И однажды ужрался он до положения риз: Или ниц: В общем, мордой в салат.
А я – увинченый. Пара хиппов, таких же, втресканных, ебется, там, на антресолях, а мне одному делать нехуя. И сижу я на кухне, закуток такой. И смотрю – ползет тварюга. Пруссак. Я его стаканом поймал. Он под ним заметался, заметался. Выход ищет. И тут посетила меня Идея!
Сбегал в мастерскую, приволок палитру. Достал таракана, и покрасил его синим. И – под кастрюлю.
В общем, штук сто, если не больше я этих ебаных тараканов наловил. И всех в разные цвета покрасил. И всех под кастрюлю посадил. Пусть вместе живут. Вместе – веселей!
А сам под утро свалил.
Потом встречаю тех, что на антресолях еблись, они и говорят, что художника того чумовоз забрал. С белочкой.
Он, типа, с бодуна пошел жрачку искать и кастрюлю поднял:
Но это все хуйня: Была еще такая примочка
41. Лихорадочные поиски дикорастущей конопли
42. Вырезка абсцесса (Сказка, записанная в режиме real time)
А я – увинченый. Пара хиппов, таких же, втресканных, ебется, там, на антресолях, а мне одному делать нехуя. И сижу я на кухне, закуток такой. И смотрю – ползет тварюга. Пруссак. Я его стаканом поймал. Он под ним заметался, заметался. Выход ищет. И тут посетила меня Идея!
Сбегал в мастерскую, приволок палитру. Достал таракана, и покрасил его синим. И – под кастрюлю.
В общем, штук сто, если не больше я этих ебаных тараканов наловил. И всех в разные цвета покрасил. И всех под кастрюлю посадил. Пусть вместе живут. Вместе – веселей!
А сам под утро свалил.
Потом встречаю тех, что на антресолях еблись, они и говорят, что художника того чумовоз забрал. С белочкой.
Он, типа, с бодуна пошел жрачку искать и кастрюлю поднял:
Но это все хуйня: Была еще такая примочка
41. Лихорадочные поиски дикорастущей конопли
Если Навотно Стоечко по своему диагнозу являлся полинаркоманом-политоксикоманом осложненным, поскольку не только трескался винтом, ханкой релашкой и витамином К, но и колеса всякие жрал, дудки курил и попьянствовать тоже не против был, то Клочкед являл собой классическую фигуру мононаркомана стимуляторного. Но, если уж быть до конца откровенным, то Клочкед не
чурался попыхать планцу, но для добывания оного, в отличие от эфедринсодержащих драгсов, никаких усилий не прилагал.
Однако, такие серьезные расхождения в торчковых мировоззрениях, не мешали Клочкеду и Новотно Стоечко двигаться вместе и глиптеть на таске на всякие и разные темы.
В одну из таких, весьма и достаточно регулярных встреч, Навотно Стоечко вдруг засек за окном подозрительное движение, которое производила его матушка, съебавшая с работы в неурочное время и резвым шагом чапавшая в свою квартиру, где наркоманы, уже сварив, втрескавшись и приходнувшись, готовились взорвать джоинт с чуйкой. Дабы не создавать себе лишний повод для стрема, торчки, пока навотностоечковская матушка поднималась на лифте, сварили по рыхлому, но, из-за суматошных нескольких минут, что вдруг оказались в их распоряжении на ликвидацию остатков палева, засунули, по запарке, косячину в стрем-пакет, а сам стрем-парет заныкали на хате, где она, по совокупности причин и следствий, осталась лежать.
Стоя между этажами полупролетом выше навотностоечковской квартиры, куда, уже успела пробраться навотностоечковская матушка, наркоманы курили, молчали и ждали, когда же матушка сроет обратно. Но ожидание оказалось безуспешным. Навотностоечковская матушка угнездилась на хате, по всей видимости, надолго. Вывод этот был сделан после того, как знакомо заскрипела дверь, из-за нее показалась навотностоечковская матушка в домашнем халате с бигудями, торчащими из карманов, и высыпающимися почти при каждом ее шаге. Навотностоечковская матушка несла помойное ведро.
