодец, умелый человек? – спросил я Луна.
   – Хао янг тэ,– быстро ответил он.
   – Хао янг тэ! – торжественно сказал я Таю и с силой сжал ему руку.
   Через полчаса у нас было два десятка ягар. Больше стены разбирать нельзя: дыры были бы заметны.
   – Вышел Хосэ! С ним какой-то карлик! – Взволнованно сообщил наблюдатель.
   – Идут сюда! Карлик тащит бадейку, наверно, с водой! Тяжёлую!
   – Стружки замести, быстро! Всем лечь! Изредка постанывать! Готлиб, бросишь мне, если крикну! – я быстро отвязал от ноги Крысу, сунул ему за спину. Сам присел у входа.
   В хижине быстро и негромко шуршали – разбирали ножи, ягары, сметали под циновки стружки. За стеной послышались близкие шаги. Маленький человек, вполовину моего роста, втащил бадейку в хижину.
   – Вода! Пить! – гнусавым голосом сказал он.
   Ужасно. У человека отсутствуют уши и нос, ноздри круглыми дырами смотрят с лица. Прохрипел низкий голос:
   – Ты Том.
   Я поднял лицо. Горилла стоит, расставив лапы в коротких полотняных штанах, голову склонил к плечу.
   – Да. Можно я не буду вставать. Очень слаб.
   – Сиди. Мне-то что. Я тебя завтра убью. Хотел сегодня. Но посмотрю, как ты сначала съешь у лекаря печень. Книги есть?
   – То есть какие книги? – опешил я.
   – Обычные книги. На латыни или испанском. Читать люблю.
   – Нет, книг нет. Ничего нет. Синьор Джованьолли приказал всех обыскать и всё забрал, даже носовые платки.
   – Ты удивлён. Ты только что думал – я похож на большую обезьяну. Но вот я спрашиваю книги. Так кто я теперь, по-твоему?
   – Две вещи, – я вместо ответа слабо поднял вверх палец. – Я очень хочу осмотреться и понять, что это за место, куда я попал. Второе – я очень не хочу чем-нибудь тебя рассердить. Это понятно?
   Он помолчал, поковырял в носу, повозил босой ногой в пыли перед собой.
   – Лекаря сейчас отведут в лес, за травами. Чтобы собаки не слопали. Хотя и зря, нет сомнений. Как можно вылечить травами? Чушь. Но дон Джо приказал, ладно. А ты слишком непростой человек, чтобы оставлять тебя в живых. Твоя изворотливость настораживает, хотя она и ничуть не поможет тебе найти выход, просто потому, что выхода в сложившейся ситуации нет. И знаешь, как я тебя убью? Я съем тебя заживо.
   Он сонно вздохнул, медленно, лениво моргнул плоскими веками, повернулся и пошёл в дом на сваях.
   – Это была не шутка, бедный человек, – заставил меня вздрогнуть гнусавый голос. – Он отгрыз и съел мои уши, и нос, и пальцы на левой руке. И тебя он будет есть не разрезая, одними зубами. Несколько дней. Когда ты ещё не совсем умрёшь, он расколет голову и съест мозг. Я уже много видел, привык, но всё равно нехорошо, нехорошо. Хуже может быть, только если он купит и привезёт женщину. Он всегда покупает очень красивых и благородных женщин – дон Джо щедр к нему, и пираты давно уже специально для него подбирают пленниц. А выхода отсюда точно нет. Многие убеждались. Ой, многие. Пейте пока. Поесть принесу, когда Тамба приведёт своих с плантации.
   И карлик уковылял.
   – Слыхали? – с трудом разлепив губы, спросил я спутников.
   – Я долго живу, – прогудел невдалеке Бариль. – Кое-что повидал в этой жизни. Но представить не мог, что где-то на земле есть такое место. Это дьяволово. Это уже не человечье.
   – Не должно быть таких мест на земле, – сказал я, вставая. – Сколько у нас ещё безоружных?
   Но мой вопрос остался без ответа.
   – Идут двое с мушкетами! Сюда!
