Страница:
– Я умираю с голоду. Если бы можно было сначала зайти в «Бургер-Кинг» или еще куда-нибудь… Позвоню Мейсону, и посмотрим, что он скажет. Если он не очень того…
– Заметано, – с энтузиазмом воскликнул Вейлон. – Сходим в «Бургер-Кинг», а потом туда. Черт, а деньги у тебя есть?
8.
9.
– Заметано, – с энтузиазмом воскликнул Вейлон. – Сходим в «Бургер-Кинг», а потом туда. Черт, а деньги у тебя есть?
8.
3 декабря, вечер
Винни Мунсон по кличке Уксус заметил, что в руках появилось покалывание. Значит, холодает. Пальцы становились неловкими и как будто были далеко-далеко. Он произнес в полный голос:
– Поосторожнее, братец! Ветер защелкнет на твоих конечностях наручники не хуже копа.
Стоящая рядом дама, которая тоже ждала, пока переменится цвет, бросила на Винни косой взгляд и поняла, что говорит он не с ней, просто говорит, и все. Он знал: она решила, что он «из этих». Для всех остальных он всегда был «из этих», но, с точки зрения Винни-Уксуса, он делал именно то, что было необходимо и правильно.
– Они все направляются в Нью-Йорк, – пояснил Винни. На даму он не смотрел, но на этот раз обращался именно к ней. Она этого не знала, потому что он отвернулся и говорил в точности таким же голосом, как в прошлый раз.
Потом светофор изменился на «идите», и Винни почувствовал себя совсем хорошо. Ощущение «все в мире в порядке» наполняло его, когда он закончил переходить главную улицу – единственную широкую улицу в Старом городе Квибры. Закончил переходить в тот самый момент, когда горящий иероглиф фигурки человека на светофоре начал свой счастливо-безмятежный путь в золотисто-белом электрическом сиянии, что означало «Да!». Винни всегда ощущал беспокойство, когда картинка менялась на горящий силуэт красной руки, которая возвещала: «Нет! Не переходи!», а ему еще оставалась четверть пути по мостовой.
Он прекрасно знал, что рука на светофоре нужна для того, чтобы люди не начинали движение через улицу, потому что иначе они попадут в поток машин, когда свет переключится. Он что, тормоз, что ли, чтобы не понимать таких вещей? Ему сорок шесть лет, и он прочитал всю «Американскую энциклопедию», за исключением разделов по физике, конечно, никакой он не тормоз! Но вот красная рука всегда его беспокоила. Разве нельзя установить там какую-нибудь машину, чтобы выпрыгивала и останавливала людей позади него, чтобы ему не приходилось смотреть на красный знак, приказывающий «Нет!».
– Красная рука не для тебя, – громко произнес Винни. Ему пришлось повторить это себе несколько раз, пока знак не остался позади. Винни боялся, что знак соскочит со своего места и ударит его по лицу, оставив красный отпечаток ладони. Как в детстве била мать. Но этого, разумеется, никогда не случалось. Врач всегда ему говорил:
– На самом деле ты же не веришь, что он может это сделать. В этих страхах ты просто выпускаешь какое-то скрытое напряжение. Это один из способов избавиться от напряжения.
Но Винни все равно беспокоился.
Он прошел мимо красной руки, затем мимо заброшенного здания, где когда-то был большой мясной магазин, там по-прежнему висела вывеска «ЗРЕЛОЕ МЯСО ЛЕНИВЫХ КОРОВ КВИБРЫ». Насчет этой вывески всегда ходило множество шуток. Мать называла их неприличными. На вывеске красовался нелепый рисунок ленивой коровы. Мать объясняла, что некоторое время назад считалось, что немолодая говядина вкуснее, но у Винни из-за этого возникали мысли о погибших на дороге животных, а если об этом начать думать, то остановиться уже трудно. Винни терпеть не мог думать о сбитых на дороге.
Он взглянул на часы. 5:32. Последовательность цифр вызвала у него раздражение. Подразумевалось, что должно быть 5432, но четверка куда-то выпала. В шесть часов он будет смотреть «Звездных роботов». Винни понимал: каждый день смотреть мультфильмы – это ребячество, но ведь тут речь идет о японском мультфильме, а он такой прекрасный, и трудно представить, что кто-то может устоять и отказаться смотреть его! Другие мультфильмы ему не нравились. Ни «Бобби – морская губка», ни «Скубиду». Это для детей. «Перекрестный огонь» Винни смотрел, людей в шоу не разглядывал, но все равно смотрел и понимал каждое слово. Там всегда говорилось о чем-нибудь, что было в газетах. Никто не скажет, что он тупой. Просто в «Звездных роботах» все герои – гипер друиды, даже плохие парни, а если их убивают, они исчезают в потоке искр. Не лежат и не гниют, в них не ковыряются грифы-падальщики, как на Квибра-Вэлли-роуд. Улицы там вымощены какой-то блестящей синтетикой. В «Звездных роботах» нет ничего грязного или несимметричного. Даже плохие парни, и те красивые, нет у них никаких бородавок, никаких морщин. Когда Зарон и Лания трансформируются в роботов, они разворачиваются с абсолютной симметрией, как цветы. Шутят друг над другом, но никогда не обзываются грубыми словами. Они всегда лояльны. И никогда друг друга не касаются, разве что помогут друг другу встать, если магнитный взрыв собьет их с ног. Винни и сам не любит касаться других людей, но если надо, он может.
Межзвездная станция звездных роботов – прекрасное место, даже, несмотря на то, что там есть свои негодяи. «Как можно не желать попасть туда?» – размышлял Винни, ступая на пешеходный мостик через ручей Квибра-Крик. Внизу, под маленьким деревянным мостиком, кусты свешивали в воду гибкие ветви, по воде плавали туда-сюда утки. «Покажите мне утку, – произнес он, глядя с моста вниз, – и я научу вас любить маленьких грязных жучков». И, разумеется, это было именно так и никак иначе.
Винни думал о «Звездных роботах», о том, что ему нужен уксус, чтобы почистить язык: он надеялся, что дома еще осталось немного маринованных огурцов, ведь у него уже больше часа не было во рту уксуса. Он поднимался вверх по тропинке, которая вилась между домами и участками, заросшими мелким кустарником, к дому, где они жили вместе с матерью. На гребне утеса, который возвышался над Квиброй, Винни вдруг заметил белку. Ее челюсть внезапно опустилась, из гортани вылетело нечто вращающееся.
