Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Государственное издательство
КАРЕЛЬСКОЙ АССР
Петрозаводск
1961
Было мне четырнадцать лет, а сестре моей Нитаки тринадцать, когда
настал этот тяжелый день, памятный всем нам. Но в этот день мы и не
подозревали, какие невзгоды, какую беду навлекут на нас гордость, гнев
и непреклонность моего отца. Как ты сам узнаешь, все это случилось по
его вине.
В месяц Новой Травы мы, пикуни, или южные черноногие, как
называете нас вы, белые, стояли лагерем на берегу реки Титона,
неподалеку от холмов, которым мы дали имя "Четверо". Много нас было в
те дни; в лагере насчитывалось восемьсот вигвамов, приютивших до
четырех тысяч мужчин, женщин и детей.
И потому, что было нас так много, праотцы наши сообща выработали
ряд правил, касавшихся охоты, и правилам этим подчинялись все. Вот
одно из них: когда все племя нуждалось в большом количестве бизоньих
шкур для одежды или новых вигвамов, охотник не имел права выходить
один на охоту, так как он мог спугнуть стадо бизонов, которые паслись
в окрестностях лагеря, и лишить других охотников добычи. Был у нас
такой обычай: старшины племени приказывали юношам следить за бизонами,
и если какое-нибудь стадо приближалось к лагерю, разведчики немедленно
сообщали об этом старшинам. Затем лагерный глашатай объезжал все
вигвамы и от имени вождя приказывал всем охотникам седлать лошадей и
явиться на место сбора - к вигваму вождя. Сам вождь возглавлял отряд
охотников. На быстрых конях они долго преследовали убегающее стадо, а
по окончании охоты равнина бывала усеяна тушами убитых бизонов.
Суровая кара грозила тому, кто нарушал правила охоты. По приказу вождя
отряд Ловцов, входивший в союз братств Друзья, наказывал виновного.
Ловцы срывали с него одежду, били его хлыстом, а иногда разрушали его
вигвам и убивали лучших лошадей. И все считали наказание заслуженным,
так как существование нашего племени зависело от удачной охоты на
бизонов. Эти животные всегда доставляли нам пищу, кров и одежду.
Однажды, в месяц Новой Травы, кто-то из воинов пожаловался
старшинам на недостаток шкур для вигвамов: многие охотники,
охотившиеся поодиночке, спугивали стада и лишали своих товарищей
добычи. Старшины выслушали жалобы и немедленно приказали глашатаю
объявить всему лагерю о запрещении охоты на неопределенное время.
Тотчас же посланы были на разведку юноши из отряда Носители Ворона, -
на их обязанности лежало следить за стадами бизонов, которые паслись
на равнинах, и ежедневно докладывать старшинам о передвижении
отдельных стад.
Мой отец сидел в нашем вигваме, когда мимо проехал глашатай,
выкрикивавший приказ старшин и напоминавший о каре, которая ждала всех
ослушников.
- Ха! Эти старшины только и делают, что отдают нам приказания,
словно мы дети! - воскликнул отец. - Не боюсь я их угроз и на охоту
пойду, если захочу.
Думали мы, что он шутит, но дня через два он вдруг спросил мою
мать:
- Сисаки, много ли осталось у нас мяса?
- Сегодня утром мы съели последний кусок свежего мяса, а сушеного
осталось еще на один день, - отозвалась мать.
- Отлично! Будем сидеть сложа руки, пока не кончатся все наши
запасы, а затем отправимся на охоту. Моей жене и детям я привезу много
мяса, хотя бы пришлось мне нарушить все правила охоты.
- О муж мой! Подумай, как накажут тебя Ловцы, если ты ослушаешься
старшин! Не нарушай приказа. Мяса в лагере много. Я возьму несколько
кусков у наших родственников и друзей.
- Ха! Эти Ловцы не посмеют меня тронуть! - воскликнул отец. -
Послезавтра я пойду на охоту. А тебе я запрещаю просить мяса у наших
друзей. Никогда и ни у кого мы не брали съестных припасов и брать не
будем.
- Но вспомни, сколько раз соседи обращались ко мне за помощью! Я
им давала мясо, жир и даже пеммикан1. А теперь мы впервые нуждаемся в
помощи, и, конечно, они нам не откажут.
1 Сушеное, растертое в порошок мясо, спресованное с жиром. Прим.
перев.
- Если бы мы умирали с голоду, все равно я не позволил бы тебе
брать у них мясо, - заявил отец. - Всегда меня считали хорошим
охотником, который может прокормить семью. С того дня как мы с тобой
поселились в одном вигваме, не было у нас недостатка в съестных
припасах, и этим я гордился. Быть может, я хвастал своей удачей на
охоте, но все знают, что нет мне равного во всем лагере. Да, жена,
много зим прожили мы с тобой вместе и будем дальше так жить, ни к кому
не обращаясь за помощью. Даже к братьям твоим или моим я запрещаю тебе
идти. Говорю в последний раз: если вождь не поведет всех воинов на
охоту за бизонами, я послезавтра пойду охотиться один. Я все сказал.
Конечно, решение, принятое отцом, встревожило не только мою мать,
но и нас с сестрой. Когда он вышел из вигвама, чтобы вести на водопой
наш табун, мать долго плакала и повторяла снова и снова, что нам не
миновать беды. Одна была у нас надежда: быть может, большое стадо
бизонов приблизится к нашему лагерю, и вождь поведет на охоту всех
мужчин нашего племени.
На следующее утро караульные донесли, что на открытой равнине к
югу от реки пасется очень большое стадо, но нет возможности незаметно
к нему приблизиться. О, как хотелось нам, чтобы за ночь это стадо
передвинулось на север, к реке! Но надежды наши не сбылись. На
рассвете лагерный глашатай объявил, что стадо по-прежнему пасется в
центре равнины. Снова повторив приказ старшин, он убеждал охотников
терпеливо ждать.
Когда он проехал мимо нашего вигвама, отец засмеялся. Жутко нам
было слушать этот смех.
- Ха! Они запрещают нам идти на охоту, а у нас в вигваме не
осталось ни куска мяса! Они приказывают нам быть терпеливыми и
голодать! Ну, что ж! Пусть другие охотники повинуются старшинам, но уж
я-то раздобуду свежего мяса. Да, Одинокий Бизон идет на охоту и берет
с собой Черную Выдру.
Черной Выдрой назвали меня, когда я родился. Лишь много лет
спустя заслужил я другое имя - Вождь Вигвамный Шест, которое ношу и по
сей день.
- О муж мой, пожалей меня, - взмолилась мать. - Если ты любишь
наших детей, если любишь меня - не ходи на охоту! Останься здесь, с
нами, пока вождь не снимет запрета.
- Да! Остаться здесь и голодать или просить помощи у соседей!
Люблю я и тебя и детей. Вот потому-то и иду на охоту. Черная Выдра,
ступай, пригони табун!
Я взглянул на мать, надеясь, что она заступится и запретит мне
идти на охоту. Но она покрыла голову одеялом и заплакала. Знала она,
что отца не заставишь изменить решение.
