Остановилась и она, повернулась к нему с легкой, хотя и озадаченной улыбкой на губах. Он окинул ее с головы до ног долгим критическим взглядом.
-- Послушай, почему ты так странно одеваешься? Ты похожа на девушку, выходящую на улицу в понедельник утром в Нортхэмптоне.
-- Просто напялила что оказалось под рукой,-- смутилась Хэрриет.-- И вышла-то на какой-нибудь час.
-- Прежде ты наряжалась так, что превращалась в большую, соблазнительную коробку вкусных конфет.-- Снова взял ее за руку, повел дальше.-- Венские конфеты: каждая деталь точно разработана, повсюду отделки из шелка, атласа... Даже если ты решила дойти до угла улицы, чтобы выпить пинту джина,-- должна выглядеть так вкусненько, чтобы тебя каждый захотел проглотить на десерт. Нехорошо!
-- У девушки бывают разные периоды в одежде, как в творчестве Пикассо,-- возразила она.-- К тому же знай я, что встречу тебя по пути,-конечно, вырядилась бы умопомрачительно, не меньше.
-- Вот это уже другой коленкор! -- похлопал он ее по плечу.
Опять они шагали, и Пол то и дело бросал на нее искоса любопытные взгляды: знакомое, продолговатое лицо, такой знакомый большой рот -- на губах, как всегда, наложено помады чуть больше, чем требуется; маленькие зубы придают лицу, когда она улыбается, типичное выражение маленькой девчонки из воскресной школы.
-- Что-то ты подозрительно худеешь, Пол,-- заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
-- Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты как поживаешь?
-- Я вышла замуж,-- помолчав, сообщила Хэрриет.-- Ты об этом слышал?
-- Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню, "L-бар" был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по "L-бару" на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
-- Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года,-- Пол поддерживал ее под локоть,-- тебя не было дома.
-- Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка, могу и загулять.
-- Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире не было.
Свернули на Девятую улицу.
-- Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в Ботаническом саду.
-- У меня плохая кровь,-- с серьезным видом сказала Хэрриет.-Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
-- Но самое приятное в тебе -- что ты никогда не спишь.
-- У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У одних -- красота, у других -- смазливость; у меня своя -- я никогда не сплю. В этом и кроется причина моей популярности...
Пол широко улыбнулся.
-- Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
-- Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся,-- упрекнул он ее.-Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно приезжала -- такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы накрашены, брови ухожены, на губах помада... Все на своих местах.
-- Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не поддавалась сну.
-- Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена -- час прослушивания его главных шедевров. Бетховен звучал -- по особому разрешению его чести мэра города -- с девяти до десяти утра.-- Пол на мгновение закрыл глаза.-Этот маленький цветочек -- мэр для влюбленных.-- Открыл их и посмотрел на эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке большого окна своей спальни на фоне черного неба... А та ночь, когда она во сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала его колкие, короткие волоски -- накануне вечером он постригся; она провела по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз...
-- Что за восхитительное создание -- мужчина...-- прошептала она; вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
-- Ты что, все смеешься над моим нарядом?
-- Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал: "Что за восхитительное создание -- мужчина..."
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
-- Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
-- Освальд Шпенглер1.-- И добавил: -- Удачно сформулировано.
-- Мне тоже так кажется,-- кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже улыбались. Пол ожидал -- Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но она прошла мимо, даже не заметив его.
-- Посмотри -- ведь это бар Эдди!
-- Угу! -- резко кивнула Хэрриет.
-- Он собирается готовить свои мартини из шерри, когда у него кончится запас французского вермута,-- сообщил Пол.
-- Какой ужас! -- скривилась Хэрриет.
-- Это все, что ты хочешь сказать?
Сколько раз ему приходилось заглядывать в этот бар, когда он разыскивал ее повсюду...
-- Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Хэрриет, кажется, в самом деле искренне озадачил его вопрос, но Пол так до конца никогда и не мог понять, когда она говорит ему правду, а когда лжет, и, нужно признаться, это ему не удалось и за последние два года.
-- Можешь больше ничего не говорить. Я просто могу пригласить тебя туда, и мы что-нибудь там выпьем.
-- Нет, спасибо. Мне и правда нужно как можно скорее сходить в магазин Ванамейкера и вернуться домой. Как-нибудь в другой раз.
-- Ладно,-- кисло откликнулся Пол.
Повернули на Девятой улице и пошли по направлению к Пятой авеню.
-- Я знал, что непременно где-нибудь тебя встречу, обязательно встречу! -- говорил Пол.-- И все думал и гадал -- что же тогда произойдет?
Хэрриет промолчала, с рассеянным видом разглядывая высокие здания на другой стороне улицы.
-- Ты что, больше не собираешься со мной разговаривать? -поинтересовался Пол.
-- И что же произошло?
-- Время от времени,-- начал он,-- я встречаю девушку, с которой когда-то был знаком...
-- В стране их полным-полно, могу тебя заверить.
-- В стране полным-полно чьих-то бывших девушек.
Хэрриет кивнула.
-- Это как-то не приходило мне в голову. Но ты прав.
-- И рассуждаю так: разве не милая, порядочная, воспитанная девушка? Почему же в таком случае меня больше не тянет к ней? Удивительно! А знаешь, моя первая девушка стала полицейским. Прошлым летом она одна справилась с вооруженным гангстером на Кони-Айленде. Мать никогда ее не выпускает из дома в полицейской форме -- ей стыдно перед соседями.
-- Вполне естественно.
