и ветер-виолончелист
   заканчивал сонату.
   Как мухи белые, слепя,
   возникли ниоткуда;
   и это было - как судьба
   и продолженье чуда.
   7.10.68
   * * *
   Мертвым соком брызни,
   папоротника твердь.
   В этой страшной жизни
   нужно умереть,
   чтоб тебя читали,
   чтоб тобой зажглись,
   чтоб, шутя, листали
   твою жизнь...
   24.07.69
   ДАЧНАЯ БАЛЛАДА
   Тиха на даче жизнь. Безделье. Пустота.
   Огромный день легко уходит в мирозданье.
   Напудренных берез святая красота
   стоит особняком, не требуя названья.
   Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
   в облезлом кресле спит и в пышный ус не дует.
   Жизнь кажется сплошным раскрашенным лубком,
   и старый шулер-смерть здесь карты не тасует.
   Ни звука скорбных труб, хоть кладбище - подать
   рукою... Старики здесь ходят за грибами.
   Разлита в воздухе, как масло, благодать;
   и можно ощущать ее легко губами.
   Лишь крашеный забор, зеленый, как листва,
   напоминает нам о бренности унылой;
   а свежих планок строй, как белая плотва,
   набившаяся в сеть и стянутая силой.
   Тиха на даче жизнь. Лишь ночью мотыльки
   стремглав летят на свет и как собаки лают
   на бьющий в тело жар, природе вопреки,
   и только утром вновь до ночи засыпают.
   Я дачный день тяну, как бредень по воде.
   То ем, то сплю, то в лес хожу гулять с собакой.
   Но в сне или в еде, повсюду и везде
   я чувствую себя отловленной салакой.
   Лишь только ночь придет, как бодрый, словно крот,
   ворочаю пласты бессонницы огромной;
   и черный небосвод, ссутулясь у ворот,
   высматривает свет в одной из наших комнат.
   Я тенью в потолок натружено упрусь,
   полночи проведу над строками поэта.
   За каждым словом - Русь; и сладостен союз
   бумаги и пера, единство тьмы и света.
   Тиха на даче жизнь. Нет никаких преград
   раздумьям. И строка как шелковая вьется.
   И даже дождь с утра, что льет как из ведра,
   и тот благословен и дачею зовется.
   Я вырос не в тиши и парковых аллей
   не видывал в глаза забористым подростком.
   И потому вдвойне мне наблюдать милей,
   как дочь моя идет к крыльцу по шатким доскам.
   У ней - своя стезя. Ей запрещать нельзя
   подружек хоровод и синий телевизор.
   А дачные друзья - удачные друзья;
   и нечего ворчать над ними, как провизор.
   Отмеривать ли жизнь, как капли натощак,
   елозя по земле пипеткой рыжих сосен
   или носить ведром, чтоб полдень не зачах,
   и не был жар души, как небеса, несносен.
   Тиха на даче жизнь. Я выбрал наугад
   одну из тех потерь, что насмерть укатает.
   И розовая дверь одной из автострад
   в больничный коридор бесплатно доставляет.
   Там спит моя жена и мой младенец спит.
   И спят они всю ночь с открытыми глазами.
   Там стол стоит накрыт. На нем в стаканах спирт.
   И пью я этот спирт бессонными часами.
   И снова бью стекло в замызганном кафе,
   и снова хлещет кровь из ровного пореза.
   И совесть, как палач, на ауто-да-фе
   ведет, пока жива, до полного пареза.
   Тиха на даче жизнь. И привидений рой
   не виден за окном, хоть кладбище под боком.
   Мать, отчим и отец, умерший брат с сестрой
   не могут заглянуть сегодня ненароком.
   Пишу и весь дрожу, заслышав странный звук.
   В щель хилого окна течет нездешний холод.
   Светает. Плеск листвы напомнил море вдруг.
   Я под Одессой вновь, с женой и снова молод.
   О, если бы я знал тщету прошедших лет
   и если бы я мог предугадать заране,
   где истин низких тьма, а где блаженства свет,
   неужто б и тогда я не скорбел о ране?. .
