Страница:
Фланговый армейский отряд генерала Н.А. Орлова, находившийся у Яньтайских копей, ожидал для соединения подход 1-го Сибирского корпуса генерала Г.К. Штакельберга, чтобы вместе с ним участвовать в намеченном контрударе. Однако войска корпуса продвигались по размытой дождями дороге медленно и запаздывали. В это время к Орлову обратился за помощью генерал Добржинский, командовавший 35-й дивизией, которая подверглась сильной атаке неприятеля, и два пехотных полка – Нежинский и Болховский (1-я бригада дивизии) понесли большие потери в людях.
Не поставив никого в известность, генерал Орлов скомандовал своим войскам «в ружье!» и, бросив свою позицию, спешно выступил на соединение с дивизией Добржинского, которая вела жаркий бой. В зарослях гаоляна орловцы, в основном солдаты-запасники, не бывшие еще в боях, встретились с наступавшей правофланговой пехотной бригадой японцев. Несмотря на численное превосходство, из-за возникшего беспорядка и отсутствия элементарной организованности в начавшемся бою, отряд генерала Н.А. Орлова понес поражение и в беспорядке отступил с гаоляновых полей.
Дорога на город Мукден, которая шла на север мимо Яньтайских копей, после боя в гаоляне оказалась открытой для атакующего противника. Только благодаря подошедшим к месту боя полкам 1-го Сибирского корпуса дальнейшее продвижение 12-й японской пехотной бригады было остановлено.
Это был не единственный успех войск генерала Куроки. Ему удалось овладеть деревней Сыквантунь и прилегавшей к ней с севера Нежинской сопкой, которая господствовала над окружающей местностью. Высоту против наступавших батальонов двух японских пехотных бригад оборонял 137-й пехотный Нежинский полк под командованием полковника Истомина. Вечером 20 августа русская пехота в штыковой атаке выбила японцев из деревни и с сопки. Однако, по причине безволия командиров атаковавших, японцы смогли закрепить свой успех.
Боем за возврат Сыквантунской позиции лично руководил командир дивизии генерал Добржинский. Начало атаки по его вине запоздало на два часа. Взоимодействия пехоты и артиллерии не получилось, и батареи отстрелялись задолго до начала атаки. Бой предполагалось провести под вечер, но он произошел ночью. На сопку с разных сторон в зарослях гаоляна наступало свыше двадцати пехотных батальонов.
Вся местность вокруг Нежинской сопки была покрыта гаоляном высотой выше всадника на лошади. Пехотные батальоны, отряженные на штурм высоты от разных полков, не видели в гаоляне друг друга и не могли установить между собой устойчивую связь. Были случаи в ночи, когда атакующие, перемешавшись в зарослях гаоляна, обстреливали друг друга. Для того, чтобы отличить своих от японцев, в одном полку оркестр заиграл марш, в другом запели народный гимн.
В темноте царила полная неразбериха, но неприятельская позиция на Нежинской сопке все же была захвачена. Среди отличившихся были полки – пехотные 140-й Зарайский, 85-й Елецкий, 121-й Пензенский, 139-й Моршанский… Остатки японской пехоты бежали, но вскоре, пополненные резервами и поддержанные артиллерийским огнем, контратаковали. Русские батальоны одновременно и окапывались, и бились насмерть. Пологие склоны одинокой вершины был устланы сотнями убитых и тяжело раненных русских и японцев.
Начавшаяся еще во время атаки неразбериха в управлении боем в конце концов дошла до тылов, и в 2 часа ночи из штаба генерала А.А. Бильдерлинга последовал неожиданный приказ отступить от деревни Сыквантунь и с Нежинской сопки. Там в это время шел бой, и окопавшиеся батальоны Нежинского пехотного полка находились под огнем японских полевых батарей. Отступали солдаты различных батальонов и полков в беспорядке, так как старшие начальники утратили всякую власть над подчиненными.
Бой за деревню Сыквантунь и Нежинскую сопку отличался большим кровопролитием: за один день русские потеряли 3280 человек, в том числе 112 офицеров (особенно велики оказались потери во время атаки), японцы – 1291 человека.
Главная причина неудачи русских войск в бою за деревню Сык-вантунь и Нежинскую сопку крылась прежде всего в отсутствии общего управления боем. Несмотря или, вернее, вследствие присутствия на поле сражения командующего армией, двух командиров корпусов, трех начальников дивизий, из которых многие распоряжались, но никто не являлся ответственным и полномочным начальником, войска не были осведомлены о реальной обстановке и действовали врозь. Генерал А.Н. Куропаткин в очередной раз оказался не на высоте своего положения.
Русские войска не прибегали к тактическим охватам или обходам вражеской позиции. В данном случае это могло сказать решающее слово. Все нацеливались на одну точку – открытую вершину «Нежинской сопки». Гаоляновые поля способствовали потере ориентировки на поле боя, и наступающие батальоны при атаке перемешивались.
Командующий Маньчжурской армией не знал, что происходит в действительности, и утратил способность реально оценивать обстановку под Ляояном, которая менялась с каждым часом. Армейский штаб, который Куропаткиным игнорировался, если и готовил ему кое-какие данные, то ни оценки обстановки, ни предложений не давал, да этого командующий и не потерпел бы. Самоуверенность генерала, который всеми своими волевыми решениями демонстрировал «полководческое искусство», не могла хоть как-то возместить действительное полководческое умение «видеть» ход сражения.
Куропаткин в ходе Ляоянской операции допускал одну тактическую ошибку за другой. Потеря Сыквантунской позиции подействовала на Куропаткина самым удручающим образом. Суть была в том, что в его плане контрудара она являлась осью наступательных действий. Командующий Маньчжурской армии впоследствии со спокойной совестью заявил, что этим самым был сорван весь план его контрудара по 1-й японской армии генерала Тамесади Куроки.
А между тем фактически ничего опасного не было: наступающие японцы выдохлись окончательно, их артиллерия, не имея больше запасов снарядов, стреляла уже редко, резервы у маршала Оямы, и особенно у генерала Куроки, отсутствовали. Об этом можно было уже догадываться, анализируя накал битвы.