-- Другая моя знакомая девушка, изменив имя, танцует сейчас в Русском балете. На днях я пошел в театр посмотреть, как она танцует. У нее ноги как у нашего известного бейсбольного полузащитника Фордхэма. А мне она казалась такой красивой... Я и тебя считал красивой.
-- Мы с тобой были очень хорошей парой,-- молвила Хэрриет,-- одно мешало -- тебе постоянно приходилось бриться. Эта электробритва... никогда ее не забуду...
-- Отказался я от нее...
А вот и его старый дом... Глядя на подъезд, он отчетливо вспоминал, сколько раз они с Хэрриет входили в этот дом и выходили из него в былые дни: моросит дождь; сыплет утренний снежок, и лошадка молочника смирно стоит на побелевшей улице...
Они остановились и стали смотреть на старый, из красного кирпича, с ветхими ставнями дом, уделяя особое внимание окну на четвертом этаже: столько раз они оттуда выглядывали -- узнать, какая на дворе погода... Пол, конечно, не забыл того первого раза, одной зимней ночью, когда они с Хэрриет тихо проскользнули вот через эту дверь.
-- Таким я был вежливым -- просто загляденье,-- тихо произнес он.
Хэрриет улыбнулась, понимая, о чем он.
-- Ты все время ронял ключ на землю и повторял: "Господи! Господи!" -пытаясь нашарить его руками.
-- Я так нервничал... Хотел, чтобы ты точно понимала, какие нас связывают отношения, не питала никаких иллюзий. Просто хорошие друзья, хорошо понимающие друг друга; есть другая девушка, она возвращается из Детройта через шесть недель,-- никаких притязаний ни на меня, ни на тебя...
Пол снова бросил печальный взгляд на окно на четвертом этаже, улыбнулся.
-- Какой я был дурак!
-- До чего милая, тихая улочка...-- Хэрриет тоже не спускала глаз с окна на четвертом этаже; покачала головой, снова взяла Пола за руку.-- Я все же должна добраться до Ванамейкера.
Последовали дальше.
-- Что ты собираешься там купить? -- поинтересовался Пол.
Хэрриет промолчала,-- по-видимому, не знала, что ему ответить.
-- Ничего особенного. Мне нужны вещички для младенца. У меня скоро будет ребенок.
Посторонились, чтобы дать возможность пройти маленькой женщине с четырьмя таксами,-- вся упряжка с лаем опередила их.
-- Смешно, правда,-- у меня ребенок! -- улыбнулась Хэрриет.-- Я целый день лежу и думаю, как все это будет. Кроме того, сплю и пью много пива -теперь ведь нужно кормить двоих. Но мне еще никогда в жизни не было так приятно.
-- Ну,-- угрюмо заметил Пол,-- по крайней мере, из-за твоей беременности мужа не заберут в армию.
-- Может быть. Но он такой яростный патриот -- хоть куда.
-- Очень хорошо. Когда он окажется в Форт Дикс, я буду встречаться с тобой в Вашингтон-сквер, куда ты будешь вывозить на прогулку в колясочке своего бэби. А чтобы отвести любые подозрения, я надену полицейскую форму. Я не такой заядлый патриот, как твой муж.
-- Но тебя все равно загребут, разве не так?
-- Несомненно. Тогда я пришлю тебе свою фотокарточку в форме лейтенанта. Из Болгарии. Меня не покидает странное предчувствие, что меня обязательно направят в Болгарию для защиты какого-то важного стратегического пункта.
-- Ну и как ты это все воспринимаешь? -- Впервые Хэрриет посмотрела на него проникновенно, прямо ему в глаза.-- Может, это дурацкий вопрос. У меня ведь прежде не было возможности спросить тебя об этом. Прежде ты мне всегда рассказывал, что ты о чем думаешь, излагал свое мнение... О Рузвельте, Джеймсе Джойсе, Иисусе Христе... цыганке Розе Ли, Матиссе... о крепких напитках, сексе, архитектуре...
-- Да, в те времена у меня было множество самых разнообразных мнений,-Пол улыбнулся с некоторым сожалением о минувшем.-- Секс и беседа. Основы цивилизованных отношений между полами.-- Повернулся и снова задрал голову, глядя на окно на четвертом этаже.-- Какая приятная была комнатка... Секс и беседа...
-- Пойдем, Пол, пойдем! -- поторапливала его Хэрриет.-- Ванамейкер не будет работать из-за нас двоих всю ночь.
Пол, чувствуя, как похолодало, поднял воротник пальто. Приближались к Пятой авеню.
-- Ты была единственной девушкой в моей жизни, с которой я мог спать в одной постели.
-- Нашел что сказать девушке! -- засмеялась Хэрриет.-- Может, ты считаешь это комплиментом?
Пол пожал плечами.
-- Нет, просто факт, не имеющий больше никакого отношения ни к чему другому. Или, может, все же имеющий? Как ты считаешь, вежливый человек может так разговаривать с замужней женщиной?
-- Конечно нет.
-- О чем ты думаешь, когда смотришь на меня? -- неожиданно спросил он.
-- Особенно ни о чем,-- Хэрриет осторожно подбирала слова.
-- Когда ты мне лжешь, о чем ты думаешь?
-- Особенно ни о чем! -- резко повторила она.
-- Я искал встречи с тобой целых два года,-- признался Пол.
-- Зачем искать -- мое имя есть в телефонном справочнике.-- Она прибавила шагу, кутаясь в пальто.
-- Но я не отдавал себе в этом отчета, пока не увидел тебя.
-- Прошу тебя, Пол, пожалуйста...