Взяв веревку, я вышел из вигвама, поднялся на равнину, у склона
которой раскинулся лагерь, и погнал наш табун на водопой. В то время
было у нас больше ста голов. Отец ждал меня у реки. Поймав двух
быстрых лошадей, приученных к охоте на бизонов, он выбрал лошадь и для
меня. Мы их оседлали и пересекли лагерь, держа путь на запад. Когда мы
проезжали мимо вигвама Белой Антилопы, начальника отряда Ловцов, он
показался у входа и спросил, куда мы едем. Мой отец смотрел прямо
перед собой и ничего ему не ответил, словно не видел его и не слышал.
Несколько раз я оглядывался: Белая Антилопа смотрел нам вслед, -
должно быть, он решил узнать, куда и зачем мы едем.
Выехав из лагеря, мы повернули на юго-запад, к холмам, лежащим у
подножия Спинного Хребта Мира1. Проезжая мимо одного из холмов
Четверо, мы увидели на его вершине караульного из отряда Носители
Ворона. Знаками приказывал он нам вернуться в лагерь, но мой отец
обратил на него не больше внимания, чем на Белую Антилопу. Ехали мы то
галопом, то рысью и к полудню остановились у подножия холмов. Вдали
паслись старые бизоны, а на склоне заметил я жирного трехгодовалого
самца, который при виде нас обратился в бегство.
1 Скалистые горы. - Прим. авт.
- О, убей его, отец! - воскликнул я. - Его легко догнать.
- Нас ждет добыча получше этой, - отозвался отец. - Сегодня
вечером я привезу в наш вигвам мясо жирной самки.
Больше я не сказал ни слова. Поднявшись на вершину одного из
холмов, мы спрыгнули с седел и окинули взглядом равнину, тянувшуюся на
восток до самого горизонта. Вдали паслось большое стадо бизонов -
триста или четыреста голов, - за которым в течение нескольких дней
следили Носители Ворона. Животные по-прежнему занимали центр широкого
плоскогорья; кое-где в неглубоких ямах сверкала дождевая вода, и я
понял, почему бизоны не идут на водопой к реке. Караульные были правы:
пока стадо не покинуло плоскогорья нельзя было незаметно к нему
приблизиться.
Отец закурил трубку и долго не спускал глаз с большого стада.
Наконец мы снова вскочили на коней и, поднявшись на вершину следующего
холма, посмотрели вниз. В ущелье между двумя холмами увидели мы сорок
- пятьдесят самок с детенышами. Среди них была одна очень крупная,
жирная и, по-видимому, недойная.
- Теперь ты видишь, сын мой, что не следовало мне убивать того
молодого бизона, - сказал отец. - Солнце милостиво к нам: оно посылает
завидную добычу.
Я ничего не ответил: мысли мои сосредоточены были на том, что
ждет нас, когда мы вернемся вечером в лагерь. Отец не сомневался в
том, что Ловцы не посмеют его наказать за нарушение правил охоты, но я
не разделял его уверенности.
Отец приказал мне ждать на вершине холма, пока он сам спустится к
выходу из ущелья. Затем я должен был въехать в ущелье с другой стороны
и спугнуть бизонов: увидев меня, они помчатся по направлению к равнине
и пробегут мимо отца.
Все случилось так, как он предполагал. Завидев меня, бизоны
задрали хвост и, делая огромные прыжки, понеслись по ущелью. Отец
перерезал им дорогу, подъехал к жирной недойной самке и спустил тетиву
лука. Стрела по самое оперение вонзилась ей в бок. Одного выстрела
было достаточно. Красным потоком хлынула кровь из ноздрей, самка
остановилась, покачнулась и рухнула на землю.
Я подъехал к отцу, мы спрыгнули с седел и начали свежевать тушу.
Самка оказалась очень жирной: ребра горба были покрыты слоем
белоснежного жира толщиной в три пальца. Отец радовался удаче.
Рассекая тушу и вырезая язык и лучшие куски мяса, он громко пел песню
койота, или охотничью песню; потом, потирая руки и улыбаясь, сказал
мне:
- Ну вот, сын мой, есть у нас теперь мясо. Думаю, что и ты, и
твоя мать, и сестра не прочь полакомиться. Ха! А старшины приказали
нам сидеть в лагере и голодать. Нет! Пока у Одинокого Бизона хватает
сил сгибать лук, семья его голодать не будет.
Когда рухнула на землю жирная самка, мы с отцом забыли о стаде,
которое вырвалось из ущелья на равнину. Только теперь, навьючивая мясо
на лошадей, заметили мы далеко на востоке густое облако пыли. Смутно
догадывались мы, что происходит, но ни слова друг другу не сказали.
Отец вскочил в седло и стал подниматься по склону холма; я последовал
за ним, и, поднявшись на вершину, мы натянули поводья и взглянули на
равнину. Догадка наша оказалась правильной: бизоны, вырвавшись из
ущелья, помчались прямо к большому стаду и спугнули его; теперь оно
бежало на юг, прочь от нашего лагеря. В течение нескольких дней
караульные следили за этим стадом, и весь лагерь терпеливо ждал, когда
оно спустится к реке, но мой отец забыл о нуждах племени и думал
только о себе. Упрямый и гордый, он один повинен был в том, что стадо
обратилось в бегство и широким черным потоком неслось на юг.
Я посмотрел на отца. Он хмурился, улыбка сбежала с его лица. Но
через минуту морщины на лбу разгладились, и он сказал холодно и
спокойно, словно размышлял вслух:
- Ну, что ж! Я спугнул стадо, но кто в этом виноват? Не я! Дети
мои должны есть досыта, хотя бы мне пришлось нарушить все законы
нашего племени.
Конечно, я ничего на это не ответил. Мы поехали домой. Зашло
солнце. Смеркалось, когда мы завидели лагерь. Перед вигвамами стояли
мужчины и женщины и смотрели на нас. Все молчали, никто не сказал нам
ни слова. Молчание, странное, тревожное молчание, встречало нас и
провожало. Не знаю, почувствовал ли отец это враждебное отношение
толпы. Мы подъехали к нашему вигваму и спрыгнули с седел. Мать ждала
нас у входа. Молча взяла она мясо и понесла его в вигвам.
Предоставив мне расседлать лошадей, отец последовал за матерью.
- Жена, дочка! - весело крикнул он. - Я привез вам жирного мяса.
Приготовьте поскорее ужин. Знаю, что вы голодны.
Я вошел в вигвам и сел на свою постель из звериных шкур. Мать
ничего ему не ответила. Я видел, как дрожали ее руки, когда она
разрезала язык бизона на тонкие полосы. Эти полосы и ребра она стала
поджаривать на красных угольях костра.
Отец отложил в сторону лук и взял ружье, стоявшее у изголовья его
постели. Это ружье он купил прошлым летом в торговом форте Компании
Гудзонова залива. Внимательно осмотрев его и любовно погладив ствол,
он поставил его в ногах постели. Из ружья он стрелял редко, так как
мало было пороха и пуль. Охотясь на бизонов, он брал лук и стрелы, а
оружием белых пользовался только на войне. Купив у белых несколько
ружей, наши черноногие прогнали враждебное нам племя кроу1 к реке
Иеллоустон. И кроу вынуждены были покинуть пастбища, раскинувшиеся к
северу от реки Миссури.
