Шидловский Дмитрий. Великий перелом

   — Да я вас за такие слова под арест, под суд! — рявкнул Колчак.
   — Да хоть расстреляйте на месте, — устало посмотрел на него Крапивин. — Я же не о финнах с поляками пекусь, а о нас, о русских. Я хочу, чтобы русские офицеры и дворяне, деятели культуры, промышленники не оказались в эмиграции. Чтобы хоть кусок родной земли остался свободен от красной чумы. Для этого нам надо всего лишь согласовать весенне-летнее наступление с поляками. Красные уже двинулись на запад. В декабре они заняли Минск, в январе Вильно и Ковно. ^[11]Их столкновение с поляками — это лишь вопрос времени. Но если мы не согласуем наши действия, красные смогут воевать против нас по отдельности. Начнут мирные переговоры с Пилсудским и перекинут войска против нас; отбросят нас и примутся за поляков. А вот если мы атакует одновременно да еще убедим Маннергейма ударить с севера, для Советов это будет смерть.
   — Так ли уж велики их войска? — презрительно бросил Колчак.
   — Суммарная численность белых армий на данный момент не превышает двухсот пятидесяти тысяч. Это включая части Деникина и Юденича. Стоит ли нам презрительно относиться даже к небольшим армиям соседних государств? Польская армия стремительно формируется. Туда идут офицеры, служившие раньше в русской, австрийской и немецкой армиях. Польское население безоговорочно поддерживает восстановление независимости своей страны. Воодушевленный народ под руководством грамотных офицеров — это серьезная сила. Что же касается Маннергейма, то весной прошлого года он очистил свою страну от красных. Я имел честь встречаться с ним до войны. По-моему, это честный офицер, он всегда был беззаветно предан монархии и любил Россию. Обстоятельства сделали его президентом Финляндии, но я убежден, что он не откажет нам в помощи…
   — Если мы признаем независимость Финляндии, — прервал его Колчак.
   — Очевидно, рано или поздно, нам придется признать свершившийся факт, — развел руками Крапивин. — Так давайте сделаем это сейчас, чтобы превратить Финляндию и Польшу в союзников. Экономическая зависимость от России, которая сформировалась у них, пока они были частью империи, еще долго позволит оказывать на них сильное влияние.
   — А потом и вновь присоединить, — добавил Колчак.
   — Возможно. Но это уже дела будущих лет. Сейчас давайте выиграем гражданскую войну, ваше превосходительство.
   Колчак тяжело опустился в кресло и забарабанил пальцами по столу. Пауза затягивалась.
   — Мы планировали решить все внутренние вопросы России только после нашей победы в гражданской войне, — проговорил он наконец.
   — Если мы не обозначим свою позицию хотя бы по основным проблемам, то эти вопросы будут решать другие, — возразил Крапивин.
   — Признание независимости Польши и Финляндии может заставить отшатнуться от нас многих союзников.
   — Только тех, кто не в состоянии реально оценивать ситуацию. Новые же союзники могут оказаться значительно сильнее.
   — Ладно. — Адмиральская рука застыла на крышке стола. — Поезжайте в Варшаву, затем в Гельсингфорс. По крайней мере оставлять вас в разведке фронта с такими настроениями я не намерен. Проведите рекогносцировку, начните переговоры. Выясните, каковы требования Пилсудского и Маннергейма в случае признания независимости их государств и что они готовы дать взамен. Возможно, сам факт проведения переговоров заставит их активнее сотрудничать с нами. Конечно, мы не будем торопиться признавать их независимость, но поманить их этим можно. Координация их действий с нашими действительно не помешала бы. Естественно, нашим главным условием является вступление в войну на нашей стороне. Будем думать, может быть, вы и правы. Может быть, — подчеркнул он последние слова.

ГЛАВА 33
Переговоры

   В дверь номера постучали. На всякий случай Крапивин изготовил к бою пистолет. Большевистские шпионы работали в Варшаве очень активно, и факт переговоров колчаковского офицера с руководством Польши не мог пройти мимо их внимания. Конечно, Москву беспокоила возможность союза между белыми и поляками. И устраняли причины своей обеспокоенности большевики обычно вместе с теми, кто был им опасен. Еще по прибытии в Варшаву Крапивин заметил за собой плотную слежку и теперь опасался и покушения.
   — Войдите! — крикнул он, укрывая пистолет под разложенной на столе газетой.
   Дверь открылась, и на пороге появился Янек в польской военной форме.
