Выходя из здания, он обнаружил, что окружен удивлёнными лицами монголов. «Они ждали, что я совершу сеппуку там, вместе с Юкио, – понял Дзебу. – Должно быть, у меня странный вид в запачканных кровью чёрных доспехах, с торчащими отовсюду стрелами, а вместо оружия я сжимаю статую богини милосердия».
   Толстый наконечник пробивающей доспехи стрелы ударил прямо в статую. Со звоном фарфоровая богиня раскололась. Руки Дзебу были свободны, а тысяча белых черепков лежала у его ног. Она исчезла безвозвратно, так же, как Юкио, – навсегда. Опустошающее ощущение потери ударило Дзебу с силой брошенного копья. Он отшатнулся назад. Не обращая внимания на стрелы, отскакивающие и вонзающиеся в его доспехи, он не медленно, но и не торопясь повернулся и пошел назад в горящий дом. Его нагината была прислонена к стене там, где он оставил ее. Как только он взял ее, Дзебу почувствовал прилив громадной энергии, втекающей в его руки, через предплечья, плечи, распространяющейся по всему телу, как будто высшее существо руководило им. Не Кваннон, а Хачиман, бог, почитаемый всеми Муратомо. Дзебу бегом выскочил из дома, крутя нагинату над головой, ощущая ее через кожаные доспехи, слыша крики.
   Он предал себя формам и движениям боя, в которых упражнялся со времени, когда начал ходить прямо. Окружавшие его воины отступали перед мелькающим лезвием. Они были достаточно опытны, чтобы прочесть выражение лица надвигающегося на них гиганта, они уже встречали раньше людей, обезумевших от боя. Они знали, что ни обычные солдаты, ни обычное оружие не могут сразить человека в таком состоянии. Они были осторожны, потому что это был последний враг, которого нужно было прикончить.
   Удачный удар боевого топорика по древку нагинаты Дзебу – и монголы пронзительно закричали, торжествуя, когда лезвие зазвенело о землю. Дзебу вынул меч, которым убил Юкио, и бросился на противников. Они спотыкались друг о друга, стараясь убежать, а многие попадали под меч, казавшийся таким маленьким в руках огромного человека, владевшего им. Держа меч в одной руке, а древко нагинаты в другой, Дзебу теснил их назад через разрушенный частокол, к узкой тропе, где их число уже не помогло бы им, где монголам пришлось бы выходить к нему один на один. По одному они и умирали.
   Дзебу был уверен, что некоторые проскользнули мимо него и были позади, в руинах укрепления. Он взглянул через плечо и увидел, как они спешат внутрь И выбегают из горящего дома, где умер Юкио. Они – за его головой, подумал он. Он хотел вернуться в укрепление и остановить их, но не мог повернуться к врагам спиной. В любом случае, что случится с головой Юкио, уже неважно. Ничто не важно сейчас! Дзебу был выше того, чего ему хотелось. Он чувствовал мир и счастье за пределами понимания. Его разум был заполнен чистым, нескончаемым белым светом, стирающим любую индивидуальную мысль или чувство. В то же время мир вокруг него, его звуки и формы, его ощущения и запахи были более жизненными, чем когда-либо в его жизни. Посреди стонущих монголов он был совершенно счастлив, невероятно счастлив! Если умирать – то сейчас, здесь!
   Дзебу был точен, как бог. В бою он научился не делать ни одной ошибки. Он был своими противниками, и он был мечом в их руках. Время стремилось к бесконечности. Монголы стали атаковать Дзебу так медленно, как будто пробирались через воду. Совсем не трудно было преодолеть их неуклюжие попытки защититься. У него даже было время на то, чтобы прочитать «Молитву поверженному врагу» для каждого противника, который присоединялся к куче тел на дне ущелья. Это было состояние, которое учителя Дзебу в Ордене называли полным прозрением, то восторженное ощущение, при котором индивидуум достигает полного союза с Богом и может видеть мироздание как Всевышний. Один момент полного прозрения, которому его учили, стоил сотен жизней в обычном сознании.
