Страница:
издохнет".
Нитаки бежала к опушке леса, где мы оставили лошадей. Я от нее не
отставал, но медведица нас догоняла.
Снова вспомнил я слова Белого Волка: "Защищай мать и сестру.
Круто свернул я в сторону, замедлил бег и громко крикнул, чтобы
привлечь внимание медведицы. Забыв о Нитаки, она бросилась по моим
следам. Я летел как стрела, но расстояние между нами уменьшалось с
каждой секундой. Бросив ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч
одеяло и, скомкав его, швырнул через плечо. Медведица поймала его на
лету и вонзила в него когти, а я успел добежать до молодого тополя и,
как белка, вскарабкался на дерево.
Оглянувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и
приближается огромными прыжками. Она громко сопела, и морда ее была
покрыта кровью. Внезапно она тяжело упала на землю, а я, видя, что
враг мой лежит неподвижно, издал победный клич.
Спрыгнув с дерева, я позвал сестру.
- Нитаки, беги сюда! - кричал я. - Медведица умерла!
- Уверен ли ты в этом? - откликнулась она.
- Да, да, уверен! Иди скорей!
Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной она была чуть
ли не с самку бизона. Какая огромная голова! Какие маленькие глазки! А
когти на передних лапах были длиной с мою ладонь. Мы, индейцы, всегда
думали, что медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Вот
почему я не мог взять шкуру убитого зверя. Только знахари имели право
отрезать кусок меха, чтобы завернуть в него священную трубку.
Но когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем так же,
как скальп является трофеем того, кто убивает врага. Я хотел сделать
из них ожерелье и носить его на шее: пусть знают все, что я совершил
подвиг. Ножом срезал я когти с передних лап, а Нитаки принесла мое
разорванное, залитое кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом
я отыскал свое ружье и зарядил.
Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не было. Я вошел по
пояс в воду, выдернул колышек и вытащил на берег западню с попавшим в
нее бобром. Клыки медведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру
с бобра и снова поставили западню. В двух других западнях мы не нашли
зверьков.
Вернувшись на опушку леса, мы вскочили на копей и поехали домой.
Проезжая пастбищем, я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать
поджидала нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму, она позвала
отца.
- Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не было! - сказала
она. - Это его лошади - все, кроме тех трех, которых подарил тебе
Короткий Лук.
- Не может быть! - воскликнул отец.
- Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лошадей, - вмешалась
Нитаки. - А мы ему помогали. Каждое утро мы ходили с ним к реке.
Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, прислонившись
спиной к вигваму, не спускал глаз с лошадей.
- А вот еще одна шкурка, - сказала сестра, протягивая ему шкурку
бобра. - Еще одна шкурка - еще одна лошадь.
Я развязал одеяло и положил его к ногам отца.
- Я убил медведицу. Я совершил подвиг. Вот ее когти. Смотри,
какие длинные!
Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся? Похвалил
меня? Нет! Искоса посмотрел он на когти медведицы, отвернулся и
пробормотал:
- Все счастливы, все довольны, мне одному не везет. Я беден,
очень беден, ничего у меня нет.
- Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои... - начал было я,
но мать меня перебила.
Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза.
- А кто виноват в том, что ты беден? - крикнула она. - Ты! По
твоей вине мы потеряли всех лошадей. Еще раз говорю тебе: вернемся к
родному племени!
- Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! - резко оборвал ее
отец. - Слушайте, жена и дети, - продолжал он, и голос его звучал
мягче, - скоро я отдохну, соберусь с силами и снова пойду отыскивать
наших лошадей и Трубку Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми
руками.
С этими словами он встал и, опираясь на руку матери, вошел в
вигвам.
Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас было много,
и теперь мы хранили шкурки, чтобы впоследствии обменять их на товары
Ки-па. Отец отдыхал, сытно ел, и силы к нему возвращались. Но в
дождливые дни у него болела рука, ужаленная змеей.
Однажды лагерный глашатай, проходя между вигвамами, возвестил о
том, что на следующее утро племя снимается с лагеря и двинется к устью
реки Марии, где находился торговый форт Ки-па. Услышав это, отец
заявил, что чувствует себя здоровым и может отправиться в путь.
Путешествие прошло без всяких приключений. Через два дня мы
раскинули вигвамы в долине Большой реки, неподалеку от форта. Ки-па
рад был нас видеть. В честь старшин племени большебрюхих устроил он
пир, и на этот пир позвал отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки,
целые дни проводили они вместе.
Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где разложены
были на полках товары. Много народу набилось в комнату. Всем хотелось
поскорее пробраться к прилавку и обменять бобровые шкурки на материю,
ружья, ножи. В лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через
пять-шесть дней они перешли в руки Ки-па, и полки в торговом помещении
форта опустели. Но вскоре получена были новые товары. Из форта на реке
Иеллоустон прибыли три большие лодки с грузом. Никогда еще не видели
мы таких красивых вещей, как те, какими торговал Ки-па. Нравились нам
яркие цветные одеяла, каких не было у Красных Курток, торговавших на
севере. Всем хотелось иметь такое одеяло, и в лагере не осталось ни
одной бобровой шкурки. Старшины собрались на совет и решали вопрос,
где ставить западни на бобров.
В гости к Ки-па приехал белый начальник со своими помощниками.
Жил он, по словам Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим
соленым озером. Ему хотелось знать, как мы живем и какие животные
водятся в нашей стране. Для него мы убивали зверей, птиц, насекомых,
которых он решил увезти с собой на родину. Он скупал у нас не только
шкуры, но и кости бизонов, лосей, медведей и других животных, больших
и мелких.
Однажды пришли мы к нему в гости - мой отец, Короткий Лук и я. Он
поймал паука и пришпилил его булавкой к куску бумаги. Потом положил он
паука под какую-то странную трубу. Если посмотришь в эту трубу -
крохотная вещь покажется тебе очень большой.
Нам он приказал посмотреть в трубу на паука. По очереди подходили
мы к трубе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже, когда я
увидел паука. Я и не знал, что у него такая отвратительная голова,
такие злые глаза и огромная пасть.
Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы увидели, что
копошатся в ней черви. Это было страшное зрелище. Белый человек сказал
нам, что в каждой капле воды много таких червей, но, конечно, мы ему
не поверили. Просто-напросто белый человек был знахарем, колдуном,
этих червей он бросил в воду, чтобы показать нам, какой он великий
колдун1.
1 Этот "белый знахарь" - несомненно Максимилиан, принц Вид,
который летом 1833 года навестил капитана Киппа в форте на реке Марии.