С виду белка была как белка, красновато-золотистый мех. Не цвета красной руки. Нет! Нет! Ничего похожего. Обычный рыжий беличий цвет. Белка скакала вверх по стволу эвкалипта обычным своим манером: то пробежит несколько шажков, то вдруг замрет, снова побежит, опять замрет. Там, где ствол делился на ветки, белка остановилась, наклонила головку и вперила взгляд в плотную массу листьев, которая могла оказаться птичьим гнездом. Потом ее челюсти открылись шире, чем им следовало, из глотки вылетела серебристая штучка и ударила во что-то, как жало змеи. Винни заметил, что белка ударила не в яйцо: она схватила что-то блестящее, может, корпус старых часов, но без ремешка. Значит, там воронье гнездо. Винни знал, что вороны крадут блестящие вещи и прячут их в своих гнездах. И вот она, белка, с часиками в зубах. Но тут вдруг часы завертелись у нее во рту, да так быстро, что стали казаться неразличимым сверкающим пятном, и вертелись чуть ли не полных десять секунд, а потом исчезли внутри белки. Челюсти белки захлопнулись, от них разлетелся пучок голубых искр.
Внезапно белка словно бы заметила Винни. Крохотные черные бусинки глаз развернулись в его сторону. Глаза выдвинулись на один-два дюйма из своих впадинок на серебристых стебельках и раскачивались туда-сюда. Белка вдруг свернулась в шарик, как мокрица, покатилась по стволу вниз и катилась, не падая, как будто прилипла к дереву. Слетев вниз, она быстро покатилась дальше по склону между стволами деревьев, только сухие листья шуршали под ее весом.
Винни бросился следом. Рот у него открылся, и он поспешил его захлопнуть, испугавшись, что оттуда тоже полетят искры, но никаких искр не было.
Вдруг Винни услышал хлопающий звук, поднял глаза и увидел голубую сойку. Она смотрела на него без единого звука. Просто смотрела, не сводя глаз. Абсолютно молча. Голубые сойки так себя не ведут. Никогда они не молчат так долго. Щебечут, почти не умолкая. Винни попробовал объяснить всем, что это неправильно. Молчаливая голубая сойка наклонила голову, и тут Винни заметил, что у нее нет ног. Вместо ног у нее были металлические крючки. Голова ее медленно вращалась на шее, делая полные обороты, как будто отвинчиваясь, наконец из отверстия на шее показался маленький серебристый червячок. Червяк из голубой сойки нацелил свой металлический кончик прямо на Винни. Кончик задрожал быстро-быстро, как новогодняя бумажная игрушка, которая разворачивается и трясется, производя неприличные звуки.
Потом голубая сойка тоже свернулась в шарик, как мокрица, засунув голову между крючкообразных металлических ног, скатилась с дерева и унеслась прочь. Не улетела, а именно укатилась.
Домой надо было подниматься в гору, но он взбежал туда бегом. Добравшись до дома, он включил песню группы «Бич бойз» «У меня в комнате» – он всегда так делал, – а затем вынул свой дневник и, все еще тяжело дыша, записал, как видел белку и синюю сойку, но рассказывать никому не стал, даже матери. Ему не хотелось, чтобы они решили, будто он из таких, кому чудятся всякие странности. Винни и так нелегко приходилось с людьми.
3 декабря, ночь
Кол сидел с матерью и отцом, смотрел телевизор и размышлял, почему ему так паршиво. Адэр называла это «семейный вечер у телевизора». В последнее время такое случалось совсем нечасто – чтобы все были довольны и счастливы. Обычно он, Кол, прекрасно себя чувствовал. Сегодня Адэр не было, так что не вся семья налицо, но проблема, ясен перец, не в этом.
Он думал, почему Адэр продолжает настаивать, что с родителями не все в порядке. Он заорал на нее, когда она об этом заговорила, а может, заорал как раз потому, что его и самого это беспокоило.
С матерью точно что-то не то. Она что, злится на отца? Не смеется над шоу, то и дело смотрит на отца. То на экран, то на отца, потом снова на телевизор, снова на отца. А он смотрит себе передачу, смеется. В точности там, где раздается смех по телевизору. Время от времени оборачивается к ним и тепло улыбается. По крайней мере улыбка кажется теплой.
Так из-за чего Адэр беспокоится? Кол не был до конца уверен, но все же почти знал.
В кои-то веки, решил он, можно просто подойти и спросить ее. Но у собственных родителей такую фигню не спросишь. Почему ты себя так странно ведешь, мама? Во всяком случае, не у них в семье.
Началась реклама. Кол достал свой палмтоп – довольно дорогой, но ему он достался дешево – и проверил почту. Отстучал ответ своему другу Кабиру в граффити палмтопа: На моли сегодня не приду, семейная мутота.
Снова с тупой неизбежностью началось шоу, и Кол спрятал палмтоп. Хоть бы Лэси была здесь, но она переехала в мотель. Колу трудно было думать про нее как про тетю Лэси. Она больше походила на старшую сестру. И вообще она другая. Кажется, она готова справиться с любым делом, даже самым паршивым. И никогда не злится. Иногда поведение матери вроде бы приводило Лэси в недоумение, но она никогда не заводилась.
Шоу на экране шло своим, вполне предсказуемым путем.
– Ну и фигня, – пробормотал Кол.
– Может, ты хочешь переключить канал, сынок? – спросил отец – и вроде бы абсолютно серьезно, никакого сарказма. Взял и переключил на другой канал. Ток-шоу, толпа женщин обсуждала проблемы грудных имплантатов. – Ну, как тебе, сынок? – спросил отец.
Сынок… Надо же.
– Гм…
Отец и сам бы мог догадаться, что он не станет смотреть этот отстой. Он и, правда, переключил на спортивное шоу, где по рингу мотались борцы.
– А это как?
– Ну, не знаю…
Отец продолжал нажимать на кнопки – слишком быстро, чтобы сориентироваться. Наконец Кол встал, чуть ли не дергаясь от раздражения, и сказал:
– Вообще-то я собираюсь прогуляться. – И направился к прихожей, задержался на миг в арочном проеме, вроде бы чувствуя – надо что-нибудь сказать, но так и не придумал что. Но тут отозвался отец:
– Конечно, сынок. – Выключил телевизор и добавил: – О чем речь! – Встал и вышел в гараж. Чем-то там загремел. Мать продолжала сидеть в кресле, глядя на выключенный телевизор. Потом посмотрела в направлении гаража, потом снова на пустой экран. Снова на гараж. Потом опять на телевизор. Кол не мог на это смотреть. Повернулся, чтобы уйти, но тут она вдруг позвала:
– Кол?
Голос звучал глухо, почти сдавленно. Он обернулся, подумав, что ей что-то попало в горло.
– Что, мам?
– Кол? – Она посмотрела на него, потом опять на гараж. И вновь на него. И на гараж. Подняла свою левую руку и стала на нее смотреть. Рука дергалась.
Кол ощутил озноб.
– Ты о'кей, мам? Позвать отца?