   — Господи, Янек! — воскликнул Крапивин. — Какими судьбами?
   — Только сегодня прибыл из Вильно. — Янек прошел в комнату, пожал руку полковнику и уселся напротив него. — Узнал, что вы здесь, и сразу пошел к вам.
   — Погоди, а какое у тебя звание? — поинтересовался Крапивин, разглядывая погоны Янека.
   — Капитан, — с гордостью ответил тот.
   — Ого! Сколько тебе лет?
   — Двадцать два.
   — Да у тебя, брат, карьера!
   — Благодаря вам. Хорошо учили.
   — Не преувеличивай. Ты где пропадал? Я тебя с четырнадцатого года не видел.
   — Сначала в ссылке сидел…
   — Где Сталина пристрелил?
   — Откуда вы знаете?
   — Твой отец рассказал.
   — Жалеете?
   — Нет. Пожалуй, ты правильно сделал. Кстати, отца давно видел в последний раз?
   — В ноябре. Перед тем как он уехал к Маннергейму.
   — Он у Маннергейма?
   — Да, советником.
   — И как вы встретились?
   — Поссорились, как всегда, — печально ответил Янек. — Он все еще хочет, чтобы я защищал интересы России, а у меня свои планы.
   — Он тебе рассказывал обо мне?
   — Да, сказал, что вы служили в охране российского императора. Потом он потерял вас из виду.
   "Ну и слава Богу", — подумал Крапивин.
   — Значит, скоро в Финляндии можно ожидать перемен, — заметил он.
   — Уже. — Янек довольно улыбнулся. — Сегодня утром финская армия перешла советскую границу. Маннергейм объявил войну советскому правительству.
   — Что?! — Крапивин вскочил со своего места.
   — Не беспокойтесь. Против России у Маннергейма ничего нет. Он объявил, что вступает в войну по просьбе какого-то Стокгольмского комитета русских эмигрантов и не имеет территориальных претензий. В его заявлении говорится, что единственная цель Финляндии в войне — борьба с мировым коммунизмом.
   — Понятно. Значит, Сергей хорошо отработал.
   — Еще как! То, как Маннергейм атаковал красных, похоже на немецкую стратегию во Второй мировой войне.
   — Только неплохо было бы согласовать это выступление с нами.
   — А по-моему, они правильно сделали. И колчаковский, и деникинский штабы просто напичканы красной агентурой, а белые генералы все равно не признают Финляндию.
   — Ну не скажи. Я же приехал сюда, чтобы договориться о взаимном признании. Я очень многое сделал, чтобы мы стали союзниками.
   — Я знаю. Но это сделали вы. Разве без вашей помощи Колчак согласился бы на переговоры?
   — Возможно, нет. Но я же убедил его, значит, теперь мы имеем дело с новой реальностью. А вот Пилсудского, скажу тебе, переубедить сложнее. У него слишком большие амбиции. И в русских он видит только врагов.
   — Согласитесь, не безосновательно. Вспомните, что может произойти в тридцать девятом.
   — Значит, и ты считаешь, что Россия — враг Польши.
   — Нет, я считаю, что Польша должна стать сильной уже сейчас. Значительно сильнее, чем в нашем мире.
   — И что же ты хочешь для этого сделать?
   — Я много думал, есть ли возможность избежать разгрома в тридцать девятом. Как ни крути, а удара с двух сторон Польша не выдержит… если не станет Речью Посполитой. В нашем мире, в девятнадцатом, Пилсудский подставил под удар красных Петлюру. Он думал, что Красная армия ослабит украинцев, и они легко подчинятся Польше. В итоге Украина попала в руки Советов. Пилсудский захватил Вильно и поссорился с литовцами. Если бы этого не произошло, могла быть создана Речь Посполитая как федерация Польши, Литвы и Украины. Сейчас эта идея здесь очень популярна, и не только у поляков. Я общался с литовцами и украинцами, они мечтают о федерации. Согласны даже сделать столицей Варшаву. Если мы объединимся, у нас будет государство с хорошим промышленным потенциалом, богатое хлебом, с многочисленным населением. Оно сможет противостоять давлению и с востока, и с запада.
   Крапивин удивленно посмотрел на Янека:
   — Не ожидал от тебя таких выкладок. Ты серьезен не по годам.