-- Шел по улице, подходил к тому бару, где мы частенько сидели вместе, входил, садился за столик, хотя пить совсем не хотелось, и не мог понять, объяснить себе, ради чего я там торчу. Теперь-то я знаю. Я ждал тебя, надеялся -- вдруг придешь. Я ведь не случайно проходил мимо твоего дома.
-- Послушай, Пол! -- умоляюще заговорила она.-- Все это было так давно, все это было так хорошо -- просто чудесно; но все кончилось...
-- Я был не прав,-- признался Пол.-- Тебе не нравится, что я говорю? Я был не прав. Ты знаешь, я так и не женился в конечном счете.
-- Знаю. Только прошу тебя -- заткнись!
-- Когда я иду по Пятой авеню, прохожу первого января мимо собора Святого Патрика,-- всегда слегка поднимаю голову, посмотреть, нет ли тебя где-нибудь поблизости. Потому что встретил тебя там в тот день, когда тебе удалили зуб и было так холодно. Мы шли рядышком, слезы струились из твоих опухших красных глаз, и это был тот единственный раз, когда я тебя встретил в самом деле случайно...
Хэрриет улыбнулась.
-- Какие все же приятные воспоминания.
-- Два года,-- продолжал Пол,-- прошло два года. За это время у меня было множество девушек.-- Он пожал плечами.-- Но все они лишь наводили на меня скуку и я тоже заставлял их скучать. Я смотрел на каждую проходившую мимо женщину, чтобы убедиться -- не ты ли? Все девушки, с которыми я гулял, громко протестовали, поносили меня почем зря за это. А я бродил повсюду, ходил следом за девушками с черными волосами,-- может, встречу тебя; упрямо шел за женщинами в меховых полушубках, как у тебя,-- может, встречу тебя; не спуская глаз, шагал за девушками с такой же прямой, прекрасной походкой, как у тебя,-- может, встречу тебя...
Он помолчал, потом заговорил снова:
-- Два года искал тебя на городских улицах и сейчас впервые в этом признаюсь себе. А эта маленькая испанская закусочная, куда мы пошли в первый раз... Каждый раз, когда я проходил мимо нее, в памяти моей всплывало все, до мельчайших деталей: сколько стаканчиков мы пропустили, какой играл оркестр, о чем разговаривали, как нагло подмигивал тебе этот жирный бармен -- кубинец и как в конце концов, с охватившей нас обоих нежностью, гуляли потом по улицам и наконец пришли ко мне домой...
Теперь оба шли очень быстро. Хэрриет прижимала онемевшие от холода руки к бедрам.
-- Как было поразительно прекрасно, когда соединялись наши тела...
-- Пол, прекрати! -- раздраженно, резко бросила ему Хэрриет.-- Два года! Прошло целых два года... Воспоминания о тех ощущениях должны притупиться...
"Как же я мог совершить такую большую ошибку! -- размышлял на ходу Пол.-- Как мог намеренно так глубоко заблуждаться? И теперь ее не исправишь... Нет никакого средства. И не будет до конца жизни..." Он почти зло посмотрел на Хэрриет: лицо ее сосредоточенно, словно она вообще не слушает его и лишь напряженно думает, как поскорее перейти улицу.
-- Ну а ты, ты помнишь?..
-- Ничего я не помню! -- раздраженно выпалила она; вдруг слезы брызнули у нее из глаз и потекли по искаженному гримасой лицу.-- Ничего не помню, черт побери! Ничегошеньки! -- повторяла она сквозь рыдания.-- И не пойду я ни в какой Ванамейкер! Я возвращаюсь домой! Прощай! -- Подбежала к стоявшему на углу такси, резко рванула на себя дверцу, запрыгнула прямо с тротуара в салон.
Машина промчалась мимо Пола, и он заметил на мгновение Хэрриет: она сидела, выпрямившись, крупные, непрошеные слезы стояли в глазах...
Пол следил за такси, пока оно не свернуло с Пятой авеню. Потом пошел в обратном направлении, размышляя о том, что ему непременно, обязательно нужно переехать из этого района -- достаточно долго в нем прожил.
ИЗБРАННАЯ КЛИЕНТУРА
"Фигаро! Фигаро! Фигаро! -- распевали они, съезжая со склона на велосипедах, переезжая через дрожащие полосы тени и солнечного света, между густыми рядами деревьев с обеих сторон.-- Фигаро!"
"Фигаро! -- пел Мэкс, накреняясь в сторону на повороте.-- Моя милочка где-то за морем, моя милочка где-то за морем-океаном..."
-- Ты, Мэкс, плешивый австрийский жаворонок,-- крикнула Эстер, накреняясь в сторону за Мэксом на повороте.-- Оперение самца желтое, с зелеными штанишками. Нельзя его принимать за настоящего, если на носу нет очков с толстой золотистой оправой в четверть дюйма.
-- Если бы я собирался рожать,-- отозвался Мэкс, немного затормозив,-то никогда бы не ездил на велосипеде по горам штата Нью-Йорк, как ты. Это совсем не полезно для твоего будущего младенца.
-- Напротив, такая езда просто необходима для него,-- возразила Эстер.-- Он будет настоящим, худощавым спортсменом. Мне не нужен толстый ребенок, мне такие не нравятся. Мне нужен ребенок худой, печальный, с большой душой, как у его отца.-- Она поглядела на Сэма, и оба засмеялись.
-- Думаю, это будет прекрасный ребенок,-- выразил свою надежду Сэм.
