Шидловский Дмитрий. Противостояние

   Вождь остановился и, прищурившись, посмотрел на Павла.
   — Но, товарищ Сталин, — в замешательстве проговорил Павел, — я ведь был осужден Североросским судом еще в девятнадцатом. Когда мена обменивали, мне было запрещено появляться на ее территории. Это может быть поводом для снятия моей кандидатуры Верховным судом Северороссии…
   — Буржуазное правосудие не обеспечивает беспристрастного рассмотрения дел, — произнес вождь. — Но, я думаю, мы сможем заставить их посмотреть на ситуацию объективно. А вы пока готовьте речь к объединительному съезду коммунистической партии Северороссии, североросской крестьянской партии и североросского рабочего союза. Он ведь начинается послезавтра в Новгороде? Я думаю, что вы достойны председательствовать на нем.

* * *

   Василий Леонтьев прошел в президентский кабинет. Про себя он отметил, что за те два года, которые здесь царит Татищев, обстановка стала много строже, чем при Оладьине. Исчезли екатерининские столы и кресла. На их место пришла современная, более удобная и практичная мебель. Да и сам президент… Леонтьев был очень рад, что Татищев просто работает над возрождением экономики, а не ставит все в подчинение идее создания великой Северороссии. «Может, так она и вправду станет великой», — подумал он.
   — Здравствуй, Василий, — поднялся ему навстречу Алексей.
   На «ты» они перешли еще в сорок четвертом, после долгих бессонных ночей, проведенных над проектом экономической реформы.
   — Приветствую, — отозвался премьер, отвечая на рукопожатие и усаживаясь в кресло напротив Алексея. — У меня две новости.
   — Одна хорошая, другая плохая? — ухмыльнулся Алексей.
   — Нет, обе плохие. Хотя нет, вру. Есть одна хорошая. По нашим расчетам, с первого июля сможем отменить карточки на мясо, а с первого сентября — на хлеб.
   — И то и другое надо провести с первого мая, — жестко произнес Алексей.
   — А где ресурсы? — поднял брови Леонтьев.
   — Обратись к американцам, — бросил Алексей. — Они должны понять. Перед выборами надо поднять рейтинг.
   — Понятно, — кивнул Леонтьев.
   — Ну, давай, огорчай, — откинулся на спинку кресла Алексей.
   — Советы перекрыли выезд из своей зоны, — произнес Леонтьев. — Въезд — пожалуйста, выезд — только со штампом комендатуры. А этот штамп просто никому не ставят. Был случай, когда человек из соседней деревни пришел, больного брата навестить, а обратно не выпускают. Заодно расставили войска по всей разделительной линии. Раньше многие хоть лесными тропами проходили.
   — Понятно, — вздохнул Алексей. — Заявим протест.
   — Много им дела до наших протестов?
   — Еще древние римляне говорили: «Горе побежденному», — ответил Алексей. — А мы — страна побежденная. Я распоряжусь, чтобы и с нашей стороны были пограничные части. На ту сторону пусть всех пропускают, но предупреждают о последствиях. Обратно… Даже если дойдет до рукопашной с советскими войсками, пусть вытаскивают граждан, пытающихся пересечь разделительную линию.
   — А если не рукопашная? — тревожно спросил Леонтьев.
   — Первыми огонь открывать не будем, — задумчиво проговорил Алексей. — А там… Все равно, ценнее человеческой жизни и свободы ничего нет. Ясно?
   — Ясно, — откинулся в кресле Леонтьев. — Только вот пограничники… Не признаем ли мы тем самым раздел страны?
   — У пограничников в этих делах больше опыта, чем у полевых частей, — возразил Алексей. — Что до раздела… Конечно, мы его не признаем до конца. Но ты же понимаешь… Не считаться с реалиями — как минимум глупо. Что у тебя еще?
   — Объединительный съезд коммунистической партии Северороссии, североросской крестьянской партии и североросского рабочего союза объявил о создании североросской единой народной партии.
   — Следовало ожидать, — ухмыльнулся Алексей. — Я давно говорил, что они постараются создать противовес нам в политике.
   — А генеральным секретарем партии избран ваш старый знакомый Павел Сергеев.
   — Вот как! — Алексей поднял брови. — У юноши блестящая карьера. Надо послать поздравление.
   — Есть еще одно обстоятельство, — проговорил Леонтьев. — Съезд выдвинул кандидатуру Сергеева на президентские выборы.
   — Ого! — Алексей даже присвистнул. — Неглупый ход. Только одно не учли. Сергеев осужден в девятнадцатом, а в двадцать втором выслан с запретом…
   — Есть загвоздка, — прервал его Леонтьев. — Вы, наверное, забыли, что под давлением Советов в феврале сорок четвертого были отменены все приговоры по некоторым политическим делам. И по этому делу в том числе. Иначе они отказывались подписать соглашение о прекращении огня.
   — Ясно. — Алексей шумно выпустил воздух из легких. — Какой у нас расклад?
   — В советской зоне оккупации около сорока процентов избирателей. Можно не сомневаться, что Советы обеспечат там нужный результат. Опыт подтасовки результатов выборов и запугивания избирателей у них еще с сорокового года богатый. Твоим противником выступает еще социал-демократ Баранов. Свою кандидатуру он не снимет ни при каких условиях. Они, видите ли, считают, что сотрудничество с СССР — меньшее зло, чем реализация нашей экономической программы. Не дай бог, убедятся в обратном на практике. Если будет второй тур, а голоса социалистов перейдут Сергееву, у него будут неплохие шансы.
   — Ясно, — вздохнул Алексей. — Значит, снова будем драться.