Отсозерцав в пару полускрытых полуглаз такое выдвижение и обратное действие, сопровождавшееся сбором утерянного мусора и бигудей, Клочкед и Навотно Стоечко наскоро посовещались и решили торчальное состояние провести на улице, прикинувшись праздношатающейся молодежью. Но этот план не сработал.
Удалившись на достаточное, по всем параметрам, расстояние от навотностоечковского дома, и обнаружив подходящие, по всем критериям, кусты, в недрах которых можно было, не опасаясь появления представителей наркокарательных структур, любопытствующих обывателей и их дотошно-любознательных малолетних отпрысков, предаться вдыханию конопляного дыми, наркоманы заметили, что косяка-то и нет. Немного повздорив, наркоманы уяснили следующее: виноваты оба
– один ныкал штакетину, а другой ныкал нычку штакетины, не удосужившись обследовать стрем-пакет на предмет выявления в нем анаши. Настроение упало, но, если у Клочкеда оно рухнуло на траву, то навотностоечковское настроение гирей грохнулось тому прямо на ногу. Обломанные такой нежданной эскападой судьбы, торчки, уже опытные в обращении с собственными настроениями, привязали к ним веревки и тяжело поволокли их, оставляющие глубокие царапины на асфальте, за собой в направлении ближайшей пивной палатки.
И вдруг настроение Клочкеда буквально-таки взвилось в воздух, едва не утащив своего обладателя в небеса, на манер упыханого олимпийского медведя. Клочкед обнаружил кустик конопли. Хотя, какой, на хер, кустик? Растение конопли. Но, если уж полностью придерживаться объективных фактов, то даже не растение, а хилый росток. Высоты в нем было не больше двух спичечных коробков, но, несмотря на мелкие размеры, это была настоящая конопля.
Присев на корточки, Навотно Стоечко аккуратно ногтями перерезал стебелек у самого корня. Клочкед умастился рядом, оторвал одну из пяти пластинок одного из четырех листочков, растер недоверчиво в пальцах и, окончательно убедившись в истинности и тактильных и обонятельных ощущений, издал громкий торжествующий крик. Была в нем и гордость за дикорастущий каннабис, и уверенность в многочисленности этого самого дикорастущего каннабиса, и решимость, требуемая для дальнейших поисков того самого вожделенного дикорастущего каннабиса.
Конечно, если бы Навотно Стоечко и Клочкед не трескались винтярой, то хуй бы они сподвиглись на это, ибо всякий пионер знает, что московская конопля беспонтова и годится, в лучшем случае, на молочко, да и для молочка требуется количество не меньше чем «нехилая охапка». Но Клочкед
и Навотно Стоечко винтярой вмазывались и поэтому, без излишних ментальнотельных мыследвижений приняли парадигму предстоящих телодвижений.
Они пошли искать коноплю!
И искали ее до позднего вечера, пока солнце вообще не село.
Они бросались к каждой травинке, былинке или кустику, хотя бы отдаленно напоминающему каннабику. Они пристально рассматривали присмотренное растение. И, горестно вздыхая, шли искать дальше. Ведь на территории Москва столько обманок! Ведь каждая гнусная полынина норовит замаскироваться за благородную коноплю. Но ведь не абсент варить собрались Клочкед и Навотно Стоечко!? Нет, не абсент! Они хотели планчику покурить. А полынь ну никак не может послужить в этом случае заменой каннабис москватика.
Но как только начало темнеть, Навотно Стоечко и Клочкеду начало везти. Они нашли сперва одно прекрасное конопляное растение. Потом другое, третье: К полуночи и моменту, когда у них кончились обе зажигалки, торчки оказались обладателями двух прекрасных конопляных охапок.
Они спрятали их в подъезде, пробрались мимо спящих навотностоечковсковской матушки и навотностоечковского батюшки, отрыли стрем-пакет, выдудели джойнт и отправились по комнатам и домам.