– Отца? Нет, нет. – Она неловко встала, сделала шаг к Колу, повертела головой, словно пытаясь избавиться от судороги, открыла рот и сказала…
Ничего не сказала. Просто стояла и тяжело дышала, рот оставался открытым. Из него вырывался слабый – Кол едва его различал – придушенный звук.
Что-то с мамой не так. И серьезно.
– О'кей, мам. Я понял, сейчас позову отца. – Нет.
Кол бросился к ней. Она сделала шаг назад. Как будто испугалась. И снова выдавила полузадушенный хрип. Кол не мог ни на что решиться. – Что-то попало тебе в горло?
– Да. Нет. Вроде того. Может быть. Кол, все это время… С ним можно бороться. Его можно…
И тут в проеме кухни появился отец. Он в упор смотрел на мать. Губы его шевелились.
И вдруг мать стала выглядеть как всегда в последнее время – прекрасно. Она улыбнулась и сказала:
– Господи, что-то попало мне в горло.
В этот момент Колу показалось – уверен он не был, так как заметил он это лишь краешком глаза, – что отец беззвучно, одними губами, проговорил именно те слова, которые произнесла мама: Что-то попало мне в горло.
Нет. Это невозможно.
Мать улыбнулась:
– Ну, иди, иди на прогулку, Кол. Конечно, иди. Давай скорее. Увидимся позже, сынок.
Кол переводил взгляд с одного родителя на другого, потом удивленно помотал головой. Они – ни один, ни другой – почти никогда не называли его «сынок». Разумеется, они не вели себя так, как будто он им не сын. Просто не называли его так. Это слово напоминало какое-то телешоу – «ТВ-ленд», что ли?
Вдруг у него возникло безотчетное ощущение, что надо убираться отсюда, и немедленно, как можно быстрее, а почему – он и сам не понимал.
– Да, вот что я хотел спросить, мам. Можно мне на пару часов взять грузовик?
– Конечно-конечно, – ответила она и, резко развернувшись, пошла к отцу. Оба тут же удалились в гараж.
Конечно-конечно? Обычно она давала ключи только после долгих споров, особенно когда отец тоже присутствовал.
Ну и ладно. По крайней мере, ему удалось получить грузовичок.
Кол взял ключи с крючка на стене, вышел, сел в машину, завел мотор и… остался сидеть.
Куда же ему поехать?
Мейсон, переминаясь с ноги на ногу, стоял в проеме кухонной двери и наблюдал, как дядя Айк чистит в гостиной ружье. Мейсон не любил находиться рядом с дядей Айком, когда тот чистит ружье. У Айка, крупного детины в ярко-розовой просторной рубашке, шортах и шлепанцах, были рыжие редеющие волосы, масса веснушек и огромные ручищи. Он частенько сидел так у кофейного столика, попивал виски и чистил свой 30,06 – такой у ружья калибр, – а у Мейсона от этого зрелища уже была паранойя, потому что он знал: как-то раз дядя Айк выстрелил в тетю Бонни, правда, лишь однажды. Поэтому тетя Бонни и уехала насовсем к своей кузине Терезе. По крайней мере она сказала, что не вернется до тех пор, пока дядя Айк снова не начнет принимать антидепрессанты или амфетамины.
Когда дядя Айк не принимает амфетамины, он пребывает либо в тупом безразличии ко всему, либо в туманном дружелюбии, либо в маниакальном гневе. И вот он сидит тут и чистит ружье. В кино перед тем, как кого-то застрелить, главный герой как раз чистит ружье.
– Когда ты собираешься прибрать в доме, ты, маленький негодяй? – спросил дядя Айк, тыкая в ствол ружья длинной тонкой щеткой.
Мейсон осмотрелся. На полу валялась грязная одежда, кое-где скрытая разбросанными номерами «Нэшнл инкуайрер». Пивные банки и коробки от пиццы дядя Айк сбросил со столика, чтобы освободить место своему набору для чистки ружья.
В кухне дело обстояло еще хуже. Вонь стояла ужасная, но она ощущалась в основном сразу при входе, а когда немножко там побудешь, то уже ничего особенного не чувствуешь, если, конечно, не подходить близко к громадной куче мусора, вываливающейся через края контейнера.
– Надо бы позвать поденщицу, – сказал Мейсон, – чтобы выгребла все это дерьмо.
– Поденщица здесь ты, – буркнул дядя Айк. – Должен зарабатывать на жизнь, убирая дом. Не работаешь, денег не приносишь. На еду ты продаешь дурь, но мне никаких денег не даешь.
– Ты сам говорил, что не будешь брать деньги от наркотиков.
– Мать твою! Я не об этом! Я должен пять дней в неделю рвать себе жопу в этом гребаном боулинге, расставляя эти гребаные кегли, слушать, как эти скоты вопят, что линия опять не работает, а ты по сто раз смотришь по телевизору этих гребаных «Друзей» и «Зайнфельда».
– Bay! Достал! Короче, пойду устроюсь в гараж «Крутые тачки».
– Даже эти долбаные кидалы не возьмут тебя на работу. А теперь, гаденыш, убирай в доме.
– Задолбал, дядя. Пойду спать в фургон.
И он вышел, быстро, но не забыв как следует хлопнуть дверью. План у него был такой: выкурить пару косячков, потом сходить к телефону-автомату – его сотовый отключили – и позвонить своему кузену Колу, узнать, не найдется ли у них в доме чего-нибудь поесть. С Коломи Адэр у них совсем дальнее родство, насколько Мейсон помнил, они вроде как троюродные, да еще и не родственники, а свойственники, но зато они обращаются с Мейсоном по-человечески, не то что этот гребаный дядя Айк. Долбаная задница.
Мейсон подошел к фургону, слушая, как дядя Айк что-то орет ему вслед через дверь, что-то типа «назад можешь не возвращаться», и остановился у водительской дверцы: по улице, виляя из стороны в сторону, мчался бело-коричневый «форд-экспедишн».
– Bay! – зачарованно протянул Мейсон. – Парень, типа, совсем обдолбанный.
Но тут он понял, что шофер действует намеренно, преследует кого-то на улице. Охваченный паникой белый пушистый толстый кот так перепугался, что не мог сообразить убраться с дороги. Ага! Кот заметил деревянные ворота, рванулся вверх и перелетел на безопасную сторону. «Форд» притормозил. Водителем оказался молодой паренье пыльными волосами и в грязной униформе непонятного рода войск. Он явно высматривал кота, но тут вдруг, видимо, ощутил присутствие Мейсона, обернулся к нему и… улыбнулся. Все лицо его необъяснимо изменилось.
Водитель опустил стекло и выглянул из салона.
– Привет, друг, – весело произнес он.
В этот момент Мейсон его узнал. Это был один из двух Морпехов в оцеплении, на которых они наткнулись там, где свалилось то дерьмо с самолета, в общем, в воду упала какая-то военная штука.
