Штайнер Рудольф. Теософия

познания обратиться к иным силам человека, тот упустил бы из виду, что
именно мышление есть высшая из способностей, которыми обладает человек в
чувственном мире. Итак, тому, кто спрашивает: как приобрету я сам высшие
познания духоведения? - необходимо ответить: прежде всего, обучайся из
сообщений других об этих познаниях. И если он возразит: я хочу видеть сам, я
не хочу ничего знать о том, что видели другие, на это ему надо ответить:
именно в усвоении себе сообщений других и заключается первая ступень к
собственному познанию. На это можно сказать: но ведь тогда я принужден
сначала слепо верить. Но при сообщении речь идет вовсе не о вере или
неверии, а лишь о беспристрастном принятии того, что слышат. Истинный
духоиспытатель никогда не говорит с ожиданием, что к нему отнесутся со
слепой верой. Он всегда мыслит так: я пережил это в духовных областях бытия,
и я рассказываю об этих моих испытаниях. Но он знает также, что восприятие
этих его переживаний и оплодотворение мыслей другого рассказом, для этого
другого суть живые силы для духовного развития.

Нельзя достаточно резко подчеркнуть, насколько для желающего развить в
себе высшие познавательные способности необходимо пройти через самую строгую
работу мысли. Это подчеркивание должно быть тем более настоятельным, что
многие люди, желающие стать "видящими", как раз слишком низко ценят эту
строгую и полную отречения работу мышления. Они говорят: не может же мне
помочь "мышление", все дело в "ощущении", в "чувстве" или в чем-либо
подобном. На это следует возразить, что никто не может стать "видящим" в
высшем смысле (т.е. по-настоящему), кто перед этим не вработался в жизнь
мысли. У многих лиц неблагоприятную роль играет здесь известное внутреннее
удобство. Они сами не сознают этого удобства, так как оно облекается в
презрение к "абстрактному мышлению", к "праздной спекуляции" и т.д. Но как
раз тогда и не ценят мышления, когда смешивают его с праздными, отвлеченными
измышлениями. Так как подобное "отвлеченное мышление" легко способно убить
сверхчувственное познание, то основой его должно стать мышление, исполненное
жизни. Конечно, было бы гораздо удобнее, если бы было возможно достигнуть
высшего дара видения, избежав работы мысли. Но здесь нужна внутренняя
твердость, душевная уверенность, к которым может привести только мышление.
Иначе является лишь бесцельное мелькание и вспыхивание образов, сбивчивая
душевная игра, которая хотя и может кому-нибудь доставить наслаждение, но не
имеет никакого отношения к действительному проникновению в высшие миры.

Если мы дальше обсудим, какие огромные перемены происходят в человеке,
который действительно вступает в высший мир, то мы поймем также, что тут
есть еще и другая сторона предмета. "Видящий" должен в душевной жизни
обладать абсолютным здоровьем, нет лучшего ухода за этим здоровьем, чем
подлинное мышление. Это здоровье может даже серьезно пострадать, если
упражнения для высшего развития не будут построены на мышлении. Как истинно
то, что здраво и правильно мыслящего человека дар ясновидения сделает еще
здоровее, еще приспособленнее к жизни, чем он является без него, так же
верно и то, что всякое желание развития при боязни усилия мысли, всякая
мечтательность в этой области опасны как для душевного, так и для телесного
здоровья. Кто будет стремиться к высшему познанию при соблюдении здесь
сказанного, тому нечего бояться, но оно допустимо только при этом условии.

Необоснованное неверие во всяком случае является вредным. Ибо в
воспринимающем оно действует, как отталкивающая сила. Она мешает ему
воспринимать оплодотворяющие мысли. Для раскрытия высших чувств требуется не
вера, но это принятие духоведческого мысленного мира. Духоиспытатель
подходит к ученику с требованием: не верить должен ты тому, что я говорю
тебе, а мыслить это, сделать это содержанием твоего собственного мысленного
мира, тогда мои мысли уже сами будут действовать в тебе так, что ты познаешь
их в истине. Таково настроение духоиспытателя. Он дает толчок, сила же
познания правды поднимается из собственной глубины воспринимающего. И
духоведческие воззрения должны быть искомы в этом смысле. Тот, кто твердо
решил погрузиться в них своим мышлением, может быть уверен, что рано или
поздно они приведут его к личному созерцанию.