   Тиха на даче жизнь. В балладе Пастернак
   рассказывал, как взят был в ад, где все в комплоте.
   Я в комнате один. И это тоже знак,
   как слезный дождь во мгле, что есть мученья плоти.
   Давно со стула встал и отошел к стене.
   Дрожит рука, пиша взъерошенные буквы.
   Тиха на даче жизнь. И это не по мне,
   как суп из воронья или бифштекс из брюквы.
   Я в комнату к жене и к дочери пойду.
   Назойливо жужжит соседский холодильник.
   Я жить еще хочу, к нелепому стыду,
   и жизнь свою сменять, как сломанный будильник.
   Я доплатить готов... Но - кровью сыновей?
   Но - близких и родных мученьями - что гаже?
   Что современнее? Что проще и модней:
   доспехи дьявола или халат из саржи?
   Тиха на даче жизнь. И дождик за окном
   то остановится, то снова вспять несется.
   Стоит на месте дом; кровь ходит ходуном;
   и шелковой строки удавка не порвется.
   Собаки круглый глаз следит исподтишка.
   Мне кажется, белок надглазья окровавлен.
   И каждая строка как следствие грешка
   гнетет меня и вновь развертывает травлю.
   Немолчный разговор деревьев за окном.
   Дождинок и листвы сплошные пересуды.
   Готов я даже днем сейчас сидеть с огнем.
   Ребенок и отец - не разобщить сосуды.
   Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
   не сможешь, если сам не вурдалак полночный.
   Легко, наверно, впрок сложить два-три стишка,
   но трудная стерня - работать внеурочно.
   Я перевел уже сегодня двести строк,
   стихотворений шесть чувашского поэта.
   Не выполнен урок, не подведен итог
   страданиям моим, и вот пишу п р о э т о.
   Тиха на даче жизнь. Мои соседи спят.
   Спит и жена, и дочь. Спит чутким сном собака.
   Затихло все вокруг. Уже не шелестят
   березы и дубы... Спокойно все... Однако...
   Готов я повторить строку про благодать.
   Тиха на даче жизнь. Как шелковая, вьется.
   Я выбрал наугад, чье имя целовать.
   Но как мне быть, когда никак он не зовется?
   Кудрявый черный пес, свернувшийся клубком,
   он тоже спит всю ночь с открытыми глазами.
   Поймет ли он меня, вздохнет ли он тайком,
   сочтет ли тоже дождь всемирными слезами?
   В балладе Пастернак рассказывал, как взят
   был в ад; он видел сон... Бессонница страшнее:
   все видишь наяву и не свернешь назад.
   Тиха на даче жизнь. Не может быть тошнее.
   Безделье. Пустота. Огромный день легко
   умчался в никуда. И длится прозябанье.
   И мертвенных берез ночное молоко
   второй накаплет путь, не требуя названья.
   Я выбрал крестный путь. Не два, не три стишка
   я сочинил впотьмах под шум воды проточной.
   Тиха на даче жизнь. Но жить исподтишка
   не буду никогда и здесь поставлю точку.
   6.08.79
   АВТОПОРТРЕТ
   Мне - 30 лет.
   Родился в победоносном 1945,
   ни разу в жизни не видел
   родного (живого) отца
   и до 25 - не подозревал
   об его существовании.
   Лгу
   Иногда бывали предчувствия.
   Закончил среднюю школу,
   медицинский институт,
   половину спецординатуры,
   служил врачом в/ч 75624,
   был глазным хирургом
   и писал ночами стихи.
   Сколько их рождалось
   и умирало в сознании - не исчислить;
   на бумагу занесены несомненно худшие;
   чаще рифмовал на ходу,
   без клочка бумаги и огрызка карандаша под рукой.
   Я жил в Перми, Тбилиси и Москве;
   женат с 22 лет, счастлив в браке;
   дочь - ровесница моего заочного
   литературного образования
   появилась на свет ровно через 3 месяца
   после моего очередного дня рождения.