Кроме того, в это утро сама природа пришла на помощь Куропаткину: после дождей сильно разлилась река Тайдзыхэ и почти исключала переход через нее японских войск без надлежащей и долгой инженерной подготовки. Оставив на берегу реки у Ляояна небольшой заслон, русской армии можно было остальными силами легко разгромить потрепанную группировку генерала Куроки, которая оказалась в отрыве от других японских армий.
Но генерал А.Н. Куропаткин, как известно, еще до Ляоянского сражения, решил отходить дальше на север и только ждал подходящего момента. Более того, пессимистические донесения корпусных командиров, просивших его оказать помощь резервами, повергли командующего в уныние. Так, генерал Г.К. Штакельберг сообщал в армейский штаб:
«Положение мое серьезное, и ввиду громадных потерь, понесенных полками в течение последних пяти дней, я без серьезной поддержки положительно не могу не только перейти в наступление, но и принять бой. Ввиду того я решил ночью же отступить на Лилиенгоу, где и буду ждать дальнейших распоряжений».
Однако самым решающим образом повлиял на генерала А.Н. Куропаткина в намерении продолжать сражение за обладание Ляояном барон генерал А.А. Бильдерлинг. В 6 часов 21 августа он доносил командующему Маньчжурской армией: «Поздно вечером и ночью войска наши были сбиты из Сыквантуня и очистили даже позади лежащие сопки».
Не задумываясь, командующий армией на клочке бумаги, подписанном командиром 17-го корпуса, наложил резолюцию, которая гласила:
«Очень печально. Ввиду отступления Штакельберга приходится принять решение отступать к Мукдену и далее. Там собраться, укомплектоваться и идти вперед».
Сразу же всем командирам корпусов от имени Куропаткина были немедленно отданы соответствующие указания. Русская армия вновь отступала все дальше и дальше от Порт-Артура.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Не поставив никого в известность, генерал Орлов скомандовал своим войскам «в ружье!» и, бросив свою позицию, спешно выступил на соединение с дивизией Добржинского, которая вела жаркий бой. В зарослях гаоляна орловцы, в основном солдаты-запасники, не бывшие еще в боях, встретились с наступавшей правофланговой пехотной бригадой японцев. Несмотря на численное превосходство, из-за возникшего беспорядка и отсутствия элементарной организованности в начавшемся бою, отряд генерала Н.А. Орлова понес поражение и в беспорядке отступил с гаоляновых полей.
Дорога на город Мукден, которая шла на север мимо Яньтайских копей, после боя в гаоляне оказалась открытой для атакующего противника. Только благодаря подошедшим к месту боя полкам 1-го Сибирского корпуса дальнейшее продвижение 12-й японской пехотной бригады было остановлено.
Это был не единственный успех войск генерала Куроки. Ему удалось овладеть деревней Сыквантунь и прилегавшей к ней с севера Нежинской сопкой, которая господствовала над окружающей местностью. Высоту против наступавших батальонов двух японских пехотных бригад оборонял 137-й пехотный Нежинский полк под командованием полковника Истомина. Вечером 20 августа русская пехота в штыковой атаке выбила японцев из деревни и с сопки. Однако, по причине безволия командиров атаковавших, японцы смогли закрепить свой успех.
Боем за возврат Сыквантунской позиции лично руководил командир дивизии генерал Добржинский. Начало атаки по его вине запоздало на два часа. Взоимодействия пехоты и артиллерии не получилось, и батареи отстрелялись задолго до начала атаки. Бой предполагалось провести под вечер, но он произошел ночью. На сопку с разных сторон в зарослях гаоляна наступало свыше двадцати пехотных батальонов.
Вся местность вокруг Нежинской сопки была покрыта гаоляном высотой выше всадника на лошади. Пехотные батальоны, отряженные на штурм высоты от разных полков, не видели в гаоляне друг друга и не могли установить между собой устойчивую связь. Были случаи в ночи, когда атакующие, перемешавшись в зарослях гаоляна, обстреливали друг друга. Для того, чтобы отличить своих от японцев, в одном полку оркестр заиграл марш, в другом запели народный гимн.
В темноте царила полная неразбериха, но неприятельская позиция на Нежинской сопке все же была захвачена. Среди отличившихся были полки – пехотные 140-й Зарайский, 85-й Елецкий, 121-й Пензенский, 139-й Моршанский… Остатки японской пехоты бежали, но вскоре, пополненные резервами и поддержанные артиллерийским огнем, контратаковали. Русские батальоны одновременно и окапывались, и бились насмерть. Пологие склоны одинокой вершины был устланы сотнями убитых и тяжело раненных русских и японцев.
Начавшаяся еще во время атаки неразбериха в управлении боем в конце концов дошла до тылов, и в 2 часа ночи из штаба генерала А.А. Бильдерлинга последовал неожиданный приказ отступить от деревни Сыквантунь и с Нежинской сопки. Там в это время шел бой, и окопавшиеся батальоны Нежинского пехотного полка находились под огнем японских полевых батарей. Отступали солдаты различных батальонов и полков в беспорядке, так как старшие начальники утратили всякую власть над подчиненными.
Бой за деревню Сыквантунь и Нежинскую сопку отличался большим кровопролитием: за один день русские потеряли 3280 человек, в том числе 112 офицеров (особенно велики оказались потери во время атаки), японцы – 1291 человека.
Главная причина неудачи русских войск в бою за деревню Сык-вантунь и Нежинскую сопку крылась прежде всего в отсутствии общего управления боем. Несмотря или, вернее, вследствие присутствия на поле сражения командующего армией, двух командиров корпусов, трех начальников дивизий, из которых многие распоряжались, но никто не являлся ответственным и полномочным начальником, войска не были осведомлены о реальной обстановке и действовали врозь. Генерал А.Н. Куропаткин в очередной раз оказался не на высоте своего положения.