Уже в сказанном намечается первое свойство, которое должен развить в
себе тот, кто хочет прийти к личному созерцанию высших фактов. Это есть
беззаветная, непредвзятая отдача тому, что раскрывают люди или же
находящийся вне человека мир. Тот, кто к какому-либо явлению мира подходит с
суждением, взятым из своей прежней жизни, замыкает себя таким суждением от
спокойного всестороннего влияния, которое могло бы оказать на него это
явление. Учащийся должен быть готовым в каждый момент стать совершенно
опорожненным сосудом, в который вливается чуждый, неведомый мир. Мгновениями
познания являются лишь те мгновения, когда молчит всякое суждение, всякая
критика, исходящая от нас. Например, когда мы встречаемся с человеком, дело
вовсе не в том, мудрее ли мы его. И самое неразумное дитя может открыть
нечто величайшему из мудрецов. И, когда он со своим премудрым суждением
подходит к ребенку, тогда его мудрость, словно мутное стекло, встает перед
тем, что должно ему открыть дитя. Для этой отдачи откровениям чуждого мира
необходима полная внутренняя самоотрешенность. И, когда человек начинает
испытывать себя, до какой степени обладает он этой отдачей, он придет к
удивительным открытиям в самом себе. Тот, кто хочет вступить на путь высшего
познания, должен упражняться в том, чтобы в любой момент уметь погасить
себя, со всеми своими предубеждениями. И пока он погашает себя, в него
вливается иное. Лишь высокая степень такой самоотрешенной отдачи приводит к
восприятию высших духовных фактов, которые повсюду окружают человека. Можно
сознательно воспитать в себе эту способность. Например, стараться
воздержаться от всякого суждения об окружающих людях. Гасят в себе мерило
привлекающего и отталкивающего, глупого и умного, которое привыкли
прилагать, и пытаются без этого масштаба понимать людей только из них самих.
Лучшие упражнения можно делать с людьми, к которым чувствуешь отвращение.
Пытаются насильно побороть это отвращение и представить непредвзято влиять
на себя тому, что они делают.

Или же, когда находятся в обстановке, которая вызывает то или иное
суждение, то побарывают суждение и непредвзято отдаются впечатлениям.

Надо предоставить вещам и событиям больше говорить себе, чем самому
говорить о них. И надо распространить это даже и на свой мир мысли.
Побарывают в себе то, что образует ту или иную мысль, и предоставляют
образовывать мысли только тому, что находится вовне.

Лишь когда подобные упражнения производятся со священной серьезностью и
настойчивостью, они приводят к высшей цели познания. Тот, кто не придаст
значения этим упражнениям, ничего не знает об их ценности. Тот же, у кого
есть опыт в подобных вещах, знает, что отдача и непредвзятость суть
действительные источники силы. Подобно тому, как тепло, собранное в паровом
котле, преобразуется в двигающую силу локомотива, так упражнения в
самоотрешенной духовной отдаче претворяются в человеке в силу зрения в
духовных мирах.

