Шхиян Сергей. Кодекс чести

   В эту схему укладывалось почти все, что происходило последнее время, кроме, пожалуй, необычного интереса библиотекаря к книге о черной магии и к сабле, похищенной мною у сатанистов. Впрочем, одно другому не мешает – наше столкновение могло быть неожиданной, фатальной случайностью для обеих сторон.
   Что мне делать теперь дальше, я не знал: идти к барону открыться – было опасно, с его жестокостью и мнительностью можно было загреметь безо всяких фанфар, а если начать прятаться – это утвердит его во мнение, что мы «шпионы».
   Я начал всерьез беспокоиться за судьбу спутников, оставшихся в гостевом доме.
   Когда я уходил, они еще отсыпались после крутого вчерашнего загула, и справиться с ними мог и младенец.
   – Нам нужно незаметно попасть в гостевой дом, – сказал я Петру.
   – Велика задача, только я за тебя опасаюсь, как ты не крестьянского происхождения – не пройти тебе.
   – Почему это ты можешь пройти, а я нет? – удивился я.
   – Как на тебе аккурат барское платье, а дворовые люди лаз для простого звания копали – порты-то и изорвешь.
   – В дом есть подземный ход? Для чего?!
   – От строгости управителя. Как он за порядком присматривает и чуть что в колодки сажает, а дворовым когда нужда есть по своим надобностям – то и ползут. Только узко там, на брюхе ползти требовается. А ты как в барском платье, тебе то будет не лестно.
   – Действительно, – согласился я, глядя на свою одежду, существующую в единственном экземпляра – Платье мне жалко.
   – Да и не пройти тем ходом по свету, враз заприметят. Дворовые лаз-то не длинный прокопали, поленились. Лишь до кустов диковинных. Ночью-то что, от хором не видно, а по дневному свету сомнительно.
   – Так что же нам делать? Ждать темноты?
   – У кумы можно посидеть, да и новости она скажет.
   – Погоди, у тебя что, кума здесь есть?
   – Наше дело молодое, – обиняком ответил Петр. – Она, конечно, не по родственности кума, а так, одново, баба справная, вдовая – ей тожеть мужеская ласка требовается.
   – Ну, ты даешь! – удивился я такой половой прыти и впервые посмотрел на Петра, как на объект женской привязанности. С этой точки зрения был он вполне интересен: коренастый, кудрявый, с аккуратной русой бородкой и ласковыми, особенно теперь, когда заговорил о женщине, глазами.
   – Также, поесть нам требовается – со вчерашнего дня не жрамши, брюхо подводит.
   – Ладно, делать нечего, пошли к твой куме, – согласился я.
   У меня уже тоже сосало под ложечкой.
   – Ты, барин, не сомневайся, она баба чистая, – обрадовался моей сговорчивости мужик, – тебе-то будет не зазорно.
   Теперь, когда появилась цель куда-то попасть и определился азимут, мы пошли скорее и, пробравшись между хозяйственными постройкам и сараями, проскользнули в какой-то амбар, который примыкал к избе, в которой жили дворовые люди. Порядок, наведенный бароном, в этом случае играл с ним злую шутку – никаких праздношатающихся людей не было, и нас никто не увидел.
   Пассией Петра оказалась полнолицая прачка, немногим старше его летами, но еще вполне ничего. Русобородый красавец успел совсем растопить ее сердце, так что она прильнула к любовнику, не стесняясь моего присутствия.
   – Ты, Марфа, того, не пужайся, – это нашего барина брат, Лексей Григорьич. Он хоть и барин, – а прост.
   Марфа ничуть не испуганная, ласково мне улыбнулась и поклонилась:
   – Будьте гостями дорогими! Проходите в горенку.
   Мы вошли в тесную коморку с одной лавкой у окна. Как гостей, она усадила нас на ней рядком, а сама осталась стоять.
   – Куда же вы подевались, Петр Иванович, я уж все глаза просмотрела вас глядючи? – с ревнивым упреком в голосе спросила она.
