Страница:
Ной кивнул.
– А квартирный хозяин – идиот и ублюдок, – добавила она.
Ной не смог удержаться от улыбки.
– Привет, Дилан, – сказал Ной. Мгновение Дилан смотрел на него, словно не узнавая. Потом улыбнулся:
– Привет.
– Как вчерашний экзамен? На этот раз все было до-настоящему.
– Очень хорошо.
– Очень хорошо?
– Ну, я не знаю, это всегда кажется чем-то таким невероятно трудным, и вчера было точно так же. Но не труднее, чем обычно. Поэтому я и говорю, что все очень хорошо.
– А какая была тема для сочинения?
– Тема… – На мгновение Дилан замер. Потом его глаза расширились.
Он так резко крутнул головой, что парикмахер еле успел отдернуть ножницы.
– Господи Боже! Сочинение!
– Что такое? – спросил Ной. На какое-то ужасное мгновение он решил, что Дилан просто забыл про сочинение.
Дилан похлопал себя по бедрам, на пол посыпались отстриженные прядки.
– Вы бы мной гордились, это точно.
– Почему?
– Было ужас как трудно приклепать это к Фредерику Дугласу.
– Так что же это была за тема?
Дилан выпрямился. Парикмахер сжался от страха: незаметно для Дилана он снял с его головы порядочный клок волос.
– Вот послушайте – имейте в виду, я вас не разыгрываю: «Говорят, что двадцатый век – век прогресса коммуникаций. Двадцать первый век станет веком – пропуск – впишите и объясните».
– И ты написал о Фредерике Дугласе?
Дилан гордо кивнул:
– Да! То есть сначала я разгадал их трюк. Двадцатый век – это те года, которые начинаются на один-девять, а не два-ноль. Они меня на этом чуть не поймали.
Ной показал Дилану большой палец.
– Ну вот, – продолжал Дилан, – а потом я и заполнил пропуск: двадцать первый век будет веком – зацените! – веком вспоминания Фредерика Дугласа!
– Вспоминания Фредерика Дугласа?
– Ну да. В общем, я написал, как с начала времен – тыры-пыры – мы всегда ждали момента повспоминать Фредерика Дугласа, который раскрепостил всех рабов…
– Ты хочешь сказать: повел рабов к свободе.
– Ну да, а вот теперь пришел момент – вообще-то я написал «грядет момент», так круче – наконец достигнуть извечной цели человечества и восхвалить Фредерика Дугласа как воинствующего вождя, каким он всегда пребудет.
Ной заморгал.
– Ну что, круто я?
– Да, звучит здорово.
– Остается ждать, сколько мы наберем!
Ной кивнул.
– Десять дней, Дилан, результаты будут через десять дней.
Он говорил так, словно эти десять дней были отсрочкой до приведения приговора в исполнение.
Он обнаружил, что один из наиболее легких способов завязать разговор с подростками – это сказать что-нибудь глупенькое и незначительное, чтобы они расслабились.
– Ничего себе, да? – спросила Таскани.
Она лежала, откинувшись на подушки, и выдергивала из своего шитого золотом покрывала растрепанные золотые нитки. На ней были джинсовые шорты – такие коротенькие, что белый хлопковый карман свисал до середины бедра. – Он такой лентяй, даже ленится сходить в салон. Маме приходится приглашать мастера на дом. И странно получается: Дилану вроде наплевать, что у него с волосами, но стоит этому парню к нам прийти, как все в квартире на цыпочках начинают ходить, словно Дилана в рыцари посвящают. – Таскани даже улыбнулась удивленно, так ей понравилось собственное сравнение.
– А тебя тоже этот мастер стрижет?
– Кристос? Да что вы. Ему бы пришлось тащить кучу всего.
– Как твоя домашняя работа?
Таскани сбросила с кровати свои худощавые ноги, пробежала по ним ладонями, полюбовавшись на мягкий загар, потом вспомнила, зачем она начала двигаться, и достала тетрадь.
– Да ничего, посмотрите сами.
Ной посмотрел. Таскани была прилежная ученица, особенно если сравнивать ее с братом: Ной не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть почерк Дилана. Таскани отлично справилась с упражнениями на проценты, и хотя она не поняла большую часть заданий, где было нужно абстрагироваться, у нее обнаружилась удивительная слабость к прямоугольным треугольникам. Потом Ной устроил ей диктант. При этом он пользовался не просто словарем, а самой настоящей шпаргалкой: агентство свело в таблицу по частотности все слова, неоднократно появлявшиеся в стандартизированных тестах за последние десять лет, а поскольку терминология и проблематика кочевали от одной приемной комиссии к другой, эти списки могли с большой долей вероятности предсказать, какие трудные слова появятся в следующий раз. Таскани знала слова «загвоздка», «поощрение» и «небытие», но забыла «пустословие», «лаконичный» и «местожительство».
– Местожительство, – повторил Ной.
– Э… подождите, – Таскани зажала руками уши и нахмурилась, – я же учила… Это вроде квартиры, да?
– Ну… да. – Заметив, что Таскани приуныла, он добавил: – Да, да, такого определения вполне достаточно.
Таскани откинулась на спинку стула и хлопнула ладонью о ладонь Ноя. Ее акриловые ногти скользнули по его огрубевшим, мозолистым пальцам.
– Круто!
– Да, неплохо. Пансион тебе обеспечен, нет проблем.
– Слава Богу. Не могу дождаться, когда отсюда выберусь.
А почему тебе так хочется уехать? – спросил Ной. Еще во время прошлого занятия он обратил внимание на такую странность: большинство девчонок ее возраста оклеивают зеркала снимками себя Л своих друзей, у Таскани же не было ни одной фотографии.
– Надоело здесь, – сказала Таскани, – хочется уже уехать куда-нибудь, понимаете?
– Может, тебе просто не с кем поговорить? Таскани была застигнута врасплох: ей, похоже, никогда еще не задавали подобного вопроса.
– Да, так и есть! Никому нет до меня дела, понимаете? Они все мне завидуют, а может, просто придираются.
Ною было до боли жаль видеть эту хрупкую, невесомую фигурку в ее не согреваемой дружеским присутствием спальне, сейчас, возможно, снова гадающую, когда она снова увидит своего мужчину, который намного ее старше.
