Постоянно будут надоедать родственники. Семья у Марты бедная, сама она явно не молодеет, и в конечном итоге окажется три семьи -- и опять та же картина: плата за квартиру, приобретение одежды, за услуги врачей, за похороны...
Эндрю встал, открыл дверцу кладовки: в папках на полках пылятся сценарии, которые он написал за последние четыре года. Полки протянулись во всю ширь кладовки -- несколько мостов, переброшенных от одной стены к другой, и каждый из них сооружен из миллиона кирпичиков -- слов. На них ушло четыре года работы.
Теперь вот опять очередной сценарий. Головорезы набрасываются на Дасти. Он слышит, как вопит Бадди в соседней комнате... Сколько лет он, Эндрю, еще вот так протянет?.. Пылесос по-прежнему гудит на полную мощность...
Марта еврейка по национальности. Это означало, что придется прибегать ко лжи, останавливаясь в некоторых отелях,-- если только они вообще там когда-нибудь окажутся, и вам не избежать неизменного чувства гадливости от низости окружающего мира. А стоит наступить тяжелым временам -- и будешь плыть по течению, но неизвестно куда в опасном житейском море.
Он снова уселся за рабочий стол. Еще сто долларов для Испании. Барселона пала; длинные, запыленные колонны ее защитников с боями пробиваются к французской столице, а над их головами постоянно летают вражеские самолеты. Из-за чувства вины, из-за сознания, что не ты сейчас бредешь, поднимая клубы пыли, по испанским каменистым дорогам, не у тебя кровоточат стертые от долгих переходов ноги, не тебе постоянно угрожает смерть,-- приходится отдавать сто долларов, остро чувствуя, что этой крохотной суммы мало, но, сколько бы ты для этой цели ни отдал, все равно недостаточно. Гонорар за три четверти "Приключений Дасти Блейдса" -- в пользу убитых или еще умирающих в Испании.
День за днем окружающий мир водружает новую ношу на твои плечи. Сбрось фунт -- глядь, а уже тащишь на себе целую тонну. "Выходи за меня замуж! -предлагает он.-- Выходи!"
А его герои... Ну и что теперь делать Дасти? Что ему делать такое, чего прежде он еще не делал? Вот уже целый год, по пять вечеров в неделю, Дасти пребывает в руках Флэкера или в плену у кого-то другого, такого же, как он, Флэкер, может, только с другим именем, и каждый раз ему удается бежать. Ну а теперь что ему делать?.. Пылесос грохочет теперь в коридоре, прямо за его дверью.
-- Ма-ам! -- заорал он.-- Прошу тебя, выключи ты эту проклятую машину!
-- Что ты сказа-ал? -- послышалось в ответ.
-- Ничего-о!
Наконец он свел воедино банковские счета. Цифры, как это ни печально, убедительно демонстрируют, что он превысил банковский кредит на четыреста двенадцать долларов, а не на сто одиннадцать, как утверждают в банке. Хочешь не хочешь, а он еще увеличил сумму своей банковской задолженности. Эндрю засунул поручительства и банковскую ведомость в конверт, где хранились квитанции об уплате подоходного налога.
-- Да бросай же ты, Чарли! -- донесся мальчишеский голос с бейсбольной площадки.-- Побыстрей, чего тянешь?
Как хочется пойти поиграть с ними! Эндрю переоделся, нашел в дальнем углу кладовки старые шиповки, старые штаны -- они ему узки. Ничего не поделаешь -- он толстеет. Если на это не обращать внимания, не заниматься физическими упражнениями... а вдруг с ним случится что-нибудь серьезное -так его просто разорвет, как надутый пузырь! А заболеет -- придется лечь в постель, возиться с собой... Да, а может, у Дасти нож лежит в кобуре под мышкой?.. Вот он и соображает: как бы половчее его оттуда выхватить и вонзить в противника?
Квартплата, еда; учительница музыки; продавщицы в модном магазине Сакса, подбирающие наряды его сестре; проворные девушки, красящие скобяные изделия в мастерской отца; зубы у него во рту; врачи -- все это оплачивается словами, которые он придумывает, что родятся в его голове...
Ага, вот: "Послушай, Флэкер, я знаю, что ты замышляешь". Звуковые эффекты: звук выстрела; стоны. "Скорее, скорее, пока поезд не домчался до переезда! Смотри -- он нас догоняет. Скорее! Как ты думаешь, догонит?" Сумеет ли Дасти Блейдс опередить банду отчаявшихся фальшивомонетчиков и убийц и первым добраться до яхты? Сможет ли он, Эндрю, и впредь продолжать в том же духе?.. Годы, неумолимые годы... Ты все толстеешь, под твоими глазами залегли глубокие морщины, ты слишком много пьешь, приходится все больше платить врачам, так как смерть близится и жизнь не остановишь, в ней нет отпусков, и ни в один из прожитых годов ты не мог сказать: "Все, баста! Весь этот год я намерен сидеть сложа руки. Прошу меня нижайше простить!" Дверь в его комнату отворилась. На пороге стояла мать.
-- Марта звонит...
Эндрю зацокал шиповками по полу, держа в руке старую перчатку филдера. Намеренно закрыл поплотнее дверь в столовую, давая понять матери -- разговор строго конфиденциальный.
-- Хэлло! Да.-- Он слушал ее с самым серьезным видом.-- Нет, думаю, что нет. До свидания, Марта, желаю удачи! -- Он стоял, глядя в нерешительности на телефон.
Вошла мать; подняв голову, он спустился по ступенькам к себе на террасу.
-- Эндрю,-- начала она.-- Хочу тебя кое о чем спросить...
-- О чем?
-- Ты не мог бы дать мне взаймы пятьдесят долларов?
-- Боже мой!
-- Они мне нужны позарез! Ты ведь знаешь,-- если б не так, не попросила бы. Деньги нужны Дороти.
-- Для чего?
-- Собралась на очень важную для нее вечеринку; придет масса влиятельных людей, ей могут предложить роль, она уверена.
-- Неужели приглашение на эту вечеринку стоит пятьдесят долларов? -Эндрю в раздражении стукнул шиповкой по верхней ступеньке, и от нее отвалился комок засохшей грязи.
-- Конечно нет, Эндрю, что ты.-- Тон у матери подхалимский -- всегда такой с ним берет, когда выклянчивает деньги.
-- Ей придется купить себе платье -- не может ведь пойти на прием в старом! К тому же там будет один человек, она к нему явно неравнодушна.
-- Так она его не добьется в любом платье -- новом или старом, все равно,-- мрачно предсказал Эндрю.-- Твоя дочь далеко не красотка.
-- Знаю! -- Мать взмахнула обеими руками,-- в эту минуту она казалась такой беспомощной, такой печальной.-- Но все же... пусть попытается, пусть предстанет перед ним в своем лучшем виде. Мне ее так жаль, поверь, Эндрю!