У подножия холма они увидели четверых молодых людей. Когда велосипедисты приблизились к ним, те растянулись во весь рост на дороге с таким безразличием, что по нему чувствовалось: встреча эта далеко не случайна,-- скорее, преднамеренна. Когда они подъехали еще ближе, все четверо встали; немного нервно пошаркали ногами, поднимая клубы дорожной пыли. В руках у двоих из них были тяжелые обрубленные ветки, которыми они то и дело постукивали по дороге. Казалось, эти ребята слоняются бесцельно, как неприкаянные, по маленьким городкам уже довольно долго. Один из них щелчком раскрыл большой складной карманный нож.
-- Вон там, на дороге, ребята, видно, хотят заработать пару баксов на субботний вечер,-- прошептал Сэм, стараясь ехать как можно медленнее.-- У тебя что-нибудь есть в кармане, Мэкс?
-- Пятнадцать центов... Могу отдать.
-- У меня -- три заколки для волос,-- добавила Эстер.
-- У меня четвертак,-- присовокупил Сэм.-- Вперед, может, проедем!
Но им все равно пришлось остановиться у подножия холма, так как эти четверо снова улеглись, перегородив дорогу, и, не говоря ни слова, снизу разглядывали Сэма, Мэкса и Эстер взглядами деловых людей. Они лежали не двигаясь; на одном старая, точенная молью футболка темно-бордового цвета, с большим номером "36" на спине.
-- В чем дело? -- осведомился Сэм.
Они даже не шелохнулись; по-прежнему молчали.
-- Какие милые ребята,-- мягко произнесла Эстер.-- Очень приятные. Вы случаем не ходите в Принстон, а? -- громко поинтересовалась она.
Те молчали. Мэкс насвистывал тему одной из своих сонат; повел велосипед рядом с собой, пытаясь их обойти. Они его не пустили; наконец поднялись, обыскали старую одежду Сэма и Мэкса, пошарили в карманах старых женских брючек Эстер, в пятнах от кулинарного жира и велосипедной смазки, ощупали карманчики ее потрепанной хлопчатобумажной рубашки.
-- Ничего нет! -- объявил парень в темно-бордовой футболке.-- Могу поспорить -- на всю троицу не будет и доллара.
-- Интеллигент,-- определил Мэкс с улыбкой, глядя на него сквозь линзы очков и медленно потирая лысину.-- Настоящий интеллигент, сразу видно.
-- Не сильно задавайся! -- отвечал парень в футболке.
-- Жиды! -- высказался второй с раскрытым ножом в руках.
-- Парочка жидов из колонии свободной любви чокнутой старухи Спиер.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- Парень в футболке отошел к обочине дороги, освобождая для велосипедистов путь.-- Убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Медленно вертя педалями, проехали между ними: Эстер -- посередине, Мэкс и Сэм -- по бокам.
-- Жидовские ублюдки! -- бросил парень с ножом.-- Вшивые жидовские ублюдки!
Подождав, пока велосипедисты отъедут ярдов на пятнадцать, он бросил вслед им камень. Его примеру последовали приятели: проворно поднимали с дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили скорость.
-- Несчастный Мэкс! -- проговорила Эстер.-- Ведь ты даже не еврей. Нет, ты якшаешься явно не с теми людьми.
-- Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге.-- Мэкс глядел строго впереди себя.-- Может, раздобудем там пару вил и вернемся -- разберемся с этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.
-- Тоже придумал! -- осадил его Сэм.-- Много ты наделаешь со своими вилами.
-- Послушай, Сэм! -- вмешалась в разговор Эстер.-- Для чего тебе все эти неприятности? -- И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.
-- Я уехал из Берлина, из Вьетнама...-- задумчиво вспоминал Мэкс.-Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же ужасно быть евреем!
Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.
-- Привыкаешь,-- откликнулся Сэм.-- Так или иначе.
-- Старуха Спиер,-- объяснил Мэкс,-- каждое лето приглашает к себе пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?
-- Четверо,-- ответил Сэм.
-- Артисты,-- подхватил Мэкс.-- Выходит, жители этого городка их ненавидят и называют жидами. Пятнадцать творчески одаренных людей собираются в одном месте -- рисуют, сочиняют музыку, пишут стихи, играют струнные квартеты,-- поэтому-то их и ненавидят, поэтому и называют это место колонией свободной любви старой леди Спиер. Что же такого плохого артисты, художники и музыканты сделали американцам? За что они их так люто ненавидят? Что дурного им сделали евреи?
Подъехали к развилке и остановились.
-- Езжай-ка лучше домой,-- обратился Сэм к Эстер.-- Не обращай внимания и езжай домой.
Эстер пристально посмотрела на Сэма и Мэкса.
-- Чего, черт подери, ты хочешь добиться?
-- Езжай домой! -- повторил Сэм.
-- О'кей.-- Эстер пожала плечами.-- Ну, ладно, я голодна. Я теперь ем как лошадь.-- Вскочила на велосипед и быстро заработала педалями. Сэм молча глядел, как она ехала по дороге между двумя плотными рядами деревьев. "Там, внутри ее организма,-- мой ребенок,-- думал он.-- Да, в самом деле в наши дни нужно быть большим эгоистом, чтобы иметь детей. Когда-то было все по-другому, но в наше время все перевернуто вверх тормашками".
Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери. Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.
-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.
-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".
"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,-под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура -- сто десять миллионов людей. Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную динамику!"
-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят. Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1. Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов -выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои -не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это! Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель, прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
Мэкс улыбнулся.
-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.