* * *

   Петербургское небо за окном президентского кабинета постепенно начало голубеть. Белая ночь уступала место утру. В кабинете Алексея кроме него находились: премьер-министр Леонтьев, председатель Верховного суда Лоттер, главнокомандующий североросской армией Маклай, командующий британскими оккупационными войсками Экстли, командующий американскими оккупационными войсками О'Нейл. Все молчали, напряженно вглядываясь в циферблат часов. Казалось, охватившее всех волнение зримо висело в воздухе.
   Обведя присутствующих взглядом, Алексей представил, как Павел сейчас сидит в Новгороде с командующим советскими оккупационными войсками Малиновским и тоже ждет результатов выборов. Почему-то ему снова показалось, что он, как много лет назад, в далеком семнадцатом, смотрит Павлу в глаза и оба участника молчаливой дуэли решают, доставать ли оружие. Тогда обстоятельства решили за них. Сейчас, кажется, тоже решать не Алексею.
   Из приемной донеслись гулкие шаги. Все присутствующие встрепенулись, и их взоры обратились к входной двери. На пороге появился председатель избирательной комиссии барон де Флер. Выйдя в центр кабинета, он открыл тонкую папку, обтянутую замшей, и без всяких вступлений принялся читать:
   — Избирательная комиссия уполномочена сообщить следующее. Явка избирателей в британской и американской оккупационных зонах — девяносто пять процентов, в советской оккупационной зоне — сто процентов…
   — Позвольте, но почему вы считаете раздельно? — вскрикнул Лоттер.
   Смерив его холодным взглядом, де Флер продолжил:
   — Результаты выборов в американской и британской зонах оккупации следующие. За Татищева — семьдесят один процент ровно. За Баранова — двадцать и девять десятых процента. За Сергеева — пять и одна десятая процента. Против всех — три процента. В советской зоне оккупации за Татищева — одна десятая процента, за Баранова — восемь десятых процента, за Сергеева — девяносто девять процентов ровно, против всех — одна десятая процента.
   — Эк подгадали, — вскинул руки Леонтьев.
   Не обращая на него внимания, барон продолжил чтение:
   — Таким образом, общий итог голосования: за Татищева — сорок один и восемь десятых процента, за Баранова — двенадцать и шесть десятых процента, за Сергеева — сорок три и восемь десятых процента, против всех — один и восемь десятых процента.
   — Три тысячи чертей, — вскочил с места Маклай.
   — Однако в советской зоне оккупации, — монотонным голосом продолжил де Флер, — отмечены многочисленные нарушения избирательного законодательства. А именно: отказ от допуска представителей комиссии к подсчету голосов, принудительное удаление независимых наблюдателей с избирательных участков, а также многочисленные задокументированные факты угроз и запугивания избирателей, их принудительного привода на участки, включение в избирательные списки военнослужащих оккупационных войск, не являющихся гражданами Северороссии. В связи с этим избирательная комиссия считает невозможным признать результаты выборов на этой территории. Таким образом, выборы признаются состоявшимися при пятидесятисемипроцентной явке избирателей. Набрав семьдесят один процент голосов, избранным на пост президента на следующий срок считается Алексей Татищев.
   Общий вздох пронесся среди собравшихся. Закрыв папку и взяв ее под мышку, барон произнес:
   — Господа, это заявление готовы подписать все члены избирательной комиссии и наблюдатели, за исключением представителя советской оккупационной администрации и представителя североросской единой народной партии. Его я должен… обязан буду огласить, как председатель избирательной комиссии. Но прежде чем выйти в конференц-зал, я хочу спросить вас… Не как должностное лицо, как человек, — его голос сорвался. — Вы гарантируете, что это не приведет к гражданской или даже третьей мировой войне?
   В комнате воцарилось молчание. Наконец Алексей поднялся и произнес:
   — Мы сделаем все возможное…
   — Правительство США, — прервал его, поднимаясь, американский генерал, — гарантирует соблюдение прав и свобод в Северороссии. В случае покушения на них мы готовы ввести в действие всю свою армию и флот для поддержки законно избранного североросского правительства.
   — Британия присоединяется к гарантиям, — поднялся Экстли.
   — Я рад, господа, — проговорил после непродолжительной паузы де Флер. — Поздравляю вас с избранием, господин Татищев.