-- Все обращаются только ко мне! -- завопил Эндрю высоким, пронзительным голосом.-- Почему меня не оставляют в покое? Всем нужен только я. Ни минуты покоя! -- Вдруг заплакал и отвернулся от матери, чтоб она не заметила его слабости.
С удивлением глядя на него, покачивая головой, она обняла его за талию.
-- В общем, ладно, хватит. Делай, Эндрю, только то, что хочешь, и ничего, что тебе не по душе!
-- Да, конечно... Да, прости меня. Я дам ей денег. Прости, что сорвался и наорал на тебя.
-- Да не давай, Эндрю, если не хочешь!
Мать сейчас говорила искренне, и он верил ее словам; засмеялся натужно.
-- Хочу, мам, очень хочу! -- Похлопал ее по руке и направился на бейсбольную площадку.
А она так и осталась стоять, озадаченная, на верхней ступеньке.
На поле так хорошо -- светит солнце, задувает легкий ветерок. На час Эндрю позабыл о всех своих бедах; но передвигался он по площадке так медленно... Бросок мяча отзывался болезненным уколом в плече. Игрок на второй базе уважительно назвал его "мистер", чего не сделал бы еще год назад. Тогда Эндрю было двадцать четыре.
ПРОБЕЖКА НА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЯРДОВ
Передача слишком высокая и неточная,-- пришлось сделать тоже высокий прыжок в сторону; мяч глухо ударил его по рукам, и он, увидев несущегося на него хавбека, выставил вперед бедро. Мимо промчался центровой, отчаянно пытаясь ухватить Дарлинга за колени и свалить на землю, но он, на высоком прыжке, ловко, без особых усилий обежал блокирующего игрока и лайнсмена1, которые устроили небольшую свалку неподалеку от линии схваток. Перед ним открывалось свободное пространство -- ярдов десять, не больше; он бежал тяжело дыша, чувствуя, как колотятся по его ногам длинные щитки, слышал топот шиповок -- игроки бросились за ним в погоню; другие беки хотят его опередить, оказаться первыми на боковой линии, у ворот,-- весь эпизод у него как на ладони: игроки устремились к нему на полной скорости, блокируют, отвоевывают себе позицию повыгоднее -- то пространство, которое ему еще предстоит преодолеть; все это он видел ясно, отчетливо, резко -- будто впервые, будто раньше не понимал, что здесь, на поле, вовсе не беспорядочное, бессмысленное смешение азартно бегущих на большой скорости людей; что недаром шлепают по земле шиповки, раздаются крики игроков...
Довольный, улыбался про себя на бегу, крепко удерживая мяч перед собой двумя руками; колени его высоко подпрыгивали, он бежал, крутя бедрами, как девица,-- бежал стремительно, самый активный на этом разбитом поле бек. Первый хавбек ринулся к нему; он подставил ему ногу, потом, в последнее мгновение, получив сильный удар в плечо от нападающего, резко ушел в сторону, но не упал и своего стремительного движения вперед не прервал -надежные шипы вынесли его на твердое покрытие площадки. Теперь перед ним оставался только один, последний защитник. Осторожно, даже вяло двигался он на него, протянув вперед согнутые в локтях руки. Дарлинг посильнее прижал к себе мяч, подобрал его под себя, сделал финишный рывок,-- казалось, он не бежал, а летел по воздуху, усиленно работая ногами, поднимая повыше колени, готовый бросить все свои двести фунтов веса в хорошо рассчитанную атаку, уверенный, что преодолеет последнюю преграду -- этого защитника. Ни о чем больше не думая, чувствуя, как слаженно, словно машина, работают его руки и ноги, он помчался прямо на него, с ходу ударил его руками -- одна рука разбила игроку нос, тут же брызнула струйка крови, заливая ему руку; он видел искаженное злобой лицо, свернутую от удара голову, скривившийся рот... Резко повернулся, прижав к груди обе руки с мячом,-- защитник далеко позади -- и без особого труда направился прямо к линии ворот. За спиной у него все глуше шум от рыхлящих почву шиповок противников -- отстали безнадежно...
Как давно это было... Да, стояла уже осень, земля на площадке твердая, как металл, потому что ночи уже холодные; порывистый, злой ветер безжалостно срывает листья с кленов, окруживших стадион, относит на поле, а девушкам, которые хотели посмотреть игру, приходилось на свитера натягивать еще и спортивные куртки...
Да, пятнадцать лет назад... Дарлинг медленно шел в надвигающихся сумерках по знакомой площадке, но уже весной, в своих аккуратно сшитых ботинках,-- видный тридцатипятилетний мужчина, в элегантном двубортном костюме. За эти пятнадцать лет, с двадцать шестого по сороковой, он стал на десять фунтов тяжелее, но грузности не чувствовалось ни в фигуре, ни в лице.
Тренер тогда улыбался про себя, а его помощники поглядывали друг на друга, весьма довольные, если кто-нибудь из второго состава вдруг выделывал на поле какой-нибудь необычный кунштюк1 -- это, конечно, работало на их репутацию и, соответственно, делало их ежегодное жалованье, две тысячи долларов, чуточку более надежным.
Дарлинг мелкой трусцой побежал назад; глубоко, легко дышал, чувствовал себя превосходно, совсем не устал, тем более что тренировка успешно закончилась и рывок он сделал ярдов на восемьдесят, никак не меньше. Пот градом катил с лица, пропитал рубашку из джерси, но ему это нравилось -влага смазывала кожу, словно вазелин. В углу площадки несколько игроков наносили удары по мячу с рук,-- удивительно приятно слушать эти глухие удары в вечернем воздухе...
Новички демонстрировали свои успехи на втором поле; до него доносились резкий голос защитника, шлепанье одиннадцати пар шиповок, крики тренеров: "Давай, давай, толкай как следует!" -- смех игроков; счастливый от всего этого, он мелкой трусцой бежал к центру поля, прислушиваясь к аплодисментам и восторженным крикам студентов на боковых линиях и отлично зная: после такой пробежки тренер непременно поставит его в стартовый состав на игру в субботу с Иллинойсом.
"Пятнадцать лет..." -- думал Дарлинг, вспоминая: душевые после тренировки; струи горячей воды так приятно обжигают кожу, смывая густую мыльную пену; молодые, задорные голоса напевают любимые песни; взмахи полотенец в загорелых руках; снующие туда-сюда менеджеры; резкий запах мази "зимолюбки" -- менеджер считал своим долгом обязательно похлопать его по спине, когда он одевался; а их капитан Пакард, который очень серьезно относился к своей должности, обычно долго тряс ему руку, повторяя: "Дарлинг, через пару лет ты далеко пойдешь!"