А на следующее утро Клочкед и Навотно Стоечко были очень злы. Какой-то неведомый злоумышленник оставил им, словно в насмешку, вместо двух охапок конопли – две охапки полыни, в которые, словно издеваясь, положил единственный конопляный стебелек, да и тот ростом не больше двух спичечных коробков, да и у того, словно ехиднейшим образом изгаляясь, на одном из четырех скукожившихся листиков, оторвал одну из пальчиков-пластинок…
чурался попыхать планцу, но для добывания оного, в отличие от эфедринсодержащих драгсов, никаких усилий не прилагал.
Однако, такие серьезные расхождения в торчковых мировоззрениях, не мешали Клочкеду и Новотно Стоечко двигаться вместе и глиптеть на таске на всякие и разные темы.
В одну из таких, весьма и достаточно регулярных встреч, Навотно Стоечко вдруг засек за окном подозрительное движение, которое производила его матушка, съебавшая с работы в неурочное время и резвым шагом чапавшая в свою квартиру, где наркоманы, уже сварив, втрескавшись и приходнувшись, готовились взорвать джоинт с чуйкой. Дабы не создавать себе лишний повод для стрема, торчки, пока навотностоечковская матушка поднималась на лифте, сварили по рыхлому, но, из-за суматошных нескольких минут, что вдруг оказались в их распоряжении на ликвидацию остатков палева, засунули, по запарке, косячину в стрем-пакет, а сам стрем-парет заныкали на хате, где она, по совокупности причин и следствий, осталась лежать.
Стоя между этажами полупролетом выше навотностоечковской квартиры, куда, уже успела пробраться навотностоечковская матушка, наркоманы курили, молчали и ждали, когда же матушка сроет обратно. Но ожидание оказалось безуспешным. Навотностоечковская матушка угнездилась на хате, по всей видимости, надолго. Вывод этот был сделан после того, как знакомо заскрипела дверь, из-за нее показалась навотностоечковская матушка в домашнем халате с бигудями, торчащими из карманов, и высыпающимися почти при каждом ее шаге. Навотностоечковская матушка несла помойное ведро.
Отсозерцав в пару полускрытых полуглаз такое выдвижение и обратное действие, сопровождавшееся сбором утерянного мусора и бигудей, Клочкед и Навотно Стоечко наскоро посовещались и решили торчальное состояние провести на улице, прикинувшись праздношатающейся молодежью. Но этот план не сработал.
Удалившись на достаточное, по всем параметрам, расстояние от навотностоечковского дома, и обнаружив подходящие, по всем критериям, кусты, в недрах которых можно было, не опасаясь появления представителей наркокарательных структур, любопытствующих обывателей и их дотошно-любознательных малолетних отпрысков, предаться вдыханию конопляного дыми, наркоманы заметили, что косяка-то и нет. Немного повздорив, наркоманы уяснили следующее: виноваты оба
– один ныкал штакетину, а другой ныкал нычку штакетины, не удосужившись обследовать стрем-пакет на предмет выявления в нем анаши. Настроение упало, но, если у Клочкеда оно рухнуло на траву, то навотностоечковское настроение гирей грохнулось тому прямо на ногу. Обломанные такой нежданной эскападой судьбы, торчки, уже опытные в обращении с собственными настроениями, привязали к ним веревки и тяжело поволокли их, оставляющие глубокие царапины на асфальте, за собой в направлении ближайшей пивной палатки.
И вдруг настроение Клочкеда буквально-таки взвилось в воздух, едва не утащив своего обладателя в небеса, на манер упыханого олимпийского медведя. Клочкед обнаружил кустик конопли. Хотя, какой, на хер, кустик? Растение конопли. Но, если уж полностью придерживаться объективных фактов, то даже не растение, а хилый росток. Высоты в нем было не больше двух спичечных коробков, но, несмотря на мелкие размеры, это была настоящая конопля.
Присев на корточки, Навотно Стоечко аккуратно ногтями перерезал стебелек у самого корня. Клочкед умастился рядом, оторвал одну из пяти пластинок одного из четырех листочков, растер недоверчиво в пальцах и, окончательно убедившись в истинности и тактильных и обонятельных ощущений, издал громкий торжествующий крик. Была в нем и гордость за дикорастущий каннабис, и уверенность в многочисленности этого самого дикорастущего каннабиса, и решимость, требуемая для дальнейших поисков того самого вожделенного дикорастущего каннабиса.