Он смотрел на нее с таким сочувствием, какое только мог себе позволить без того, чтобы быть заподозренным в недостойном поведении. Ведь она, в конце концов, была очень сексуальной девчонкой в крошечных шортиках. В его обязанности входило смотреть на нее как можно меньше. Ему пришлось заплатить за этот урок дорогой ценой. Но несмотря на это, было не так легко заставить себя не смотреть.
– Мир не везде одинаков, – сказал он.
– В каком смысле? – не поняла Таскани.
Ной и сам не понимал, к чему хочет ее подвести. Ее рафинированный, привилегированный мир был ничуть не хуже остальной Америки – правда только, что и ничем не лучше.
– Есть и другие миры, совершенно не похожие на этот. Если здесь ты чувствуешь себя одиноко, это скорее всего результат того, где ты, а не того, какая ты.
Таскани уставилась в окно, постукивая кончиками пальцев по стеклу на столешнице. Рот у нее искривился. Она словно собиралась что-то сказать, но в конце концов просто вздохнула, пощупала свои бедра, чтобы удостовериться, что не успела потолстеть, и вытащила сигарету.
– А чем мы теперь займемся? – весело спросила она.
– Аналогий больше не будет, – объявил Ной.
– Ух ты! – Она улыбнулась так безмятежно и радостно, что Ной понял, что в ней привлекает ее вечно занятых приятелей-бизнесменов.
– Пришло время для познавательного чтения.
Она скорчила гримаску. Они стали по очереди читать отрывок, где сравнивалась кастовая система индейцев хопи с кастовой системой индейцев майя. На Таскани был крошечный розовый топ с надписью «Тигр-р-рица»; она накручивала на палец белокурую прядку. Ее сложные рассуждения поразили Ноя: он вообще не думал, что на Парк-авеню двадцать первого века существует разум, способный провести параллели между древними иерархиями. Закончив, Таскани откинулась на спинку стула и отодвинула брошюру, словно тарелку с недоеденной пищей.
– Ну как, ты поняла, о чем это?
– Это такая скукотища, но я поняла.
И она действительно поняла. Единственное, чего она не смогла, – это сравнить иерархические структуры и слои общества. Прочитав этот вопрос, она звонко расхохоталась.
– Чепуха какая-то. И что бы это значило?
Ной учил Таскани перефразировать сложные места, сосредоточивать внимание на первых четырех строчках параграфа. Таскани прерывала его рассуждения комментариями о том, что если до конца читать – со скуки подохнуть можно, и что у нее «голова пухнет». Она вежливо согласилась вернуться к статье, когда Ной ее об этом попросил, но посреди описания джунглей, в которых жили майя, задумчиво глянула на свои ногти и заметила, что если пить стаканами ледяную воду, можно избавиться от лишних калорий.
– Пора сделать перерыв, – сказал Ной, – хочешь побегать по комнате и покричать?
Таскани хихикнула.
– Нет.
– Да, – вспомнил Ной, – расскажи об этом журнале, который ты издаешь.
– Он называется «Это все – ты». Это глянцевый журнал, только он для девушек вроде меня. А то для нас ведь нет ничего подходящего.
– Нуда. «Гламур» и «Вог» – это для официанток из придорожной закусочной, – усмехнулся Ной.
– Что?
– А когда выйдет первый номер?
– Уже. Несколько месяцев назад! – заулыбалась Таскани. Она выдвинула ящик стола, полный глянцевых журналов, вытащила один и дала Ною. На обложке был гламурный снимок Таскани – не витринная фотография девушки в страусовом боа, а такой, что мог бы запросто появиться и на обложке «Вэнити Фэйр»: Таскани в желтом сарафане на лестнице музея «Метрополитен» – кожа нежного оттенка подрумяненного суфле, глаза светятся Ненатуральной лазурной голубизной. – Правда, Здорово? – спросила Таскани. – Посмотрите пока. Мне надо выйти.
Таскани ушла, а Ной принялся за стопятидесятидолларовое чтение журнала «Это все – ты». На второй странице Таскани – на этот раз в балетной пачке – изрыгала извивающуюся рекламную строчку: «Балетно-Улётный Супер-Мега-Стильный Кроссовер». В оглавлении было заявлено пять статей, все за подписью Таскани Тейер. Таскани обещала поведать читателю следующее:
1. Сексапильная Худышка о загаре – с. 3.
2. Забудь о претензиях, приглядись поближе: что знают о сексуальности темнокожие девушки – сб.
3. Хьюиттские шлюшки и найтингейтские нимфушки – манхэттенские школы легкого поведения – с. 8.
4. От 18,5 до 22,5: что расскажет о тебе твой процент содержания жира – с. 11.
И наконец, неизбежное (и, возможно, целиком выдранное из «Кухни Марты Стюарт»).
5. Пять летних суфле, чтобы завоевать его сердце– с. 13.
– Ну как? – спросила вернувшаяся Таскани, шлепаясь на кровать.
– Ты молодчина. Наверняка тебе пришлось много поработать.
– Да. Но это был труд в радость.
– И как ты ими распорядилась?
– Как я что?
– Кому достались экземпляры?
– Ну, кто хотел, тот и брал. У меня еще осталась целая куча. – Она указала на полдюжины нераспечатанных коробок у нее под столом. – Никому особенно не нужно. Можете взять один, если хотите.
– Спасибо. – Ной сунул журнал в портфель между списками слов и «Человеком-невидимкой».
В дверях появилась доктор Тейер.
– Ты сказала Ною то, о чем я тебя просила, Таскани?
– Нет, – простонала она.
– Ну так скажи сейчас.
– Да ты что? Ты же здесь! Вот сама и скажи. И почему ты вечно мешаешься?
Доктор Тейер смерила Таскани взглядом, который, возможно, был задуман как устрашающий, но выражал только замешательство.
– Ной, – жестко сказала Таскани, – моя мама хочет с вами поговорить.
– Спасибо. – Доктор Тейер резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.
– Ведьма, – процедила Таскани, когда дверь закрылась, – вечно ей надо свою власть показывать.
Ной не знал, что сказать. Доктор Тейер вела себя странно, но «показывать власть» означало «осуществлять контроль», а этим, в конце концов, занимаются все родители.
– Вы с ней не ладите? – было самым дипломатичным, что он сумел придумать.
– Что за идиотский вопрос! – Таскани ожесточенно закусила карандаш. – Как с ней можно ладить? Она чудовище.
До конца занятия оставалось десять минут, но Ной не мог представить, как заниматься после того, что произошло. Он решил, что в следующий раз останется на десять минут дольше, и собрал вещи.
