Страница:
Тревожит многих.
Как эти розы хороши
и как убоги!
Один всю жизнь копил гроши.
Другой - дороги.
Как эти розы хороши
и как убоги!
А все-таки живи, греши,
Плати налоги...
Как эти розы хороши
и как убоги!
7.06.
НАДЕЖДА
Я понял цену дружбе и любви:
тогда хорош, когда дела в порядке;
и никого на помощь не зови,
когда лежишь, как в детстве, на лопатках.
Я ошибался в жизни много раз,
но все равно не накопился опыт;
и как принять сиротство напоказ,
коль сердце в ребра кулаком колотит.
И я пытался быть таким, как все;
шуршать, как мышь, своим кусочком сала...
Но как бы жизнь на дыбном колесе
меня ни распинала, ни ломала,
я говорю заветные слова,
я в полный рост иду, подняв забрало,
на проходимцев, ибо тем права
святая тень, что только жизни - мало.
И надо не сдаваться, и суметь,
отстаивая в драках идеалы,
все тем же чистым пламенем гореть,
а не тянуть надежней одеяло.
Мне - 38, возраст не такой,
чтоб упиваться ранней сединою.
К чертям покой! Пусть будет под рукой
родимое пространство ледяное.
Я обречен сражаться до конца.
Врагов моих пускай не убывает.
И только свет любимого лица
в моих метаньях силы добавляет.
Я знаю: дом отцовский не сгорел,
хотя и продан новым постояльцам;
и мой удел, как дедовский надел,
надежно подчинен упрямым пальцам.
Я верю: материнская рука
опять, как в детстве, боль мою утешит;
и каждая строка черновика
когда-то будет вещей, не поспешной.
Тогда - вперед, разбрызгивая грязь,
по сыроватым пажитям апрельским;
туда, туда, где, ласково светясь,
желтеет солнца шар над перелеском.
Через косые резвые дожди
ветрам навстречу, радуясь и плача;
и вглядываясь, что там впереди,
надеяться азартно на удачу.
19.04.
УГЛИЧ
Воспоминанья, крытые соломой.
Кто ухватился, тот себя не спас.
И смотрит вновь с расчищенной иконы
нерукотворно-рукотворный Спас.
Мы говорим о подлинном и мнимом.
По Угличу проходим, все в снегу...
Ах, что ты шепчешь, милая Марина?
Я не Димитрий, но и я солгу.
Ах, милая пленительная полька,
как глаз твоих неистов малахит!
Смежила веки (вековала сколько?
А ретивое до сих пор болит...)
Слежался снег. Скрипит под каблуками.
По Угличу проходим, все в снегу.
И колокольный звон плывет над нами,
и наша дочь смеется на бегу.
Но почему тревожно так и знобко?
Что нам сулит в столице месяц март?. .
Заметена ночной метелью тропка.
Поленница лежит колодой карт.
Раскиданы колючие созвездья.
Непредсказуем поздний гороскоп.
И снег летит, такой же бесполезный,
и наметает времени сугроб.
8.03.
1984
* * *
Людей природа, в сущности, одна:
как ни ряди врожденные инстинкты,
сквозь оболочку хорошо видна
звериная повадка и косинка.
Срывается муштрованная речь.
Не справиться иному с хищным взглядом.
И в лесть горчинкою вползает желчь,
готова обернуться страшным ядом.
Есть у меня знакомый толстячок.
Сластена. Буквоед. Завзятый книжник.
Как злобно он сжимает кулачок,
когда с усмешкой говорит о ближних!
Его уж точно медом не корми,
дай посудачить о чужих ошибках;
и влажных губ облизанный кармин
кровавит откровенная улыбка.
Как точит зависть бедного порой,
а я его подтравливаю тихо...
Что ж, в Риме говорилось (Боже мой!):
Homo sum - humani nihil...
11.04.
ТРИ ЧАСА ОЖИДАНЬЯ
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Жизнь меня обнимала, ломала и мяла,
жизнь меня волокла, как котенка, вперед
день за днем и за годом мелькающий год.
Я взрослел, понемногу в привычках менялся,
обминался, а все же пока не ломался;
я за жизнью волокся трусцой и шажком
и портфелем махал, словно мальчик флажком.
Было много мечтаний и много надежд;
я себе устанавливал новый рубеж,
уставал, отставал, и винил, и винился,
и порой сознавал, что вконец обленился.
Жизнь прощала меня и, жалея, ласкала...
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Электричка трясется на стыках, как бричка.
В срок стремится успеть, долететь электричка.
Через ливень, сквозь зелень и высверки дач
мчится солнцу навстречу залогом удач.
Я трясусь в такт ее нескончаемой тряске,
я влеченью сейчас отдаюсь без опаски,
я спешу на свиданье с надеждой своей;
мой полет все быстрей, встречный ветер сильней;
Заоконная зелень сочней, зеленее...
Неужели я тоже сейчас молодею?
Далеко позади шум и гомон вокзала.
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Скорость въелась в меня, как дурная привычка.
Вспыхнуть жарко стремится последняя спичка.
Сигаретка бикфордно чадит-догорает.
Расставаться со мною рассвет не желает.
Набирает свою светоносную силу,
чтоб взбодрить приуставших, болезных и сирых.
Полустанки минуя, летим оперенно.
Вон калека неспешно бредет по перрону.
Он, наверно, забыл, как томиться и мчаться;
повязали его добротой домочадцы;
чувство скорости жизнь беспощадно украла.
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Может, жизнь моя вся до сих пор - ожиданье,
с каждой новой весной прежних чувств оживанье;
ожиданье любви, ожиданье удачи;
и я жить не могу, не умею иначе.
Ветром новых поездок лицо ожигаю,
ожидаю свершенья, опять ожидаю.
Все мы, люди, комочки разбуженной плоти,
в бесконечном полете, во вседневной заботе.
Воплощая мечты, говоря торопливо,
мы в любви объясняемся нетерпеливо.
Почему ты в ответ до сих пор не сказала,
три часа ожиданья - это много иль мало?
30.06.
* * *
Люблю твое лицо мадонны:
из-под слегка припухлых век
взор грациозно-полусонный,
где вызов небу не померк.
Улыбку (с ней и черт не сладит)
и чуточку курносый нос,
твои распущенные пряди
наивно вьющихся волос.
Простосердечную небрежность,
недооформленную стать;
и нежность, нежность, нежность,
которую не передать.
Да что там нос, глаза и пряди,
весь водопад твоих волос,
когда б сказал, что в быстром взгляде
прочесть однажды довелось!
31.06.
* * *
Я не хочу обманывать тебя,
мучительно я к прошлому ревную;
вновь ослеплен и днем бреду вслепую,
сухую кровь рассудком торопя.