   – В яму меня ваш управитель посадил, – недовольно сказал мужик, – вон, Лексей Гргорьич, спасибо ему, выручил. Вот нюхни, весь тюрьмой провонялся!
   – Ах, ирод, ирод! – охнула Марфа. – Отольются ему когда-нибудь наши слезки!
   – Ты, Марфа, того, поесть нам собери, а то я со вчерашнего дня крохи во рту не держал.
   – Я мигом, касатики, – засуетилась женщина, – и покормлю, и что надо простирну. Только пища у нас простая, народная, – извиняющимся тоном предупредила она меня.
   – Ничего, съем и народную, – пообещал я.
   Марфа бросилась обихаживать своего возлюбленного, и вскоре тот уже сидел как падишах в чистом исподнем белье ее покойного мужа и уписывал за обе щеки пшенную кашу, щедро сдобренную маслом.
   После еды мы начали обсуждать события в имении. В это утро ничего необычного здесь не происходило, и о моих спутниках в людской разговора не было. Скорее всего, они по-прежнему находились в гостевом доме, под негласным наблюдением немецкой челяди.
   О графине Марфа тоже ничего не слышала. Зинаиду Николаевну обслуживали только иностранцы и русских слуг к ней не допускали. Знала она то же, что и все – графиня тяжело больна и не выходит из своих комнат. Так что пока всё было, как обычно. Тревоги по поводу гибели Емельяна и Перепечина барон не объявлял.
   Пока мы вели все эти разговоры, я чувствовал, что мое пребывание в каморке прачки становится неуместным.
   Петр при каждом удобном случае, а их в тесном помещении было предостаточно, похлопывал и поглаживал свою подругу, она для вида стыдливо отмахивалась, но умильно на него поглядывала.
   Он, изнывая от близости женщины, призывно похохатывал, и его исподние портки начинали красноречиво топорщиться над причинным местом. Я чувствовал себя как минимум лишним.
   – А нельзя ли мне как-нибудь незаметно пробраться к барыне? – спросил я Марфу, когда мне окончательно надоело присутствовать при этом скрытом празднике плоти.
   Женщине мое присутствие тоже было в тягость, и она разом придумала, как от меня избавиться.
   – А ты, батюшка, немцем нарядись, да и иди себе без опаски.
   – Как это немцем? – удивился я.
   – Одень ихнюю ливрей и шагай куда хочешь. Карл Францевич, говорят, в город уехал, будет, считай, только к вечеру.
   – Где же я ливрею возьму?
   – Так я и дам. У нас их видимо-невидимо. Немец, он как есть басурман, в одной одеже не ходит – одна на нем, другая в стирке. Надевай и ходи без опаски.
   – Так, может быть, я и в гостевой дом в таком виде пройду?!
   – Туда нельзя, там, почитай, теперь вся немчура собралась, враз чужого узнают, – предостерегла Марфа. – К барыне – можно, в ейном дому только на дверях стражники стоят, а ты иди краешком.
   – Спасибо, тебе, Марфа, – поблагодарил я, – будем живы, в долгу не останусь.
   – Ну, чего уж, меня Петр Иванович по-свойски поблагодарит! – кокетливо сказала женщина, бросая на гогочущего мужика недвусмысленный взгляд!
   – Это уж точно! – пообещал он, хватая ее за мягкое место.
   Марфа вывернулась и пошла за немецкой одеждой, кокетливо покачивая бедрами.
   – Справная баба, – похвалил он ее вслед. – Эх, барин, поддам я ей сейчас благодарности!
   Я промолчал, чтобы не втягиваться в откровенное обсуждение интимной темы, мне было и не до того, да и неинтересно.
   Молодчина Марфа принесла не только ливрею, но и весь полагающийся к ней прикид, включая парик и треуголку. Среди немецких хлопчиков попадались крупные ребята, так что почти решилась моя главная проблема в XVIII веке, нестандартный рост. Во всяком случае, одевшись в это платье, я не почувствовал себя второгодником из нищей семьи.