– Доктор Тейер? – негромко позвал Ной. Она не шевельнулась.
Он позвал еще раз. Она медленно, с трудом повернула голову, словно температура в комнате была ниже нуля.
– Заходите. Садитесь.
Ной внутренне подобрался и осторожно присел на продолговатое сиденье, обитое изумрудным шелком.
– Вспоминание Фредерика Дугласа, – ровно произнесла доктор Тейер.
Тишина заполнила комнату. Лишь мраморные часы на армуаре громко тикали.
– Да, – наконец печально ответил Ной. Это была его самая действенная защита против родительского неудовольствия, применяемая лишь в самых сложных ситуациях: он молчаливо сочувствовал рассерженному родителю, всячески показывая, что перед лицом атак враждебного мира они с ним образуют единый фронт.
– Это вы его этому научили? – спросила доктор Тейер. – И что это за слово – «вспоминание»?
Ной не мог понять, сердится ли она. Слова срывались с ее губ, видимо, под действием какого-то наркотика.
– Э… нет, он сам это придумал. Я действительно подал ему идею написать о Фредерике Дугласе, но имел в виду не совсем это.
По лицу доктора Тейер расплылась ничего не выражающая улыбка.
– С другой стороны, это даже забавно. За юмор могут добавить баллы?
– Возможно, иногда добавляют, но я бы не стал на это рассчитывать.
Доктор Тейер махнула рукой:
– Я уже столько всего передумала об этом экзамене, Ной. Но если у Дилана нет мотивации, все это не имеет смысла. Мы можем дать ему все – я даю ему все, – но он не осознает того, что имеет, что я сделала для него. Словно я вовсе не существую.
– Таскани делает успехи, – сказал Ной простодушным, как он надеялся, голосом.
– У Таскани все получится, – доктор Тейер зевнула, – я не сомневаюсь.
– Ее экзамен через две недели.
– Знаю. Тогда же придут результаты Дилана. Насколько вы лично заинтересованы в успехе?
– Ну, видите ли, мое агентство, решая вопрос о ставках и надбавках, разумеется, учитывает динамику оценок учеников, в какой-то мере…
– Потому что, должна признаться, когда я впервые вас увидела, я подумала: «Он слишком молод, он не справится». Я почти решила отослать вас и запросить другую кандидатуру. – Она значительно посмотрела на Ноя, словно предлагая оценить ее великодушие. – Но детям вы как будто понравились. Что, конечно, может означать, что с вами им не приходится особенно напрягаться… Но тем не менее…
Ной вежливо улыбнулся в окутывающий доктора Тейер полумрак.
– Но мои дети не знают, что есть и другой Ной, Не так ли? – напирала она.
Он заставил себя улыбнуться. Что именно известно ей о его прошлом?
– Что вы имеете в виду?
– Да-да, давайте сохраним приличия: «Ах, Ной, я такая глупая, сама не знаю, что имею в виду!»
Ной вглядывался в полумрак, страх сжал ему горло.
– Я думаю, в чем-то мне следует сказать вам «спасибо». – Доктор Тейер передвинула в кресле свое костлявое тело. – За то, что вы помогаете им. За то, что вы с виду так прекрасно к ним относитесь.
– Спасибо, – на мгновение у него закружилась голова, он словно глянул в бездонную пропасть, – это очень много для меня значит.
Доктор Тейер снисходительно улыбнулась, словно слушала лепет деревенского дурачка, и продолжила:
– Но это не значит, что я удовлетворена. Вот, например, собираетесь ли вы поставить меня в известность о том, что уходите, или просто надеетесь, что я не замечу?
Она не была раздражена, она просто играла. Голос Ноя дрогнул, лишь усилием воли он заставил себя отвечать не спеша.
– Безусловно. И должен сказать вам, доктор Тейер, что было немало занятий, когда я оставался на десять минут дольше положенного.
Она наклонила голову, изображая удивление.
– Но ведь я тогда не просила вас оставаться дольше положенного, не так ли?
– Конечно, нет… – Он не мог придумать, что еще сказать, поэтому просто повторил «конечно, нет», на этот раз более решительно.
Доктор Тейер резко выпрямилась в своем кресле.
– Вот-вот-вот, Ной, молодцом, так держать.
– Простите?
– В вас есть настоящая мужская изворотливость, которую вы пытаетесь от меня скрыть. Вам было не так-то легко добраться до Манхэттена. Проявите характер: забудьте о моих чувствах. Вежливость здесь совершенно излишня. А сейчас скажите мне – только откровенно, – каковы будут результаты Дилана?
Было похоже, что доктор Тейер хочет, чтобы он бросил ей вызов. Она отвела назад волосы, обнажив длинную белую шею, и вопросительно посмотрела на него.
– Так себе. Не слишком хорошие, – сказал Ной.
– Так. А теперь скажите мне: почему так получилось?
– Слишком много репетиторов. – Он старался смотреть ей прямо в глаза, но не мог. Несмотря на то что он чувствовал себя выше ее и сознавал свою правоту, она наполняла его первобытным страхом, словно горгона Медуза, наслаждающаяся своей властью.
Она еще больше склонила набок голову.
– Что это значит?
– У него было слишком много репетиторов, – пробормотал Ной в ковер.
– Так если отвлечься от того факта, что он нуждается во всех этих репетиторах, ответьте-ка мне вот на какой вопрос: ведь вы – один из них, нет?
– Да, конечно, но вы ведь не станете меня винить за…
По лицу доктора Тейер было видно, что она замыслила хитрый ход.
– Так, чудно, продолжайте!
– Я здесь по вашему требованию и вряд ли стану оспаривать необходимость услуг, которые вы от меня получаете.
– Но ведь вы же часть того, что сами называете деструктивным фактором! Я бы сказала: деструктивной ситуацией.
– Сейчас просто уже нет другого выхода. Без репетиторов Дилан был бы вовсе неподготовлен.
– Сейчас? У нас никогда не было другого выхода, Ной, – прошептала доктор Тейер. – Это началось еще в шестом классе – он никогда не любил работать. Всегда был пассивным, большой ребенок. Без репетиторов он не смог бы удержаться даже в Дуайте, не говоря уже о Филдстоне. Так что же было правильнее: пригласить к Дилану репетиторов или смотреть, как он катастрофически не успевает, в то время как я могла так много ему дать? Я понимаю ваше неодобрение, Ной, ведь я же психотерапевт, понимать чужие чувства – моя работа, но вы должны осознать, что я не стыжусь ни одного из принятых мной решений.