– Чего этот кот тебе сделал, мудак? И не вздумай давить здесь котов. Это кот наших соседей.
– Да я и не собирался сбивать его. Просто погонял Немножко.
– А… – Мейсон уже потерял к этому делу интерес, но все никак не мог отвести взгляд от немигающих глаз водителя. – Ну, ясен перец. А, типа… Того… А где твой друг? – добавил Мейсон, просто чтобы что-то сказать. – Ну, тот парень, который был с тобой тогда в бухте? Ну, тоже из дуболо… то есть тоже морпех?
– Точно. Ты был там. Теперь я тебя вспомнил, – улыбаясь еще шире, сказал морпех. – Мой друг? Я бы и сам хотел знать. У него не все хорошо. Он просто развалился. Знаешь, одни хорошо устраиваются, а другие – нет. Вот у тебя, думаю, все было бы хорошо. Ты бы вписался.
Да, влип, – думал Мейсон. – У этого сукина сына крыша поехала. И в самоволке он небось. Хреново.
Он стал рыться в карманах, пытаясь разыскать ключи, потом увидел, что оставил их в фургончике. А дверь фургона запер.
– Ах ты блин! Долбаные ключи! Бросил их в долбаном фургоне!
Тут он услышал, как дверь «форда» открылась, оглянулся и увидел, что морпех идет в его сторону. На форме у него не хватало нескольких пуговиц, рубашка пестрела старыми жирными пятнами. Мотор парень не выключил, оставил на скорости, и машина медленно, очень медленно сама собой катилась по улице, выруливая к обочине.
– Эй, моряк! Ты оставил машину на скорости!
Продолжая улыбаться и ничуть не обеспокоившись, матрос кивнул, встал между Мейсоном и фургоном и приложил ладонь к замку на дверце. Раздался щелчок, и маленький черный цилиндрик замка выскочил вверх. Сам по себе.
– Ну вот, – произнес матрос.
– Bay! – воскликнул Мейсон. – Как ты это делаешь?
– Значит, ты хотел, – продолжал матрос, – выкурить косячок или как?
У Мейсона оставалась всего щепотка.
– А что, у тебя есть? – спросил он. – Я на мели.
– О чем речь. Конечно, есть. То-то, приятель. Давай-ка залезем в фургон.
После этого Мейсон уже ничего не спрашивал, действовал вроде как автоматически. Через двадцать секунд они уже были в кузове фургона, про «форд» даже не вспомнили. Мейсон вытащил из-под водительского сиденья маленькую медную трубку, обернулся и увидел, что моряк как будто подползает к нему, не предлагает травку, не достает трубку, а ползет… И широко открывает рот. Ужасно широко! Так открыть рот просто нельзя!
Мейсон тоненько взвизгнул. Звук показался странным ему самому. Попробовал выпрямиться и перелезть на место водителя, чтобы выскочить в переднюю дверцу. И отчасти уже перелез, но тут нечто схватило его за щиколотки и с силой затянуло назад в кузов.
Винни Мунсон по кличке Уксус заметил, что в руках появилось покалывание. Значит, холодает. Пальцы становились неловкими и как будто были далеко-далеко. Он произнес в полный голос:
– Поосторожнее, братец! Ветер защелкнет на твоих конечностях наручники не хуже копа.
Стоящая рядом дама, которая тоже ждала, пока переменится цвет, бросила на Винни косой взгляд и поняла, что говорит он не с ней, просто говорит, и все. Он знал: она решила, что он «из этих». Для всех остальных он всегда был «из этих», но, с точки зрения Винни-Уксуса, он делал именно то, что было необходимо и правильно.
– Они все направляются в Нью-Йорк, – пояснил Винни. На даму он не смотрел, но на этот раз обращался именно к ней. Она этого не знала, потому что он отвернулся и говорил в точности таким же голосом, как в прошлый раз.
Потом светофор изменился на «идите», и Винни почувствовал себя совсем хорошо. Ощущение «все в мире в порядке» наполняло его, когда он закончил переходить главную улицу – единственную широкую улицу в Старом городе Квибры. Закончил переходить в тот самый момент, когда горящий иероглиф фигурки человека на светофоре начал свой счастливо-безмятежный путь в золотисто-белом электрическом сиянии, что означало «Да!». Винни всегда ощущал беспокойство, когда картинка менялась на горящий силуэт красной руки, которая возвещала: «Нет! Не переходи!», а ему еще оставалась четверть пути по мостовой.
Он прекрасно знал, что рука на светофоре нужна для того, чтобы люди не начинали движение через улицу, потому что иначе они попадут в поток машин, когда свет переключится. Он что, тормоз, что ли, чтобы не понимать таких вещей? Ему сорок шесть лет, и он прочитал всю «Американскую энциклопедию», за исключением разделов по физике, конечно, никакой он не тормоз! Но вот красная рука всегда его беспокоила. Разве нельзя установить там какую-нибудь машину, чтобы выпрыгивала и останавливала людей позади него, чтобы ему не приходилось смотреть на красный знак, приказывающий «Нет!».
– Красная рука не для тебя, – громко произнес Винни. Ему пришлось повторить это себе несколько раз, пока знак не остался позади. Винни боялся, что знак соскочит со своего места и ударит его по лицу, оставив красный отпечаток ладони. Как в детстве била мать. Но этого, разумеется, никогда не случалось. Врач всегда ему говорил:
– На самом деле ты же не веришь, что он может это сделать. В этих страхах ты просто выпускаешь какое-то скрытое напряжение. Это один из способов избавиться от напряжения.
Но Винни все равно беспокоился.
Он прошел мимо красной руки, затем мимо заброшенного здания, где когда-то был большой мясной магазин, там по-прежнему висела вывеска «ЗРЕЛОЕ МЯСО ЛЕНИВЫХ КОРОВ КВИБРЫ». Насчет этой вывески всегда ходило множество шуток. Мать называла их неприличными. На вывеске красовался нелепый рисунок ленивой коровы. Мать объясняла, что некоторое время назад считалось, что немолодая говядина вкуснее, но у Винни из-за этого возникали мысли о погибших на дороге животных, а если об этом начать думать, то остановиться уже трудно. Винни терпеть не мог думать о сбитых на дороге.