1 Вороны.
Поджарив мясо, мать дала каждому из нас по большому куску. Себе
она не взяла ни кусочка, и отец спросил, не больна ли она.
- Тяжело у меня на сердце, - ответила мать. - Знаю я, что ты
навлек на нас несчастье.
- Ха! - воскликнул отец. - Сними тяжесть с сердца. Чего ты
боишься? Неужели ты думаешь, что Ловцы посмеют меня тронуть? Кто из
наших воинов может со мной равняться? Разве не совершил я подвигов
больше, чем кто бы то ни было из них? Сколько раз я водил их по тропе
войны, сколько раз мы одерживали победу над врагами! Да стоит мне
захотеть, и меня изберут вождем племени! Полно, успокойся и ешь вместе
с нами.
Да, отец верил, что стоит ему захотеть, и он будет избран вождем
племени. Однако он ошибался, и я это знал. Играя с товарищами и бегая
между вигвамами, я часто слышал разговоры о моем отце. Запомнились мне
слова старика Низкого Медведя. Не зная, что я нахожусь поблизости, он
говорил воинам, собравшимся в его вигваме:
- Чтобы стать вождем, нужны храбрость, щедрость, тихий, спокойный
нрав и - прежде всего - доброта. Одинокий Бизон храбр, он - великий
воин. И щедрость его всем известна: многим вдовам и сиротам он уделяет
часть своей добычи. Но сердце у него гордое и нрав вспыльчивый: из-за
пустяков он приходит в бешенство. Да, когда он говорит с друзьями или
нетерпеливо слушает их, видно, что себя он считает выше всех. Вот
почему я говорю: не быть ему вождем!
Вернувшись домой, я передал матери слова Низкого Медведя.
Выслушав меня, она долго молчала и наконец ответила:
- Каковы бы ни были его недостатки, но нас он любит. Помни об
этом всегда.
Взглянув на сестру, я заметил, что она тоже не ест. То она, то
мать с испугом посматривали на шкуру, завешивавшую вход в вигвам,
вздрагивали и прислушивались к малейшему шороху. Их тревога передалась
и мне: делая вид, будто обгладываю ребро, я не спускал глаз с двери.
Вот потому-то мы и не заметили, как чьи-то руки бесшумно
приподняли шкуру, служившую задней стенкой вигвама, и крепко сжали
шесты. Не видел этого и отец: он сидел лицом к выходу, медленно
пережевывая куски мяса, и напевал песню койота. И вдруг вигвам наш
зашатался, - Ловцы раскачали шесты и повалили его на землю. Потом
бросились они к отцу и схватили его за руки, он не успел пустить в ход
нож, которым резал мясо.
Заревев от гнева, он попытался вырваться из рук Ловцов. Моя мать
поспешила к нему на помощь.
- Отпустите его! - кричала она. - Говорю вам, отпустите его!
Сестра с плачем убежала в темноту, а я стоял как вкопанный, не
зная, что делать. Собралась толпа. Люди, закутанные в одеяла из
звериных шкур, стояли вокруг нас и молчали. Что-то жуткое было в их
молчании: казалось, все считали справедливым то наказание, какому
Ловцы хотели подвергнуть отца.
Восемь человек крепко его держали, остальные завладели его
оружием и взяли мясо, которое он в тот день привез. Затем выступил
вперед начальник Ловцов и плеткой ударил моего отца по спине. Удар был
слабый, но громко щелкнула плетка из невыделанной кожи, опустившись на
тонкую кожаную куртку отца. Кто-то застонал в толпе. Мать с воплем
рванулась вперед, но ее удержали. Удержали и меня, когда я бросился к
начальнику Ловцов. Шесть раз опускалась плетка, но отец не дрогнул и
не вскрикнул.
Тогда сказал начальник Ловцов:
- Все вы видели, как наказан был человек, нарушивший законы
охоты. Будьте мудры: повинуйтесь приказам старшин. Помните, что наши
законы созданы для блага всех нас. Пусть знает каждый ослушник, какое
ждет его наказание.
Ловцы освободили нас троих и молча удалились, за ними последовала
толпа.
Отец опустился на ложе из звериных шкур и закрыл лицо руками.
Вернулась сестра и, плача, взяла меня за руку. С нами остался кое-кто
из наших родственников и друзей. Они помогли матери поставить вигвам и
разложить маленький костер. Потом, предложив нам сушеного мяса и
пеммикана, они ушли вслед за толпой.
Три раза подбрасывала мать сухие ветки в костер, а отец
по-прежнему молчал и не отнимал рук от лица. Жестокое постигло его
наказание. Удары плеткой были слабые и почти не причинили боли,
ребенок и тот мог бы вынести эту боль. Но оскорбительно было такое
наказание. Мы, черноногие, считаем, что воспоминание об унижении
стирается лишь со смертью обидчика. Вот почему мы браним детей, но
никогда их не сечем. Ударить ребенка - значит сломить дух его.
Костер догорал, а мать уговаривала отца лечь и заснуть. Он сидел
неподвижно и ни слова не сказал в ответ. При тусклом свете тлеющих
углей мы трое улеглись на мягкие шкуры и оставили его одного. О, как
хотелось мне его утешить! Засыпая, я мысленно твердил: "Это его вина.
Он сам навлек на себя наказание". Но в эту ночь я любил его больше,
чем когда бы то ни было. Долго я метался и думал о том, как встретит
он рассвет, что принесет ему следующий день.
Ночью я слышал стоны отца и тихий голос матери:
- О мой муж, мой муж! Что мне делать? Как успокоить тебя?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Проснувшись на рассвете, я увидел, что отец по-прежнему сидит на
ложе из звериных шкур и не спускает глаз с костра. Должно быть, он
просидел так всю ночь. Его лицо показалось мне измученным и
постаревшим.
Мать заговорила с ним.
- Нам нечего есть. В вигваме не осталось ни куска мяса. Могу ли я
пойти к моим братьям и попросить у них мяса, чтобы накормить детей? -
спросила она.
- Да, ступай. Накорми детей и поешь сама. Я есть не буду. Ни
одного куска не проглочу я, пока мы не покинем этого лагеря, - ответил
он.
- О, что ты говоришь! - испугалась мать.
- Больше я не пикуни! Я отрекаюсь от этого племени. Ступай
принеси мяса, поешь и уложи все наши вещи. К полудню лагерь останется
далеко позади.
Сестра и я с ужасом прислушивались к его словам. Покинуть лагерь!
Навсегда расстаться с родными, друзьями, товарищами наших игр! Сначала
мы не поверили, думали, что он шутит, но мать знала его лучше, чем мы.
Однако она не теряла надежды: быть может, он изменит свое решение.