Конечно, если бы Навотно Стоечко и Клочкед не трескались винтярой, то хуй бы они сподвиглись на это, ибо всякий пионер знает, что московская конопля беспонтова и годится, в лучшем случае, на молочко, да и для молочка требуется количество не меньше чем «нехилая охапка». Но Клочкед
и Навотно Стоечко винтярой вмазывались и поэтому, без излишних ментальнотельных мыследвижений приняли парадигму предстоящих телодвижений.
Они пошли искать коноплю!
И искали ее до позднего вечера, пока солнце вообще не село.
Они бросались к каждой травинке, былинке или кустику, хотя бы отдаленно напоминающему каннабику. Они пристально рассматривали присмотренное растение. И, горестно вздыхая, шли искать дальше. Ведь на территории Москва столько обманок! Ведь каждая гнусная полынина норовит замаскироваться за благородную коноплю. Но ведь не абсент варить собрались Клочкед и Навотно Стоечко!? Нет, не абсент! Они хотели планчику покурить. А полынь ну никак не может послужить в этом случае заменой каннабис москватика.
Но как только начало темнеть, Навотно Стоечко и Клочкеду начало везти. Они нашли сперва одно прекрасное конопляное растение. Потом другое, третье: К полуночи и моменту, когда у них кончились обе зажигалки, торчки оказались обладателями двух прекрасных конопляных охапок.
Они спрятали их в подъезде, пробрались мимо спящих навотностоечковсковской матушки и навотностоечковского батюшки, отрыли стрем-пакет, выдудели джойнт и отправились по комнатам и домам.
А на следующее утро Клочкед и Навотно Стоечко были очень злы. Какой-то неведомый злоумышленник оставил им, словно в насмешку, вместо двух охапок конопли – две охапки полыни, в которые, словно издеваясь, положил единственный конопляный стебелек, да и тот ростом не больше двух спичечных коробков, да и у того, словно ехиднейшим образом изгаляясь, на одном из четырех скукожившихся листиков, оторвал одну из пальчиков-пластинок…
42. Вырезка абсцесса (Сказка, записанная в режиме real time)
Давным-давно, за тридевять земель, за тридесять морей и триодиннадцать прочих буераков, жили-были, не тужили, с говном не дружили Блим Кололей и Настена Перелеттт. Не дружили они с говном, а дружили они с винтом. И трескались им почем зря во все дни недели, не пропуская ни выходные, ни праздники, и, причем, все по вене норовили ширнуться.
Это присказка была. А сказка вот она.
Вернулся как-то Блим Кололей из недальних странствий, ближних государствий и притаранил оттуда сало чудное, сало дивное, из которого только и делать, что винта варить, да им и трескаться. Да хуевым врщиком был Блим Кололей. Как он ни отбивает – мало получается. Как ни варит – хрень какая-то выходит. А уж и треснуться – то вовсе беда одна галимая. Имел Блим Кололей канаты-центряки толщиной с карандаш «Гигант», другие винтовые завидовали, а самосадом все равно треснуться не мог. Заклятие на нем было такое, что ли?
Взмолилась тут Настена Перелеттт:
– Ой, ты гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Да рубаха у тя шелкова, да кудри твои русы, да варщик-то ты никудышный! Давай позовем варить Чевеида Снатайко. У него хоть и рубахи нету, штаны заплатанные, да один зипун драный на торсе волосатом, да хоть и кудри ему лярвы повырывали, одну лишь плешь оставили да бороденку кургузую пожалели, да варщик он-тко замечательный. Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей, выжигая сало.
Еще сильнее взмолилась Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец, Блим Кололей! Да штаны у тя джынзовы, да зубы твои белы-крепки-ровны, да варщик-то ты паршивый. Давай позовем варить Шантора Червеца. У него хоть и штаны спортивны все в дырьях, да куртка кожана, да со чужа плеча, да хоть зубы у него кривы-желты, и половину их он на замороках повыдергал, да варщик-тко он превосходнейший! Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей злиться начиная, да порох оттрясывая. Да, как и надысь, мало получилось пороху того.