Благодаря этому упражнению, человек делает себя способным к восприятию
всего того, что его окружает. Но к этой способности восприятия должна еще
присоединиться верная оценка. Пока человек еще склонен переоценивать самого
себя, в ущерб окружающему миру, до тех пор он заграждает себе доступ к
высшему познанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внешнего мира
относится с точки зрения той радости или печали, которую они доставляют ему,
тот предается такой переоценке самого себя. Ибо из своей радости и из своей
печали он ничего не узнает о вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я
чувствую симпатию к человеку, то прежде всего я чувствую лишь мое отношение
к нему. Если в моем суждении, в моем отношении я нахожусь в зависимости
исключительно от этого чувства радости, симпатии, то этим я выдвигаю на
первый план свою личную природу, я навязываю ее миру. Я хочу таким, как я
есть, включить себя в мир, а не принять мир свободно, предоставляя ему жить
сообразно с действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому,
что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я проявляю
отталкивающую силу. Пока человек пленен чувственным миром, он с особой
враждебностью отталкивает от себя все не чувственные влияния. Учащийся
должен развить в себе качество, относиться к людям и вещам сообразно их
особенности, предоставить каждому действовать сообразно его ценности, его
значению. Симпатия и антипатия, радость и печаль должны получить совсем
новые роли. Не может быть и речи о том, что человек должен искоренить их в
себе, должен стать глухим к симпатии и антипатии. Наоборот, чем больше
разовьет он в себе способность не сразу отвечать суждением или поступком на
всякую симпатию и антипатию, тем более утонченную чувствительность разовьет
он в себе. Он узнает, что в нем пробуждаются симпатии и антипатии высшего
рода, когда он обуздывает те, которые уже есть в нем. Самый несимпатичный
предмет имеет в себе скрытые качества, он раскрывает их, если человек в
своем отношении не следует своим себялюбивым чувствам. Кто работал над собой
в этом направлении, тот воспринимает все во всех отношениях тоньше, чем
другие, ибо он не позволяет себе становиться невосприимчивым. Каждая
склонность, которой следуют слепо, мешает видеть в верном свете окружающие
вещи. Следуя склонности, мы как бы врываемся в окружающее нас, вместо того,
чтобы предоставить себя ему и почувствовать его в его ценности.

И, когда на каждую радость и на каждое горе, на каждую симпатию и
антипатию человек не будет более давать своего эгоистического ответа, своего
эгоистического отношения, он станет также независимым и от сменяющихся
впечатлений внешнего мира. То наслаждение, которое мы получаем от вещи,
ставит нас тотчас в зависимость от нее. В вещи теряют себя. Человек, который
сообразно сменяющимся впечатлениям, теряет себя в радости или горе, не может
идти путем высшего познания. Со спокойствием должен принимать он радость или
горе. Тогда он перестает терять себя в них, зато тогда начинает он понимать
их. Радость, которой я отдаюсь, поглощает мое бытие, в мгновение отдачи. Но
я должен использовать радость лишь для того, чтобы через нес прийти к
пониманию вещи, которая доставляет мне радость. Для меня не должно иметь
значение то, что вещь дает мне радость: я должен познать радость и через
радость сущность вещи. Для меня радость должна служить лишь возвещением о
том, что в этой вещи кроется свойство, способное доставлять радость. Это
свойство должен я научиться познавать. Если я останавливаюсь на радости,
если я всецело отдаюсь ей, то я являюсь лишь собой, изживающим себя, если
радость является для меня лишь поводом пережить какое-либо свойство вещи, то
этим переживанием я обогащаю мое внутреннее. Для учащегося наслаждение и
страдание, радость и горе должны быть поводами, благодаря которым он учится
у вещей. От этого исследующий отнюдь не становится тупым к радости и горю,
но он возвышается над ними, дабы они раскрыли ему природу вещей. Тот, кто
развивается в этом направлении, увидит, какими учителями являются радость и
горе. Он будет чувствовать вместе с каждым существом и благодаря этому,
воспринимать откровение его внутреннего. Исследующий никогда не говорит себе
только: о, как я страдаю, как я радуюсь, - но всегда: как говорит страдание,
как говорит радость. Он отдает себя для того, чтобы дать наслаждению и
радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря этому в человеке происходит
полное изменение. Раньше на то или иное впечатление он отвечал тем или иным
поступком, потому что эти впечатления его радовали или доставляли печаль.
Теперь же он позволяет радости и печали быть лишь органами, посредством
которых вещи говорят ему, как должен он относиться к ним. Радость и горе из
простых ощущений становятся в нем органами чувств, посредством которых
воспринимается внешний мир. Подобно тому как глаз, когда он что-либо видит,
не действует сам, но заставляет действовать руку, так и радость и горе
действуют сами в исследующем, но воспринимают впечатления, а то, что мы
узнаем через радость и печаль, является причиной поступка. Когда человек
обращает радость и печаль лишь в органы-проводники, тогда в его душе они
строят те настоящие органы, посредством которых ему раскрывается душевный
мир. Глаз может служить телу лишь потому, что он орган-проводник чувственных
впечатлений, радость и горе превращаются в очи души, когда они перестают
быть чем-то самодовлеющим и начинают лишь раскрывать нашей душе чужую душу.