   Не знаю, совпадают ли наши группы крови,
   как идентично это мистическое число 19;
   но мне хотелось, чтобы совпали
   наши духовные группы
   и я смог бы передать ей со временем
   хотя бы частицу так называемого
   "жизненного опыта".
   Некоторым друзьям я казался воплощением
   честолюбивого Трудолюбия и Разума;
   себе же представляюсь лентяем и недотепой.
   Люблю книги,
   хотя с каждым годом читаю все меньше;
   глубже ли - другой вопрос,
   на который трудно ответить.
   Люблю жену, дочь,
   покойную бабку Василису Матвеевну;
   несколько отчужденно люблю мать;
   чту и жалею отца,
   которого и сейчас (про себя)
   не могу называть отчимом.
   Не мыслю себя вне литературы
   ( стихи, переводы, рецензии),
   хотя если что и удалось в этой жизни
   это исцеление от физической слепоты
   200 больных катарактой,
   когда занимался хирургией.
   Вряд ли помогу кому-то прозреть духовно.
   Помню и повторяю: "Врачу, исцелися сам!"
   Надеюсь прожить долго и счастливо
   (т. е. испытав в полной мере
   душевную и жизненную чересполосицу,
   которая столь необходима
   для полнокровного творчества,
   но труднопереносима каждым из нас).
   Обретал и терял друзей;
   лучший друг - Анна,
   мое живое ненаписанное стихотворение,
   мое сердце, моя совесть...
   каждодневно учусь у нее
   бескорыстию и терпению,
   честности и справедливости...
   Я вроде ничего не написал о своей эпохе,
   модах нашего времени
   (макси или мини, "дудочки" или клеш);
   соседях по коммунальной квартире,
   мечтах и разочарованиях, весе и росте,
   форме ушей, очках и ботинках,
   любимой "полевой" сумке
   и содержимом карманов;
   но мои современники без труда
   дорисуют в своем воображении
   портрет обычного человека
   2-й половины ХХ века
   и подивятся, насколько он неотличим
   от них самих.
   Всякие несхожести и несообразности
   будут отметены;
   другими будут цифры, имена и факты;
   останется нетленной
   голая человеческая суть,
   которую и призван выразить автопортрет.
   13.12.75
   Из книги "ВЕРЕТЕНО СУДЬБЫ"
   ("Книга". Москва,1989)
   ЗОНА
   Я в комнате один. За окном Кисловодск. Орет какие-то песни радио. И полон виденьями давними мозг, и память усталую душу радует. Я получил сегодня письмо из далекого дома на берегу Камы; ах, если бы сердце могло само побежать и обнять кого хочет руками! Но жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит юнцов из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого. Ах, родители, дорогие родители! Вы все старитесь в ожидании. Вам бы спеленать и держать в обители сына, не думая об его желании. А сын меж тем давно повзрослел; у него самого уже дочь совершеннолетняя; никому неизвестен его удел, а вы продолжаете тихо сетовать... Но я не могу по-другому жить, я не желаю по-вашему; меня схватили Москвы этажи золотые слова вынашивать. О прошлом годе я вас навестил, прошел по местам своей юности: о, сколько же нужно душевных сил, чтоб выжить в таежной угрюмости! Я вспоминаю ушедшие дни: как раки, ползли по угорам бараки; как много было хмельной родни и редкий праздник случался без драки. Мой дядя Романов, Устинов - второй, в гудящем застолье куражились часто; не мог я понять своей детской башкой, что это - замена мужицкого счастья. Я слушать песню без слез не могу: "Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу..." Где вы, дядья, со своими заботами? Где ты, любимая бабка моя? Вечно работала через силу. Что получила ты, Бога моя? Снег засыпал твою могилу. Есть ли над ней хоть какой-то крест, хоть бугорочек цел над тобою ? небо, российское небо окрест, непередаваемо голубое... Я не забыл твой суровый урок, как не уросить ты просила; и на распятьях случайных дорог жизнь не распяла меня, не