Страница:
нашей встрече с военным отрядом ассинибуанов и о пропавшей священной
трубке. Когда он закончил свой рассказ, все ему посочувствовали, а
Короткий Лук сказал:
- Брат, это тяжелая потеря. Что же ты будешь теперь делать?
- Есть у меня другой талисман, я его получил от белого торговца,
- ответил отец. - Этот талисман притягивает огонь с неба. А трубку
свою я отыщу. Ассинибуаны - трусы, собаки! Я проберусь в их лагерь и
найду трубку.
Человек, сидевший против моего отца по другую сторону костра,
засмеялся презрительно и недоверчиво. Все покосились на него.
Наклонившись вперед, он знаками сказал отцу:
- Ассинибуаны - храбрые воины. А пикуни - трусы, собаки!
Потом он встал, завернулся в одеяло и медленно вышел из вигвама.
Мой отец был так удивлен, что в первую минуту растерялся и ничего
не ответил. Наконец он повернулся к Короткому Луку и спросил:
- Так ли я его понял? Кто он?
- Ассинибуан, - ответил вождь. - В начале прошлой зимы он и его
жена пришли к нам пешком. Он сказал, что поссорился со своим племенем
и навсегда его покинул. Нас он просил сжалиться над ним и приютить
его. Мы исполнили его просьбу. Он живет в вигваме Черного Кролика,
стережет его лошадей и приносит ему свою охотничью добычу.
- Я его проучу! Никто не смеет называть меня собакой, трусом! -
крикнул отец, бросаясь к выходу.
- Нет, брат! - воскликнул Короткий Лук, удерживая его за руку. -
Здесь, в нашем лагере, ты не должен с ним драться. Мы обещали взять
его под свою защиту и не нарушим данного слова.
- Но он обругал меня... пикуни!
- Ты первый стал ругаться, - напомнил ему Короткий Лук. -
Послушай, ведь не тебя он ругал, а пикуни. Ты же сам говорил, что
навсегда ушел от своих соплеменников. Пусть он их ругает. Не все ли
тебе равно, если ты теперь не пикуни?
Мой отец отталкивал вождя, который удерживал его за руку. Ему
хотелось бежать за ассинибуаном, но, услышав последние слова Короткого
Лука, он перестал сопротивляться, без сил опустился на ложе из
звериных шкур и умолк. Кажется, только теперь начал он понимать, какие
последствия влечет за собой его поступок. Да, перестав быть одним из
пикуни, он потерял право их защищать. Гордость его была задета, а он
не мог стереть оскорбление, нанесенное ассинибуаном.
Вскоре ушли мы в свой вигвам и улеглись спать. Так закончился наш
первый вечер в лагере большебрюхих.
Я спал плохо. Мне не давала покоя мысль о наших лошадях. Перед
тем как лечь спать, я хотел еще раз проверить, хорошо ли стреножены
вожаки табуна, но устал и поленился идти на пастбище. Как только
рассвело, я потихоньку встал, оделся и пошел посмотреть на лошадей.
Идти мне пришлось пешком, потому что весь наш табун мы выгнали на
пастбище. Отец не видел необходимости привязывать лошадей к колышкам
перед вигвамом, так как каждую ночь большебрюхие посылают отряд
юношей, на обязанности которых лежало караулить табуны и предупреждать
о приближении неприятельских отрядов.
Я внимательно осмотрел долину реки и поднялся на равнину, где
паслись табуны, принадлежавшие большебрюхим, но нигде не видно было
наших лошадей.
Взошло солнце, а я, потеряв надежду найти наш табун, вернулся в
лагерь.
- Лошади наши пропали! Кто-то угнал наших лошадей! - крикнул я,
вбегая в вигвам.
- Никто не мог их угнать. Просто-напросто ты их не нашел, сынок,
- спокойно отозвался отец. - Если бы они пропали, то вместе с ними
были бы уведены и табуны большебрюхих, и в лагере поднялась бы
тревога. А сейчас все спокойно. Ты ошибся, сынок. Отдохни, поешь, а
потом мы с тобой отыщем табун.
В эту минуту Короткий Лук вышел из своего вигвама и стал
выкрикивать имена воинов, которых он приглашал на пир. И первое имя
было имя моего отца. Отец побежал к реке, умылся, расчесал и заплел
волосы в косы, натер лицо и руки священной красно-бурой краской и
отправился в вигвам Короткого Лука.
Как только он ушел, мать спросила меня:
- Уверен ли ты, что наших лошадей украли?
- Совершенно уверен, - ответил я. - Я их искал в лесу, у реки, я
поднимался на равнину. Их нигде нет. Я знаю, что враги их угнали.
Мать вздрогнула.
- Ну, что ж! Я этого ждала, - задумчиво проговорила она. - Не
видать нам счастья, пока Одинокий Бизон не вернется к пикуни. Если бы
жили мы в лагере пикуни, лошади наши остались бы целы.
Сестра заплакала. Лошадей - и особенно маленьких жеребят - она
любила больше, чем своих кукол.
Между тем в вигваме Короткого Лука Черный Кролик объявил, что
ассинибуан и жена его скрылись. Ушли они тайком среди ночи и унесли
все свое имущество, свои седла и лассо.
Услышав это, отец воскликнул:
- Мой сын прав! Сегодня утром он нигде не мог найти наших лошадей
и решил, что их украли, а я ему не поверил. Да, лошадей украли, их
увел этот ассинибуан!
- Сейчас мы узнаем, украдены они или нет, - сказал Короткий Лук.
И он приказал лагерному глашатаю созвать юношей и отправить их на
поиски нашего табуна.
Пир продолжался, но отец ничего не мог есть.
Старуха, мать Короткого Лука, заглянула в наш вигвам и сообщила
нам, что ассинибуан со своей женой покинул лагерь, а отец мой думает,
что он-то и угнал наш табун. Мы с матерью разделяли опасения отца и не
ошиблись. Вскоре вернулись юноши, посланные на разведку, и объявили,
что лошадей наших не нашли, но видели следы их в траве, ведущие к
низовьям реки. Как выяснилось впоследствии, один из ночных сторожей
видел ассинибуана, бродившего ночью среди табунов. Думая, что он
входит в караульный отряд, сторож не обратил на него внимания и ничего
ему не сказал.