Благодаря вышеуказанным свойствам, ищущий путь получает возможность
предоставить себя воздействию того, что действительно существует в
окружающем его мире, помимо препятствующих этому влиянию своей личности. Но
и себя самого он должен поставить на надлежащее место в окружающем его
духовном мире. Ведь как существо мыслящее, он является гражданином духовного
мира. Он лишь тогда сможет надлежащим образом стать им, когда он придаст
своим мыслям направление, соответствующее вечным законам истины, законам
страны духов. Ибо только таким образом может эта страна влиять на него и
раскрывать ему свои факты. Человек не достигает истины, пока он предается
постоянно проходящим через его "Я" мыслям. Ибо тогда эти мысли принимают
течение, к которому они вынуждены благодаря тому, что они возникают в
пределах телесной природы. Беспорядочным и спутанным является мысленный мир
человека, предающегося духовной деятельности, обусловленной, прежде всего,
его телесным мозгом. Возникает одна мысль, обрывается, вытесняется другой
мыслью. Тот, кто внимательно прислушивается к разговору между двумя людьми,
кто беспристрастно наблюдает за самим собой, может получить некоторое
представление об этой подобной блуждающим огням массе мыслей. До тех пор,
пока человек посвящает себя исключительно задачам чувственной жизни, его
спутанное течение мыслей будет постоянно направляемо на верный путь фактами
действительности. Я могу думать самым запутанным образом: повседневность
принуждает меня в моих поступках к закономерности, соответствующей
действительности. Мой мысленный образ города может быть самым беспорядочным,
если я захочу пройтись по городу, я должен буду сообразоваться с
существующими фактами. Механик может входить в свою мастерскую с самыми
хаотическими представлениями, законы его машин заставят его действовать
должным образом. В пределах чувственного мира факты постоянно вносят свои
поправки в мышление. Если я составлю себе ложное представление о каком-либо
физическом явлении, или о виде какого-либо растения, действительность
выступает против меня и исправляет мое мышление. Совсем иное, когда я
рассматриваю свое отношение к высшим областям бытия. Они раскрываются мне
только в том случае, если я вступаю в их миры уже со строго упорядоченным
мышлением. Там мое мышление должно дать мне правильную, вечную точку опоры,
иначе я не найду надлежащих путей. Ибо те духовные законы, которые
изживаются в этих мирах, не уплотнились еще до физически чувственного вида и
потому не производят на меня вышеуказанного давления. Я могу следовать этим
законам лишь в том случае, если они родственны моим собственным, как
мыслящего существа. Здесь я сам должен быть себе верным руководителем. Таким
образом, ищущий путь должен сделать свое мышление строго упорядоченным.
Понемногу его мысли должны совсем отвыкнуть следовать обыденному
направлению. Они должны во всем своем течении принять внутренний характер
духовного мира. Он должен постоянно наблюдать за собой в этом отношении и
держать себя в руках. Мысли не должны у него произвольно нанизываться одна
за другой, но лишь так, как это соответствует строгому содержанию мысленного
мира. Переход от одного представления к другому должен соответствовать
строгим законам мышления. Как мыслитель, человек должен являться как бы
отражением этих законов мысли. Все, что не вытекает из этих законов, он
должен запретить ходу своих представлений. Встретилась ему по пути
излюбленная мысль, он должен отстранить ее, если она нарушает правильное
течение. Если какое-нибудь личное чувство желает насильственно придать его
мыслям направление, не вытекающее из них самих, он должен подавить его.