   – Это за тобой, Пантелеус. Если что – крикни… Хотя ничего не случится. Дон Джо приказал!..
   Действительно, двое охранников повели Пантелеуса в лес. Нох развинтил подзорную трубу и, пользуясь самой толстой её частью, как стаканом, разделил воду. Я выпил. Вода холодная, вкусная. Откуда? Ладно. Даст Бог, узнаем. Хотя с меня довольно и того, что уже известно. Лучше бы такого не знать никогда. Никому. Ни за что.

ТАМБА И АРИ

   Какое-то время я, можно сказать, спал. Валялся на циновке в тёмном, тревожном беспамятстве. Проснулся от шума. Где-то неподалёку раздавались окрики и топот множества ног. И вот на вытоптанный круг перед хижинами вышла вереница чернокожих людей. Много, человек сто. Большая часть их сразу скрылась в хижинах. Лишь несколько остались в кругу, и среди них – высокий, могучего сложения африканец – лиловый до черноты.
   – Эфиоп, – сказал негромко подошедший к двери Нох.
   – Ты о нём? – я показал на чернокожего человека.
   – Ну да. Такой цвет кожи только у них. Только этот почему-то ещё и полосатый.
   Действительно, человек был расчерчен тонкими полосками, красно-розовыми, словно охрой. И тут же перед нами раскрылся секрет этого узора. Эфиоп подошёл к вкопанному невдалеке от очага столбу, обнял его руками и замер. Возле группки людей появился Хосэ. В руке у него была длинная витая плеть. Он взял у одного из стоящих какие-то бумаги, посмотрел. Кивнул, подошёл к столбу. Несколько раз вскинул перед собой плеть, вывешивая её в воздухе, примерился – и умело и жёстко выложил на чёрное тело подряд четыре удара. Отошёл, взглянул снова в бумагу, вернулся и ударил ещё раз. Африканец отошёл от столба, а его место занял новый человек.
   – Тамба долго не выдержит, – раздался рядом со мной гнусавый голос.
   Я вздрогнул. Безносый карлик стоял рядом, смотрел на страшную картину, грустно кивал.
   – За что их бьют? – спросил я его.
   – Люди рубят тростник, – шмелиным негромким голосом стал он мне пояснять. – Все работают по двое: один рубит, второй относит. Сделали сколько надо – вечером кушать и спать. Сделали меньше, чем надо – вечером бить, кушать и спать.
   – Он же сильный, почему он не делает сколько надо ?
   – Его бьют за Ари.
   – За Ари?
   – За Ари. Это его невеста. Дон Джови купил их вместе. Его послал на тростник, а её отдал Хосэ. Хосэ узнал, кто они друг для друга, и придумал плохую игру. Он Ари послал на тростник, а Тамбе разрешил принимать вместо неё наказание. Ари молодая, красивая. Сильная. Как кошка. Как чёрная кошка. Она тростника бы много носила, но Хосэ всё время ставит её к больному или слабому рубщику, у них не выходит сколько надо, и Хосэ бьёт Тамбу вечером. Ждёт, когда тот измучается и не примет на себя её ударов, пустит её к столбу. Самое страшное – когда Тамба не может терпеть и кричит, Ари это слышит и очень сильно, очень сильно мучается. Ари лежит в хижине и тоже кричит. И Тамба это знает и терпит изо всех сил, но когда вчерашние раны обожжены за день солнцем, а вечером их снова раздирает плеть – он кричит. Кричит, не может. И так сегодня уже девятый день. Долго не выдержит.
   – Долго и не придётся, – жутким голосом сказал рядом Энди Стоун.
   Я обнял его рукой за плечи, кивнул.
   – Ты не первый, кто на Хосэ скалит зубы, белый человек, – грустно сообщил заметивший это карлик. – Хосэ очень ждёт, что ты нарушишь порядок . Тогда дон Джови простит ему всё, что бы он с тобой ни сделал.
   – Как тебя зовут, бедный мой друг? – спросил я у карлика.