Он взглянул на часы. 5:32. Последовательность цифр вызвала у него раздражение. Подразумевалось, что должно быть 5432, но четверка куда-то выпала. В шесть часов он будет смотреть «Звездных роботов». Винни понимал: каждый день смотреть мультфильмы – это ребячество, но ведь тут речь идет о японском мультфильме, а он такой прекрасный, и трудно представить, что кто-то может устоять и отказаться смотреть его! Другие мультфильмы ему не нравились. Ни «Бобби – морская губка», ни «Скубиду». Это для детей. «Перекрестный огонь» Винни смотрел, людей в шоу не разглядывал, но все равно смотрел и понимал каждое слово. Там всегда говорилось о чем-нибудь, что было в газетах. Никто не скажет, что он тупой. Просто в «Звездных роботах» все герои – гипер друиды, даже плохие парни, а если их убивают, они исчезают в потоке искр. Не лежат и не гниют, в них не ковыряются грифы-падальщики, как на Квибра-Вэлли-роуд. Улицы там вымощены какой-то блестящей синтетикой. В «Звездных роботах» нет ничего грязного или несимметричного. Даже плохие парни, и те красивые, нет у них никаких бородавок, никаких морщин. Когда Зарон и Лания трансформируются в роботов, они разворачиваются с абсолютной симметрией, как цветы. Шутят друг над другом, но никогда не обзываются грубыми словами. Они всегда лояльны. И никогда друг друга не касаются, разве что помогут друг другу встать, если магнитный взрыв собьет их с ног. Винни и сам не любит касаться других людей, но если надо, он может.
Межзвездная станция звездных роботов – прекрасное место, даже, несмотря на то, что там есть свои негодяи. «Как можно не желать попасть туда?» – размышлял Винни, ступая на пешеходный мостик через ручей Квибра-Крик. Внизу, под маленьким деревянным мостиком, кусты свешивали в воду гибкие ветви, по воде плавали туда-сюда утки. «Покажите мне утку, – произнес он, глядя с моста вниз, – и я научу вас любить маленьких грязных жучков». И, разумеется, это было именно так и никак иначе.
Винни думал о «Звездных роботах», о том, что ему нужен уксус, чтобы почистить язык: он надеялся, что дома еще осталось немного маринованных огурцов, ведь у него уже больше часа не было во рту уксуса. Он поднимался вверх по тропинке, которая вилась между домами и участками, заросшими мелким кустарником, к дому, где они жили вместе с матерью. На гребне утеса, который возвышался над Квиброй, Винни вдруг заметил белку. Ее челюсть внезапно опустилась, из гортани вылетело нечто вращающееся.
С виду белка была как белка, красновато-золотистый мех. Не цвета красной руки. Нет! Нет! Ничего похожего. Обычный рыжий беличий цвет. Белка скакала вверх по стволу эвкалипта обычным своим манером: то пробежит несколько шажков, то вдруг замрет, снова побежит, опять замрет. Там, где ствол делился на ветки, белка остановилась, наклонила головку и вперила взгляд в плотную массу листьев, которая могла оказаться птичьим гнездом. Потом ее челюсти открылись шире, чем им следовало, из глотки вылетела серебристая штучка и ударила во что-то, как жало змеи. Винни заметил, что белка ударила не в яйцо: она схватила что-то блестящее, может, корпус старых часов, но без ремешка. Значит, там воронье гнездо. Винни знал, что вороны крадут блестящие вещи и прячут их в своих гнездах. И вот она, белка, с часиками в зубах. Но тут вдруг часы завертелись у нее во рту, да так быстро, что стали казаться неразличимым сверкающим пятном, и вертелись чуть ли не полных десять секунд, а потом исчезли внутри белки. Челюсти белки захлопнулись, от них разлетелся пучок голубых искр.
Внезапно белка словно бы заметила Винни. Крохотные черные бусинки глаз развернулись в его сторону. Глаза выдвинулись на один-два дюйма из своих впадинок на серебристых стебельках и раскачивались туда-сюда. Белка вдруг свернулась в шарик, как мокрица, покатилась по стволу вниз и катилась, не падая, как будто прилипла к дереву. Слетев вниз, она быстро покатилась дальше по склону между стволами деревьев, только сухие листья шуршали под ее весом.
Винни бросился следом. Рот у него открылся, и он поспешил его захлопнуть, испугавшись, что оттуда тоже полетят искры, но никаких искр не было.
Вдруг Винни услышал хлопающий звук, поднял глаза и увидел голубую сойку. Она смотрела на него без единого звука. Просто смотрела, не сводя глаз. Абсолютно молча. Голубые сойки так себя не ведут. Никогда они не молчат так долго. Щебечут, почти не умолкая. Винни попробовал объяснить всем, что это неправильно. Молчаливая голубая сойка наклонила голову, и тут Винни заметил, что у нее нет ног. Вместо ног у нее были металлические крючки. Голова ее медленно вращалась на шее, делая полные обороты, как будто отвинчиваясь, наконец из отверстия на шее показался маленький серебристый червячок. Червяк из голубой сойки нацелил свой металлический кончик прямо на Винни. Кончик задрожал быстро-быстро, как новогодняя бумажная игрушка, которая разворачивается и трясется, производя неприличные звуки.
Потом голубая сойка тоже свернулась в шарик, как мокрица, засунув голову между крючкообразных металлических ног, скатилась с дерева и унеслась прочь. Не улетела, а именно укатилась.
Домой надо было подниматься в гору, но он взбежал туда бегом. Добравшись до дома, он включил песню группы «Бич бойз» «У меня в комнате» – он всегда так делал, – а затем вынул свой дневник и, все еще тяжело дыша, записал, как видел белку и синюю сойку, но рассказывать никому не стал, даже матери. Ему не хотелось, чтобы они решили, будто он из таких, кому чудятся всякие странности. Винни и так нелегко приходилось с людьми.
3 декабря, ночь
Кол сидел с матерью и отцом, смотрел телевизор и размышлял, почему ему так паршиво. Адэр называла это «семейный вечер у телевизора». В последнее время такое случалось совсем нечасто – чтобы все были довольны и счастливы. Обычно он, Кол, прекрасно себя чувствовал. Сегодня Адэр не было, так что не вся семья налицо, но проблема, ясен перец, не в этом.
Он думал, почему Адэр продолжает настаивать, что с родителями не все в порядке. Он заорал на нее, когда она об этом заговорила, а может, заорал как раз потому, что его и самого это беспокоило.
С матерью точно что-то не то. Она что, злится на отца? Не смеется над шоу, то и дело смотрит на отца. То на экран, то на отца, потом снова на телевизор, снова на отца. А он смотрит себе передачу, смеется. В точности там, где раздается смех по телевизору. Время от времени оборачивается к ним и тепло улыбается. По крайней мере улыбка кажется теплой.
Так из-за чего Адэр беспокоится? Кол не был до конца уверен, но все же почти знал.
В кои-то веки, решил он, можно просто подойти и спросить ее. Но у собственных родителей такую фигню не спросишь. Почему ты себя так странно ведешь, мама? Во всяком случае, не у них в семье.
Началась реклама. Кол достал свой палмтоп – довольно дорогой, но ему он достался дешево – и проверил почту. Отстучал ответ своему другу Кабиру в граффити палмтопа: На моли сегодня не приду, семейная мутота.