К чему твердить про некий идеал,
про то, что так хотелось к изголовью
склоняться утром с чистою любовью,
которую всю жизнь свою искал.
Я знаю, время успокоит кровь
и вместо небывалого блаженства
оставит только жажду совершенства,
которой и является любовь.
Я не молю еще побыть со мной,
но знаешь, как, расправив с хрустом крылья
невидимым сознанию усильем,
вдруг тянется одна душа к другой!
31.06.
ОБМОЛВКА
Проясняет истину враз
оговорка или обновка...
Вновь размолвка промежду нас.
Неужели она надолго?
Без тебя жизнь моя - дрянцо.
Стоит ли говорить подробно.
Пред глазами - твое лицо.
Каждый взгляд, как удар под ребра.
Чудо-родинка на губе.
От обиды едва не плачу.
Что я значу в твоей судьбе,
если все-таки что-то значу?
21.09.
БИЛЬБОКЕ
Не смешную погремушку
и не перстень на руке
подарю тебе игрушку
под названьем бильбоке.
Красный шарик на бечевке.
Знай подбрасывай - лови.
Нужно капельку сноровки
и немножечко любви.
Что слова? Резону мало.
Не прикажешь и в стихах,
чтобы чаще вспоминала
наши встречи впопыхах.
Может, слишком я доверчив,
но мне кажется порой:
ты моим играешь сердцем,
тоже тешишься игрой.
9.08.
СОН ВО СНЕ
Ночная тишина глуха, как вата.
Лишь изредка ее перерезает
далекий свист больших электровозов,
ножом консервным вспарывая сон.
Я в комнате один. В привычном кресле
устало разместилось тело. Снова
умчались мысли в дальние пределы,
где можно пробежаться босиком.
За окнами накрапывает тихо
осенний дождик. Ветер рукоплещет
вовсю шальными ветками деревьев,
роняя побуревшую листву.
А в памяти моей не меркнет солнце,
лежит спокойно гладь пруда Святого,
где лилия белеет невесомо.
Я к ней спешу подплыть, слегка коснуться,
чтоб осознать, что все это не сон.
Веселый воздух резво и покато
скользит по свежевымытым плечам.
Свет солнечный струится, как из лейки.
Двоится зренье, и тебя я вижу
всю в ореоле радуги цветной.
Ты проплываешь, юная русалка.
Струится водопад волос неслышно.
Слова твои крадет гуляка-ветер,
и только эхо вторит, искажая
сиюминутный смысл всевечных фраз.
Давно пора мне в комнату вернуться,
отставить кресло в сторону и тут же
тебе по телефону позвонить.
Но сон во сне, как неотвязный призрак,
как мириады разноцветных радуг,
слепит и снова смешивает зренье.
Я пробужденья жду. Далекий свист
ночных электровозов убеждает,
что не остановима жизнь, что нужно
инерцию движенья сохранять.
А, может, память этому порука,
и сон не просто отдых, дань покою,
а тот же бег в немой стране мечты?
11.10.
* * *
Люблю восточного базара
неунывающий азарт.
Еще судьба не досказала,
не разложила мятых карт.
И вот торговец сладкогласный
тасует цены и слова.
А солнце не жалеет красок,
и медом пахнет пахлава.
Мир рынка всюду одинаков,
но здесь вольготно и светло.
И я, как записной гуляка,
ловлю последнее тепло.
4.11. Фрунзе
* * *
Слова твои, не ахай и не охай,
найдут признанье позже, может быть,
как свет звезды, немыслимо далекой,
что продолжает, и сгорев, светить.
Но что мне отсвет отгоревшей жизни,
что ореол священного огня,
раз нет меня? Нет нужды в пышной тризне,
раз выбрал ночь и не увижу дня.
29.11.
1985
ЗОЛА
Чего мне ждать? На что надеяться?
На то, что все-таки поймут
и перепеленают сердце,
и выбросят обиды жгут.
Все время - деньги, деньги, деньги!
а я, как нищий на углу,
устал молиться и тетенькать,
и дуть на чувств своих золу.
Из пепла не возникнет пламя,
из безысходности - любовь,
и только память, только память
еще мою согреет кровь.
Когда чредой пройдут виденья,
я оценю ли грез размах?
Души не меряны владенья,
и я здесь подлинный монарх.
Хочу - люблю, хочу - караю,
и в сновиденческом огне
не к раю, к дедовскому краю
хотелось быть поближе мне.
Чтобы из мглы вечерней свита
и предзакатного огня,
всех этих грешных духов свита
не ополчилась на меня.
О, да не буду близким в тягость!
Уйду, пока не надоел,
навеки в край, где плещет радость
за установленный предел.
На то нам и дается слово,
чтоб светом выхватить из мглы
две-три щербатинки былого
и - не разворошить золы.
31.08.
КОРАЛЛ
Ты прав, знаток любви, Стендаль,
кристаллизируется чувство,
и обретает сердце даль,
в которой без любимой пусто.
Течет по жилам чудный ток
искрящихся переживаний.
Благоуханна, как цветок,
любовь, а ты - всего желанней.
О, только б находиться близ,
навек не прерывать мгновений;
любая прихоть, твой каприз
и полноправны, и священны.
Омытый зрением двойным,
мир предстает в красе нетленной.
О, только б с ней, о, только б с ним
навек не прерывать мгновений.
И как бы рок ни покарал,
одно спасенье - сердцу вверься,
любовь - особенный коралл,
растущий по законам сердца.
30.09.
* * *
Дочери - 15 лет.
Джинсы. Модная прическа.
А в глазах - тревожный свет,
характерный для подростка.
Сотни, тысячи проблем
сложностью своей пугают.
Что там Брэдбери и Лем,
здесь фантастика другая.
Поражаюсь каждый раз
неприступности задачи.
Опыт взрослых - не указ.
Да и как еще иначе.
Открывает новый мир
дочь моя, кончая школу.
Не разученный клавир,
а - дорогу в звездном поле.
Дочери - 15 лет.
Не споткнется ли дорогой?
Утром я смотрю ей вслед
с очень родственной тревогой.
30.09.
* * *
Ты помнишь: вечер, мой мундир
и шум вокзала?
"Любовь изнашивается до дыр",
ты мне сказала.
Любовь изнашивается, как ткань.
Рано иль поздно.
Не плачь, не плачь. Ах, перестань!
Взгляни на звезды.
Что в бесконечной глубине
горят беспечно.
В том очистительном огне
пребудем вечно.
4.10.
ДОРОГА В ГОРОДНЮ
Мы утром вышли в ранний путь...