Русские войска не прибегали к тактическим охватам или обходам вражеской позиции. В данном случае это могло сказать решающее слово. Все нацеливались на одну точку – открытую вершину «Нежинской сопки». Гаоляновые поля способствовали потере ориентировки на поле боя, и наступающие батальоны при атаке перемешивались.
Командующий Маньчжурской армией не знал, что происходит в действительности, и утратил способность реально оценивать обстановку под Ляояном, которая менялась с каждым часом. Армейский штаб, который Куропаткиным игнорировался, если и готовил ему кое-какие данные, то ни оценки обстановки, ни предложений не давал, да этого командующий и не потерпел бы. Самоуверенность генерала, который всеми своими волевыми решениями демонстрировал «полководческое искусство», не могла хоть как-то возместить действительное полководческое умение «видеть» ход сражения.
Куропаткин в ходе Ляоянской операции допускал одну тактическую ошибку за другой. Потеря Сыквантунской позиции подействовала на Куропаткина самым удручающим образом. Суть была в том, что в его плане контрудара она являлась осью наступательных действий. Командующий Маньчжурской армии впоследствии со спокойной совестью заявил, что этим самым был сорван весь план его контрудара по 1-й японской армии генерала Тамесади Куроки.
А между тем фактически ничего опасного не было: наступающие японцы выдохлись окончательно, их артиллерия, не имея больше запасов снарядов, стреляла уже редко, резервы у маршала Оямы, и особенно у генерала Куроки, отсутствовали. Об этом можно было уже догадываться, анализируя накал битвы.
Кроме того, в это утро сама природа пришла на помощь Куропаткину: после дождей сильно разлилась река Тайдзыхэ и почти исключала переход через нее японских войск без надлежащей и долгой инженерной подготовки. Оставив на берегу реки у Ляояна небольшой заслон, русской армии можно было остальными силами легко разгромить потрепанную группировку генерала Куроки, которая оказалась в отрыве от других японских армий.
Но генерал А.Н. Куропаткин, как известно, еще до Ляоянского сражения, решил отходить дальше на север и только ждал подходящего момента. Более того, пессимистические донесения корпусных командиров, просивших его оказать помощь резервами, повергли командующего в уныние. Так, генерал Г.К. Штакельберг сообщал в армейский штаб:
«Положение мое серьезное, и ввиду громадных потерь, понесенных полками в течение последних пяти дней, я без серьезной поддержки положительно не могу не только перейти в наступление, но и принять бой. Ввиду того я решил ночью же отступить на Лилиенгоу, где и буду ждать дальнейших распоряжений».
Однако самым решающим образом повлиял на генерала А.Н. Куропаткина в намерении продолжать сражение за обладание Ляояном барон генерал А.А. Бильдерлинг. В 6 часов 21 августа он доносил командующему Маньчжурской армией: «Поздно вечером и ночью войска наши были сбиты из Сыквантуня и очистили даже позади лежащие сопки».
Не задумываясь, командующий армией на клочке бумаги, подписанном командиром 17-го корпуса, наложил резолюцию, которая гласила:
«Очень печально. Ввиду отступления Штакельберга приходится принять решение отступать к Мукдену и далее. Там собраться, укомплектоваться и идти вперед».
Сразу же всем командирам корпусов от имени Куропаткина были немедленно отданы соответствующие указания. Русская армия вновь отступала все дальше и дальше от Порт-Артура.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БИТВА НА РЕКЕ ШАХЭ
Маршал Ивао Ояма в это время, испытывая большие трудности в согласовании наступательных действий своих армий и чувствуя, что они выдохлись в атаках на Ляоянские позиции русских, решил с утра отвести 1-ю армию генерала Тамесади Куроки за реку Тайцзыхэ. Более того, японский главнокомандующий Ояма считал, что Ляоянская операция не удалась. Однако приказ Куропаткина о дальнейшем отходе русских войск на два часа опередил уже намеченное отступление японских войск.
Британский генерал Гамильтон, находившийся в тот день при штабе генерала Куроки и наблюдавший за ходом Ляоянского сражения из штаба 1-й императорской армии, в тот день записал в своем дневнике, что «в то время как судьбы Японии лежали на весах, начинается отступление к Мукдену».
Участник ляоянских событий А. Любицкий, который, помимо своих служебных офицерских обязанностей, заведовал еще полевой фотографией (службой) штаба командующего Маньчжурской армией, оставил после себя интересные мемуары. В «Воспоминаниях из Русско-Японской войны 1904 – 1905 гг.» он писал о своем пребывании в городе Ляояне и сражении под его стенами следующее:
«Бой между тем шел по-прежнему с переменным счастьем для нас и японцев…
На самом левом фланге действовал генерал Орлов, имевший в своем распоряжении 16 батальонов пехоты.
К вечеру сбитые с горки – войска наши вторично ее заняли, и можно было думать, что еще немного и Куроки будет разбит…
Ночью было получено поразившее всех известие: генерал Орлов ранен и оставил свой отряд, а начальника его штаба якобы унесла лошадь, испугавшись взрыва снаряда, от 16 батальонов не осталось почти ничего.
Командующий армией тут же отдал приказание об общем отступлении и с востока, и от Ляояна к Мукдену.
Весь следующий день мы (Куропаткин и его штабные офицеры. – А.Ш.) объезжали, под ружейный рокот и грохот орудий, передовые части корпусов, прикрывающие отступление от Янтая на север; раненых везли в убийственно тряских линейках, двуколках и несли на окровавленных носилках навстречу нам. Легко раненные кое-как плелись сами, хотя и тяжело раненные, пока имели силы, предпочитали ползти ползком, чем ехать на невозможно тряской двуколке…
Вечером командующий армией остановился перед двумя полками, плохо себя зарекомендовавшими во время боя, и обратился к ним с грозной речью, которую закончил требованием, чтобы они в ближайшем же бою кровью смыли свой позор, в противном же случае грозил войти с представлением к Государю об их расформировании.
Наши войска, между тем, отступали по всему фронту.