   Монголы повернули назад, больше не нападая, и только скованное положение удерживало их от панического бегства. Каждый понимал, что этот сверхчеловек убьёт его. Дзебу теперь был почти у изгиба тропы. Темнело. Зимой ночь опускается на эти горы в час Обезьяны. Если он продержится до полной темноты, у него будет реальная возможность скрыться. Ночью в этих горах будет практически невозможно выследить одного человека. Эта мысль огорчила его. Он больше не хотел жить!
   Этого вторгшегося в его мозг желания было достаточно, чтобы спустить его с пика полного прозрения. Это был обычный воин, печальный, раненый, усталый, который притаился за выступом скалы, скрывающим от него основной отряд Аргуна. По ту сторону скалы тропа была пуста. Дорога изгибалась длинной кривой линией, и на другом ее конце, затененные сумерками, выстроились в ряд лучники, встав на стременах, с прищуренными глазами, стрелами нацеливаясь на него. Во главе строя на малорослой монгольской приземистой черной лошади восседал Аргун. Его темно-красный плащ развевался на ветру.
   – Убейте меня! – заревел Дзебу и широко развёл руки.
   Аргун, с суровым и неподвижным лицом, поднял руку в перчатке и резко опустил ее. Тетива запела в унисон глубокой музыкальной ноте, отразившейся эхом от скалистых стен. Стрелы засвистели и завизжали, пересекая ущелье. Еще продолжая держать руки широко, будто собирая стрелы, Дзебу почувствовал их удары по всему своему телу. Не было боли, только бесчисленные ввергающие в оцепенение удары. Он увидел Танико, глядевшую на него своими ясными глазами, точно такой, какой он видел ее в сердце драгоценного Камня сегодня. Его последняя мысль была: драгоценный Камень!.. Затем он потерял сознание, начав падать в темноту.

Часть вторая.
Книга Танико

   Те, кто обладает властью и чинами, утверждают, что боги поставили их править людьми. Действительно, правители становятся правителями, обманывая людей как раз такими рассказами, а используя силу, заставляют их подчиняться. Кто говорит, что боги ответственны за привилегии нескольких и угнетение многих, клевещет на богов.
«Наставления зиндзя»

Глава 1

Из подголовной книги Шимы Танико:
 
   «Цветы глицинии собираются в грозди подобно пурпурным облакам среди сосен. Цветы черешни на землях дворца сегуна являют наслаждение. Сладкие песни певчих птиц в кустарнике услаждают слух. В горах ручьи стали реками, а замороженная тишина водопадов превратилась в гром. Дороги на северо-запад открыты снова. Уже отряды самураев выступают в направлении земли Осю. Всю эту зиму я хранила свой страх под спокойной внешностью, подобно земле, погребенной под снегом.
   Было много всего, чем я могла заниматься и что помогало мне сохранять спокойствие. Я непрерывно работала над своим кунг-ан. Движимая страхом перед насмешками и бранью Ейзена, я старалась восстановить лицо, которое у меня было до рождения, поскольку опасалась ехать к нему без ответа. Часовня, построенная Ейзеном в лесах над Камакурой, стала частью ландшафта. Ветки сосен, выросшие из-под черепиц крыши, мох, распространяющийся по стенам. Саметомо, который теперь официально является моим приёмным сыном, всегда посещает со мной Ейзена. Они обладают способом общения друг с другом, не имеющим ничего общего с речью. Всякие подмигивания, рычания, жесты и странные выкрики. Они приветствуют друг друга криками «Кватц!».
   Мой кузен Мунетоки стал наставником Саметомо по кендзюцу. Подозрение Хидейори – как натянутый лук, безжалостно нацеленный в наши сердца, и я стану бояться за жизнь Саметомо, как только он покажет, что обладает такой же сноровкой во владении мечом, как его отец и дед. Пока же он обязан изучать дело воина, несмотря на то что должен кончить как монах.