Пуще прежнего взмолилась Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Да глаза твои голУбы-милы, да шузы твои – Мартинзы крутые, да варщик-то ты поганый! Давай позовем варить Семаря-Здрахаря! Он хоть токмо в тапках ходит, откель пальцы с ногтями кривыми торчат, хоть руки у него от черного желты всегда, да ногтей он лет пять не стриг, да хоть бельмо у него на одном глазу, а другой на нос смотрит, да варщик-тко он лучше всех! Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей, не на шутку серчая, да порох с компотом в реактор ссыпая.
Видит Настена Перелеттт такое дело, поздно варщиков звать уж стало. Сам все Блим Кололей сделать захотел. И заплакала тогда Настена Перелеттт горючими слезами.
А Блим Кололей винта за десять минут сварил.
Нюхнула масло Настена Перелеттт – не винтовой духман идет. Недовар полный. Снова не смог Блим Кололей нормального винта сварить. Но, делать нечего, придется и таким ширятся.
Долго ли коротко ли, выбрали они себе по дозняку, защелочили. Трескаться надо.
Настена Перелеттт Блима Кололея выборкой в лет ублаготворила в веняк его циклопический, на карандаш «гигант» похожий. И лег Блим Кололей приходоваться.
А что с недовару приходоваться? Недолго с него поприходуешься.
Вот и Блим Кололей полежал, полежал, да и встал. Приходнулся по-рыхлому.
Встал, а руки трясутся, ноги не держат. А чего он хотел? Нефиг было хуевым винтом трескаться!
Но тут новая беда. Надо ведь Блиму Кололею теперь Настену Перелеттт вмазывать. Сама-то она сколь казниться будет!?
Взял тогда Блим Кололей баян снаряженный винтом своим хуевым. А Настена Перелеттт правую руку перетягой перетянула.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей, десять раз контроль брал, а втрескать не смог!
Заплакала тут Настена Перелеттт и перетянула левую руку.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей, дюжину раз контроль брал, а втрескать на смог!
В голос зарыдала тут Настена Перелеттт, но что поделать? Перетянула она правую ногу.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей. Пол-баяна контроля напустил, четырнадцать дырок сделал, два раза струну забитую менял, а втрескать не смог!
Взвыла, взмолилась Настена Перелеттт:
– За что мне мучения такие???
И перетянула она тут самую последнюю свою конечность ширяльную – левую ногу.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей. Два баяна поменял, три раза винт от контроля перебирал, шесть струнок-инсулинок сменил, шестнадцать дырок сделал, а втрескать не смог!
Ткнул он машину в веняк семнадцатый раз. А не видно уж, пошел контроль, али нет. Винт-то сам весь как контроль по цвету стал.
И осерчав, взвизгнула тогда Настена Перелеттт из последних сил своих девичьих:
– Да, ты гони, уж!
Хотела она добавить слово ядреное, слово матерное, да обидное, но сдержалася.
И погнал Блим Кололей. Он думал, что попал в веняк, ан нет, не попал. Пробила его вострая стунка-инсулинка-самоконтролька. Насквозь прошла. И втрескал Блим Кололей Настену Перелеттт в мягкие ткани стопы.
Но не было прихода у Настены Перелеттт. Какой уж приход-то, коли под шкурняк втрескали?
А таска появилась. Не сразу, но появилась. И поторчали на пару Блим Кололей и Настена Перелеттт, а как они на таске этой ебались-миловались и снова ебались – то знать вам не надобно.
День прошел. Другой проходит. И хуёво вдруг стало Настене Перелеттт.
Занедужила девица. Вся красная стала. А ноженька ее точеная, куда Блим Кололей вмазку сделал, так вообще опухла, да так, что шагу ступить не могла Настена Перелеттт.
И появилось на ней чудище страшное, монстровидное, абсцессом именуемое.
И зарыдала тогда Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, зенки твои бесстыжия! Да пакши твои кривыя! Да крыша твоя оголтелая набекрень съехавшая!
Лечиться мне надобно!
Давай позовем Чевеида Снатайко! Он у себя не раз дикую тварь абсцессом именуемую исцелял-вылечивал!