* * *

   Через полтора часа в Новгороде, в резиденции командующего советскими оккупационными войсками в Северороссии, раздался звонок. Адъютант строевым шагом вошел в комнату, где находились: маршал Малиновский, представитель МГБ СССР при штабе оккупационных войск Александр Дудко и генеральный секретарь североросской единой народной партии Павел Сергеев.
   — Товарищ Сергеев, вас к телефону товарищ Берия, — доложил адъютант.
   С замиранием сердца Павел потянулся к телефону, снял трубку и проговорил:
   — Слушаю, товарищ Берия.
   — Поздравляю с избранием, господин президент, — донесся из трубки знакомый голос с грузинским акцентом.
   — Но вы ведь знаете решение избирательной комиссии… — опешил Павел.
   — Своим решением пусть подотрутся, — хохотнул Берия. — Я и не надеялся, что американцы отдадут свою территорию. Но выборы состоялись, большинство голосов за тебя. Через две недели второй тур. Если на него кто-то на западе не явится — их проблема. Результат второго тура признается при тридцатипятипроцентной явке.
   — Американцы и англичане не признают меня…
   — А и хрен с ними. Мы из-за тебя третью мировую начинать не будем. И американцы не будут. Поэтому о Петербурге пока не мечтай. А в советской зоне ни одна сволочь тебя не признать не посмеет. Твое избрание, кроме СССР, признают Югославия, Китай и Монгольская Народная Республика. Тебе мало?
   — Но я не понимаю, как действовать дальше. Мы такого варианта не обсуждали.
   — Инструкции получишь к вечеру. Скоро постараюсь сам к тебе приехать. А пока — чтобы в течение часа выступил по радио с заявлением о подготовке второго тура. Это приказ хозяина.
   — Слушаюсь, — ответил Павел.