   Хидейори ничего не сказал мне про Осю. Он увлечен двумя любимыми занятиями: управлением государством и религией. Бакуфу теперь так же высоко организован и имеет столь же много чиновников, как и двор Кублай-хана. Если позволяет погода, Хидейори ездит к монастырю Хачимана Дай-бодхисатвы, где он строит ступу, священную башню, посвященную матери.
   Я никогда не встречала эту даму, которая умерла в изгнании после восстания Домея, но Хидейори говорит, что она святая. Я уверена, что его ненависть к Юкио выросла из соперничества его матери и матери Юкио, моей подруги госпожи Акими».
Третий месяц, двадцатый день,
Год Собаки.
 
   Навещая Танико в женском зале дворца сегуна, Риуичи и его крепкий старший сын Мунетоки пили у нее чай и вели светскую беседу. Когда, спросила она себя, видела она это нелёгкое выражение, странную смесь обиды, стыда и заискивания на лице дяди Риуичи? Давным-давно, так давно, что не могла вспомнить, где, хотя вид его и наполнял её ужасом.
   Где был Саметомо? Она хотела ближе притянуть его к себе.
   – Это очень красивая рукопись, – вежливо сказал Риуичи, указывая рукой с чашей на нишу, где у Танико висел большой лист бледно-зелёной бумаги. На нем Саметомо начертал стихи Бриллиантовой сутры, предложенные Ейзеном как упражнение по каллиграфии:
   «Хотя мы и говорим о добродетели, Татхагата объявляет, что добродетели не существует. Только одно название».
   Танико скромно опустила глаза:
   – Это скромная работа моего недостойного сына.
   – Саметомо, госпожа, может вырасти самым замечательным мастером меча, которого когда-либо видела Страна Восходящего Солнца, – с жаром сказал Мунетоки.
   Его голос был всегда громким, как на параде. Его глаза блестели, а густые усы топорщились. Сидевший на подушках в опочивальне Танико, он был похож на отдыхающего тигра. Поскольку отец Танико, Бокуден, не имел собственных сыновей, Мунетоки был бесспорным претендентом на управление кланом Шима. Саметомо преклонялся перед ним.
   – Я рада, что успехи моего сына радуют его сенсея, – мягко сказала Танико. Потом она быстро посмотрела в карие глаза Мунетоки. – Я предпочту, если ты не будешь слишком сильно и при всех хвалить мальчика, Мунетоки-сан. Это может усилить его затруднения.
   Мунетоки взглянул на неё так, будто она сказали что-то возмутительное.
   – Госпожа не знает, что есть самураи в западных провинциях, которые с радостью отдадут за неё жизнь. Есть такие люди по всей Стране Восходящего Солнца.
   Танико вспомнила старого самурая в столице, который много лет назад умер, защищая ее и Ацуи от вассалов Мотофузы. Она опустила глаза:
   – В первую очередь, самураи преданы сегуну и бакуфу. Сегун, стремясь предвидеть угрозы мирной жизни империи, находит невозможным забыть, что Саметомо – последний из рода Согамори, а мы – Шима – являемся ветвью Такаши. Я не хочу, чтобы сегун был раздосадован без причины.
   – Что касается мира, господин Хидейори может теперь меньше опасаться, – сказал Риуичи с тем же выражением печали. Теперь она узнала его взгляд. Он был таким, как тогда, когда она узнала о смерти Кийоси.
   – Мой благородный дядя, кузен, посетил меня не для того, чтобы восхищаться каллиграфией моего сына и хвалить его искусство владения мечом, – сказала Танико, и страх своей холодной хваткой сжал ее сердце.
   – Танико-сан, – тихо сказал Риуичи. – Много лет назад я огорчил тебя страшным известием, услышанным из уст странника. Я поклялся, что если придется опять, то я не буду снова играть роль труса.
