Шитова Н.. Дерзкая

   -- Н-ничего... Валерий вообще-то ждал от тебя агрессивной фазы. Но мы считали, что это наступит позже...
   -- Почему же, сейчас самое время, -- возразила я, встала, подошла к складкам портьер, в которых, по моим расчетам, должна была укрываться камера, и передернула ткань, перекрыв камере сектор обзора.
   Марина вскочила с кресла, обежала его и замерла в напряженной позе. Мне стало весело. Несмотря на то, что руку еще немного подергивало, я чувствовала себя прекрасно, и мне захотелось поиграть немного в кошки-мышки.
   Я медленно, шаг за шагом, стала надвигаться на Марину. Наконец, она завизжала и бросилась к выходу из комнаты. На пороге она с размаху бросилась на шею вошедшему Извекову. Меня позабавило их общее замешательство. Извеков отцепил от себя еле живую от ужаса Марину и подтолкнул ее к выходу. Она не заставила себя упрашивать, исчезла за занавесями, и уже оттуда раздались ее рыдания.
   Извеков так и остановился у входа. Он молчал, и вид у него был несколько озадаченный.
   -- Что всполошился? Думал, я не догадаюсь, что ты подглядываешь в замочную скважину? Или думал, что я эту скважину не найду? -- я продолжала забавляться его растерянностью.
   -- Я не ожидал, что это произойдет так быстро, -- ответил он, все еще не решаясь подойти ко мне.
   -- Кто же виноват, что Марина Зубарская всего лишь трусливая курица? И зачем ты только ее прислал сюда, бедняжку?
   Извеков был все еще очень серьезным, чтобы откликаться на шутки. Озабоченно глядя на меня, он прошел к креслу Марины и уселся.
   -- Ты хочешь у меня что-то спросить? -- поинтересовалась я.
   -- Да. Что ты помнишь о вчерашней ночи?
   Ни черта не помню, и ты отлично это знаешь, -- я ответила так не потому, что была на сто процентов уверена в своей правоте. Просто, кто же еще мог забавляться с моими мозгами?
   -- Ты не помнишь, потому что я еще придерживаю кое-какие из последних пластов памяти, -- пояснил Извеков, немного расслабляясь. -- И мне очень не хочется восстанавливать тебе память.
   -- Почему?
   -- Потому что вместе с памятью о последней ночи восстановится цельная личностная картина, и твое счастливое состояние пройдет. Ведь тебе сейчас хорошо?
   Да, мне было очень неплохо. Совершенно никаких поводов для отрицательных эмоций. Поэтому я согласно кивнула.
   -- Когда-то я сделал ошибку и восстановил память Александру. Он три года промучился, вместо того, чтобы спокойно провести это время, -- горько сказал Валерий, и такое искреннее сожаление засветилось в его глазах, что я очень удивилась.
   -- Кстати, а где Александр? Я сегодня его еще не видела, -- я вспомнила, что мой новый приятель, все время вертевшийся где-то рядом, сегодня еще не являлся засвидетельствовать мне свое почтение.
   Извеков повел плечами и ничего не ответил, по его лицу я поняла, что довольно неприятный ответ на этот вопрос сидит как раз в тех пластах сознания, которые Валерий "придерживает".
   -- И тем не менее, мне хотелось бы знать, как попал сюда браслет Олега Середы, если самого Олега здесь не было. Или был?
   Извеков не отвечал, его глаза снова стали обеспокоенными. Он явно боролся с желанием промолчать. Но что-то не позволяло ему вовсе отказаться обсуждать со мной тему изъятых из моей головы воспоминаний.
   -- Валерий! -- окликнула я его издевательски-игривым тоном.
   Он вздрогнул и уставился на меня.
   -- Ты же боишься меня, Извеков. Отчего?
   Он замялся.
   -- Ну, молчи, молчи... А ну как я сама по себе все вспомню, без твоего участия? Сдается мне, что это будет пострашнее.
   Не успела я это произнести, как Извеков вскочил и забегал по комнате.
   -- Я не оправдала твоих ожиданий? -- я получала огромное удовольствие от его паники.
