Страница:
Вайсберг многозначительно замолчал. Алексей понял, что его собеседник не решается закончить фразу: «…наши агенты уничтожат вас». Повернувшись к дому, он заметил, что Екатерина в японском шелковом халате стоит на крыльце и с заметным волнением смотрит на них.
— Дорогая, иди к нам. Меня приехал навестить Гюнтер, — крикнул Алексей.
Когда жена вошла в беседку и села в одно из кресел рядом с мужчинами, Алексей продолжил:
— Гюнтер интересуется, что мы планируем делать дальше. Ты знаешь, я и сам об этом думал все утро. Что ты скажешь, если мы немного поживем в Швеции? Климат там хороший, а стокгольмское отделение нашей фирмы очень перспективное и требует укрепления. Я бы с удовольствием возглавил его.
— Мне всегда нравился Стокгольм, — тревожным голосом произнесла Екатерина.
— Ну вот, Гюнтер, — улыбнулся Алексей, — мы поедем в Швецию. Пару недель я посижу здесь. Устал, спасу нет. Буду отсыпаться, отъедаться, отдыхать. А двадцать пятого — в Стокгольм.
— Ну что же, — удовлетворенно проговорил Вайсберг, — рад за вас. Желаю успеха. Мне, к сожалению, пора. Дела.
Он поднялся, поцеловал руку Екатерине, ответил на рукопожатие Алексея и направился к выходу. Когда калитка за ним закрылась, Екатерина тревожно произнесла:
— Лёша, нам ничего не грозит?
— Теперь уже нет, — ответил Алексей.
— Сергеев.
— Товарищ Сергеев, — раздался голос инструктора обкома Васильева, — вам надлежит немедленно прибыть в обком. Машину за вами уже выслали.
— Что там еще? — проворчал Павел.
— Приезжайте, приказ Доренко, — щелкнула трубка, и из нее зазвучали короткие гудки.
— Черт, — выругался Павел и откинул одеяло.
Когда он уже натянул брюки и застегивал рубашку, в комнату заглянула Клара. На ней была одна ночная рубашка.
— Папа, ты уезжаешь? — спросила она, зевая. — Два часа ночи! Воскресенье!
— Спи, — буркнул он. — Там что-то срочное. Я позвоню утром.
Дочка снова зевнула и скрылась в темноте коридора. Павел застегнул рубашку, натянул туфли, надел плечевую кобуру и сунул в нее пистолет «ТТ», который достал из ящика стола. Несмотря на то что чекисты работали не покладая рук, в Вологде нападения на офицеров, партийных и советских работников не были редкостью. А уж в сельской местности бывали случаи, когда целые армейские отделения исчезали, а потом обнаруживались, повешенные на деревьях. Сам Павел с целым взводом охраны еще в июле прошлого года попал в одной из деревень в засаду. Их окружила многочисленная кулацкая банда, пришлось занять круговую оборону и отстреливаться целых два часа, пока подоспевшая рота НКВД не рассеяла нападавших. Теперь, конечно, таких крупных боевых столкновений уже не случалось, но эксцессы бывали всякие.
Через минуту улицу залило светом автомобильных фар. Черная «эмка» притормозила у входа в дом. Прыгнув на заднее сиденье, Павел скомандовал:
— Трогай.
Автомобиль сорвался с места.
«Да, — Павел отметил про себя, что они едут прямо, не попадая ни в единую ямку и не подпрыгивая ни на единой кочке, — дороги у них действительно замечательные. Это ведь была провинция, представляю, что в Новгороде и в Петербурге. Да и народ здесь зажиточный. И в Вологде у многих машины и собственные дома. А уж в деревнях, на хуторах такая техника, о которой наши колхозы и мечтать не могут. Почему? Может, здесь природа другая, климат? Да нет, наши нечерноземные хозяйства, соседние с вологодскими землями, куда как беднее, хотя и расположены южнее. Расходы на армию? Мы перебрасывали ресурсы из деревни в индустрию, создавали бронированный кулак для Красной армии. А они на армию до поры тратили не так много. Признают же здесь все, что после прихода Оладьина и начала милитаризации страны уровень жизни упал. Хотя, чтоб он у нас так поднялся, как у них упал. Откуда все это? Промышленность у них всегда была более развита, это верно. И все же главное, наверное, в том, что они не тратили столько на армию. Интересно. Я сам год назад доказывал Алексею, что они с самого начала вынашивали планы нападения на нас. Да, надо признать, Оладьину местные буржуи позволили проводить такую политику, потому что испугались нас. Так что же, получается, что и впрямь мы агрессоры? Вот и теперь, через две недели, нападем мы, упреждая удар Гитлера, который попытается ударить, чтобы упредить наш удар… Тьфу, бред какой-то. Себе хоть не ври. Если бы не наша политика, Гитлер просто бы не пришел к власти, не поработил бы Польшу. Все это начали мы. И правильно. Мы боремся за счастье всего человечества. Что бы Алексей ни говорил, за счастье сражаются, за счастье льют кровь. А за счастье всего человечества надо пролить реки крови. Не разрушив отжившего, невозможно дать дорогу новому. Будут и у нас такие ровные дороги, индивидуальные дома и автомобили в каждой семье. Но вначале социализм должен победить на всей планете».
«Эмка» резко затормозила у здания обкома. Павел распахнул дверцу и быстрыми шагами направился к подъезду. Большинство окон были освещены изнутри. «Что происходит? — пытался сообразить Павел. — Что за чрезвычайщина?»
Взлетев на второй этаж, он прошел в кабинет первого секретаря Доренко. Кроме хозяина кабинета, там еще сидел начальник областного управления НКВД Потапов.
— Здравствуйте, товарищи. В чем дело? — произнес Павел, садясь за стол для совещаний.
— Из Москвы пришло секретное сообщение, — отозвался Доренко, — сегодня вечером границу перешел немецкий солдат. Он сообщил, что войскам зачитан приказ о подготовке нападения на Советский Союз, которое произойдет сегодня ночью.