Молча вышла она из вигвама и вскоре вернулась со своим братом,
которого звали Глаза Лисицы, и Белым Волком, младшим братом моего
отца. Принесла она мяса и стала поджаривать его на угольях.
- Одинокий Бизон, брат, правда ли, что ты хочешь нас покинуть? -
спросил Белый Волк.
- Да, - с горечью отозвался отец. - Вчера ты видел, как меня
отхлестали. Я навсегда опозорен. Неужели ты думал, что я останусь с
этим неблагодарным племенем? Вспомни, что я для него делал! Вспомни,
сколько раз я выигрывал битвы и обращал в бегство врагов! И никогда не
отказывал я в помощи. Женщины, дети приходили в мой вигвам, и я давал
им мяса. А меня отхлестали за то, что я охотился, когда моя семья
голодала! Нет! Я не останусь с этим неблагодарным народом!
- Брат, ты нарушил правила охоты... правила, которым подчиняемся
все мы - и простые воины, и старшины...
- Знаю, знаю все, что ты можешь сказать, - нетерпеливо перебил
отец. - Я охотился в стороне от большого стада, не намеренно я его
спугнул. Это произошло случайно. Но Ловцы не дали мне времени
объяснить, как было дело. Брат, не спорь со мной. Я принял решение:
как только наши вещи будут уложены, я уеду отсюда навсегда. Но мне бы
хотелось получить оружие, которое отняли у меня Ловцы. Постарайся
взять его у них. А если они не отдадут... Ну, что ж! Я сделаю новый
лук и стрелы, а со временем куплю другое ружье.
- Одинокий Бизон, старший мой брат, - сказал Белый Волк, - ты
думаешь только о себе. Вспомни о жене и детях и ради них останься с
нами. Если же в пылу гнева ты хочешь на время нас покинуть, - иди, но
иди один. Навести родное нам племя черноногих - каина. Поживи с ними,
пока не угаснет твой гнев, а потом возвращайся к нам.
- Слова Белого Волка - мои слова, - сказал Глаза Лисицы. - Не
разлучай сестру мою с ее родственниками, не заставляй ее скитаться
вместе с тобой. Подумай о том, что ты подвергаешь опасности и ее жизнь
и жизнь твоих детей. Рано или поздно вас настигнет военный отряд
одного из враждебных нам племен, все вы будете убиты. Прошу тебя,
останься с нами.
- Ну, если так, то я не принуждаю Сисаки и детей следовать за
мной. Они могут остаться с вами. Что вы на это скажете, жена, дети?
- Ты знаешь, что твоя тропа - также и моя тропа, - ответила мать,
едва удерживаясь от слез.
- Слышите? - воскликнул отец. - Конечно, она меня не покинет. Да
и дети не захотят с нами расстаться. Верно ли я говорю, сынок, дочка?
- Да, - шепотом отозвались мы оба.
- Ну и ступайте куда хотите! - сердито крикнул Глаза Лисицы. - А
когда попадете в беду, вспомните, что я вас предостерегал и старался
удержать в лагере.
С этими словами он вышел из вигвама.
- Брат, больше я не буду с тобой спорить: все равно это ни к чему
не приведет, - сказал, вставая, Белый Волк. - Пойду попытаюсь взять у
Ловцов твое оружие.
В это утро с удивительной быстротой распространялись слухи по
всему лагерю. Когда Белый Волк отправился исполнять поручение отца, в
наш вигвам вошел вождь племени, а за ним следовали знахари и воины.
- Одинокий Бизон, что это значит? - начал вождь, усаживаясь рядом
с отцом на ложе из звериных шкур. - Говорят, что ты хочешь навсегда
нас покинуть? Покинуть племя, всех родных и друзей? Конечно, это
пустая болтовня.
- Нет, это не пустая болтовня, тебе сказали правду, - ответил
отец. -Я вас покидаю навсегда... я, моя жена и дети.
Больше он не прибавил ни слова и упорно молчал, хотя вождь и те
воины, что пришли с ним, по очереди убеждали его изменить решение.
Долго доказывали они ему, что необдуманный его поступок навлечет беду
на всех нас, и наконец ушли, рассерженные молчанием и упрямством моего
отца.
Когда моя мать приготовила завтрак для сестры моей и для меня,
вернулся Белый Волк с оружием отца. Увидав свое ружье и лук, отец
развеселился.
- Ха! Значит, не придется мне делать новое оружие! - воскликнул
он. - Сегодня я убью бизона, и вечером мы будем пировать. Живей,
сынок! Поешь мяса, которое дали нам соседи, и пригони наш табун.
Тяжело было у меня на сердце, и я не чувствовал голода. Чтобы
успокоить мать, я проглотил несколько кусков мяса и, выйдя из вигвама,
побежал к равнинам, где паслись табуны. Когда я пригнал лошадей к
реке, вигвам наш был уже сложен и все вещи упакованы.
Пришел Белый Волк и помог мне поймать одиннадцать лошадей,
которые были нам нужны, - пять вьючных, четыре верховых и еще две,
предназначавшиеся для того, чтобы тащить травуа1.
1 Индейская примитивная повозка без колес: два шеста
прикреплялись в виде оглоблей к лошади; концы шестов волочились по
земле; посередине шесты были скреплены поперечными жердями, - Прим.
перев.
- Племянник, - сказал он мне, когда мы вели лошадей в лагерь, -
племянник, сегодня кончилось твое детство. Твой отец ведет всех вас
навстречу великим опасностям. Обещай мне быть мужчиной, не отступать
перед врагом и по мере сил защищать мать и сестру.
- Я сделаю все, что в моих силах, - ответил я.
- Я знал твой ответ. Возьми... - И с этими словами он протянул
мне свой лук и колчан со стрелами. И колчан и чехол для лука сделаны
были из шкуры великолепной длиннохвостой выдры.
- О, как бы я хотел уйти с вами! - добавил Белый Волк. - Но
сейчас об этом и думать нечего. Тетка твоя больна. Быть может,
впоследствии...
Он не договорил, но я угадал его мысли: тетка моя никогда не
выздоровеет, а когда жизнь ее оборвется, дядя будет свободен и
поспешит к нам. Но куда?.. Отец ни слова не сказал о своих планах.
Знали мы только, что он хочет навсегда покинуть лагерь.
Пока мы седлали верховых лошадей, а на остальных навьючивали
поклажу, мой отец стоял поодаль и торопил нас, не скрывая своего
нетерпения. Собралась толпа. Женщины, помогавшие матери укладывать
вещи, довели ее до слез своими причитаниями; старухи плакали вместе с
ней и говорили, что не переживут разлуки с той, которая всегда им
помогала.
Плакала моя сестра, прощаясь с подругами, да и я едва удерживался
от слез, когда мои товарищи-подростки окружили меня и старались
ободрить и утешить. О, как не хотелось мне расставаться с ними!