Почесал в затылке добрый молодец Блим Кололей и рек:
– А на хуй нам Чевеид Снатайко? Я и сам справлюсь!
И помазал Блим Кололей абсцесс тигровой мазью.
Но не прошел абсцесс. Еще сильнее вздулся. Еще сильнее раскраснелся. Еще сильнее вырос-заболючился.
И взвыла тогда Настена Перелеттт:
Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, чтоб кудри твои мустанги повыели, чтоб ноженьки твои таку же боль чуяли!
Ой, как лечиться мне надобно!
Давай позовем Шантора Червица. Я то доподлинно знаю, что есть у него метода секретная супротив тварей поганых, абсцессами зовущихся!
Почесал в голове добрый молодец Блим Кололей и молвил:
– А хули он сделает, этот твой Шантор Червиц? Я и сам справлюсь!
И взял тогда Блим Кололей машину десятикубовую, да надел на нее струну-выборку, да и вонзил острие ея прямо в головку белую твари дикой-необузданной, что абсцессом звать. И стал он поршень оттягивать, да гноище скопившееся высасывать. И навысасывал он все десять кубов!
Получшело Настене Перелеттт. Да не надолго. На следующее утро вновь абсцесс такой как был. Даже хуже стал. Появились на нем жилки синие. Появились на нем головы новые. Не желает уходить изверг-кровопийца!
И застонала тогда Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, сучара ты дебильная! Как покажусь я родной матушке? Да как покажусь я родному батюшке, коли не могу я с места сойти? Коли болит у меня тело мое молодое-красивое, коли покрылась я вся волдырями-прыщами ужасными.
Если не лечиться – то совсем мне пиздец!
Давай позовем Семаря-Здрахаря! Знает он слово заветное, магию народную, да вооружен медикаментами последними и методиками забугорными. Позови его быстро-быстренько. Вылечит он мне абсцесс поганый.
Почесал муди свои добрый молодец Блим Кололей и ляпнул:
– Да в рот ебал я того Семаря-Здрахаря! Ни хуя он мне не указ! Сам справлюсь!
И нашел тогда Блим Кололей скальпель неюзаный, скальпель стерильный в фирмешной упаковке иноязычной. И взмахнул он скальпелем тем, и разрубил абсцесс, гадину мерзостную, напополам!
Брызнуло гноище да на север-юг, да на запад-восток! Да брызнула кровь Настены Перелеттт на северо-восток-юго-запад, да на юго-восток-северо-запад! И выдавил пальцами Блим Кололей капли гноища последние, да водкой ранищу, что на месте абсцесса дикого-необузданного образовалася прижег.
Вскрикнула Настена Перелеттт и сознания лишилась.
А на день следующий померла она. Ибо гноище-то из абсцесса неумело да криво вскрытого в кровь ее попало и шибко там расплодились-размножились микроорганизмы патогенные.
Погоревал Блим Кололей, поплакал над могилкой ея, да и трескаться пошел. Ибо появилась у него новая красна девица.
Вот и сказке конец.
А если спросите вы, а где мораль-то у сказки этой невразумительной, то отвечу я честно, а нету тут ни хуя морали! И сказать мне вам больше нечего!
1998-2001 Москва-Киев-Питер-Малмыж.
Это присказка была. А сказка вот она.
Вернулся как-то Блим Кололей из недальних странствий, ближних государствий и притаранил оттуда сало чудное, сало дивное, из которого только и делать, что винта варить, да им и трескаться. Да хуевым врщиком был Блим Кололей. Как он ни отбивает – мало получается. Как ни варит – хрень какая-то выходит. А уж и треснуться – то вовсе беда одна галимая. Имел Блим Кололей канаты-центряки толщиной с карандаш «Гигант», другие винтовые завидовали, а самосадом все равно треснуться не мог. Заклятие на нем было такое, что ли?
Взмолилась тут Настена Перелеттт:
– Ой, ты гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Да рубаха у тя шелкова, да кудри твои русы, да варщик-то ты никудышный! Давай позовем варить Чевеида Снатайко. У него хоть и рубахи нету, штаны заплатанные, да один зипун драный на торсе волосатом, да хоть и кудри ему лярвы повырывали, одну лишь плешь оставили да бороденку кургузую пожалели, да варщик он-тко замечательный. Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей, выжигая сало.