— Какая чушь, — скривился Павел. — Провокация?
— Может быть, — произнес Потапов, — но приказ есть приказ. Дана команда привести в боевую готовность все части в приграничных военных округах и вызвать на рабочие места ответственных партработников.
— Ясно, — кивнул Павел. — С вашего позволения, я пойду в свой кабинет. У меня текучки много.
— Идите, — согласился Доренко.
Павел поднялся и направился к выходу. Когда он проходил по коридору, страшная мысль искрой проскочила в мозгу: «А ведь в моем мире двадцать второго июня был такой же перебежчик. Да нет, — отогнал он неприятную догадку, — не может быть. Были и другие. Все в этом мире идет как и там. Гитлер планирует напасть двадцать второго июня. Если только Лёшка… Нет, не решится он на такое».
Уже около двух часов Павел сидел в своем кабинете и разбирал документацию. В основном, доклады партработников с мест, о деятельности подрывных элементов. Наложив очередную резолюцию, он откинулся на стуле и прикрыл глаза руками. Новая бессонная ночь давала себя знать. «Ничего, — сказал он себе, — терпи. Скоро начнется главное — освободительный поход на Европу. К этому надо подготовиться самым серьезным образом, чтобы быть спокойным за тылы. Как спать-то хочется, и ночь такая душная!»
Он подошел к распахнутому окну. На востоке уже брезжил рассвет. Перьевые облака, озаряясь утренним солнцем, выглядели грозно и величественно. Перед мысленным взором Павла вдруг возник образ победоносной Красной армии, идущей по дорогам Европы, входящей в столицы, марширующей по провинциальным городам. Он представил, как трещит и рушится старый мир, как бегут, не находя себе места, буржуи, попы, старые чиновники. Восходящее солнце представилось ему потрясающим образом неизбежного торжества нового мира. Он залюбовался.
Донесся гул летящего самолета. «Авиация, — подумал он, — сталинские соколы. Наша надежда». Глубоко вдохнув свежий утренний воздух, Павел хотел вернуться к окну, но что-то задержало его. Этот нарастающий гул — как теперь было ясно, уже не одного самолета, а целой эскадрильи. «Что это? — думал он. — Массовые полеты военной авиации в такой близости от границы запрещены».
Гул все нарастал, становился тревожнее. Внезапно Павел увидел группу самолетов, движущихся в направлении железнодорожной станции. Ужас и боль пронзили его сознание. В утреннем небе над советской Вологдой висели североросские бомбардировщики ближнего радиуса действия.
Первое звено отделилось от общей массы самолетов и, снизившись, начало сбрасывать свой смертоносный груз на железнодорожную станцию Вологда Сортировочная. Через несколько секунд в небо взвились языки пламени и донесся гул взрывов. Это горели цистерны с топливом, подогнанные для нужд готовящейся к броску Советской армии вторжения. А на станцию уже заходило второе звено. На секунду Павлу показалось, что самолеты собираются бомбить солнце. Вцепившись руками в подоконник, он закричал что есть силы в сторону нарастающего грохота бомбежки:
— Лёшка, подонок, я убью тебя!
В кабинет ворвался Потапов.
— Товарищ Сергеев, — прокричал он, — белосеверороссы уже во Владимирске. Их танки форсировали реку Черную. Поспешите.
— Мне нужно еще не меньше двух часов, — не прекращая работу, отозвался Павел.
— Вы в своем уме? — рявкнул Потапов. — Часа через три противник будет на окраине Вологды. Железнодорожная рота еще задержит его на пару часов, но не более. Сворачивайтесь немедленно. Не исключена выброска десанта у нас в тылу.
Павел метнул бывшие у него в руках бумаги в печь и скомандовал:
— Все оставшееся — в огонь. Я — на погрузку.
Выйдя быстрым шагом из кабинета, он направился на внутренний двор обкома, где спешно шла погрузка архива. Прямо с крыльца, схватив первый попавшийся ящик, он побежал к одному из грузовиков.
Погрузка была закончена только через полчаса. Когда борт последней машины был поднят, во двор, придерживая кобуру с пистолетом, выбежал Потапов.
— Готовы? — крикнул он.
— Едем, — ответил Павел.
Вместе они обогнули здание обкома, подбежали к «эмке» и сели на заднее сиденье. Грузовик с архивом уже вырулил на улицу и понесся по ней. «Эмка» припустила вслед. На ближайшем повороте за ними пристроилась полуторка с солдатами спецроты НКВД.
— Товарищ Потапов, — произнес Павел, — где мы сможем их остановить?
— Они обходят нас с фланга, — ответил энкавэдэшник. — Если попробуем защищаться здесь, мигом окажемся в окружении.
Машины выскочили на окраину города, не снижая скорости пересекли железнодорожный переезд. Теперь они уже неслись по загородному шоссе. На одном из поворотов «эмка» обогнала грузовик. «Спасибо северороссам с их маниакальным стремлением делать хорошие дороги, — подумал Павел. — Иначе мы с такой скоростью ехать бы не могли».
За окном мелькали березки и мелкий кустарник. «Ну, все, — решил Павел после четверти часа бешеной гонки, — теперь, наверное, вырвались».
Короткая очередь прозвучала где-то впереди. Машина вильнула, соскочила с дороги и понеслась к росшим на обочине кустам. Через мгновение ее корпус содрогнулся от мощного удара.
На несколько секунд Павел потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, что его изо всех сил старается вытащить из застрявшей в кустах машины Потапов. Водитель, голова которого была вся в крови, лежал на баранке. Очевидно, он погиб, ударившись о лобовое стекло, после того как неизвестный стрелок пробил шины автомобиля. Полуторка с архивом лежала напротив, в кювете. Грузовик с охраной стоял поперек шоссе, чуть сзади. Солдаты, уже покинувшие кузов, отстреливались из винтовок от невидимого в зарослях противника, ведущего огонь из автоматов. Некоторые из охранников уже были мертвы. Пули свистели вокруг, вонзаясь в стволы деревьев и срезая молодые листочки.