   Танико прижала руки к сердцу:
   – Расскажи мне быстро, дядя!
   – Монах Дзебу и командир Юкио погибли.
   Чаша, которую держала Танико, разбилась на полу.
   Мунетоки сразу же, успокаивая, положил на её руку свою ладонь.
   – Какая я неловкая! – бормотала Танико, вытирая бледно-зеленую жидкость с полированных досок пола. – Что ты говорил, дядя?
   Риуичи продолжил:
   – Я знаю, что ты сильно беспокоилась за них обоих. Я хотел быть тем, кто скажет тебе все.
   – Пожалуйста, расскажи, как Дзебу… Как они умерли? – прошептала Танико.
   Мунетоки ответил ей голосом мягче обычного:
   – Погибли героически, как рассказывают. Юкио, его двенадцать сподвижников и монах Дзебу среди них полдня держались против тысячи монголов. Зиндзя в особенности совершил сверхчеловеческие подвиги в битве. В конце Юкио и его люди были побеждены, но только после того, как убили более трех сотен монголов. Юкио, его жена и дети – совершили сеппуку. В веках будут рассказывать легенду о них!
   «Я не могу поверить, что Дзебу мёртв», – подумала Танико, Вслух она сказала:
   – Когда так много воинов сражаются против нескольких, кто-нибудь ведь может ускользнуть незамеченным?
   – Они были в ловушке, в укреплении на склоне скалы, – сказал Мунетоки. – Место, удобное для защиты, но оттуда невозможно выбраться. Они, конечно же, все погибли.
   Он говорил с каким-то удовлетворением. По воинскому кодексу, считал Мунетоки, если бы кому-либо из людей Юкио удалось выбраться, это умалило бы совершенный подвиг.
   – Кроме того, головы Юкио и Дзебу были опознаны, – печально сказал Риуичи. – Как только на тропах растаял снег, князь Ерубуцу из Осю послал отряд воинов с головами Юкио и Дзебу, сохраненными в черных лакированных шкатулках, наполненных саке. Когда они прибыли сюда, сегун был занят церемонией, посвященной новой ступе его матери. Не подобало ему осматривать отрезанные головы. Поэтому он отправил моего благородного брата, господина Бокудена, пойти и осмотреть головы. Потом они были сожжены на берегу. – Лицо Риуичи приняло еще более несчастное выражение. – Мне жаль, Танико-сан.
   «Я не вскрикну! – говорила себе Танико. – Я сдержу себя! Это случалось со мной раньше, и я пережила это. Я переживу и в этот раз. Я не вскрикну!..»
   – Ты знаешь Моко, кораблестроителя, дядя? Пожалуйста, пришли его ко мне. Он был предан Дзебу и Юкио, Я хочу сослужить ему ту же службу, что и ты мне, – увериться в том, что он получил эти новости.
   – Простой плотник является твоим другом, кузина? – спросил Мунетоки, озадаченно нахмурившись.
   – Очень старый и дорогой друг, – сказала Танико, чувствуя рыдания, поднимающиеся в ее груди, угрожающие вырваться наружу. – Мне нужно остаться одной сейчас. Вы извините меня?
   После их ухода она долгое время сидела спокойно. Вошла служанка, чтобы убрать чашки, но Танико жестом приказала ей уйти. В одиночестве она налила воду в жаровню под горшком, чтобы потушить угли. Так кончается жизнь – маленький костер, который вдруг заливают или задувают. Окна ее комнаты были обращены к югу, и полосы солнечного света струились через решётку. «Когда бы я ни увидела солнце, – подумала она, – оно всегда располагало меня думать о том, что, где бы он ни находился, то же солнце светило над ним. Просто светило над ним и ничего больше! Отрезать его голову и бросить её в саке, а затем сжечь еёна берегу! О нет, нет! Жена Юкио убила себя, чтобы умереть вместе с ним. Где эта девушка Шисуми? Я должна попытаться сообщить ей, так же как и Моко. Она, вероятно, захочет убить себя. Если бы я могла умереть вместе с Дзебу! А пока что я могу только обвинять себя в том, что я разлучена с ним. Я использовала смерти Кийоси и Ацуи против него. Я чувствовала, что не могу жить без него. Я была глупа! Возможно, если бы я осталась с ним, он не был бы убит вместе с Юкио. О, Дзебу, Дзебу! До сих пор я представить себе не могла, как я люблю тебя!..»