После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук решили, что
преследовать ассинибуана не стоит, так как он успел ускакать далеко от
лагеря. Теперь нужно было узнать, где находится его племя, а затем
попытаться увести лошадей.
- Да, так я и сделаю, - сказал отец. - Все равно я должен был
идти за своей трубкой в лагерь ассинибуанов. Кто из молодых воинов
пойдет со мной?
- Брат, тебе придется идти одному, - ответил Короткий Лук. -
Прошлым летом мы заключили мир с ассинибуанами и не можем его
нарушить.
Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались
покровительством наших трех племен - пикуни, черноногих и крови - и
без нашего согласия не имели права заключать мир с нашими врагами.
Отец пожаловался на это матери.
- Верно, - сказала она ему. - Но тебя это не касается: ведь ты
теперь не пикуни.
Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго молчал.
Наконец приказал он моей матери приготовить запасную пару мокасинов:
решил он отправиться в путь этой же ночью и отыскать лагерь
ассинибуанов.
В то время большебрюхие находились в долине Молочной реки. Днем
отец еще раз заглянул в вигвам Короткого Лука и долго с ним беседовал.
Вождь обещал ему заботиться о нас, пока он не вернется. После полудня
отец отправился в священный "вигвам для потенья", чтобы очиститься
перед дальней дорогой.
Когда зашло солнце, взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом,
военным убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался с нами.
Мать и сестра смотрели ему вслед и плакали.
У нас осталось три лошади - подарок Короткого Лука. Мать ездила в
лес за дровами, а я охотился. Хотя я был еще мальчиком, но на мне
лежала обязанность кормить семью. В лагере большебрюхих у меня было
много сверстников-друзей; особенно привязался я к трем подросткам,
матери которых были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуганы,
говорили на моем родном языке. Прежде мы часто вместе играли и
охотились на кроликов. Но теперь я не принимал участия в их играх. Мне
случалось убивать бизонов, - мог ли я после этого охотиться за
кроликами?
Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное племя мы
навсегда покинули, отец ушел, и мы не знали, вернется ли он
когда-нибудь, и были мы бедны, очень бедны. Имея только трех лошадей,
мы не могли перевозить на них все наши пожитки и вигвам, когда племя
снималось с лагеря. Не удивительно, что мне было не до игр.
Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня внимания. Для них
я был слишком молод. Они не принимали меня в свою среду, никогда не
приглашали на свои собрания. Со мной им не о чем было говорить. И я
чувствовал себя одиноким.
Спустя три дня после ухода отца большебрюхие переселились к
верховьям реки, где водилось много бобров. Короткий Лук дал двух
лошадей для перевозки нашего имущества, но нам самим пришлось идти
пешком. И никто не предложил нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без
поклажи. И целый день брели мы пешком под палящим солнцем.
Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплеменников! Пикуни
- добрые люди. Никогда не допустили бы они, чтобы гости их шли пешком.
Вечером, когда мы раскинули вигвам, я сказал матери, что мне пора
приниматься за работу.
- Я буду ловить бобров, а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец
не пригонит домой нашего табуна, лошади у нас все-таки будут. А потом
я пойду на войну и отниму лошадей у наших врагов.
- Ты - храбрый мальчик, - ответила мать. - Ты будешь ловить
бобров и охотиться для нас. Но раньше чем идти на войну, ты должен
увидеть вещий сон и заручиться "тайным помощником". Тебе не позволят
отлучиться из лагеря, если ты еще не постился и нет у тебя "тайного
помощника".
Я согласился начать священный пост, а мать с сестрой пошли в лес
и построили для меня помост на дереве.
На закате солнца Короткий Лук позвал меня в свой вигвам, и я
немедленно явился на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной
краской, а на лбу нарисовал черную бабочку - знак счастливых
сновидений.
Мать и сестра устроили помост в ветвях большого старого тополя в
ущелье, к югу от реки. Вряд ли могли заглянуть сюда враги. А
большебрюхие, зная, что я пощусь, ни за что не приблизились бы к этому
месту и не нарушили бы моего одиночества.
Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать и сестра
вернулись в лагерь. Спустилась ночь, и я крепко заснул.
Четверо суток провел я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра
приносили мне воду, спрашивали здоров ли я, и потихоньку уходили.
Первые два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать о
еде. Часами лежал я на своем помосте и припоминал рассказы стариков о
том, как обрели они во сне "тайных помощников". Когда я засыпал, тень
моя блуждала по горам и равнинам и беседовала с тенями древних
животных - тех первых животных, населявших землю, которые, как, наши
праотцы, говорили только на одном языке - на языке пикуни.
Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои
обрывались. Я просыпался и лишь смутно мог припомнить, что видел во
сне. Быть может, сон мой тревожен потому, что я беспокоился об отце.
Мысль о нем не покидала меня. Я представлял себе, как бредет он ночью,
печальный и одинокий, отыскивая лагерь ассинибуанов, а днем прячется в
зарослях. Знал я, что на каждом шагу угрожает ему опасность.
Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода и уже терял
надежду увидеть вещий сон. Снова стал я припоминать рассказы стариков
и предания нашего племени, которые знал с детства. Наконец я заснул.
Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел я по
равнине. Было мне жарко и хотелось пить. Я спустился в долину, где
протекал ручей; утолив жажду, я уселся на берегу. Ворон пролетел над
моей головой. Я воззвал к нему о помощи и, повернувшись, долго смотрел
ему вслед, но он ничего мне не ответил. Когда он скрылся из виду, я
снова повернулся к ручью. На песке, у самой воды, сидели в ряд четыре
животных, которые водятся на земле и в воде. Не могу тебе сказать, что
это были за животные. Ты знаешь, мы никогда не произносим вслух имен
наших "тайных помощников".
Один из этих зверьков сказал мне:
- Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой? Не можем ли мы
помочь тебе?
- Да, да, помогите мне! - воскликнул я. - Долго скитался я по
равнинам, ко многим животным обращался за помощью, и никто не
откликнулся на мой зов.
- Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона. Мы - четверо
братьев, четверо древних животных. В далекие времена мы и твои праотцы
жили в дружбе. И теперь мы согласны быть твоими "тайными помощниками".