Платон требовал от тех, которые хотели поступить в его школу, чтобы
сначала они прошли курс математического обучения. И действительно,
математика с ее строгими законами, которые не следуют обыденному течению
чувственных явлений, - очень хорошая подготовка для ищущего путь. Он должен,
если хочет подвинуться в ней вперед, отрешиться от всякого личного
произвола, от всякого нарушения. В ней он научается следовать требованиям
чистой мысли. И также должен он научиться поступать во всяком мышлении.
Бессмысленная жизнь сама должна стать отпечатком ненарушимых, математических
суждений и заключений. Куда бы он ни шел и где бы ни стоял, он должен
стремиться мыслить именно таким образом. Тогда в него вливаются
закономерности духовного мира, которые бесследно проходят мимо и через него,
когда его мышление носит обыденный беспорядочный характер. Исходя из верных
точек отправления, упорядоченное мышление приводит его к самым сокровенным
истинам. Подобные указания, однако, не надо понимать односторонне. Хотя
математика и способствует хорошему дисциплинированию мышления, но можно
прийти к чистому, здоровому и полному жизни мышлению и не занимаясь
математикой.

И того же, чего ищущий путь добивается для своего мышления, должен он
добиваться и для своих поступков. Они должны следовать законам благородной
красоты и вечной истины, помимо мешающего влияния его личности. Эти законы
должны всегда давать ему направление. Если он начинает делать что-либо, что
он признал за правильное, и если в этом делании не удовлетворено его личное
чувство, все же из-за этого он не смеет покидать пути, на который вступил.
Но также не смеет он и следовать ему, потому что он доставляет ему радость,
если он найдет, что он не согласуется с законами вечной красоты и истины. В
обыденной жизни люди в своих поступках руководствуются тем, что их лично
удовлетворяет, что приносит плоды им. Благодаря этому, направление своей
личности они навязывают течению мировых явлений. Они не осуществляют правды,
предначертанной в законах духовного мира, они осуществляют требования своего
произвола. Они действуют в смысле духовного мира лишь тогда, когда следуют
исключительно его законам. Ищущий путь не должен спрашивать: что принесет
мне пользу, чем достигну я успеха, а только, что признаю я добром? Отречение
для личности от плодов действия, отречение от всякого произвола - вот те
строгие законы, которые должен он предписать себе. Тогда он вступает на путь
духовного мира, все его существо проникается этими законами. Он становится
свободным от всякого давления со стороны чувственного мира, его духо-человек
поднимается над чувственной оболочкой. Так входит он в развитие,
направленное к духовному: так одухотворяет он себя самого. Нельзя говорить:
что пользы мне в намерении всецело следовать законам истины, если, быть
может, я заблуждаюсь относительно этой истины? Все дело в стремлении, в
образе мысли. Даже тот, кто заблуждается в своем стремлении к истине,
обладает силой, которая отклоняет его от неверного пути. Если он
заблуждается, эта сила овладевает им и выводит его на верный путь. Уже
отговорка: я тоже могу ошибаться, является разрушительным неверием. Оно
показывает, что человек не имеет никакого доверия к силе истины. Ведь дело
именно в том, чтобы он не вздумал ставить себе цели со своей эгоистической
точки зрения, но чтобы он бескорыстно отдавал себя и предоставлял духу
определять свое направление. Себялюбивая человеческая воля не может давать
предписания истине, наоборот, сама эта истина должна стать властителем
человека, должна проникнуть насквозь все его существо, сделать его
отображением вечных законов страны духов. Он должен преисполниться этими
вечными законами, чтобы излить их в жизнь.

Так же строго, как за своим мышлением, должен ищущий путь наблюдать и
за своей волей. Благодаря этому, в жизни он становится со всей скромностью -
без гордости - вестником мира истины и красоты. И тем самым он возвышается
до соучастия в мире духа. Благодаря этому он поднимается с одной ступени
развития на другую. Ибо нельзя достичь духовной жизни посредством одного
лишь созерцания, ее надо достичь путем переживания ее.