   Она стояла, сжав руки в кулаки, и выкрикивала его имя так громко и с такой силой, что это раздирало ей горло. Потом она рухнула, как птица, подстреленная на лету. Она лежала на полу, извиваясь и неистово рыдая. Вбежали её служанки. С тихими вскриками жалости и ужаса они умыли ее лицо холодной водой и укрыли госпожу одеялом. Не понимая, что случилось, они заплакали вместе с ней, закрывая свои лица ниспадающими рукавами. Танико была не способна разговаривать с женщинами, но голова ее была ясной. Она была удивлена остротой своей печали и бурностью своей реакции. Она думала, что дзен как-то защищает человека от жизненных страданий. Ейзен казался таким жизнерадостным, спокойным и веселым, что она ожидала, что дзен сделает ее такой же. То, что она так сильно страдала, казалось, уже изобличало обман.
   Она лежала несчастная, мучимая горем, что не давало ей есть, спать или разговаривать с кем-нибудь. Саметомо вошел и пытался заговорить с ней, но, плача, выбежал из комнаты, когда она не смогла ответить ему. Он не вернулся, а одна из горничных, которая поняла, что Танико может слышать и понимать, хотя она и не могла говорить, сказала ей, что ее дядя Риуичи и тетя Цогао на время взяли мальчика к себе.
   Она почувствовала подсознательный страх. Танико вспомнила ярость Хидейори, когда танцовщица Шисуми публично признавалась в своей любви к Юкио. Что он почувствует, узнав, что Танико, женщина, на которой он хотел жениться, слегла от горя, когда узнала о смерти Юкио и Дзебу? Не имея представления о том, что связывает ее и Дзебу, он будет думать, что её горе, наверняка, связано с Юкио. И в этом была доля правды. В Китае ей стал нравиться Юкио, и к тому же, по велению Ордена, Дзебу посвятил ему всю свою жизнь. Она должна была дать Дзебу смысл жизни после смерти Юкио. Но она этого не сделала. Дзебу умер, веря, что она не любила его. Танико снова стала плакать. В таком состоянии её застал Хидейори, поспешив в ее опочивальню, прежде чем горничные смогли предупредить ее.
   Несмотря на неожиданность его прихода, он выглядел скорее несчастным, чем разгневанным, когда отодвинул своей рукой экран шози. Он был одет в пышные белые шелковые одежды траура с петлей табу, свисающей с его черной шляпы, подчеркивающей то, что Хидейори лишился близкого человека и должен быть оставлен один. Меч не висел у его поясе.
   Танико прижалась лбом к полу.
   – Простите меня, мой господин, за то, что я плохо приготовлена к вашему визиту!
   Он преклонил перед ней колени, крепко сжав её руку. Казалось, огонь полыхал в чёрной глубине его глаз.
   – Ты ненавидишь меня, Танико-сан?
   – Я? Ненавижу вас? – На секунду вопрос сбил ее с толку.
   Потом она поняла. Он был все-таки человеком, ответственным за смерть Дзебу и Юкио. Почему она не ненавидела его? Потому, что она могла видеть, как потеря Кийоси, а позже – Ацуи, озлобила её, повернув ее против человека, которого она любила больше всего в своей жизни. Теперь она понимала: не имеет значения, кто убил Дзебу. Это была её судьба: мужчины, которых она любила, погибли в сражениях, и было глупо ненавидеть тех, кто убивал их.