Следуй за нами в наш вигвам.
Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись ложа из
травы, а на стенах висели красивые одежды. С любопытством осматривался
я по сторонам. Один из братьев снова заговорил со мной, и вдруг все
четверо превратились в людей. Да, сын мой, все древние животные могли
в любое время принимать облик человека. Братья еще раз обещали мне
свою помощь, а затем позволили мне уйти.
Тень моя вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой
сон. О, как я был рад, что закончился для меня тяжелый пост! И обрел я
не одного, а четверых помощников. До рассвета я лежал на своем
помосте, потом спустился на землю, побежал домой и рассказал свой сон
матери и Короткому Луку.
Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере большебрюхих
приняли меня в свою среду, стали приглашать на свои собрания и
заглядывали в наш вигвам, чтобы поболтать со мною. Больше я не
чувствовал себя одиноким. Я ездил с ними на охоту и привозил домой
мясо и шкуры убитых животных. Я расставлял западни и каждое утро
находил в них двух-трех бобров. В то время как я постился, один из
воинов побывал в форте Ки-па и привез домой красивые одеяла, бусы,
табак, ножи и западни. Теперь все племя загорелось желанием обменивать
меха на товары белых людей, все стали ловить бобров. У большебрюхих
много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую лошадь, приученную
к охоте на бизонов, я отдал трех бобров. Вьючную лошадь можно было
купить за одну бобровую шкурку. Те, у кого не было капканов, охотно
покупали у меня бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое
- мать, сестра и я - работали с утра до ночи и были бы счастливы, если
бы мысль об отце нас не тревожила. Летели дни, а он не возвращался.
Однажды моя мать прошла по всему лагерю и оповестила всех о том, что
она дает обет сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий
путник к нам вернется.
Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где расставлены
были западни, и помогали сдирать шкурки с бобров. Я купил много
лошадей, и теперь нам не пришлось бы идти пешком, если бы большебрюхие
вздумали переменить место стоянки.
В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял на
пастбище своих лошадей. Много было у меня с ними возни. Они упорно
возвращались к тем табунам, с которыми паслись раньше, а я хотел,
чтобы они привыкли одна к другой и паслись вместе. Одних я привязывал
друг к другу короткими веревками, других стреноживал, но некоторые
все-таки убегали к старым своим табунам, и каждый день рыскал я по
пастбищу, отыскивая их. Домой я приходил в сумерках, ел и ложился
спать.
Думали мы, что лагерь ассинибуанов находится при устье реки, не
очень далеко от места нашей стоянки. Этот путь можно было пройти
пешком в пять дней. После ухода моего отца мы начали считать дни, и
каждый вечер я делал зарубку на палке. Прошло двадцать дней. За это
время он успел бы дважды спуститься к устью реки и вернуться назад.
Мать сказала нам:
- Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше не увидим мы
вашего отца.
Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать.
Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как вдруг
чья-то рука отодвинула занавеску у входа, и в вигвам вошел отец. Он
едва держался на ногах и, наверно, упал бы прямо в костер, если бы я
не подбежал к нему и не обнял за плечи.
Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели и помогли ему
улечься.
Я заметил, что нет у него ни колчана, ни лука. "Где же они? -
дивился я. - И где его прекрасный боевой наряд в коробке, украшенный
бахромой и рисунками? Почему правая его рука распухла и почернела?" О,
как он исхудал! Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились.
Нас он словно не замечал и дико осматривался по сторонам.
Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талисманы. Мешок
этот подвешен был к шесту вигвама, над постелью. Дрожащей рукой указал
он на него и прошептал:
- Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть. Я
повиновался, засунул руку в мешок и достал подарок Ки-па - талисман,
притягивающий огонь с неба. Я показал его отцу.
- А! Вот он! Я забыл взять его с собой, - слабым голосом
проговорил он.
Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел он с
жадностью и попросил еще. Потом захотелось ему мяса, но мать не дала.
- Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода, - приказал он.
Мать покачала головой и ответила:
- Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь поесть мяса.
Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке талисман Ки-па.
Мы подбрасывали хворост в костер и не спускали глаз с отца. Пришел
Короткий Лук, осмотрел распухшую руку своего друга и сказал,
усаживаясь подле меня:
- Много он страдал, но теперь скоро поправится.
Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать дала ему
похлебки и мяса, он с жадностью набросился на еду и съел все до
последнего кусочка. Тогда только заметил он, что в вигваме сидит
Короткий Лук.
- Ха! Это ты, друг мой! - сказал он. - Я рад тебя видеть.
- Вот ты и вернулся к нам, - отозвался Короткий Лук. Мы также
рады тебя видеть.
- Не надеялся я вернуться к жене и детям, - проговорил отец. -
Слушайте, вот что случилось со мной:
"Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился к устью. На
рассвете пятого дня увидел я вдали дымок, поднимавшийся над долиной. Я
знал, что это дым костров в лагере врага. Позднее показались на
равнине всадники, выехавшие на охоту.
Я спрятался в зарослях и ждал ночи. Враги завладели моей Трубкой
Грома, которая нужна была мне для молитвы, но у меня остался другой
талисман - подарок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь,
надеясь, что тогда Солнце заметит меня и услышит мой зов. Я раскрыл
коробку с боевым снаряжением, стал искать волшебный кусок льда, но не
нашел. Я был уверен, что взял его с собой в дорогу. Неужели я его
потерял? Тяжела была мне эта потеря.
Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло мерцали огни
в, вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей, а потом пробраться в
лагерь и отыскать Трубку Грома. Взошла луна, когда я вышел на
пастбище, где паслись табуны ассинибуанов, но моих лошадей нигде не
было видно.
Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать один из
табунов, принадлежащих ассинибуанам. Лагерь был раскинут на открытой
поляне, и мне пришлось пробираться ползком и прятаться в высокой
траве. Когда я находился на расстоянии сотни шагов от первых вигвамов,
справа от меня послышался шорох. Это была "настоящая змея"1. Не успел
я свернуть в сторону, как она ужалила меня в руку. В ужасе я едва не
закричал и вскочил, а змея сорвалась с моей руки. Я поднес к губам
ужаленную руку и, высасывая кровь из ранки, бросился бежать. Не знаю,
почему побежал я прочь от Маленькой реки, на юг, к Большой реке, и
стал взбираться на холм. Рука моя распухла и горела, словно охваченная
огнем. Никогда еще не испытывал я такой мучительной боли.