   – Здесь меня все зовут Длинный Нос. Это из-за носа. И рука…
   Он взмахнул изуродованной, с отнятыми пальцами кистью.
   – А как твоё настоящее имя?
   – Его больше нет. Хосэ съел и его. Я теперь всегда, до смерти буду Длинный Нос…
   Вдруг послышался страшный, отчаянный крик. Хосе ударом кулака сбил какого-то человека на землю, схватил его за ногу и поволок в сторону очага.
   – Тех, кто больше не может работать, Хосе отдаёт собакам, – спокойно произнёс карлик.
   Я, закусив губу, отвернулся.

ИДЕИ И ПЛАНЫ

   На ужин каждому досталось по куску солонины, миске маисовой ^[19] похлёбки и лепёшке пресного хлеба. Вот только мисок у нас, конечно же, не было. Нох своим “стаканом” вычерпал и раздал жидкость из похлёбки, а то, что осталось на дне принесённой карликом бадейки, разложили каждому на лепёшку. Не густо за целый день, не густо. А силы завтра, по моим расчётам, нам понадобятся.
   Вернулся Пантелеус. Приволок громадную охапку растений.
   – Наконец-то, – радостно сказал я ему. – У некоторых из наших лица совсем уже чистые. Плохо, если кто-то заметит, что болезнь проходит сама собой.
   – Сколько же здесь сильных трав, – не слушая меня, зашептал Пантелеус. – Но очень много незнакомых. Очень. Мадагаскар – неоткрытая кладовая.
   Пока Нох кормил его, я поведал о том, что только что удалось узнать. Затем радостно взволнованный травник устроился со своим сокровищем у входа, где было ещё светло. По моей просьбе карлик принёс две глиняные миски, пест и горшочек. Пантелеус взялся за составление лекарств.
   – Можно ли мне, – спросил я безносого друга, – сходить, например, в другую хижину?
   – Можно, – махнул он рукой. – Между хижинами ходить можно. Нельзя заходить в лес – сразу набросятся собаки. Ты, конечно, закричишь, и прибегут охранники. Тогда всем лучше спрятаться в хижину поглубже, потому, что Хосэ тогда безумный. Убивает всех, кого застанет снаружи. Он не любит, когда кто-то пытается бежать.
   – А охранники всегда где-то рядом?
   – За домом Хосэ у них тоже дом, и тоже на сваях.
   – От змей?
   – На Мадагаскаре нет змей, нет хищных животных. Так поставили на столбы – на всякий случай. Дождь вот когда идёт – пол затапливает.
   – А сколько здесь охранников?
   – На нашей плантации – двадцать два. На средней – двадцать. На дальней, где дворец дона Джови – тридцать или больше. И везде собаки, везде. Всего их пятьдесят в лесу, и на дальней плантации в специальном месте собаки со щенками.
   – А сколько у дона рабов?
   – Чёрных людей вот здесь было сто восемь, с вами теперь – сто семьдесят. Потом на средней сто и на дальней сто. Дон Джови всё рассчитывает, всё. Будет людей больше – быстро тростник вырубят. Будет меньше – не успеют переработать.
   – Зачем же столько тростника каждый день?
   – Дон Джови из него делает ром. Ром! И в бочках возит в Адор, пираты его покупают много-много. Дон Джови очень поэтому богат. Он и Хосэ хорошо платит, и охранникам. А они все – из тех, кто в большом мире висельных дел натворил. Их всех палач ждёт. Поэтому здесь им хорошо.
   Через полчаса Нох смастерил какую-то желтоватую мазь, пошептал мне о её свойствах и принялся толочь какие-то корешки и грибочки. Я же позвал Готлиба, Ноха, мы взяли мазь, свечу и пошли в хижину Тамбы.
   Он лежал на своей циновке на животе, без звука, неподвижно. Казалось, он даже не дышал, но когда я тронул его за плечо – быстро поднял голову, посмотрел. В неровном свете свечи ярко блеснули белки его глаз. Я увидел, что они покрыты сеткой кровяных ниточек. Да, плохо дело. Я с ним заговорил, и говорить пришлось, как и всё последнее время, на тарабарской смеси английских, персидских и латинских слов.