   Мой новый вид вызвал у участников заговора буйное веселье. Посыпались комплименты, переводимые на язык современных малолеток, как «клевый прикид». После осмотра и одобрения внешнего вида, меня торопливо перекрестили и отправили искать себе на одно место приключения и совершать подвиги.
   Я обращал внимание, как обычно ходят по усадьбе стражники и, подражая им, шел степенно, почти строевым шагом. Как и в предыдущие дни, в усадьбе не было видно ни души. Чтобы меня не заметили «часовые у входа», я пошел к дворцу парком и вышел прямиком к нужному боковому входу.
   Хорошо смазанная дверь бесшумно отворилась, и я поднялся по мраморной лестнице в покои графини. Удивительно, но комната, в которой обычно находилась камеристка, оказалась пустой. Не останавливаясь, я прошел ее на цыпочках и шмыгнул прямо в спальню. Там, как и прежде, было темно и тихо. Со света я ослеп и остановился на месте, чтобы не налететь на невидимую мебель, не устроить шум и не напугать хозяйку.
   – Wer es? Sie wer? – раздался со стороны постели испуганный шепот.
   – Тише, Зинаида Николаевна, это я – доктор.
   – Вы? Как вы здесь? Подойдите, пожалуйста. – Я немного пригляделся к полумраку и подошел.
   – Да, это вы, я узнаю ваш запах. Нельзя, чтобы вас тут застали. Барон думает, что вы шпион.
   – Знаю, – ответил я, садясь на край кровати. – Как вы себя чувствуете?
   Что-то меня повело, то ли недавний пример Петра и Марфы, то ли дурманящий запах духов и воспоминание о виденной утром спящей графине.
   – О, после вашей помощи почти хорошо, – ответила она, прикрывая своей ладошкой мою руку у себя на груди и прижимая ее к телу. – Мне много лучше, – продолжала шептать она. – Вы мне так помогли… – Потом мы надолго замолчали, но как только я отпустил ее губы, продолжила:
   – Я почти здорова…
   Она приподнялась, чтобы помочь мне освободить свои ноги от длинной ночной рубашки
   – Это хорошо, что вы пришли, хотя это так неблагоразумно…
   – Я, кажется, погибла, – договорила она, помогая мне войти в себя.
   У нас одновременно начался оргазм.
   – Что мы делаем? – спросила графиня дрожащим голосом, когда немного пришла в себя.
   – Не знаю, – честно ответил я, не в силах заставить себя покинуть ее тело. – Это какое-то безумие!
   – Да, да, безумие! – зашептала она, отвечая всем телом на мои порывистые движения. – Я так вас ждала! Если вы можете еще…
   Я мог. После слияния, желание не только не пропало, но и усилилось. Внутри она была потрясающе нежной и горячей.
   – Будьте со мной ласковы, я так несчастна, – шептала Зинаида Николаевна.
   Я невольно отстранился от нее, чтобы не оцарапать ей кожу проволочными позументами ливреи, которую не успел снять – всё произошло слишком быстро и совершенно неожиданно для меня самого.
   – Нет, нет, я хочу чувствовать тяжесть вашего тела, – запротестовала она, обхватывая меня руками. – Пусть, пусть, – начала что-то говорить она, но не успела досказать, у нее вновь начался оргазм.
   Я дал ей отдохнуть и успокоиться, целуя влажные от пота лицо, шею, подбородок, после чего мы продолжили великое таинство погружения в вечность.
   Вскоре меня самого завертела неодолимая сила страсти, и стало не до нежных прикосновений и летучих поцелуев. Она ответила не менее жарко и извивалась в руках, вздымая вверх ноги, чтобы острее чувствовать и помочь мне погрузиться в себя до самого конца. Потом опять это произошло у нас одновременно, и у меня в глазах засияли золотые точки.