Дорогою окольной
внушал я дочке, что взглянуть
пора на колокольню;
что церковь красит Городню
с пятнадцатого века;
что стыдно спать пять раз на дню,
когда ты не калека.
Не соглашалась ни за что
идти в селенье дочка,
дубленка будто решето
не держит ветерочка.
Ее пугал не холод зим,
когтящий лютым зверем,
а то, что в книжный магазин
я заглянуть намерен.
Она читала мне мораль,
мол, сед, а все туда же:
полночи белый лист марал
и стал чернее сажи.
Потом готов сидеть полдня
над старой книжкой Блока,
а ей - ни слова, хоть родня,
ей очень одиноко.
Была турбаза в декабре
забита стариками,
одни деревья в серебре
девчонок завлекали.
Хотя б подружку в свой заезд,
Аленку иль Сюзанну,
то был бы общий интерес
взамен сплошных терзаний.
Что мне ответить? Чем мне крыть
подобные запросы?
Не пара рук, тут пара б крыл
могла обезголосеть.
Из-под сапог летела пыль.
Был уголь здешней метой...
Я по дороге ей купил
пирожное, конфеты...
Была дорога далека.
К тому ж с шоссе ни шагу.
Сейчас легко с черновика
на белую бумагу
перенести путь с грузом пут
под леденящим ветром,
когда машины рядом рвут
тугие километры.
О, как же ныла и кляла
мою страстишку дочка!
А я молил: вот до угла,
потом до бугорочка
дойди... И встанет Городня
веселыми домами,
и оба-двое мы, родня,
пройдем меж их рядами.
Так и случилось... Важен пыл
не только для таланта,
но - цель достичь. И я купил
словарик музыканта.
Потом, куда душа звала,
давным-давно не в ссоре,
прошли мы к церкви, что была,
конечно, на запоре.
Сверкали златом купола,
и небо было чище
над скромной тропкой, что вела
на местное кладбище.
Там бомж и протоиерей,
крестьяне и солдаты
лежали рядом; их тесней
объединяли даты.
Они одни видали сны,
в верховье Волги жили...
Мы тоже веточку сосны
на холмик положили.
За описанье не берусь
обратного маршрута;
но приоткрылась дочке Русь
хотя бы на минуту.
Я думаю, что поняла
она (я, впрочем, тоже):
дорога - к Родине вела,
пугая бездорожьем.
И надо не бояться зим,
идти с открытым сердцем,
найдется книжный магазин,
где можно отогреться.
Найдется красное крыльцо,
где не важна монета;
найдется красное словцо
не только для привета.
26.12.
1986
ВДРУГОРЯДЬ
Л. Ю.
Славно все же бывает на свете
вспоминается то, что забыл...
Я вдругорядь товарища встретил,
словно в юность фрамугу открыл.
Мы полвечера с ним говорили
про обиды давнишние, но
чай не пили и кофе не пили,
и не пили сухое вино.
Черт ли выкинул это коленце
или ангел убавил вину...
Показал он мне сына-младенца,
поглядел я на третью жену.
Чуть заметил, не трогая, книги;
и растрогали нас не стихи,
а какие-то давние миги
и нелепые наши грехи.
Я бубнил про наветы и сплетни,
он талдычил, что надо худеть,
чтобы новое тысячелетье
без одышки легко одолеть.
Мне за сорок, ему скоро сорок,
а мы, вроде болтливых сорок,
о приятелях давних и спорах
раскричались, забывши про срок.
Между тем кукарекнула полночь,
мне пришлось собираться домой;
друг и тут деликатную помощь
оказал, проводив по прямой.
Лишь в автобусном коробе гулком
понял я, что который уж год
я петлял по глухим закоулкам,
избегая веселый народ.
Я лелеял нелепую хмурость,
ею близких своих изводил,
потому что боялся за юность,
знать - ушла, а вернуть нету сил.
Что же, есть хоть осьмушка столетья,
чтобы встретить достойно конец
века, чтоб наши взрослые дети
с уваженьем сказали: "Отец".
Впрочем, это не главное, если
воплощаются в слово мечты,
остаются пропетые песни
и пройденные вместе мосты.
Пусть прокатится гулко столетье,
словно обруч, гремя о настил...
Я вдругорядь товарища встретил,
но о главном еще не спросил.
11.05.
ДИАЛОГ
Говорила о новой работе,
как сменить сапоги и пальто,
а мне слышалось: "Кто ты мне? Кто ты?
Неужели друг другу никто?"
Был пейзаж за окном безотраден.
Моросил затянувшийся дождь.
От незримых царапин и ссадин
сердце слабое кинуло в дрожь.
Но выгравшись в сюжет диалога,
я острил, что зима не страшна,
что не вижу достойней предлога,
чем укрытые снегом дома.
Ледяная колючая сказка
нам милей, чем осенняя пыль.
Даже ветра случайная ласка
подымает алмазную пыль.
Если только не думать при этом
о квартплате, еде и тепле;
если жить, словно малые дети,
на бездумно-волшебной земле.
Но прорех еще жизненных много,
и заботами полнится дом,
и врывается в ткань диалога
нескончаемый дождь за окном.
19.10.
* * *
Ты, помнится, меня спросил
о жизни, явно, между прочим.
Своим распределеньем сил
ты был, конечно, озабочен.
Ты продолжал свой марафон.
Бежал. Подпрыгивал, как мячик.
Что я? Всего лишь общий фон.
Обыкновенный неудачник.
А как живу? Да все пишу.
То громче кажется, то тише.
Спрессовываю жизнь свою
в упругие четверостишья.
24.12.
1987
* * *
Мне пишется не в кабинете
среди разостланных бумаг,
а на закате и рассвете
лишь на ходу, где весел шаг.
В метро, в трамвае, в электричке,
где жизнь сама против длиннот.
Пишу порой огрызком спички
на коробке, а не в блокнот.
Мне дышится не углекислым
коктейлем; нужен ли резон,
чтобы вобрать в стихи и в мысли
грозой процеженный озон?!
В лесу, на поле и у речки,
а не среди зеркальных зал
я подобрал свои словечки,
на нитку ритма нанизал.
3.02.
* * *
Жизнь, ты спроси про мои
три заповедных желанья...
В детстве хотелось любви.
В юности - просто вниманья.
Зрелость наморщила лоб.
Видно, боится прогаду.
Белый некрашеный гроб
стал почему-то в усладу.
Если же, впрочем, сожгут
пепел пусть сразу развеют...
Столько обиженных ждут
там, где и молвить не смею.
Вот что снедает меня.
Вовсе не жажда признанья.
Только б частицей огня
в общее кануть сиянье.
3.02.