— Десант, мать их, — закричал Потапов, заметив, что Павел очнулся. — Надо отходить. Вы не должны попасть в руки противника.
— Архив, — ответил Павел, выбираясь из автомобиля и вынимая пистолет из-за пазухи. — Его надо уничтожить.
Он осторожно выглянул из-за корпуса машины. Врага не было видно. Судя по направлению стрельбы охранников и звукам автоматных очередей, он находился впереди, с обеих сторон дороги. Павел подполз к багажнику, притаился на мгновение и рывком, пригибаясь, бросился через шоссе. За спиной он услышал тяжелый топот сапог Потапова. Пули засвистели над их головами и зацокали по асфальту под ногами, но через несколько бесконечно долгих мгновений оба упали в траву за бортом грузовика с архивом. Павел быстро снял крышку бензобака, свернув в трубочку и держа за кончик, засунул туда носовой платок. Вынул из бензина, перевернул, снова засунул в бак, уже другим концом. Чиркнув спичкой, поджег.
— Уходим, — бросил Потапов.
Стараясь ползти как можно быстрее, они направились назад, туда, где залегли их отстреливающиеся солдаты. Внезапно боковым зрением Павел заметил, как Потапов обернулся и, держа пистолет двумя руками, произвел несколько выстрелов в сторону. Через мгновение короткая очередь прошила его и заставила рухнуть навзничь. Действуя скорее интуитивно, чем осознанно, Павел вскинул пистолет и дважды выстрелил в появившегося из-за дерева человека в десантном комбинезоне. Десантник упал, и Павел быстро перекатился к Потапову. С первого взгляда ему стало ясно, что офицер мертв. Несколько пулевых отверстий зияли в его теле, а одно располагалось прямо в середине лба. Открытые глаза энкавэдэшника бессмысленно смотрели в небо.
Сзади полыхнуло. Это взорвался бензобак грузовика. Воспользовавшись замешательством, которое неизбежно должно было возникнуть у нападающих, Павел вскочил и, пригибаясь, бросился туда, где, прячась за деревьями, вели огонь солдаты охраны.
Оказавшись за их спинами, он осмотрелся. На шоссе лежало пять убитых или тяжелораненых солдат, из кабины свесилось тело водителя. Увидел он также двух павших в кювете и еще одного, привалившегося винтовкой к комлю ближайшего дерева. Автоматные очереди доносились уже с трех сторон. «Окружают, — догадался Павел. — Не меньше двух взводов. Наших осталось не более десятка. Еще полчаса — и все. Я не должен погибать. У меня есть еще не законченные дела».
Он подполз к лежащему в кювете бойцу, взял его винтовку и патронташ и, пригибаясь и прячась за кустарником, направился назад, туда, откуда еще не доносились автоматные очереди.
Через полчаса он устало привалился к дереву. Выстрелов за спиной уже не было слышно. «Сейчас соберут документы, обыщут машину и пойдут дальше, вдоль дороги, — решил Павел. — Надо уходить. Куда? В Вологду не имеет смысла. К вечеру она будет в руках врага. Значит, в сторону от шоссе, а потом на юг, к нашим».
Пригибаясь, он перебежал шоссе и быстро направился в сторону от него, стараясь передвигаться в низинах и там, где кустарник рос гуще. Неожиданно из глубин памяти всплыла улица Кронштадта и молодой Алексей, мгновенно выхватывающий оружие и расстреливающий его товарищей. Павел остановился, повесил винтовку за спину, вынул пистолет из кобуры и заткнул слева под пиджаком за пояс. «Так быстрее можно будет им воспользоваться», — подумал он, снова взял винтовку на изготовку и быстро пошел в глубь леса.
Примерно через полчаса он понял, что преследования можно не опасаться. Вряд ли десантники заметили его бегство. Маловероятно также, что они пойдут в эту сторону, где можно найти лишь глухие деревни и хутора. Павел шел, все еще держа винтовку в руках, но уже более спокойно, с удовольствием вдыхая лесные запахи. Сориентировавшись по солнцу, он повернул на юг и двигался теперь, огибая заросли и перебираясь через овраги.
Примерно через час ему встретился маленький хутор. Павел не стал заходить на него. Хоть он и при оружии, еще неизвестно, как встретят хуторяне человека, явно имеющего отношение к терпящей поражение советской власти. Крестьяне на Вологодчине в массе своей советский строй не приняли.
Вскоре Павел нашел заросшую травой дорожку. Двигаться стало легче. Он прикинул, что по этой тропинке обязательно выйдет на более серьезную дорогу и уже по ней сможет добраться до какого-нибудь населенного пункта, возможно еще не занятого врагом.
Первобытная красота леса все больше очаровывала его. Он старался вспомнить, когда гулял по лесу в последний раз. Дела, дела, и так — до бесконечности. Даже если он по какой-либо причине попадал на природу, то воспринимал ее или как поле боя, или как зону хозяйственной деятельности. А вот чтобы так насладиться красотой дикого леса…
— Стой! — Голос из зарослей прозвучал внезапно, как выстрел.
Павел остановился. Все в нем напряглось. «Наши или нет?» — промелькнула мысль.
Из-за дерева вышел бородатый мужик в рубахе, широких штанах и сапогах. В руках он держал обрез трехлинейки, наведенный на Павла. Тут же, справа и слева, за спиной Павла, появились еще два человека. Один молодой, безусый, лет двадцати — двадцати пяти, в картузе, майке, широких промасленных штанах и сапогах. Он сжимал в руках револьвер. Третий, грузный, бородатый и одетый как первый мужик, был вооружен карабином. «Бандиты, кулаки», — с замиранием сердца подумал Павел.
— Куда путь держишь, мил человек? — осведомился первый мужик.
— Домой, — машинально ответил Павел.
— Где же дом твой, человече? — склонил набок голову мужик.
Павел промолчал.
— Ты винтовочку-то брось, — произнес мужик, целясь в сердце Павлу.
Тот подчинился.
— Михалыч, — окликнул его молодой, — это же коммунист, верно?