Говорят, что, оставляя Ляоянские форты и укрепления, облитые кровью своих и противника, солдаты плакали. Тем не менее отступление велось в порядке, а преследующему врагу давался сильный отпор…
Вся дорога (войска отступали по восьми дорогам от Ляояна на Мукден) колыхалась, как море, запруженная бесконечным числом обозов, орудий, пехоты и кавалерии».
В ночь на 24 августа русские войска вышли из боя и оставили все свои позиции под Ляояном. Отход совершался под прикрытием сильных арьергардных отрядов и конницы на флангах. Очевидец отступления русских войск к Мукдену так описывал эту картину:
«Мандаринская дорога на всю свою ширину, да еще расширенная движением по окаймляющим полям, была вся запружена. Постепенно обозы и парки всех корпусов, которым были назначены дороги к востоку от железной дороги, стянулись на эту единственную дорогу. Часто можно было видеть повозки бок о бок, в 5 или 6 рядов, ожидающие, со свойственным русским терпением, своей очереди двинуться вперед. Всевозможные батареи, инженерные, телеграфные и понтонные повозки, полевые артиллерийские парки и обозы всякого рода, санитарные и продовольственные, сбились в кучу. Между ними пехота в одиночку или частями, конюхи, зачастую с заводными лошадьми, мулы, ослы, рогатый скот – все старались пробиться к северу. Околевающий или павший скот и лошади, валявшиеся у дороги, не увеличивали привлекательности зрелища.
По правде сказать, русские не щадили усилий, чтобы упорядочить движение. Были устроены посты и где было нужно – имелась военная полиция. Но на каждом мосту и в каждой деревне происходили задержки на многие часы и ужасный беспорядок. В довершение всего, дороги, за день до этого твердые, как камень, были превращены проливными дождями в болото, в которое повозки погружались до осей и часто там застревали. Много лошадей пало от напряжения.
Но всего страннее было царствовавшее всюду молчание. Правда, что оружие, снаряжение, упряж и повозка русских в то время производили мало шума. Но факт тот, что русский всегда спокоен и терпелив, привык к беспорядку и всегда найдет из него выход…»
Японцы не смогли организовать эффективного преследования и были рады, что так легко отделались от русских. Попытка преследовать отходивший русский арьергард обернулась для японцев ночной штыковой контратакой у железной дороги. После того, как арьергарды Маньчжурской армии перешли реку Шахэ, всякое соприкосновение с неприятелем прекратилось. Отойдя от Ляояна на 50 – 60 километров, русская армия стала закрепляться на позициях под городом Мукденом – столицей Маньчжурии.
В оставленном Маньчжурской армии городе Ляояне, на его железнодорожной станции в руки японцев попали большие запасы военного снаряжения, продовольствия, боеприпасов. Все это многие месяцы днем и ночью доставлялось воинскими эшелонами из России, поскольку официально считалось, что именно Ляоянские укрепленные полевые позиции станут «камнем преткновения» для японской армии.
В Ляоянском десятидневном сражении японцы, по их данным, потеряли почти 24 тысячи человек (600 офицеров и 23 243 нижних чинов). Это было намного меньше потерь осадной 3-й императорской армии генерал-полковника Ноги в боях на ближних подступах к крепости Порт-Артур и во время ее первого штурма.
Потери русской Маньчжурской армии в Ляоянском сражении составили 541 офицер и 16 493 рядовых и унтер-офицеров, из них убитыми менее трех тысяч. Для десятидневного упорного сражения число погибших оказалось небольшим даже с учетом того, что русские войска оборонялись на заранее подготовленных полевых позициях.
Такое традиционно непропорциональное для войн соотношение убитых и раненых свидетельствует о следующем. Войсковые начальники знали, что генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин, как полновластный командующий армией, оценивает боевую деятельность полков и дивизий исключительно по боевым потерям. Чтобы иметь у высокого начальства авторитет, с признанием которого связаны награды и повышение в чинах, военачальники царской службы, как правило, увеличивали количество раненых.
В их число включались многие сотни людей, получавших царапины, мелкие ушибы от взрывов вражеских снарядов, но не покидавших ни на минуту строй и поле боя и не обращавшихся за медицинской помощью. За счет таких «раненых и контуженных» официальные потери русских войск под Ляояном можно считать завышенными на несколько тысяч человек. Впоследствии то же самое было проделано после сражений под Шахэ и Мукденом.
Ляоянское сражение во многом отличалось ото всех предыдущих боевых столкновений сторон. Русские батальоны и роты, их командиры стали воевать искуснее. Заметно улучшилось управление ходом боя в полках, хотя броски в атаку в густых цепях все еще продолжались, что приводило к неоправданным потерям в солдатах и младших офицерах.
Однако взаимодействие в сражении родов войск – пехоты, артиллерии и кавалерии оставляло желать много лучшего. В армии и корпусах в ходе Ляоянской операции проходило дробление соединений в лице дивизий и полков, что негативно сказывалось на управлении войсками и обеспечении их всем необходимым для ведения боя.
Войсковая разведка оказалась слабой из-за отсутствия специальных разведывательных подразделений. Разведку вели, как правило, случайные офицеры и унтер-офицеры, люди лично храбрые и нициа-тивные, но не знавшие азов ведения военной разведки. В итоге достоверность полученной разведывательной информации часто оказывалась не на высоте и не отличалась достаточной полнотой сведений о противнике.
Вместо того, чтобы принять необходимые организационные меры для создания армейских органов военной разведки (пусть с большим опозданием, поскольку война уже шла), командующий Маньчжурской армией генерал А.Н. Куропаткин стал принимать иные меры. Изучив положение дел с разведкой, он решил, что для исправления положения следует усилить захват «языков». В приказе командующего за каждого пленного японского солдата было обещано платить взявшему в плен 100, а за неприятельского офицера 300 рублей. Этот приказ был объявлен в войсках.
Но количество пленных японцев с начала войны оставалось ничтожным, и в своем большинстве они давали неверные сведения, часто по причине своей низкой осведомленности. К тому же даже в армейском и корпусных штабах не оказалось квалифицированных переводчиков. До конца русско-японской войны Маньчжурская армия фактически оставалась без войсковой разведки как таковой.