В ИРКУТСКОМ МУЗЕЕ. ГОДЫ СПУСТЯ
В Иркутском музее совсем малолюдно.
Здесь не был лет десять, вот встретились вновь.
Жилось мне несладко. По-всякому. Трудно.
Работа. Учеба. Стихи и любовь.
Иду, не спеша, по квадратам паркета.
Мне эта коробка музея тесна.
На улице лето. Сибирское лето.
А я все ищу, где былая весна.
Давно ли с путевкой ЦК комсомола
спешил в агитпоезд и ездил на БАМ.
Где были времянки и гомон веселый
сегодня уютно добротным домам.
Какие события грянули в мире!
За век прокатилось четыре войны.
"Портрет неизвестного в синем мундире"
все так же спокойно глядит со стены.
Мы тоже пройдем как безвестная поросль,
и повесть о жизни вместится в строку;
но совесть людская есть главная новость,
и мы у грядущего вряд ли в долгу.
Потомки отыщут записки, портреты.
Рассудят пристрастно, что "Против", что "За"...
И кто-то пройдет, не спеша, по паркету
и глянет внимательно всем нам в глаза.
7.07.
1988
ЗИМОГОР
Мне - 42. Когда б - температура,
я умер бы от страха в тот же миг,
но жизнь - конвейер, портится фигура,
и вот уже я не мужик, старик.
Большой привет! Смените интересы.
Смотрите телевизор, черт возьми!
Там тоже есть и метры, и метрессы,
и много восхитительной возни.
Возьмите побыстрее ноги в руки
и сдайте на анализ вашу мысль,
и не пилите сук, поскольку суки
поддерживают на мизинцах высь.
Я, видно, из породы скупердяев,
боюсь считать остатние года;
и нет ни слуг, ни подлинных хозяев,
лишь расплодились горе-господа.
Им нравится веселое молчанье,
им хочется надежнее сберечь
волынки иностранное звучанье
и балалайки скомканную речь.
Гудит апрельский ветер за стеною,
фрамуга выгибается дугой;
и я захвачен возрастной волною,
я словно тот же, но уже другой.
И все мои баллады кочевые
трассируют, что жизнь одним права,
ведь не склонилась на упрямой вые
шального зимогора голова.
Итак, вперед, не признавая порчи,
не занимая лучшие места;
очередной апрель раскроет почки,
и скоро брызнет свежая листва...
23.03.
ТЕЛЕГРАММА
"Всей трассе полета дожди моих слез"
пришла от тебя телеграмма.
Так вот он, ответ на проклятый вопрос:
комедия жизнь или драма.
Так вот почему мы боимся летать
и топчемся часто на месте;
и солнце не любим, приучены лгать
друг другу, не помня о чести.
Но знай, что рокочет над озером гром
во тьме беспробудно-кромешной;
зовет телеграмма; и дождь за окном
как наш разговор безутешный.
Не буду твердить про банальную грусть,
что в небе дыру залатаю...
Я солнца палящих лучей не боюсь
и сердцем к тебе улетаю.
11.07.
* * *
Не любитель я гостиниц,
но когда в отъезде долгом,
номер - сладостный гостинец,
блажь, повенчанная с долгом.
Здесь не страшен поздний вечер:
засмоливши сигарету,
кофе заварив покрепче,
славно развернуть газету.
И легко перелетая
мыслью за последней вестью
от Берлина до Шанхая,
от кораллов до созвездий,
славно верить в то, что вечен
твой уют, заливчик света,
между тем, как этот вечер
весь сгорел, как сигарета.
12.07.
* * *
Как высоко прямо в толще обрыва
ласточки делают гнезда свои!
Значит, над бездной быть можно счастливым,
если есть крылья взаимной любви!
22.07.
1989
ДОМ ПОЭЗИИ
Александру Амвросьевичу Лужанину
Евгении Эргардовне Пфляубаум
Чтобы встретиться - надо расстаться.
На юру. На ветру. Поутру.
22-32-18
Я когда-нибудь вновь наберу.
Загудит телефонное чудо,
и в копилку просыплется медь.
"Здравствуй, Виктор! Куда и откуда?
Мы хотим на тебя посмотреть".
И опять на такси я проеду
мимо Свислочи, славной реки.
И опять мы затеем беседу,
дорогие мои старики.
Я прочту вам стихи, если можно.
Я обследую книжный развал.
Мне представить сейчас невозможно,
что когда-то у вас не бывал
Как бы ложь под меня ни копала,
как бы враг ни палил из фузей,
есть на улице Янки Купалы
дом поэзии верных друзей.
Как бы годы ни стали меняться,
в лютый холод и в злую жару
22-32-18
я когда-нибудь вновь наберу.
9.04. Минск
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Какая жизнь! Какой уют!
К чему нам давний спор!
Во всех киосках продают
"Герцеговину Флор".
Табак отборен и душист.
Все гильзы на подбор.
Бери, закуривай, артист,
"Герцеговину Флор".
Но что темнеешь ты с лица?
Какой-такой укор?
Неужто все же есть грязца
в "Герцеговине Флор"?
И в гильзах - порох, не табак,
и все твои дела - "табак",
поскольку ты - слабак
и цепки удила.
И помнится тяжелый ус
и жирный - жирный дым;
и если даже ты не трус,
то - жалкий подхалим.
Держись за жизнь и за уют,
на заверенья скор.
Недаром всюду продают
"Герцеговину Флор".
Недаром... И смиряя нрав,
припомни, коль учен,
предупреждал тебя Минздрав?
Предупреждал о чем?
14.07.
УЗЕЛОК
Никого не надо заводить.
Ни жены. Ни кошки. Ни собаки.
Невозможно с ними разделить
боль утраты... Между тем, однако,
тянется живое вечно жить.
Радость даже в венах колобродит,
под руку толкает - расскажи
миру о любви круговороте.
День вскипает ворохом цветов.
Сумерки сулят галлюцинаций
всполохи. Я, кажется, готов,
милая, с тобою обменяться
нежною структурою души,
зрячей осязательностью кожи;
только ты подробней опиши,
чем мы в узнавании похожи.
Может быть, бессмертия залог
в том, что, не пугаясь укоризны,
завязался встречи узелок
и его не развязать при жизни.
28.10.
1990
* * *
Шумеры. Греки. Копты. Иудеи.
Славяне. Персы. Римляне... Не раз
cultura agri и cultura Dei
сплетались в хороводе вещих фраз.
Поэт - antheos... В первохристианстве
явился нам священный символ - крест,
где плоть распята в зыблемом пространстве,
а дух сияет далеко окрест.
Не каждому пройти путем крещенья,
чтобы душой воскреснуть во Христе;
и я прошу у каждого прощенья,
Как эти розы хороши
и как убоги!