— Ясно дело, коммунист, — отозвался первый мужик.
— В расход? — спросил молодой.
— Не спеши, Трофимка, — прогудел сбоку грузный. — Северороссы-то уж близко. Может, у господ офицеров допросить интерес случится. И нам от того прибыток, али медали могут дать.
— Обыщи его, — бросил первый мужик. Молодой засунул револьвер за пояс, подошел к Павлу со спины, полез ему за пазуху, нащупал пустую кобуру, напрягся. Быстрым движением Павел ухватил парня за руку, подсел и бросил его через себя. Опустившись на колено, он мгновенно выхватил пистолет. Выстрелив в первого мужика, повернулся, всадил вторую пулю в грузного. Вскочил и тут же выстрелил вниз, прямо в сердце молодому. Вся схватка заняла не больше трех секунд. Обведя взглядом поле боя, он обнаружил, что грузный и молодой не подают признаков жизни, а вот первый мужик, кряхтя и постанывая, корчится на тропинке, держась за живот.
Держа оружие на изготовку, Павел подошел к нему. Глядя в глаза своему убийце, мужик злобно процедил:
— Иуда.
— Советскую власть победить нельзя. — Павел прицелился и выстрелил.
Мужик дернулся и затих. Павел отошел назад, подхватил свою винтовку, снова посмотрел на поверженных врагов и произнес:
— Ну, Лёха, спасибо тебе. Если бы не твоя наука… Ладно, идти пора.
Часть 2
Эпизод 5
— Дорогая, иди к нам. Меня приехал навестить Гюнтер, — крикнул Алексей.
Когда жена вошла в беседку и села в одно из кресел рядом с мужчинами, Алексей продолжил:
— Гюнтер интересуется, что мы планируем делать дальше. Ты знаешь, я и сам об этом думал все утро. Что ты скажешь, если мы немного поживем в Швеции? Климат там хороший, а стокгольмское отделение нашей фирмы очень перспективное и требует укрепления. Я бы с удовольствием возглавил его.
— Мне всегда нравился Стокгольм, — тревожным голосом произнесла Екатерина.
— Ну вот, Гюнтер, — улыбнулся Алексей, — мы поедем в Швецию. Пару недель я посижу здесь. Устал, спасу нет. Буду отсыпаться, отъедаться, отдыхать. А двадцать пятого — в Стокгольм.
— Ну что же, — удовлетворенно проговорил Вайсберг, — рад за вас. Желаю успеха. Мне, к сожалению, пора. Дела.
Он поднялся, поцеловал руку Екатерине, ответил на рукопожатие Алексея и направился к выходу. Когда калитка за ним закрылась, Екатерина тревожно произнесла:
— Лёша, нам ничего не грозит?
— Теперь уже нет, — ответил Алексей.
* * *
Выбитый из сна внезапным телефонным звонком, Павел оторвал голову от подушки, потянулся к аппарату, снял трубку и процедил:— Сергеев.
— Товарищ Сергеев, — раздался голос инструктора обкома Васильева, — вам надлежит немедленно прибыть в обком. Машину за вами уже выслали.
— Что там еще? — проворчал Павел.
— Приезжайте, приказ Доренко, — щелкнула трубка, и из нее зазвучали короткие гудки.
— Черт, — выругался Павел и откинул одеяло.
Когда он уже натянул брюки и застегивал рубашку, в комнату заглянула Клара. На ней была одна ночная рубашка.
— Папа, ты уезжаешь? — спросила она, зевая. — Два часа ночи! Воскресенье!
— Спи, — буркнул он. — Там что-то срочное. Я позвоню утром.
Дочка снова зевнула и скрылась в темноте коридора. Павел застегнул рубашку, натянул туфли, надел плечевую кобуру и сунул в нее пистолет «ТТ», который достал из ящика стола. Несмотря на то что чекисты работали не покладая рук, в Вологде нападения на офицеров, партийных и советских работников не были редкостью. А уж в сельской местности бывали случаи, когда целые армейские отделения исчезали, а потом обнаруживались, повешенные на деревьях. Сам Павел с целым взводом охраны еще в июле прошлого года попал в одной из деревень в засаду. Их окружила многочисленная кулацкая банда, пришлось занять круговую оборону и отстреливаться целых два часа, пока подоспевшая рота НКВД не рассеяла нападавших. Теперь, конечно, таких крупных боевых столкновений уже не случалось, но эксцессы бывали всякие.
Через минуту улицу залило светом автомобильных фар. Черная «эмка» притормозила у входа в дом. Прыгнув на заднее сиденье, Павел скомандовал:
— Трогай.
Автомобиль сорвался с места.
«Да, — Павел отметил про себя, что они едут прямо, не попадая ни в единую ямку и не подпрыгивая ни на единой кочке, — дороги у них действительно замечательные. Это ведь была провинция, представляю, что в Новгороде и в Петербурге. Да и народ здесь зажиточный. И в Вологде у многих машины и собственные дома. А уж в деревнях, на хуторах такая техника, о которой наши колхозы и мечтать не могут. Почему? Может, здесь природа другая, климат? Да нет, наши нечерноземные хозяйства, соседние с вологодскими землями, куда как беднее, хотя и расположены южнее. Расходы на армию? Мы перебрасывали ресурсы из деревни в индустрию, создавали бронированный кулак для Красной армии. А они на армию до поры тратили не так много. Признают же здесь все, что после прихода Оладьина и начала милитаризации страны уровень жизни упал. Хотя, чтоб он у нас так поднялся, как у них упал. Откуда все это? Промышленность у них всегда была более развита, это верно. И все же главное, наверное, в том, что они не тратили столько на армию. Интересно. Я сам год назад доказывал Алексею, что они с самого начала вынашивали планы нападения на нас. Да, надо признать, Оладьину местные буржуи позволили проводить такую политику, потому что испугались нас. Так что же, получается, что и впрямь мы агрессоры? Вот и теперь, через две недели, нападем мы, упреждая удар Гитлера, который попытается ударить, чтобы упредить наш удар… Тьфу, бред какой-то. Себе хоть не ври. Если бы не наша политика, Гитлер просто бы не пришел к власти, не поработил бы Польшу. Все это начали мы. И правильно. Мы боремся за счастье всего человечества. Что бы Алексей ни говорил, за счастье сражаются, за счастье льют кровь. А за счастье всего человечества надо пролить реки крови. Не разрушив отжившего, невозможно дать дорогу новому. Будут и у нас такие ровные дороги, индивидуальные дома и автомобили в каждой семье. Но вначале социализм должен победить на всей планете».