Снова с тупой неизбежностью началось шоу, и Кол спрятал палмтоп. Хоть бы Лэси была здесь, но она переехала в мотель. Колу трудно было думать про нее как про тетю Лэси. Она больше походила на старшую сестру. И вообще она другая. Кажется, она готова справиться с любым делом, даже самым паршивым. И никогда не злится. Иногда поведение матери вроде бы приводило Лэси в недоумение, но она никогда не заводилась.
Шоу на экране шло своим, вполне предсказуемым путем.
– Ну и фигня, – пробормотал Кол.
– Может, ты хочешь переключить канал, сынок? – спросил отец – и вроде бы абсолютно серьезно, никакого сарказма. Взял и переключил на другой канал. Ток-шоу, толпа женщин обсуждала проблемы грудных имплантатов. – Ну, как тебе, сынок? – спросил отец.
Сынок… Надо же.
– Гм…
Отец и сам бы мог догадаться, что он не станет смотреть этот отстой. Он и, правда, переключил на спортивное шоу, где по рингу мотались борцы.
– А это как?
– Ну, не знаю…
Отец продолжал нажимать на кнопки – слишком быстро, чтобы сориентироваться. Наконец Кол встал, чуть ли не дергаясь от раздражения, и сказал:
– Вообще-то я собираюсь прогуляться. – И направился к прихожей, задержался на миг в арочном проеме, вроде бы чувствуя – надо что-нибудь сказать, но так и не придумал что. Но тут отозвался отец:
– Конечно, сынок. – Выключил телевизор и добавил: – О чем речь! – Встал и вышел в гараж. Чем-то там загремел. Мать продолжала сидеть в кресле, глядя на выключенный телевизор. Потом посмотрела в направлении гаража, потом снова на пустой экран. Снова на гараж. Потом опять на телевизор. Кол не мог на это смотреть. Повернулся, чтобы уйти, но тут она вдруг позвала:
– Кол?
Голос звучал глухо, почти сдавленно. Он обернулся, подумав, что ей что-то попало в горло.
– Что, мам?
– Кол? – Она посмотрела на него, потом опять на гараж. И вновь на него. И на гараж. Подняла свою левую руку и стала на нее смотреть. Рука дергалась.
Кол ощутил озноб.
– Ты о'кей, мам? Позвать отца?
– Отца? Нет, нет. – Она неловко встала, сделала шаг к Колу, повертела головой, словно пытаясь избавиться от судороги, открыла рот и сказала…
Ничего не сказала. Просто стояла и тяжело дышала, рот оставался открытым. Из него вырывался слабый – Кол едва его различал – придушенный звук.
Что-то с мамой не так. И серьезно.
– О'кей, мам. Я понял, сейчас позову отца. – Нет.
Кол бросился к ней. Она сделала шаг назад. Как будто испугалась. И снова выдавила полузадушенный хрип. Кол не мог ни на что решиться. – Что-то попало тебе в горло?
– Да. Нет. Вроде того. Может быть. Кол, все это время… С ним можно бороться. Его можно…
И тут в проеме кухни появился отец. Он в упор смотрел на мать. Губы его шевелились.
И вдруг мать стала выглядеть как всегда в последнее время – прекрасно. Она улыбнулась и сказала:
– Господи, что-то попало мне в горло.
В этот момент Колу показалось – уверен он не был, так как заметил он это лишь краешком глаза, – что отец беззвучно, одними губами, проговорил именно те слова, которые произнесла мама: Что-то попало мне в горло.
Нет. Это невозможно.
Мать улыбнулась:
– Ну, иди, иди на прогулку, Кол. Конечно, иди. Давай скорее. Увидимся позже, сынок.
Кол переводил взгляд с одного родителя на другого, потом удивленно помотал головой. Они – ни один, ни другой – почти никогда не называли его «сынок». Разумеется, они не вели себя так, как будто он им не сын. Просто не называли его так. Это слово напоминало какое-то телешоу – «ТВ-ленд», что ли?
Вдруг у него возникло безотчетное ощущение, что надо убираться отсюда, и немедленно, как можно быстрее, а почему – он и сам не понимал.
– Да, вот что я хотел спросить, мам. Можно мне на пару часов взять грузовик?
– Конечно-конечно, – ответила она и, резко развернувшись, пошла к отцу. Оба тут же удалились в гараж.
Конечно-конечно? Обычно она давала ключи только после долгих споров, особенно когда отец тоже присутствовал.
Ну и ладно. По крайней мере, ему удалось получить грузовичок.
Кол взял ключи с крючка на стене, вышел, сел в машину, завел мотор и… остался сидеть.
Куда же ему поехать?
Мейсон, переминаясь с ноги на ногу, стоял в проеме кухонной двери и наблюдал, как дядя Айк чистит в гостиной ружье. Мейсон не любил находиться рядом с дядей Айком, когда тот чистит ружье. У Айка, крупного детины в ярко-розовой просторной рубашке, шортах и шлепанцах, были рыжие редеющие волосы, масса веснушек и огромные ручищи. Он частенько сидел так у кофейного столика, попивал виски и чистил свой 30,06 – такой у ружья калибр, – а у Мейсона от этого зрелища уже была паранойя, потому что он знал: как-то раз дядя Айк выстрелил в тетю Бонни, правда, лишь однажды. Поэтому тетя Бонни и уехала насовсем к своей кузине Терезе. По крайней мере она сказала, что не вернется до тех пор, пока дядя Айк снова не начнет принимать антидепрессанты или амфетамины.
Когда дядя Айк не принимает амфетамины, он пребывает либо в тупом безразличии ко всему, либо в туманном дружелюбии, либо в маниакальном гневе. И вот он сидит тут и чистит ружье. В кино перед тем, как кого-то застрелить, главный герой как раз чистит ружье.
– Когда ты собираешься прибрать в доме, ты, маленький негодяй? – спросил дядя Айк, тыкая в ствол ружья длинной тонкой щеткой.
Мейсон осмотрелся. На полу валялась грязная одежда, кое-где скрытая разбросанными номерами «Нэшнл инкуайрер». Пивные банки и коробки от пиццы дядя Айк сбросил со столика, чтобы освободить место своему набору для чистки ружья.
В кухне дело обстояло еще хуже. Вонь стояла ужасная, но она ощущалась в основном сразу при входе, а когда немножко там побудешь, то уже ничего особенного не чувствуешь, если, конечно, не подходить близко к громадной куче мусора, вываливающейся через края контейнера.
– Надо бы позвать поденщицу, – сказал Мейсон, – чтобы выгребла все это дерьмо.
– Поденщица здесь ты, – буркнул дядя Айк. – Должен зарабатывать на жизнь, убирая дом. Не работаешь, денег не приносишь. На еду ты продаешь дурь, но мне никаких денег не даешь.