   – Я – капитан Том из Англии, – сказал я ему.
   – Я – раб Тамба из Африки, – с явным трудом ответил он.
   – Мне рассказал про тебя маленький человек, называющий себя Длинный Нос.
   – Мне тоже. Ты понравился дону Джови. И не понравился Хосэ.
   – Так же, как и ты. Но молчи, слушай. Вытерпи ещё день или два. Потом мне будет нужна твоя помощь. Ты ведь главный среди своих людей. Будет война. Сейчас твои раны помажут лекарством. Это хорошие травы. Уйдёт боль. Закроется кровь. Наверное, я позову сюда Ари. (Он вздрогнул.) Лежи и молчи. Я уже знаю, что, пока она тебе невеста, вы не можете быть ночью в одной хижине. Но нельзя отнимать у неё право вылечить тебя. Её руки сделают лекарство вдвое сильней. А это вылечит раны и на её сердце. Ты согласен?
   Он, помедлив, кивнул. Я в свою очередь кивнул Ноху, и спустя какое-то время к циновке с Тамбой неслышно скользнула чернокожая девушка. С прекрасным, гибким и сильным телом, с детским, ясным лицом и с болью в глазах. Я как мог рассказал ей о том, как действует мазь, попрощался с новым знакомцем и вышел.
   Ночью почти не спал, дрожал, как в лихорадке. Перед глазами стоял Каталука. Мой спутник – силач, с чистым и мощным басом – и огромной душой. Друг, ценой своей жизни избавивший меня от жуткого, невозможного, страшного выбора. Я хотел плакать – и не мог. Лежал, стучал зубами.
   Утром послышался злой и протяжный крик: охранник поднимал рабов на работу. Моя команда вместе со всеми вышла на широкий утоптанный круг.
   – Что за дьявольские чудеса! – раздался вдруг хриплый рёв.
   Хосэ. Ходит, смотрит в лица матросов, обнажив в недовольном оскале крупные зубы.
   – Все здоровы, – громко проговорил я. – Лекарь нашёл нужные травы. Готовы работать. Дон Джованьолли будет доволен.
   – Алим! – прорычал Хосэ в сторону охраны. – Привези на плантацию ещё тридцать мачете!
   Но вдруг досада на его лице сменилась зловещей улыбкой.
   – Алим! Поставь этого с Ари, – радостно приказал он, указывая на Ноха.
   Понятное дело. Старичок маленький, хилый. И половины не нарубит. Много должен получить Тамба ударов сегодня вечером, много.
   Ноха выбрал. Это хорошо. Не знает ещё, что Нох-то только на вид старичок. Второй раз оступился неистовый зверь. Это обнадёживает. Всё хорошо идёт, Томас, всё хорошо.
   После быстрого завтрака мы выстроились в линию и побрели по широкой и ровной тропе. (Сколько же ног прошли здесь, чтобы пробить её среди джунглей!)
   Вот и плантация. Острится срезанными пеньками тростника часть огромной поляны. Зелёной стеной стоит свежий тростник. Всходит солнце. Нас разбили на пары, первым дали мачете, вторым показали, куда относить стебли. Разъехались в стороны на сытых, гладких лошадях пятеро охранников с мушкетами. Молча пронеслись и рассыпались в зарослях бодрые, белые псы. Пошла работа.
   Часа через два я вдруг увидел – едут вдоль цепочки взмахивающих большими ножами людей сам дон Джованьолли, с ним Хосэ и ещё кто-то. Бросив мачете, я рванулся, отыскивая Бариля, нашёл, схватил кусок жёсткой лианы и, успев прошептать: “Терпи, боцман!”– принялся что есть силы хлестать его по спине.
   Приближался сбоку наш чудовищный властелин, удивлённо смотрели на меня двое его сопровождающих, мерно взмахивали мачете мои надёжные, мои родные, в красных, цвета крови, рубахах, матросы, а я бешено, со всей силы хлестал Бариля палкой и бормотал:
   – Терпи, боцман, терпи, терпи!..