* * *

   Жаркое июньское солнце заливало перрон новгородского вокзала. Однако, против обыкновения, он был пуст. Еще три часа назад рота автоматчиков очистила его, перекрыв все входы, а две другие роты оцепили привокзальную площадь и подъездные пути в три кольца. Павел, заложив руки за спину, ходил около выхода из зала ожидания. На нем снова были гражданский костюм, туфли и легкая шляпа.
   «Вот бы Дмитрий Андреевич порадовался, — думал он. — Хотя нет, вряд ли. Не любил он политики. Изучал, советовал, но сам всегда уклонялся. А я… Вот ведь судьба-злодейка. Попасть в чужой мир, чтобы стать там главой небольшого социалистического государства и злейшим врагом своего бывшего лучшего друга. А стоило ли? Сколько крови, сколько мучений, чтобы возникла какая-то там восточная Северороссия. Да и вопрос, возникла бы она без меня? Наверняка да. Конечно, я сделал немало, но не больше, чем сделали бы другие на моем месте. Я еще много сделаю, но опять — то же, что сделал бы и любой коммунист. Но будет еще кое-что. То, чего не может сделать никто в этом мире. Ах, Алексей, жаль, не дожить нам до две тысячи второго года, из которого мы попали сюда. Жаль, не увидишь ты, как все это будет. Но и надеюсь, что ты еще подпрыгнешь, как на иголках, в пятьдесят третьем. Подпрыгнешь и поймешь, что песенка ваша спета. Ай, Лёша, как я хочу заглянуть в твои глаза в этот момент».
   — Товарищ президент, — подскочил к нему офицер охраны, отдавая честь, — спецпоезд на подходе.
   Павел посмотрел вдоль пути и действительно заметил постепенно нарастающие очертания летящего к вокзалу паровоза. Он повернулся лицом к пути и встал навытяжку. Через несколько минут поезд уже грохотал колесами мимо него. Заскрежетали тормоза, и ничем особенно не выделявшийся, кроме разве что цвета занавесок и плотных штор на большинстве окон, специальный вагон остановился напротив Павла. Дверь открылась, и на перрон выскочил офицер МГБ. Почетный караул отсалютовал, когда из вагона вышел и, переваливаясь, двинулся к зданию вокзала почетный гость.
   — Здравствуйте, Лаврентий Павлович, — шагнул ему навстречу Павел.
   — Здравствуйте, господин президент, — усмехнулся, отвечая на рукопожатие, Берия.
   — Товарищ президент, — поправил его Павел.
   — Можно и так, — скривился Берия. — Едем? Они миновали пустынный зал ожидания и вышли на оцепленную автоматчиками площадь, где их ожидал ЗИМ Павла. Разместившись на сиденье, Берия произнес:
   — И все у тебя готово?
   — Так точно, — ответил Павел. — Представители местных муниципалитетов нашей зоны оккупации и наши друзья с западных территорий уже в Новгороде. Завтра они проведут съезд народных избранников и объявят о создании Североросской Народной Республики в границах Северороссии сорокового года. Потом обратятся к правительствам США и Британии с требованием вывести оккупационные войска. Когда те откажут, я объявлю западные территории незаконно оккупированными и вынесу решение о временном переносе столицы в Новгород.
   — Понятно, — кивнул Берия. — Послезавтра приедет Молотов. Подпишешь с ним мирный договор. Тогда же будет объявлено о признании твоего правительства Советским Союзом.
   — Отлично, — произнес Павел.
   Берия повернулся к окну, где проносилась абсолютно пустынная новгородская улица. Лишь изредка мелькала фигура офицера или автоматчика охранения.
   — Стража у тебя хорошо поставлена, — причмокнул он. — Но я не без подарка приехал. Возьмешь в телохранители майора Гоги Кордия. Отличный стрелок, верный человек. Поможет тебе организовать охрану так, как это в Москве делается.
   — Стараемся, Лаврентий Павлович, — улыбнулся Павел. — Спасибо за поддержку. Пока, к сожалению, приходится прибегать к помощи советских войск. Вся североросская народная армия — это одна дивизия. Девять с половиной тысяч человек, да из тех треть — граждане СССР. После демобилизации они вернутся домой.
   — Политбюро приняло решение: те, кто воевал в твоей дивизии, переселятся в Северороссию и станут ее гражданами, — сообщил Берия. — С семьями переедут. Товарищ Сталин сказал, что те, кто двадцать девять лет прожил в условиях социалистического общества, очень помогут тебе. Разбавим твоих буржуйских прихвостней настоящими советскими людьми. А уж как обустроить, это ты сам думай, товарищ президент.
   — А люди согласятся?
   — Слушай, ты, по-моему, слишком долго дипломатом был и по буржуазным государствам ездил. Кто же их спросит? Хозяин приказал. Да мы тебе еще подкинем. Сейчас многих переселяют. Бывшая Восточная Пруссия, Кенигсберг, что в состав РСФСР вошла, больше рязанцами заселяется. Прибалтика — волжанами. А тебе сибирячков подкинем. Доволен?
   — Доволен.
   — Что у тебя еще?
   — Я планирую начать формирование настоящей армии. Здесь мне, конечно, нужна помощь советского правительства. Оружие, выпускавшееся на заводах Северороссии, не соответствует советским стандартам. Я бы хотел, чтобы на вооружении нашей амии остались ППЩ, автоматические винтовки Токарева. Артиллерийские системы и танки, которых пока нет в нашей армии, я бы также хотел получить советские.
   — Какие танки хочешь? — поинтересовался Берия.
   — За основу хотел бы взять Т-34, но считаю необходимым создать батальон танков ИС.
   — У тебя губа не дура, — покачал головой Берия. — Подай заявку, рассмотрим. Какую численность армии хочешь?