Помощник менеджера колдовал над ним, смачивал порез на ноге спиртом и йодом, и усилия этого маленького игрока из второго состава вдруг заставляли его осознать, какое у него сильное, крепко сбитое тело, не знающее усталости. Полоска пластыря приложена к ранке -- какой резкий контраст между белоснежной ленточкой и покрасневшей от горячей воды кожей тела...
Одевался он не торопясь, ощущая мягкость джерси, нежную теплоту шерстяных носков, брюк из тонкой фланели -- все это он воспринимал как вознаграждение за полученные на поле удары в плечи, в прикрытые щитками бедра и колени. После всей этой беготни, обильного пота, ругани на поле он выпивал три стакана холодной воды, чувствуя, как жидкость приятно холодит нутро, устраняя сухость в горле и в желудке.
Пятнадцать лет... Солнце зашло, и небо над стадионом стало зеленоватым. Глядя на этот стадион, удобно расположенный под густой кроной деревьев, он улыбался внутренне: в субботу при появлении команд на поле семьдесят тысяч глоток начнут реветь в унисон, и эти бурные приветствия будут относиться и к нему лично.
С удовольствием прислушиваясь к хрусту гравия под подошвами в этот сумеречный вечерок, с не меньшим удовольствием втягивая посеревший воздух, чувствуя, как нежно облекает его тело одежда, он медленно шел, а легкий ветер ворошил его еще влажные волосы, холодил затылок.
Луиза ждала его в машине, на обочине дороги. Верх опущен, и вновь, как и каждый раз, когда он ее видел, он задумался над тем, как она все же красива -- яркая блондинка, с большими проницательными глазами и ярко накрашенными губами, которые улыбались ему навстречу. Она отворила ему дверцу.
-- Ну, ты себя сегодня показал?
-- В полной мере!
Он влез в машину, с удовольствием опустился на роскошное кожаное сиденье и вытянул поудобнее ноги. Вспомнив о проделанных им сегодня восьмидесяти ярдах, подтвердил:
-- Да, был весьма хорош.
Поглядев на него довольно серьезно несколько мгновений, Луиза, словно маленькая девочка, тут же забралась на сиденье рядом с ним и, стоя на коленях, обняла его двумя руками. От неожиданности он шлепнулся затылком о мягкую спинку сиденья. Она отстранилась от него, но он удерживал ее рядом, так что их головы чуть не соприкасались. Осторожно подняв руку, он нежно погладил ее тыльной стороной по щеке, на которой отражался луч неяркого света от уличного фонаря -- до него каких-нибудь сто футов.
Луиза отвезла его на озеро, и они долго, молча сидели на берегу, любуясь поднимающейся из-за гряды гор луной. Наконец он мягко привлек ее к себе, нежно поцеловал. Впервые понял: вот сейчас может делать с ней все что хочет...
-- Сегодня,-- сказал он,-- я позвоню тебе в семь тридцать. Ты сможешь выйти?
Она смотрела на него, улыбаясь, но в глазах у нее стояли слезы.
-- Хорошо, я выйду. Ну а ты? Тренер твой не устроит дикий шум?
Дарлинг широко улыбнулся.
-- Я держу своего тренера в ежовых рукавицах. Так подождешь до семи тридцати?
Луиза улыбнулась ему в ответ.
-- Нет, ни за что!
Они снова поцеловались и поехали в город обедать; по дороге он что-то напевал...
Кристиан Дарлинг, тридцатипятилетний мужчина, сидел на свежей весенней травке -- не такой, конечно, зеленой, какая будет на площадке,-- задумчиво глядя в сгущающихся сумерках на стадион -- эту покинутую всеми громадину.
Впервые он выступил в первом составе в ту памятную субботу и с тех пор неизменно выступал в нем каждую субботу в течение двух лет. Но все это не вызывало у него большого удовлетворения,-- все могло быть иначе. Он никогда не выходил из строя, бегал на тридцать пять ярдов, причем в уже заранее выигранной игре. И вдруг этот пацан из третьего состава, по имени Дитрих,-чернокожий немец из штата Висконсин. Носился по полю, как лось, разрывая все оборонительные линии противника, суббота за субботой; пахал, как мог, никогда не получал травм; никогда не менялось выражение его равнодушного лица; он зарабатывал столько очков, сколько вся команда, вместе взятая; делал все чисто по-американски и приземлял мяч по три раза из каждых четырех. Только его имя и мелькало в газетных заголовках...
Дарлинг, хороший блокирующий игрок, по субботам оттачивал свое мастерство на громадных шведах и поляках, тоже хороших блокировщиках, отлично играющих и в передней линии (Мичиган, Иллинойс, Пурдю), устраивал на поле основательные свалки, крутил направо и налево головой, избегая столкновения с громадными мозолистыми ручищами -- они хватали все на пути железными щипцами,-- проделывал дыры в оборонительных линиях противника, а за ним туда врывался Дитрих, неудержимый, как паровоз.
Все складывалось не так уж плохо. Все его любили, он отлично выполнял свою работу, всегда был одним из лучших в колледже, и студенты считали для себя большой честью во время совместных прогулок представить ему своих девушек. Луиза тоже его любила и всегда старательно посещала все его игры, даже во время дождя, когда поле превращалось в озеро липкой грязи,-- правда, об этом знала только ее мать. Ей нравилось катать его на машине с открытым верхом -- всем показывать, что она девушка Кристиана Дарлинга и очень этим гордится. Она покупала ему сумасшедшие подарки, поскольку ее отец был богат: наручные часы, курительные трубки, установку для увлажнения воздуха, холодильник, чтобы хранить в нем пиво в комнате, шторы, бумажники, словарь за полсотни долларов...
-- Ты наверняка разоришь своего старика! -- возмущался Дарлинг, когда она вдруг появлялась в его комнате с семью большими пакетами в руках, которые тут же, тяжело вздохнув, бросала на диван.
-- Поцелуй-ка меня лучше! -- отвечала она бесцеремонно.-- И заткнись, прошу тебя!
-- Неужели ты хочешь пустить по миру своего старика?
-- Мне наплевать! Просто я хочу покупать тебе подарки!
-- Для чего?
-- Мне это приятно. Поцелуй меня! Не знаю, почему я это делаю. А тебе никогда не приходило в голову, что ты -- человек знаменитый?
-- Приходило,-- отвечал с серьезным видом Дарлинг.
-- Вчера, когда я ждала тебя в библиотеке, слышала, как проходившие мимо меня девушки говорили, заметив тебя:
-- Вот идет Кристиан Дарлинг. Очень важная персона!
-- Ты просто маленькая лгунья!
-- Нет, я влюблена в очень важную персону.
-- Ну скажи на милость, почему тебе приспичило покупать мне словарь за пятьдесят долларов?
-- Я хотела, чтобы у тебя было наглядное свидетельство уважения, которое я к тебе питаю, только и всего...