   Бариль упал. Я выпрямился, сделал вид, что сейчас только заметил хозяина, и бросился к нему. Не добежав до лошади нескольких шагов, встал, поклонился.
   – Интересно! – воскликнул радостно дон. – Вылечил всех?
   – Всех, синьор Джованьолли.
   – За ночь?
   – И за вечер, синьор Джованьолли.
   Он перегнулся через луку седла, посмотрел на меня, на поднявшегося и громко простонавшего Бариля. Спросил подозрительно:
   – А ради чего ты так стараешься?
   – Я хочу, чтобы вы назначили меня управляющим здесь, как Хосэ.
   – Разве мне будет от этого польза?
   – Будет, синьор Джованьолли. И немаленькая. Я хочу вам сказать, что при правильной организации работ можно увеличить количество собираемого тростника ровно вдвое. Я хочу, чтобы вы позволили мне это доказать. Завтра же. Я хочу, чтобы вы получали вдвое больше рома при тех же затратах. И чтобы ваш доход, синьор Джованьолли, увеличился также вдвое.
   – Это меня не интересует, – равнодушно обронил он и тронул поводья.
   – Это не интересовало вас, пока не появился здесь я!
   – Вот как? – сказал он и попридержал двинувшуюся лошадь. Ну, хорошо. Выкладывай, что ты придумал.
   – Вы считаете, что количество пиратов в Адоре неизменно, – старательно принялся я объяснять. – Стало быть, постоянно и количество их желудков. И количество рома, выпиваемого ими, давно вами, синьор Джованьолли, определено. Поэтому, если увеличить сбор тростника, а с ним и производство рома вдвое – его некуда будет девать.
   – Так-так. Но ты всё же предлагаешь сбор тростника увеличить. Говори – почему.
   – Мой лекарь – а он, как вы смогли убедиться, толк в травах знает, сообщил мне, что видел здесь растения, добавка которых в ром сделает его более крепким, и пряным, и ароматным. Бархатным! Такого рома нужно будет делать половину от всего количества, и продавать его уже не для питья.
   – А для чего же?
   – Для торговли.
   – Что-о? Пираты будут торговать ?
   – Пираты не будут. А вот Август будет. Качественный ром ценится втрое, а то и вчетверо дороже обычного. Август считать умеет. Заплатив вам за него пиастр, он выручит на нём два.
   Дон Жаба молчал, играя перстнями. Я осторожно продолжил:
   – Будет разумно, если вы дадите мне задание расчистить, отвоевать у джунглей новую плантацию, высадить тростник и заняться производством бархатного рома. Мы сделаем замечательный ром, алле хагель, или я съем собственную печень. Он будет знаменит во всех южных морях! Мы его назовём “Ром Джови”.
   – Завтра, – дон вытянул палец с красным огнём в сторону Хосэ, – отдай всех под начало Тому. Всех, и негров. Сделай всё, что бы он ни сказал. Сам можешь съездить в Адор. Вечером, если сбор тростника окажется больше обычного вдвое, познакомь с ним собак, дай лошадь, мушкет и объяви остальным, что он – мой человек, и не просто охранник, а управляющий.
   Уже отъезжая, он обернулся и спросил:
   – И, Том, ты уверен, что при прежних затратах мой доход увеличится вдвое?
   И вот тут я допустил ошибку, которая могла перечеркнуть всё достигнутое и даже стоить мне жизни: демонстрируя предельную искренность, я увлёкся и проявил излишнюю откровенность.
   – Думаю, что не вдвое. Вчетверо или впятеро в первый же год.
   – Хо-о! И это как же?
   – Эта мысль не для всех.
   Он подъехал ко мне, наклонился.
   – Август повезёт продавать ром, – тихо заговорил я. – Мы незаметно выясним – куда. Потом станем возить туда ром сами. И не он будет зарабатывать два пиастра на пиастре, а мы будем иметь четыре пиастра на пиастре. Для этого хорошо бы вам завтра купить мой корабль. Во-первых, капитану он не нужен – я слышал, он сам предлагал. Во-вторых, все знают, что корабль был заразный. Продаст за гроши. Вчетверо, синьор Джованьолли, в первый же год. Вчетверо!