Один всю жизнь копил гроши.
Другой - дороги.
Как эти розы хороши
и как убоги!
А все-таки живи, греши,
Плати налоги...
Как эти розы хороши
и как убоги!
7.06.
НАДЕЖДА
Я понял цену дружбе и любви:
тогда хорош, когда дела в порядке;
и никого на помощь не зови,
когда лежишь, как в детстве, на лопатках.
Я ошибался в жизни много раз,
но все равно не накопился опыт;
и как принять сиротство напоказ,
коль сердце в ребра кулаком колотит.
И я пытался быть таким, как все;
шуршать, как мышь, своим кусочком сала...
Но как бы жизнь на дыбном колесе
меня ни распинала, ни ломала,
я говорю заветные слова,
я в полный рост иду, подняв забрало,
на проходимцев, ибо тем права
святая тень, что только жизни - мало.
И надо не сдаваться, и суметь,
отстаивая в драках идеалы,
все тем же чистым пламенем гореть,
а не тянуть надежней одеяло.
Мне - 38, возраст не такой,
чтоб упиваться ранней сединою.
К чертям покой! Пусть будет под рукой
родимое пространство ледяное.
Я обречен сражаться до конца.
Врагов моих пускай не убывает.
И только свет любимого лица
в моих метаньях силы добавляет.
Я знаю: дом отцовский не сгорел,
хотя и продан новым постояльцам;
и мой удел, как дедовский надел,
надежно подчинен упрямым пальцам.
Я верю: материнская рука
опять, как в детстве, боль мою утешит;
и каждая строка черновика
когда-то будет вещей, не поспешной.
Тогда - вперед, разбрызгивая грязь,
по сыроватым пажитям апрельским;
туда, туда, где, ласково светясь,
желтеет солнца шар над перелеском.
Через косые резвые дожди
ветрам навстречу, радуясь и плача;
и вглядываясь, что там впереди,
надеяться азартно на удачу.
19.04.
УГЛИЧ
Воспоминанья, крытые соломой.
Кто ухватился, тот себя не спас.
И смотрит вновь с расчищенной иконы
нерукотворно-рукотворный Спас.
Мы говорим о подлинном и мнимом.
По Угличу проходим, все в снегу...
Ах, что ты шепчешь, милая Марина?
Я не Димитрий, но и я солгу.
Ах, милая пленительная полька,
как глаз твоих неистов малахит!
Смежила веки (вековала сколько?
А ретивое до сих пор болит...)
Слежался снег. Скрипит под каблуками.
По Угличу проходим, все в снегу.
И колокольный звон плывет над нами,
и наша дочь смеется на бегу.
Но почему тревожно так и знобко?
Что нам сулит в столице месяц март?. .
Заметена ночной метелью тропка.
Поленница лежит колодой карт.
Раскиданы колючие созвездья.
Непредсказуем поздний гороскоп.
И снег летит, такой же бесполезный,
и наметает времени сугроб.
8.03.
1984
* * *
Людей природа, в сущности, одна:
как ни ряди врожденные инстинкты,
сквозь оболочку хорошо видна
звериная повадка и косинка.
Срывается муштрованная речь.
Не справиться иному с хищным взглядом.
И в лесть горчинкою вползает желчь,
готова обернуться страшным ядом.
Есть у меня знакомый толстячок.
Сластена. Буквоед. Завзятый книжник.
Как злобно он сжимает кулачок,
когда с усмешкой говорит о ближних!
Его уж точно медом не корми,
дай посудачить о чужих ошибках;
и влажных губ облизанный кармин
кровавит откровенная улыбка.
Как точит зависть бедного порой,
а я его подтравливаю тихо...
Что ж, в Риме говорилось (Боже мой!):
Homo sum - humani nihil...
11.04.
ТРИ ЧАСА ОЖИДАНЬЯ
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Жизнь меня обнимала, ломала и мяла,
жизнь меня волокла, как котенка, вперед
день за днем и за годом мелькающий год.
Я взрослел, понемногу в привычках менялся,
обминался, а все же пока не ломался;
я за жизнью волокся трусцой и шажком
и портфелем махал, словно мальчик флажком.
Было много мечтаний и много надежд;
я себе устанавливал новый рубеж,
уставал, отставал, и винил, и винился,
и порой сознавал, что вконец обленился.
Жизнь прощала меня и, жалея, ласкала...
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Электричка трясется на стыках, как бричка.
В срок стремится успеть, долететь электричка.
Через ливень, сквозь зелень и высверки дач
мчится солнцу навстречу залогом удач.
Я трясусь в такт ее нескончаемой тряске,
я влеченью сейчас отдаюсь без опаски,
я спешу на свиданье с надеждой своей;
мой полет все быстрей, встречный ветер сильней;
Заоконная зелень сочней, зеленее...
Неужели я тоже сейчас молодею?
Далеко позади шум и гомон вокзала.
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Скорость въелась в меня, как дурная привычка.
Вспыхнуть жарко стремится последняя спичка.
Сигаретка бикфордно чадит-догорает.
Расставаться со мною рассвет не желает.
Набирает свою светоносную силу,
чтоб взбодрить приуставших, болезных и сирых.
Полустанки минуя, летим оперенно.
Вон калека неспешно бредет по перрону.
Он, наверно, забыл, как томиться и мчаться;
повязали его добротой домочадцы;
чувство скорости жизнь беспощадно украла.
Три часа ожиданья - это много иль мало?
Может, жизнь моя вся до сих пор - ожиданье,
с каждой новой весной прежних чувств оживанье;
ожиданье любви, ожиданье удачи;
и я жить не могу, не умею иначе.
Ветром новых поездок лицо ожигаю,
ожидаю свершенья, опять ожидаю.
Все мы, люди, комочки разбуженной плоти,
в бесконечном полете, во вседневной заботе.
Воплощая мечты, говоря торопливо,
мы в любви объясняемся нетерпеливо.
Почему ты в ответ до сих пор не сказала,
три часа ожиданья - это много иль мало?
30.06.
* * *
Люблю твое лицо мадонны:
из-под слегка припухлых век
взор грациозно-полусонный,
где вызов небу не померк.
Улыбку (с ней и черт не сладит)
и чуточку курносый нос,
твои распущенные пряди
наивно вьющихся волос.
Простосердечную небрежность,
недооформленную стать;
и нежность, нежность, нежность,
которую не передать.
Да что там нос, глаза и пряди,
весь водопад твоих волос,
когда б сказал, что в быстром взгляде
прочесть однажды довелось!
31.06.
* * *
Я не хочу обманывать тебя,
мучительно я к прошлому ревную;
вновь ослеплен и днем бреду вслепую,
сухую кровь рассудком торопя.