Самые ценные сведения о противнике добывались сбором документальных данных. К ним относились допросы пленных, предметы снаряжения и обмундирования с номерами, нагрудными знаками, записные солдатские книжки, дневники с кратким изложением действий войсковой части, карты, найденные в сумках убитых японских офицеров с нанесенными расположениями войск, конверты от писем с обозначением точного адреса военнослужащего (армия, дивизия, полк, рота). Однако работа с такими документальными источниками затруд – нялась почти полным отсутствием людей, знавших не разговорный, а письменный японский язык. Надежды на китайцев-переводчиков не оправдывали себя.
Неприятельское командование, не сумев разгромить русские войска в Ляоянском сражении, выиграло у бездарного полководца Куропаткина территорию в виде города Ляояна, прилегающую местность и отрезок железной дороги, и тем самым осажденный Порт-Артур еще больше удалился от театра военных действий на полях Маньчжурии. Окружение и уничтожение Маньчжурской армии, на что рассчитывал маршал Оямо и его штаб, оказалось японцам просто не под силу.
Русская армия избежала запланированного разгрома, сама нанесла большие потери противнику, но потерпела большое поражение в ином – в моральном отношении. Отступить непобежденному солдату и его командиру было тяжело во все времена. В ходе русско-японской войны подобное явление «сопутствовало» российскому воинству, начиная с приграничного сражения на реке Ялу и боя за Цзиньчжоу. Трудно найти воспоминания участников тех военных событий, которые бы с горечью и болью не писали об этом.
Главная причина очередной неудачи русской Маньчжурской армии, на сей раз в Ляоянской операции, – военно-профессиональная отсталость большинства генералитета и старших офицеров Российской императорской армии, волей судьбы оказавшихся на Дальнем Востоке. Такие люди, как вице-адмирал С.О. Макаров и генерал-майор Р.И. Кондратено, были в Маньчжурии не правилом, а исключением. Именитые и потомственные, но бездарные и слабо подготовленные, старшие военачальники продолжали нарушать элементарные требования тактики боя.
Так, неправильная организация сторожевой службы в действующих войсках всегда приводила к полному незнанию русским командованием обстановки и постоянному утомлению армейских сил. Сторожевая служба не служила той надежной завесой, который позволял бы свободно маневрировать силами. При равенстве сил или даже своем превосходстве над японцами, русская армия в итоге проигрывала им и в наступлении, и в обороне.
Большинство русских офицеров и подавляющее большинство рядовых русских солдат дрались и умирали там, где им приказывали, мужественно сражаясь и тем самым отстаивая честь и боевые традиции армии России. Но вся беда заключалась в том, что их жертвенность оказывалась в итоге напрасной. Под Ляояном солдаты и офицеры Маньчжурской армии желали драться. Участник Ляоянского сражения полковник В.А. Апушкин писал:
«…Боевое воодушевление было недостаточно только там, где были начальники, равнодушные к славе и пользе Отечества, – «панические генералы», презиравшие свои войска и презираемые ими, грубые, надменные, невежественные, заботливые о себе и незаботливые о войсках».
По мнению большинства отечественных и зарубежных военных историков русско-японской войны 1904 – 1905 годов, генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин, наделенный должностью полководца России, из района Ляояна мог и должен был сильно ударить по внутренним операционным линиям японцев. Тем самым он мог разбить маршала Ояму до подхода его войск к реке Тайцзыхэ по частям, по отдельным армиям, особенно 1-ю генерала Куроки: она оказалась на противоположном берегу реки в незавидном положении.
Но в такой, казалось бы, благоприятной боевой ситуации ни организаторов, ни исполнителей, способных на творческий, сознательный риск, в куропаткинской Маньчжурской армии не нашлось. Хотя лично храбрых военачальников, бесспорно, было немало. Однако храбрость заменить инициативу и тактическое искусство, к сожалению, не могла.
Именно генералитет и сам командующий Маньчжурской армии не смогли использовать в Ляоянской операции стойкость своих солдат, желание их сражаться, использовать собственное превосходство в сила и средствах ведения боя. Не случайно в своем докладе В.Е. Флуг, генерал-квартирмейстер штаба царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Е.И. Алексеева, отмечал:
«…Неудачи Маньчжурской армии, приведшие к отступлению ее от Гайчжоу до Мукдена… коренились исключительно в том действии, которое производили на воображение начальства армии смелые маневры неприятеля, вызывавшие с нашей стороны только пассивное уклонение от ударов вместо того, чтобы отвечать на маневр контрманевром, на удар – ударом.
К сожалению, такое настроение высшего командования Маньчжурской армией отразилось на некоторых старших войсковых начальниках, что, в свою очередь, еще более ослабляло решимость высшего командования доводить дело до боевой разведки. Это особенно рельефно выразилось в действиях на правом берегу р. Тайцзыхэ».
Здесь особенно ожесточенные бои велись за гору Манчжуяму, на которую русская пехота провела несколько сильных атак, несколько раз врываясь на ее вершину. Русские смельчаки вползали на гору и забрасывали японские окопы ручными гранатами. После этого следовал очередной приступ вершины и удар в штыки. Японское командование раз за разом посылало на Манчжуяму свежие подкрепления, стараясь удержать гору во чтобы то ни стало, поскольку их главные силы еще только переправлялись через Тайцзыхэ.
Один из японских офицеров сказал иностранному военному наблюдателю генералу Я. Гамильтону, свидетелю того продолжительного боя, следующее:
«Прошедшая ночь была для 2-й дивизии ужасной. Если бы русские оказались в состоянии удержаться на Манчжуяме, весь отряд генерала Ниши из 2-й дивизии должен был бы погибнуть. Хотелось бы увидеть теперь же два новых моста и гвардию, возможно скорее переведенную на ту сторону».