   — Когда есть великая цель, взрослеешь быстрее. Я хочу спасти Польшу и больше ничего. Дядя Войтек… то есть дядя Игорь, когда приходил ко мне, сказал, что у Польши есть шанс. Я много думал, что это за шанс, и понял, что она может спастись от раздела и оккупации только в союзе с другими странами Центральной Европы.
   — Ну, Украина-то больше тяготеет к союзу с Россией.
   — А вам не приходило в голову спросить об этом украинцев? За годы пребывания в России они насытились по горло русским империализмом.
   — Но, кажется, из Речи Посполитой они тоже с боем уходили. Имя Богдана Хмельницкого тебе ни о чем не говорит?
   — Говорит, — поморщился Янек. — Мы были неправы тогда. Надо уважать всех, кто живет с тобой под одной крышей. Поляки тогда попытались сделать украинцев людьми второго сорта и потеряли Украину. Старых ошибок повторять нельзя.
   — Насколько я знаю, в Польше до тридцать девятого года украинцам тоже было несладко. По крайней мере многие из них искренне радовались присоединению к СССР.
   — Я же сказал, мы не должны повторять старых ошибок. Ни Украине, ни Литве в одиночку все равно не выжить. Россия и Германия разделят нас и разобьют. Только сильное государство в центре Европы может противостоять им, и Пилсудский понимает это…
   — Только не хочет и слышать о союзе, — усмехнулся Крапивин. — Он готов лишь подавлять. Речь Посполитая в границах тысяча семьсот семьдесят второго года — только о том и говорит. Но он не склонен к компромиссам и переговорам. Поклоняется лишь силе.
   — Откуда вы знаете?
   — Я недаром провел с ним уже три дня в переговорах. С опытом начинаешь понимать людей.
   — И каково ваше мнение?
   — Как бы то ни было, мы обязаны наладить взаимодействие. Поодиночке нам с красной чумой не справиться.
   — Пожалуй, — согласился Янек. — А где гарантии, что, победив красных, белые оставят в покое Польшу?
   — Ты прямо как твой Пилсудский. Те же вопросы.
   — А у вас есть ответы?
   — Для тебя — да. Ты прекрасно знаешь, что таких гарантий дать никто не может. Глупость человеческая безгранична. Но ты знаешь и о том, что красные уже в ближайшее время попытаются захватить Польшу. Вот эта опасность куда более реальная, чем реваншизм белых.
   — Поэтому Пилсудский и разговаривает с вами. А красные уже начали наступление. Вы же знаете, как только немцы проиграли войну, красные сразу захватили Минск, Вильно и Ковно и создали Литовско-Белорусскую Социалистическую Республику Советов. Дальше, в Польшу, они не пошли только потому, что мы к этому моменту уже сформировали достаточно боеспособные части и дали понять, какой "теплый" прием ожидает здесь коммунистов. Да и ваши белые армии поднажали на них с юга и востока. Но поляки, которые жили в Литовско-Белорусской республике, в полной мере ощутили прелести коммунизма: и чрезвычайки, и реквизиции, и расстрелы. Они создали комитеты самообороны, и мы, конечно, не оставили соотечественников без помощи. Сейчас апрель, и мы уже очистили от большевиков Новогрудков, Барановичи, Лидо и Вильно. Все, как и в нашем мире. Потрясающе быть участником этих событий!
   — А я думал, что польско-советская война начнется только в двадцатом.
   — Это вы в Советском Союзе учились, — самодовольно заметил Янек. — Мы, в Польше, знаем, что это не так.
   — Послушай, а как будут развиваться события дальше? Вернее, как они развивались у нас?
   — Скоро красные начнут с нами переговоры, потому что им потребуются войска для боев с Колчаком и Деникиным. Эти переговоры провалятся к августу. Тогда польская армия перейдет в наступление и возьмет Минск и Бобруйск. Но еще до этого наши войска подоспеют на помощь Петлюре. Как раз в этот момент идея польско-украинско-литовской федерации станет популярна как никогда.
   — Насколько я понимаю, действовать вы с Петлюрой будете так, чтобы красные могли разгромить Деникина?
   — Что делать, русский империализм пугает здесь людей не меньше, чем коммунизм. Впрочем, Пилсудский подставит и Петлюру. К октябрю он снова начнет мирные переговоры. Под нашим контролем к этому моменту будут большие территории на Украине, в Белоруссии, Литве и Латвии. Переговоры продлятся до декабря, за это время красные успеют разгромить и Деникина, и Петлюру. Этот разгром я и хочу предотвратить. Думаю, как раз по осени можно будет создать федерацию и поддержать Деникина, если он, конечно, признает нас.