Еще сильнее взмолилась Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец, Блим Кололей! Да штаны у тя джынзовы, да зубы твои белы-крепки-ровны, да варщик-то ты паршивый. Давай позовем варить Шантора Червеца. У него хоть и штаны спортивны все в дырьях, да куртка кожана, да со чужа плеча, да хоть зубы у него кривы-желты, и половину их он на замороках повыдергал, да варщик-тко он превосходнейший! Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей злиться начиная, да порох оттрясывая. Да, как и надысь, мало получилось пороху того.
Пуще прежнего взмолилась Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Да глаза твои голУбы-милы, да шузы твои – Мартинзы крутые, да варщик-то ты поганый! Давай позовем варить Семаря-Здрахаря! Он хоть токмо в тапках ходит, откель пальцы с ногтями кривыми торчат, хоть руки у него от черного желты всегда, да ногтей он лет пять не стриг, да хоть бельмо у него на одном глазу, а другой на нос смотрит, да варщик-тко он лучше всех! Хочу винта его!
– Цыть, женщина! – Ответствовал добрый молодец Блим Кололей, не на шутку серчая, да порох с компотом в реактор ссыпая.
Видит Настена Перелеттт такое дело, поздно варщиков звать уж стало. Сам все Блим Кололей сделать захотел. И заплакала тогда Настена Перелеттт горючими слезами.
А Блим Кололей винта за десять минут сварил.
Нюхнула масло Настена Перелеттт – не винтовой духман идет. Недовар полный. Снова не смог Блим Кололей нормального винта сварить. Но, делать нечего, придется и таким ширятся.
Долго ли коротко ли, выбрали они себе по дозняку, защелочили. Трескаться надо.
Настена Перелеттт Блима Кололея выборкой в лет ублаготворила в веняк его циклопический, на карандаш «гигант» похожий. И лег Блим Кололей приходоваться.
А что с недовару приходоваться? Недолго с него поприходуешься.
Вот и Блим Кололей полежал, полежал, да и встал. Приходнулся по-рыхлому.
Встал, а руки трясутся, ноги не держат. А чего он хотел? Нефиг было хуевым винтом трескаться!
Но тут новая беда. Надо ведь Блиму Кололею теперь Настену Перелеттт вмазывать. Сама-то она сколь казниться будет!?
Взял тогда Блим Кололей баян снаряженный винтом своим хуевым. А Настена Перелеттт правую руку перетягой перетянула.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей, десять раз контроль брал, а втрескать не смог!
Заплакала тут Настена Перелеттт и перетянула левую руку.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей, дюжину раз контроль брал, а втрескать на смог!
В голос зарыдала тут Настена Перелеттт, но что поделать? Перетянула она правую ногу.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей. Пол-баяна контроля напустил, четырнадцать дырок сделал, два раза струну забитую менял, а втрескать не смог!
Взвыла, взмолилась Настена Перелеттт:
– За что мне мучения такие???
И перетянула она тут самую последнюю свою конечность ширяльную – левую ногу.
Тыркал, тыркал в нее Блим Кололей. Два баяна поменял, три раза винт от контроля перебирал, шесть струнок-инсулинок сменил, шестнадцать дырок сделал, а втрескать не смог!
Ткнул он машину в веняк семнадцатый раз. А не видно уж, пошел контроль, али нет. Винт-то сам весь как контроль по цвету стал.
И осерчав, взвизгнула тогда Настена Перелеттт из последних сил своих девичьих:
– Да, ты гони, уж!
Хотела она добавить слово ядреное, слово матерное, да обидное, но сдержалася.
И погнал Блим Кололей. Он думал, что попал в веняк, ан нет, не попал. Пробила его вострая стунка-инсулинка-самоконтролька. Насквозь прошла. И втрескал Блим Кололей Настену Перелеттт в мягкие ткани стопы.
Но не было прихода у Настены Перелеттт. Какой уж приход-то, коли под шкурняк втрескали?