Глава шестая

   – Барона нанял муж, – рассказывала Зинаида Николаевна, когда силы у нас остались только на разговоры, – чтобы погубить меня. Я здесь как под арестом и не могу распоряжаться ничем, даже собой.
   – Но почему?
   – Муж считает, что я ему изменяю.
   – Ты ему и вправду изменила, или это его фантазии?
   – Да, и не раз, – просто ответила графиня. – Он вынудил матушку отдать меня за него замуж, хотя знал, что я его ненавижу.
   – Я слышала, что он стар и некрасив, – осторожно сказал я, – вспомнив характеристику графа камеристки Наташи.
   – Он не просто некрасив, он отвратителен! – с жаром воскликнула графиня. – И ему нужна была не я, а наши имения. Поэтому я не сочла долгом хранить ему верность.
   – Бывает, – посочувствовал я, не желая после всего того, что у нас сегодня было, слушать амурные истории о своих предшественниках. – Как же тебя заставили насильно выйти замуж за старика? Ты ведь из знатного и богатого рода, неужели некому было заступиться?
   – Кто же станет влезать в семейные дела? – удивилась Зинаида Николаевна. – Батюшка мой давно умер, а матушка женщина очень религиозная, что ей духовник скажет, то и делает. Закраевский его подкупил, он и пообещал матушке геенну огненную, коли она меня за графа не выдаст. Она и выдала, – уныло сказала графиня. – Так что выхода у меня было два, или замуж – или в монастырь.
   – А барон твоему мужу для чего понадобился?
   – Думаю, чтобы меня извести. Открыто мне зло сделать муж не решился, родни побоялся, вдруг царю донесут, тогда придумал отослать меня в наше родовое имение. С него-то тогда взятки гладки, поболела-де, да померла. Барон докторов своих призвал. Начали они меня не от болезни лечить, а голодом морить, спасибо Наташе, она тишком меня подкармливает. Он бы и Наташу прогнал, да свои виды на нее имеет. Она хоть и сирота, но дворянского рода.
   – Понятно, – сочувственно сказал я, понимая, что в эту галантную эпоху женщине, даже знатной и богатой, защититься от мужского произвола было практически невозможно.
   – Пока ты, милый голубчик, не появился, я совсем плоха была. Всё больше спала, да к вечному покою готовилась, да вдруг ты меня разбудил. Бог тебя за сироту наградит.
   – Это всё хорошо, только что нам дальше делать? Может быть, вызвать фон Герца на дуэль и попросту убить?
   – Спаси Боже, он человек двойной, тебе самому от него спасаться нужно. У него сила большая. Ты думаешь, зачем он нынче вдруг в город поехал? Привезет станового пристава с урядниками, возьмут тебя под арест и в острог посадят. Тогда сиди в нем и жди правду.
   – Думаешь? Со мной родственник едет, гвардейский офицер, и все бумаги у нас выправлены. Вряд ли они с нами решат связываться.
   – Я тоже не захудалого рода, урожденная княжна не из последних Гедиминовичей, а что толку! Казной-то не я, а управляющий распоряжается.
   – Ты знаешь, Зинаида Николаевна, я законы, в общем, чту, а вот законников не очень. Ежели на мозоль наступят, то и становому приставу башку отшибу.
   – Бог с тобой, как можно такое говорить. Мы, чай, не по басурманским законам живем, а по царским да православным.
   В это момент наш разговор прервал негромкий стук в дверь. Я спрятался, укрывшись с головой одеялом. После первого неожиданного для нас обоих взрыва страсти, я успел раздеться и спрятать свои ливрейные тряпки в сундук – теперь лежал голым.
   – Кто там? – спросила графиня слабым голосом.
   – Ваше сиятельство, – сказала, входя в комнату, со свечой в руке, пожилая дама, – не прикажете подавать ужин?
   – Ах, нет, оставьте меня Амалия Германовна, и уберите свет, я только что заснула. Мне так тяжко…
   – Виновата, не смею вас беспокоить, – с плохо скрытым равнодушием, проговорила женщина, исчезая за дверью.