Был он естествоиспытателем и путешественником и написал отчет о своем
путешествии к верховьям Миссури ("Путешествие по Северной Америке").-
Прим. авт
Старшины порешили вернуться к Маленькой реке и заняться ловлей
бобров у ее истоков. Рано утром оповестил нас об этом решении лагерный
глашатай. Но и часа не прошло, как приказали ему снова объехать все
вигвамы и выкрикивать: "Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда
пикуни. Едут наши друзья".
Нам эту весть принесла жена Короткого Лука, опередившая лагерного
глашатая.
Лицо отца потемнело, брови сдвинулись, и пришлось нам скрывать
нашу радость.
- Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы немедленно
отсюда уйдем, - сказал он матери.
Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама и остановились у
входа; вскоре подошла к нам мать. Видели мы, как Короткий Лук,
старшины большебрюхих, их воины и знахари выехали навстречу пикуни. А
в вигваме сидел мой отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело
было у меня на сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось мне
войти в вигвам и сказать отцу, что плохо он поступает, ненавистью
отравляя нашу радость. Но я не посмел этого сделать.
Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками, а с ними ехал
вождь Одинокий Ходок и старшины пикуни. Нас они не заметили и
направились к вигваму Короткого Лука.
Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали из лесу первые
всадники, а за ними, извиваясь словно змея, спустилась в долину
процессия ехавших верхом пикуни. Остановились они на поляне у реки и
начали снимать с лошадей поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам
летели радостные приветствия. Отыскали мы наших родственников - Глаза
Лисицы, Белого Волка, их жен и детей. Сколько было смеха, сколько
пролито слез! Женщины и девочки всегда плачут от счастья.
Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой и хворостом,
Глаза Лисицы, Белый Волк и другие воины повели меня к реке, усадили на
берегу и заставили рассказать обо всем, что с нами случилось с тех
пор, как расстались мы с пикуни. Внимательно слушали они меня,
передавая друг другу трубку, ни разу не перебили, пока я не рассказал
им о встрече с медведицей, не показал ожерелья из когтей.
Тогда один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул:
- Ха! Этот мальчик настоящий пикуни! Неужели я сказал - мальчик?
Какой же он мальчик? - Он - мужчина, воин!
- Аи! Правду ты сказал.
- Правдивы твои слова, древний старик! - подхватили остальные.
О, как обрадовался я этим похвалам!
Когда я закончил свой рассказ, воины долго молчали. Наконец
заговорил Белый Волк:
- Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне за него!
Должен был бы я на него рассердиться. Плохо он поступает, а хуже всего
то, что свою жену и детей он подвергает великим опасностям. Но знаю я:
несмотря ни на что, он - человек добрый и смелый. Одна беда - слишком
он горд. И вот что я скажу: пожалеем его. Он несчастен. Он потерял
свой талисман, потерял своих лошадей, змея его ужалила. Жалок он,
очень жалок. Будем к нему снисходительны. Сделаем все, чтобы вернулся
он в наш лагерь.
И воины согласились с Белым Волком. Хотелось им, чтобы отец
помирился с пикуни. Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на
нас рассердился.
- Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам веселее, чем
со мной, - сказал он.
- Не сердись, - ответила мать. - Ты знаешь, что всегда рады мы
быть с тобой.
Он промолчал.
В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились Белый Волк и
Глаза Лисицы. Пришли и другие воины, друзья отца, которые не раз
сражались бок о бок с ним. Ласково приветствовали они его, курили
трубку, рассказывали о своей жизни и уходили, упрашивая его заглянуть
к ним в вигвам.
Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молчаливым. Впервые
он молчал и слушал, что говорили другие. Ему не о чем было говорить:
новых подвигов он не совершил, его преследовали неудачи, а
рассказывать о них он стыдился.
Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними. Говорили они
обо всем - только не о том, что было у них на уме. А хотелось им
уговорить отца вернуться к пикуни.
Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни, Одиноким Ходоком.
Великий вождь звал отца в свой вигвам выкурить трубку и принять
участие в пиршестве. Отец вскочил и завернулся в свое одеяло. Сердце
забилось у меня быстрее от радости: думал я, что отец пойдет на зов. У
матери сияли глаза. Вдруг отец нахмурился, снова опустился на ложе из
звериных шкур и проворчал, обращаясь к юноше:
- Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти.
На следующее утро вождь пришел в наш вигвам и долго сидел с нами.
Вел он себя так, словно мы по-прежнему жили в лагере пикуни, словно не
было никакой ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал
те далекие дни, когда он и мой отец были молоды. А отец, слушая,
припоминая, развеселился, забыл об обидах и сам говорил немало. Мы
радовались, на него глядя, надеялись, что гнев его остынет и скоро,
скоро раскинем мы вигвам в лагере пикуни.
Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали шкурки бобров
на товары белых людей. Купили они все, что привезено было на трех
лодках, и требовали новых товаров.
- Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей стране, в
сердце наших прерий! - говорили мы. - Теперь ни в чем не будем мы
нуждаться.
Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю Ки-па. Был он
хорошим человеком и не желал нам зла, но люди, пославшие его, задумали
недоброе дело. Виноваты и мы, индейцы. Мы были недальновидны. Если
подумать - мы ведь не нуждались в тех товарах, какие привозили в нашу
страну белые торговцы. Предки наши сами делали свое оружие и одежды и
жили счастливо. Будь мы мудрее - мы последовали бы их примеру.
Вторжение белых было для нас началом конца. Для них мы истребляли нашу
дичь, мы соблазнились пестрыми бусами, цветными одеялами и табаком,
ружьями и огненной водой, мы позволили им укрепиться в нашей стране, и
в конце концов отняли они у нас нашу землю. Близка наша гибель, и
вместе с нами погибнут все народы прерий.
Не помню, сколько дней провели пикуни и большебрюхие в долине
реки Марии. Счастливые были дни - дни пиршеств, плясок, стрельбы в
цель из ружей, купленных у Ки-па.
- Поберегли бы вы пули для врагов, - предостерегали старики.
Но стрелки над ними смеялись. Дешево стоили пули. За одного бобра
белые давали двадцать пуль, а бобров в ручьях водилось много.
Наконец Одинокий Ходок и Короткий Лук порешили, что настало
время, когда пикуни и большебрюхие должны сняться с лагеря и
разъехаться в разные стороны. Весь хворост в долине был собран и
сожжен. Охотники, рыскавшие по равнинам, разгоняли дичь. Всем хотелось
ловить бобров, и ловцов в обоих лагерях насчитывалось слишком много.