Ной кивнул, стараясь держать себя как сочувствующий друг, а не как допустивший оплошность слуга. Но, пришло ему в голову, если доктор Тейер не испытывает так-таки никакого сожаления, зачем она ему все это рассказывает?
– А что думает об учебе детей ваш муж?
– Мой муж!? – Она откинула голову – похоже, собиралась сказать что-то ядовитое, – но потом голова упала, словно доктора Тейер настиг наркотический сон. – Муж ничего не знает.
Она снова уставилась на Ноя. Он знал, что это всего лишь игра теней, но глаза у нее, казалось, мигали один за другим, как у ящерицы.
– А как насчет журнала Таскани? – суховато спросил Ной. – Это очень впечатляющая работа.
Доктор Тейер фыркнула:
– Вы его читали?
– Учитывая, сколько усилий было в него вложено, я считаю эту работу весьма значительной. Ни одна из других моих учениц ничего подобного не делала.
– Мелковат нынче ученик пошел, а?
Она перешла на просторечную лексику, не хватало еще в конце вместо «а» добавить «ась». Что она, смеется над его бедностью и легким акцентом южанина?
– Даже лучшие ученики никогда бы такого не сделали, – ответил Ной, – в порядке школьной отчетности – конечно, сколько угодно, но для собственного удовольствия – нет.
Наступило молчание. Доктор Тейер скорчила гримаску: вид у нее был недовольный.
– Таскани что, сделала что-нибудь не так? – спросил Ной. И почему она так мало ценит свою дочь?
Доктор Тейер бросила на него предостерегающий взгляд:
– Нет… и да. Она, похоже, питает пристрастие к некоторым вещам:
– Да, это здорово, – сказал Ной. Слова его прозвучали невыразительно. Само это «здорово» казалось чересчур робким, неуверенным. Обычная пустая условность привыкшего ко всему мира.
Доктор Тейер подалась вперед и с силой уперлась Руками в сиденье кресла. Похоже было, что она готовится к атаке.
– Полагаю, Дилан рассказал вам об этом инциденте на экзаменах в прошлом году в Дуайте. В газеты, естественно, ничего не попало. Кому нужен скандал!
Снова они ступили на опасную почву. Ной весь подобрался и буквально заставил себя расслабить мышцы.
– Случай, когда некто сдавал экзамен за других учащихся?
Доктор Тейер устало улыбнулась:
– Да, Ной, тот самый случай.
– А что сталось с этим человеком?
– По правде говоря, я об этом не задумывалась. Что меня интересует, так это то, что вы знаете всю подноготную этого процесса.
– Знаю всю подноготную? – засмеялся Ной. – Того, как сдавать экзамен за учеников Дуайта?
– Сами вы, я полагаю, имели отношение к Долтону.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Интересная отговорка. Ничего не отрицая, правда? Расскажите мне, как это было. Сколько баллов в результате набрала та девушка? Или вы никогда не интересовались? Может быть, чек просто лежал на туалетном столике, а вы как раз проходили мимо?
– Кто вам об этом рассказал? – спросил Ной. Ему было, в общем, на это наплевать, но он не мог придумать другого вопроса, чтобы прикрыть свою вину.
– Я узнала об этом потому, что искала кого-то, кто мог бы «помочь» Дилану обходным путем. И тут выплыло ваше имя. Вот видите, Ной? Мы оба с вами не без склонности ко греху. А может быть, мы просто хотим помочь тем, о ком заботимся.
– К чему вы клоните?
Доктор Тейер откинулась на подушки.
– Я только хочу убедиться, что мы понимаем друг друга. Мы с вами ведь в чем-то похожи. Оттого я и выбрала вас.
От волнения и испуга, отчаявшись переменить тему разговора, Ной допустил ошибку – задал «детский вопрос»:
– У вас есть планы на вечер?
Доктор Тейер отложила книгу, посмотрела на постель и слегка улыбнулась Ною.
– У меня есть планы на вечер. Я работаю. Ау вас есть планы на вечер?
– Да, – тихо ответил Ной.
– Тогда спокойной ночи.
На Семьдесят девятой улице он пересел в метро; народу в вагоне было полно. Ной втиснулся между молодой женщиной, прижимавшей к груди полотняную сумку и читавшей «Пророка» Джебрана, и пожилым азиатом в наушниках, покачивавшим головой в такт музыке из ай-пода. Когда миновали Девяносто шестую, европейское население стало понемногу иссякать, и в вагон тонкой струйкой потекли меньшинства. Когда на Сто двадцать пятой улице поезд вынырнул на поверхность, там оставались лишь смугло– и темнокожие пассажиры, да еще Ной.
На Сто сорок пятой он вылез из подземки и побрел по Бродвею; портфель бил его по бедру. На тротуаре валялись остатки дневной жизнедеятельности: обертки – преимущественно картонки из «Макдоналдса», смятые вощеные пакеты из-под жареных цыплят, кое-где с примесью пластиковых лоточков из китайской закусочной. Все это, плюс битое стекло вдоль тротуара, походило на какую-то местную растительность. Какой-то нищий наблевал прямо посреди Бродвея, и когда Ной проходил мимо, нищий принялся показывать ему на оранжевое пятно и в знак приветствия поднял запрятанную в коричневый пакет бутылку. Местный супермаркет был закрыт, но какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка, расстелила перед входом одеяло и пыталась сбыть прохожим пыльные консервные банки. На мгновение Ной возненавидел и Парк-авеню, и Гарлем за то, что они могут сосуществовать так близко друг к другу и при этом не столкнутся лбами и не утратят наконец всякое отличие.
– А квартирный хозяин – идиот и ублюдок, – добавила она.
Ной не смог удержаться от улыбки.
***
Когда Ной вошел в квартиру Тейеров, до него донеслись слова Дилана: «…на придурка похож». Ной заглянул за угол. Дилан сидел на кожаном табурете посреди сдержанно поблескивавшего хромом кухонного убранства, по пояс запеленутый в роскошное белое полотенце. Смуглокожий мужчина, быстро щелкая ножницами, подстригал его густые волосы. После каждого щелчка Дилан, не обращая внимания на ножницы, поднимал руку и разглядывал свое отражение в зеркальной поверхности холодильника.– Привет, Дилан, – сказал Ной. Мгновение Дилан смотрел на него, словно не узнавая. Потом улыбнулся:
– Привет.