Все это, увы, было пятнадцать лет назад. Они поженились, закончив колледж. Бывали у него и другие женщины -- тайные, мимолетные связи, так, любопытства ради да чтобы пощекотать его мужское тщеславие; сами бросались на него, льстили ему почем зря. Маленькая мамочка в летнем лагере для мальчишек; старая его знакомая, нежданно-негаданно из обычной девушки превратившаяся в смазливую соблазнительницу; подружка Луизы, долго не дававшая ему прохода, целых полгода -- подумать только! Луиза поехала на похороны своей матери и провела в родном городке две недели; так кокетка, несомненно, обратила печальное обстоятельство себе на пользу. Может, об этой любовной связи Луиза знала, но молчала, не подавала вида,-- любила его без памяти, уставляла его комнаты дорогими подарками, с какой-то чисто религиозной страстностью посещала все его субботние игры, когда он устраивал кучу-малу с громадными шведами и поляками на линии ворот. Конечно, рассчитывала выйти за него замуж, мечтала жить вместе с ним в Нью-Йорке, посещать ночные клубы, ходить в театры, ужинать в дорогих, роскошных ресторанах и всегда гордилась тем, что он у нее есть -- такой высокий, белозубый, крупного телосложения, с широкой улыбкой, но ходит удивительно легко, без всякой натуги, с грациозностью легкоатлета. Когда он надевал свои вечерние элегантные костюмы, все женщины в театральных фойе, в дорогих нарядах, пожирали его глазами, а Луиза то и дело с обожанием на него поглядывала.
Ее отец, производитель чернил и типографских красок, открыл для Дарлинга офис в Нью-Йорке,-- он получил там должность менеджера и в придачу стал вести дела по трем сотням счетов. Жили они в Бикмэн-плейс, из их квартиры открывался чудесный вид на реку,-- жили на пятнадцать тысяч долларов в год, тогда были другие времена, и все покупали, что попадалось под руку, включая и чернила.
Непременно ходили на все представления, шоу, смотрели звуковые фильмы -- тратили не скупясь свои пятнадцать тысяч долларов в год; по вечерам Луиза посещала художественные галереи, а по утрам -- утренние, более серьезные пьесы -- одна, так как у Дарлинга не хватало терпения досмотреть их до конца. Дарлинг спал с одной танцовщицей, которая выступала в хоре "Розалии", и еще с женой одного богатого человека, владельца трех медных рудников. Играл в регби три раза в неделю и оставался таким же крепким, как всегда, широкоплечим -- настоящая груда мускулов; когда они оказывались вдвоем в одной комнате, она исподтишка постоянно наблюдала за ним, скупо улыбаясь ему, а потом обычно подходила к нему посередине набитой людьми комнаты и откровенно говорила чуть слышно, с самым серьезным выражением лица:
-- Ты самый красивый мужчина, которого я только видела в своей жизни. Не хочешь ли выпить?
Двадцать девятый год наступил и для Дарлинга, и для его жены, и для его тестя -- производителя чернил и типографских красок, в общем, как и для всех американцев. Тесть его упорно боролся, пытаясь сохранить свой бизнес, но в конце концов не выдержал и в 1933 году пустил себе пулю в лоб. Когда Дарлинг приехал в Чикаго, чтобы проверить документацию фирмы, то очень быстро выяснил, что у него остались одни долги да четыре галлона невостребованных чернил.
-- Кристиан, прошу тебя, ответь мне,-- Луиза сидела в их уютной квартире в Бикмэн-плейс с чудесным видом на реку, увешанной картинами Дюфи1, Брака2 и Пикассо,-- почему ты начинаешь пить в два часа дня?
-- А что мне еще остается делать? -- Дарлинг поставил на стол стакан, четвертый по счету.-- Пожалуйста, передай мне виски.
Луиза сама наполнила очередной стакан.
-- Может, пойдем на реку, погуляем вместе, а? Побродим по набережной.
-- Ни на какую реку я не пойду! -- резко отказался Дарлинг, подозрительно долго косясь на полотна Дюфи, Брака и Пикассо.
-- Ну на Пятую авеню.
-- Тоже не хочу.
-- Может,-- она старалась быть с ним помягче,-- сходишь со мной в какую-нибудь художественную галерею?
-- Не нужны мне никакие твои художественные галереи! Хочу сидеть вот здесь и пить шотландское виски,-- мрачно проворчал он.-- А кто повесил на стену вот эти треклятые картины?
-- Я, кто же еще!
-- Противно смотреть!
-- Так я их сниму.
-- Ладно, пусть висят. У меня будет днем хоть какое-то занятие -глядеть на них и думать, как они мне противны! -- Дарлинг сделал большой глоток.-- Неужели в наши дни так скверно рисуют?
-- Да, Кристиан. Прошу тебя, не пей больше!
-- Ну а тебе нравится вот такая живопись?
-- Да, дорогой, нравится.
-- Ты что это -- серьезно?
-- Вполне...
Дарлинг снова принялся пристально изучать картины.
-- Маленькая Луиза Такер, красотка со Среднего Запада! Мне нравятся картины, где изображены лошади. Не понимаю, почему тебе нравятся вот эти?
-- Очень просто: все последние годы я регулярно посещала художественные галереи. Многие посетила...
-- И вот этим ты занимаешься весь день?
-- Да, вот этим я занимаюсь днем.
-- Ну а я днем только пью.
Луиза нежно поцеловала его в лоб, а он все искоса глядел на картины на стенах, крепко держа стакан виски.
Надев пальто, она, не говоря больше ни слова, вышла. А вечером, когда вернулась, сообщила радостную новость: получила работу в журнале модной одежды.
Переехали в Даунтаун, и теперь Луиза каждое утро ходила на работу, а Дарлинг оставался дома и пил. Луизе приходилось оплачивать его счета за выпивку. Не раз она ему намекала, что намерена бросить работу, как только он, Дарлинг, найдет что-нибудь поприличнее для себя, хотя в журнале ей поручали все более ответственные задания: она брала интервью у знаменитых актеров, подбирала художников для создания иллюстраций и обложек, советовала актрисам, как позировать перед фотокамерой, встречалась с нужными людьми и выпивала вместе с ними в барах. У нее появилась куча новых знакомых, которых она, как честная и верная жена, непременно представляла Дарлингу.
-- Что-то не нравится мне твоя шляпка...-- кисло пробормотал Дарлинг однажды вечером, когда она вернулась с работы и, как всегда, нежно его поцеловала,-- от нее разило выпитым мартини.
-- Что же тебе в ней не нравится? -- Она поглаживала его по волосам.-Все говорят -- просто шикарная.
-- Слишком шикарная. Тебе не идет. Она для богатой, заумной женщины, лет этак тридцати пяти, у которой полно поклонников.
-- Ну что ж,-- засмеялась она,-- я как раз и стараюсь быть богатой тридцатипятилетней заумной женщиной с кучей поклонников.
Он уставился на нее трезвым взглядом.