1 "Настоящая змея" - ни-топ-и-пик-сек-син - гремучая змея. -Прим.
авт.
Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел ручей,
струившийся в ущелье. Без сил упал я на берегу ручья и сунул руку в
холодную жидкую грязь. Сначала я почувствовал облегчение, но вскоре
боль снова усилилась; казалось мне, что грязь нагревается от огня,
пожирающего мою руку. Когда рассвело, я понял, что дело плохо. "Сейчас
пойду я по тропинке, ведущей в Страну Песчаных холмов", - подумал я и
потерял сознание.
Когда я пришел в себя, как вы думаете, где я был? На островке на
Большой реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на
островке? Тоже не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое боевое
снаряжение, мокасины и сушеное мясо. Должно быть, в беспамятстве я
бросил в реку все свои пожитки или забыл их где-нибудь на берегу.
Искать их не имело смысла. Рука моя распухла до локтя, но боль утихла.
Я побродил по островку, нашел какие-то съедобные коренья и съел их.
Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь добрался до
северного берега. Я не знал, где нахожусь. Поднявшись на равнину, я
стал ждать рассвета, и когда, наконец, рассвело, увидел на севере
Волчьи горы. Сначала я не поверил своим глазам. Неужели мог я,
скитаясь в беспамятстве, зайти так далеко? Немедленно тронулся в
обратный путь. Знал я, что по равнинам рыщут военные отряды, но
опасность меня не страшила. Нужно было спешить, малейшее промедление
грозило смертью, потому что я потерял свое оружие и мне нечего было
есть.
Проходили дни. Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше,
и я терял силы. Наконец увидел я долину Маленькой реки и стал
подниматься к истокам. Когда вдали показались тусклые огни, я едва
передвигал ноги. Если бы пришлось мне идти еще несколько часов, я не
добрался бы до дома".
- Ха! Тебе повезло, - сказал ему Короткий Лук. - Из тех, кого
ужалит "настоящая змея", редко кто остается в живых.
Отец ничего не ответил - он снова заснул. Когда ушел Короткий
Лук, мы тоже улеглись спать.
Проснулся я на рассвете. Отец спал крепким сном. Я попросил мать
ни слова не говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на бобровые
шкурки. Поев, я вышел на пастбище, поймал двух лошадей и вместе с
сестрой поскакал к реке, где были расставлены западни. Сестре я
сказал, что сегодня хочу поскорее закончить работу, а затем пригнать
наш табун к лагерю, вызвать отца и показать ему что мы приобрели за
время его отсутствия. Я думал, что он обрадуется, увидев табун в сорок
голов. Когда отец тридцать дней назад покинул лагерь, было у нас
только три лошади - подарок Короткого Лука.
Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда не
заходили другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки роща
молодых тополей, бобры - эти маленькие дровосеки - проложили тропы, по
которым таскали к реке зеленые тополевые ветки. С этими ветками они
переправлялись к противоположному крутому берегу, где находились их
жилища, и погружали их на дно реки. К зиме они собирали большие охапки
веток, а когда лед сковывал реку, они тащили ветки в свои жилища и
объедали кору. Белые палки с объеденной корой они спускали под лед, и
течение их уносило.
Весной и летом они не запасались ветками. Запасы на зиму они
делали, когда листья, падающие с деревьев, возвещали приближение
холодов. Но и теперь бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от
реки к роще, и я был уверен, что найду бобров в трех моих западнях.
Мы привязали лошадей на опушке леса и крадучись стали спускаться
к реке. Я держал наготове ружье, надеясь подстрелить оленя или лося,
пришедшего на водопой.
Вдруг раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была
расставлена первая западня. Казалось, какое-то большое животное
плескалось в реке.
- Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю, - сказал я сестре.
Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной по пятам.
Знаками я приказал ей остановиться. Она покачала головой и ответила
также знаками:
- Нет, я пойду с тобой.
Спорить я не стал. Кусты скрывали от нас реку, и мы не видели,
какое животное плещется в воде.
Ползком я пробирался сквозь заросли и, наконец, раздвинув кусты,
увидел реку. Сердце у меня замерло: большая старая медведица-гризли
стояла на задних лапах в воде и мотала головой, словно высматривала
добычу. Два крохотных медвежонка сидели на берегу и смотрели на мать.
Вдруг за ее спиной показалась головка бобра. Зверек набрал
воздуха в легкие и скрылся под водой. Медведица быстро повернулась,
подпрыгнула и опустилась на все четыре лапы, взбаламутив вокруг себя
воду. Когти правой ее лапы застряли в звеньях цепи, привязанной к моей
западне. Рванувшись вперед, она вытащила на поверхность воды западню,
и я увидел большого бобра, попавшего в ловушку. Медведица разинула
пасть, схватила зверька и двинулась к берегу.
У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хотел лишиться этой
западни, и жалко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную
вьючную лошадь. Но я боялся медведицы: много слышал я рассказов об
охотниках, растерзанных гризли - самым опасным из всех зверей. Однако
гнев одержал верх над страхом.
Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка привстали на
задние лапы и втягивали носом воздух, словно старались угадать, что
держит она в пасти.
Колышек, к которому привязана была цепь западни, я вбил довольно
далеко от берега, опасаясь, как бы бобр не выбрался на сушу и не
освободился из западни. Должно быть, зверек только что попал в ловушку
и пытался высунуть головку из воды, когда к реке подошла медведица.
Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упустила бобра.
Тихонько заворчала она от удивления и повернулась, чтобы снова поймать
зверька.
Она стояла боком ко мне, и я решил не упускать удобного случая.
Прицелившись ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли,
а я вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру. Я не
знал, что она стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки вскрикнула, и
медведица услышала ее крик.
Я схватил сестру за руку и помог ей встать.
- Беги! - сказал я, оглядываясь через плечо.
Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли, шла прямо
на нас. Кровь лилась из ее разинутой пасти. "У нас есть надежда на
спасение, - подумал я. - Эта алая пенистая кровь хлынула из
простреленных легких. А если легкие прострелены, медведица скоро
трубке. Когда он закончил свой рассказ, все ему посочувствовали, а
Короткий Лук сказал:
- Брат, это тяжелая потеря. Что же ты будешь теперь делать?
- Есть у меня другой талисман, я его получил от белого торговца,
- ответил отец. - Этот талисман притягивает огонь с неба. А трубку
свою я отыщу. Ассинибуаны - трусы, собаки! Я проберусь в их лагерь и
найду трубку.
Человек, сидевший против моего отца по другую сторону костра,
засмеялся презрительно и недоверчиво. Все покосились на него.
Наклонившись вперед, он знаками сказал отцу:
- Ассинибуаны - храбрые воины. А пикуни - трусы, собаки!
Потом он встал, завернулся в одеяло и медленно вышел из вигвама.
Мой отец был так удивлен, что в первую минуту растерялся и ничего
не ответил. Наконец он повернулся к Короткому Луку и спросил:
- Так ли я его понял? Кто он?
- Ассинибуан, - ответил вождь. - В начале прошлой зимы он и его
жена пришли к нам пешком. Он сказал, что поссорился со своим племенем
и навсегда его покинул. Нас он просил сжалиться над ним и приютить
его. Мы исполнили его просьбу. Он живет в вигваме Черного Кролика,
стережет его лошадей и приносит ему свою охотничью добычу.
- Я его проучу! Никто не смеет называть меня собакой, трусом! -
крикнул отец, бросаясь к выходу.
- Нет, брат! - воскликнул Короткий Лук, удерживая его за руку. -
Здесь, в нашем лагере, ты не должен с ним драться. Мы обещали взять
его под свою защиту и не нарушим данного слова.
- Но он обругал меня... пикуни!
- Ты первый стал ругаться, - напомнил ему Короткий Лук. -
Послушай, ведь не тебя он ругал, а пикуни. Ты же сам говорил, что
навсегда ушел от своих соплеменников. Пусть он их ругает. Не все ли
тебе равно, если ты теперь не пикуни?
Мой отец отталкивал вождя, который удерживал его за руку. Ему
хотелось бежать за ассинибуаном, но, услышав последние слова Короткого
Лука, он перестал сопротивляться, без сил опустился на ложе из
звериных шкур и умолк. Кажется, только теперь начал он понимать, какие
последствия влечет за собой его поступок. Да, перестав быть одним из
пикуни, он потерял право их защищать. Гордость его была задета, а он
не мог стереть оскорбление, нанесенное ассинибуаном.
Вскоре ушли мы в свой вигвам и улеглись спать. Так закончился наш
первый вечер в лагере большебрюхих.
Я спал плохо. Мне не давала покоя мысль о наших лошадях. Перед
тем как лечь спать, я хотел еще раз проверить, хорошо ли стреножены
вожаки табуна, но устал и поленился идти на пастбище. Как только
рассвело, я потихоньку встал, оделся и пошел посмотреть на лошадей.
Идти мне пришлось пешком, потому что весь наш табун мы выгнали на
пастбище. Отец не видел необходимости привязывать лошадей к колышкам
перед вигвамом, так как каждую ночь большебрюхие посылают отряд
юношей, на обязанности которых лежало караулить табуны и предупреждать
о приближении неприятельских отрядов.
Я внимательно осмотрел долину реки и поднялся на равнину, где
паслись табуны, принадлежавшие большебрюхим, но нигде не видно было
наших лошадей.
Взошло солнце, а я, потеряв надежду найти наш табун, вернулся в
лагерь.
- Лошади наши пропали! Кто-то угнал наших лошадей! - крикнул я,
вбегая в вигвам.
- Никто не мог их угнать. Просто-напросто ты их не нашел, сынок,
- спокойно отозвался отец. - Если бы они пропали, то вместе с ними
были бы уведены и табуны большебрюхих, и в лагере поднялась бы
тревога. А сейчас все спокойно. Ты ошибся, сынок. Отдохни, поешь, а
потом мы с тобой отыщем табун.
В эту минуту Короткий Лук вышел из своего вигвама и стал
выкрикивать имена воинов, которых он приглашал на пир. И первое имя
было имя моего отца. Отец побежал к реке, умылся, расчесал и заплел
волосы в косы, натер лицо и руки священной красно-бурой краской и
отправился в вигвам Короткого Лука.
Как только он ушел, мать спросила меня:
- Уверен ли ты, что наших лошадей украли?
- Совершенно уверен, - ответил я. - Я их искал в лесу, у реки, я
поднимался на равнину. Их нигде нет. Я знаю, что враги их угнали.
Мать вздрогнула.
- Ну, что ж! Я этого ждала, - задумчиво проговорила она. - Не
видать нам счастья, пока Одинокий Бизон не вернется к пикуни. Если бы
жили мы в лагере пикуни, лошади наши остались бы целы.
Сестра заплакала. Лошадей - и особенно маленьких жеребят - она
любила больше, чем своих кукол.
Между тем в вигваме Короткого Лука Черный Кролик объявил, что
ассинибуан и жена его скрылись. Ушли они тайком среди ночи и унесли
все свое имущество, свои седла и лассо.
Услышав это, отец воскликнул:
- Мой сын прав! Сегодня утром он нигде не мог найти наших лошадей
и решил, что их украли, а я ему не поверил. Да, лошадей украли, их
увел этот ассинибуан!
- Сейчас мы узнаем, украдены они или нет, - сказал Короткий Лук.
И он приказал лагерному глашатаю созвать юношей и отправить их на
поиски нашего табуна.
Пир продолжался, но отец ничего не мог есть.
Старуха, мать Короткого Лука, заглянула в наш вигвам и сообщила
нам, что ассинибуан со своей женой покинул лагерь, а отец мой думает,
что он-то и угнал наш табун. Мы с матерью разделяли опасения отца и не
ошиблись. Вскоре вернулись юноши, посланные на разведку, и объявили,
что лошадей наших не нашли, но видели следы их в траве, ведущие к
низовьям реки. Как выяснилось впоследствии, один из ночных сторожей
видел ассинибуана, бродившего ночью среди табунов. Думая, что он
входит в караульный отряд, сторож не обратил на него внимания и ничего
ему не сказал.