– Как вчерашний экзамен? На этот раз все было до-настоящему.
– Очень хорошо.
– Очень хорошо?
– Ну, я не знаю, это всегда кажется чем-то таким невероятно трудным, и вчера было точно так же. Но не труднее, чем обычно. Поэтому я и говорю, что все очень хорошо.
– А какая была тема для сочинения?
– Тема… – На мгновение Дилан замер. Потом его глаза расширились.
Он так резко крутнул головой, что парикмахер еле успел отдернуть ножницы.
– Господи Боже! Сочинение!
– Что такое? – спросил Ной. На какое-то ужасное мгновение он решил, что Дилан просто забыл про сочинение.
Дилан похлопал себя по бедрам, на пол посыпались отстриженные прядки.
– Вы бы мной гордились, это точно.
– Почему?
– Было ужас как трудно приклепать это к Фредерику Дугласу.
– Так что же это была за тема?
Дилан выпрямился. Парикмахер сжался от страха: незаметно для Дилана он снял с его головы порядочный клок волос.
– Вот послушайте – имейте в виду, я вас не разыгрываю: «Говорят, что двадцатый век – век прогресса коммуникаций. Двадцать первый век станет веком – пропуск – впишите и объясните».
– И ты написал о Фредерике Дугласе?
Дилан гордо кивнул:
– Да! То есть сначала я разгадал их трюк. Двадцатый век – это те года, которые начинаются на один-девять, а не два-ноль. Они меня на этом чуть не поймали.
Ной показал Дилану большой палец.
– Ну вот, – продолжал Дилан, – а потом я и заполнил пропуск: двадцать первый век будет веком – зацените! – веком вспоминания Фредерика Дугласа!
– Вспоминания Фредерика Дугласа?
– Ну да. В общем, я написал, как с начала времен – тыры-пыры – мы всегда ждали момента повспоминать Фредерика Дугласа, который раскрепостил всех рабов…
– Ты хочешь сказать: повел рабов к свободе.
– Ну да, а вот теперь пришел момент – вообще-то я написал «грядет момент», так круче – наконец достигнуть извечной цели человечества и восхвалить Фредерика Дугласа как воинствующего вождя, каким он всегда пребудет.
Ной заморгал.
– Ну что, круто я?
– Да, звучит здорово.
– Остается ждать, сколько мы наберем!
Ной кивнул.
– Десять дней, Дилан, результаты будут через десять дней.
Он говорил так, словно эти десять дней были отсрочкой до приведения приговора в исполнение.
***
– Твой брат на кухне, подстригается, – сказал Ной, входя в комнату Таскани.Он обнаружил, что один из наиболее легких способов завязать разговор с подростками – это сказать что-нибудь глупенькое и незначительное, чтобы они расслабились.
– Ничего себе, да? – спросила Таскани.
Она лежала, откинувшись на подушки, и выдергивала из своего шитого золотом покрывала растрепанные золотые нитки. На ней были джинсовые шорты – такие коротенькие, что белый хлопковый карман свисал до середины бедра. – Он такой лентяй, даже ленится сходить в салон. Маме приходится приглашать мастера на дом. И странно получается: Дилану вроде наплевать, что у него с волосами, но стоит этому парню к нам прийти, как все в квартире на цыпочках начинают ходить, словно Дилана в рыцари посвящают. – Таскани даже улыбнулась удивленно, так ей понравилось собственное сравнение.
– А тебя тоже этот мастер стрижет?
– Кристос? Да что вы. Ему бы пришлось тащить кучу всего.
– Как твоя домашняя работа?
Таскани сбросила с кровати свои худощавые ноги, пробежала по ним ладонями, полюбовавшись на мягкий загар, потом вспомнила, зачем она начала двигаться, и достала тетрадь.
– Да ничего, посмотрите сами.
Ной посмотрел. Таскани была прилежная ученица, особенно если сравнивать ее с братом: Ной не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть почерк Дилана. Таскани отлично справилась с упражнениями на проценты, и хотя она не поняла большую часть заданий, где было нужно абстрагироваться, у нее обнаружилась удивительная слабость к прямоугольным треугольникам. Потом Ной устроил ей диктант. При этом он пользовался не просто словарем, а самой настоящей шпаргалкой: агентство свело в таблицу по частотности все слова, неоднократно появлявшиеся в стандартизированных тестах за последние десять лет, а поскольку терминология и проблематика кочевали от одной приемной комиссии к другой, эти списки могли с большой долей вероятности предсказать, какие трудные слова появятся в следующий раз. Таскани знала слова «загвоздка», «поощрение» и «небытие», но забыла «пустословие», «лаконичный» и «местожительство».
– Местожительство, – повторил Ной.
– Э… подождите, – Таскани зажала руками уши и нахмурилась, – я же учила… Это вроде квартиры, да?
– Ну… да. – Заметив, что Таскани приуныла, он добавил: – Да, да, такого определения вполне достаточно.
Таскани откинулась на спинку стула и хлопнула ладонью о ладонь Ноя. Ее акриловые ногти скользнули по его огрубевшим, мозолистым пальцам.
– Круто!
– Да, неплохо. Пансион тебе обеспечен, нет проблем.
– Слава Богу. Не могу дождаться, когда отсюда выберусь.
А почему тебе так хочется уехать? – спросил Ной. Еще во время прошлого занятия он обратил внимание на такую странность: большинство девчонок ее возраста оклеивают зеркала снимками себя Л своих друзей, у Таскани же не было ни одной фотографии.
– Надоело здесь, – сказала Таскани, – хочется уже уехать куда-нибудь, понимаете?
– Может, тебе просто не с кем поговорить? Таскани была застигнута врасплох: ей, похоже, никогда еще не задавали подобного вопроса.
– Да, так и есть! Никому нет до меня дела, понимаете? Они все мне завидуют, а может, просто придираются.
Ною было до боли жаль видеть эту хрупкую, невесомую фигурку в ее не согреваемой дружеским присутствием спальне, сейчас, возможно, снова гадающую, когда она снова увидит своего мужчину, который намного ее старше.
Он смотрел на нее с таким сочувствием, какое только мог себе позволить без того, чтобы быть заподозренным в недостойном поведении. Ведь она, в конце концов, была очень сексуальной девчонкой в крошечных шортиках. В его обязанности входило смотреть на нее как можно меньше. Ему пришлось заплатить за этот урок дорогой ценой. Но несмотря на это, было не так легко заставить себя не смотреть.