Воины обступили моего отца и убеждали его не покидать родного
племени. Конечно, их уговоры ни к чему не привели, да и вряд ли он их
слушал. Когда погрузка была закончена, он приказал матери сесть на
лошадь и ехать по тропе, ведущей на восток, к низовьям реки. Мы с
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
Государственное издательство
КАРЕЛЬСКОЙ АССР
Петрозаводск
1961
Было мне четырнадцать лет, а сестре моей Нитаки тринадцать, когда
настал этот тяжелый день, памятный всем нам. Но в этот день мы и не
подозревали, какие невзгоды, какую беду навлекут на нас гордость, гнев
и непреклонность моего отца. Как ты сам узнаешь, все это случилось по
его вине.
В месяц Новой Травы мы, пикуни, или южные черноногие, как
называете нас вы, белые, стояли лагерем на берегу реки Титона,
неподалеку от холмов, которым мы дали имя "Четверо". Много нас было в
те дни; в лагере насчитывалось восемьсот вигвамов, приютивших до
четырех тысяч мужчин, женщин и детей.
И потому, что было нас так много, праотцы наши сообща выработали
ряд правил, касавшихся охоты, и правилам этим подчинялись все. Вот
одно из них: когда все племя нуждалось в большом количестве бизоньих
шкур для одежды или новых вигвамов, охотник не имел права выходить
один на охоту, так как он мог спугнуть стадо бизонов, которые паслись
в окрестностях лагеря, и лишить других охотников добычи. Был у нас
такой обычай: старшины племени приказывали юношам следить за бизонами,
и если какое-нибудь стадо приближалось к лагерю, разведчики немедленно
сообщали об этом старшинам. Затем лагерный глашатай объезжал все
вигвамы и от имени вождя приказывал всем охотникам седлать лошадей и
явиться на место сбора - к вигваму вождя. Сам вождь возглавлял отряд
охотников. На быстрых конях они долго преследовали убегающее стадо, а
по окончании охоты равнина бывала усеяна тушами убитых бизонов.
Суровая кара грозила тому, кто нарушал правила охоты. По приказу вождя
отряд Ловцов, входивший в союз братств Друзья, наказывал виновного.
Ловцы срывали с него одежду, били его хлыстом, а иногда разрушали его
вигвам и убивали лучших лошадей. И все считали наказание заслуженным,
так как существование нашего племени зависело от удачной охоты на
бизонов. Эти животные всегда доставляли нам пищу, кров и одежду.
Однажды, в месяц Новой Травы, кто-то из воинов пожаловался
старшинам на недостаток шкур для вигвамов: многие охотники,
охотившиеся поодиночке, спугивали стада и лишали своих товарищей
добычи. Старшины выслушали жалобы и немедленно приказали глашатаю
объявить всему лагерю о запрещении охоты на неопределенное время.
Тотчас же посланы были на разведку юноши из отряда Носители Ворона, -
на их обязанности лежало следить за стадами бизонов, которые паслись
на равнинах, и ежедневно докладывать старшинам о передвижении
отдельных стад.
Мой отец сидел в нашем вигваме, когда мимо проехал глашатай,
выкрикивавший приказ старшин и напоминавший о каре, которая ждала всех
ослушников.
- Ха! Эти старшины только и делают, что отдают нам приказания,
словно мы дети! - воскликнул отец. - Не боюсь я их угроз и на охоту
пойду, если захочу.
Думали мы, что он шутит, но дня через два он вдруг спросил мою
мать:
- Сисаки, много ли осталось у нас мяса?
- Сегодня утром мы съели последний кусок свежего мяса, а сушеного
осталось еще на один день, - отозвалась мать.
- Отлично! Будем сидеть сложа руки, пока не кончатся все наши
запасы, а затем отправимся на охоту. Моей жене и детям я привезу много
мяса, хотя бы пришлось мне нарушить все правила охоты.
- О муж мой! Подумай, как накажут тебя Ловцы, если ты ослушаешься
старшин! Не нарушай приказа. Мяса в лагере много. Я возьму несколько
кусков у наших родственников и друзей.
- Ха! Эти Ловцы не посмеют меня тронуть! - воскликнул отец. -
Послезавтра я пойду на охоту. А тебе я запрещаю просить мяса у наших
друзей. Никогда и ни у кого мы не брали съестных припасов и брать не
будем.
- Но вспомни, сколько раз соседи обращались ко мне за помощью! Я
им давала мясо, жир и даже пеммикан1. А теперь мы впервые нуждаемся в
помощи, и, конечно, они нам не откажут.
1 Сушеное, растертое в порошок мясо, спресованное с жиром. Прим.
перев.
- Если бы мы умирали с голоду, все равно я не позволил бы тебе
брать у них мясо, - заявил отец. - Всегда меня считали хорошим
охотником, который может прокормить семью. С того дня как мы с тобой
поселились в одном вигваме, не было у нас недостатка в съестных
припасах, и этим я гордился. Быть может, я хвастал своей удачей на
охоте, но все знают, что нет мне равного во всем лагере. Да, жена,
много зим прожили мы с тобой вместе и будем дальше так жить, ни к кому
не обращаясь за помощью. Даже к братьям твоим или моим я запрещаю тебе
идти. Говорю в последний раз: если вождь не поведет всех воинов на
охоту за бизонами, я послезавтра пойду охотиться один. Я все сказал.
Конечно, решение, принятое отцом, встревожило не только мою мать,
но и нас с сестрой. Когда он вышел из вигвама, чтобы вести на водопой
наш табун, мать долго плакала и повторяла снова и снова, что нам не
миновать беды. Одна была у нас надежда: быть может, большое стадо
бизонов приблизится к нашему лагерю, и вождь поведет на охоту всех
мужчин нашего племени.
На следующее утро караульные донесли, что на открытой равнине к
югу от реки пасется очень большое стадо, но нет возможности незаметно
к нему приблизиться. О, как хотелось нам, чтобы за ночь это стадо
передвинулось на север, к реке! Но надежды наши не сбылись. На
рассвете лагерный глашатай объявил, что стадо по-прежнему пасется в
центре равнины. Снова повторив приказ старшин, он убеждал охотников
терпеливо ждать.
Когда он проехал мимо нашего вигвама, отец засмеялся. Жутко нам
было слушать этот смех.
- Ха! Они запрещают нам идти на охоту, а у нас в вигваме не
осталось ни куска мяса! Они приказывают нам быть терпеливыми и
голодать! Ну, что ж! Пусть другие охотники повинуются старшинам, но уж
я-то раздобуду свежего мяса. Да, Одинокий Бизон идет на охоту и берет
с собой Черную Выдру.
Черной Выдрой назвали меня, когда я родился. Лишь много лет
спустя заслужил я другое имя - Вождь Вигвамный Шест, которое ношу и по
сей день.
- О муж мой, пожалей меня, - взмолилась мать. - Если ты любишь
наших детей, если любишь меня - не ходи на охоту! Останься здесь, с
нами, пока вождь не снимет запрета.
- Да! Остаться здесь и голодать или просить помощи у соседей!
Люблю я и тебя и детей. Вот потому-то и иду на охоту. Черная Выдра,
ступай, пригони табун!
Я взглянул на мать, надеясь, что она заступится и запретит мне
идти на охоту. Но она покрыла голову одеялом и заплакала. Знала она,
что отца не заставишь изменить решение.