   – Первая доносчица у барона, – сообщила графиня, ныряя с головой ко мне под одеяло. – А как ты отсюда выйдешь? – добавила она, мягко отстраняясь от моих ищущих рук.
   – Не знаю, потом видно будет, сначала я хочу войти.
   – Неужто не устал от сласти?
   – Тяжело в ученье – легко в бою, – отделался я крылатой фразой, приписываемой народной молвой нашему современнику Александру Васильевичу Суворову.
   – Ну, раз так, то наше женское дело повиноваться, – сказала она и засмеялась. – Вот не думала, не гадала, что такой озорник на меня с неба свалится.
   – Я тоже ничего такого не думал, всё получилось как-то само собой.
   – Ладно, пропадать так с песней, – сказала, задыхаясь, графиня, и жадно впилась мне в губы.
   – Я думал у тебя от лежания будет мышечная анемия, – сознался я, когда мы, наконец, распались и лежали с закрытыми глазами, тяжело переводя дыхание.
   – Ты это о чем? – не поняла Зинаида Николаевна.
   – О своем, медицинском, – лениво ответил я.
   На улице совсем стемнело, мне нужно было уходить. В спальне теперь стало совсем темно. Я ощупью нашел сундук, в который спрятал платье, и кое-как оделся. Зинаида Николаевна от долгой жизни в темноте, в отличие от меня, хорошо видела и хихикала, наблюдая, как я путаюсь в чужой одежде.
   – Как ты собираешься уйти? – серьезным тоном, даже немного испугано спросила она, когда я наконец оделся.
   – Позови свою Амалию, когда она войдет, я задую у нее свечу, а ты потребуй, чтобы она тебе помогла. Пусть, что ли, подушки поправит. Я в это время выйду.
   – Это ты ловко придумал. Поцелуй меня на прощанье. Ты еще придешь?
   – Постараюсь.
   – Мне было чудесно с тобой. Теперь мне захотелось жить!
   Я подошел к дверям и встал за портьерой.
   – Зови!
   Графиня дернула шнурок, и в комнате камеристок звякнул колокольчик. Амалия Германова, видимо, уже спала. Зинаида Николаевна позвонила еще раз. В дверь просунулась сначала рука со свечой, вслед за ней голова в чепчике. Я дунул на огонек, он метнулся и погас.
   – Ну, где же вы, Амалия Германовна, помогите мне! – потребовала Закраевская.
   – Сейчас, только свечу вздую, – без особого почтения сказала камеристка.
   – Не нужно света! Идите же сюда! – потребовала графиня с явным раздражением. – У меня подушки комом! Я вам велю! – от былой угнетенности не осталось следа, теперь барыня приказывала, как полновластная владычица.
   Всё-таки, я в этом убедился в очередной раз, в любой женщине живет великая актриса.
   Камеристка пискнула что-то по-немецки и поспешила к постели, а я, неслышно ступая босыми ногами, выскочил из спальни.
   Операция прошла без сучка и задоринки. Перед выходом во двор я натянул сапоги и, уверенно ступая, вышел наружу.
   Настоящей темноты еще не наступило, но звезды уже ярко сияли на небе. Людей видно не было. Невдалеке послышался цокот копыт о брусчатку. Я выглянул из-за угла. К парадному подъезду приближались два экипажа и группа всадников.
   «Кого это еще черти несут», – подумал я, и узнал в одном из экипажей выезд барона. Он сидел в своем ландо с каким-то человеком. Вторая коляска была без седока. Верховые с ружьями за плечами сопровождали экипажи. Кажется, Закраевская оказалась права, фон Герц прибыл с подкреплением.
   Коляски, между тем, подъехали к парадной лестнице, барон соскочил наземь и любезно помог спуститься своему гостю. После чего они прошли в дом. Всадники спешились и, держа лошадей на поводу, встали кружком.