   -- Ты превзошла все мои ожидания, -- возразил он.
   -- Не знаю, откуда, но у меня есть уверенность, что стоит мне сосредоточиться, как я все вспомню, -- заметила я. -- И еще мне кажется, что все, что я вспомню, мне не понравится. И уж тогда...
   Я не особо надеялась, что Извеков клюнет на банальный блефовый шантаж. Но он клюнул. И нехорошие тревожные подозрения постепенно проявились на беспечном фоне моего утреннего настроения.
   -- Хорошо... Ты права, лучше мне сделать это самому... Сядь в это кресло и закрой глаза, -- он указал рукой на свое бывшее место.
   Я так и сделала. Извеков продолжал ходить по комнате. Но постепенно я перестала слышать его возбужденное дыхание, вместо этого проявились цокающие звуки, издаваемые когтями пса-оборотня на плитках мостовой. Я едва успевала за черным пинчером с человеческими глазами...
   ... Толчки сердца стали тише и реже, и вскоре прекратились совсем. Стало тепло, тихо, и я, наконец, оказалась в состоянии дремучего беспробудного сна.
   Я открыла глаза. Извеков стоял надо мной, внимательно глядя мне в глаза.
   -- Это все? -- спросила я, очнувшись. Как бы между прочим промелькнула мысль, что мой голос звучит странно: надтреснуто и глухо, как у пропойцы. Но не задержавшись, мысль нырнула куда-то.
   -- Все, -- отрезал Валерий.
   -- Ложь, -- почти беззвучно прошептала я, чувствуя, как панический ужас лишает меня возможности соображать. Еще никогда у меня не было такого страха. Его липкий ледяной сгусток я ощущала физически. Он рос внутри.
   -- Все! -- рявкнул Извеков. Но опустил глаза. Врет. Было еще что-то. Было. Ну да ладно, главное в другом:
   -- Что с Олегом?
   -- Он жив, -- сразу же поспешно отозвался Извеков и отошел от меня подальше.
   -- Это правда?! -- я бросилась на него в ярости. Он успел перехватить мои руки, когда я была уже готова вцепиться ему в горло.
   -- Это правда. Середа и Орешин живы, и я могу представить доказательства, -- прошипел он прямо мне в лицо. Я вдруг поняла, что он меня с трудом сдерживает.
   -- Если ты лжешь, я убью тебя! -- пообещала я, отходя от него.
   Нет, не я его, а он в любую минуту может избавиться от меня, как сделал это с Александром, и оставить вместо меня кучу гниющей протоплазмы. Теперь он может делать со мной все. И никому до этого нет никакого дела, потому что и меня уже нет. Ведь на аллее Екатерина Орешина умерла. Умерла от пяти пулевых ранений.
   -- Ты умеешь стрелять, Валерий... Это ведь ты убил меня?
   Он кивнул.
   -- Зачем?
   -- Я же говорил тебе, что Катя устраивает меня больше остальных, но я был вынужден ею пожертвовать. Не скрою, я очень об этом сожалею. Теперь целый этап работы нужно начинать сначала...
   Я потрогала штопку на своей шее. Жесткость и совершенное отсутствие всякой чувствительности. Значит, теперь только серебро могло причинить мне боль. Даже серебро друга... Я вспомнила, как Олег яростно боролся с мерзкими псами, и беспокойство снова липким комком зашевелилось внутри.
   -- Откуда здесь браслет Олега? Он был на нем, пока... пока я была жива. Его можно было снять только с его трупа! -оборвала я рассуждения Валерия, которые он вел, не замечая, что я даже не слушаю. Он пожал плечами:
   -- Отчего же, возможны варианты. Он сам мог тебе его надеть. Я же говорю, что Середа жив! -- настойчиво повторил он.
   -- А я? Что я теперь такое?
   Валерий подошел ко мне и осторожно положил руку мне на плечо. Кажется, таким образом обычно успокаивают. Но как можно успокоить существо, внутри которого зреет клубок боли?