– Мир не везде одинаков, – сказал он.
– В каком смысле? – не поняла Таскани.
Ной и сам не понимал, к чему хочет ее подвести. Ее рафинированный, привилегированный мир был ничуть не хуже остальной Америки – правда только, что и ничем не лучше.
– Есть и другие миры, совершенно не похожие на этот. Если здесь ты чувствуешь себя одиноко, это скорее всего результат того, где ты, а не того, какая ты.
Таскани уставилась в окно, постукивая кончиками пальцев по стеклу на столешнице. Рот у нее искривился. Она словно собиралась что-то сказать, но в конце концов просто вздохнула, пощупала свои бедра, чтобы удостовериться, что не успела потолстеть, и вытащила сигарету.
– А чем мы теперь займемся? – весело спросила она.
– Аналогий больше не будет, – объявил Ной.
– Ух ты! – Она улыбнулась так безмятежно и радостно, что Ной понял, что в ней привлекает ее вечно занятых приятелей-бизнесменов.
– Пришло время для познавательного чтения.
Она скорчила гримаску. Они стали по очереди читать отрывок, где сравнивалась кастовая система индейцев хопи с кастовой системой индейцев майя. На Таскани был крошечный розовый топ с надписью «Тигр-р-рица»; она накручивала на палец белокурую прядку. Ее сложные рассуждения поразили Ноя: он вообще не думал, что на Парк-авеню двадцать первого века существует разум, способный провести параллели между древними иерархиями. Закончив, Таскани откинулась на спинку стула и отодвинула брошюру, словно тарелку с недоеденной пищей.
– Ну как, ты поняла, о чем это?
– Это такая скукотища, но я поняла.
И она действительно поняла. Единственное, чего она не смогла, – это сравнить иерархические структуры и слои общества. Прочитав этот вопрос, она звонко расхохоталась.
– Чепуха какая-то. И что бы это значило?
Ной учил Таскани перефразировать сложные места, сосредоточивать внимание на первых четырех строчках параграфа. Таскани прерывала его рассуждения комментариями о том, что если до конца читать – со скуки подохнуть можно, и что у нее «голова пухнет». Она вежливо согласилась вернуться к статье, когда Ной ее об этом попросил, но посреди описания джунглей, в которых жили майя, задумчиво глянула на свои ногти и заметила, что если пить стаканами ледяную воду, можно избавиться от лишних калорий.
– Пора сделать перерыв, – сказал Ной, – хочешь побегать по комнате и покричать?
Таскани хихикнула.
– Нет.
– Да, – вспомнил Ной, – расскажи об этом журнале, который ты издаешь.
– Он называется «Это все – ты». Это глянцевый журнал, только он для девушек вроде меня. А то для нас ведь нет ничего подходящего.
– Нуда. «Гламур» и «Вог» – это для официанток из придорожной закусочной, – усмехнулся Ной.
– Что?
– А когда выйдет первый номер?
– Уже. Несколько месяцев назад! – заулыбалась Таскани. Она выдвинула ящик стола, полный глянцевых журналов, вытащила один и дала Ною. На обложке был гламурный снимок Таскани – не витринная фотография девушки в страусовом боа, а такой, что мог бы запросто появиться и на обложке «Вэнити Фэйр»: Таскани в желтом сарафане на лестнице музея «Метрополитен» – кожа нежного оттенка подрумяненного суфле, глаза светятся Ненатуральной лазурной голубизной. – Правда, Здорово? – спросила Таскани. – Посмотрите пока. Мне надо выйти.
Таскани ушла, а Ной принялся за стопятидесятидолларовое чтение журнала «Это все – ты». На второй странице Таскани – на этот раз в балетной пачке – изрыгала извивающуюся рекламную строчку: «Балетно-Улётный Супер-Мега-Стильный Кроссовер». В оглавлении было заявлено пять статей, все за подписью Таскани Тейер. Таскани обещала поведать читателю следующее:
1. Сексапильная Худышка о загаре – с. 3.
2. Забудь о претензиях, приглядись поближе: что знают о сексуальности темнокожие девушки – сб.
3. Хьюиттские шлюшки и найтингейтские нимфушки – манхэттенские школы легкого поведения – с. 8.
4. От 18,5 до 22,5: что расскажет о тебе твой процент содержания жира – с. 11.
И наконец, неизбежное (и, возможно, целиком выдранное из «Кухни Марты Стюарт»).
5. Пять летних суфле, чтобы завоевать его сердце– с. 13.
– Ну как? – спросила вернувшаяся Таскани, шлепаясь на кровать.
– Ты молодчина. Наверняка тебе пришлось много поработать.
– Да. Но это был труд в радость.
– И как ты ими распорядилась?
– Как я что?
– Кому достались экземпляры?
– Ну, кто хотел, тот и брал. У меня еще осталась целая куча. – Она указала на полдюжины нераспечатанных коробок у нее под столом. – Никому особенно не нужно. Можете взять один, если хотите.
– Спасибо. – Ной сунул журнал в портфель между списками слов и «Человеком-невидимкой».
В дверях появилась доктор Тейер.
– Ты сказала Ною то, о чем я тебя просила, Таскани?
– Нет, – простонала она.
– Ну так скажи сейчас.
– Да ты что? Ты же здесь! Вот сама и скажи. И почему ты вечно мешаешься?
Доктор Тейер смерила Таскани взглядом, который, возможно, был задуман как устрашающий, но выражал только замешательство.
– Ной, – жестко сказала Таскани, – моя мама хочет с вами поговорить.
– Спасибо. – Доктор Тейер резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.
– Ведьма, – процедила Таскани, когда дверь закрылась, – вечно ей надо свою власть показывать.
Ной не знал, что сказать. Доктор Тейер вела себя странно, но «показывать власть» означало «осуществлять контроль», а этим, в конце концов, занимаются все родители.
– Вы с ней не ладите? – было самым дипломатичным, что он сумел придумать.
– Что за идиотский вопрос! – Таскани ожесточенно закусила карандаш. – Как с ней можно ладить? Она чудовище.
До конца занятия оставалось десять минут, но Ной не мог представить, как заниматься после того, что произошло. Он решил, что в следующий раз останется на десять минут дольше, и собрал вещи.