«Эмка» резко затормозила у здания обкома. Павел распахнул дверцу и быстрыми шагами направился к подъезду. Большинство окон были освещены изнутри. «Что происходит? — пытался сообразить Павел. — Что за чрезвычайщина?»
Взлетев на второй этаж, он прошел в кабинет первого секретаря Доренко. Кроме хозяина кабинета, там еще сидел начальник областного управления НКВД Потапов.
— Здравствуйте, товарищи. В чем дело? — произнес Павел, садясь за стол для совещаний.
— Из Москвы пришло секретное сообщение, — отозвался Доренко, — сегодня вечером границу перешел немецкий солдат. Он сообщил, что войскам зачитан приказ о подготовке нападения на Советский Союз, которое произойдет сегодня ночью.
— Какая чушь, — скривился Павел. — Провокация?
— Может быть, — произнес Потапов, — но приказ есть приказ. Дана команда привести в боевую готовность все части в приграничных военных округах и вызвать на рабочие места ответственных партработников.
— Ясно, — кивнул Павел. — С вашего позволения, я пойду в свой кабинет. У меня текучки много.
— Идите, — согласился Доренко.
Павел поднялся и направился к выходу. Когда он проходил по коридору, страшная мысль искрой проскочила в мозгу: «А ведь в моем мире двадцать второго июня был такой же перебежчик. Да нет, — отогнал он неприятную догадку, — не может быть. Были и другие. Все в этом мире идет как и там. Гитлер планирует напасть двадцать второго июня. Если только Лёшка… Нет, не решится он на такое».
Уже около двух часов Павел сидел в своем кабинете и разбирал документацию. В основном, доклады партработников с мест, о деятельности подрывных элементов. Наложив очередную резолюцию, он откинулся на стуле и прикрыл глаза руками. Новая бессонная ночь давала себя знать. «Ничего, — сказал он себе, — терпи. Скоро начнется главное — освободительный поход на Европу. К этому надо подготовиться самым серьезным образом, чтобы быть спокойным за тылы. Как спать-то хочется, и ночь такая душная!»
Он подошел к распахнутому окну. На востоке уже брезжил рассвет. Перьевые облака, озаряясь утренним солнцем, выглядели грозно и величественно. Перед мысленным взором Павла вдруг возник образ победоносной Красной армии, идущей по дорогам Европы, входящей в столицы, марширующей по провинциальным городам. Он представил, как трещит и рушится старый мир, как бегут, не находя себе места, буржуи, попы, старые чиновники. Восходящее солнце представилось ему потрясающим образом неизбежного торжества нового мира. Он залюбовался.
Донесся гул летящего самолета. «Авиация, — подумал он, — сталинские соколы. Наша надежда». Глубоко вдохнув свежий утренний воздух, Павел хотел вернуться к окну, но что-то задержало его. Этот нарастающий гул — как теперь было ясно, уже не одного самолета, а целой эскадрильи. «Что это? — думал он. — Массовые полеты военной авиации в такой близости от границы запрещены».
Гул все нарастал, становился тревожнее. Внезапно Павел увидел группу самолетов, движущихся в направлении железнодорожной станции. Ужас и боль пронзили его сознание. В утреннем небе над советской Вологдой висели североросские бомбардировщики ближнего радиуса действия.
Первое звено отделилось от общей массы самолетов и, снизившись, начало сбрасывать свой смертоносный груз на железнодорожную станцию Вологда Сортировочная. Через несколько секунд в небо взвились языки пламени и донесся гул взрывов. Это горели цистерны с топливом, подогнанные для нужд готовящейся к броску Советской армии вторжения. А на станцию уже заходило второе звено. На секунду Павлу показалось, что самолеты собираются бомбить солнце. Вцепившись руками в подоконник, он закричал что есть силы в сторону нарастающего грохота бомбежки:
— Лёшка, подонок, я убью тебя!
* * *
Яркое июньское солнце освещало площадь перед обкомом, из раскрытого настежь окна доносился гомон птиц. Но Павлу было не до этого. Не тратя более секунды на изучение каждой бумаги, он просматривал кипы подносимых ему сотрудниками документов. Одни бросал в печку, уже докрасна раскалившуюся от непрестанной работы, другие передавал секретарю, который быстро паковал их в расставленные здесь же коробки.В кабинет ворвался Потапов.
— Товарищ Сергеев, — прокричал он, — белосеверороссы уже во Владимирске. Их танки форсировали реку Черную. Поспешите.
— Мне нужно еще не меньше двух часов, — не прекращая работу, отозвался Павел.
— Вы в своем уме? — рявкнул Потапов. — Часа через три противник будет на окраине Вологды. Железнодорожная рота еще задержит его на пару часов, но не более. Сворачивайтесь немедленно. Не исключена выброска десанта у нас в тылу.
Павел метнул бывшие у него в руках бумаги в печь и скомандовал:
— Все оставшееся — в огонь. Я — на погрузку.
Выйдя быстрым шагом из кабинета, он направился на внутренний двор обкома, где спешно шла погрузка архива. Прямо с крыльца, схватив первый попавшийся ящик, он побежал к одному из грузовиков.
Погрузка была закончена только через полчаса. Когда борт последней машины был поднят, во двор, придерживая кобуру с пистолетом, выбежал Потапов.
— Готовы? — крикнул он.
— Едем, — ответил Павел.
Вместе они обогнули здание обкома, подбежали к «эмке» и сели на заднее сиденье. Грузовик с архивом уже вырулил на улицу и понесся по ней. «Эмка» припустила вслед. На ближайшем повороте за ними пристроилась полуторка с солдатами спецроты НКВД.