-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу: "Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее видишь.
-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь, Кен Джон?".
-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,-сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.
-- Послушай, почему ты так странно одеваешься? Ты похожа на девушку, выходящую на улицу в понедельник утром в Нортхэмптоне.
-- Просто напялила что оказалось под рукой,-- смутилась Хэрриет.-- И вышла-то на какой-нибудь час.
-- Прежде ты наряжалась так, что превращалась в большую, соблазнительную коробку вкусных конфет.-- Снова взял ее за руку, повел дальше.-- Венские конфеты: каждая деталь точно разработана, повсюду отделки из шелка, атласа... Даже если ты решила дойти до угла улицы, чтобы выпить пинту джина,-- должна выглядеть так вкусненько, чтобы тебя каждый захотел проглотить на десерт. Нехорошо!
-- У девушки бывают разные периоды в одежде, как в творчестве Пикассо,-- возразила она.-- К тому же знай я, что встречу тебя по пути,-конечно, вырядилась бы умопомрачительно, не меньше.
-- Вот это уже другой коленкор! -- похлопал он ее по плечу.
Опять они шагали, и Пол то и дело бросал на нее искоса любопытные взгляды: знакомое, продолговатое лицо, такой знакомый большой рот -- на губах, как всегда, наложено помады чуть больше, чем требуется; маленькие зубы придают лицу, когда она улыбается, типичное выражение маленькой девчонки из воскресной школы.
-- Что-то ты подозрительно худеешь, Пол,-- заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
-- Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты как поживаешь?
-- Я вышла замуж,-- помолчав, сообщила Хэрриет.-- Ты об этом слышал?
-- Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню, "L-бар" был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по "L-бару" на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
-- Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года,-- Пол поддерживал ее под локоть,-- тебя не было дома.
-- Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка, могу и загулять.
-- Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире не было.
Свернули на Девятую улицу.
-- Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в Ботаническом саду.
-- У меня плохая кровь,-- с серьезным видом сказала Хэрриет.-Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
-- Но самое приятное в тебе -- что ты никогда не спишь.
-- У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У одних -- красота, у других -- смазливость; у меня своя -- я никогда не сплю. В этом и кроется причина моей популярности...
Пол широко улыбнулся.
-- Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
-- Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся,-- упрекнул он ее.-Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно приезжала -- такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы накрашены, брови ухожены, на губах помада... Все на своих местах.
-- Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не поддавалась сну.
-- Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена -- час прослушивания его главных шедевров. Бетховен звучал -- по особому разрешению его чести мэра города -- с девяти до десяти утра.-- Пол на мгновение закрыл глаза.-Этот маленький цветочек -- мэр для влюбленных.-- Открыл их и посмотрел на эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке большого окна своей спальни на фоне черного неба... А та ночь, когда она во сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала его колкие, короткие волоски -- накануне вечером он постригся; она провела по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз...
-- Что за восхитительное создание -- мужчина...-- прошептала она; вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
-- Ты что, все смеешься над моим нарядом?
-- Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал: "Что за восхитительное создание -- мужчина..."
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
-- Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
-- Освальд Шпенглер1.-- И добавил: -- Удачно сформулировано.
-- Мне тоже так кажется,-- кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже улыбались. Пол ожидал -- Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но она прошла мимо, даже не заметив его.
-- Посмотри -- ведь это бар Эдди!
-- Угу! -- резко кивнула Хэрриет.
-- Он собирается готовить свои мартини из шерри, когда у него кончится запас французского вермута,-- сообщил Пол.
-- Какой ужас! -- скривилась Хэрриет.
-- Это все, что ты хочешь сказать?
Сколько раз ему приходилось заглядывать в этот бар, когда он разыскивал ее повсюду...
-- Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Хэрриет, кажется, в самом деле искренне озадачил его вопрос, но Пол так до конца никогда и не мог понять, когда она говорит ему правду, а когда лжет, и, нужно признаться, это ему не удалось и за последние два года.
-- Можешь больше ничего не говорить. Я просто могу пригласить тебя туда, и мы что-нибудь там выпьем.
-- Нет, спасибо. Мне и правда нужно как можно скорее сходить в магазин Ванамейкера и вернуться домой. Как-нибудь в другой раз.
-- Ладно,-- кисло откликнулся Пол.
Повернули на Девятой улице и пошли по направлению к Пятой авеню.
-- Я знал, что непременно где-нибудь тебя встречу, обязательно встречу! -- говорил Пол.-- И все думал и гадал -- что же тогда произойдет?
Хэрриет промолчала, с рассеянным видом разглядывая высокие здания на другой стороне улицы.
-- Ты что, больше не собираешься со мной разговаривать? -поинтересовался Пол.
-- И что же произошло?
-- Время от времени,-- начал он,-- я встречаю девушку, с которой когда-то был знаком...
-- В стране их полным-полно, могу тебя заверить.
-- В стране полным-полно чьих-то бывших девушек.
Хэрриет кивнула.
-- Это как-то не приходило мне в голову. Но ты прав.
-- И рассуждаю так: разве не милая, порядочная, воспитанная девушка? Почему же в таком случае меня больше не тянет к ней? Удивительно! А знаешь, моя первая девушка стала полицейским. Прошлым летом она одна справилась с вооруженным гангстером на Кони-Айленде. Мать никогда ее не выпускает из дома в полицейской форме -- ей стыдно перед соседями.
-- Вполне естественно.
-- Другая моя знакомая девушка, изменив имя, танцует сейчас в Русском балете. На днях я пошел в театр посмотреть, как она танцует. У нее ноги как у нашего известного бейсбольного полузащитника Фордхэма. А мне она казалась такой красивой... Я и тебя считал красивой.