-- Ну зачем такая мрачность, бэби! Под этой шляпкой скрывается все та же твоя маленькая простушка женушка. Разве ты не видишь, домосед номер один?
Эндрю встал, открыл дверцу кладовки: в папках на полках пылятся сценарии, которые он написал за последние четыре года. Полки протянулись во всю ширь кладовки -- несколько мостов, переброшенных от одной стены к другой, и каждый из них сооружен из миллиона кирпичиков -- слов. На них ушло четыре года работы.
Теперь вот опять очередной сценарий. Головорезы набрасываются на Дасти. Он слышит, как вопит Бадди в соседней комнате... Сколько лет он, Эндрю, еще вот так протянет?.. Пылесос по-прежнему гудит на полную мощность...
Марта еврейка по национальности. Это означало, что придется прибегать ко лжи, останавливаясь в некоторых отелях,-- если только они вообще там когда-нибудь окажутся, и вам не избежать неизменного чувства гадливости от низости окружающего мира. А стоит наступить тяжелым временам -- и будешь плыть по течению, но неизвестно куда в опасном житейском море.
Он снова уселся за рабочий стол. Еще сто долларов для Испании. Барселона пала; длинные, запыленные колонны ее защитников с боями пробиваются к французской столице, а над их головами постоянно летают вражеские самолеты. Из-за чувства вины, из-за сознания, что не ты сейчас бредешь, поднимая клубы пыли, по испанским каменистым дорогам, не у тебя кровоточат стертые от долгих переходов ноги, не тебе постоянно угрожает смерть,-- приходится отдавать сто долларов, остро чувствуя, что этой крохотной суммы мало, но, сколько бы ты для этой цели ни отдал, все равно недостаточно. Гонорар за три четверти "Приключений Дасти Блейдса" -- в пользу убитых или еще умирающих в Испании.
День за днем окружающий мир водружает новую ношу на твои плечи. Сбрось фунт -- глядь, а уже тащишь на себе целую тонну. "Выходи за меня замуж! -предлагает он.-- Выходи!"
А его герои... Ну и что теперь делать Дасти? Что ему делать такое, чего прежде он еще не делал? Вот уже целый год, по пять вечеров в неделю, Дасти пребывает в руках Флэкера или в плену у кого-то другого, такого же, как он, Флэкер, может, только с другим именем, и каждый раз ему удается бежать. Ну а теперь что ему делать?.. Пылесос грохочет теперь в коридоре, прямо за его дверью.
-- Ма-ам! -- заорал он.-- Прошу тебя, выключи ты эту проклятую машину!
-- Что ты сказа-ал? -- послышалось в ответ.
-- Ничего-о!
Наконец он свел воедино банковские счета. Цифры, как это ни печально, убедительно демонстрируют, что он превысил банковский кредит на четыреста двенадцать долларов, а не на сто одиннадцать, как утверждают в банке. Хочешь не хочешь, а он еще увеличил сумму своей банковской задолженности. Эндрю засунул поручительства и банковскую ведомость в конверт, где хранились квитанции об уплате подоходного налога.
-- Да бросай же ты, Чарли! -- донесся мальчишеский голос с бейсбольной площадки.-- Побыстрей, чего тянешь?
Как хочется пойти поиграть с ними! Эндрю переоделся, нашел в дальнем углу кладовки старые шиповки, старые штаны -- они ему узки. Ничего не поделаешь -- он толстеет. Если на это не обращать внимания, не заниматься физическими упражнениями... а вдруг с ним случится что-нибудь серьезное -так его просто разорвет, как надутый пузырь! А заболеет -- придется лечь в постель, возиться с собой... Да, а может, у Дасти нож лежит в кобуре под мышкой?.. Вот он и соображает: как бы половчее его оттуда выхватить и вонзить в противника?
Квартплата, еда; учительница музыки; продавщицы в модном магазине Сакса, подбирающие наряды его сестре; проворные девушки, красящие скобяные изделия в мастерской отца; зубы у него во рту; врачи -- все это оплачивается словами, которые он придумывает, что родятся в его голове...
Ага, вот: "Послушай, Флэкер, я знаю, что ты замышляешь". Звуковые эффекты: звук выстрела; стоны. "Скорее, скорее, пока поезд не домчался до переезда! Смотри -- он нас догоняет. Скорее! Как ты думаешь, догонит?" Сумеет ли Дасти Блейдс опередить банду отчаявшихся фальшивомонетчиков и убийц и первым добраться до яхты? Сможет ли он, Эндрю, и впредь продолжать в том же духе?.. Годы, неумолимые годы... Ты все толстеешь, под твоими глазами залегли глубокие морщины, ты слишком много пьешь, приходится все больше платить врачам, так как смерть близится и жизнь не остановишь, в ней нет отпусков, и ни в один из прожитых годов ты не мог сказать: "Все, баста! Весь этот год я намерен сидеть сложа руки. Прошу меня нижайше простить!" Дверь в его комнату отворилась. На пороге стояла мать.
-- Марта звонит...
Эндрю зацокал шиповками по полу, держа в руке старую перчатку филдера. Намеренно закрыл поплотнее дверь в столовую, давая понять матери -- разговор строго конфиденциальный.
-- Хэлло! Да.-- Он слушал ее с самым серьезным видом.-- Нет, думаю, что нет. До свидания, Марта, желаю удачи! -- Он стоял, глядя в нерешительности на телефон.
Вошла мать; подняв голову, он спустился по ступенькам к себе на террасу.
-- Эндрю,-- начала она.-- Хочу тебя кое о чем спросить...
-- О чем?
-- Ты не мог бы дать мне взаймы пятьдесят долларов?
-- Боже мой!
-- Они мне нужны позарез! Ты ведь знаешь,-- если б не так, не попросила бы. Деньги нужны Дороти.
-- Для чего?
-- Собралась на очень важную для нее вечеринку; придет масса влиятельных людей, ей могут предложить роль, она уверена.
-- Неужели приглашение на эту вечеринку стоит пятьдесят долларов? -Эндрю в раздражении стукнул шиповкой по верхней ступеньке, и от нее отвалился комок засохшей грязи.
-- Конечно нет, Эндрю, что ты.-- Тон у матери подхалимский -- всегда такой с ним берет, когда выклянчивает деньги.
-- Ей придется купить себе платье -- не может ведь пойти на прием в старом! К тому же там будет один человек, она к нему явно неравнодушна.
-- Так она его не добьется в любом платье -- новом или старом, все равно,-- мрачно предсказал Эндрю.-- Твоя дочь далеко не красотка.
-- Знаю! -- Мать взмахнула обеими руками,-- в эту минуту она казалась такой беспомощной, такой печальной.-- Но все же... пусть попытается, пусть предстанет перед ним в своем лучшем виде. Мне ее так жаль, поверь, Эндрю!