По приказу вождей лагерные глашатаи объявили, что отъезд назначен на
следующее утро. Большебрюхие возвращались к Маленькой реке, пикуни
держали путь на юг.
И Одинокий Ходок и Короткий Лук были верными друзьями моего отца.
Вечером пришли они в наш вигвам, вслед за ними явились Белый Волк и
Глаза Лисицы, а также воины пикуни. Одинокий Ходок, говоря от имени
всех собравшихся, просил отца примириться с родным племенем.
Когда он умолк, заговорил Короткий Лук. Повторял он слова
Одинокого Ходока.
- Как! Неужели слух меня не обманывает? - воскликнул отец. - Не
ты ли мне говорил, что твой вигвам - мой вигвам, твой народ - мой
народ?
- Да, я это говорил и говорю сейчас, - отозвался Короткий Лук. -
Но как друг твой, я тебе советую вернуться к родному племени.
- Нет, я останусь с тобой. Теперь я здоров. Скоро я пойду снова
отыскивать лагерь ассинибуанов, найду свою трубку и пригоню табун.
- Брат, нелегкое дело найти трубку. Удастся ли оно тебе? - сказал
Белый Волк.
- Ночью я проберусь в лагерь и буду заглядывать в вигвамы, пока
не увижу трубку. А тогда я проникну в вигвам и завладею ею или унесу
ее потихоньку, когда все спят.
- Ты задумал опасное дело, - возразил Белый Волк. - Не успеешь ты
отойти на десять шагов от вигвама, как враги поймают тебя и снимут
скальп.
- Возвращайся лучше к нам, - сказал Одинокий Ходок. - Вернись
хотя бы ради жены и детей.
- Да, чтобы вы снова меня отхлестали! - крикнул отец. - Довольно!
Не будем говорить об этом! Я остаюсь с Коротким Луком.
Молча вышли из вигвама наши родственники и друзья, а Короткий Лук
сказал отцу:
- Будь готов. Утром мы снимаемся с лагеря.
Не стоит говорить о том, как были опечалены мы трое - мать,
сестра и я. Мы надеялись, что этой беседой будет сломлено упрямство
отца. Мечта наша не сбылась. Снова прощались мы с родным племенем,
снова шли навстречу неведомым опасностям.
Три дня спустя мы вернулись вместе с большебрюхими к Маленькой
реке. Отец мой был теперь здоров и не хотел сидеть сложа руки. Часто
брал он мое ружье и ходил на охоту или ставил западни на бобров.
Первые двадцать шкурок решил он обменять на ружье для себя.
Нитаки, моя мать и я не скучали в лагере большебрюхих. Как я уже
говорил, многие большебрюхие взяли в жены женщин из племени пикуни, и
дети их говорили на моем родном наречии. Когда не было у нас работы, а
отец уезжал на охоту, мы вспоминали те счастливые дни, когда пикуни и
большебрюхие жили бок о бок в окрестностях форта Ки-па.
Вечером, накануне нашего переселения, мать долго беседовала с
Са-куи-а-ки, женой Ки-па. Нитаки и я не знали, о чем толковали они так
долго; часто спрашивали мы мать, о чем совещалась она с Са-куи-а-ки, а
мать отвечала:
- Когда-нибудь вы все узнаете. Если сбудется то, о чем мы
говорили, все мы будем счастливы.
Лето стояло теплое. Под лучами солнца зрели и наливались соком
ягоды на кустах. Однажды, в ясный солнечный день, отец, ездивший
смотреть западни, вернулся веселый и довольный, к седлу его были
привязаны три шкурки.
Мы трое сидели у входа в вигвам, смотрели на отца и радовались
его удаче. Казалось нам, что солнце светит ярче в те дни, когда отец
смеется и поет. Могли ли мы знать, что этот яркий солнечный день
закончится для нас бедой?
Слушай, сын мой, вот что случилось с нами. На закате солнца отец
и Короткий Лук сидели в тени нашего вигвама, беседовали и курили. Отец
заговорил о своем талисмане - о камне, который похож на кусок льда.
Этим камнем он только что зажег свою трубку.
- Много видел я талисманов в лагере пикуни и в лагере
большебрюхих, - сказал он, - но мой талисман - самый могущественный.
- Кто знает? - отозвался Короткий Лук. - Быть может, ты
ошибаешься.
- Что ты хочешь этим сказать? - удивился отец.
- А вот что: это талисман белых людей, и, пожалуй, не годится он
для нас, жителей прерий. Что, если Солнце разгневается на тебя за то,
что ты воруешь у него огонь? С этим талисманом я бы не стал молиться
Солнцу.
- Ха! Ничего ты не понимаешь! - воскликнул отец. - Я знаю, что
это могущественный талисман. Ты хвастаешь своим костром, зажженным
молнией, а я не вижу от него толку.
- Не говори так, - возразил Короткий Лук. - Священный огонь был
дарован нам молнией и в течение многих зим живет в нашем вигваме.
- Мне нет дела до твоего огня! - сердито крикнул отец. - Он мне
не нужен, да и в тебе я не нуждаюсь!
Больно нам было слушать, как разговаривает он с лучшим своим
другом. А вождь ни слова не ответил. Молча вернул он ему трубку, встал
и направился к своему вигваму.
Докурив трубку, отец выбил из нее пепел и крикнул:
- Черная Выдра, ступай приведи лошадей! Собирайте вещи,
складывайте вигвам! Сегодня же мы уедем отсюда.
- О нет! Не сердись! - взмолилась мать. - Короткий Лук на тебя не
сердится. Просто-напросто он тебя жалеет. Зачем сказала она это слово?
- Не хочу я, чтобы кто-нибудь меня жалел! - вскипел отец. - Ни в
чьей помощи я не нуждаюсь. У меня есть талисман посильнее огня,
посланного молнией. Приведите лошадей! Складывайте вигвам! Я ухожу из
этого лагеря!
Что было нам делать? Мать и сестра, не смея возражать отцу, стали
складывать вигвам, я побежал за лошадьми. Когда я вернулся, все наши
вещи были уложены. Мы оседлали лошадей, навьючили на них поклажу и
тронулись в путь.
По всему лагерю разнеслась весть о ссоре отца с вождем.
Пять-шесть женщин стояли поодаль и с грустью посматривали на нас,
подойти к нам они не смели, боясь отца. Прибежали друзья мои и Нитаки,
но мужчин не было видно. Никто не пришел попрощаться с отцом. Когда мы
выезжали из лагеря, воины делали вид, будто нас не замечают.
Так расстались мы с большебрюхими. Отец верхом на моей лучшей
лошади ехал впереди. Мать, сестра и я гнали табун.