А таска появилась. Не сразу, но появилась. И поторчали на пару Блим Кололей и Настена Перелеттт, а как они на таске этой ебались-миловались и снова ебались – то знать вам не надобно.
День прошел. Другой проходит. И хуёво вдруг стало Настене Перелеттт.
Занедужила девица. Вся красная стала. А ноженька ее точеная, куда Блим Кололей вмазку сделал, так вообще опухла, да так, что шагу ступить не могла Настена Перелеттт.
И появилось на ней чудище страшное, монстровидное, абсцессом именуемое.
И зарыдала тогда Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, зенки твои бесстыжия! Да пакши твои кривыя! Да крыша твоя оголтелая набекрень съехавшая!
Лечиться мне надобно!
Давай позовем Чевеида Снатайко! Он у себя не раз дикую тварь абсцессом именуемую исцелял-вылечивал!
Почесал в затылке добрый молодец Блим Кололей и рек:
– А на хуй нам Чевеид Снатайко? Я и сам справлюсь!
И помазал Блим Кололей абсцесс тигровой мазью.
Но не прошел абсцесс. Еще сильнее вздулся. Еще сильнее раскраснелся. Еще сильнее вырос-заболючился.
И взвыла тогда Настена Перелеттт:
Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, чтоб кудри твои мустанги повыели, чтоб ноженьки твои таку же боль чуяли!
Ой, как лечиться мне надобно!
Давай позовем Шантора Червица. Я то доподлинно знаю, что есть у него метода секретная супротив тварей поганых, абсцессами зовущихся!
Почесал в голове добрый молодец Блим Кололей и молвил:
– А хули он сделает, этот твой Шантор Червиц? Я и сам справлюсь!
И взял тогда Блим Кололей машину десятикубовую, да надел на нее струну-выборку, да и вонзил острие ея прямо в головку белую твари дикой-необузданной, что абсцессом звать. И стал он поршень оттягивать, да гноище скопившееся высасывать. И навысасывал он все десять кубов!
Получшело Настене Перелеттт. Да не надолго. На следующее утро вновь абсцесс такой как был. Даже хуже стал. Появились на нем жилки синие. Появились на нем головы новые. Не желает уходить изверг-кровопийца!
И застонала тогда Настена Перелеттт:
– Ой, ты, гой еси, добрый молодец Блим Кололей! Что ж ты учудил-натворил, сучара ты дебильная! Как покажусь я родной матушке? Да как покажусь я родному батюшке, коли не могу я с места сойти? Коли болит у меня тело мое молодое-красивое, коли покрылась я вся волдырями-прыщами ужасными.
Если не лечиться – то совсем мне пиздец!
Давай позовем Семаря-Здрахаря! Знает он слово заветное, магию народную, да вооружен медикаментами последними и методиками забугорными. Позови его быстро-быстренько. Вылечит он мне абсцесс поганый.
Почесал муди свои добрый молодец Блим Кололей и ляпнул:
– Да в рот ебал я того Семаря-Здрахаря! Ни хуя он мне не указ! Сам справлюсь!
И нашел тогда Блим Кололей скальпель неюзаный, скальпель стерильный в фирмешной упаковке иноязычной. И взмахнул он скальпелем тем, и разрубил абсцесс, гадину мерзостную, напополам!
Брызнуло гноище да на север-юг, да на запад-восток! Да брызнула кровь Настены Перелеттт на северо-восток-юго-запад, да на юго-восток-северо-запад! И выдавил пальцами Блим Кололей капли гноища последние, да водкой ранищу, что на месте абсцесса дикого-необузданного образовалася прижег.
Вскрикнула Настена Перелеттт и сознания лишилась.
А на день следующий померла она. Ибо гноище-то из абсцесса неумело да криво вскрытого в кровь ее попало и шибко там расплодились-размножились микроорганизмы патогенные.
Погоревал Блим Кололей, поплакал над могилкой ея, да и трескаться пошел. Ибо появилась у него новая красна девица.
Вот и сказке конец.
А если спросите вы, а где мораль-то у сказки этой невразумительной, то отвечу я честно, а нету тут ни хуя морали! И сказать мне вам больше нечего!
1998-2001 Москва-Киев-Питер-Малмыж.