сломила. Я, помню, играл в городки и в лапту; за хлебом бегал в какую-то ""зону"" и только недавно понял и чту, какого в детстве хватил озону... Ведь я с рожденья был сослан в места, где выжить было великое благо; где парусом белым манила мечта, плутая в бухтах архипелага ГУЛАГа... Какие плуты встречались в пути, профессиональные архиплуты... И то, что удалось уцелеть, уйти, сбросить с рассудка и сердца путы - чудо! Счастье! И пусть моя дочь сегодня не сетует на неудачи, на то, что отец мало смог превозмочь и нет у него ни машины, ни дачи. Я почти 30 лет "отбыл" там, куда телят не ганивал пресловутый Макар; и весь свой пыл вынес из "заключения" раннего. Иным покажется пафос смешным, каким-то таким надуманным; а мне все горек юности дым, то Сталиным тянет, то Трумэном... ломала, корежила жизнь судьбу; вырос я свилеватым, как пихта; а кто-то про ранние морщины на лбу или заметит, мол, слишком тих ты... Не надо зондировать, я не стих; во мне не угасла заветная фронда; и даже этот изломанный стих гласит, что создатель не просто член фонда. Изыдьте, кричу из последних сил, членистоногие, членисторукие! Пусть в храме останутся те, кто любил, кто вырос под присмотром суровой старухи. И кто не боится, что нынешний смотр выявит нутро и мурло перекрашенное... Утро построит из солнечных сот новые невиданные башни. Не будет больше ужасных зон, зон молчания, зон страха... И одним из самых тяжелых зол будет незнание Чайковского или Баха, затем и живу, и сердце лечу в Кисловодске богатырским нарзаном; затем обратно в Москву полечу, раздумьями века терзаем. Не нужно бояться высоких слов, когда они истиной чувств обеспечены; не нужно дверь закрывать на засов и засыпать беспечно. Сегодня в движении вся страна; ширится зона стыда и страдания; так пусть продлится моя страда, зона радости и рыдания. Жизнь безжалостна, жизнь права; она уводит детей из-под крова; ведь растет и растет трава, не боясь серпа тупого.
   18.07.88
   8 1/2
   Причудливая цепь ассоциаций:
   печаль снаружи и любовь внутри;
   и если чист ты, нечего бояться;
   садись на место и кино смотри.
   Текут воспоминания ребенка.
   Стегает бич взаимных укоризн.
   Порою рвется старенькая пленка,
   она длиною с прожитую жизнь.
   Друзья. Враги. Наставники. Соседи.
   Ученики. Любовницы. Жена.
   Те заняты едой, а те - беседой.
   И всем судьба воздаст свое сполна.
   Смотрю кино, как будто жизнь листаю.
   Туман в глазах. Скорей очки протри!
   Я - не герой, так что же повторяю:
   "Как грешен я! Мне тоже 43".
   Зачем страшны мне жалкие угрозы
   раскрепощенных киногероинь;
   и псевдоромантические слезы
   горьки, как настоящий героин?!
   Наверно, в том и кроется отвага,
   чтоб, зная участь, не бросать руля
   и не спускать перед бедою флага;
   все вынести и вновь начать с нуля.
   5.06.88
   ПРАВО НА ИМЯ
   Памяти Велимира Хлебникова
   Век в имени сияют Р и м и л е в;
   веленья миру выписаны грубо;
   и до сих пор рыдают нараспев
   о солнце обмороженные губы.
   Б е л х л е б, - я говорю - н о м и л л и м о н;
   и как года догадкою не мерьте,
   все так же молод синий небосклон
   и перевертень не боится смерти.
   А л м а з в родстве с пылающей з е м л е й;
   а т р о с не должен быть второго с о р т а;
   пусть мусор в голове сжигает зной
   и разумом наполнена реторта.
   Пускай копыто опыта полно,
   но Мефистофель промахнется снова;
   заведено судьбы веретено,
   зане девиза нет превыше слова.
   Нам гласных гласность в настоящий миг
   важнее, чем согласие согласных;
   поэт - не гид, он производит сдвиг
   в породе горней, что куда опасней.
   Не реверанса вычурности в том,
   чтоб оглянуться, смысл ища в оглядке;
   и мот словес вернется в отчий дом
   и с модою не раз сыграет в прятки.