Вечером мы раскинули вигвам на берегу реки, где были расставлены
западни. Молча мы поели и рано улеглись спать. Я спал на поляне, где
паслись лошади, стреноженные или привязанные к колышкам. Ночь прошла
спокойно, но несколько раз приходилось вставать и отгонять койотов:
они подкрадывались к колышкам и грызли ремни.
Утром мы нашли трех бобров в западнях и содрали с них шкурки.
Затем отец объявил нам, что поедем мы к кроу - воронам.
- О нет! Только не к ним! - воскликнула мать. - Почему бы не
поехать нам к черноногим или к индейцам племени кровь?
- А чем отличаются они от пикуни? - возразил отец. - Говорят они
на одном языке и только называются по-разному. И правила охоты у них
одни и те же. Нет, мы будем жить с кроу. Там я могу охотиться, когда
мне вздумается.
- Но они наши враги, - напомнила ему мать.
- Враги пикуни, но не наши, - сказал отец. - Ты забываешь, что мы
уже не пикуни. Нас они примут в свою среду, рады будут заручиться
дружбой Одинокого Бизона.
А теперь, сын мой, я тебе расскажу, кто такие эти кроу. Некогда
вся наша страна принадлежала им. Да, да, эти равнины, горы, долины до
реки Белли, протекающей на севере, были их владениями. Затем предки
наши приобрели лошадей, а позднее купили ружья у торговцев Красные
Куртки и прогнали кроу далеко на юг, за реку Иеллоустон. Завладев
страной, пикуни заключили мир с кроу. Обе стороны решили, что река
Иеллоустон будет границей, разделяющей владения двух племен. Но мир
оказался непрочным: пикуни и кроу всегда между собой враждовали. Вожди
обоих племен заботились о сохранении мирных отношений, но не могли
удержать молодых воинов, рвавшихся в бой. Либо молодые пикуни нападали
на кроу, либо юноши кроу совершали набег на лагерь пикуни - и началась
война. В то лето, о котором идет речь, вспыхнула такая война.
Мы сложили, вигвам и отправились в страну кроу. Ехали мы ночью, а
днем загоняли табун в заросли и сами прятались в кустах, боясь встречи
с каким-нибудь неприятельским отрядом.
На третье утро мы подъехали к форту Ки-па. И он и Са-куи-а-ки
удивились, узнав о планах отца, и долго убеждали его не ехать к кроу,
но он и слушать не стал. Шкурки бобров он обменял на ружье, порох и
пули, а для матери и сестры купил по новому одеялу и красной материи
на платья.
В форте мы провели один только день, и моя мать снова вела долгую
беседу с Са-куи-а-ки. Хотелось мне знать, о чем они совещаются. В ту
пору Са-куи-а-ки еще не говорила на нашем языке, и объяснялись они
знаками. Я следил за ними, но они стояли так близко друг к другу, что
я не видел их рук.
Убедившись, что мой отец не изменит своего решения, Са-куи-а-ки
дала матери новое белое одеяло, синей материи на платье, ожерелье,
красной краски и сказала:
- У меня есть близкий друг - женщина из племени арикари. Жила она
с родным моим племенем мандан в вигваме моего отца. Теперь она живет в
лагере кроу. Один из старшин, Пятнистая Антилопа, взял ее в жены. Мы
зовем ее Женщина-Кроу. Передай ей эти подарки, скажи, что ты - мой
друг и я прошу ее быть тебе другом.
Мать рада была исполнить это поручение. Обрадовалась и мы с
сестрой: хоть один человек в лагере кроу встретит нас дружелюбно.
Расставшись с Ки-па, мы направились туда, где в настоящее время
находится форт Бентон. Там хотели мы переправиться через Большую реку;
от таяния снегов в горах вода поднялась высоко. Ехали мы по тропе, по
которой не так давно проехали пикуни, державшие путь на юг.
Первый день мы провели у подножия гор, поросших лесом. Отдохнули,
выспались и на закате солнца продолжали путь. На рассвете мы увидели
реку Стрелу. Раньше чем спуститься в глубокую узкую долину, мы с отцом
поднялись на утес посмотреть, нет ли в окрестностях неприятеля. Сойдя
с лошадей, мы подползли к краю утеса и заглянули в ущелье, на дне
которого протекала река.
Всходило солнце, а в ущелье еще лежали ночные тени. Когда их
прогнал дневной свет, мы увидели реку. Ивы и тополя спускались к самой
воде. На противоположном берегу - отвесная каменная стена с выступами
и зазубринами. Ни одного живого существа не было видно - ни одного,
кроме старого бизона, лежавшего на песчаной отмели. Но вглядевшись
пристальнее, мы убедились, что он мертв.
Я спросил отца, почему так пустынно вокруг, почему не идут
животные на водопой к реке.
- Ничего странного в этом нет, - сказал отец. - Разве ты забыл,
что этой дорогой едут пикуни? Несколько дней назад они делали привал у
реки, охотились и спугнули стада.
Мне стало стыдно, что я об этом не подумал. Я хотел было встать и
последовать за отцом, который направился к тому месту, где мы оставили
лошадей, как вдруг заметил горного барана, стоявшего внизу, на выступе
утеса, справа от нас. Мяса у нас не было, и мы хотели отправиться
утром на охоту. Я подозвал отца и показал ему горного барана.
- Хорошее мясо! - сказал он. - Пойдем направо и сверху его
подстрелим.
Идти нам пришлось недалеко - шагов двести. Припав к земле, мы
посмотрели вниз. Горный баран находился как раз под нами, он улегся на
выступ и пережевывал траву.
Конечно, стрелять должен был мой отец. Медленно подвигал он ружье
к краю пропасти. Как вдруг я заметил, что на узком выступе между нами
и горным бараном появилось какое-то бурое пятно. Тронув отца за руку,
я показал ему пальцем вниз. Он быстро отодвинул ружье и свесился над
пропастью. Это был лев, большой горный лев. Он полз к горному барану и
готовился спрыгнуть с выступа прямо на спину жертвы.
Затаив дыхание, следили мы за хищником. Он крался, припав брюхом
к земле; казалось, нет у него ног и ползет он, как змея. Вытянув
длинный хвост, он не спускал глаз с барана, а кончик хвоста слегка
подергивался.
Баран жевал жвачку и, мотая головой, посматривал то направо, то
налево - не угрожает ли ему опасность. Если горный баран пасется один,
он всегда начеку и ни на минуту не засыпает. Но обычно бродят они
небольшими стадами и спят по очереди. Когда барана-караульщика
начинает клонить ко сну, он бодает одного из спящих товарищей и,
Нитаки бежала к опушке леса, где мы оставили лошадей. Я от нее не
отставал, но медведица нас догоняла.