— Товарищ Потапов, — произнес Павел, — где мы сможем их остановить?
— Они обходят нас с фланга, — ответил энкавэдэшник. — Если попробуем защищаться здесь, мигом окажемся в окружении.
Машины выскочили на окраину города, не снижая скорости пересекли железнодорожный переезд. Теперь они уже неслись по загородному шоссе. На одном из поворотов «эмка» обогнала грузовик. «Спасибо северороссам с их маниакальным стремлением делать хорошие дороги, — подумал Павел. — Иначе мы с такой скоростью ехать бы не могли».
За окном мелькали березки и мелкий кустарник. «Ну, все, — решил Павел после четверти часа бешеной гонки, — теперь, наверное, вырвались».
Короткая очередь прозвучала где-то впереди. Машина вильнула, соскочила с дороги и понеслась к росшим на обочине кустам. Через мгновение ее корпус содрогнулся от мощного удара.
На несколько секунд Павел потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, что его изо всех сил старается вытащить из застрявшей в кустах машины Потапов. Водитель, голова которого была вся в крови, лежал на баранке. Очевидно, он погиб, ударившись о лобовое стекло, после того как неизвестный стрелок пробил шины автомобиля. Полуторка с архивом лежала напротив, в кювете. Грузовик с охраной стоял поперек шоссе, чуть сзади. Солдаты, уже покинувшие кузов, отстреливались из винтовок от невидимого в зарослях противника, ведущего огонь из автоматов. Некоторые из охранников уже были мертвы. Пули свистели вокруг, вонзаясь в стволы деревьев и срезая молодые листочки.
— Десант, мать их, — закричал Потапов, заметив, что Павел очнулся. — Надо отходить. Вы не должны попасть в руки противника.
— Архив, — ответил Павел, выбираясь из автомобиля и вынимая пистолет из-за пазухи. — Его надо уничтожить.
Он осторожно выглянул из-за корпуса машины. Врага не было видно. Судя по направлению стрельбы охранников и звукам автоматных очередей, он находился впереди, с обеих сторон дороги. Павел подполз к багажнику, притаился на мгновение и рывком, пригибаясь, бросился через шоссе. За спиной он услышал тяжелый топот сапог Потапова. Пули засвистели над их головами и зацокали по асфальту под ногами, но через несколько бесконечно долгих мгновений оба упали в траву за бортом грузовика с архивом. Павел быстро снял крышку бензобака, свернув в трубочку и держа за кончик, засунул туда носовой платок. Вынул из бензина, перевернул, снова засунул в бак, уже другим концом. Чиркнув спичкой, поджег.
— Уходим, — бросил Потапов.
Стараясь ползти как можно быстрее, они направились назад, туда, где залегли их отстреливающиеся солдаты. Внезапно боковым зрением Павел заметил, как Потапов обернулся и, держа пистолет двумя руками, произвел несколько выстрелов в сторону. Через мгновение короткая очередь прошила его и заставила рухнуть навзничь. Действуя скорее интуитивно, чем осознанно, Павел вскинул пистолет и дважды выстрелил в появившегося из-за дерева человека в десантном комбинезоне. Десантник упал, и Павел быстро перекатился к Потапову. С первого взгляда ему стало ясно, что офицер мертв. Несколько пулевых отверстий зияли в его теле, а одно располагалось прямо в середине лба. Открытые глаза энкавэдэшника бессмысленно смотрели в небо.
Сзади полыхнуло. Это взорвался бензобак грузовика. Воспользовавшись замешательством, которое неизбежно должно было возникнуть у нападающих, Павел вскочил и, пригибаясь, бросился туда, где, прячась за деревьями, вели огонь солдаты охраны.
Оказавшись за их спинами, он осмотрелся. На шоссе лежало пять убитых или тяжелораненых солдат, из кабины свесилось тело водителя. Увидел он также двух павших в кювете и еще одного, привалившегося винтовкой к комлю ближайшего дерева. Автоматные очереди доносились уже с трех сторон. «Окружают, — догадался Павел. — Не меньше двух взводов. Наших осталось не более десятка. Еще полчаса — и все. Я не должен погибать. У меня есть еще не законченные дела».
Он подполз к лежащему в кювете бойцу, взял его винтовку и патронташ и, пригибаясь и прячась за кустарником, направился назад, туда, откуда еще не доносились автоматные очереди.
Через полчаса он устало привалился к дереву. Выстрелов за спиной уже не было слышно. «Сейчас соберут документы, обыщут машину и пойдут дальше, вдоль дороги, — решил Павел. — Надо уходить. Куда? В Вологду не имеет смысла. К вечеру она будет в руках врага. Значит, в сторону от шоссе, а потом на юг, к нашим».
Пригибаясь, он перебежал шоссе и быстро направился в сторону от него, стараясь передвигаться в низинах и там, где кустарник рос гуще. Неожиданно из глубин памяти всплыла улица Кронштадта и молодой Алексей, мгновенно выхватывающий оружие и расстреливающий его товарищей. Павел остановился, повесил винтовку за спину, вынул пистолет из кобуры и заткнул слева под пиджаком за пояс. «Так быстрее можно будет им воспользоваться», — подумал он, снова взял винтовку на изготовку и быстро пошел в глубь леса.
Примерно через полчаса он понял, что преследования можно не опасаться. Вряд ли десантники заметили его бегство. Маловероятно также, что они пойдут в эту сторону, где можно найти лишь глухие деревни и хутора. Павел шел, все еще держа винтовку в руках, но уже более спокойно, с удовольствием вдыхая лесные запахи. Сориентировавшись по солнцу, он повернул на юг и двигался теперь, огибая заросли и перебираясь через овраги.
Примерно через час ему встретился маленький хутор. Павел не стал заходить на него. Хоть он и при оружии, еще неизвестно, как встретят хуторяне человека, явно имеющего отношение к терпящей поражение советской власти. Крестьяне на Вологодчине в массе своей советский строй не приняли.