   — А если не признает?
   — Проиграет.
   — В нашем мире белые так и не признали Польшу, даже после разгрома.
   — Посмотрим. Я все же думаю, что белых лучше поддержать. Коммунизм страшнее.
   — Это ты так думаешь. Для Пилсудского, похоже, белые и красные одним миром мазаны.
   — Я постараюсь его переубедить. Через некоторое время он ненадолго уйдет в отставку и вернется к власти в ходе военного переворота. При необходимости его можно будет и не допустить к власти во второй раз.
   — Кажется, ты разочаровался в своем кумире. В четырнадцатом ты говорил о Пилсудском совсем иначе.
   — Да, когда узнаешь великих поближе, оказывается, что они просто люди.
   — А иногда оказывается, что они велики только своей жестокостью. Хорошо, а если тебе не удастся изменить ход истории? Что будет вслед за разгромом?
   — В январе генерал Рыдз-Шмыглый вместе с литовскими войсками возьмет Двинск ^[12]и передаст его Литве. В марте он еще дальше продвинется по Белоруссии. В апреле мы заключим новый союз с Петлю-рой, а в мае возьмем Киев. Потом красные начнут контрнаступление, и мы будем вынуждены отступать. В июле двадцатого красные подойдут ко Львову. Мы потеряем Гродно и Вильно, а в августе красные выйдут на Вислу.
   — Тухачевский, если я не ошибаюсь.
   — Да. Тогда вся Польша мобилизуется. Красные объявят, что Варшава для них только промежуточная цель на пути к Берлину. Но в августе-сентябре произойдет то, что мы назовем чудом на Висле. Красные будут разбиты, и к октябрю мы снова встанем под Минском.
   — Неудивительно. Тухачевский разорвет фронт и уйдет далеко от тылов. Мы изучали эту операцию как классический пример неграмотного руководства войсками.
   — Как бы то ни было, мы отбросим его. В октябре заключим перемирие, а в марте двадцать первого — мирный договор. Естественно, Украину к этому моменту мы потеряем. А потом Пилсудский заберет у литовцев Вильно и поссорится с ними — с этого момента разгром Польши в тридцать девятом будет неизбежен.
   — Ты хорошо знаешь историю.
   — Я всегда думал над тем, как можно предотвратить катастрофу тридцать девятого.
   — Прямо как твой отец. Ты, кстати, не думал о том, чтобы помочь русским избавиться от коммунизма?
   — Думал. Отец мне все уши прожужжал. Но, кажется, этим занимаетесь вы с ним. А я хочу помочь Польше. Разве я не имею права? Вы-то заботитесь о своей стране, а я вырос в Польше и считаю себя поляком.
   — Хорошо. Твое право, ничего не скажешь. Но нам ты хотя бы мешать не будешь? Ты сам только что сказал, что в нашем мире поляки не поддержали белых. И ты прекрасно знаешь, что произойдет, если это повторится здесь.
   — Знаю, — кивнул Янек. — Я, как и вы, считаю коммунизм и фашизм самыми опасными болезнями двадцатого века. Не только для Польши, для всего мира. Я сделаю все, чтобы большевики потерпели поражение.
   — Хорошо, — кивнул Крапивин. — Ты поможешь мне убедить Пилсудского помочь нам?
   — По мере возможностей. А вы что собираетесь делать, когда закончите переговоры?
   — Вообще-то я хотел возвратиться к Колчаку… Но теперь думаю, что мне стоит посетить Петроград.

ГЛАВА 34
Господин мэр

   Пули пробили стекло автомобиля. Две из них прошли буквально в нескольких сантиметрах от головы Чигирева. Осколки поцарапали щеку, и теперь историк прикладывал к ней платок. Поблагодарив водителя, проворство и быстрая реакция которого позволили им вырваться из засады на Миллионной улице, Чигирев вышел из машины, миновал двор и вступил под своды Мраморного дворца. Именно здесь он как глава временной администрации Петрограда счел возможным оборудовать свою резиденцию после гибели хозяев здания. Впервые попав сюда, Сергей был пленен изяществом и великолепием постройки. Впрочем, ему было приятно осознавать и то, что его резиденция располагалась в доме, который у него на родине был отдан музею В.И. Ленина.
   Охранники взяли на караул, и Чигирев прошел в свои апартаменты.