К чему твердить про некий идеал,
про то, что так хотелось к изголовью
склоняться утром с чистою любовью,
которую всю жизнь свою искал.
Я знаю, время успокоит кровь
и вместо небывалого блаженства
оставит только жажду совершенства,
которой и является любовь.
Я не молю еще побыть со мной,
но знаешь, как, расправив с хрустом крылья
невидимым сознанию усильем,
вдруг тянется одна душа к другой!
31.06.
ОБМОЛВКА
Проясняет истину враз
оговорка или обновка...
Вновь размолвка промежду нас.
Неужели она надолго?
Без тебя жизнь моя - дрянцо.
Стоит ли говорить подробно.
Пред глазами - твое лицо.
Каждый взгляд, как удар под ребра.
Чудо-родинка на губе.
От обиды едва не плачу.
Что я значу в твоей судьбе,
если все-таки что-то значу?
21.09.
БИЛЬБОКЕ
Не смешную погремушку
и не перстень на руке
подарю тебе игрушку
под названьем бильбоке.
Красный шарик на бечевке.
Знай подбрасывай - лови.
Нужно капельку сноровки
и немножечко любви.
Что слова? Резону мало.
Не прикажешь и в стихах,
чтобы чаще вспоминала
наши встречи впопыхах.
Может, слишком я доверчив,
но мне кажется порой:
ты моим играешь сердцем,
тоже тешишься игрой.
9.08.
СОН ВО СНЕ
Ночная тишина глуха, как вата.
Лишь изредка ее перерезает
далекий свист больших электровозов,
ножом консервным вспарывая сон.
Я в комнате один. В привычном кресле
устало разместилось тело. Снова
умчались мысли в дальние пределы,
где можно пробежаться босиком.
За окнами накрапывает тихо
осенний дождик. Ветер рукоплещет
вовсю шальными ветками деревьев,
роняя побуревшую листву.
А в памяти моей не меркнет солнце,
лежит спокойно гладь пруда Святого,
где лилия белеет невесомо.
Я к ней спешу подплыть, слегка коснуться,
чтоб осознать, что все это не сон.
Веселый воздух резво и покато
скользит по свежевымытым плечам.
Свет солнечный струится, как из лейки.
Двоится зренье, и тебя я вижу
всю в ореоле радуги цветной.
Ты проплываешь, юная русалка.
Струится водопад волос неслышно.
Слова твои крадет гуляка-ветер,
и только эхо вторит, искажая
сиюминутный смысл всевечных фраз.
Давно пора мне в комнату вернуться,
отставить кресло в сторону и тут же
тебе по телефону позвонить.
Но сон во сне, как неотвязный призрак,
как мириады разноцветных радуг,
слепит и снова смешивает зренье.
Я пробужденья жду. Далекий свист
ночных электровозов убеждает,
что не остановима жизнь, что нужно
инерцию движенья сохранять.
А, может, память этому порука,
и сон не просто отдых, дань покою,
а тот же бег в немой стране мечты?
11.10.
* * *
Люблю восточного базара
неунывающий азарт.
Еще судьба не досказала,
не разложила мятых карт.
И вот торговец сладкогласный
тасует цены и слова.
А солнце не жалеет красок,
и медом пахнет пахлава.
Мир рынка всюду одинаков,
но здесь вольготно и светло.
И я, как записной гуляка,
ловлю последнее тепло.
4.11. Фрунзе
* * *
Слова твои, не ахай и не охай,
найдут признанье позже, может быть,
как свет звезды, немыслимо далекой,
что продолжает, и сгорев, светить.
Но что мне отсвет отгоревшей жизни,
что ореол священного огня,
раз нет меня? Нет нужды в пышной тризне,
раз выбрал ночь и не увижу дня.
29.11.
1985
ЗОЛА
Чего мне ждать? На что надеяться?
На то, что все-таки поймут
и перепеленают сердце,
и выбросят обиды жгут.
Все время - деньги, деньги, деньги!
а я, как нищий на углу,
устал молиться и тетенькать,
и дуть на чувств своих золу.
Из пепла не возникнет пламя,
из безысходности - любовь,
и только память, только память
еще мою согреет кровь.
Когда чредой пройдут виденья,
я оценю ли грез размах?
Души не меряны владенья,
и я здесь подлинный монарх.
Хочу - люблю, хочу - караю,
и в сновиденческом огне
не к раю, к дедовскому краю
хотелось быть поближе мне.
Чтобы из мглы вечерней свита
и предзакатного огня,
всех этих грешных духов свита
не ополчилась на меня.
О, да не буду близким в тягость!
Уйду, пока не надоел,
навеки в край, где плещет радость
за установленный предел.
На то нам и дается слово,
чтоб светом выхватить из мглы
две-три щербатинки былого
и - не разворошить золы.
31.08.
КОРАЛЛ
Ты прав, знаток любви, Стендаль,
кристаллизируется чувство,
и обретает сердце даль,
в которой без любимой пусто.
Течет по жилам чудный ток
искрящихся переживаний.
Благоуханна, как цветок,
любовь, а ты - всего желанней.
О, только б находиться близ,
навек не прерывать мгновений;
любая прихоть, твой каприз
и полноправны, и священны.
Омытый зрением двойным,
мир предстает в красе нетленной.
О, только б с ней, о, только б с ним
навек не прерывать мгновений.
И как бы рок ни покарал,
одно спасенье - сердцу вверься,
любовь - особенный коралл,
растущий по законам сердца.
30.09.
* * *
Дочери - 15 лет.
Джинсы. Модная прическа.
А в глазах - тревожный свет,
характерный для подростка.
Сотни, тысячи проблем
сложностью своей пугают.
Что там Брэдбери и Лем,
здесь фантастика другая.
Поражаюсь каждый раз
неприступности задачи.
Опыт взрослых - не указ.
Да и как еще иначе.
Открывает новый мир
дочь моя, кончая школу.
Не разученный клавир,
а - дорогу в звездном поле.
Дочери - 15 лет.
Не споткнется ли дорогой?
Утром я смотрю ей вслед
с очень родственной тревогой.
30.09.
* * *
Ты помнишь: вечер, мой мундир
и шум вокзала?
"Любовь изнашивается до дыр",
ты мне сказала.
Любовь изнашивается, как ткань.
Рано иль поздно.
Не плачь, не плачь. Ах, перестань!
Взгляни на звезды.
Что в бесконечной глубине
горят беспечно.
В том очистительном огне
пребудем вечно.
4.10.
ДОРОГА В ГОРОДНЮ
Мы утром вышли в ранний путь...