***
Ной не имел понятия, где может находиться доктор Тейер. Хоть он приходил к Тейерам уже много недель, их резиденция оставалась для него лабиринтом, где было так же легко заблудиться, как в сказочном лесу. Он прошел мимо кухни и наконец нашел доктора Тейер. Одетая в строгий костюм, она сидела в большом старинном кресле в своей спальне. Жалюзи были опущены, и в комнате царил полумрак.– Доктор Тейер? – негромко позвал Ной. Она не шевельнулась.
Он позвал еще раз. Она медленно, с трудом повернула голову, словно температура в комнате была ниже нуля.
– Заходите. Садитесь.
Ной внутренне подобрался и осторожно присел на продолговатое сиденье, обитое изумрудным шелком.
– Вспоминание Фредерика Дугласа, – ровно произнесла доктор Тейер.
Тишина заполнила комнату. Лишь мраморные часы на армуаре громко тикали.
– Да, – наконец печально ответил Ной. Это была его самая действенная защита против родительского неудовольствия, применяемая лишь в самых сложных ситуациях: он молчаливо сочувствовал рассерженному родителю, всячески показывая, что перед лицом атак враждебного мира они с ним образуют единый фронт.
– Это вы его этому научили? – спросила доктор Тейер. – И что это за слово – «вспоминание»?
Ной не мог понять, сердится ли она. Слова срывались с ее губ, видимо, под действием какого-то наркотика.
– Э… нет, он сам это придумал. Я действительно подал ему идею написать о Фредерике Дугласе, но имел в виду не совсем это.
По лицу доктора Тейер расплылась ничего не выражающая улыбка.
– С другой стороны, это даже забавно. За юмор могут добавить баллы?
– Возможно, иногда добавляют, но я бы не стал на это рассчитывать.
Доктор Тейер махнула рукой:
– Я уже столько всего передумала об этом экзамене, Ной. Но если у Дилана нет мотивации, все это не имеет смысла. Мы можем дать ему все – я даю ему все, – но он не осознает того, что имеет, что я сделала для него. Словно я вовсе не существую.
– Таскани делает успехи, – сказал Ной простодушным, как он надеялся, голосом.
– У Таскани все получится, – доктор Тейер зевнула, – я не сомневаюсь.
– Ее экзамен через две недели.
– Знаю. Тогда же придут результаты Дилана. Насколько вы лично заинтересованы в успехе?
– Ну, видите ли, мое агентство, решая вопрос о ставках и надбавках, разумеется, учитывает динамику оценок учеников, в какой-то мере…
– Потому что, должна признаться, когда я впервые вас увидела, я подумала: «Он слишком молод, он не справится». Я почти решила отослать вас и запросить другую кандидатуру. – Она значительно посмотрела на Ноя, словно предлагая оценить ее великодушие. – Но детям вы как будто понравились. Что, конечно, может означать, что с вами им не приходится особенно напрягаться… Но тем не менее…
Ной вежливо улыбнулся в окутывающий доктора Тейер полумрак.
– Но мои дети не знают, что есть и другой Ной, Не так ли? – напирала она.
Он заставил себя улыбнуться. Что именно известно ей о его прошлом?
– Что вы имеете в виду?
– Да-да, давайте сохраним приличия: «Ах, Ной, я такая глупая, сама не знаю, что имею в виду!»
Ной вглядывался в полумрак, страх сжал ему горло.
– Я думаю, в чем-то мне следует сказать вам «спасибо». – Доктор Тейер передвинула в кресле свое костлявое тело. – За то, что вы помогаете им. За то, что вы с виду так прекрасно к ним относитесь.
– Спасибо, – на мгновение у него закружилась голова, он словно глянул в бездонную пропасть, – это очень много для меня значит.
Доктор Тейер снисходительно улыбнулась, словно слушала лепет деревенского дурачка, и продолжила:
– Но это не значит, что я удовлетворена. Вот, например, собираетесь ли вы поставить меня в известность о том, что уходите, или просто надеетесь, что я не замечу?
Она не была раздражена, она просто играла. Голос Ноя дрогнул, лишь усилием воли он заставил себя отвечать не спеша.
– Безусловно. И должен сказать вам, доктор Тейер, что было немало занятий, когда я оставался на десять минут дольше положенного.
Она наклонила голову, изображая удивление.
– Но ведь я тогда не просила вас оставаться дольше положенного, не так ли?
– Конечно, нет… – Он не мог придумать, что еще сказать, поэтому просто повторил «конечно, нет», на этот раз более решительно.
Доктор Тейер резко выпрямилась в своем кресле.
– Вот-вот-вот, Ной, молодцом, так держать.
– Простите?
– В вас есть настоящая мужская изворотливость, которую вы пытаетесь от меня скрыть. Вам было не так-то легко добраться до Манхэттена. Проявите характер: забудьте о моих чувствах. Вежливость здесь совершенно излишня. А сейчас скажите мне – только откровенно, – каковы будут результаты Дилана?
Было похоже, что доктор Тейер хочет, чтобы он бросил ей вызов. Она отвела назад волосы, обнажив длинную белую шею, и вопросительно посмотрела на него.
– Так себе. Не слишком хорошие, – сказал Ной.
– Так. А теперь скажите мне: почему так получилось?
– Слишком много репетиторов. – Он старался смотреть ей прямо в глаза, но не мог. Несмотря на то что он чувствовал себя выше ее и сознавал свою правоту, она наполняла его первобытным страхом, словно горгона Медуза, наслаждающаяся своей властью.
Она еще больше склонила набок голову.
– Что это значит?
– У него было слишком много репетиторов, – пробормотал Ной в ковер.
– Так если отвлечься от того факта, что он нуждается во всех этих репетиторах, ответьте-ка мне вот на какой вопрос: ведь вы – один из них, нет?
– Да, конечно, но вы ведь не станете меня винить за…
По лицу доктора Тейер было видно, что она замыслила хитрый ход.
– Так, чудно, продолжайте!
– Я здесь по вашему требованию и вряд ли стану оспаривать необходимость услуг, которые вы от меня получаете.
– Но ведь вы же часть того, что сами называете деструктивным фактором! Я бы сказала: деструктивной ситуацией.
– Сейчас просто уже нет другого выхода. Без репетиторов Дилан был бы вовсе неподготовлен.
– Сейчас? У нас никогда не было другого выхода, Ной, – прошептала доктор Тейер. – Это началось еще в шестом классе – он никогда не любил работать. Всегда был пассивным, большой ребенок. Без репетиторов он не смог бы удержаться даже в Дуайте, не говоря уже о Филдстоне. Так что же было правильнее: пригласить к Дилану репетиторов или смотреть, как он катастрофически не успевает, в то время как я могла так много ему дать? Я понимаю ваше неодобрение, Ной, ведь я же психотерапевт, понимать чужие чувства – моя работа, но вы должны осознать, что я не стыжусь ни одного из принятых мной решений.