-- Все обращаются только ко мне! -- завопил Эндрю высоким, пронзительным голосом.-- Почему меня не оставляют в покое? Всем нужен только я. Ни минуты покоя! -- Вдруг заплакал и отвернулся от матери, чтоб она не заметила его слабости.
С удивлением глядя на него, покачивая головой, она обняла его за талию.
-- В общем, ладно, хватит. Делай, Эндрю, только то, что хочешь, и ничего, что тебе не по душе!
-- Да, конечно... Да, прости меня. Я дам ей денег. Прости, что сорвался и наорал на тебя.
-- Да не давай, Эндрю, если не хочешь!
Мать сейчас говорила искренне, и он верил ее словам; засмеялся натужно.
-- Хочу, мам, очень хочу! -- Похлопал ее по руке и направился на бейсбольную площадку.
А она так и осталась стоять, озадаченная, на верхней ступеньке.
На поле так хорошо -- светит солнце, задувает легкий ветерок. На час Эндрю позабыл о всех своих бедах; но передвигался он по площадке так медленно... Бросок мяча отзывался болезненным уколом в плече. Игрок на второй базе уважительно назвал его "мистер", чего не сделал бы еще год назад. Тогда Эндрю было двадцать четыре.
ПРОБЕЖКА НА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЯРДОВ
Передача слишком высокая и неточная,-- пришлось сделать тоже высокий прыжок в сторону; мяч глухо ударил его по рукам, и он, увидев несущегося на него хавбека, выставил вперед бедро. Мимо промчался центровой, отчаянно пытаясь ухватить Дарлинга за колени и свалить на землю, но он, на высоком прыжке, ловко, без особых усилий обежал блокирующего игрока и лайнсмена1, которые устроили небольшую свалку неподалеку от линии схваток. Перед ним открывалось свободное пространство -- ярдов десять, не больше; он бежал тяжело дыша, чувствуя, как колотятся по его ногам длинные щитки, слышал топот шиповок -- игроки бросились за ним в погоню; другие беки хотят его опередить, оказаться первыми на боковой линии, у ворот,-- весь эпизод у него как на ладони: игроки устремились к нему на полной скорости, блокируют, отвоевывают себе позицию повыгоднее -- то пространство, которое ему еще предстоит преодолеть; все это он видел ясно, отчетливо, резко -- будто впервые, будто раньше не понимал, что здесь, на поле, вовсе не беспорядочное, бессмысленное смешение азартно бегущих на большой скорости людей; что недаром шлепают по земле шиповки, раздаются крики игроков...
Довольный, улыбался про себя на бегу, крепко удерживая мяч перед собой двумя руками; колени его высоко подпрыгивали, он бежал, крутя бедрами, как девица,-- бежал стремительно, самый активный на этом разбитом поле бек. Первый хавбек ринулся к нему; он подставил ему ногу, потом, в последнее мгновение, получив сильный удар в плечо от нападающего, резко ушел в сторону, но не упал и своего стремительного движения вперед не прервал -надежные шипы вынесли его на твердое покрытие площадки. Теперь перед ним оставался только один, последний защитник. Осторожно, даже вяло двигался он на него, протянув вперед согнутые в локтях руки. Дарлинг посильнее прижал к себе мяч, подобрал его под себя, сделал финишный рывок,-- казалось, он не бежал, а летел по воздуху, усиленно работая ногами, поднимая повыше колени, готовый бросить все свои двести фунтов веса в хорошо рассчитанную атаку, уверенный, что преодолеет последнюю преграду -- этого защитника. Ни о чем больше не думая, чувствуя, как слаженно, словно машина, работают его руки и ноги, он помчался прямо на него, с ходу ударил его руками -- одна рука разбила игроку нос, тут же брызнула струйка крови, заливая ему руку; он видел искаженное злобой лицо, свернутую от удара голову, скривившийся рот... Резко повернулся, прижав к груди обе руки с мячом,-- защитник далеко позади -- и без особого труда направился прямо к линии ворот. За спиной у него все глуше шум от рыхлящих почву шиповок противников -- отстали безнадежно...
Как давно это было... Да, стояла уже осень, земля на площадке твердая, как металл, потому что ночи уже холодные; порывистый, злой ветер безжалостно срывает листья с кленов, окруживших стадион, относит на поле, а девушкам, которые хотели посмотреть игру, приходилось на свитера натягивать еще и спортивные куртки...
Да, пятнадцать лет назад... Дарлинг медленно шел в надвигающихся сумерках по знакомой площадке, но уже весной, в своих аккуратно сшитых ботинках,-- видный тридцатипятилетний мужчина, в элегантном двубортном костюме. За эти пятнадцать лет, с двадцать шестого по сороковой, он стал на десять фунтов тяжелее, но грузности не чувствовалось ни в фигуре, ни в лице.
Тренер тогда улыбался про себя, а его помощники поглядывали друг на друга, весьма довольные, если кто-нибудь из второго состава вдруг выделывал на поле какой-нибудь необычный кунштюк1 -- это, конечно, работало на их репутацию и, соответственно, делало их ежегодное жалованье, две тысячи долларов, чуточку более надежным.
Дарлинг мелкой трусцой побежал назад; глубоко, легко дышал, чувствовал себя превосходно, совсем не устал, тем более что тренировка успешно закончилась и рывок он сделал ярдов на восемьдесят, никак не меньше. Пот градом катил с лица, пропитал рубашку из джерси, но ему это нравилось -влага смазывала кожу, словно вазелин. В углу площадки несколько игроков наносили удары по мячу с рук,-- удивительно приятно слушать эти глухие удары в вечернем воздухе...
Новички демонстрировали свои успехи на втором поле; до него доносились резкий голос защитника, шлепанье одиннадцати пар шиповок, крики тренеров: "Давай, давай, толкай как следует!" -- смех игроков; счастливый от всего этого, он мелкой трусцой бежал к центру поля, прислушиваясь к аплодисментам и восторженным крикам студентов на боковых линиях и отлично зная: после такой пробежки тренер непременно поставит его в стартовый состав на игру в субботу с Иллинойсом.
"Пятнадцать лет..." -- думал Дарлинг, вспоминая: душевые после тренировки; струи горячей воды так приятно обжигают кожу, смывая густую мыльную пену; молодые, задорные голоса напевают любимые песни; взмахи полотенец в загорелых руках; снующие туда-сюда менеджеры; резкий запах мази "зимолюбки" -- менеджер считал своим долгом обязательно похлопать его по спине, когда он одевался; а их капитан Пакард, который очень серьезно относился к своей должности, обычно долго тряс ему руку, повторяя: "Дарлинг, через пару лет ты далеко пойдешь!"
Помощник менеджера колдовал над ним, смачивал порез на ноге спиртом и йодом, и усилия этого маленького игрока из второго состава вдруг заставляли его осознать, какое у него сильное, крепко сбитое тело, не знающее усталости. Полоска пластыря приложена к ранке -- какой резкий контраст между белоснежной ленточкой и покрасневшей от горячей воды кожей тела...