-- Мы с тобой были очень хорошей парой,-- молвила Хэрриет,-- одно мешало -- тебе постоянно приходилось бриться. Эта электробритва... никогда ее не забуду...
-- Отказался я от нее...
А вот и его старый дом... Глядя на подъезд, он отчетливо вспоминал, сколько раз они с Хэрриет входили в этот дом и выходили из него в былые дни: моросит дождь; сыплет утренний снежок, и лошадка молочника смирно стоит на побелевшей улице...
Они остановились и стали смотреть на старый, из красного кирпича, с ветхими ставнями дом, уделяя особое внимание окну на четвертом этаже: столько раз они оттуда выглядывали -- узнать, какая на дворе погода... Пол, конечно, не забыл того первого раза, одной зимней ночью, когда они с Хэрриет тихо проскользнули вот через эту дверь.
-- Таким я был вежливым -- просто загляденье,-- тихо произнес он.
Хэрриет улыбнулась, понимая, о чем он.
-- Ты все время ронял ключ на землю и повторял: "Господи! Господи!" -пытаясь нашарить его руками.
-- Я так нервничал... Хотел, чтобы ты точно понимала, какие нас связывают отношения, не питала никаких иллюзий. Просто хорошие друзья, хорошо понимающие друг друга; есть другая девушка, она возвращается из Детройта через шесть недель,-- никаких притязаний ни на меня, ни на тебя...
Пол снова бросил печальный взгляд на окно на четвертом этаже, улыбнулся.
-- Какой я был дурак!
-- До чего милая, тихая улочка...-- Хэрриет тоже не спускала глаз с окна на четвертом этаже; покачала головой, снова взяла Пола за руку.-- Я все же должна добраться до Ванамейкера.
Последовали дальше.
-- Что ты собираешься там купить? -- поинтересовался Пол.
Хэрриет промолчала,-- по-видимому, не знала, что ему ответить.
-- Ничего особенного. Мне нужны вещички для младенца. У меня скоро будет ребенок.
Посторонились, чтобы дать возможность пройти маленькой женщине с четырьмя таксами,-- вся упряжка с лаем опередила их.
-- Смешно, правда,-- у меня ребенок! -- улыбнулась Хэрриет.-- Я целый день лежу и думаю, как все это будет. Кроме того, сплю и пью много пива -теперь ведь нужно кормить двоих. Но мне еще никогда в жизни не было так приятно.
-- Ну,-- угрюмо заметил Пол,-- по крайней мере, из-за твоей беременности мужа не заберут в армию.
-- Может быть. Но он такой яростный патриот -- хоть куда.
-- Очень хорошо. Когда он окажется в Форт Дикс, я буду встречаться с тобой в Вашингтон-сквер, куда ты будешь вывозить на прогулку в колясочке своего бэби. А чтобы отвести любые подозрения, я надену полицейскую форму. Я не такой заядлый патриот, как твой муж.
-- Но тебя все равно загребут, разве не так?
-- Несомненно. Тогда я пришлю тебе свою фотокарточку в форме лейтенанта. Из Болгарии. Меня не покидает странное предчувствие, что меня обязательно направят в Болгарию для защиты какого-то важного стратегического пункта.
-- Ну и как ты это все воспринимаешь? -- Впервые Хэрриет посмотрела на него проникновенно, прямо ему в глаза.-- Может, это дурацкий вопрос. У меня ведь прежде не было возможности спросить тебя об этом. Прежде ты мне всегда рассказывал, что ты о чем думаешь, излагал свое мнение... О Рузвельте, Джеймсе Джойсе, Иисусе Христе... цыганке Розе Ли, Матиссе... о крепких напитках, сексе, архитектуре...
-- Да, в те времена у меня было множество самых разнообразных мнений,-Пол улыбнулся с некоторым сожалением о минувшем.-- Секс и беседа. Основы цивилизованных отношений между полами.-- Повернулся и снова задрал голову, глядя на окно на четвертом этаже.-- Какая приятная была комнатка... Секс и беседа...
-- Пойдем, Пол, пойдем! -- поторапливала его Хэрриет.-- Ванамейкер не будет работать из-за нас двоих всю ночь.
Пол, чувствуя, как похолодало, поднял воротник пальто. Приближались к Пятой авеню.
-- Ты была единственной девушкой в моей жизни, с которой я мог спать в одной постели.
-- Нашел что сказать девушке! -- засмеялась Хэрриет.-- Может, ты считаешь это комплиментом?
Пол пожал плечами.
-- Нет, просто факт, не имеющий больше никакого отношения ни к чему другому. Или, может, все же имеющий? Как ты считаешь, вежливый человек может так разговаривать с замужней женщиной?
-- Конечно нет.
-- О чем ты думаешь, когда смотришь на меня? -- неожиданно спросил он.
-- Особенно ни о чем,-- Хэрриет осторожно подбирала слова.
-- Когда ты мне лжешь, о чем ты думаешь?
-- Особенно ни о чем! -- резко повторила она.
-- Я искал встречи с тобой целых два года,-- признался Пол.
-- Зачем искать -- мое имя есть в телефонном справочнике.-- Она прибавила шагу, кутаясь в пальто.
-- Но я не отдавал себе в этом отчета, пока не увидел тебя.
-- Прошу тебя, Пол, пожалуйста...