Снова вспомнил я слова Белого Волка: "Защищай мать и сестру.
Круто свернул я в сторону, замедлил бег и громко крикнул, чтобы
привлечь внимание медведицы. Забыв о Нитаки, она бросилась по моим
следам. Я летел как стрела, но расстояние между нами уменьшалось с
каждой секундой. Бросив ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч
одеяло и, скомкав его, швырнул через плечо. Медведица поймала его на
лету и вонзила в него когти, а я успел добежать до молодого тополя и,
как белка, вскарабкался на дерево.
Оглянувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и
приближается огромными прыжками. Она громко сопела, и морда ее была
покрыта кровью. Внезапно она тяжело упала на землю, а я, видя, что
враг мой лежит неподвижно, издал победный клич.
Спрыгнув с дерева, я позвал сестру.
- Нитаки, беги сюда! - кричал я. - Медведица умерла!
- Уверен ли ты в этом? - откликнулась она.
- Да, да, уверен! Иди скорей!
Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной она была чуть
ли не с самку бизона. Какая огромная голова! Какие маленькие глазки! А
когти на передних лапах были длиной с мою ладонь. Мы, индейцы, всегда
думали, что медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Вот
почему я не мог взять шкуру убитого зверя. Только знахари имели право
отрезать кусок меха, чтобы завернуть в него священную трубку.
Но когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем так же,
как скальп является трофеем того, кто убивает врага. Я хотел сделать
из них ожерелье и носить его на шее: пусть знают все, что я совершил
подвиг. Ножом срезал я когти с передних лап, а Нитаки принесла мое
разорванное, залитое кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом
я отыскал свое ружье и зарядил.
Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не было. Я вошел по
пояс в воду, выдернул колышек и вытащил на берег западню с попавшим в
нее бобром. Клыки медведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру
с бобра и снова поставили западню. В двух других западнях мы не нашли
зверьков.
Вернувшись на опушку леса, мы вскочили на копей и поехали домой.
Проезжая пастбищем, я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать
поджидала нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму, она позвала
отца.
- Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не было! - сказала
она. - Это его лошади - все, кроме тех трех, которых подарил тебе
Короткий Лук.
- Не может быть! - воскликнул отец.
- Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лошадей, - вмешалась
Нитаки. - А мы ему помогали. Каждое утро мы ходили с ним к реке.
Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, прислонившись
спиной к вигваму, не спускал глаз с лошадей.
- А вот еще одна шкурка, - сказала сестра, протягивая ему шкурку
бобра. - Еще одна шкурка - еще одна лошадь.
Я развязал одеяло и положил его к ногам отца.
- Я убил медведицу. Я совершил подвиг. Вот ее когти. Смотри,
какие длинные!
Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся? Похвалил
меня? Нет! Искоса посмотрел он на когти медведицы, отвернулся и
пробормотал:
- Все счастливы, все довольны, мне одному не везет. Я беден,
очень беден, ничего у меня нет.
- Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои... - начал было я,
но мать меня перебила.
Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза.
- А кто виноват в том, что ты беден? - крикнула она. - Ты! По
твоей вине мы потеряли всех лошадей. Еще раз говорю тебе: вернемся к
родному племени!
- Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! - резко оборвал ее
отец. - Слушайте, жена и дети, - продолжал он, и голос его звучал
мягче, - скоро я отдохну, соберусь с силами и снова пойду отыскивать
наших лошадей и Трубку Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми
руками.
С этими словами он встал и, опираясь на руку матери, вошел в
вигвам.
Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас было много,
и теперь мы хранили шкурки, чтобы впоследствии обменять их на товары
Ки-па. Отец отдыхал, сытно ел, и силы к нему возвращались. Но в
дождливые дни у него болела рука, ужаленная змеей.
Однажды лагерный глашатай, проходя между вигвамами, возвестил о
том, что на следующее утро племя снимается с лагеря и двинется к устью
реки Марии, где находился торговый форт Ки-па. Услышав это, отец
заявил, что чувствует себя здоровым и может отправиться в путь.
Путешествие прошло без всяких приключений. Через два дня мы
раскинули вигвамы в долине Большой реки, неподалеку от форта. Ки-па
рад был нас видеть. В честь старшин племени большебрюхих устроил он
пир, и на этот пир позвал отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки,
целые дни проводили они вместе.
Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где разложены
были на полках товары. Много народу набилось в комнату. Всем хотелось
поскорее пробраться к прилавку и обменять бобровые шкурки на материю,
ружья, ножи. В лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через
пять-шесть дней они перешли в руки Ки-па, и полки в торговом помещении
форта опустели. Но вскоре получена были новые товары. Из форта на реке
Иеллоустон прибыли три большие лодки с грузом. Никогда еще не видели
мы таких красивых вещей, как те, какими торговал Ки-па. Нравились нам
яркие цветные одеяла, каких не было у Красных Курток, торговавших на
севере. Всем хотелось иметь такое одеяло, и в лагере не осталось ни
одной бобровой шкурки. Старшины собрались на совет и решали вопрос,
где ставить западни на бобров.
В гости к Ки-па приехал белый начальник со своими помощниками.
Жил он, по словам Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим
соленым озером. Ему хотелось знать, как мы живем и какие животные
водятся в нашей стране. Для него мы убивали зверей, птиц, насекомых,
которых он решил увезти с собой на родину. Он скупал у нас не только
шкуры, но и кости бизонов, лосей, медведей и других животных, больших
и мелких.
Однажды пришли мы к нему в гости - мой отец, Короткий Лук и я. Он
поймал паука и пришпилил его булавкой к куску бумаги. Потом положил он
паука под какую-то странную трубу. Если посмотришь в эту трубу -
крохотная вещь покажется тебе очень большой.
Нам он приказал посмотреть в трубу на паука. По очереди подходили
мы к трубе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже, когда я
увидел паука. Я и не знал, что у него такая отвратительная голова,
такие злые глаза и огромная пасть.
Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы увидели, что
копошатся в ней черви. Это было страшное зрелище. Белый человек сказал
нам, что в каждой капле воды много таких червей, но, конечно, мы ему
не поверили. Просто-напросто белый человек был знахарем, колдуном,
этих червей он бросил в воду, чтобы показать нам, какой он великий
колдун1.
1 Этот "белый знахарь" - несомненно Максимилиан, принц Вид,
который летом 1833 года навестил капитана Киппа в форте на реке Марии.