Взяв веревку, я вышел из вигвама, поднялся на равнину, у склона
которой раскинулся лагерь, и погнал наш табун на водопой. В то время
было у нас больше ста голов. Отец ждал меня у реки. Поймав двух
быстрых лошадей, приученных к охоте на бизонов, он выбрал лошадь и для
меня. Мы их оседлали и пересекли лагерь, держа путь на запад. Когда мы
проезжали мимо вигвама Белой Антилопы, начальника отряда Ловцов, он
показался у входа и спросил, куда мы едем. Мой отец смотрел прямо
перед собой и ничего ему не ответил, словно не видел его и не слышал.
Несколько раз я оглядывался: Белая Антилопа смотрел нам вслед, -
должно быть, он решил узнать, куда и зачем мы едем.
Выехав из лагеря, мы повернули на юго-запад, к холмам, лежащим у
подножия Спинного Хребта Мира1. Проезжая мимо одного из холмов
Четверо, мы увидели на его вершине караульного из отряда Носители
Ворона. Знаками приказывал он нам вернуться в лагерь, но мой отец
обратил на него не больше внимания, чем на Белую Антилопу. Ехали мы то
галопом, то рысью и к полудню остановились у подножия холмов. Вдали
паслись старые бизоны, а на склоне заметил я жирного трехгодовалого
самца, который при виде нас обратился в бегство.
1 Скалистые горы. - Прим. авт.
- О, убей его, отец! - воскликнул я. - Его легко догнать.
- Нас ждет добыча получше этой, - отозвался отец. - Сегодня
вечером я привезу в наш вигвам мясо жирной самки.
Больше я не сказал ни слова. Поднявшись на вершину одного из
холмов, мы спрыгнули с седел и окинули взглядом равнину, тянувшуюся на
восток до самого горизонта. Вдали паслось большое стадо бизонов -
триста или четыреста голов, - за которым в течение нескольких дней
следили Носители Ворона. Животные по-прежнему занимали центр широкого
плоскогорья; кое-где в неглубоких ямах сверкала дождевая вода, и я
понял, почему бизоны не идут на водопой к реке. Караульные были правы:
пока стадо не покинуло плоскогорья нельзя было незаметно к нему
приблизиться.
Отец закурил трубку и долго не спускал глаз с большого стада.
Наконец мы снова вскочили на коней и, поднявшись на вершину следующего
холма, посмотрели вниз. В ущелье между двумя холмами увидели мы сорок
- пятьдесят самок с детенышами. Среди них была одна очень крупная,
жирная и, по-видимому, недойная.
- Теперь ты видишь, сын мой, что не следовало мне убивать того
молодого бизона, - сказал отец. - Солнце милостиво к нам: оно посылает
завидную добычу.
Я ничего не ответил: мысли мои сосредоточены были на том, что
ждет нас, когда мы вернемся вечером в лагерь. Отец не сомневался в
том, что Ловцы не посмеют его наказать за нарушение правил охоты, но я
не разделял его уверенности.
Отец приказал мне ждать на вершине холма, пока он сам спустится к
выходу из ущелья. Затем я должен был въехать в ущелье с другой стороны
и спугнуть бизонов: увидев меня, они помчатся по направлению к равнине
и пробегут мимо отца.
Все случилось так, как он предполагал. Завидев меня, бизоны
задрали хвост и, делая огромные прыжки, понеслись по ущелью. Отец
перерезал им дорогу, подъехал к жирной недойной самке и спустил тетиву
лука. Стрела по самое оперение вонзилась ей в бок. Одного выстрела
было достаточно. Красным потоком хлынула кровь из ноздрей, самка
остановилась, покачнулась и рухнула на землю.
Я подъехал к отцу, мы спрыгнули с седел и начали свежевать тушу.
Самка оказалась очень жирной: ребра горба были покрыты слоем
белоснежного жира толщиной в три пальца. Отец радовался удаче.
Рассекая тушу и вырезая язык и лучшие куски мяса, он громко пел песню
койота, или охотничью песню; потом, потирая руки и улыбаясь, сказал
мне:
- Ну вот, сын мой, есть у нас теперь мясо. Думаю, что и ты, и
твоя мать, и сестра не прочь полакомиться. Ха! А старшины приказали
нам сидеть в лагере и голодать. Нет! Пока у Одинокого Бизона хватает
сил сгибать лук, семья его голодать не будет.
Когда рухнула на землю жирная самка, мы с отцом забыли о стаде,
которое вырвалось из ущелья на равнину. Только теперь, навьючивая мясо
на лошадей, заметили мы далеко на востоке густое облако пыли. Смутно
догадывались мы, что происходит, но ни слова друг другу не сказали.
Отец вскочил в седло и стал подниматься по склону холма; я последовал
за ним, и, поднявшись на вершину, мы натянули поводья и взглянули на
равнину. Догадка наша оказалась правильной: бизоны, вырвавшись из
ущелья, помчались прямо к большому стаду и спугнули его; теперь оно
бежало на юг, прочь от нашего лагеря. В течение нескольких дней
караульные следили за этим стадом, и весь лагерь терпеливо ждал, когда
оно спустится к реке, но мой отец забыл о нуждах племени и думал
только о себе. Упрямый и гордый, он один повинен был в том, что стадо
обратилось в бегство и широким черным потоком неслось на юг.
Я посмотрел на отца. Он хмурился, улыбка сбежала с его лица. Но
через минуту морщины на лбу разгладились, и он сказал холодно и
спокойно, словно размышлял вслух:
- Ну, что ж! Я спугнул стадо, но кто в этом виноват? Не я! Дети
мои должны есть досыта, хотя бы мне пришлось нарушить все законы
нашего племени.
Конечно, я ничего на это не ответил. Мы поехали домой. Зашло
солнце. Смеркалось, когда мы завидели лагерь. Перед вигвамами стояли
мужчины и женщины и смотрели на нас. Все молчали, никто не сказал нам
ни слова. Молчание, странное, тревожное молчание, встречало нас и
провожало. Не знаю, почувствовал ли отец это враждебное отношение
толпы. Мы подъехали к нашему вигваму и спрыгнули с седел. Мать ждала
нас у входа. Молча взяла она мясо и понесла его в вигвам.
Предоставив мне расседлать лошадей, отец последовал за матерью.
- Жена, дочка! - весело крикнул он. - Я привез вам жирного мяса.
Приготовьте поскорее ужин. Знаю, что вы голодны.
Я вошел в вигвам и сел на свою постель из звериных шкур. Мать
ничего ему не ответила. Я видел, как дрожали ее руки, когда она
разрезала язык бизона на тонкие полосы. Эти полосы и ребра она стала
поджаривать на красных угольях костра.
Отец отложил в сторону лук и взял ружье, стоявшее у изголовья его
постели. Это ружье он купил прошлым летом в торговом форте Компании
Гудзонова залива. Внимательно осмотрев его и любовно погладив ствол,
он поставил его в ногах постели. Из ружья он стрелял редко, так как
мало было пороха и пуль. Охотясь на бизонов, он брал лук и стрелы, а
оружием белых пользовался только на войне. Купив у белых несколько
ружей, наши черноногие прогнали враждебное нам племя кроу1 к реке
Иеллоустон. И кроу вынуждены были покинуть пастбища, раскинувшиеся к
северу от реки Миссури.