-- Шел по улице, подходил к тому бару, где мы частенько сидели вместе, входил, садился за столик, хотя пить совсем не хотелось, и не мог понять, объяснить себе, ради чего я там торчу. Теперь-то я знаю. Я ждал тебя, надеялся -- вдруг придешь. Я ведь не случайно проходил мимо твоего дома.
-- Послушай, Пол! -- умоляюще заговорила она.-- Все это было так давно, все это было так хорошо -- просто чудесно; но все кончилось...
-- Я был не прав,-- признался Пол.-- Тебе не нравится, что я говорю? Я был не прав. Ты знаешь, я так и не женился в конечном счете.
-- Знаю. Только прошу тебя -- заткнись!
-- Когда я иду по Пятой авеню, прохожу первого января мимо собора Святого Патрика,-- всегда слегка поднимаю голову, посмотреть, нет ли тебя где-нибудь поблизости. Потому что встретил тебя там в тот день, когда тебе удалили зуб и было так холодно. Мы шли рядышком, слезы струились из твоих опухших красных глаз, и это был тот единственный раз, когда я тебя встретил в самом деле случайно...
Хэрриет улыбнулась.
-- Какие все же приятные воспоминания.
-- Два года,-- продолжал Пол,-- прошло два года. За это время у меня было множество девушек.-- Он пожал плечами.-- Но все они лишь наводили на меня скуку и я тоже заставлял их скучать. Я смотрел на каждую проходившую мимо женщину, чтобы убедиться -- не ты ли? Все девушки, с которыми я гулял, громко протестовали, поносили меня почем зря за это. А я бродил повсюду, ходил следом за девушками с черными волосами,-- может, встречу тебя; упрямо шел за женщинами в меховых полушубках, как у тебя,-- может, встречу тебя; не спуская глаз, шагал за девушками с такой же прямой, прекрасной походкой, как у тебя,-- может, встречу тебя...
Он помолчал, потом заговорил снова:
-- Два года искал тебя на городских улицах и сейчас впервые в этом признаюсь себе. А эта маленькая испанская закусочная, куда мы пошли в первый раз... Каждый раз, когда я проходил мимо нее, в памяти моей всплывало все, до мельчайших деталей: сколько стаканчиков мы пропустили, какой играл оркестр, о чем разговаривали, как нагло подмигивал тебе этот жирный бармен -- кубинец и как в конце концов, с охватившей нас обоих нежностью, гуляли потом по улицам и наконец пришли ко мне домой...
Теперь оба шли очень быстро. Хэрриет прижимала онемевшие от холода руки к бедрам.
-- Как было поразительно прекрасно, когда соединялись наши тела...
-- Пол, прекрати! -- раздраженно, резко бросила ему Хэрриет.-- Два года! Прошло целых два года... Воспоминания о тех ощущениях должны притупиться...
"Как же я мог совершить такую большую ошибку! -- размышлял на ходу Пол.-- Как мог намеренно так глубоко заблуждаться? И теперь ее не исправишь... Нет никакого средства. И не будет до конца жизни..." Он почти зло посмотрел на Хэрриет: лицо ее сосредоточенно, словно она вообще не слушает его и лишь напряженно думает, как поскорее перейти улицу.
-- Ну а ты, ты помнишь?..
-- Ничего я не помню! -- раздраженно выпалила она; вдруг слезы брызнули у нее из глаз и потекли по искаженному гримасой лицу.-- Ничего не помню, черт побери! Ничегошеньки! -- повторяла она сквозь рыдания.-- И не пойду я ни в какой Ванамейкер! Я возвращаюсь домой! Прощай! -- Подбежала к стоявшему на углу такси, резко рванула на себя дверцу, запрыгнула прямо с тротуара в салон.
Машина промчалась мимо Пола, и он заметил на мгновение Хэрриет: она сидела, выпрямившись, крупные, непрошеные слезы стояли в глазах...
Пол следил за такси, пока оно не свернуло с Пятой авеню. Потом пошел в обратном направлении, размышляя о том, что ему непременно, обязательно нужно переехать из этого района -- достаточно долго в нем прожил.
ИЗБРАННАЯ КЛИЕНТУРА
"Фигаро! Фигаро! Фигаро! -- распевали они, съезжая со склона на велосипедах, переезжая через дрожащие полосы тени и солнечного света, между густыми рядами деревьев с обеих сторон.-- Фигаро!"
"Фигаро! -- пел Мэкс, накреняясь в сторону на повороте.-- Моя милочка где-то за морем, моя милочка где-то за морем-океаном..."
-- Ты, Мэкс, плешивый австрийский жаворонок,-- крикнула Эстер, накреняясь в сторону за Мэксом на повороте.-- Оперение самца желтое, с зелеными штанишками. Нельзя его принимать за настоящего, если на носу нет очков с толстой золотистой оправой в четверть дюйма.
-- Если бы я собирался рожать,-- отозвался Мэкс, немного затормозив,-то никогда бы не ездил на велосипеде по горам штата Нью-Йорк, как ты. Это совсем не полезно для твоего будущего младенца.
-- Напротив, такая езда просто необходима для него,-- возразила Эстер.-- Он будет настоящим, худощавым спортсменом. Мне не нужен толстый ребенок, мне такие не нравятся. Мне нужен ребенок худой, печальный, с большой душой, как у его отца.-- Она поглядела на Сэма, и оба засмеялись.
-- Думаю, это будет прекрасный ребенок,-- выразил свою надежду Сэм.