   -- Ты теперь -- душа Екатерины Орешиной, -- Валерий взял мои руки в свои, и взгляд его обрел спокойствие и уверенность, словно до этой секунды он сам сомневался в своей формулировке.
   Екатерины Орешиной больше нет. А я теперь только ее душа. Черт бы побрал этого придурка Извекова!
   Я резко вырвалась и бросилась к окну. Сдерживая крик, который рвался наружу сам по себе и не хотел подчиниться моей воле, я изо всех сил ударила кулаками по стеклу. Стекло было небьющимся, по нему, наверное, можно было колотить кувалдой. И я колотила, как будто там, за окном, было мое спасение, и от того, разобью я стекло или нет, зависит моя жизнь. Конечно, я ничего не разбила, да и жизни моей ничего не угрожало, потому что не было больше объекта для такой угрозы.
   -- Хватит, Катя, -- мягко сказал Валерий, когда я остановилась. -- При чем тут окно?
   Окно было не при чем. Я не устала, и моим рукам не было больно, наверное, ими теперь можно заколачивать гвозди.
   Я стояла и смотрела на пасмурный пейзаж за окном, но не видела его красот, так поразивших меня всего лишь два дня назад. Я стояла, вслушивалась в собственное тело и ощущала себя паралитиком. Я стояла, ходила, говорила, но не чувствовала, что я делала все это. Как же я, проснувшись сегодня, не заинтересовалась ни происхождением шрамов, ни тем, что эти шрамы, которых еще вчера не было, нисколечко не болят? Я не обнаружила и не обеспокоилась отсутствием дыхания, исчезновением чувствительности кожи...
   Да, трепетное отношение Извекова к сознанию оправдывало себя. Кто бы мог подумать, что по-настоящему счастливым человек бывает в тот короткий промежуток времени, когда он уже мертв, но ему еще никто об этом не сказал... Эта мысль, в общем-то, далекая от того, чтобы быть оригинальной и остроумной, развеселила меня. Но собственный смех неожиданно напугал меня еще больше. Настоящий смех приносит облегчение. Мой же лишь механически сотрясал воздух и мертвые мышцы.
   -- Тебе не надо сейчас ни о чем задумываться, -- подсказал Валерий. -- Не стоит окунаться в переживания. У тебя теперь нет возможности дать им естественный выход.
   -- Я догадалась, -- мрачно ответила я и услышала, как мой голос стал еще более глухим, чем раньше. -- Но ведь так же невозможно. Невозможно!
   Извеков кивнул:
   -- Конечно. Поэтому страх, ностальгия, тоска по близким могут замучить зомби и свести его с ума прежде, чем он научится контролировать их. А пока есть один легко осуществимый выход из положения...
   -- Какой?
   Валерий оглядел меня с головы до ног и задумчиво вздохнул:
   -- Из тебя получится симпатичный коккер-спаниэль, правда, размерами он будет не меньше взрослой овчарки...
   -- Нет! Никогда, запомни! -- я поняла, чем все это может кончиться, так как хорошо помнила рассказ Александра о том, как начиналась его "мертвая жизнь". Мысль о том, что мне придется рыскать по городу вместе с кровожадной стаей, чтобы сохранить рассудок, уже сама по себе могла свести с ума.
   -- Куда ты денешься?! -- засмеялся Валерий. -- Я прослежу, чтобы ты не могла выбираться из Рая в город иначе, чем на четырех лапах!
   И тут я резко развернулась и ударила его наотмашь, стараясь попасть в лицо. Рука почувствовала лишь соприкосновение с его головой и то, как эта голова подалась назад. Я сбила его с ног. Валерий медленно поднялся, вытирая кровь с разбитой губы. Он хотел что-то сказать, но я повторила выпад. Тело было хоть и мертвым, но тренированным, а бесчувственным мышцам ничто не мешало разгуляться. Извеков сделал обманное движение, но все равно получил в ухо.