Вскоре Павел нашел заросшую травой дорожку. Двигаться стало легче. Он прикинул, что по этой тропинке обязательно выйдет на более серьезную дорогу и уже по ней сможет добраться до какого-нибудь населенного пункта, возможно еще не занятого врагом.
Первобытная красота леса все больше очаровывала его. Он старался вспомнить, когда гулял по лесу в последний раз. Дела, дела, и так — до бесконечности. Даже если он по какой-либо причине попадал на природу, то воспринимал ее или как поле боя, или как зону хозяйственной деятельности. А вот чтобы так насладиться красотой дикого леса…
— Стой! — Голос из зарослей прозвучал внезапно, как выстрел.
Павел остановился. Все в нем напряглось. «Наши или нет?» — промелькнула мысль.
Из-за дерева вышел бородатый мужик в рубахе, широких штанах и сапогах. В руках он держал обрез трехлинейки, наведенный на Павла. Тут же, справа и слева, за спиной Павла, появились еще два человека. Один молодой, безусый, лет двадцати — двадцати пяти, в картузе, майке, широких промасленных штанах и сапогах. Он сжимал в руках револьвер. Третий, грузный, бородатый и одетый как первый мужик, был вооружен карабином. «Бандиты, кулаки», — с замиранием сердца подумал Павел.
— Куда путь держишь, мил человек? — осведомился первый мужик.
— Домой, — машинально ответил Павел.
— Где же дом твой, человече? — склонил набок голову мужик.
Павел промолчал.
— Ты винтовочку-то брось, — произнес мужик, целясь в сердце Павлу.
Тот подчинился.
— Михалыч, — окликнул его молодой, — это же коммунист, верно?
— Ясно дело, коммунист, — отозвался первый мужик.
— В расход? — спросил молодой.
— Не спеши, Трофимка, — прогудел сбоку грузный. — Северороссы-то уж близко. Может, у господ офицеров допросить интерес случится. И нам от того прибыток, али медали могут дать.
— Обыщи его, — бросил первый мужик. Молодой засунул револьвер за пояс, подошел к Павлу со спины, полез ему за пазуху, нащупал пустую кобуру, напрягся. Быстрым движением Павел ухватил парня за руку, подсел и бросил его через себя. Опустившись на колено, он мгновенно выхватил пистолет. Выстрелив в первого мужика, повернулся, всадил вторую пулю в грузного. Вскочил и тут же выстрелил вниз, прямо в сердце молодому. Вся схватка заняла не больше трех секунд. Обведя взглядом поле боя, он обнаружил, что грузный и молодой не подают признаков жизни, а вот первый мужик, кряхтя и постанывая, корчится на тропинке, держась за живот.
Держа оружие на изготовку, Павел подошел к нему. Глядя в глаза своему убийце, мужик злобно процедил:
— Иуда.
— Советскую власть победить нельзя. — Павел прицелился и выстрелил.
Мужик дернулся и затих. Павел отошел назад, подхватил свою винтовку, снова посмотрел на поверженных врагов и произнес:
— Ну, Лёха, спасибо тебе. Если бы не твоя наука… Ладно, идти пора.
Часть 2
ГОСПОДА ПРЕЗИДЕНТЫ
Эпизод 5
РАЗДЕЛ
Грохот канонады непрерывно несся с позиций. Уже десятый день Советская армия
[38]штурмовала Новгородский укрепрайон. «Опять, — злобно думал Павел, кутаясь в офицерский полушубок в своем блиндаже. — Опять мы штурмуем эту крепость. Опять кладем сотни и тысячи людей за каждый километр».
Хотя все офицеры из тех, кто был здесь в сороковом, в один голос говорили, что сейчас советские войска действовали куда более грамотно и слаженно, потери все же были огромны. Было видно, что не изменилась главная концепция боя в обеих армиях. Северороссы действовали по принципу «Боеприпасов не жалеть, людей беречь». И это были не просто слова, а конкретный приказ командования, содержавшийся в каждом втором перехваченном сообщении. С боеприпасами у северороссов, похоже, действительно было все нормально. На любом рубеже они воздвигали стену огня, не предпринимали ни одного наступления без такой артподготовки, что, казалось, само небо раскалялось и плавилось. И людей они берегли. Не развивали наступление, если, заняв населенный пункт или высоту, были бы вынуждены дальше идти на стратегически невыгодную территорию. Отступая, предпочитали отойти на пять-семь лишних километров, чтобы закрепиться на возвышенности и дальше обороняться с нее.
Когда Советская армия перешла в наступление в сорок третьем, артподготовки тоже проводились. Но все же, хоть и не явственно, действовал принцип «боеприпасы беречь, людей — нет». Командование постоянно требовало как можно большего продвижения фронта, даже если в этом не было тактической необходимости, настаивало на взятии населенных пунктов к праздникам и памятным датам, очень жестко распределяя лимиты на боеприпасы… и весьма спокойно реагируя на цифры потерь, если они сопровождались успехом.
Привычка северороссов «осторожничать», избегать лобовых ударов, сдавать территории, чтобы избежать лишних потерь, вызывала у советских офицеров разную реакцию. Для кого-то это было свидетельством их природной трусости и «хилости духа», другие же, хоть и вполголоса, говорили о привычке сохранять людей и гуманизме командования противника. Сам Павел признавался себе, что прошел немалую эволюцию в этом вопросе. Когда осенью сорок первого фронт удалось стабилизировать, но северороссы продолжали наступать на некоторых направлениях, он поражался их «нерешительности», объясняя это боязнью буржуазного режима вызвать недовольство народа большими потерями. Потом, когда узнал, что, вопреки основным постулатам военного искусства, северороссы умудрялись в наступательных операциях нести даже меньшие потери, чем Красная армия в обороне [39], что-то неприятно кольнуло его под сердцем. В сорок втором Красная армия предприняла неудачное наступление на северном фронте, и ее потери минимум в пять, а на некоторых участках и двенадцать-пятнадцать раз превышали потери обороняющихся северороссов. Тогда он впервые подумал, что в советской военной доктрине заложено что-то неправильное… Не с военной точки зрения (доктрина позволяла быстро захватывать территории и громить врага), а с человеческой. Ему впервые подумалось, что, может быть, Алексей и прав, утверждая, что для коммунистов люди лишь разменная монета, расходный материал для экспериментов и достижения своих целей. Он гнал от себя эту мысль, но она упорно возвращалась, не давая покоя.