   — Мы посчитали, что она должна составлять двести тысяч.
   — Это с внутренними войсками и частями МГБ? — поднял брови Берия.
   — Нет, внутренние войска — еще тридцать тысяч, и двадцать — войска МГБ.
   — Вай, зачем так много? — всплеснул руками Берия.
   — Мы с начальником генерального штаба посчитали, что именно такая численность нужна для обороны нашей территории от возможной агрессии.
   — Мы же договорились с тобой, — укоризненно произнес Берия, — что на твоей территории останется наш воинский контингент: сто двадцать тысяч человек, в том числе танковая дивизия. Что, мало? Да и кто на тебя нападать будет?
   — Мы считаем наиболее вероятным противником армию западной Северороссии и американо-британские оккупационные войска.
   — Делать им больше нечего, как на тебя нападать, — поморщился Берия. — Тем более все понимают, что в первый же день войны мы по Петербургу нанесем авиаудар и подбросим своих войск на помощь. Война между вами — это начало третьей мировой. Все это знают, и никому это не нужно. Сколько людей живет на твоей территории?
   — Около семи миллионов.
   — Ты, кажется, знал Шапошникова. Большого ума был человек. Жаль, помер. Так он и мне и хозяину не раз говорил, что в мирное время численность армии государства не должна превышать одного процента от числа его населения. Иначе ни одна экономика не выдержит. Хозяин Шапошникова уважал и всегда слушал. И другие, кто не дураки, слушали. На Татищева посмотри. У него живет десять с половиной миллионов, а армия сокращена до сорока тысяч. В том числе один полк внутренних войск, и всё. Еще у него стоят две дивизии британцев и одна американцев. И не боятся они агрессии от нас, потому что знают: первый же день войны — это американские ядерные удары по Новгороду и Москве. Остынь, хватит воевать. Политбюро считает, что главная задача ближайших лет — послевоенное восстановление.
   — Но ведь армия Советского Союза — больше шести миллионов, — возразил Павел.
   — Ты нас не равняй, — сдвинул брови Берия. — У каждого свои задачи. Мы думаем, что тридцатитысячной армии тебе хватит. Из них, внутренних войск, два полка сделаешь, один — полк МГБ. И хозяин того же мнения.
   При упоминании о Сталине Павел вздрогнул. Вначале его несколько коробила привычка партийных чиновников разного масштаба называть вождя «хозяином», но потом, осознав справедливость этого титула, он и сам начал им пользоваться в приватных разговорах.
   — Слушай, — продолжил Берия, — в Политбюро считают, что можно выпускать североросских военнопленных, сидящих в наших лагерях. На западе им, понятно, делать нечего. Там антинародный оккупационный режим. Мы их со следующего месяца к тебе слать будем. Те, кто из этих мест, понятно, домой вернутся. А о тех, кто с запада, подумай. Надо разместить, работу дать.
   — Хорошо, — кивнул Павел.
   — На ГУЛАГ тоже больше не рассчитывай, — произнес Берия. — Своих зеков у себя держи. Оборудуй лагеря.
   — Ясно, — ответил Павел, — места уже наметили.
   ЗИМ остановился около здания бывшей губернской управы, служившей теперь резиденцией нового президента.
   — Не желаете ли отобедать, Лаврентий Павлович? — осведомился Павел.
   — Давай, — махнул рукой Берия.
   Они поднялись по мраморной лестнице в ресторан, где их уже ожидали официанты в строгих костюмах, при бабочках и с салфетками в руках. В центре зала стоял покрытый белой скатертью стол, ломящийся от яств.
   Усевшись, Берия первым делом откупорил бутылку боржоми и плеснул себе в стакан.
   — Хорошо живешь, — хмыкнул он.
   — Стараемся, — улыбнулся Павел.
   Когда официанты подали первую смену блюд и почтительно отошли в сторону, Берия, хлебая суп, процедил:
   — Что будешь в первую очередь делать, президент?
   — Послезавтра издам указ о запрете буржуазных партий, уличенных в сотрудничестве с профашистским режимом Оладьина, — проговорил Павел.
   — То есть всех, кроме твоей? — уточнил Берия.
   — Но мы же согласовывали этот вопрос, — поднял брови Павел.
   — Согласовывали, — буркнул Берия. — Но есть и другие мнения. Я с хозяином обговорил. Сохрани пару мелких партий, побеззубее.
   — Но ведь в Советском Союзе…
   — Я тебе говорю: не равняй, — прикрикнул на него Берия. — Ишь какой нашелся, умнее ЦК себя числит. Я сказал: сохранить! Какие — согласуешь со Ждановым.
   — Ясно, — вытянулся на стуле Павел.
   — Ладно, не дуйся, — буркнул Берия. — Меня не это интересует. Ты скажи, что будешь делать в долгосрочной перспективе, так сказать.
   — В июле оформим национализацию всех крупных предприятий и банков, — быстро произнес Павел. — Потом начнем работать с мелкими предпринимателями. Думаю, национализацию мелких предприятий закончим через год. Кустарей и лавочников, полагаю, года на два оставим в покое. Обложим налогами, и пусть живут… Вернее, доживают, года три. С ноября начнем, чтобы к посевной успеть, создание колхозов и совхозов на селе.
   — Не торопишься? — Берия посмотрел на него поверх пенсне.
   — А вы считаете, что надо установить другие сроки? — удивился Павел. — Какие?
   — Ай, какие вы торопыги, — сокрушенно покачал головой Берия. — Я и Ульбрихту говорю: «Не спеши». Социализм созреть должен ^[47]. Это годы, может, десятилетия.
   — Вы советуете отложить проведение социалистической реформы на многие годы? — изумился Павел. — Это мнение ЦК?
   — Это совет друга, — склонился к нему Берия.