   -- Хватит же! Дождись ночи, тогда сможешь поохотиться вдоволь! -- возмущенно завопил он, и я вдруг поняла, что оба удара принесли мне разрядку. Настоящую эмоциональную разрядку. Вид поверженного Извекова, его кровь, его крик принесли мне облегчение. Напряжение, постоянно подогреваемое моими же собственными мыслями, спало, и я почувствовала желание остаться в одиночестве.
   -- Уйди, -- коротко попросила я. Валерий хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел, прижимая к губам ладонь.
   Я села в кресло, закрыла глаза и стала медленно перебирать ворох новых ощущений, в который я с самого моего пробуждения -или воскрешения -- сваливала все факты, все события, все свои эмоции. Я помнила предупреждения Валерия о том, что не стоило зацикливаться на своих переживаниях. Но не думать о себе теперешней и о той, что умерла на аллее, я не могла. Все ночные события были теперь так живы в моей голове, что я даже начала сомневаться, что я могла это забыть: и мгновенную смерть Александра, и урчащих собак, и Олега.
   Если Александра и собак мне удалось относительно безболезненно "проехать", то ко всему, что касалось Олега, прикасаться оказалось почти физически больно. Перед моими глазами встало его окаменевшее лицо, широко распахнутые и совершенно по-детски беспомощные глаза.
   Мне вдруг показалось, что я слишком рано сдалась тогда. Если бы еще немного продержаться! Впрочем, Извеков все равно добился бы своей цели.
   Значит, Олег видел меня мертвой... И если он жив, то и он, и Юрка сейчас уже хоронят меня, и что самое смешное, они совершенно правы. Я постаралась представить себе, что они сейчас должны чувствовать, и страшное напряжение опять в один миг скрутило меня. Если бы я не была, ... одним словом, если бы я была жива, я могла бы горько и громко заплакать. Я ревела бы в голос над нелепой смертью и над еще более нелепой и жестокой жизнью после смерти. И слезы помогли бы мне, стало бы легче на некоторое время. Но куда, куда может деть свое горе зомби? Сколько же мне лет, вслед за Александром, ждать решения своей участи? Если бы это можно было сделать сейчас, взять и покинуть эту оболочку и влиться в чужую личность, да еще так, что все прошлые мучения уже не будут выпирать со всех сторон...
   Ну вот, уже и я загорелась этими опасными мыслями. Мне не хотелось угождать Извекову даже ради того, чтобы в конце концов умереть по-настоящему. Идею ввести себе серебряный раствор я тоже считала глупой. И пока Валерий мне не докажет, что с ребятами все в порядке, и они в полной безопасности, у меня есть цель, ради которой стоило провести некоторое время в этом премерзком виде. Если же с моими близкими произойдет что-нибудь по вине Извекова, я найду способ его уничтожить!
   Какая-то смутная догадка промелькнула в мозгу, и мне удалось ухватить ее за хвост и удержать на несколько секунд. Мне представилось искаженное страхом и болью лицо Извекова и его ненавидящие глаза, лихорадочно пытающиеся разглядеть что-то высоко в ночном небе. Видение исчезло, и поскольку это было сиюминутной отрывочной картинкой, мне не удалось связать ее с минувшей ночью, хотя интуиция подсказывала, что эпизод был очень важен. И именно из-за того, что там произошло, Извеков боялся меня. А в том, что он меня боялся, я больше не сомневалась.
   -- На, возьми, я подумал, что эта вещь тебе нужна, -раздался надо мной голос Валерия. Я не услышала, как он вошел, ковер в этой комнате совершенно скрадывал шаги. Валерий протягивал мне что-то синее.
   -- Что это?
   -- Браслет Середы. Я приказал обтянуть его бархатом. Теперь ты можешь его носить. Мне почему-то кажется, что тебе этого хочется.
   Я приняла браслет со смешанным чувством негодования и благодарности. Теперь хоть что-то, принадлежащее Олегу, может быть всегда со мной.
   -- Я обещал тебе доказательства, -- произнес Валерий, садясь на софу. -- Если ты уверена, что моего слова тебе недостаточно...
   -- Да, недостаточно.
   -- Я установлю связь с номером Орешина.
   -- Ты дашь мне поговорить с братом?