Командующий Маньчжурской армией упорно держался плана отступать и усиливаться до тех пор, пока не будет создано такое численное превосходство над противником, которое позволит задавить его на войне живой силой. Отступая, Куропаткин переходил к обороне, но не с целью измотать врага и затем контратаковать его. Свои силы русский командующий тратил по частям, затыкал дыры, удлинял без нужды фланги, хотя японцы имели крайне малочисленную кавалерию и не рисковали отправлять ее в рейды.
В первые полгода войны генерал Куропаткин имел определенное превосходство в числе пехотных батальонов, которые в первую очередь определяли силу любой армии той эпохи. Однако в Маньчжурской армии на решающих направлениях русские уступали японцам прежде всего именно в числе батальонов пехоты, которые можно было по приказу послать в бой. Сильные же резервы в своем большинстве оставались невостребованными для боя на передовой позиции.
Как полководец, командующий Маньчжурской армией постепенно, неотвратимо терял авторитет среди своих подчиненных, будь то полковой командир или рядовой стрелок. Войска с каждым новым боем убеждались только в его бездарности и пассивности. Но и сами войска, находясь в постоянном отступлении от героически сражавшегося гарнизона Порт-Артура, причин такого отхода на север не понимали. Более того, они, готовые сражаться в любых условиях, не находили оправдания своему постоянному отступлению перед японцами и поэтому теряли веру в благоприятный исход войны для России.
Трудно сказать, понимал ли сам А.Н. Куропаткин свою роль командующего в сражении под Ляояном. Его пространные «Дневники» ответа на этот вопрос не дают. Но императора Николая II ему удалось ввести в заблуждение и очередное поражение Маньчжурской армии превратить чуть ли не в успех на войне.
Помог Куропаткину в этом сменивший его на посту российского военного министра генерал от кавалерии В.В. Сахаров, получивший информацию о ходе Ляоянского сражения от своего брата – начальника штаба Маньчжурской армии. В отчете о ходе военных действий на Дальнем Востоке военный министр так, на удивление многим, характеризовал генерала А.Н. Куропаткина:
Британский генерал Гамильтон, находившийся в тот день при штабе генерала Куроки и наблюдавший за ходом Ляоянского сражения из штаба 1-й императорской армии, в тот день записал в своем дневнике, что «в то время как судьбы Японии лежали на весах, начинается отступление к Мукдену».
Участник ляоянских событий А. Любицкий, который, помимо своих служебных офицерских обязанностей, заведовал еще полевой фотографией (службой) штаба командующего Маньчжурской армией, оставил после себя интересные мемуары. В «Воспоминаниях из Русско-Японской войны 1904 – 1905 гг.» он писал о своем пребывании в городе Ляояне и сражении под его стенами следующее:
«Бой между тем шел по-прежнему с переменным счастьем для нас и японцев…
На самом левом фланге действовал генерал Орлов, имевший в своем распоряжении 16 батальонов пехоты.
К вечеру сбитые с горки – войска наши вторично ее заняли, и можно было думать, что еще немного и Куроки будет разбит…
Ночью было получено поразившее всех известие: генерал Орлов ранен и оставил свой отряд, а начальника его штаба якобы унесла лошадь, испугавшись взрыва снаряда, от 16 батальонов не осталось почти ничего.
Командующий армией тут же отдал приказание об общем отступлении и с востока, и от Ляояна к Мукдену.
Весь следующий день мы (Куропаткин и его штабные офицеры. – А.Ш.) объезжали, под ружейный рокот и грохот орудий, передовые части корпусов, прикрывающие отступление от Янтая на север; раненых везли в убийственно тряских линейках, двуколках и несли на окровавленных носилках навстречу нам. Легко раненные кое-как плелись сами, хотя и тяжело раненные, пока имели силы, предпочитали ползти ползком, чем ехать на невозможно тряской двуколке…
Вечером командующий армией остановился перед двумя полками, плохо себя зарекомендовавшими во время боя, и обратился к ним с грозной речью, которую закончил требованием, чтобы они в ближайшем же бою кровью смыли свой позор, в противном же случае грозил войти с представлением к Государю об их расформировании.
Наши войска, между тем, отступали по всему фронту.
Говорят, что, оставляя Ляоянские форты и укрепления, облитые кровью своих и противника, солдаты плакали. Тем не менее отступление велось в порядке, а преследующему врагу давался сильный отпор…
Вся дорога (войска отступали по восьми дорогам от Ляояна на Мукден) колыхалась, как море, запруженная бесконечным числом обозов, орудий, пехоты и кавалерии».
В ночь на 24 августа русские войска вышли из боя и оставили все свои позиции под Ляояном. Отход совершался под прикрытием сильных арьергардных отрядов и конницы на флангах. Очевидец отступления русских войск к Мукдену так описывал эту картину:
«Мандаринская дорога на всю свою ширину, да еще расширенная движением по окаймляющим полям, была вся запружена. Постепенно обозы и парки всех корпусов, которым были назначены дороги к востоку от железной дороги, стянулись на эту единственную дорогу. Часто можно было видеть повозки бок о бок, в 5 или 6 рядов, ожидающие, со свойственным русским терпением, своей очереди двинуться вперед. Всевозможные батареи, инженерные, телеграфные и понтонные повозки, полевые артиллерийские парки и обозы всякого рода, санитарные и продовольственные, сбились в кучу. Между ними пехота в одиночку или частями, конюхи, зачастую с заводными лошадьми, мулы, ослы, рогатый скот – все старались пробиться к северу. Околевающий или павший скот и лошади, валявшиеся у дороги, не увеличивали привлекательности зрелища.
По правде сказать, русские не щадили усилий, чтобы упорядочить движение. Были устроены посты и где было нужно – имелась военная полиция. Но на каждом мосту и в каждой деревне происходили задержки на многие часы и ужасный беспорядок. В довершение всего, дороги, за день до этого твердые, как камень, были превращены проливными дождями в болото, в которое повозки погружались до осей и часто там застревали. Много лошадей пало от напряжения.