Сейчас, в начале января сорок четвертого, Павел уже не думал об этом. Ему лишь хотелось, чтобы война с ее потоками крови, с горами мерзостей, с волнами озверения прекратилась как можно скорее. Он вдруг осознал, что все же есть некая черта, которую он не готов преступить, даже ради великой цели. «Может, я плохой коммунист? — иногда спрашивал он себя и тут же отвечал: — Но я же человек, а не зверь».
В самом начале войны, после того как он вышел из окружения и был подвергнут стандартной процедуре проверки, его неожиданно вызвали в Москву, где товарищ Жданов сообщил ему, что Политбюро ЦК приняло решение о воссоздании североросской народной армии, численность которой предполагалось довести до дивизии. Откуда столько северороссов? Не проблема. Еще во время войны тридцать девятого — сорокового годов на территорию СССР была депортирована часть населения, не уличенная в яром антикоммунизме или противодействии советской власти (тех или сразу направляли в лагеря, или расстреливали), а, так сказать, потенциально неблагонадежная: зажиточные крестьяне, интеллигенция, мелкие предприниматели. В основном их расселили в самых труднодоступных районах Сибири. Органы внимательно следили за ними, выявляя склонных к сотрудничеству с советской властью. И теперь, когда представилась возможность, им было предложено кровью заслужить доверие и обрести равные с советскими гражданами права
Хотя все офицеры из тех, кто был здесь в сороковом, в один голос говорили, что сейчас советские войска действовали куда более грамотно и слаженно, потери все же были огромны. Было видно, что не изменилась главная концепция боя в обеих армиях. Северороссы действовали по принципу «Боеприпасов не жалеть, людей беречь». И это были не просто слова, а конкретный приказ командования, содержавшийся в каждом втором перехваченном сообщении. С боеприпасами у северороссов, похоже, действительно было все нормально. На любом рубеже они воздвигали стену огня, не предпринимали ни одного наступления без такой артподготовки, что, казалось, само небо раскалялось и плавилось. И людей они берегли. Не развивали наступление, если, заняв населенный пункт или высоту, были бы вынуждены дальше идти на стратегически невыгодную территорию. Отступая, предпочитали отойти на пять-семь лишних километров, чтобы закрепиться на возвышенности и дальше обороняться с нее.
Когда Советская армия перешла в наступление в сорок третьем, артподготовки тоже проводились. Но все же, хоть и не явственно, действовал принцип «боеприпасы беречь, людей — нет». Командование постоянно требовало как можно большего продвижения фронта, даже если в этом не было тактической необходимости, настаивало на взятии населенных пунктов к праздникам и памятным датам, очень жестко распределяя лимиты на боеприпасы… и весьма спокойно реагируя на цифры потерь, если они сопровождались успехом.
Привычка северороссов «осторожничать», избегать лобовых ударов, сдавать территории, чтобы избежать лишних потерь, вызывала у советских офицеров разную реакцию. Для кого-то это было свидетельством их природной трусости и «хилости духа», другие же, хоть и вполголоса, говорили о привычке сохранять людей и гуманизме командования противника. Сам Павел признавался себе, что прошел немалую эволюцию в этом вопросе. Когда осенью сорок первого фронт удалось стабилизировать, но северороссы продолжали наступать на некоторых направлениях, он поражался их «нерешительности», объясняя это боязнью буржуазного режима вызвать недовольство народа большими потерями. Потом, когда узнал, что, вопреки основным постулатам военного искусства, северороссы умудрялись в наступательных операциях нести даже меньшие потери, чем Красная армия в обороне [39], что-то неприятно кольнуло его под сердцем. В сорок втором Красная армия предприняла неудачное наступление на северном фронте, и ее потери минимум в пять, а на некоторых участках и двенадцать-пятнадцать раз превышали потери обороняющихся северороссов. Тогда он впервые подумал, что в советской военной доктрине заложено что-то неправильное… Не с военной точки зрения (доктрина позволяла быстро захватывать территории и громить врага), а с человеческой. Ему впервые подумалось, что, может быть, Алексей и прав, утверждая, что для коммунистов люди лишь разменная монета, расходный материал для экспериментов и достижения своих целей. Он гнал от себя эту мысль, но она упорно возвращалась, не давая покоя.
Сейчас, в начале января сорок четвертого, Павел уже не думал об этом. Ему лишь хотелось, чтобы война с ее потоками крови, с горами мерзостей, с волнами озверения прекратилась как можно скорее. Он вдруг осознал, что все же есть некая черта, которую он не готов преступить, даже ради великой цели. «Может, я плохой коммунист? — иногда спрашивал он себя и тут же отвечал: — Но я же человек, а не зверь».
В самом начале войны, после того как он вышел из окружения и был подвергнут стандартной процедуре проверки, его неожиданно вызвали в Москву, где товарищ Жданов сообщил ему, что Политбюро ЦК приняло решение о воссоздании североросской народной армии, численность которой предполагалось довести до дивизии. Откуда столько северороссов? Не проблема. Еще во время войны тридцать девятого — сорокового годов на территорию СССР была депортирована часть населения, не уличенная в яром антикоммунизме или противодействии советской власти (тех или сразу направляли в лагеря, или расстреливали), а, так сказать, потенциально неблагонадежная: зажиточные крестьяне, интеллигенция, мелкие предприниматели. В основном их расселили в самых труднодоступных районах Сибири. Органы внимательно следили за ними, выявляя склонных к сотрудничеству с советской властью. И теперь, когда представилась возможность, им было предложено кровью заслужить доверие и обрести равные с советскими гражданами права