После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук решили, что
преследовать ассинибуана не стоит, так как он успел ускакать далеко от
лагеря. Теперь нужно было узнать, где находится его племя, а затем
попытаться увести лошадей.
- Да, так я и сделаю, - сказал отец. - Все равно я должен был
идти за своей трубкой в лагерь ассинибуанов. Кто из молодых воинов
пойдет со мной?
- Брат, тебе придется идти одному, - ответил Короткий Лук. -
Прошлым летом мы заключили мир с ассинибуанами и не можем его
нарушить.
Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались
покровительством наших трех племен - пикуни, черноногих и крови - и
без нашего согласия не имели права заключать мир с нашими врагами.
Отец пожаловался на это матери.
- Верно, - сказала она ему. - Но тебя это не касается: ведь ты
теперь не пикуни.
Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго молчал.
Наконец приказал он моей матери приготовить запасную пару мокасинов:
решил он отправиться в путь этой же ночью и отыскать лагерь
ассинибуанов.
В то время большебрюхие находились в долине Молочной реки. Днем
отец еще раз заглянул в вигвам Короткого Лука и долго с ним беседовал.
Вождь обещал ему заботиться о нас, пока он не вернется. После полудня
отец отправился в священный "вигвам для потенья", чтобы очиститься
перед дальней дорогой.
Когда зашло солнце, взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом,
военным убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался с нами.
Мать и сестра смотрели ему вслед и плакали.
У нас осталось три лошади - подарок Короткого Лука. Мать ездила в
лес за дровами, а я охотился. Хотя я был еще мальчиком, но на мне
лежала обязанность кормить семью. В лагере большебрюхих у меня было
много сверстников-друзей; особенно привязался я к трем подросткам,
матери которых были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуганы,
говорили на моем родном языке. Прежде мы часто вместе играли и
охотились на кроликов. Но теперь я не принимал участия в их играх. Мне
случалось убивать бизонов, - мог ли я после этого охотиться за
кроликами?
Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное племя мы
навсегда покинули, отец ушел, и мы не знали, вернется ли он
когда-нибудь, и были мы бедны, очень бедны. Имея только трех лошадей,
мы не могли перевозить на них все наши пожитки и вигвам, когда племя
снималось с лагеря. Не удивительно, что мне было не до игр.
Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня внимания. Для них
я был слишком молод. Они не принимали меня в свою среду, никогда не
приглашали на свои собрания. Со мной им не о чем было говорить. И я
чувствовал себя одиноким.
Спустя три дня после ухода отца большебрюхие переселились к
верховьям реки, где водилось много бобров. Короткий Лук дал двух
лошадей для перевозки нашего имущества, но нам самим пришлось идти
пешком. И никто не предложил нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без
поклажи. И целый день брели мы пешком под палящим солнцем.
Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплеменников! Пикуни
- добрые люди. Никогда не допустили бы они, чтобы гости их шли пешком.
Вечером, когда мы раскинули вигвам, я сказал матери, что мне пора
приниматься за работу.
- Я буду ловить бобров, а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец
не пригонит домой нашего табуна, лошади у нас все-таки будут. А потом
я пойду на войну и отниму лошадей у наших врагов.
- Ты - храбрый мальчик, - ответила мать. - Ты будешь ловить
бобров и охотиться для нас. Но раньше чем идти на войну, ты должен
увидеть вещий сон и заручиться "тайным помощником". Тебе не позволят
отлучиться из лагеря, если ты еще не постился и нет у тебя "тайного
помощника".
Я согласился начать священный пост, а мать с сестрой пошли в лес
и построили для меня помост на дереве.
На закате солнца Короткий Лук позвал меня в свой вигвам, и я
немедленно явился на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной
краской, а на лбу нарисовал черную бабочку - знак счастливых
сновидений.
Мать и сестра устроили помост в ветвях большого старого тополя в
ущелье, к югу от реки. Вряд ли могли заглянуть сюда враги. А
большебрюхие, зная, что я пощусь, ни за что не приблизились бы к этому
месту и не нарушили бы моего одиночества.
Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать и сестра
вернулись в лагерь. Спустилась ночь, и я крепко заснул.
Четверо суток провел я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра
приносили мне воду, спрашивали здоров ли я, и потихоньку уходили.
Первые два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать о
еде. Часами лежал я на своем помосте и припоминал рассказы стариков о
том, как обрели они во сне "тайных помощников". Когда я засыпал, тень
моя блуждала по горам и равнинам и беседовала с тенями древних
животных - тех первых животных, населявших землю, которые, как, наши
праотцы, говорили только на одном языке - на языке пикуни.
Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои
обрывались. Я просыпался и лишь смутно мог припомнить, что видел во
сне. Быть может, сон мой тревожен потому, что я беспокоился об отце.
Мысль о нем не покидала меня. Я представлял себе, как бредет он ночью,
печальный и одинокий, отыскивая лагерь ассинибуанов, а днем прячется в
зарослях. Знал я, что на каждом шагу угрожает ему опасность.
Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода и уже терял
надежду увидеть вещий сон. Снова стал я припоминать рассказы стариков
и предания нашего племени, которые знал с детства. Наконец я заснул.
Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел я по
равнине. Было мне жарко и хотелось пить. Я спустился в долину, где
протекал ручей; утолив жажду, я уселся на берегу. Ворон пролетел над
моей головой. Я воззвал к нему о помощи и, повернувшись, долго смотрел
ему вслед, но он ничего мне не ответил. Когда он скрылся из виду, я
снова повернулся к ручью. На песке, у самой воды, сидели в ряд четыре
животных, которые водятся на земле и в воде. Не могу тебе сказать, что
это были за животные. Ты знаешь, мы никогда не произносим вслух имен
наших "тайных помощников".
Один из этих зверьков сказал мне:
- Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой? Не можем ли мы
помочь тебе?
- Да, да, помогите мне! - воскликнул я. - Долго скитался я по
равнинам, ко многим животным обращался за помощью, и никто не
откликнулся на мой зов.
- Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона. Мы - четверо
братьев, четверо древних животных. В далекие времена мы и твои праотцы
жили в дружбе. И теперь мы согласны быть твоими "тайными помощниками".
Следуй за нами в наш вигвам.
Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись ложа из
травы, а на стенах висели красивые одежды. С любопытством осматривался
я по сторонам. Один из братьев снова заговорил со мной, и вдруг все
четверо превратились в людей. Да, сын мой, все древние животные могли
в любое время принимать облик человека. Братья еще раз обещали мне
свою помощь, а затем позволили мне уйти.
Тень моя вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой
сон. О, как я был рад, что закончился для меня тяжелый пост! И обрел я
не одного, а четверых помощников. До рассвета я лежал на своем
помосте, потом спустился на землю, побежал домой и рассказал свой сон
матери и Короткому Луку.
Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере большебрюхих
приняли меня в свою среду, стали приглашать на свои собрания и
заглядывали в наш вигвам, чтобы поболтать со мною. Больше я не
чувствовал себя одиноким. Я ездил с ними на охоту и привозил домой
мясо и шкуры убитых животных. Я расставлял западни и каждое утро
находил в них двух-трех бобров. В то время как я постился, один из
воинов побывал в форте Ки-па и привез домой красивые одеяла, бусы,
табак, ножи и западни. Теперь все племя загорелось желанием обменивать
меха на товары белых людей, все стали ловить бобров. У большебрюхих
много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую лошадь, приученную
к охоте на бизонов, я отдал трех бобров. Вьючную лошадь можно было
купить за одну бобровую шкурку. Те, у кого не было капканов, охотно
покупали у меня бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое
- мать, сестра и я - работали с утра до ночи и были бы счастливы, если
бы мысль об отце нас не тревожила. Летели дни, а он не возвращался.
Однажды моя мать прошла по всему лагерю и оповестила всех о том, что
она дает обет сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий
путник к нам вернется.
Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где расставлены
были западни, и помогали сдирать шкурки с бобров. Я купил много
лошадей, и теперь нам не пришлось бы идти пешком, если бы большебрюхие
вздумали переменить место стоянки.
В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял на
пастбище своих лошадей. Много было у меня с ними возни. Они упорно
возвращались к тем табунам, с которыми паслись раньше, а я хотел,
чтобы они привыкли одна к другой и паслись вместе. Одних я привязывал
друг к другу короткими веревками, других стреноживал, но некоторые
все-таки убегали к старым своим табунам, и каждый день рыскал я по
пастбищу, отыскивая их. Домой я приходил в сумерках, ел и ложился
спать.
Думали мы, что лагерь ассинибуанов находится при устье реки, не
очень далеко от места нашей стоянки. Этот путь можно было пройти
пешком в пять дней. После ухода моего отца мы начали считать дни, и
каждый вечер я делал зарубку на палке. Прошло двадцать дней. За это
время он успел бы дважды спуститься к устью реки и вернуться назад.
Мать сказала нам:
- Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше не увидим мы
вашего отца.
Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать.
Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как вдруг
чья-то рука отодвинула занавеску у входа, и в вигвам вошел отец. Он
едва держался на ногах и, наверно, упал бы прямо в костер, если бы я
не подбежал к нему и не обнял за плечи.
Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели и помогли ему
улечься.
Я заметил, что нет у него ни колчана, ни лука. "Где же они? -
дивился я. - И где его прекрасный боевой наряд в коробке, украшенный
бахромой и рисунками? Почему правая его рука распухла и почернела?" О,
как он исхудал! Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились.
Нас он словно не замечал и дико осматривался по сторонам.
Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талисманы. Мешок
этот подвешен был к шесту вигвама, над постелью. Дрожащей рукой указал
он на него и прошептал:
- Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть. Я
повиновался, засунул руку в мешок и достал подарок Ки-па - талисман,
притягивающий огонь с неба. Я показал его отцу.
- А! Вот он! Я забыл взять его с собой, - слабым голосом
проговорил он.
Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел он с
жадностью и попросил еще. Потом захотелось ему мяса, но мать не дала.
- Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода, - приказал он.
Мать покачала головой и ответила:
- Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь поесть мяса.
Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке талисман Ки-па.
Мы подбрасывали хворост в костер и не спускали глаз с отца. Пришел
Короткий Лук, осмотрел распухшую руку своего друга и сказал,
усаживаясь подле меня:
- Много он страдал, но теперь скоро поправится.
Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать дала ему
похлебки и мяса, он с жадностью набросился на еду и съел все до
последнего кусочка. Тогда только заметил он, что в вигваме сидит
Короткий Лук.
- Ха! Это ты, друг мой! - сказал он. - Я рад тебя видеть.
- Вот ты и вернулся к нам, - отозвался Короткий Лук. Мы также
рады тебя видеть.
- Не надеялся я вернуться к жене и детям, - проговорил отец. -
Слушайте, вот что случилось со мной:
"Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился к устью. На
рассвете пятого дня увидел я вдали дымок, поднимавшийся над долиной. Я
знал, что это дым костров в лагере врага. Позднее показались на
равнине всадники, выехавшие на охоту.
Я спрятался в зарослях и ждал ночи. Враги завладели моей Трубкой
Грома, которая нужна была мне для молитвы, но у меня остался другой
талисман - подарок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь,
надеясь, что тогда Солнце заметит меня и услышит мой зов. Я раскрыл
коробку с боевым снаряжением, стал искать волшебный кусок льда, но не
нашел. Я был уверен, что взял его с собой в дорогу. Неужели я его
потерял? Тяжела была мне эта потеря.
Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло мерцали огни
в, вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей, а потом пробраться в
лагерь и отыскать Трубку Грома. Взошла луна, когда я вышел на
пастбище, где паслись табуны ассинибуанов, но моих лошадей нигде не
было видно.
Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать один из
табунов, принадлежащих ассинибуанам. Лагерь был раскинут на открытой
поляне, и мне пришлось пробираться ползком и прятаться в высокой
траве. Когда я находился на расстоянии сотни шагов от первых вигвамов,
справа от меня послышался шорох. Это была "настоящая змея"1. Не успел
я свернуть в сторону, как она ужалила меня в руку. В ужасе я едва не
закричал и вскочил, а змея сорвалась с моей руки. Я поднес к губам
ужаленную руку и, высасывая кровь из ранки, бросился бежать. Не знаю,
почему побежал я прочь от Маленькой реки, на юг, к Большой реке, и
стал взбираться на холм. Рука моя распухла и горела, словно охваченная
огнем. Никогда еще не испытывал я такой мучительной боли.