Дорогою окольной
внушал я дочке, что взглянуть
пора на колокольню;
что церковь красит Городню
с пятнадцатого века;
что стыдно спать пять раз на дню,
когда ты не калека.
Не соглашалась ни за что
идти в селенье дочка,
дубленка будто решето
не держит ветерочка.
Ее пугал не холод зим,
когтящий лютым зверем,
а то, что в книжный магазин
я заглянуть намерен.
Она читала мне мораль,
мол, сед, а все туда же:
полночи белый лист марал
и стал чернее сажи.
Потом готов сидеть полдня
над старой книжкой Блока,
а ей - ни слова, хоть родня,
ей очень одиноко.
Была турбаза в декабре
забита стариками,
одни деревья в серебре
девчонок завлекали.
Хотя б подружку в свой заезд,
Аленку иль Сюзанну,
то был бы общий интерес
взамен сплошных терзаний.
Что мне ответить? Чем мне крыть
подобные запросы?
Не пара рук, тут пара б крыл
могла обезголосеть.
Из-под сапог летела пыль.
Был уголь здешней метой...
Я по дороге ей купил
пирожное, конфеты...
Была дорога далека.
К тому ж с шоссе ни шагу.
Сейчас легко с черновика
на белую бумагу
перенести путь с грузом пут
под леденящим ветром,
когда машины рядом рвут
тугие километры.
О, как же ныла и кляла
мою страстишку дочка!
А я молил: вот до угла,
потом до бугорочка
дойди... И встанет Городня
веселыми домами,
и оба-двое мы, родня,
пройдем меж их рядами.
Так и случилось... Важен пыл
не только для таланта,
но - цель достичь. И я купил
словарик музыканта.
Потом, куда душа звала,
давным-давно не в ссоре,
прошли мы к церкви, что была,
конечно, на запоре.
Сверкали златом купола,
и небо было чище
над скромной тропкой, что вела
на местное кладбище.
Там бомж и протоиерей,
крестьяне и солдаты
лежали рядом; их тесней
объединяли даты.
Они одни видали сны,
в верховье Волги жили...
Мы тоже веточку сосны
на холмик положили.
За описанье не берусь
обратного маршрута;
но приоткрылась дочке Русь
хотя бы на минуту.
Я думаю, что поняла
она (я, впрочем, тоже):
дорога - к Родине вела,
пугая бездорожьем.
И надо не бояться зим,
идти с открытым сердцем,
найдется книжный магазин,
где можно отогреться.
Найдется красное крыльцо,
где не важна монета;
найдется красное словцо
не только для привета.
26.12.
1986
ВДРУГОРЯДЬ
Л. Ю.
Славно все же бывает на свете
вспоминается то, что забыл...
Я вдругорядь товарища встретил,
словно в юность фрамугу открыл.
Мы полвечера с ним говорили
про обиды давнишние, но
чай не пили и кофе не пили,
и не пили сухое вино.
Черт ли выкинул это коленце
или ангел убавил вину...
Показал он мне сына-младенца,
поглядел я на третью жену.
Чуть заметил, не трогая, книги;
и растрогали нас не стихи,
а какие-то давние миги
и нелепые наши грехи.
Я бубнил про наветы и сплетни,
он талдычил, что надо худеть,
чтобы новое тысячелетье
без одышки легко одолеть.
Мне за сорок, ему скоро сорок,
а мы, вроде болтливых сорок,
о приятелях давних и спорах
раскричались, забывши про срок.
Между тем кукарекнула полночь,
мне пришлось собираться домой;
друг и тут деликатную помощь
оказал, проводив по прямой.
Лишь в автобусном коробе гулком
понял я, что который уж год
я петлял по глухим закоулкам,
избегая веселый народ.
Я лелеял нелепую хмурость,
ею близких своих изводил,
потому что боялся за юность,
знать - ушла, а вернуть нету сил.
Что же, есть хоть осьмушка столетья,
чтобы встретить достойно конец
века, чтоб наши взрослые дети
с уваженьем сказали: "Отец".
Впрочем, это не главное, если
воплощаются в слово мечты,
остаются пропетые песни
и пройденные вместе мосты.
Пусть прокатится гулко столетье,
словно обруч, гремя о настил...
Я вдругорядь товарища встретил,
но о главном еще не спросил.
11.05.
ДИАЛОГ
Говорила о новой работе,
как сменить сапоги и пальто,
а мне слышалось: "Кто ты мне? Кто ты?
Неужели друг другу никто?"
Был пейзаж за окном безотраден.
Моросил затянувшийся дождь.
От незримых царапин и ссадин
сердце слабое кинуло в дрожь.
Но выгравшись в сюжет диалога,
я острил, что зима не страшна,
что не вижу достойней предлога,
чем укрытые снегом дома.
Ледяная колючая сказка
нам милей, чем осенняя пыль.
Даже ветра случайная ласка
подымает алмазную пыль.
Если только не думать при этом
о квартплате, еде и тепле;
если жить, словно малые дети,
на бездумно-волшебной земле.
Но прорех еще жизненных много,
и заботами полнится дом,
и врывается в ткань диалога
нескончаемый дождь за окном.
19.10.
* * *
Ты, помнится, меня спросил
о жизни, явно, между прочим.
Своим распределеньем сил
ты был, конечно, озабочен.
Ты продолжал свой марафон.
Бежал. Подпрыгивал, как мячик.
Что я? Всего лишь общий фон.
Обыкновенный неудачник.
А как живу? Да все пишу.
То громче кажется, то тише.
Спрессовываю жизнь свою
в упругие четверостишья.
24.12.
1987
* * *
Мне пишется не в кабинете
среди разостланных бумаг,
а на закате и рассвете
лишь на ходу, где весел шаг.
В метро, в трамвае, в электричке,
где жизнь сама против длиннот.
Пишу порой огрызком спички
на коробке, а не в блокнот.
Мне дышится не углекислым
коктейлем; нужен ли резон,
чтобы вобрать в стихи и в мысли
грозой процеженный озон?!
В лесу, на поле и у речки,
а не среди зеркальных зал
я подобрал свои словечки,
на нитку ритма нанизал.
3.02.
* * *
Жизнь, ты спроси про мои
три заповедных желанья...
В детстве хотелось любви.
В юности - просто вниманья.
Зрелость наморщила лоб.
Видно, боится прогаду.
Белый некрашеный гроб
стал почему-то в усладу.
Если же, впрочем, сожгут
пепел пусть сразу развеют...
Столько обиженных ждут
там, где и молвить не смею.
Вот что снедает меня.
Вовсе не жажда признанья.
Только б частицей огня
в общее кануть сиянье.
3.02.