   Чтобы попасть в Марфину коморку, мне нужно было идти через двор или делать большой крюк по парку и хозяйственным службам. Я решил рискнуть и заодно посмотреть с кем предстоит иметь дело – пошел напрямик.
   Солдатье когда я приблизился, замолчали, с интересом меня разглядывая. Я шел, не обращая на них никакого внимания.
   – Эй, землячок! – окрикнул меня один из них.
   – Вас из дас? – ответил я останавливаясь.
   – Немец видать, – сказал кто-то из группы.
   – Земляк, ты что, по-нашему не разумеешь?
   – Нихт ферштейн, – ответил я и пошел своей дорогой.
   – Точно, немчура, – сказал голос за спиной. – Ни слова по-человечески не понимает. Сразу видно, басурман.
   Солдаты меня не заинтересовали, обычные вчерашние крестьяне, одетые в военную форму. Будут делать то, что им прикажут.
   В коморке Марфы теплилась лучина. Я постучал и после приглашения вошел.
   – Эка ты, барин, долго ходишь, – упрекнул меня Петр, – мы уж с Марфой думали, что тебя немцы споймали!
   – Барон приехал со становым приставом и солдатами, – порадовал я мужика, начиная разоблачаться. – Собирайся, будем пробираться в гостевой дом. Марфа, – обратился я к прачке, – ты не сможешь меня еще раз выручить? Достань мне крестьянское платье, а то свое жалко, в подземном ходе изорву.
   – Этого добра у нас богато, – ответила женщина. После обретения своего короткого бабьего счастья она выглядела счастливой и умиротворенной.
   Дело и вправду для нее оказалось простым, и вскоре я облачился в натуральные, без синтетики короткие льняные портки и длиннополую рубаху. Увидеть себя со стороны я, понятно, не мог, но представлял, что выгляжу прикольно. Главная интрига состояла в несоответствии одежды прическе и бритому лицу.
   – Ну, чаво! – сказал я, подражая простому говору. – Пошли что ли, али чаво!
   Марфа закатилась от смеха, потом сразу стала серьезной и жалостливой:
   – Вы уж того, мужики, не очень! Кабы чего не вышло! Смотрите в оба.
   Как только я нарядился крестьянином, она внутренне расслабилась и стала смотреть на меня по-другому – мягче и сочувственнее.
   – Ладно, нам пора, – сказал я. – Еще раз спасибо за всё.
   Женщина не ответила, приложила кончики платка к уголкам глаз и перекрестила нас вслед.
   Мы осторожно вышли во двор, и пошли, прижимаясь к стенам строений. Петр впереди, я за ним. Как обычно, никаких праздношатающихся нам не встретилось. Управляющий своим воспитательным террором навел здесь железный порядок. Этим имение напоминало мне немецкий концлагерь времен отечественной войны.
   На площади перед дворцом ни людей, ни коней больше не было, куда они направились, догадаться было несложно. Петр уверено петлял между многочисленными службами, потом мы углубились в регулярный парк.
   К моему удивлению, здесь оказалось многолюдно. Садовники прилежно трудились при свете факелов.
   Слышались окрики надсмотрщиков на немецком и ломанном русском языках.
   Два человека в крестьянской одежде, деловито спешащие по своему делу, никакого интереса не вызвали, и мы благополучно добрались до гостевого флигеля. Здесь было тихо. Петр показал знаком, что нужно опуститься на землю, и до дома мы ползли по скошенной жесткой траве.
   Метрах в тридцати от здания он остановился и показал рукой направление. Нашей целью оказалась беседка, казавшаяся в темноте ажурной. Мы подобрались к ней на четвереньках, и спутник нырнул в щель под полом. Я последовал за ним. Пол у сооружения был низкий, и я, пока полз, цеплялся спиной за нависающие лаги.
   – Тута, – едва слышным шепотом сказал Петр, когда мы добрались до центрального опорного столба.
   Он, стараясь не шуметь, убрал в сторону тонкий дощатый люк и приказал:
   – Держись за мной.