   Пусть видит каждый, кто душой не слеп:
   сейчас над поэтическим п р е с т о л о м
   взошли его навеки м о л о т, с е р п;
   и Хлебников нас обступил простором.
   14.02.88
   БОЛЬНАЯ БАЛЛАДА
   Средь тленья, гниенья, распада
   приходится строить и жить;
   а муза сказала: "Не надо,
   нельзя о дурном говорить!
   Дружок, веселись до упаду,
   тяни наслаждения нить..."
   Но я ей ответил, что надо
   всегда обо всем говорить.
   Тянулась больная баллада;
   баланда успела остыть;
   вновь шепотом муза: "Не надо,
   нельзя о дурном говорить.
   Забудем видения ада
   и будем друг друга любить..."
   Но я задолдонил, что надо
   всегда обо всем говорить.
   Дыханье устало от смрада;
   изнанка успела прогнить;
   а муза твердила: "Не надо,
   нельзя о дурном говорить.
   Подумаешь, тоже досада,
   что вирусам хочется жить..."
   И хмуро я буркнул, что надо
   всегда обо всем говорить.
   Пока нет житья от разлада
   и есть на свободу запрет;
   покуда нельзя без доклада
   в чиновный войти кабинет;
   пока дорогая награда
   отнюдь не для лучших венец;
   покуда не снята осада
   с наивных и честных сердец.
   Претит суета и услада
   и хочется в голос завыть
   среди исполинского стада
   в обжорстве явившего прыть.
   И даже средь райского сада,
   увы, не сумею забыть,
   что надо, что надо, что надо
   всегда о больном говорить.
   25.01.88
   СНЫ
   Почему-то ночью стали сниться
   радужные человеко-птицы.
   Я не раз твердил себе растерянно:
   "А живет ли человек-растение?"
   Руша настроенье беззаботное,
   думал: "Есть ли человек-животное?"
   Наконец вставал вопрос-итог:
   "А бывает человеко-бог?
   Человеко-бык?" Опять по кругу
   гнал сомнений яростную вьюгу.
   Застревали мысли, как осколки:
   "Людо-змеи? Человеко-волки?"
   Сон прогнав, навек лишив покоя,
   главное во мне проснулось: "КТО я?"
   4.01.88
   * * *
   Ежели мы примем за искомое
   вдруг существованье насекомое,
   каждая певучая строка
   станет стрекотать наверняка.
   Если окружат нас как флотилии
   чешуей покрытые рептилии,
   и тогда стихотворенья ток
   скажет: "Человек не одинок!"
   Если спросят, что приму охотнее
   жизнь растения или животного,
   то отвечу: "Лишь судьбу свою".
   Тем живу и потому пою
   4.01.88
   * * *
   Еще раз очутиться там,
   где ты забыт и вряд ли нужен,
   где сломан солнечный вигвам
   и всюду только грязь и лужи.
   И ты буксуешь каждый миг
   на старых распрях и обидах;
   судьбы огромный маховик
   лишь чередует вдох и выдох.
   Молчишь. Растерзанный. Нагой.
   Какой такой причины ради?
   Бегом отсюда! Ни ногой!
   Как сам же написал в "Балладе".
   Возрадуйся, что твой удел
   давно решен не земляками;
   и снежный пепел пролетел
   шальными чайками вдоль Камы.
   И пусть снежинки в волосах
   блеснут фатальной сединою;
   ты превозмог минутный страх
   и взмыл над вспененной волною.
   Надежный старый самолет
   тебя уносит восвояси;
   и каждый день, и каждый год
   непредсказуем и прекрасен.
   22.09.87, Пермь
   * * *
   Не прекращает время быстрый бег.
   Шум времени напорист и неистов.
   "За скальпель истины возьмется новый век",
   не зря писал один из декабристов.
   Вблизи непросто разглядеть лицо.
   Оно закрыто грязью иль коростой.
   Но вот выводит случай на крыльцо
   под снег и дождь и судит всех по росту.