   -- Нет, я только кое-что тебе покажу. Только сначала я должен взять с тебя слово, что потом ты не станешь срывать на мне свою тоску.
   Мне ничего не оставалось, как обещать ему это. Валерий согласно кивнул:
   -- Хорошо. Теперь снова закрой глаза, окружающий интерьер не должен мешать зрительной связи.
   Я послушалась. Черт его знает, как Извеков выделывал свои штуки? Видимо, его мозг, действительно, жил сам по себе и умел такое, что было неподвластно никаким техническим устройствам. Тишина, царившая в комнате, сначала стала совершенно мертвой, как будто заложило уши, а затем стали прорываться посторонние звуки, и темнота понемногу рассеялась.
   Я видела гостиничный номер, мало чем примечательный, но просторный и светлый. В холле номера никого не было, но из спальни доносились звуки, приглушенные расстоянием. Мои глаза, как видеокамера, фиксировали все, что попадалось на пути. Каким-то образом получалось так, что я как будто бы иду по комнате и поворачиваю голову в разные стороны.
   Спальня была маленькой. Кроме кроватей и кресел только журнальный столик, которому в спальне вроде бы и не место. Первым, кого я увидела, был человек, которого я меньше всего ожидала увидеть там. Я недоумевала, как и почему он туда попал. Развалившись в кресле и закинув ноги в блестящих сапогах на столик, сидел капитан Зинченко. Я даже не сразу узнала его, потому что обычно видела его в форме: либо в повседневном офицерском мундире, либо в боевом спецкостюме. Сейчас же на нем была обычная одежда: черные джинсы на ремне с заклепками, зеленая майка с круглым воротом, да еще блестящие рокерские сапоги, совершенно не вязавшиеся с образом супермена-спецназовца. Зинченко так и не снял свою наплечную кобуру, только белая куртка была небрежно брошена на подлокотник кресла, на ней заметно выделялись уже засохшие кровавые пятна.
   Странный щелкающий звук отвлек мое внимание от изучения Игоря Зинченко. Только развернувшись, я смогла определить, что же это такое я слышу. Это Юра, стоя у открытого окна, настойчиво щелкал своей зажигалкой. Огонь не появлялся, зажигалка сыпала искрами, но Юрка щелкал колесиком, как заведенный. Зажатая зубами сигарета плясала у него во рту.
   -- Слушай, Орешин, довольно, -- лениво заметил Зинченко и переложил ноги на столе: левая внизу, правая сверху. -- Даже открытое окно не спасает от твоего дыма.
   Юра, резко вскинув руку, зашвырнул свою зажигалку в окно и повернулся к Зинченко. Такого каменного и чужого лица я у брата не видела с тех пор, как он начал выздоравливать после ранения.
   -- Дай твою, -- хрипло потребовал он у Зинченко.
   -- Я же не курю, Юра, -- мягко ответил Игорь и закрыл глаза.
   -- Олег! -- повысил голос Юрий. -- Хватит, выходи!
   Дверь в ванную комнату отворилась, и оттуда показался Олег. Боже, ну и вид был у него! Растерзанные собаками джинсы обрезаны по колено, голени перебинтованы. Кроме этих импровизированных шорт на нем ничего не было. Правая кисть замотана в виде рукавицы, выше кистей руки искусаны и исцарапаны, на лице несколько кровоподтеков и большая ссадина на подбородке. Но он был жив, и это самое главное!
   Я почувствовала такое огромное облегчение, что от нахлынувших вдруг эмоций стала терять восприятие. Картина смылась, поплыла,, я стала видеть сквозь комнату гостиницы очертания моих апартаментов в Раю. Но, собравшись, я все-таки восстановила контакт. Я не могла просто так их бросить, мне нужно было побыть с ними хотя бы таким способом.
   -- Спички дай! -- требовательно произнес Юрий, когда Олег вышел, наконец, из ванной.
   Ссутулившись и волоча ноги, Олег побрел в холл. Там что-то упало, потом задвигались стулья, наконец, из открытой двери вылетел коробок и упал Юре под ноги. Подняв его, Юрка сломал не меньше полудюжины спичек, прежде чем ему удалось закурить. Сделав несколько глубоких затяжек, он крикнул, повернувшись к двери:
   -- Иди сюда, где ты застрял?!