   — Сергей Станиславович, — метнулся к нему секретарь, — опять покушение? Вы ранены?
   — Ерунда, царапина. — Чигирев брезгливо кинул окровавленный платок в мусорную корзину. — Оставьте меня на полчаса. Мне надо переодеться, я немного отдохну. Потом принесите сводки с фронтов, доклад комиссии по расследованию злодеяний большевиков и бумаги на подпись.
   — Слушаюсь. — Секретарь кротко поклонился и вышел.
   Чигирев прошел в библиотеку, остановился у окна и тяжело облокотился на подоконник. Перед ним простиралось Марсово поле, уже освобожденное от могил революционеров, снова пригодное для парадов. Если, конечно, будет повод праздновать победу.
   "Какую победу? — подумал вдруг Чигирев. — И кто ее будет праздновать? Я спас этих людей от большевиков, а вместо благодарностей — только проклятия. Для левых я, видите ли, слишком жестко обошелся с большевиками, попавшими в плен. Для правых — слишком мягко. Для славянофилов я предатель, потому что пригласил финнов, а по мнению западников не должен был пускать в город армию Юденича. Все против меня! Господи, да я же просто спасаю их от красной чумы! Я делаю все возможное, чтобы улучшить их жизнь. А они, как только риск получить пулю в подвале чрезвычайки прошел, сразу стали требовать от меня реализации именно их идей и прожектов. Притом хотят, чтобы все делали за них, а они бы наслаждались радостями бытия. И почти никто не поддерживает, только критика со всех сторон. Да получится ли у меня выполнить задуманное?"
   Чигирев подошел к ближайшему шкафу и взял первую попавшуюся книгу наугад. Он любил так гадать, а книжный шкаф еще никогда не подводил его, все время давая совершенно неожиданные, но точные подсказки. "Омар Хайям, — прочитал он и добавил: — Кстати".
   Раскрыв книгу посередине, он прочел:
   В этом мире не вырастет правды побег.
   Справедливость не правила миром вовек.
   Не считай, что изменишь течение жизни.
   За подрубленный сук не держись, человек!
   — Вот обрадовал! — Историк со злобой отбросил книгу. — Черт с ним, все равно до конца пойду.
   Он решительно прошел в соседнюю комнату, распахнул дверь и застыл на пороге. Там на золоченом стуле, за чайным столиком сидел Крапивин — в парадной форме колчаковского полковника с погонами и всеми знаками отличия.
   — А охрана-то у тебя дрянная, — усмехнулся Вадим. — Можно входить и выходить сколько угодно. Неудивительно, что в тебя стреляют прямо под окнами резиденции. Кстати, те, что стреляли из револьверов, попались охране. А вот стрелок с винтовкой благополучно скрылся.
   — Ты видел?
   — Да, в окно. Работали, конечно, не профессионалы. Я бы тебя уложил, не сомневайся.
   — Не сомневаюсь. А сейчас ты…
   — Нет. Я хочу поговорить. Садись.
   Чигирев прикинул, что если бы Крапивин хотел убить его, то наверняка уже сделал бы это. Историк подошел к столику и сел напротив Вадима.
   — Это большевики в тебя стреляли? — спросил тот.
   — Думаю, монархисты. Это уже третье покушение. Большевики пока заняты боями с Юденичем. Им не до меня, по крайней мере пока… Если, конечно, тебя не прислали из Москвы.
   — Монархистам-то ты чем не угодил?
   — Я же провозгласил, что по окончании войны передам власть администрации, назначенной демократическим правительством России. А для монархистов иной власти, кроме государя, нет. И любой, кто этого не признает, — предатель.
   — Тогда понятно.
   — Слушай, хотел тебя спросить. Газеты какой-то бред пишут про Ипатьевский дом в Екатеринбурге, про гильзы от оружия неизвестной системы… Что случилось? Это не твоя работа?
   — Моя и Басова.
   — Что с государем? Что с его семьей?
   — Все живы.
   — А где они?
   — Басов вывел их в другой мир.
   — Что ж, пожалуй, так лучше всего, — подумав, сказал Чигирев. — А что это за гильзы?
   — Штатные автоматы отряда "Гранат". Басов, оказывается, собрал их, как и другое оружие.
   — Представляю, как вы вломились в дом особого назначения! Да уж, оставили вы следующим поколениям задачу.
   — Ничего, ломают головы над НЛО и исчезновениями в Бермудском треугольнике, поломают и над этой.
   — Странно, что Басов вдруг вмешался.