Эпизод 7
КРИЗИС

   — Слушай, Иван, а что это ты вдруг в пограничную стражу потел?
   — Да вот, на гражданке с работой тяжело. На пособие не проживешь, особенно если стажа нет. А в армии сытно, деньги неплохие платят. Это учитывая, что полное вещевое довольствие. А после трех лет службы можно в университет поступить и там повышенную стипендию получать.
   Два пограничника беседовали вполголоса, лежа в секрете у границы не признающих друг друга западной и восточной Северороссий. Вокруг них раскинулся карельский лес, освещенный летним утренним солнцем. В двух десятках метров от них пролегала распаханная контрольно-следовая полоса, шириной метров десять, а за ней начиналась территория Народной Республики Северороссии.
   Ивану на вид не было и двадцати. Он был худощав и носил погоны рядового. Второй, старший сержант Матвей Сергеевич, явно перешагнул сорокалетний рубеж. Он был невысок, но широкоплеч. На его морщинистом лице выделялись ухоженные пшеничные усы. Выслушав ответ своего молодого подчиненного, он проговорил:
   — Ах, так ты вон куда метишь.
   — А то. Не век же в казармах жить. А вы как?
   — Да для меня контракт — просто спасение. Я, видишь, из Новгорода. Токарь. Мобилизовали в армию в декабре тридцать девятого, когда первая война началась.
   — Так вы уже почти десять лет в армии?
   — Не совсем. Тридцать пять мне тогда было. В сороковом так и не демобилизовали. Ну, а как вторая война началась, тут уж какая демобилизация?! Я ее от и до, в разведроте отслужил. Закончил под Псковом, в сорок четвертом. Татищев, как президентом стал, сразу большую демобилизацию объявил. Ну, я в Новгород подался.
   — Там же красные.
   — Это сейчас там — одно, здесь — другое. Тогда думали, что страна просто на оккупационные зоны разделена. Пройдет время, все успокоится, Советы и англичане с американцами свои войска уберут. Так вот. Прихожу в Новгород, являюсь на завод, а там, мать честная, больше половины корпусов разбомблены. Но ничего не скажу, советская оккупационная администрация на оставшихся площадях быстро производство наладила. Тогда еще с немцами война шла. Заказ от Советского Союза был большой. Меня на работу взяли. Карточка продуктовая, место в общежитии. Дом-то мой разбомбили в сорок третьем. Жить можно.
   — А семья ваша как?
   — Погибла моя семья, Ванька. Тогда же, в бомбежку.
   — Извините, не знал.
   — Ничего. В общем, начал я потихоньку обживаться. Опять же, могу сказать, когда война закончилась, уже мирный заказ пришел на завод, трактора делать. Снова для Советского Союза. Платили немного, временами даже голодно было. Но из тех, кто работал, с голодухи никто не мер. Тогда уже это немало было.