Ной кивнул, стараясь держать себя как сочувствующий друг, а не как допустивший оплошность слуга. Но, пришло ему в голову, если доктор Тейер не испытывает так-таки никакого сожаления, зачем она ему все это рассказывает?
– А что думает об учебе детей ваш муж?
– Мой муж!? – Она откинула голову – похоже, собиралась сказать что-то ядовитое, – но потом голова упала, словно доктора Тейер настиг наркотический сон. – Муж ничего не знает.
Она снова уставилась на Ноя. Он знал, что это всего лишь игра теней, но глаза у нее, казалось, мигали один за другим, как у ящерицы.
– А как насчет журнала Таскани? – суховато спросил Ной. – Это очень впечатляющая работа.
Доктор Тейер фыркнула:
– Вы его читали?
– Учитывая, сколько усилий было в него вложено, я считаю эту работу весьма значительной. Ни одна из других моих учениц ничего подобного не делала.
– Мелковат нынче ученик пошел, а?
Она перешла на просторечную лексику, не хватало еще в конце вместо «а» добавить «ась». Что она, смеется над его бедностью и легким акцентом южанина?
– Даже лучшие ученики никогда бы такого не сделали, – ответил Ной, – в порядке школьной отчетности – конечно, сколько угодно, но для собственного удовольствия – нет.
Наступило молчание. Доктор Тейер скорчила гримаску: вид у нее был недовольный.
– Таскани что, сделала что-нибудь не так? – спросил Ной. И почему она так мало ценит свою дочь?
Доктор Тейер бросила на него предостерегающий взгляд:
– Нет… и да. Она, похоже, питает пристрастие к некоторым вещам:
– Да, это здорово, – сказал Ной. Слова его прозвучали невыразительно. Само это «здорово» казалось чересчур робким, неуверенным. Обычная пустая условность привыкшего ко всему мира.
Доктор Тейер подалась вперед и с силой уперлась Руками в сиденье кресла. Похоже было, что она готовится к атаке.
– Полагаю, Дилан рассказал вам об этом инциденте на экзаменах в прошлом году в Дуайте. В газеты, естественно, ничего не попало. Кому нужен скандал!
Снова они ступили на опасную почву. Ной весь подобрался и буквально заставил себя расслабить мышцы.
– Случай, когда некто сдавал экзамен за других учащихся?
Доктор Тейер устало улыбнулась:
– Да, Ной, тот самый случай.
– А что сталось с этим человеком?
– По правде говоря, я об этом не задумывалась. Что меня интересует, так это то, что вы знаете всю подноготную этого процесса.
– Знаю всю подноготную? – засмеялся Ной. – Того, как сдавать экзамен за учеников Дуайта?
– Сами вы, я полагаю, имели отношение к Долтону.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Интересная отговорка. Ничего не отрицая, правда? Расскажите мне, как это было. Сколько баллов в результате набрала та девушка? Или вы никогда не интересовались? Может быть, чек просто лежал на туалетном столике, а вы как раз проходили мимо?
– Кто вам об этом рассказал? – спросил Ной. Ему было, в общем, на это наплевать, но он не мог придумать другого вопроса, чтобы прикрыть свою вину.
– Я узнала об этом потому, что искала кого-то, кто мог бы «помочь» Дилану обходным путем. И тут выплыло ваше имя. Вот видите, Ной? Мы оба с вами не без склонности ко греху. А может быть, мы просто хотим помочь тем, о ком заботимся.
– К чему вы клоните?
Доктор Тейер откинулась на подушки.
– Я только хочу убедиться, что мы понимаем друг друга. Мы с вами ведь в чем-то похожи. Оттого я и выбрала вас.
От волнения и испуга, отчаявшись переменить тему разговора, Ной допустил ошибку – задал «детский вопрос»:
– У вас есть планы на вечер?
Доктор Тейер отложила книгу, посмотрела на постель и слегка улыбнулась Ною.
– У меня есть планы на вечер. Я работаю. Ау вас есть планы на вечер?
– Да, – тихо ответил Ной.
– Тогда спокойной ночи.
***
На остановке «Мэдисон-авеню» в автобус вместе с Ноем влезли молодые мужчины и женщины в деловых костюмах – будущие начальники, сейчас они соглашались работать по девяносто часов в неделю и возвращались домой в десять вечера. Ной стоял, со всех сторон зажатый их усталыми телами, слушал отрывистые и раздраженные разговоры по мобильнику. Половина из них звонила, по всей видимости, родителям, другая половина – друзьям или возлюбленным. Одни жаловались на высокую квартирную плату, другие – на то, что им жалуются друзья. Ной порадовался, что дома его, наверное, ждет Олена.На Семьдесят девятой улице он пересел в метро; народу в вагоне было полно. Ной втиснулся между молодой женщиной, прижимавшей к груди полотняную сумку и читавшей «Пророка» Джебрана, и пожилым азиатом в наушниках, покачивавшим головой в такт музыке из ай-пода. Когда миновали Девяносто шестую, европейское население стало понемногу иссякать, и в вагон тонкой струйкой потекли меньшинства. Когда на Сто двадцать пятой улице поезд вынырнул на поверхность, там оставались лишь смугло– и темнокожие пассажиры, да еще Ной.
На Сто сорок пятой он вылез из подземки и побрел по Бродвею; портфель бил его по бедру. На тротуаре валялись остатки дневной жизнедеятельности: обертки – преимущественно картонки из «Макдоналдса», смятые вощеные пакеты из-под жареных цыплят, кое-где с примесью пластиковых лоточков из китайской закусочной. Все это, плюс битое стекло вдоль тротуара, походило на какую-то местную растительность. Какой-то нищий наблевал прямо посреди Бродвея, и когда Ной проходил мимо, нищий принялся показывать ему на оранжевое пятно и в знак приветствия поднял запрятанную в коричневый пакет бутылку. Местный супермаркет был закрыт, но какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка, расстелила перед входом одеяло и пыталась сбыть прохожим пыльные консервные банки. На мгновение Ной возненавидел и Парк-авеню, и Гарлем за то, что они могут сосуществовать так близко друг к другу и при этом не столкнутся лбами и не утратят наконец всякое отличие.