   И точные вопросы налетят,
   как пчелы в час цветения кипрея;
   и каждая из давешних досад
   вновь отодвинет тех, кто был хитрее.
   На место ставит время подлецов
   и освещает истинных героев;
   тем и затем живем, в конце концов,
   сердца на компас истины настроив.
   Поэтому не спится в декабре;
   спешим в "Икарус", если не в икары;
   автобус ждем, построившись в каре,
   свергаем идолов и не боимся Кары.
   17.05.87
   ЭСТОНСКИЙ ОФОРТ
   Андресу Эхину
   Когда однажды ротозей заглянет в таллиннский музей, то обнаружит там офорт, построенный словно кроссворд; давай, мол, зритель, не зевай, а клетки мозга заполняй не чертовщиной, не божбой, а черно-белой ворожбой; потом в углу под светом ламп вдруг разглядит еще эстамп; за ним отыщется другой, сулящий сердцу непокой; художник Вийральт Эдуард изобразил здесь сущий ад. Доселе, может, только Босх сумел взорвать виденьем мозг и показать, что может ждать все общество, и чернь, и знать. Как из разрушенных бойниц зияет из различных лиц сто тысяч глаз, разбитых линз; так множит гиперреализм; так кием ткнуть бывает рад людской хрусталик, вновь в бильярд играя, демон или черт среди алхимии реторт. Сегодня, маясь по жаре, я вновь вгляделся в "Кабаре" (есть и такой еще офорт среди вийральтовских работ). Художник, как бессонный Вий, схватив резец, как острый кий, нанес по похоти удар, изобразив страстей пожар. Там продолженьем буйных чресл казался дьявольский оркестр; там снизошел на всех угар, неважно молод или стар; и до изнеможенья жил всех пылкий танец закружил. Среди беснующихся пар запечатлел высокий дар не только бедных алкашей, но, проникая в суть вещей, как наказанье за вину пророчил близкую войну. Шел только 31-й год, а сколько будущих невзгод здесь напророчил всем Вийральт... Офорт, как в трещинах асфальт, сулил безжалостную смерть всем тем, кто хочет пить и петь. С улыбкой, словно истукан, стояла женщина-фонтан, и струи адского питья дарили счастье забытья. И тут же рядом под зонтом, не обращая на фантом вниманья, парочка детей вкушала радость без затей. И множась вдалеке, как зло, паучье дерево росло; не сучья, колкие, как шприц, а маски человечьих лиц охотно изрыгали сок, чтоб пьющий вырваться не смог. Художник здесь изобразил всех тех, кто грезил, а не жил; кто вместо песен пук реприз принес на дьявольский стриптиз и душу живу обкарнал, как шевелюру в карнавал... Но как преодолеть контраст? Как говорится, Бог подаст; и каждый может только сам отверзнуть вежды к небесам; ведь даже у глухих невежд в душе есть место для надежд; иначе для чего офорт дарить апофеозу морд; иначе должен сдать в ломбард лом вечных перьев каждый бард; когда б не вера в светлый час в душе у каждого из нас; и свет со тьмой соединив, оставил нам гравюру-миф, где дышит раем каждый ярд, художник Вийральт Эдуард.
   3.05.87
   ЕЩЕ
   Прекрасно юное Еще,
   когда, не зная правил,
   еще под небосвод плечо
   бездумно не подставил;
   когда по радуге гулял
   бездомно и бездымно;
   когда души не оголял
   и рифмовал невинно.
   Еще я водки не распил
   с очередным иудой;
   еще не пущен на распыл
   был гений в пересудах.
   Я, как в колодец, загляну
   в расплесканную юность;
   я полететь готов ко дну,
   лишь бы мечта плеснулась.
   О, где ты, давнее Еще,
   где кулаки не сбиты,
   где дышат в спину горячо
   вчерашние обиды.
   Я меньше сделал, чем хотел,
   чем мог, замечу гордо,
   когда б не цепь бездушных тел
   и ханжеские морды.
   И все же звонкое Еще
   не растерял я в склоках;
   оно, раскручено пращей,
   еще взлетит высоко.