Был он естествоиспытателем и путешественником и написал отчет о своем
путешествии к верховьям Миссури ("Путешествие по Северной Америке").-
Прим. авт
Старшины порешили вернуться к Маленькой реке и заняться ловлей
бобров у ее истоков. Рано утром оповестил нас об этом решении лагерный
глашатай. Но и часа не прошло, как приказали ему снова объехать все
вигвамы и выкрикивать: "Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда
пикуни. Едут наши друзья".
Нам эту весть принесла жена Короткого Лука, опередившая лагерного
глашатая.
Лицо отца потемнело, брови сдвинулись, и пришлось нам скрывать
нашу радость.
- Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы немедленно
отсюда уйдем, - сказал он матери.
Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама и остановились у
входа; вскоре подошла к нам мать. Видели мы, как Короткий Лук,
старшины большебрюхих, их воины и знахари выехали навстречу пикуни. А
в вигваме сидел мой отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело
было у меня на сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось мне
войти в вигвам и сказать отцу, что плохо он поступает, ненавистью
отравляя нашу радость. Но я не посмел этого сделать.
Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками, а с ними ехал
вождь Одинокий Ходок и старшины пикуни. Нас они не заметили и
направились к вигваму Короткого Лука.
Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали из лесу первые
всадники, а за ними, извиваясь словно змея, спустилась в долину
процессия ехавших верхом пикуни. Остановились они на поляне у реки и
начали снимать с лошадей поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам
летели радостные приветствия. Отыскали мы наших родственников - Глаза
Лисицы, Белого Волка, их жен и детей. Сколько было смеха, сколько
пролито слез! Женщины и девочки всегда плачут от счастья.
Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой и хворостом,
Глаза Лисицы, Белый Волк и другие воины повели меня к реке, усадили на
берегу и заставили рассказать обо всем, что с нами случилось с тех
пор, как расстались мы с пикуни. Внимательно слушали они меня,
передавая друг другу трубку, ни разу не перебили, пока я не рассказал
им о встрече с медведицей, не показал ожерелья из когтей.
Тогда один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул:
- Ха! Этот мальчик настоящий пикуни! Неужели я сказал - мальчик?
Какой же он мальчик? - Он - мужчина, воин!
- Аи! Правду ты сказал.
- Правдивы твои слова, древний старик! - подхватили остальные.
О, как обрадовался я этим похвалам!
Когда я закончил свой рассказ, воины долго молчали. Наконец
заговорил Белый Волк:
- Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне за него!
Должен был бы я на него рассердиться. Плохо он поступает, а хуже всего
то, что свою жену и детей он подвергает великим опасностям. Но знаю я:
несмотря ни на что, он - человек добрый и смелый. Одна беда - слишком
он горд. И вот что я скажу: пожалеем его. Он несчастен. Он потерял
свой талисман, потерял своих лошадей, змея его ужалила. Жалок он,
очень жалок. Будем к нему снисходительны. Сделаем все, чтобы вернулся
он в наш лагерь.
И воины согласились с Белым Волком. Хотелось им, чтобы отец
помирился с пикуни. Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на
нас рассердился.
- Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам веселее, чем
со мной, - сказал он.
- Не сердись, - ответила мать. - Ты знаешь, что всегда рады мы
быть с тобой.
Он промолчал.
В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились Белый Волк и
Глаза Лисицы. Пришли и другие воины, друзья отца, которые не раз
сражались бок о бок с ним. Ласково приветствовали они его, курили
трубку, рассказывали о своей жизни и уходили, упрашивая его заглянуть
к ним в вигвам.
Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молчаливым. Впервые
он молчал и слушал, что говорили другие. Ему не о чем было говорить:
новых подвигов он не совершил, его преследовали неудачи, а
рассказывать о них он стыдился.
Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними. Говорили они
обо всем - только не о том, что было у них на уме. А хотелось им
уговорить отца вернуться к пикуни.
Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни, Одиноким Ходоком.
Великий вождь звал отца в свой вигвам выкурить трубку и принять
участие в пиршестве. Отец вскочил и завернулся в свое одеяло. Сердце
забилось у меня быстрее от радости: думал я, что отец пойдет на зов. У
матери сияли глаза. Вдруг отец нахмурился, снова опустился на ложе из
звериных шкур и проворчал, обращаясь к юноше:
- Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти.
На следующее утро вождь пришел в наш вигвам и долго сидел с нами.
Вел он себя так, словно мы по-прежнему жили в лагере пикуни, словно не
было никакой ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал
те далекие дни, когда он и мой отец были молоды. А отец, слушая,
припоминая, развеселился, забыл об обидах и сам говорил немало. Мы
радовались, на него глядя, надеялись, что гнев его остынет и скоро,
скоро раскинем мы вигвам в лагере пикуни.
Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали шкурки бобров
на товары белых людей. Купили они все, что привезено было на трех
лодках, и требовали новых товаров.
- Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей стране, в
сердце наших прерий! - говорили мы. - Теперь ни в чем не будем мы
нуждаться.
Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю Ки-па. Был он
хорошим человеком и не желал нам зла, но люди, пославшие его, задумали
недоброе дело. Виноваты и мы, индейцы. Мы были недальновидны. Если
подумать - мы ведь не нуждались в тех товарах, какие привозили в нашу
страну белые торговцы. Предки наши сами делали свое оружие и одежды и
жили счастливо. Будь мы мудрее - мы последовали бы их примеру.
Вторжение белых было для нас началом конца. Для них мы истребляли нашу
дичь, мы соблазнились пестрыми бусами, цветными одеялами и табаком,
ружьями и огненной водой, мы позволили им укрепиться в нашей стране, и
в конце концов отняли они у нас нашу землю. Близка наша гибель, и
вместе с нами погибнут все народы прерий.
Не помню, сколько дней провели пикуни и большебрюхие в долине
реки Марии. Счастливые были дни - дни пиршеств, плясок, стрельбы в
цель из ружей, купленных у Ки-па.
- Поберегли бы вы пули для врагов, - предостерегали старики.
Но стрелки над ними смеялись. Дешево стоили пули. За одного бобра
белые давали двадцать пуль, а бобров в ручьях водилось много.
Наконец Одинокий Ходок и Короткий Лук порешили, что настало
время, когда пикуни и большебрюхие должны сняться с лагеря и
разъехаться в разные стороны. Весь хворост в долине был собран и
сожжен. Охотники, рыскавшие по равнинам, разгоняли дичь. Всем хотелось
ловить бобров, и ловцов в обоих лагерях насчитывалось слишком много.