В ИРКУТСКОМ МУЗЕЕ. ГОДЫ СПУСТЯ
В Иркутском музее совсем малолюдно.
Здесь не был лет десять, вот встретились вновь.
Жилось мне несладко. По-всякому. Трудно.
Работа. Учеба. Стихи и любовь.
Иду, не спеша, по квадратам паркета.
Мне эта коробка музея тесна.
На улице лето. Сибирское лето.
А я все ищу, где былая весна.
Давно ли с путевкой ЦК комсомола
спешил в агитпоезд и ездил на БАМ.
Где были времянки и гомон веселый
сегодня уютно добротным домам.
Какие события грянули в мире!
За век прокатилось четыре войны.
"Портрет неизвестного в синем мундире"
все так же спокойно глядит со стены.
Мы тоже пройдем как безвестная поросль,
и повесть о жизни вместится в строку;
но совесть людская есть главная новость,
и мы у грядущего вряд ли в долгу.
Потомки отыщут записки, портреты.
Рассудят пристрастно, что "Против", что "За"...
И кто-то пройдет, не спеша, по паркету
и глянет внимательно всем нам в глаза.
7.07.
1988
ЗИМОГОР
Мне - 42. Когда б - температура,
я умер бы от страха в тот же миг,
но жизнь - конвейер, портится фигура,
и вот уже я не мужик, старик.
Большой привет! Смените интересы.
Смотрите телевизор, черт возьми!
Там тоже есть и метры, и метрессы,
и много восхитительной возни.
Возьмите побыстрее ноги в руки
и сдайте на анализ вашу мысль,
и не пилите сук, поскольку суки
поддерживают на мизинцах высь.
Я, видно, из породы скупердяев,
боюсь считать остатние года;
и нет ни слуг, ни подлинных хозяев,
лишь расплодились горе-господа.
Им нравится веселое молчанье,
им хочется надежнее сберечь
волынки иностранное звучанье
и балалайки скомканную речь.
Гудит апрельский ветер за стеною,
фрамуга выгибается дугой;
и я захвачен возрастной волною,
я словно тот же, но уже другой.
И все мои баллады кочевые
трассируют, что жизнь одним права,
ведь не склонилась на упрямой вые
шального зимогора голова.
Итак, вперед, не признавая порчи,
не занимая лучшие места;
очередной апрель раскроет почки,
и скоро брызнет свежая листва...
23.03.
ТЕЛЕГРАММА
"Всей трассе полета дожди моих слез"
пришла от тебя телеграмма.
Так вот он, ответ на проклятый вопрос:
комедия жизнь или драма.
Так вот почему мы боимся летать
и топчемся часто на месте;
и солнце не любим, приучены лгать
друг другу, не помня о чести.
Но знай, что рокочет над озером гром
во тьме беспробудно-кромешной;
зовет телеграмма; и дождь за окном
как наш разговор безутешный.
Не буду твердить про банальную грусть,
что в небе дыру залатаю...
Я солнца палящих лучей не боюсь
и сердцем к тебе улетаю.
11.07.
* * *
Не любитель я гостиниц,
но когда в отъезде долгом,
номер - сладостный гостинец,
блажь, повенчанная с долгом.
Здесь не страшен поздний вечер:
засмоливши сигарету,
кофе заварив покрепче,
славно развернуть газету.
И легко перелетая
мыслью за последней вестью
от Берлина до Шанхая,
от кораллов до созвездий,
славно верить в то, что вечен
твой уют, заливчик света,
между тем, как этот вечер
весь сгорел, как сигарета.
12.07.
* * *
Как высоко прямо в толще обрыва
ласточки делают гнезда свои!
Значит, над бездной быть можно счастливым,
если есть крылья взаимной любви!
22.07.
1989
ДОМ ПОЭЗИИ
Александру Амвросьевичу Лужанину
Евгении Эргардовне Пфляубаум
Чтобы встретиться - надо расстаться.
На юру. На ветру. Поутру.
22-32-18
Я когда-нибудь вновь наберу.
Загудит телефонное чудо,
и в копилку просыплется медь.
"Здравствуй, Виктор! Куда и откуда?
Мы хотим на тебя посмотреть".
И опять на такси я проеду
мимо Свислочи, славной реки.
И опять мы затеем беседу,
дорогие мои старики.
Я прочту вам стихи, если можно.
Я обследую книжный развал.
Мне представить сейчас невозможно,
что когда-то у вас не бывал
Как бы ложь под меня ни копала,
как бы враг ни палил из фузей,
есть на улице Янки Купалы
дом поэзии верных друзей.
Как бы годы ни стали меняться,
в лютый холод и в злую жару
22-32-18
я когда-нибудь вновь наберу.
9.04. Минск
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Какая жизнь! Какой уют!
К чему нам давний спор!
Во всех киосках продают
"Герцеговину Флор".
Табак отборен и душист.
Все гильзы на подбор.
Бери, закуривай, артист,
"Герцеговину Флор".
Но что темнеешь ты с лица?
Какой-такой укор?
Неужто все же есть грязца
в "Герцеговине Флор"?
И в гильзах - порох, не табак,
и все твои дела - "табак",
поскольку ты - слабак
и цепки удила.
И помнится тяжелый ус
и жирный - жирный дым;
и если даже ты не трус,
то - жалкий подхалим.
Держись за жизнь и за уют,
на заверенья скор.
Недаром всюду продают
"Герцеговину Флор".
Недаром... И смиряя нрав,
припомни, коль учен,
предупреждал тебя Минздрав?
Предупреждал о чем?
14.07.
УЗЕЛОК
Никого не надо заводить.
Ни жены. Ни кошки. Ни собаки.
Невозможно с ними разделить
боль утраты... Между тем, однако,
тянется живое вечно жить.
Радость даже в венах колобродит,
под руку толкает - расскажи
миру о любви круговороте.
День вскипает ворохом цветов.
Сумерки сулят галлюцинаций
всполохи. Я, кажется, готов,
милая, с тобою обменяться
нежною структурою души,
зрячей осязательностью кожи;
только ты подробней опиши,
чем мы в узнавании похожи.
Может быть, бессмертия залог
в том, что, не пугаясь укоризны,
завязался встречи узелок
и его не развязать при жизни.
28.10.
1990
* * *
Шумеры. Греки. Копты. Иудеи.
Славяне. Персы. Римляне... Не раз
cultura agri и cultura Dei
сплетались в хороводе вещих фраз.
Поэт - antheos... В первохристианстве
явился нам священный символ - крест,
где плоть распята в зыблемом пространстве,
а дух сияет далеко окрест.
Не каждому пройти путем крещенья,
чтобы душой воскреснуть во Христе;
и я прошу у каждого прощенья,