   Ползти было тесно и сыро. Дворовые, копая лаз, не думали о комфорте. Под животом и ногами была мягкая влажная земля, а плечи и спина цеплялись за грубые доски, которыми обшили свод. Впрочем, добрались до цели мы быстро и оказались в какой-то подсобке, в которой был сложен садовый и дворницкий инвентарь. Освещена она была масляной коптилкой – в глиняной плошке плавал крошечный горящий фитилек.
   Даже в таком неверном, слабом свете было видно, как выпачкался мой спутник.
   – Нужно бы почиститься, – сказал я, представляя, какое впечатление произведут на встречных такие замурзанные субъекты.
   – Сейчас переоденемся, – одними губами, почти беззвучно сказал мужик.
   Поистине, Ньютон был совершенно прав, говоря, что действие всегда равно противодействию. На драконовские иноземные порядки наши люди ответили отечественной смекалкой. За кучей метел оказался целый склад одежды на любой вкус.
   Петр зажег от коптилки два огарка восковых свеч, и мы подобрали себе чистые костюмы. У меня, как всегда, проблема была одна, в росте, и потому пришлось надевать крестьянский армяк из тонкого колючего шерстяного сукна, ничего другого подходящего, подобрать не удалось. Спутник же нарядился лакеем, в черные панталоны и лиловый фрак.
   – Умыться бы не помешало, – начал привередничать я, глядя на его чумазое лицо и предполагая, что и сам выгляжу не лучше.
   – Оботри рожу, делов-то, – посоветовал Петр, с полным равнодушием к своей внешности.
   Как только я поменял платье в каморке у Марфы, он сразу начал обращаться со мной запанибрата и оставил почтительный тон. Петр указал на сомнительной чистоты намоченное полотенце, служившее, видимо, для подобной косметически-гигиенической цели. Выбора не было, и я, как смог, отер с лица и рук грязь и почувствовал себя немного увереннее.
   – Пошли, что ли, – предложил спутник, увидев, что я жду, пока он соберется.
   Мы вышли и оказались под лестницей, ведущей наверх, где находились мои покои. В доме было тихо. Стараясь не скрипеть половицами ступенек, мы быстро поднялись на второй этаж. У дверей в мои комнаты никого не оказалось. Засада, если и была, ждала у входа.
   Я тихо отворил дверь и заглянул в гостиную. В этот момент внизу застучали чьи-то шаги и заскрипели ступени. Мы, столкнувшись плечами, влетели внутрь и закрыли за собой дверь.
   – Давай туда, – приказал я и, пробежав гостиную, забежал в спальню. Здесь было чуть светлее из-за луны, светившей в окна.
   Тут, в отличие от гостиной, можно было, по крайней мере, спрятаться под большой альковной кроватью.
   На первый взгляд, мое жилье не обыскивала, все вещи оставались на своих старых местах. Торопясь, я откинул крышку сундука, слегка заполненного немногочисленными пожитками, и сунул руку под белье. Ящик с дуэльными пистолетами оказался на месте. Я вытащил его и щелкнул замочком.
   – Пистоли? – прошептал за спиной Петр.
   – Умеешь стрелять? – спросил я его, вынимая из гнезд оружие.
   – Нет, мы больше по крестьянству, – ответил он. – Дубиной сподручнее.
   В гостиной послышались чьи-то тяжелые шаги.
   – Прячься за дверь, – прошептал я и сунул Петру пистолет. – Если что, бей ручкой по голове.
   Сам же бросился на пол и заполз под кровать.
   Мы затаились, но в спальню так никто и не вошел. Когда вновь стало тихо, я вытащил загодя спрятанную под кроватью саблю. Сразу на душе стало спокойнее. Теперь я не чувствовал себя таким как раньше беззащитным. С оружием гораздо проще говорить с врагами наравных.
   – Лексей Григорьич, вылезай, ушли, – позвал меня напарник.
   Я выбрался из-под кровати.