1 Вороны.
Поджарив мясо, мать дала каждому из нас по большому куску. Себе
она не взяла ни кусочка, и отец спросил, не больна ли она.
- Тяжело у меня на сердце, - ответила мать. - Знаю я, что ты
навлек на нас несчастье.
- Ха! - воскликнул отец. - Сними тяжесть с сердца. Чего ты
боишься? Неужели ты думаешь, что Ловцы посмеют меня тронуть? Кто из
наших воинов может со мной равняться? Разве не совершил я подвигов
больше, чем кто бы то ни было из них? Сколько раз я водил их по тропе
войны, сколько раз мы одерживали победу над врагами! Да стоит мне
захотеть, и меня изберут вождем племени! Полно, успокойся и ешь вместе
с нами.
Да, отец верил, что стоит ему захотеть, и он будет избран вождем
племени. Однако он ошибался, и я это знал. Играя с товарищами и бегая
между вигвамами, я часто слышал разговоры о моем отце. Запомнились мне
слова старика Низкого Медведя. Не зная, что я нахожусь поблизости, он
говорил воинам, собравшимся в его вигваме:
- Чтобы стать вождем, нужны храбрость, щедрость, тихий, спокойный
нрав и - прежде всего - доброта. Одинокий Бизон храбр, он - великий
воин. И щедрость его всем известна: многим вдовам и сиротам он уделяет
часть своей добычи. Но сердце у него гордое и нрав вспыльчивый: из-за
пустяков он приходит в бешенство. Да, когда он говорит с друзьями или
нетерпеливо слушает их, видно, что себя он считает выше всех. Вот
почему я говорю: не быть ему вождем!
Вернувшись домой, я передал матери слова Низкого Медведя.
Выслушав меня, она долго молчала и наконец ответила:
- Каковы бы ни были его недостатки, но нас он любит. Помни об
этом всегда.
Взглянув на сестру, я заметил, что она тоже не ест. То она, то
мать с испугом посматривали на шкуру, завешивавшую вход в вигвам,
вздрагивали и прислушивались к малейшему шороху. Их тревога передалась
и мне: делая вид, будто обгладываю ребро, я не спускал глаз с двери.
Вот потому-то мы и не заметили, как чьи-то руки бесшумно
приподняли шкуру, служившую задней стенкой вигвама, и крепко сжали
шесты. Не видел этого и отец: он сидел лицом к выходу, медленно
пережевывая куски мяса, и напевал песню койота. И вдруг вигвам наш
зашатался, - Ловцы раскачали шесты и повалили его на землю. Потом
бросились они к отцу и схватили его за руки, он не успел пустить в ход
нож, которым резал мясо.
Заревев от гнева, он попытался вырваться из рук Ловцов. Моя мать
поспешила к нему на помощь.
- Отпустите его! - кричала она. - Говорю вам, отпустите его!
Сестра с плачем убежала в темноту, а я стоял как вкопанный, не
зная, что делать. Собралась толпа. Люди, закутанные в одеяла из
звериных шкур, стояли вокруг нас и молчали. Что-то жуткое было в их
молчании: казалось, все считали справедливым то наказание, какому
Ловцы хотели подвергнуть отца.
Восемь человек крепко его держали, остальные завладели его
оружием и взяли мясо, которое он в тот день привез. Затем выступил
вперед начальник Ловцов и плеткой ударил моего отца по спине. Удар был
слабый, но громко щелкнула плетка из невыделанной кожи, опустившись на
тонкую кожаную куртку отца. Кто-то застонал в толпе. Мать с воплем
рванулась вперед, но ее удержали. Удержали и меня, когда я бросился к
начальнику Ловцов. Шесть раз опускалась плетка, но отец не дрогнул и
не вскрикнул.
Тогда сказал начальник Ловцов:
- Все вы видели, как наказан был человек, нарушивший законы
охоты. Будьте мудры: повинуйтесь приказам старшин. Помните, что наши
законы созданы для блага всех нас. Пусть знает каждый ослушник, какое
ждет его наказание.
Ловцы освободили нас троих и молча удалились, за ними последовала
толпа.
Отец опустился на ложе из звериных шкур и закрыл лицо руками.
Вернулась сестра и, плача, взяла меня за руку. С нами остался кое-кто
из наших родственников и друзей. Они помогли матери поставить вигвам и
разложить маленький костер. Потом, предложив нам сушеного мяса и
пеммикана, они ушли вслед за толпой.
Три раза подбрасывала мать сухие ветки в костер, а отец
по-прежнему молчал и не отнимал рук от лица. Жестокое постигло его
наказание. Удары плеткой были слабые и почти не причинили боли,
ребенок и тот мог бы вынести эту боль. Но оскорбительно было такое
наказание. Мы, черноногие, считаем, что воспоминание об унижении
стирается лишь со смертью обидчика. Вот почему мы браним детей, но
никогда их не сечем. Ударить ребенка - значит сломить дух его.
Костер догорал, а мать уговаривала отца лечь и заснуть. Он сидел
неподвижно и ни слова не сказал в ответ. При тусклом свете тлеющих
углей мы трое улеглись на мягкие шкуры и оставили его одного. О, как
хотелось мне его утешить! Засыпая, я мысленно твердил: "Это его вина.
Он сам навлек на себя наказание". Но в эту ночь я любил его больше,
чем когда бы то ни было. Долго я метался и думал о том, как встретит
он рассвет, что принесет ему следующий день.
Ночью я слышал стоны отца и тихий голос матери:
- О мой муж, мой муж! Что мне делать? Как успокоить тебя?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Проснувшись на рассвете, я увидел, что отец по-прежнему сидит на
ложе из звериных шкур и не спускает глаз с костра. Должно быть, он
просидел так всю ночь. Его лицо показалось мне измученным и
постаревшим.
Мать заговорила с ним.
- Нам нечего есть. В вигваме не осталось ни куска мяса. Могу ли я
пойти к моим братьям и попросить у них мяса, чтобы накормить детей? -
спросила она.
- Да, ступай. Накорми детей и поешь сама. Я есть не буду. Ни
одного куска не проглочу я, пока мы не покинем этого лагеря, - ответил
он.
- О, что ты говоришь! - испугалась мать.
- Больше я не пикуни! Я отрекаюсь от этого племени. Ступай
принеси мяса, поешь и уложи все наши вещи. К полудню лагерь останется
далеко позади.
Сестра и я с ужасом прислушивались к его словам. Покинуть лагерь!
Навсегда расстаться с родными, друзьями, товарищами наших игр! Сначала
мы не поверили, думали, что он шутит, но мать знала его лучше, чем мы.
Однако она не теряла надежды: быть может, он изменит свое решение.