   Джованьолли выпрямился, со счастливой улыбкой оглядел плантацию. Сказал твёрдо:
   – Завтра соберёшь тростника вдвое больше. Тогда будешь управляющим. Не соберёшь – отдам тебя Хосе. Пусть сожрёт. Теперь ты мне не очень-то нужен. Теперь все твои мысли я знаю. А нужен мне лишь лекарь. – И добавил, повернувшись к своей обезьяне: – Хосэ, отправь лекаря в лагерь, пусть отдохнёт, а завтра начнёт собирать травы.
   – Приятно иметь с вами дело, синьор Джованьолли! – воскликнул я, изобразив на лице восхищенье и кланяясь.
   Страшная компания повернула лошадей и потрусила обратно. Я стёр с лица едкий пот. Мне бы только стать управляющим и попасть в дом, где спят охранники и где стоят их мушкеты. Два дня. Мне нужно всего лишь два дня. А потом вы узнаете, умеют ли англичане работать железом.

БЕГУЩАЯ ОБЕЗЬЯНА

   На самом краю огромной поляны, на границе плантации и лесных зарослей, стоял примитивный станок для определения дневной нормы тростника. На стёсанном в треугольный клин пне лежало бревно. На одном конце укреплён большой плоский камень, на втором – дощатая площадка с бортиками. Весы. Стебли тростника укладывались на площадку до тех пор, пока она, опускаясь до земли, не перетягивала камень. За день пара работающих людей должна была сдать человеку, ведущему учёт, сорок таких вязанок. Если норма не выполнялась, то вечером Хосэ отсчитывал недостающее количество вязанок соответствующим количеством ударов плетью. В полдень тем парам, кто успел сдать половину нормы – двадцать вязанок, – выдавалась кружка воды. Слабым же доставался длинный рабочий день под жгучим, безжалостным солнцем. Редко какой человек выдерживал больше двух недель. Непригодных к работе людей дон Джови быстро заменял новыми – дешёвых рабов Адорские пираты поставляли исправно.
   В этот вечер селение затаилось в ожидании беды. Ароматом беды был пропитан сам горячий вечерний воздух. Покалывали кожу невидимые, пляшущие в воздухе иголки, и заставляли тела сжиматься, и сводили с ума. Хосэ был воплощением дикой ярости, немой, сжатой как пружина, готовой в любую секунду рвануться и взвиться неистовым зверем. Хосе выбирал чью-то смерть.
   Ари и Нох сдали сорок две вязанки тростника. Стоящий возле своего плёточного столба Хосэ с тупым недоумением смотрел в записи работ прошедшего дня. Он не верил, что сухонький старикашка свалил тростника на сорок две вязанки, хотя не верить он не привык, да и не имел оснований: учёт работы на плантации вёл купленный Жабой у Августа один из тибетских монахов, один из тех самых тайных стражей Города, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не говорят неправду. Теперь эти вот записи говорили о том, что Тамба сегодня не получит очередную порцию пыток, да и завтра, с кем бы Ари не встала в пару, им нужно будет сдать всего тридцать восемь вязанок. Нарушить это правило было нельзя. Оно было установлено самим Жабой. Поэтому Хосэ напоминал начинённую молниями чёрную тучу, медленно наползающую и закрывающую небо.
   – Кто сдал эти вот тридцать семь? – тихим и от того невыносимо зловещим голосом проговорил Хосэ, указывая в строку.
   От кучки рабов отделился молодой юноша – африканец. С потерянным, виноватым взглядом, нетвёрдо ступая, он приблизился к мучителю. Лицо его было перекошено большой опухолью на щеке.
   – Где ещё три? – тихо и вкрадчиво продолжил Хосэ. – Почему плохо работал?
   Юноша подался вперёд. Вся его фигура и взволнованное выражение больного лица говорили о его жгучем желании объяснить, оправдаться.