– Ты сам говорил, что не будешь брать деньги от наркотиков.
– Мать твою! Я не об этом! Я должен пять дней в неделю рвать себе жопу в этом гребаном боулинге, расставляя эти гребаные кегли, слушать, как эти скоты вопят, что линия опять не работает, а ты по сто раз смотришь по телевизору этих гребаных «Друзей» и «Зайнфельда».
– Bay! Достал! Короче, пойду устроюсь в гараж «Крутые тачки».
– Даже эти долбаные кидалы не возьмут тебя на работу. А теперь, гаденыш, убирай в доме.
– Задолбал, дядя. Пойду спать в фургон.
И он вышел, быстро, но не забыв как следует хлопнуть дверью. План у него был такой: выкурить пару косячков, потом сходить к телефону-автомату – его сотовый отключили – и позвонить своему кузену Колу, узнать, не найдется ли у них в доме чего-нибудь поесть. С Коломи Адэр у них совсем дальнее родство, насколько Мейсон помнил, они вроде как троюродные, да еще и не родственники, а свойственники, но зато они обращаются с Мейсоном по-человечески, не то что этот гребаный дядя Айк. Долбаная задница.
Мейсон подошел к фургону, слушая, как дядя Айк что-то орет ему вслед через дверь, что-то типа «назад можешь не возвращаться», и остановился у водительской дверцы: по улице, виляя из стороны в сторону, мчался бело-коричневый «форд-экспедишн».
– Bay! – зачарованно протянул Мейсон. – Парень, типа, совсем обдолбанный.
Но тут он понял, что шофер действует намеренно, преследует кого-то на улице. Охваченный паникой белый пушистый толстый кот так перепугался, что не мог сообразить убраться с дороги. Ага! Кот заметил деревянные ворота, рванулся вверх и перелетел на безопасную сторону. «Форд» притормозил. Водителем оказался молодой паренье пыльными волосами и в грязной униформе непонятного рода войск. Он явно высматривал кота, но тут вдруг, видимо, ощутил присутствие Мейсона, обернулся к нему и… улыбнулся. Все лицо его необъяснимо изменилось.
Водитель опустил стекло и выглянул из салона.
– Привет, друг, – весело произнес он.
В этот момент Мейсон его узнал. Это был один из двух Морпехов в оцеплении, на которых они наткнулись там, где свалилось то дерьмо с самолета, в общем, в воду упала какая-то военная штука.
– Чего этот кот тебе сделал, мудак? И не вздумай давить здесь котов. Это кот наших соседей.
– Да я и не собирался сбивать его. Просто погонял Немножко.
– А… – Мейсон уже потерял к этому делу интерес, но все никак не мог отвести взгляд от немигающих глаз водителя. – Ну, ясен перец. А, типа… Того… А где твой друг? – добавил Мейсон, просто чтобы что-то сказать. – Ну, тот парень, который был с тобой тогда в бухте? Ну, тоже из дуболо… то есть тоже морпех?
– Точно. Ты был там. Теперь я тебя вспомнил, – улыбаясь еще шире, сказал морпех. – Мой друг? Я бы и сам хотел знать. У него не все хорошо. Он просто развалился. Знаешь, одни хорошо устраиваются, а другие – нет. Вот у тебя, думаю, все было бы хорошо. Ты бы вписался.
Да, влип, – думал Мейсон. – У этого сукина сына крыша поехала. И в самоволке он небось. Хреново.
Он стал рыться в карманах, пытаясь разыскать ключи, потом увидел, что оставил их в фургончике. А дверь фургона запер.
– Ах ты блин! Долбаные ключи! Бросил их в долбаном фургоне!
Тут он услышал, как дверь «форда» открылась, оглянулся и увидел, что морпех идет в его сторону. На форме у него не хватало нескольких пуговиц, рубашка пестрела старыми жирными пятнами. Мотор парень не выключил, оставил на скорости, и машина медленно, очень медленно сама собой катилась по улице, выруливая к обочине.
– Эй, моряк! Ты оставил машину на скорости!
Продолжая улыбаться и ничуть не обеспокоившись, матрос кивнул, встал между Мейсоном и фургоном и приложил ладонь к замку на дверце. Раздался щелчок, и маленький черный цилиндрик замка выскочил вверх. Сам по себе.
– Ну вот, – произнес матрос.
– Bay! – воскликнул Мейсон. – Как ты это делаешь?
– Значит, ты хотел, – продолжал матрос, – выкурить косячок или как?
У Мейсона оставалась всего щепотка.
– А что, у тебя есть? – спросил он. – Я на мели.
– О чем речь. Конечно, есть. То-то, приятель. Давай-ка залезем в фургон.
После этого Мейсон уже ничего не спрашивал, действовал вроде как автоматически. Через двадцать секунд они уже были в кузове фургона, про «форд» даже не вспомнили. Мейсон вытащил из-под водительского сиденья маленькую медную трубку, обернулся и увидел, что моряк как будто подползает к нему, не предлагает травку, не достает трубку, а ползет… И широко открывает рот. Ужасно широко! Так открыть рот просто нельзя!
Мейсон тоненько взвизгнул. Звук показался странным ему самому. Попробовал выпрямиться и перелезть на место водителя, чтобы выскочить в переднюю дверцу. И отчасти уже перелез, но тут нечто схватило его за щиколотки и с силой затянуло назад в кузов.
9.
3 декабря, вечер
Берт захватил от Круллера пластиковый стаканчик с кофе и вошел в класс. Разглядывая своих новых студентов из бывшей группы Винсеккера, он увидел то, что примерно и ожидал. Три-четыре пожилые дамы, занятые самоусовершенствованием, четыре-пять вдохновенных писателей обоего пола и различных возрастов, парочка забавных любителей поэзии, которые, вероятно, в состоянии цитировать Уитмена – эти, по крайней мере, будут не совсем темными, – и кучка старшеклассников, которым, скорее всего, надо подтянуться в тех разделах, которые они пропустили.
И, разумеется, он заметил даму с сияющими глазами и каштановыми волосами, примерно одного с ним возраста. Перед ней на столе лежала открытая тетрадь. В списке указывалось, что ее зовут Лэси и что она в группе новенькая.
Берт написал на доске свое имя: мистер Б. Клейборн. Некоторые преподаватели выбирают другой путь: «Зовите меня просто Сэм», но Берт, хотя ему всего-то сорок один год, слегка старомоден.
– Добро пожаловать в новый тур приключений в стране американской литературы. Как вы, без сомнения, уже слышали, остаток года я буду вести курс вместо мистера Винсеккера. У меня своя методика, и я собираюсь действовать в соответствии с собственными вкусами. Название курса содержит в себе слово «приключение», но мы не будем читать ни чудовищного мистера Джеймса Фенимора Купера, ни набившего оскомину Марка Твена, как бы ни был мистер Клеменс приятен и интересен. Вместо этого мы сконцентрируем внимание на трансценденталисах второй половины…
Мужчина средних лет поднял руку. Коренастый, полноватый, с самоуверенным выражением лица, он положил рядом с блокнотом книгу по Гражданской войне.