Но всего страннее было царствовавшее всюду молчание. Правда, что оружие, снаряжение, упряж и повозка русских в то время производили мало шума. Но факт тот, что русский всегда спокоен и терпелив, привык к беспорядку и всегда найдет из него выход…»
Японцы не смогли организовать эффективного преследования и были рады, что так легко отделались от русских. Попытка преследовать отходивший русский арьергард обернулась для японцев ночной штыковой контратакой у железной дороги. После того, как арьергарды Маньчжурской армии перешли реку Шахэ, всякое соприкосновение с неприятелем прекратилось. Отойдя от Ляояна на 50 – 60 километров, русская армия стала закрепляться на позициях под городом Мукденом – столицей Маньчжурии.
В оставленном Маньчжурской армии городе Ляояне, на его железнодорожной станции в руки японцев попали большие запасы военного снаряжения, продовольствия, боеприпасов. Все это многие месяцы днем и ночью доставлялось воинскими эшелонами из России, поскольку официально считалось, что именно Ляоянские укрепленные полевые позиции станут «камнем преткновения» для японской армии.
В Ляоянском десятидневном сражении японцы, по их данным, потеряли почти 24 тысячи человек (600 офицеров и 23 243 нижних чинов). Это было намного меньше потерь осадной 3-й императорской армии генерал-полковника Ноги в боях на ближних подступах к крепости Порт-Артур и во время ее первого штурма.
Потери русской Маньчжурской армии в Ляоянском сражении составили 541 офицер и 16 493 рядовых и унтер-офицеров, из них убитыми менее трех тысяч. Для десятидневного упорного сражения число погибших оказалось небольшим даже с учетом того, что русские войска оборонялись на заранее подготовленных полевых позициях.
Такое традиционно непропорциональное для войн соотношение убитых и раненых свидетельствует о следующем. Войсковые начальники знали, что генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин, как полновластный командующий армией, оценивает боевую деятельность полков и дивизий исключительно по боевым потерям. Чтобы иметь у высокого начальства авторитет, с признанием которого связаны награды и повышение в чинах, военачальники царской службы, как правило, увеличивали количество раненых.
В их число включались многие сотни людей, получавших царапины, мелкие ушибы от взрывов вражеских снарядов, но не покидавших ни на минуту строй и поле боя и не обращавшихся за медицинской помощью. За счет таких «раненых и контуженных» официальные потери русских войск под Ляояном можно считать завышенными на несколько тысяч человек. Впоследствии то же самое было проделано после сражений под Шахэ и Мукденом.
Ляоянское сражение во многом отличалось ото всех предыдущих боевых столкновений сторон. Русские батальоны и роты, их командиры стали воевать искуснее. Заметно улучшилось управление ходом боя в полках, хотя броски в атаку в густых цепях все еще продолжались, что приводило к неоправданным потерям в солдатах и младших офицерах.
Однако взаимодействие в сражении родов войск – пехоты, артиллерии и кавалерии оставляло желать много лучшего. В армии и корпусах в ходе Ляоянской операции проходило дробление соединений в лице дивизий и полков, что негативно сказывалось на управлении войсками и обеспечении их всем необходимым для ведения боя.
Войсковая разведка оказалась слабой из-за отсутствия специальных разведывательных подразделений. Разведку вели, как правило, случайные офицеры и унтер-офицеры, люди лично храбрые и нициа-тивные, но не знавшие азов ведения военной разведки. В итоге достоверность полученной разведывательной информации часто оказывалась не на высоте и не отличалась достаточной полнотой сведений о противнике.
Вместо того, чтобы принять необходимые организационные меры для создания армейских органов военной разведки (пусть с большим опозданием, поскольку война уже шла), командующий Маньчжурской армией генерал А.Н. Куропаткин стал принимать иные меры. Изучив положение дел с разведкой, он решил, что для исправления положения следует усилить захват «языков». В приказе командующего за каждого пленного японского солдата было обещано платить взявшему в плен 100, а за неприятельского офицера 300 рублей. Этот приказ был объявлен в войсках.
Но количество пленных японцев с начала войны оставалось ничтожным, и в своем большинстве они давали неверные сведения, часто по причине своей низкой осведомленности. К тому же даже в армейском и корпусных штабах не оказалось квалифицированных переводчиков. До конца русско-японской войны Маньчжурская армия фактически оставалась без войсковой разведки как таковой.
Самые ценные сведения о противнике добывались сбором документальных данных. К ним относились допросы пленных, предметы снаряжения и обмундирования с номерами, нагрудными знаками, записные солдатские книжки, дневники с кратким изложением действий войсковой части, карты, найденные в сумках убитых японских офицеров с нанесенными расположениями войск, конверты от писем с обозначением точного адреса военнослужащего (армия, дивизия, полк, рота). Однако работа с такими документальными источниками затруд – нялась почти полным отсутствием людей, знавших не разговорный, а письменный японский язык. Надежды на китайцев-переводчиков не оправдывали себя.
Неприятельское командование, не сумев разгромить русские войска в Ляоянском сражении, выиграло у бездарного полководца Куропаткина территорию в виде города Ляояна, прилегающую местность и отрезок железной дороги, и тем самым осажденный Порт-Артур еще больше удалился от театра военных действий на полях Маньчжурии. Окружение и уничтожение Маньчжурской армии, на что рассчитывал маршал Оямо и его штаб, оказалось японцам просто не под силу.
Русская армия избежала запланированного разгрома, сама нанесла большие потери противнику, но потерпела большое поражение в ином – в моральном отношении. Отступить непобежденному солдату и его командиру было тяжело во все времена. В ходе русско-японской войны подобное явление «сопутствовало» российскому воинству, начиная с приграничного сражения на реке Ялу и боя за Цзиньчжоу. Трудно найти воспоминания участников тех военных событий, которые бы с горечью и болью не писали об этом.
Главная причина очередной неудачи русской Маньчжурской армии, на сей раз в Ляоянской операции, – военно-профессиональная отсталость большинства генералитета и старших офицеров Российской императорской армии, волей судьбы оказавшихся на Дальнем Востоке. Такие люди, как вице-адмирал С.О. Макаров и генерал-майор Р.И. Кондратено, были в Маньчжурии не правилом, а исключением. Именитые и потомственные, но бездарные и слабо подготовленные, старшие военачальники продолжали нарушать элементарные требования тактики боя.