   Хидейори сказал:
   – Я понял, что именно Юкио спас тебя от монголов и невредимую привёз назад, в Страну Восходящего Солнца. Ты была в великом долгу перед ним. Я тоже в долгу перед ним за это. Иначе я бы никогда тебя больше не встретил. Я говорил тебе о нём много плохого. Но это было лишь для того, чтоб использовать твою мудрость и проверить мои опасения насчет Юкио. Ты была единственной, кто стал бы спорить со мной. – Он указал жестом на свое белое одеяние. – Как и ты, я скорблю. Клянусь тебе, я не хотел его смерти. Не обвиняй меня в его смерти, потому что сейчас я как никогда нуждаюсь в тебе, Танико-сан!
   «Я предполагаю, что также нуждаюсь в вас, Хидейори, – подумала Танико. – По крайней мере, я нуждаюсь в вашей доброй воле, так как Саметомо, который теперь составляет всё, что у меня остается в жизни, должен жить. Как странно, что Хидейори боится, что я ненавижу его, а я думаю, что он ненавидит меня. Но как он может жалеть Юкио? Как он может говорить, что не желал его смерти? Как ужасен этот мир! Когда Саметомо возмужает, если он проживет так долго, я убью себя…»
   – Вы действительно сожалеете о смерти вашего брата, мой господин? – спросила она.
   – Клянусь тремя Буддами, я дал строгое указание Аргуну не причинять ему вреда, только арестовать его и привести ко мне. Юкио был хорошим солдатом, который не понимал, как придворные используют его в своих интригах против меня.
   – Я уверена, он пришел бы к вам, если бы вы послали за ним и обещали ему покровительство.
   – Он пришел бы с армией, Танико-сан. Как бы смог я выстоять против него? – глаза Хидейори расширились. – Ты знаешь, что я и наполовину не такой воин, как он. Он свергнул бы меня, захватив страну, и потом не знал бы, что с ней делать. Под его правлением Страна Восходящего Солнца развалилась бы на куски. Я строю нацию на все времена. Но теперь, когда он мёртв, я допускаю, что не был бы там, где я сейчас, если бы не он. Когда они принесли в Камакуру его голову вместе с головой его друга, этого могучего зиндзя, я оправдывался тем, что лицезрение голов осквернит обряд, который я совершал в память о своей матери. Действительно, для меня было невыносимо глядеть на головы моего брата и этого зиндзя Дзебу. Он когда-то давно спас мне жизнь. Мне говорили, что даже твой отец, господин Бокуден, был доведён до слёз тем, что он увидел, открыв чёрные ящики.
   «Я не поверю в это!» – подумала Танико.
   – Кто не горюет из-за смерти Юкио? – продолжал Хидейори. – Его любили по всей Стране Восходящего Солнца, так докладывали мои агенты. Даже несмотря на то, что его жизнь завершилась поражением, народ восхищается им. Они думают обо мне как о хладнокровном убийце, хотя я только пытался совершить благо. Я должен наказать Аргуна и Ерубуцу, чтобы доказать, что я не хотел смерти Юкио. Я должен отомстить за него, Танико-сан, – Беспокойство промелькнуло в его глазах. – Я боюсь его злого призрака!
   – Его призрака?
   – Да, его и монаха Дзебу. Такие сильные души не просто обретают покой. Я должен отомстить за них, чтобы умиротворить их, – он сжал пальцы в кулак. – С Ерубуцу разберёмся когда придет время, но бесчинства Аргуна в этой стране должны быть немедленно остановлены. Его армия ставит под угрозу всю нацию.
   – Из-за планов Великого Хана?
   Хидейори кивнул головой в подтверждение.