Молча вышла она из вигвама и вскоре вернулась со своим братом,
которого звали Глаза Лисицы, и Белым Волком, младшим братом моего
отца. Принесла она мяса и стала поджаривать его на угольях.
- Одинокий Бизон, брат, правда ли, что ты хочешь нас покинуть? -
спросил Белый Волк.
- Да, - с горечью отозвался отец. - Вчера ты видел, как меня
отхлестали. Я навсегда опозорен. Неужели ты думал, что я останусь с
этим неблагодарным племенем? Вспомни, что я для него делал! Вспомни,
сколько раз я выигрывал битвы и обращал в бегство врагов! И никогда не
отказывал я в помощи. Женщины, дети приходили в мой вигвам, и я давал
им мяса. А меня отхлестали за то, что я охотился, когда моя семья
голодала! Нет! Я не останусь с этим неблагодарным народом!
- Брат, ты нарушил правила охоты... правила, которым подчиняемся
все мы - и простые воины, и старшины...
- Знаю, знаю все, что ты можешь сказать, - нетерпеливо перебил
отец. - Я охотился в стороне от большого стада, не намеренно я его
спугнул. Это произошло случайно. Но Ловцы не дали мне времени
объяснить, как было дело. Брат, не спорь со мной. Я принял решение:
как только наши вещи будут уложены, я уеду отсюда навсегда. Но мне бы
хотелось получить оружие, которое отняли у меня Ловцы. Постарайся
взять его у них. А если они не отдадут... Ну, что ж! Я сделаю новый
лук и стрелы, а со временем куплю другое ружье.
- Одинокий Бизон, старший мой брат, - сказал Белый Волк, - ты
думаешь только о себе. Вспомни о жене и детях и ради них останься с
нами. Если же в пылу гнева ты хочешь на время нас покинуть, - иди, но
иди один. Навести родное нам племя черноногих - каина. Поживи с ними,
пока не угаснет твой гнев, а потом возвращайся к нам.
- Слова Белого Волка - мои слова, - сказал Глаза Лисицы. - Не
разлучай сестру мою с ее родственниками, не заставляй ее скитаться
вместе с тобой. Подумай о том, что ты подвергаешь опасности и ее жизнь
и жизнь твоих детей. Рано или поздно вас настигнет военный отряд
одного из враждебных нам племен, все вы будете убиты. Прошу тебя,
останься с нами.
- Ну, если так, то я не принуждаю Сисаки и детей следовать за
мной. Они могут остаться с вами. Что вы на это скажете, жена, дети?
- Ты знаешь, что твоя тропа - также и моя тропа, - ответила мать,
едва удерживаясь от слез.
- Слышите? - воскликнул отец. - Конечно, она меня не покинет. Да
и дети не захотят с нами расстаться. Верно ли я говорю, сынок, дочка?
- Да, - шепотом отозвались мы оба.
- Ну и ступайте куда хотите! - сердито крикнул Глаза Лисицы. - А
когда попадете в беду, вспомните, что я вас предостерегал и старался
удержать в лагере.
С этими словами он вышел из вигвама.
- Брат, больше я не буду с тобой спорить: все равно это ни к чему
не приведет, - сказал, вставая, Белый Волк. - Пойду попытаюсь взять у
Ловцов твое оружие.
В это утро с удивительной быстротой распространялись слухи по
всему лагерю. Когда Белый Волк отправился исполнять поручение отца, в
наш вигвам вошел вождь племени, а за ним следовали знахари и воины.
- Одинокий Бизон, что это значит? - начал вождь, усаживаясь рядом
с отцом на ложе из звериных шкур. - Говорят, что ты хочешь навсегда
нас покинуть? Покинуть племя, всех родных и друзей? Конечно, это
пустая болтовня.
- Нет, это не пустая болтовня, тебе сказали правду, - ответил
отец. -Я вас покидаю навсегда... я, моя жена и дети.
Больше он не прибавил ни слова и упорно молчал, хотя вождь и те
воины, что пришли с ним, по очереди убеждали его изменить решение.
Долго доказывали они ему, что необдуманный его поступок навлечет беду
на всех нас, и наконец ушли, рассерженные молчанием и упрямством моего
отца.
Когда моя мать приготовила завтрак для сестры моей и для меня,
вернулся Белый Волк с оружием отца. Увидав свое ружье и лук, отец
развеселился.
- Ха! Значит, не придется мне делать новое оружие! - воскликнул
он. - Сегодня я убью бизона, и вечером мы будем пировать. Живей,
сынок! Поешь мяса, которое дали нам соседи, и пригони наш табун.
Тяжело было у меня на сердце, и я не чувствовал голода. Чтобы
успокоить мать, я проглотил несколько кусков мяса и, выйдя из вигвама,
побежал к равнинам, где паслись табуны. Когда я пригнал лошадей к
реке, вигвам наш был уже сложен и все вещи упакованы.
Пришел Белый Волк и помог мне поймать одиннадцать лошадей,
которые были нам нужны, - пять вьючных, четыре верховых и еще две,
предназначавшиеся для того, чтобы тащить травуа1.
1 Индейская примитивная повозка без колес: два шеста
прикреплялись в виде оглоблей к лошади; концы шестов волочились по
земле; посередине шесты были скреплены поперечными жердями, - Прим.
перев.
- Племянник, - сказал он мне, когда мы вели лошадей в лагерь, -
племянник, сегодня кончилось твое детство. Твой отец ведет всех вас
навстречу великим опасностям. Обещай мне быть мужчиной, не отступать
перед врагом и по мере сил защищать мать и сестру.
- Я сделаю все, что в моих силах, - ответил я.
- Я знал твой ответ. Возьми... - И с этими словами он протянул
мне свой лук и колчан со стрелами. И колчан и чехол для лука сделаны
были из шкуры великолепной длиннохвостой выдры.
- О, как бы я хотел уйти с вами! - добавил Белый Волк. - Но
сейчас об этом и думать нечего. Тетка твоя больна. Быть может,
впоследствии...
Он не договорил, но я угадал его мысли: тетка моя никогда не
выздоровеет, а когда жизнь ее оборвется, дядя будет свободен и
поспешит к нам. Но куда?.. Отец ни слова не сказал о своих планах.
Знали мы только, что он хочет навсегда покинуть лагерь.
Пока мы седлали верховых лошадей, а на остальных навьючивали
поклажу, мой отец стоял поодаль и торопил нас, не скрывая своего
нетерпения. Собралась толпа. Женщины, помогавшие матери укладывать
вещи, довели ее до слез своими причитаниями; старухи плакали вместе с
ней и говорили, что не переживут разлуки с той, которая всегда им
помогала.
Плакала моя сестра, прощаясь с подругами, да и я едва удерживался
от слез, когда мои товарищи-подростки окружили меня и старались
ободрить и утешить. О, как не хотелось мне расставаться с ними!
Воины обступили моего отца и убеждали его не покидать родного
племени. Конечно, их уговоры ни к чему не привели, да и вряд ли он их
слушал. Когда погрузка была закончена, он приказал матери сесть на
лошадь и ехать по тропе, ведущей на восток, к низовьям реки. Мы с