По приказу вождей лагерные глашатаи объявили, что отъезд назначен на
следующее утро. Большебрюхие возвращались к Маленькой реке, пикуни
держали путь на юг.
И Одинокий Ходок и Короткий Лук были верными друзьями моего отца.
Вечером пришли они в наш вигвам, вслед за ними явились Белый Волк и
Глаза Лисицы, а также воины пикуни. Одинокий Ходок, говоря от имени
всех собравшихся, просил отца примириться с родным племенем.
Когда он умолк, заговорил Короткий Лук. Повторял он слова
Одинокого Ходока.
- Как! Неужели слух меня не обманывает? - воскликнул отец. - Не
ты ли мне говорил, что твой вигвам - мой вигвам, твой народ - мой
народ?
- Да, я это говорил и говорю сейчас, - отозвался Короткий Лук. -
Но как друг твой, я тебе советую вернуться к родному племени.
- Нет, я останусь с тобой. Теперь я здоров. Скоро я пойду снова
отыскивать лагерь ассинибуанов, найду свою трубку и пригоню табун.
- Брат, нелегкое дело найти трубку. Удастся ли оно тебе? - сказал
Белый Волк.
- Ночью я проберусь в лагерь и буду заглядывать в вигвамы, пока
не увижу трубку. А тогда я проникну в вигвам и завладею ею или унесу
ее потихоньку, когда все спят.
- Ты задумал опасное дело, - возразил Белый Волк. - Не успеешь ты
отойти на десять шагов от вигвама, как враги поймают тебя и снимут
скальп.
- Возвращайся лучше к нам, - сказал Одинокий Ходок. - Вернись
хотя бы ради жены и детей.
- Да, чтобы вы снова меня отхлестали! - крикнул отец. - Довольно!
Не будем говорить об этом! Я остаюсь с Коротким Луком.
Молча вышли из вигвама наши родственники и друзья, а Короткий Лук
сказал отцу:
- Будь готов. Утром мы снимаемся с лагеря.
Не стоит говорить о том, как были опечалены мы трое - мать,
сестра и я. Мы надеялись, что этой беседой будет сломлено упрямство
отца. Мечта наша не сбылась. Снова прощались мы с родным племенем,
снова шли навстречу неведомым опасностям.
Три дня спустя мы вернулись вместе с большебрюхими к Маленькой
реке. Отец мой был теперь здоров и не хотел сидеть сложа руки. Часто
брал он мое ружье и ходил на охоту или ставил западни на бобров.
Первые двадцать шкурок решил он обменять на ружье для себя.
Нитаки, моя мать и я не скучали в лагере большебрюхих. Как я уже
говорил, многие большебрюхие взяли в жены женщин из племени пикуни, и
дети их говорили на моем родном наречии. Когда не было у нас работы, а
отец уезжал на охоту, мы вспоминали те счастливые дни, когда пикуни и
большебрюхие жили бок о бок в окрестностях форта Ки-па.
Вечером, накануне нашего переселения, мать долго беседовала с
Са-куи-а-ки, женой Ки-па. Нитаки и я не знали, о чем толковали они так
долго; часто спрашивали мы мать, о чем совещалась она с Са-куи-а-ки, а
мать отвечала:
- Когда-нибудь вы все узнаете. Если сбудется то, о чем мы
говорили, все мы будем счастливы.
Лето стояло теплое. Под лучами солнца зрели и наливались соком
ягоды на кустах. Однажды, в ясный солнечный день, отец, ездивший
смотреть западни, вернулся веселый и довольный, к седлу его были
привязаны три шкурки.
Мы трое сидели у входа в вигвам, смотрели на отца и радовались
его удаче. Казалось нам, что солнце светит ярче в те дни, когда отец
смеется и поет. Могли ли мы знать, что этот яркий солнечный день
закончится для нас бедой?
Слушай, сын мой, вот что случилось с нами. На закате солнца отец
и Короткий Лук сидели в тени нашего вигвама, беседовали и курили. Отец
заговорил о своем талисмане - о камне, который похож на кусок льда.
Этим камнем он только что зажег свою трубку.
- Много видел я талисманов в лагере пикуни и в лагере
большебрюхих, - сказал он, - но мой талисман - самый могущественный.
- Кто знает? - отозвался Короткий Лук. - Быть может, ты
ошибаешься.
- Что ты хочешь этим сказать? - удивился отец.
- А вот что: это талисман белых людей, и, пожалуй, не годится он
для нас, жителей прерий. Что, если Солнце разгневается на тебя за то,
что ты воруешь у него огонь? С этим талисманом я бы не стал молиться
Солнцу.
- Ха! Ничего ты не понимаешь! - воскликнул отец. - Я знаю, что
это могущественный талисман. Ты хвастаешь своим костром, зажженным
молнией, а я не вижу от него толку.
- Не говори так, - возразил Короткий Лук. - Священный огонь был
дарован нам молнией и в течение многих зим живет в нашем вигваме.
- Мне нет дела до твоего огня! - сердито крикнул отец. - Он мне
не нужен, да и в тебе я не нуждаюсь!
Больно нам было слушать, как разговаривает он с лучшим своим
другом. А вождь ни слова не ответил. Молча вернул он ему трубку, встал
и направился к своему вигваму.
Докурив трубку, отец выбил из нее пепел и крикнул:
- Черная Выдра, ступай приведи лошадей! Собирайте вещи,
складывайте вигвам! Сегодня же мы уедем отсюда.
- О нет! Не сердись! - взмолилась мать. - Короткий Лук на тебя не
сердится. Просто-напросто он тебя жалеет. Зачем сказала она это слово?
- Не хочу я, чтобы кто-нибудь меня жалел! - вскипел отец. - Ни в
чьей помощи я не нуждаюсь. У меня есть талисман посильнее огня,
посланного молнией. Приведите лошадей! Складывайте вигвам! Я ухожу из
этого лагеря!
Что было нам делать? Мать и сестра, не смея возражать отцу, стали
складывать вигвам, я побежал за лошадьми. Когда я вернулся, все наши
вещи были уложены. Мы оседлали лошадей, навьючили на них поклажу и
тронулись в путь.
По всему лагерю разнеслась весть о ссоре отца с вождем.
Пять-шесть женщин стояли поодаль и с грустью посматривали на нас,
подойти к нам они не смели, боясь отца. Прибежали друзья мои и Нитаки,
но мужчин не было видно. Никто не пришел попрощаться с отцом. Когда мы
выезжали из лагеря, воины делали вид, будто нас не замечают.
Так расстались мы с большебрюхими. Отец верхом на моей лучшей
лошади ехал впереди. Мать, сестра и я гнали табун.