   – Сразу же после смерти Юкио Аргун и его войска спешно оставили Осю. Теперь они где-то в горах провинции Ичизен, в нескольких днях езды от столицы. Князь Хоригава, ваш муж, кривит душой: он поспешил прямо в Хэйан Кё по дороге Хокурикудо. Как только он прибыл в столицу, императорский двор пригласил монгольских послов из Дацайфу приехать в Хэйан Кё и представить императору письмо их Великого Хана. Я спешно распорядился, чтобы их не допустили в столицу. Этого не произошло бы, если бы Го-Ширакава был еще жив. Сейчас в Хэйан Кё нет умных голов. Хитрый старый удалившийся император оставил этот мир в прошлом году, в том же месяце, что и князь Осю Хидехира.
   – Что говорится в письме Великого Хана? – спросила Танико.
   – Я пока не видел копию.
   Ей нужно было думать о чём-то еще помимо её горя.
   – Должно быть, там требование подчиниться Великому Хану.
   Хидейори сузил глаза:
   – А если так, как, ты думаешь, нам следует им ответить?
   – Это, может быть, самое трудное решение в вашей жизни, мой господин. Как я предупреждала вас раньше, те нации, которые сопротивлялись монголам, были полностью уничтожены.
   – Так ты считаешь, что нужно сдаться?
   – В этом также нет спасения. Я видела, до чего правление монголов доводит нации. Если мы сдадимся им без борьбы, они станут грабить острова и забирать всех наших мужчин сражаться в их войнах. Они будут диктовать нам свои законы во всем – от религии до стиля одежды. Мы, кто называет себя детьми богов, перестанем существовать как народ.
   – Но если мы действительно решим сопротивляться, как нам следует ответить на это письмо Кублай-хана? Следует ли нам быть миротворцами и постараться выиграть время?
   – Я думаю, нет, мой господин. Это создаст только раздор и замешательство в наших собственных рядах. Если вы собираетесь сражаться с монголами, пошлите за их послами. Пусть они прибудут в Камакуру и представят вам свое письмо. Пусть они будут затем публично обезглавлены. После этого не будет поворота назад. Для монголов убийство посла непростительно. Вся страна объединится под вашим знаменем для защиты от завоевателей, так как в случае нерешительности нас будет ждать полное уничтожение.
   Хидейори глубоко вздохнул и тихо выдохнул.
   – Это очень решительный совет, Танико-сан!
   – Мой господин, нам угрожает величайшая сила, какую когда-либо знал мир. В распоряжении Великого Хана сто тысяч войска, сотни огромных кораблей. Вся страна должна объединиться как один человек, или мы наверняка обречены.
   – Я обращу множество молитв к Хачиману, прося его помочь мне принять это решение, – пробормотал Хидейори.
   – Князь Хоригава, очевидно, в союзе с монголами, мой господин, – продолжала Танико. – Он всегда был предателем. Хоригава от их имени будет плести интриги с императорским двором. Ты должен убить его!
   – И избавить тебя от ненавистного мужа? – сказал Хидейори, слегка улыбаясь. – К тому же я не хочу, чтобы он оставался твоим мужем. – Его глаза помрачнели. – Я обещал себе и тебе, что ты будешь моей женой. Мне нужно, чтобы ты была рядом со мной. Я должен принять решение, которое определит будущее Страны Восходящего Солнца на все времена. Ты можешь помочь мне.
   – Я только говорю вам, что должно быть очевидно любому разумному человеку, мой господин.
   – Этот разговор стал огромным облегчением для меня, Танико-сан. – Хидейори встал. – Я боялся встречи с тобой, после того как узнал о смерти Дзебу. Я рад видеть, что ты встретила свое горе мудро и смиренно.
   После его ухода она пролила много слез по Дзебу. Это стало раной, которую она будет нести до могилы, и никто другой не будет знать об этом. Всё же, как ни странно, Хидейори не только не запретил ей предаваться горю, но даже сам носил траур по Юкио. Удивительно, но его нужда в ней, кажется, перевешивает все другие рассуждения….