   -- Не надо, -- Зинченко открыл глаза.
   -- Что "не надо"? -- переспросил Юра.
   -- Не надо его трогать. Что ты его дергаешь? -- недовольно пробурчал Зинченко и поморщился, вдохнув свежий дым.
   -- Я бы не трогал его, если бы ты смог вместо него восстановить картину, -- возразил Юра.
   -- Он же уже тебе рассказал. Все рассказал, -- Игорь развел руками и нервно поменял ноги местами: правая внизу, левая сверху.
   Я до сих пор не могла понять, как Зинченко оказался в Сылве, но в ту же секунду все прояснилось. Зинченко вдруг резко сбросил свою ленивую апатию, легко вскочил с кресла и сел на столик. Глаза его заблестели:
   -- Я приехал сюда по твоей просьбе. Я сорвался из Волхова по первому звонку, едва успев закончить дела, но не потому, что я верю во всю эту сверхъестественную чушь, а потому что верю тебе, Орешин. Ты сказал, что дела плохи, и я не стал сомневаться в этом...
   -- И что? Ты разочарован? -- отрывисто спросил Юрий, не выпуская изо рта сигарету.
   -- Идиот! Я это к тому, что неплохо бы и тебе доверять моим словам хоть немного, думаю, они кое-чего стоят...
   -- Ну и?
   -- Оставь ты парня в покое хоть на несколько часов, пусть отойдет немного.
   Я была согласна с Зинченко. Уж кому-кому, а ему по его службе было хорошо известно, как безнадежны и болезненны потери. Но и Юрка это прекрасно знал, однако я никогда еще не видела его таким безжалостным.
   -- Нет, пусть сначала все выяснится... Я не понял, она жива или нет?!! -- заорал Юра в открытую дверь. Зинченко сокрушенно покачал опущенной головой.
   Голова Олега высунулась из-за двери. Не входя в комнату, он остановился на пороге и произнес, глядя на Зинченко и говоря будто бы только ему одному:
   -- Она не шевелилась, не разговаривала...
   -- Ей было больно, -- Юрка тоже возразил не Олегу, а лично Зинченко.
   -- Она не открывала глаз и не реагировала ни на что... -продолжал Олег.
   -- Просто была без сознания, -- немедленно парировал Юра. Зинченко, лицо которого выражало искреннее сочувствие, переводил взгляд с одного на другого, слушал и молчал, поняв, что друзьям сейчас легче разговаривать через посредника.
   -- Кровь напоследок уже не текла из ран, -- выдохнул, наконец, Олег самое страшное и склонил голову.
   -- То есть ты хочешь сказать, что Катька умерла? -холодно отчеканил Юра.
   -- Не знаю! Не знаю!! -- Олег отчаянно замотал головой и ударил кулаком дверь так, что чуть не сбил ее с петель. -- Не знаю!!! Я!.. Ничего!!.. Не знаю!!!..
   Его сумасшедшие крики оборвались внезапно, он метнулся обратно в холл и изо всех сил захлопнул за собой дверь. Юрий закрыл лицо руками, постоял несколько секунд в наступившей тишине и, добравшись до столика, сел рядом с Зинченко.
   -- Мне не хотелось бы показаться жестоким, -- начал Зинченко, -- но впустую обнадеживать тебя было бы еще более жестоко...
   Юра оглянулся на него:
   -- Ну?
   -- Судя по тому, сколько крови было на мостовой, когда я нашел Середу, тысяча против одного, что человек, потерявший эту кровь, умер.
   -- Может быть, эта кровь не только Катина...
   Зинченко вздохнул и положил руку на плечо Юрия:
   -- Послушай меня... -- снова мягко начал он. -- Конечно, я не могу ничего утверждать, тем более если учесть, что в этом месте невозможно провести элементарную судебно-медицинскую экспертизу... Если говорить о подробностях случившегося, то там не было второй жертвы... Я верю всему, что рассказал Олег. Конечно, его здорово потрепали, но поверь мне: с головой у него все в порядке.