– Мы будем обсуждать литературу по Гражданской войне?
– Мистер… э-э-э…
– Гундерстон. Ральф. У вас учился мой сын в…
– Я помню. В прошлом году, кажется, в выпускном классе. Пожалуй, я улавливаю сходство.
Замечание вызвало в классе смешок, а со стороны Ральфа Гундерстона – раздраженный взгляд.
– Мистер Гундерстон, если позволите – Ральф, кратко отвечая на ваш вопрос, скажу: очень кратко. То есть литературу Гражданской войны мы будем изучать именно так. Мы попробуем понять, что американские писатели думают о жизни. Сегодня займемся радикальными мыслителями: Торо, Уитменом, Эмерсоном, такими же радикальными, как Карл Маркс.
Все это время Лэси смотрела со спокойным вниманием, задала парочку умных вопросов, и Берт то и дело находил повод еще разок на нее взглянуть.
После занятий, когда студенты столпились у выхода, а Берт укладывал свой кейс, Лэси к нему подошла – слегка смущенная, но вовсе не робеющая – и спросила, не может ли он порекомендовать какую-нибудь книгу по биографии Торо. Вроде бы она журналистка и это ей нужно для работы.
Повинуясь внезапному импульсу, он предложил одолжить ей книгу. Она взяла биографию, которая была у него с собой. Передавая ее, Берт сам себе удивлялся. Он не любил отдавать свои книги.
Она что-то говорила о том, что живет здесь недавно, то есть в Квибре.
– Я тоже живу в Квибре, – отозвался Берт. – И, слава Богу, она не в моде, потому что сейчас это единственное место в районе Залива, где учитель может себе позволить купить дом. Во всяком случае, единственное место, не похожее на урбанистический ад.
Последним человеком, кому Берт одалживал книгу, был одновременно и последней женщиной, к которой у него возникал серьезный интерес. Хуанита Коллинз. Сначала она перестала возвращать ему книги, а потом и отвечать на телефонные звонки. Вскоре он услышал, что она вышла замуж за какого-то влиятельного адвоката. Его это очень задело. Он представлял себе, как она сравнивает жизнь супруги преподавателя общественного колледжа с жизнью жены состоятельного юриста.
Лэси кивнула, с интересом глядя на собеседника:
– Ну ладно. Мне пора, надо успеть на автобус. Никак не соберусь купить машину. Уезжая, я продала свою малышку, чтобы быть налегке.
Берт захватил от Круллера пластиковый стаканчик с кофе и вошел в класс. Разглядывая своих новых студентов из бывшей группы Винсеккера, он увидел то, что примерно и ожидал. Три-четыре пожилые дамы, занятые самоусовершенствованием, четыре-пять вдохновенных писателей обоего пола и различных возрастов, парочка забавных любителей поэзии, которые, вероятно, в состоянии цитировать Уитмена – эти, по крайней мере, будут не совсем темными, – и кучка старшеклассников, которым, скорее всего, надо подтянуться в тех разделах, которые они пропустили.
И, разумеется, он заметил даму с сияющими глазами и каштановыми волосами, примерно одного с ним возраста. Перед ней на столе лежала открытая тетрадь. В списке указывалось, что ее зовут Лэси и что она в группе новенькая.
Берт написал на доске свое имя: мистер Б. Клейборн. Некоторые преподаватели выбирают другой путь: «Зовите меня просто Сэм», но Берт, хотя ему всего-то сорок один год, слегка старомоден.
– Добро пожаловать в новый тур приключений в стране американской литературы. Как вы, без сомнения, уже слышали, остаток года я буду вести курс вместо мистера Винсеккера. У меня своя методика, и я собираюсь действовать в соответствии с собственными вкусами. Название курса содержит в себе слово «приключение», но мы не будем читать ни чудовищного мистера Джеймса Фенимора Купера, ни набившего оскомину Марка Твена, как бы ни был мистер Клеменс приятен и интересен. Вместо этого мы сконцентрируем внимание на трансценденталисах второй половины…
Мужчина средних лет поднял руку. Коренастый, полноватый, с самоуверенным выражением лица, он положил рядом с блокнотом книгу по Гражданской войне.
– Мы будем обсуждать литературу по Гражданской войне?
– Мистер… э-э-э…
– Гундерстон. Ральф. У вас учился мой сын в…
– Я помню. В прошлом году, кажется, в выпускном классе. Пожалуй, я улавливаю сходство.
Замечание вызвало в классе смешок, а со стороны Ральфа Гундерстона – раздраженный взгляд.
– Мистер Гундерстон, если позволите – Ральф, кратко отвечая на ваш вопрос, скажу: очень кратко. То есть литературу Гражданской войны мы будем изучать именно так. Мы попробуем понять, что американские писатели думают о жизни. Сегодня займемся радикальными мыслителями: Торо, Уитменом, Эмерсоном, такими же радикальными, как Карл Маркс.
Все это время Лэси смотрела со спокойным вниманием, задала парочку умных вопросов, и Берт то и дело находил повод еще разок на нее взглянуть.
После занятий, когда студенты столпились у выхода, а Берт укладывал свой кейс, Лэси к нему подошла – слегка смущенная, но вовсе не робеющая – и спросила, не может ли он порекомендовать какую-нибудь книгу по биографии Торо. Вроде бы она журналистка и это ей нужно для работы.
Повинуясь внезапному импульсу, он предложил одолжить ей книгу. Она взяла биографию, которая была у него с собой. Передавая ее, Берт сам себе удивлялся. Он не любил отдавать свои книги.
Она что-то говорила о том, что живет здесь недавно, то есть в Квибре.
– Я тоже живу в Квибре, – отозвался Берт. – И, слава Богу, она не в моде, потому что сейчас это единственное место в районе Залива, где учитель может себе позволить купить дом. Во всяком случае, единственное место, не похожее на урбанистический ад.
Последним человеком, кому Берт одалживал книгу, был одновременно и последней женщиной, к которой у него возникал серьезный интерес. Хуанита Коллинз. Сначала она перестала возвращать ему книги, а потом и отвечать на телефонные звонки. Вскоре он услышал, что она вышла замуж за какого-то влиятельного адвоката. Его это очень задело. Он представлял себе, как она сравнивает жизнь супруги преподавателя общественного колледжа с жизнью жены состоятельного юриста.
Лэси кивнула, с интересом глядя на собеседника:
– Ну ладно. Мне пора, надо успеть на автобус. Никак не соберусь купить машину. Уезжая, я продала свою малышку, чтобы быть налегке.