Одевался он не торопясь, ощущая мягкость джерси, нежную теплоту шерстяных носков, брюк из тонкой фланели -- все это он воспринимал как вознаграждение за полученные на поле удары в плечи, в прикрытые щитками бедра и колени. После всей этой беготни, обильного пота, ругани на поле он выпивал три стакана холодной воды, чувствуя, как жидкость приятно холодит нутро, устраняя сухость в горле и в желудке.
Пятнадцать лет... Солнце зашло, и небо над стадионом стало зеленоватым. Глядя на этот стадион, удобно расположенный под густой кроной деревьев, он улыбался внутренне: в субботу при появлении команд на поле семьдесят тысяч глоток начнут реветь в унисон, и эти бурные приветствия будут относиться и к нему лично.
С удовольствием прислушиваясь к хрусту гравия под подошвами в этот сумеречный вечерок, с не меньшим удовольствием втягивая посеревший воздух, чувствуя, как нежно облекает его тело одежда, он медленно шел, а легкий ветер ворошил его еще влажные волосы, холодил затылок.
Луиза ждала его в машине, на обочине дороги. Верх опущен, и вновь, как и каждый раз, когда он ее видел, он задумался над тем, как она все же красива -- яркая блондинка, с большими проницательными глазами и ярко накрашенными губами, которые улыбались ему навстречу. Она отворила ему дверцу.
-- Ну, ты себя сегодня показал?
-- В полной мере!
Он влез в машину, с удовольствием опустился на роскошное кожаное сиденье и вытянул поудобнее ноги. Вспомнив о проделанных им сегодня восьмидесяти ярдах, подтвердил:
-- Да, был весьма хорош.
Поглядев на него довольно серьезно несколько мгновений, Луиза, словно маленькая девочка, тут же забралась на сиденье рядом с ним и, стоя на коленях, обняла его двумя руками. От неожиданности он шлепнулся затылком о мягкую спинку сиденья. Она отстранилась от него, но он удерживал ее рядом, так что их головы чуть не соприкасались. Осторожно подняв руку, он нежно погладил ее тыльной стороной по щеке, на которой отражался луч неяркого света от уличного фонаря -- до него каких-нибудь сто футов.
Луиза отвезла его на озеро, и они долго, молча сидели на берегу, любуясь поднимающейся из-за гряды гор луной. Наконец он мягко привлек ее к себе, нежно поцеловал. Впервые понял: вот сейчас может делать с ней все что хочет...
-- Сегодня,-- сказал он,-- я позвоню тебе в семь тридцать. Ты сможешь выйти?
Она смотрела на него, улыбаясь, но в глазах у нее стояли слезы.
-- Хорошо, я выйду. Ну а ты? Тренер твой не устроит дикий шум?
Дарлинг широко улыбнулся.
-- Я держу своего тренера в ежовых рукавицах. Так подождешь до семи тридцати?
Луиза улыбнулась ему в ответ.
-- Нет, ни за что!
Они снова поцеловались и поехали в город обедать; по дороге он что-то напевал...
Кристиан Дарлинг, тридцатипятилетний мужчина, сидел на свежей весенней травке -- не такой, конечно, зеленой, какая будет на площадке,-- задумчиво глядя в сгущающихся сумерках на стадион -- эту покинутую всеми громадину.
Впервые он выступил в первом составе в ту памятную субботу и с тех пор неизменно выступал в нем каждую субботу в течение двух лет. Но все это не вызывало у него большого удовлетворения,-- все могло быть иначе. Он никогда не выходил из строя, бегал на тридцать пять ярдов, причем в уже заранее выигранной игре. И вдруг этот пацан из третьего состава, по имени Дитрих,-чернокожий немец из штата Висконсин. Носился по полю, как лось, разрывая все оборонительные линии противника, суббота за субботой; пахал, как мог, никогда не получал травм; никогда не менялось выражение его равнодушного лица; он зарабатывал столько очков, сколько вся команда, вместе взятая; делал все чисто по-американски и приземлял мяч по три раза из каждых четырех. Только его имя и мелькало в газетных заголовках...
Дарлинг, хороший блокирующий игрок, по субботам оттачивал свое мастерство на громадных шведах и поляках, тоже хороших блокировщиках, отлично играющих и в передней линии (Мичиган, Иллинойс, Пурдю), устраивал на поле основательные свалки, крутил направо и налево головой, избегая столкновения с громадными мозолистыми ручищами -- они хватали все на пути железными щипцами,-- проделывал дыры в оборонительных линиях противника, а за ним туда врывался Дитрих, неудержимый, как паровоз.
Все складывалось не так уж плохо. Все его любили, он отлично выполнял свою работу, всегда был одним из лучших в колледже, и студенты считали для себя большой честью во время совместных прогулок представить ему своих девушек. Луиза тоже его любила и всегда старательно посещала все его игры, даже во время дождя, когда поле превращалось в озеро липкой грязи,-- правда, об этом знала только ее мать. Ей нравилось катать его на машине с открытым верхом -- всем показывать, что она девушка Кристиана Дарлинга и очень этим гордится. Она покупала ему сумасшедшие подарки, поскольку ее отец был богат: наручные часы, курительные трубки, установку для увлажнения воздуха, холодильник, чтобы хранить в нем пиво в комнате, шторы, бумажники, словарь за полсотни долларов...
-- Ты наверняка разоришь своего старика! -- возмущался Дарлинг, когда она вдруг появлялась в его комнате с семью большими пакетами в руках, которые тут же, тяжело вздохнув, бросала на диван.
-- Поцелуй-ка меня лучше! -- отвечала она бесцеремонно.-- И заткнись, прошу тебя!
-- Неужели ты хочешь пустить по миру своего старика?
-- Мне наплевать! Просто я хочу покупать тебе подарки!
-- Для чего?
-- Мне это приятно. Поцелуй меня! Не знаю, почему я это делаю. А тебе никогда не приходило в голову, что ты -- человек знаменитый?
-- Приходило,-- отвечал с серьезным видом Дарлинг.
-- Вчера, когда я ждала тебя в библиотеке, слышала, как проходившие мимо меня девушки говорили, заметив тебя:
-- Вот идет Кристиан Дарлинг. Очень важная персона!
-- Ты просто маленькая лгунья!
-- Нет, я влюблена в очень важную персону.
-- Ну скажи на милость, почему тебе приспичило покупать мне словарь за пятьдесят долларов?
-- Я хотела, чтобы у тебя было наглядное свидетельство уважения, которое я к тебе питаю, только и всего...