   -- Да, я знаю, -- процедил Юра и замолчал, задумавшись.
   -- Давай сделаем так, Орешин, -- Зинченко поднялся на ноги и взял куртку с кресла. -- Пока не стемнело, я доберусь до Кепы и попробую несколькими звонками расшевелить кое-кого... Если кому-то и выгодно похерить этот городок и оставить его в заложниках у маньяка, то я знаю нескольких парней наверху, которым не все равно.
   -- Если ты выйдешь не на тех, тебя сделают, -- мрачно предупредил Юра. -- По себе знаю, это место под особым покровительством.
   -- Руки у них коротки меня сделать. Пусть я взял отпуск, я помню, кто я такой, и какие мне даны полномочия. И они это помнят. Не знаю, чем еще занимается окопавшийся здесь придурок, но это похлеще всего, что я видел до сих пор, -- Зинченко раздраженно передернул плечами. -- Взорвать бы эту махину к чертям! Вместе с ее содержимым... Значит, договорились?
   -- Твои штурмовики тут не помогут. Его не взять внутри Рая.
   -- Значит, возьмем его в аду, -- отозвался Зинченко. -Выманить можно кого угодно и откуда угодно. Только нужно узнать, чем. Вот вы тут пока и помозгуйте. Особенно меня интересует, ограничивается ли сфера влияния этого парня границами Сылве. Могут ли его прихвостни орудовать за пределами города? Если нет, то почему?
   -- Не забудь про серебро, -- напомнил Юра, когда Зинченко уже взялся за ручку двери.
   -- Это, ей-богу, смешно... -- вздохнул Зинченко, и тут же поправился. -- Извини меня, я не это хотел сказать.
   Зинченко вышел. Юрий прижал сигарету, от которой остался один фильтр, к поверхности столика и затем смахнул ее на пол. Несколько секунд он сидел неподвижно, потом согнулся, накрыв голову сцепленными руками и простонал что-то сквозь зубы.
   Открылась дверь и вошел Олег, в других, целых джинсах и черной майке. Он был уже спокоен, только разметавшиеся длинные волосы и кровь, проступившая сквозь повязку на руке, напоминали о его недавнем взрыве.
   -- Что дальше, Юрка? -- он сел рядом с другом.
   -- Дальше вот что, -- отозвался Юра, резко разогнувшись. -- Ты помнишь наш разговор с Александром?
   -- Да, и что?
   -- Он говорил, что Катя очень нужна Извекову. Значит, он не мог убить ее.
   -- И тем не менее, он сделал это.
   -- Стоп! -- Юра нетерпеливо поднял руку. -- Он не мог убить ее... совсем.
   Олег гневно нахмурился:
   -- Ты о чем, босс? Ты считаешь, что существование в таком же виде, в каком жил Сашка Извеков, это нормально? По-твоему, это не значит, что мы ее потеряли?!
   -- Мне все равно, кем она теперь будет, -- ответил Юра.
   -- А мне нет! Превратить живую девчонку в мертвечину! Да я ему своими руками голову оторву!! -- возмутился Олег. -- Живой труп -- это уже не Катеринка...
   -- Спокойно, старик. Сейчас мы с тобой...
   Как ни старалась я удержать картину, злоба, отчаяние и острая жалость к себе и ребятам так подогрели меня, что изображение порвалось на глазах. Это было как безнадежный кошмарный сон, когда просыпаешься в ледяном поту от собственного крика.
   Кажется, я тоже кричала. Но проснуться мне было не суждено. С воплем я поднялась с кресла, пытаясь разглядеть в искаженной и искривленной пока комнате моего ненавистного смертельного врага. Валерий лежал на софе бледный и неподвижный. Если бы он умер! Но увы! Он зашевелился и медленно встал на ноги.
   Взглянув на меня, он поднял руку.
   -- Я предупреждал, что это будет трудно. Мне тоже досталось: так долго пропускать через себя навылет полноценный контакт...