У подножия холма они увидели четверых молодых людей. Когда велосипедисты приблизились к ним, те растянулись во весь рост на дороге с таким безразличием, что по нему чувствовалось: встреча эта далеко не случайна,-- скорее, преднамеренна. Когда они подъехали еще ближе, все четверо встали; немного нервно пошаркали ногами, поднимая клубы дорожной пыли. В руках у двоих из них были тяжелые обрубленные ветки, которыми они то и дело постукивали по дороге. Казалось, эти ребята слоняются бесцельно, как неприкаянные, по маленьким городкам уже довольно долго. Один из них щелчком раскрыл большой складной карманный нож.
-- Вон там, на дороге, ребята, видно, хотят заработать пару баксов на субботний вечер,-- прошептал Сэм, стараясь ехать как можно медленнее.-- У тебя что-нибудь есть в кармане, Мэкс?
-- Пятнадцать центов... Могу отдать.
-- У меня -- три заколки для волос,-- добавила Эстер.
-- У меня четвертак,-- присовокупил Сэм.-- Вперед, может, проедем!
Но им все равно пришлось остановиться у подножия холма, так как эти четверо снова улеглись, перегородив дорогу, и, не говоря ни слова, снизу разглядывали Сэма, Мэкса и Эстер взглядами деловых людей. Они лежали не двигаясь; на одном старая, точенная молью футболка темно-бордового цвета, с большим номером "36" на спине.
-- В чем дело? -- осведомился Сэм.
Они даже не шелохнулись; по-прежнему молчали.
-- Какие милые ребята,-- мягко произнесла Эстер.-- Очень приятные. Вы случаем не ходите в Принстон, а? -- громко поинтересовалась она.
Те молчали. Мэкс насвистывал тему одной из своих сонат; повел велосипед рядом с собой, пытаясь их обойти. Они его не пустили; наконец поднялись, обыскали старую одежду Сэма и Мэкса, пошарили в карманах старых женских брючек Эстер, в пятнах от кулинарного жира и велосипедной смазки, ощупали карманчики ее потрепанной хлопчатобумажной рубашки.
-- Ничего нет! -- объявил парень в темно-бордовой футболке.-- Могу поспорить -- на всю троицу не будет и доллара.
-- Интеллигент,-- определил Мэкс с улыбкой, глядя на него сквозь линзы очков и медленно потирая лысину.-- Настоящий интеллигент, сразу видно.
-- Не сильно задавайся! -- отвечал парень в футболке.
-- Жиды! -- высказался второй с раскрытым ножом в руках.
-- Парочка жидов из колонии свободной любви чокнутой старухи Спиер.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- Парень в футболке отошел к обочине дороги, освобождая для велосипедистов путь.-- Убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Медленно вертя педалями, проехали между ними: Эстер -- посередине, Мэкс и Сэм -- по бокам.
-- Жидовские ублюдки! -- бросил парень с ножом.-- Вшивые жидовские ублюдки!
Подождав, пока велосипедисты отъедут ярдов на пятнадцать, он бросил вслед им камень. Его примеру последовали приятели: проворно поднимали с дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили скорость.
-- Несчастный Мэкс! -- проговорила Эстер.-- Ведь ты даже не еврей. Нет, ты якшаешься явно не с теми людьми.
-- Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге.-- Мэкс глядел строго впереди себя.-- Может, раздобудем там пару вил и вернемся -- разберемся с этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.
-- Тоже придумал! -- осадил его Сэм.-- Много ты наделаешь со своими вилами.
-- Послушай, Сэм! -- вмешалась в разговор Эстер.-- Для чего тебе все эти неприятности? -- И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.
-- Я уехал из Берлина, из Вьетнама...-- задумчиво вспоминал Мэкс.-Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же ужасно быть евреем!
Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.
-- Привыкаешь,-- откликнулся Сэм.-- Так или иначе.
-- Старуха Спиер,-- объяснил Мэкс,-- каждое лето приглашает к себе пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?
-- Четверо,-- ответил Сэм.
-- Артисты,-- подхватил Мэкс.-- Выходит, жители этого городка их ненавидят и называют жидами. Пятнадцать творчески одаренных людей собираются в одном месте -- рисуют, сочиняют музыку, пишут стихи, играют струнные квартеты,-- поэтому-то их и ненавидят, поэтому и называют это место колонией свободной любви старой леди Спиер. Что же такого плохого артисты, художники и музыканты сделали американцам? За что они их так люто ненавидят? Что дурного им сделали евреи?
Подъехали к развилке и остановились.
-- Езжай-ка лучше домой,-- обратился Сэм к Эстер.-- Не обращай внимания и езжай домой.
Эстер пристально посмотрела на Сэма и Мэкса.
-- Чего, черт подери, ты хочешь добиться?
-- Езжай домой! -- повторил Сэм.
-- О'кей.-- Эстер пожала плечами.-- Ну, ладно, я голодна. Я теперь ем как лошадь.-- Вскочила на велосипед и быстро заработала педалями. Сэм молча глядел, как она ехала по дороге между двумя плотными рядами деревьев. "Там, внутри ее организма,-- мой ребенок,-- думал он.-- Да, в самом деле в наши дни нужно быть большим эгоистом, чтобы иметь детей. Когда-то было все по-другому, но в наше время все перевернуто вверх тормашками".
Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери. Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.
-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.
-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".
"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,-под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура -- сто десять миллионов людей. Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную динамику!"
-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят. Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1. Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов -выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои -не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это! Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель, прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
Мэкс улыбнулся.
-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.
-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу: "Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее видишь.
-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь, Кен Джон?".
-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,-сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.