Если ищущий путь соблюдает эти описанные законы, то его душевные
переживания примут совершенно новый облик. Он не будет жить только в них.
Они не будут больше иметь значения исключительно для его собственной жизни.
Они разовьются в душевные восприятия высшего мира. Чувства, наслаждение и
отвращение, радость и печаль претворятся в его душе в душевные органы, точно
так же, как в его теле глаза и уши ведут не только свою собственную жизнь,
но бескорыстно пропускают через себя внешние впечатления. И, благодаря
этому, в настроение души ищущего путь вселяются покой и уверенность. Большая
радость уже не заставит его ликовать, но будет для него вестницей свойств
мира, которые доселе от него ускользали. Она оставит его спокойным, и
благодаря спокойствию, для него раскроются признаки существ, приносящих
радость. Горе уже не наполнит всего его скорбью, но расскажет ему, какие
свойства имеет существо, причиняющее горе. Как глаз ничего не желает для
себя самого, а только указывает человеку направление пути, по которому ему
надлежит идти, точно так же радость и горе поведут душу верным путем. Это и
есть состояние душевного равновесия, к которому должен прийти ищущий путь,
чем меньше радость и горе исчерпываются в волнах, которые они вздымают во
внутренней жизни ищущего путь, тем успешнее будут они образовывать глаза для
сверхчувственного мира. Пока человек живет в радости и страдании, до тех пор
он не познает через них. Когда, благодаря им, он научится жить, когда он
высвобождает из них свое самочувствие, тогда они становятся его органами
восприятия, тогда он видит, тогда он познает через них. Неправильно думать,
что ищущий путь становится сухим, бесстрастным человеком, не способным к
радости и страданию. Радость и страдание живут в нем, но в видоизмененном
образе, они стали "глазами и ушами".

До тех пор, пока живут в мире лично, до тех пор вещи открывают лишь то,
что связывает их с нашей личностью. Но это их преходящее. Если сами мы
удаляемся от своего преходящего, и нашим самочувствием, нашим "Я" живем в
нашем пребывающем, тогда наши преходящие, части становятся посредниками, и
то, что раскрывается через них, есть непреходящее, вечное в вещах. Это
соотношение между его собственным вечным и вечным в вещах, должно быть
твердо установлено у ищущего путь. Еще прежде, чем приступить к другим,
вроде вышеуказанных, упражнениям, и во время их, он должен устремлять свой
разум на это непреходящее. Когда я наблюдаю камень, растение, животное,
человека, я должен помнить, что во всех них выражается вечное. Я должен
спрашивать себя, что живет, как пребывающее, в преходящем камне, в
преходящем человеке? Что переживет преходящее чувственное явление?

Не надо думать, будто подобное направление духа к вечному уничтожает в
нас преданное рассмотрение, отношение и понимание качеств повседневности и
отчуждает нас от непосредственной действительности. Напротив. Каждый листик,
каждая букашка откроют нам неисчерпаемые тайны, если на них будет устремлен
не только наш глаз, но через глаз устремлен и дух. Каждый проблеск, каждый
оттенок цвета, каждый звук останутся живыми и воспринимаемыми для чувств,
ничто не утратится, только к этому еще присоединится бесконечное. И кто
глазом не умеет наблюдать самого ничтожного, тот придет лишь к бледным,
бескровным мыслям, а не к духовному видению.

Все зависит от того образа мыслей, который мы усваиваем в этом
направлении. Как далеко мы в нем уйдем, это зависит от наших способностей. В
каждое мгновение мы должны свершать правое, все же остальное предоставить
будущему. Вначале для нас будет достаточно устремления нашего чувства к
пребывающему. Если мы делаем это, то именно благодаря этому, нам раскроется
познание пребывающего. Мы должны ждать, пока нам не будет дано. И в свое
время дастся каждому, кто в терпении ждет и работает.

При этих упражнениях вскоре человек замечает, насколько огромное
превращение происходит в нем. Он научается определять большую или меньшую
важность вещи лишь соответственно тому, каким познал он отношение этой вещи
к пребывающему, вечному. Он приходит к иной оценке и иному почитанию мира,
чем раньше. Его чувство становится в совсем иные отношения ко всему
окружающему миру. Преходящее уже больше не привлекает его ради себя самого,