Вечером мы раскинули вигвам на берегу реки, где были расставлены
западни. Молча мы поели и рано улеглись спать. Я спал на поляне, где
паслись лошади, стреноженные или привязанные к колышкам. Ночь прошла
спокойно, но несколько раз приходилось вставать и отгонять койотов:
они подкрадывались к колышкам и грызли ремни.
Утром мы нашли трех бобров в западнях и содрали с них шкурки.
Затем отец объявил нам, что поедем мы к кроу - воронам.
- О нет! Только не к ним! - воскликнула мать. - Почему бы не
поехать нам к черноногим или к индейцам племени кровь?
- А чем отличаются они от пикуни? - возразил отец. - Говорят они
на одном языке и только называются по-разному. И правила охоты у них
одни и те же. Нет, мы будем жить с кроу. Там я могу охотиться, когда
мне вздумается.
- Но они наши враги, - напомнила ему мать.
- Враги пикуни, но не наши, - сказал отец. - Ты забываешь, что мы
уже не пикуни. Нас они примут в свою среду, рады будут заручиться
дружбой Одинокого Бизона.
А теперь, сын мой, я тебе расскажу, кто такие эти кроу. Некогда
вся наша страна принадлежала им. Да, да, эти равнины, горы, долины до
реки Белли, протекающей на севере, были их владениями. Затем предки
наши приобрели лошадей, а позднее купили ружья у торговцев Красные
Куртки и прогнали кроу далеко на юг, за реку Иеллоустон. Завладев
страной, пикуни заключили мир с кроу. Обе стороны решили, что река
Иеллоустон будет границей, разделяющей владения двух племен. Но мир
оказался непрочным: пикуни и кроу всегда между собой враждовали. Вожди
обоих племен заботились о сохранении мирных отношений, но не могли
удержать молодых воинов, рвавшихся в бой. Либо молодые пикуни нападали
на кроу, либо юноши кроу совершали набег на лагерь пикуни - и началась
война. В то лето, о котором идет речь, вспыхнула такая война.
Мы сложили, вигвам и отправились в страну кроу. Ехали мы ночью, а
днем загоняли табун в заросли и сами прятались в кустах, боясь встречи
с каким-нибудь неприятельским отрядом.
На третье утро мы подъехали к форту Ки-па. И он и Са-куи-а-ки
удивились, узнав о планах отца, и долго убеждали его не ехать к кроу,
но он и слушать не стал. Шкурки бобров он обменял на ружье, порох и
пули, а для матери и сестры купил по новому одеялу и красной материи
на платья.
В форте мы провели один только день, и моя мать снова вела долгую
беседу с Са-куи-а-ки. Хотелось мне знать, о чем они совещаются. В ту
пору Са-куи-а-ки еще не говорила на нашем языке, и объяснялись они
знаками. Я следил за ними, но они стояли так близко друг к другу, что
я не видел их рук.
Убедившись, что мой отец не изменит своего решения, Са-куи-а-ки
дала матери новое белое одеяло, синей материи на платье, ожерелье,
красной краски и сказала:
- У меня есть близкий друг - женщина из племени арикари. Жила она
с родным моим племенем мандан в вигваме моего отца. Теперь она живет в
лагере кроу. Один из старшин, Пятнистая Антилопа, взял ее в жены. Мы
зовем ее Женщина-Кроу. Передай ей эти подарки, скажи, что ты - мой
друг и я прошу ее быть тебе другом.
Мать рада была исполнить это поручение. Обрадовалась и мы с
сестрой: хоть один человек в лагере кроу встретит нас дружелюбно.
Расставшись с Ки-па, мы направились туда, где в настоящее время
находится форт Бентон. Там хотели мы переправиться через Большую реку;
от таяния снегов в горах вода поднялась высоко. Ехали мы по тропе, по
которой не так давно проехали пикуни, державшие путь на юг.
Первый день мы провели у подножия гор, поросших лесом. Отдохнули,
выспались и на закате солнца продолжали путь. На рассвете мы увидели
реку Стрелу. Раньше чем спуститься в глубокую узкую долину, мы с отцом
поднялись на утес посмотреть, нет ли в окрестностях неприятеля. Сойдя
с лошадей, мы подползли к краю утеса и заглянули в ущелье, на дне
которого протекала река.
Всходило солнце, а в ущелье еще лежали ночные тени. Когда их
прогнал дневной свет, мы увидели реку. Ивы и тополя спускались к самой
воде. На противоположном берегу - отвесная каменная стена с выступами
и зазубринами. Ни одного живого существа не было видно - ни одного,
кроме старого бизона, лежавшего на песчаной отмели. Но вглядевшись
пристальнее, мы убедились, что он мертв.
Я спросил отца, почему так пустынно вокруг, почему не идут
животные на водопой к реке.
- Ничего странного в этом нет, - сказал отец. - Разве ты забыл,
что этой дорогой едут пикуни? Несколько дней назад они делали привал у
реки, охотились и спугнули стада.
Мне стало стыдно, что я об этом не подумал. Я хотел было встать и
последовать за отцом, который направился к тому месту, где мы оставили
лошадей, как вдруг заметил горного барана, стоявшего внизу, на выступе
утеса, справа от нас. Мяса у нас не было, и мы хотели отправиться
утром на охоту. Я подозвал отца и показал ему горного барана.
- Хорошее мясо! - сказал он. - Пойдем направо и сверху его
подстрелим.
Идти нам пришлось недалеко - шагов двести. Припав к земле, мы
посмотрели вниз. Горный баран находился как раз под нами, он улегся на
выступ и пережевывал траву.
Конечно, стрелять должен был мой отец. Медленно подвигал он ружье
к краю пропасти. Как вдруг я заметил, что на узком выступе между нами
и горным бараном появилось какое-то бурое пятно. Тронув отца за руку,
я показал ему пальцем вниз. Он быстро отодвинул ружье и свесился над
пропастью. Это был лев, большой горный лев. Он полз к горному барану и
готовился спрыгнуть с выступа прямо на спину жертвы.
Затаив дыхание, следили мы за хищником. Он крался, припав брюхом
к земле; казалось, нет у него ног и ползет он, как змея. Вытянув
длинный хвост, он не спускал глаз с барана, а кончик хвоста слегка
подергивался.
Баран жевал жвачку и, мотая головой, посматривал то направо, то
налево - не угрожает ли ему опасность. Если горный баран пасется один,
он всегда начеку и ни на минуту не засыпает. Но обычно бродят они
небольшими стадами и спят по очереди. Когда барана-караульщика
начинает клонить ко сну, он бодает одного из спящих товарищей и,