1 "Настоящая змея" - ни-топ-и-пик-сек-син - гремучая змея. -Прим.
авт.
Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел ручей,
струившийся в ущелье. Без сил упал я на берегу ручья и сунул руку в
холодную жидкую грязь. Сначала я почувствовал облегчение, но вскоре
боль снова усилилась; казалось мне, что грязь нагревается от огня,
пожирающего мою руку. Когда рассвело, я понял, что дело плохо. "Сейчас
пойду я по тропинке, ведущей в Страну Песчаных холмов", - подумал я и
потерял сознание.
Когда я пришел в себя, как вы думаете, где я был? На островке на
Большой реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на
островке? Тоже не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое боевое
снаряжение, мокасины и сушеное мясо. Должно быть, в беспамятстве я
бросил в реку все свои пожитки или забыл их где-нибудь на берегу.
Искать их не имело смысла. Рука моя распухла до локтя, но боль утихла.
Я побродил по островку, нашел какие-то съедобные коренья и съел их.
Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь добрался до
северного берега. Я не знал, где нахожусь. Поднявшись на равнину, я
стал ждать рассвета, и когда, наконец, рассвело, увидел на севере
Волчьи горы. Сначала я не поверил своим глазам. Неужели мог я,
скитаясь в беспамятстве, зайти так далеко? Немедленно тронулся в
обратный путь. Знал я, что по равнинам рыщут военные отряды, но
опасность меня не страшила. Нужно было спешить, малейшее промедление
грозило смертью, потому что я потерял свое оружие и мне нечего было
есть.
Проходили дни. Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше,
и я терял силы. Наконец увидел я долину Маленькой реки и стал
подниматься к истокам. Когда вдали показались тусклые огни, я едва
передвигал ноги. Если бы пришлось мне идти еще несколько часов, я не
добрался бы до дома".
- Ха! Тебе повезло, - сказал ему Короткий Лук. - Из тех, кого
ужалит "настоящая змея", редко кто остается в живых.
Отец ничего не ответил - он снова заснул. Когда ушел Короткий
Лук, мы тоже улеглись спать.
Проснулся я на рассвете. Отец спал крепким сном. Я попросил мать
ни слова не говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на бобровые
шкурки. Поев, я вышел на пастбище, поймал двух лошадей и вместе с
сестрой поскакал к реке, где были расставлены западни. Сестре я
сказал, что сегодня хочу поскорее закончить работу, а затем пригнать
наш табун к лагерю, вызвать отца и показать ему что мы приобрели за
время его отсутствия. Я думал, что он обрадуется, увидев табун в сорок
голов. Когда отец тридцать дней назад покинул лагерь, было у нас
только три лошади - подарок Короткого Лука.
Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда не
заходили другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки роща
молодых тополей, бобры - эти маленькие дровосеки - проложили тропы, по
которым таскали к реке зеленые тополевые ветки. С этими ветками они
переправлялись к противоположному крутому берегу, где находились их
жилища, и погружали их на дно реки. К зиме они собирали большие охапки
веток, а когда лед сковывал реку, они тащили ветки в свои жилища и
объедали кору. Белые палки с объеденной корой они спускали под лед, и
течение их уносило.
Весной и летом они не запасались ветками. Запасы на зиму они
делали, когда листья, падающие с деревьев, возвещали приближение
холодов. Но и теперь бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от
реки к роще, и я был уверен, что найду бобров в трех моих западнях.
Мы привязали лошадей на опушке леса и крадучись стали спускаться
к реке. Я держал наготове ружье, надеясь подстрелить оленя или лося,
пришедшего на водопой.
Вдруг раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была
расставлена первая западня. Казалось, какое-то большое животное
плескалось в реке.
- Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю, - сказал я сестре.
Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной по пятам.
Знаками я приказал ей остановиться. Она покачала головой и ответила
также знаками:
- Нет, я пойду с тобой.
Спорить я не стал. Кусты скрывали от нас реку, и мы не видели,
какое животное плещется в воде.
Ползком я пробирался сквозь заросли и, наконец, раздвинув кусты,
увидел реку. Сердце у меня замерло: большая старая медведица-гризли
стояла на задних лапах в воде и мотала головой, словно высматривала
добычу. Два крохотных медвежонка сидели на берегу и смотрели на мать.
Вдруг за ее спиной показалась головка бобра. Зверек набрал
воздуха в легкие и скрылся под водой. Медведица быстро повернулась,
подпрыгнула и опустилась на все четыре лапы, взбаламутив вокруг себя
воду. Когти правой ее лапы застряли в звеньях цепи, привязанной к моей
западне. Рванувшись вперед, она вытащила на поверхность воды западню,
и я увидел большого бобра, попавшего в ловушку. Медведица разинула
пасть, схватила зверька и двинулась к берегу.
У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хотел лишиться этой
западни, и жалко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную
вьючную лошадь. Но я боялся медведицы: много слышал я рассказов об
охотниках, растерзанных гризли - самым опасным из всех зверей. Однако
гнев одержал верх над страхом.
Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка привстали на
задние лапы и втягивали носом воздух, словно старались угадать, что
держит она в пасти.
Колышек, к которому привязана была цепь западни, я вбил довольно
далеко от берега, опасаясь, как бы бобр не выбрался на сушу и не
освободился из западни. Должно быть, зверек только что попал в ловушку
и пытался высунуть головку из воды, когда к реке подошла медведица.
Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упустила бобра.
Тихонько заворчала она от удивления и повернулась, чтобы снова поймать
зверька.
Она стояла боком ко мне, и я решил не упускать удобного случая.
Прицелившись ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли,
а я вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру. Я не
знал, что она стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки вскрикнула, и
медведица услышала ее крик.
Я схватил сестру за руку и помог ей встать.
- Беги! - сказал я, оглядываясь через плечо.
Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли, шла прямо
на нас. Кровь лилась из ее разинутой пасти. "У нас есть надежда на
спасение, - подумал я. - Эта алая пенистая кровь хлынула из
простреленных легких. А если легкие прострелены, медведица скоро