Все это, увы, было пятнадцать лет назад. Они поженились, закончив колледж. Бывали у него и другие женщины -- тайные, мимолетные связи, так, любопытства ради да чтобы пощекотать его мужское тщеславие; сами бросались на него, льстили ему почем зря. Маленькая мамочка в летнем лагере для мальчишек; старая его знакомая, нежданно-негаданно из обычной девушки превратившаяся в смазливую соблазнительницу; подружка Луизы, долго не дававшая ему прохода, целых полгода -- подумать только! Луиза поехала на похороны своей матери и провела в родном городке две недели; так кокетка, несомненно, обратила печальное обстоятельство себе на пользу. Может, об этой любовной связи Луиза знала, но молчала, не подавала вида,-- любила его без памяти, уставляла его комнаты дорогими подарками, с какой-то чисто религиозной страстностью посещала все его субботние игры, когда он устраивал кучу-малу с громадными шведами и поляками на линии ворот. Конечно, рассчитывала выйти за него замуж, мечтала жить вместе с ним в Нью-Йорке, посещать ночные клубы, ходить в театры, ужинать в дорогих, роскошных ресторанах и всегда гордилась тем, что он у нее есть -- такой высокий, белозубый, крупного телосложения, с широкой улыбкой, но ходит удивительно легко, без всякой натуги, с грациозностью легкоатлета. Когда он надевал свои вечерние элегантные костюмы, все женщины в театральных фойе, в дорогих нарядах, пожирали его глазами, а Луиза то и дело с обожанием на него поглядывала.
Ее отец, производитель чернил и типографских красок, открыл для Дарлинга офис в Нью-Йорке,-- он получил там должность менеджера и в придачу стал вести дела по трем сотням счетов. Жили они в Бикмэн-плейс, из их квартиры открывался чудесный вид на реку,-- жили на пятнадцать тысяч долларов в год, тогда были другие времена, и все покупали, что попадалось под руку, включая и чернила.
Непременно ходили на все представления, шоу, смотрели звуковые фильмы -- тратили не скупясь свои пятнадцать тысяч долларов в год; по вечерам Луиза посещала художественные галереи, а по утрам -- утренние, более серьезные пьесы -- одна, так как у Дарлинга не хватало терпения досмотреть их до конца. Дарлинг спал с одной танцовщицей, которая выступала в хоре "Розалии", и еще с женой одного богатого человека, владельца трех медных рудников. Играл в регби три раза в неделю и оставался таким же крепким, как всегда, широкоплечим -- настоящая груда мускулов; когда они оказывались вдвоем в одной комнате, она исподтишка постоянно наблюдала за ним, скупо улыбаясь ему, а потом обычно подходила к нему посередине набитой людьми комнаты и откровенно говорила чуть слышно, с самым серьезным выражением лица:
-- Ты самый красивый мужчина, которого я только видела в своей жизни. Не хочешь ли выпить?
Двадцать девятый год наступил и для Дарлинга, и для его жены, и для его тестя -- производителя чернил и типографских красок, в общем, как и для всех американцев. Тесть его упорно боролся, пытаясь сохранить свой бизнес, но в конце концов не выдержал и в 1933 году пустил себе пулю в лоб. Когда Дарлинг приехал в Чикаго, чтобы проверить документацию фирмы, то очень быстро выяснил, что у него остались одни долги да четыре галлона невостребованных чернил.
-- Кристиан, прошу тебя, ответь мне,-- Луиза сидела в их уютной квартире в Бикмэн-плейс с чудесным видом на реку, увешанной картинами Дюфи1, Брака2 и Пикассо,-- почему ты начинаешь пить в два часа дня?
-- А что мне еще остается делать? -- Дарлинг поставил на стол стакан, четвертый по счету.-- Пожалуйста, передай мне виски.
Луиза сама наполнила очередной стакан.
-- Может, пойдем на реку, погуляем вместе, а? Побродим по набережной.
-- Ни на какую реку я не пойду! -- резко отказался Дарлинг, подозрительно долго косясь на полотна Дюфи, Брака и Пикассо.
-- Ну на Пятую авеню.
-- Тоже не хочу.
-- Может,-- она старалась быть с ним помягче,-- сходишь со мной в какую-нибудь художественную галерею?
-- Не нужны мне никакие твои художественные галереи! Хочу сидеть вот здесь и пить шотландское виски,-- мрачно проворчал он.-- А кто повесил на стену вот эти треклятые картины?
-- Я, кто же еще!
-- Противно смотреть!
-- Так я их сниму.
-- Ладно, пусть висят. У меня будет днем хоть какое-то занятие -глядеть на них и думать, как они мне противны! -- Дарлинг сделал большой глоток.-- Неужели в наши дни так скверно рисуют?
-- Да, Кристиан. Прошу тебя, не пей больше!
-- Ну а тебе нравится вот такая живопись?
-- Да, дорогой, нравится.
-- Ты что это -- серьезно?
-- Вполне...
Дарлинг снова принялся пристально изучать картины.
-- Маленькая Луиза Такер, красотка со Среднего Запада! Мне нравятся картины, где изображены лошади. Не понимаю, почему тебе нравятся вот эти?
-- Очень просто: все последние годы я регулярно посещала художественные галереи. Многие посетила...
-- И вот этим ты занимаешься весь день?
-- Да, вот этим я занимаюсь днем.
-- Ну а я днем только пью.
Луиза нежно поцеловала его в лоб, а он все искоса глядел на картины на стенах, крепко держа стакан виски.
Надев пальто, она, не говоря больше ни слова, вышла. А вечером, когда вернулась, сообщила радостную новость: получила работу в журнале модной одежды.
Переехали в Даунтаун, и теперь Луиза каждое утро ходила на работу, а Дарлинг оставался дома и пил. Луизе приходилось оплачивать его счета за выпивку. Не раз она ему намекала, что намерена бросить работу, как только он, Дарлинг, найдет что-нибудь поприличнее для себя, хотя в журнале ей поручали все более ответственные задания: она брала интервью у знаменитых актеров, подбирала художников для создания иллюстраций и обложек, советовала актрисам, как позировать перед фотокамерой, встречалась с нужными людьми и выпивала вместе с ними в барах. У нее появилась куча новых знакомых, которых она, как честная и верная жена, непременно представляла Дарлингу.
-- Что-то не нравится мне твоя шляпка...-- кисло пробормотал Дарлинг однажды вечером, когда она вернулась с работы и, как всегда, нежно его поцеловала,-- от нее разило выпитым мартини.
-- Что же тебе в ней не нравится? -- Она поглаживала его по волосам.-Все говорят -- просто шикарная.
-- Слишком шикарная. Тебе не идет. Она для богатой, заумной женщины, лет этак тридцати пяти, у которой полно поклонников.
-- Ну что ж,-- засмеялась она,-- я как раз и стараюсь быть богатой тридцатипятилетней заумной женщиной с кучей поклонников.
Он уставился на нее трезвым взглядом.
-- Ну зачем такая мрачность, бэби! Под этой шляпкой скрывается все та же твоя маленькая простушка женушка. Разве ты не видишь, домосед номер один?