   — Не вдруг. Я наконец понял его логику. Он спасает отдельных людей, но никогда не вмешивается в политику.
   — Тебе не кажется, что за то время, пока мы знаем друг друга, у него было очень много возможностей спасти отдельных людей, но он очень редко вмешивался. А вот в политике он участвовал достаточно активно. Притом именно с целью пресечь нашу с тобой деятельность. Нелогично как-то получается. Я давно думаю о нем. Мне кажется, он действует исходя из какой-то своей, особой логики. Мы не знаем, к чему он стремится, но цели у него есть, я уверен. Я хочу его понять. Интересно было бы расспросить Алексеева. Они много времени провели вместе.
   — Да, пожалуй. Но Алексеев замкнутый тип, а перед нашим отъездом в Петербург в четырнадцатом вообще ушел в себя" Слова из него было не вытянуть.
   — Я тоже заметил. Ладно, о них потом. Ты о себе расскажи. Ведь когда мы с тобой виделись в последний раз, ты с большевиками был. Сейчас вроде у Колчака. Или это камуфляж?
   — Не камуфляж. Я ушел от большевиков.
   — Почему? Стали невыносимы реки крови? Странно для тебя.
   — Скажем так, я понял, что те, кто готов уничтожить столько людей, кто наплевательски относится к чувствам, вере и элементарным правам простых людей, никогда не построят достойного общества. Может, некоторые из них и верят, что ведут страну в рай, но на самом деле они тащат ее в ад.
   — Слава Богу, понял.
   — То, что я увидел, пока пробирался в Москву из Эстонии, просто убило меня. Продотряды, грабежи, зверство. Нельзя же так со своим народом!
   — А с чужим можно?
   — И с чужим нельзя. Но это же свои! Я должен перед тобой извиниться. Я помешал тебе предотвратить все это, когда еще было возможно. Я был неправ.
   — Да ладно, чего уж теперь. — Чигирев отвел глаза. — Значит, ты теперь у Колчака?
   — Да. Всю эту вакханалию надо остановить. Хоть как-то.
   — И для этого ты пошел к белым?
   — Хоть как-то, Сергей. Белые, по крайней мере, не будут устраивать такую мясорубку, какую устроили большевики. А потом можно повлиять на новое правительство, убедить…
   — Блажен, кто верует, — усмехнулся Чигирев.
   — Но надо же что-то делать. Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!
   — Пожалуй. А в Петроград ты как попал?
   — Я убедил Колчака, что надо вступить в переговоры с Пилсудским и Маннергеймом. Но вот с Маннергеймом ты меня опередил.
   — Да, большой прогресс. Но с Пилсудским времени лучше не трать. Он убежденный русофоб. Белых он поддерживать не будет. Разве только на словах.
   — Я это уже понял, без малого месяц в Варшаве проторчал. Кстати, видел Янека.
   — Как он?
   — Великолепно. Высоко летает. Кстати, пытается поменять историю Польши.
   — Я знаю. Конечно, послать его в Польшу было моей ошибкой. Басов сыграл со мною злую шутку. Вот уж действительно, самое жестокое наказание — это когда тебе помогают осуществить мечты. Что же касается планов Ванечки поменять историю… Вряд ли у него получится.
   — Почему?
   — Польское общество еще не готово идти на компромиссы с соседями. Оно придет к этому только после Второй мировой и сорока лет коммунистического режима. Я был в Польше, я видел их.
   — Ты говоришь почти как Басов. Но ведь и ты сам хочешь поменять историю.
   — Я верю, что Россия созрела для демократии. Не могу не верить. Я ведь живу здесь с четырнадцатого года. Пусть только часть столичной интеллигенции, пусть небольшая часть мещан, но они уже готовы. То, что произошло в нашем мире, могло быть только случайностью. Я должен дать здешним людям шанс.
   — А если ты ошибаешься? Если они не готовы?
   — Все равно я постараюсь дать им шанс. Если они не воспользуются им… значит, не время. Но я сделаю все, что от меня зависит. Моя совесть будет чиста.
   — Что ж, давай попробуем.
   Чигирев удивленно посмотрел на Крапивина:
   — Ты хочешь мне помочь?
   — Почему бы и нет? Я хочу остановить бойню Гражданской войны. Ты тоже. Вместе у нас больше шансов, чем порознь.
   — Но ведь я хочу построить демократию, гражданское общество, дать либеральные свободы. Ты же всегда презирал либералов.