   Еще не заблужусь в лесу
   привычек; впрямь не промах,
   вновь ворох песен принесу,
   как в мае цветь черемух.
   Так славься, зрелое Еще,
   когда противу правил
   под небосвод свое плечо
   ты радостно подставил.
   3.02.87
   * * *
   Неумолим к мечтам возможностей предел...
   Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея...
   Я прожил эту жизнь не так, как я хотел;
   пусть к дочери судьба окажется добрее.
   Уходит день и час; и не остановить
   мгновенья; и нельзя надеяться на случай.
   Сердца соединить едва ли сможет нить
   взаимности простой, когда ты невезучий.
   К тому ж узка стезя; я пробовал, друзья,
   пролезть бочком в ушко, да только застреваю.
   Кто муж, а не дитя, тот знает, что нельзя
   раздваиваясь жить, любовь в себе скрывая.
   Двойное бытие прекрасно на словах.
   Как радуга зимой слепит двойное зренье.
   Но бедная любовь тотчас потерпит крах,
   не выдержав тоски двойного притяженья.
   Я локон отверну, как кокон разверну;
   знакомое лицо, как бабочка, взовьется...
   Я верю, что еще успею и верну
   на крылышки пыльцу с волшебной позолотцей...
   21.01.87
   АРТЕФАКТ
   Незабываемы практические занятия по анатомии:
   все мы, первокурсники, что-то препарировали,
   тщательно выделяя каждый нерв,
   каждый сосудик,
   каждое мышечное волоконце.
   И вдруг резкий голос педагога
   (чуть ли не Бога)
   возвещал: "Артефакт" (т. е. игра природы,
   ошибка природы; то, чего быть не должно,
   но изредка случается).
   Поэзия - артефакт реальности,
   зыбкая игра воображения,
   и все-таки она существует, поэзия!
   21.10.86
   * * *
   Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том,
   что повторялось тысячекратно:
   человек потерян в себе самом
   безвозвратно.
   Но ведь можно построить себя, как дом,
   если нравственно ты не калека...
   Человек потерян в себе самом,
   важно найти в себе человека.
   21.10.86
   В ПРЕДДВЕРИИ ГРЯДУЩЕГО
   Памяти Бориса Пастернака
   Когда над городом свечение
   не остывающей зари,
   я властно чувствую влечение
   судьбы, верчение земли.
   Когда подобие кокошника
   венчает сизый горизонт,
   во мне поет азарт художника,
   мольберт вонзившего в газон.
   Завороженный силой сущего,
   пусть не мессия, не пророк;
   он весь в преддверии грядущего,
   на перепутье всех дорог.
   И как не вспомнить имя гения,
   что силой лирики своей
   восстал над мрачною геенною
   разбушевавшихся страстей.
   Моя банальная фантазия
   представить даже не могла,
   как азиатчины оказия
   вдруг закусила удила.
   Его щемящие метафоры,
   его сердечная тоска
   вдруг власть имущим не потрафили,
   чтоб затравить наверняка.
   И то, что нынче в биографии
   займет едва ль один абзац,
   сложилось в годы, что ограбили
   чинуши, спецы по эрзац...
   Эрзац-кино, эрзац-поэзии,
   эрзац-культуры, наконец;
   ведь кажется всего полезнее
   нередко не творец, а спец.
   Я вырос в годы безвременщины
   и, может, лишь его стихи
   меня спасли от обыденщины
   и от словесной шелухи.
   Я нынче горд, что связан юностью
   и с Вишерой, и с Чусовой;
   что также с клеветы осунулся
   по воле стрелки часовой.
   И с той же выправкой торжественной
   готов стоять хоть день-деньской
   пред самой неказистой женщиной,
   мелькнувшей в сваре городской.
   Иным стихи лишь развлечение,
   приправа, соусу сродни;
   а мне - влечение, свечение,
   дням оправдание они.
   И чем случайней совпадения,
   тем непреложней связь судеб;
   и я вхожу в его владения,
   не ведая, что грех нелеп.
   Пусть доброхоты чтут приличия
   и упиваются тайком;