Так, неправильная организация сторожевой службы в действующих войсках всегда приводила к полному незнанию русским командованием обстановки и постоянному утомлению армейских сил. Сторожевая служба не служила той надежной завесой, который позволял бы свободно маневрировать силами. При равенстве сил или даже своем превосходстве над японцами, русская армия в итоге проигрывала им и в наступлении, и в обороне.
Большинство русских офицеров и подавляющее большинство рядовых русских солдат дрались и умирали там, где им приказывали, мужественно сражаясь и тем самым отстаивая честь и боевые традиции армии России. Но вся беда заключалась в том, что их жертвенность оказывалась в итоге напрасной. Под Ляояном солдаты и офицеры Маньчжурской армии желали драться. Участник Ляоянского сражения полковник В.А. Апушкин писал:
«…Боевое воодушевление было недостаточно только там, где были начальники, равнодушные к славе и пользе Отечества, – «панические генералы», презиравшие свои войска и презираемые ими, грубые, надменные, невежественные, заботливые о себе и незаботливые о войсках».
По мнению большинства отечественных и зарубежных военных историков русско-японской войны 1904 – 1905 годов, генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин, наделенный должностью полководца России, из района Ляояна мог и должен был сильно ударить по внутренним операционным линиям японцев. Тем самым он мог разбить маршала Ояму до подхода его войск к реке Тайцзыхэ по частям, по отдельным армиям, особенно 1-ю генерала Куроки: она оказалась на противоположном берегу реки в незавидном положении.
Но в такой, казалось бы, благоприятной боевой ситуации ни организаторов, ни исполнителей, способных на творческий, сознательный риск, в куропаткинской Маньчжурской армии не нашлось. Хотя лично храбрых военачальников, бесспорно, было немало. Однако храбрость заменить инициативу и тактическое искусство, к сожалению, не могла.
Именно генералитет и сам командующий Маньчжурской армии не смогли использовать в Ляоянской операции стойкость своих солдат, желание их сражаться, использовать собственное превосходство в сила и средствах ведения боя. Не случайно в своем докладе В.Е. Флуг, генерал-квартирмейстер штаба царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Е.И. Алексеева, отмечал:
«…Неудачи Маньчжурской армии, приведшие к отступлению ее от Гайчжоу до Мукдена… коренились исключительно в том действии, которое производили на воображение начальства армии смелые маневры неприятеля, вызывавшие с нашей стороны только пассивное уклонение от ударов вместо того, чтобы отвечать на маневр контрманевром, на удар – ударом.
К сожалению, такое настроение высшего командования Маньчжурской армией отразилось на некоторых старших войсковых начальниках, что, в свою очередь, еще более ослабляло решимость высшего командования доводить дело до боевой разведки. Это особенно рельефно выразилось в действиях на правом берегу р. Тайцзыхэ».
Здесь особенно ожесточенные бои велись за гору Манчжуяму, на которую русская пехота провела несколько сильных атак, несколько раз врываясь на ее вершину. Русские смельчаки вползали на гору и забрасывали японские окопы ручными гранатами. После этого следовал очередной приступ вершины и удар в штыки. Японское командование раз за разом посылало на Манчжуяму свежие подкрепления, стараясь удержать гору во чтобы то ни стало, поскольку их главные силы еще только переправлялись через Тайцзыхэ.
Один из японских офицеров сказал иностранному военному наблюдателю генералу Я. Гамильтону, свидетелю того продолжительного боя, следующее:
«Прошедшая ночь была для 2-й дивизии ужасной. Если бы русские оказались в состоянии удержаться на Манчжуяме, весь отряд генерала Ниши из 2-й дивизии должен был бы погибнуть. Хотелось бы увидеть теперь же два новых моста и гвардию, возможно скорее переведенную на ту сторону».
Командующий Маньчжурской армией упорно держался плана отступать и усиливаться до тех пор, пока не будет создано такое численное превосходство над противником, которое позволит задавить его на войне живой силой. Отступая, Куропаткин переходил к обороне, но не с целью измотать врага и затем контратаковать его. Свои силы русский командующий тратил по частям, затыкал дыры, удлинял без нужды фланги, хотя японцы имели крайне малочисленную кавалерию и не рисковали отправлять ее в рейды.
В первые полгода войны генерал Куропаткин имел определенное превосходство в числе пехотных батальонов, которые в первую очередь определяли силу любой армии той эпохи. Однако в Маньчжурской армии на решающих направлениях русские уступали японцам прежде всего именно в числе батальонов пехоты, которые можно было по приказу послать в бой. Сильные же резервы в своем большинстве оставались невостребованными для боя на передовой позиции.
Как полководец, командующий Маньчжурской армией постепенно, неотвратимо терял авторитет среди своих подчиненных, будь то полковой командир или рядовой стрелок. Войска с каждым новым боем убеждались только в его бездарности и пассивности. Но и сами войска, находясь в постоянном отступлении от героически сражавшегося гарнизона Порт-Артура, причин такого отхода на север не понимали. Более того, они, готовые сражаться в любых условиях, не находили оправдания своему постоянному отступлению перед японцами и поэтому теряли веру в благоприятный исход войны для России.
Трудно сказать, понимал ли сам А.Н. Куропаткин свою роль командующего в сражении под Ляояном. Его пространные «Дневники» ответа на этот вопрос не дают. Но императора Николая II ему удалось ввести в заблуждение и очередное поражение Маньчжурской армии превратить чуть ли не в успех на войне.
Помог Куропаткину в этом сменивший его на посту российского военного министра генерал от кавалерии В.В. Сахаров, получивший информацию о ходе Ляоянского сражения от своего брата – начальника штаба Маньчжурской армии. В отчете о ходе военных действий на Дальнем Востоке военный министр так, на удивление многим, характеризовал генерала А.Н. Куропаткина: