Страница:
Вот так вот, - со всей, столь присущей нам скромностью. А кроме того она, по-моему, и впрямь в совершеннейшем восторге от вида собственного тела и считает несправедливым, что другие этой радости лишены. Правда, надо сказать, посмотреть там есть на что, она вообще совершенство, с головы и до ног, никаких промежуточных пунктов не минуя, и эта вещица у ней тоже потрясающе красива. Глядя на нее более-менее трезвыми глазами поневоле вспомнишь о резьбе: великий резчик именно что вырезал из безупречно-розового материала, по безупречному лекалу - совершенный инструмент... Вот только кто это способен смотреть на данное изделие трезвыми глазами?! Только не я!!! Я некоторое время ласкал ее, и время это не было слишком долгим. Вообще у нее оказался на редкость незамысловатый подход к сексу, чуть что, так, прямо, и впиваться в живого человека своим нижним ртом. Из любого положения: сверху, снизу, на животе, на боку, на спине, на четвереньках (По этому поводу, кстати, было величаво заявлено: "Это другие раком. Я - Гордой Львицей."), как то и подобает истинному спортсмену и мастеру спорта. Эту ее особенность я узнал в полной мере только потом, а пока время проходило в разного рода частностях. Потом мы ненадолго отвлеклись: откуда-то снизу раздался своеобразный хрустящий скрежет, и она с обычной своей невесомостью оказалась у окна. Все правильно: под лютым солнцем здешних мест нестерпимо сверкали черные зеркала Стеклянной Долины и неохотно, не вот еще с визгом лопались под колесами, и уже проплывало слева Охвостье со своей буйной травой и с обычным своим ручейком, почти этой самой травой скрытым, а спереди наплывало светло-сиреневое облако самой телли. Именно там я и собирался сделать первый привал: люблю телли, сколько бы их ни было. Ни один лес, ни один парк не сравнится, хотя это, может быть, только на мой вкус.
МЕЛАНХОЛИЯ (Тезисы)
А, однако же, противно жить в этом мире, созданном нами по нашим же правилам... Те, кто будет возражать, что, дескать, мир этот создан Богом, по его правилам, и уж никак не нами, безусловно правы конечно, но говорят не о том. С Господом нашим все в порядке, делая этот мир, работу свою он знал, он вполне снабдил неразумных детей своих всем потребным для жизни, после чего, - и, по-моему, вполне справедливо, снял с себя дальнейшую ответственность. А чего, в самом деле? Ведь РАЗУМ дал, чтобы выпутываться из всяческих неприятных ситуаций, а мы его к чему приспособили? Я не буду повторять общих мест относительно того, что через восемьдесят лет деградация биосферы приобретет необратимый характер, или же о том, сколько раз можно уничтожить человечество при помощи имеющихся запасов оружия, я о другом. Вот теперь, иной раз, даже известно бывает, что делать во избежание того или иного варианта Медленно Наступающей Ханы. В некоторых достаточно-важных случаях принятие таковых решений ПРЯМО и СРАЗУ (не всегда, конечно) выгодно большинству, но...
Это задевает, к примеру интересы традиционных общественных сил, и поэтому вопрос начинают обсуждать, обстругивать, откладывать, решение тщательно обставляют массой кастрационных оговорок, нейтрализующих поправок и в итоге превращают его в нечто неузнаваемое и совершенно неописуемое. Самое страшное, на мой взгляд, это прогрессирующая сверхинтеграция современного мира, все возрастающая зависимость всех и каждого от общества и неотъемлемо связанных с ним великих Систем Массового Обслуживания. Двадцатый век вообще можно назвать Веком Непонятных Катастроф: ведь бред же, - собрали в Соединенных Штатах хороший урожай, и в связи с этим ПО ВСЕМУ МИРУ миллионы людей остались без средств к существованию. Эпидемия самоубийств! Побоища в крупных городах! Голод! Бездомные! Без всякого урагана, мора, землетрясения или засухи, - даже без войны, черт бы ее драл, а вот так вот просто, на ровном месте. А нормальные люди, наследники кроманьонцев, переживших ледниковый период и благоденствовавших в это время, вдруг оказавшись чуть вне своего обычного места в обществе, стали совершенно беспомощны, показали себя тем, чем они являются на самом деле, - тупыми и беспомощными овцами, обреченными на убой. О, они в этом не виноваты, их такими сделали. Более того - у них не настолько уж испорчена наследственность, чтобы сделать их физически неспособными приспособиться. Просто так уж сложилось. Так уж сложилось, что обществу стали угодны люди, умеющие делать что-то одно, и абсолютно, - чем беспомощнее, тем лучше, беспомощные во всех других отношениях. Таких не нужно связывать, сечь плетьми и запирать в эргастулу, они и сами никуда не денутся, поскольку вся и всяческая жизнь вне их ремесла оказывается несравненно выше их компетенции. Человек современного нам общества некомпетентен защитить себя в поединке или тяжбе, некомпетентен самостоятельно сохранить хотя бы относительное здоровье, независимо от социально-хищных личностей обеспечить себя жильем. Циклические или же случайные общественные ситуации порой приобретают на этом фоне характер истинного бедствия, и это положение еще усугубляется тем, что централизованные системы массового обслуживания являются, видите ли, более выгодными экономически. Поэтому малейший сбой в водоснабжении, работе информационных служб, поставках электроэнергии может превратить многомиллионный город в форменную зону массового бедствия. Даже если не упоминать вариант с ядерным ударом, мегаполис является практически идеальным, показательным объектом для развития эпидемий, катастрофических беспорядков или массовой паники при производственных авариях. Достойно удивления еще, насколько редко происходили до сих пор подобные кризисы: есть соблазн отнести саму эту редкость на счет человеческого умения делать такого рода системы безопасными для применения, но как реалисты и люди честные мы должны признать, что редкость до настоящего времени всякого рода "системных" катастроф следует объяснить обыкновенным и сугубо временным везением. Тенденцию концентрации людских масс и колоссальных мощностей следует сопоставить и еще как минимум с двумя. Социальное загрязнение: невостребованные способности людей в условиях массы окружающих нас всех соблазнов и беспомощности перед лицом общества могут прорастать самым уродливым образом. Дай только массам возможность без особенной опасности для себя травить, гнать, истреблять кого-то, какую-то часть населения, и эти самые массы - твои, можешь делать с ними все, что тебе только заблагорассудится, и это относится к самым, вроде бы, законопослушным и "цивилизованным" народам. Когда такой возможности не имеется, эта неудовлетворенность, красиво именуемая "фрустрацией", проявляет себя в виде индивидуальной агрессии, организации шаек, бандитских объединений всякого рода, террористических групп, - формирования всякого рода "Нашего Дела", подразумевающего его ОТДЕЛЬНОСТЬ от дела ОБЩЕГО. Характерно то, что причины такого рода деятельности носят в наше время не столько экономический, сколько, скорее социально-психологический генез. Без всякой идеологической основы сунуть куски бритвенных лезвий - в яблоки, стрихнинцу - в противозачаточные пилюли, едкого натра - в стандартную упаковку глазных капель, зная, что никогда в жизни не увидишь конвульсий вероятностной жертвы, или, во славу Аллаха, во имя свободы угнетенного кикапукского народа, сроду ни о чем подобном не просившего, подорвать казарму с солдатиками "угнетателей", сунуть бомбу в авиалайнер, налить зарина в метро. Из почти чистого, близкого к научному, любопытства, запустить в компьютерную сеть любовно сконструированный вирус. Третьей тенденцией является значительное увеличение возможностей отдельного человека наносить вред за счет создания все более мощный и портативных образцов оружия во-первых и за счет так называемого "информационного загрязнения" во-вторых. В последнем случае речь идет даже не о колоссальных напластованиях лжи и дезинформации, столь характерных в двадцатом веке, а, скорее, о распространении вполне даже доброкачественной информации туда, где ей вовсе незачем находиться, - в умы слабых и неподготовленных, психопатичных и недовоспитанных людей, в доступности опаснейшей научной, технической и производственной информации для любого злонамеренного ублюдка. Очевидна опасность того, что в будущем даже слишком обозримом все эти три тенденции совьются в канат мировой катастрофы, когда отдельные негодяи вполне осознают возможность нанесения колоссального вреда миллионам и десяткам миллионов людей при относительно-небольших, в общем, усилиях и почти полной гарантии собственной безопасности. Ма-аленький вред, умножаемый в силу исполинских масштабов освобождаемой при этом концентрированной энергии. Во множестве романов говорилось о весьма, надо сказать, проблематичном ядерном терроризме или шантаже, а вот о варианте куда более осуществимом почему-то не задумывались, потому очевидно, чтобы никого не навести на эту мысль, потому очевидно, что больно уж это страшно и лежит на поверхности. В том же самом метро, на многих станциях и в нескольких многомиллионных городах сразу распылить, без изысков, чуму. Это не так уж просто технически, но вполне осуществимо, а что тут будет, даже подумать страшно. Можно даже не распылять, можно только пригрозить и потребовать скажем, свободы каким-нибудь узникам и миллиард в твердой валюте, - результат все равно получится недурной. Так что противновато жить в этом мире, господа. Господь подарил нам свободу воли, а что это, спрашивается, если не возможность распоряжаться, по крайней мере, собой? ОН дал нам свободу воли, а мы как поступили с ней? Исходя из экономической целесообразности? Правильно! Мы либо не имеем возможности распоряжаться даже собой, либо, когда у немногих из нас появляется возможность распоряжаться многими, мы с похвальным постоянством решаем оторвать кусок, который поближе, а там - хоть трава не расти! Что с того, что без этого решения, говорят, мир обречен, у меня ПРИБЫЛИ понизятся! Обойдется как-нибудь...
Ну не устраивает меня ваш вариант спасения! А мой - вас, потому что у вас тоже прибыли, конкуренты и оппозиция. На этом основании все остается, как есть, и так будет до тех пор, пока не останется вообще. Нет, к черту! Когда человек стал человеком, его было много. Людей было мало, а вот каждого в отдельности, наоборот, много, в этом меня никто не переубедит. Между ним, одиночкой, попавшим в пустынный мир, и самим этим миром была колоссальная разность потенциалов, и никто как следует не мог противостоять человеку - Энергетической Горе среди плоской равнины безмозглости. Людей стало больше, а человек стал меньше из-за своего многолюдия, и очень хочется все-таки побыть хоть сколько-нибудь большим и поглядеть хотя бы, на что может быть способен нынешний человек, если ему всего-навсего не мешают. Могут сказать, что вопить в мир о несовершенстве этого мира может каждый, а вот что-нибудь конкретное предложить куда посложнее будет... Да есть у меня конкретные предложения, есть! Вполне даже действенные! Приходите, как говорится, и берите! Предлагал, то, что у меня есть, за бесплатно, - и все шло нормально до того самого момента, когда тот, что был из всех этих дураков самым хитрым, не понял вдруг, что слова мои - не обычная для яйцеголовых мозгачей прекраснодушная болтовня, а вполне реальная возможность прийти к такому миру, в котором он и ему подобные не будут ничем выделяться. Хуже того, - может стать куда менее существенным делом само Получение Прибыли! Вот где ужас-то! Хоть ты и богаче всех (окончательно такое не исключишь!) а подавляющему большинству с высокой горы на это начхать вообще-то, - и НЕ ЗАВИСЯТ они. Ни от тебя, ни от тебя подобных, ни от государственных образований. Ни в чем существенном. Может зависеть, вообще говоря, только от собственного характера и мозгов, почти вовсе никому не кланяясь. Так вот, когда до него дошло... Хорошо, что до меня ТОЖЕ вовремя доходит, а то, пожалуй, и не уцелел бы. Промахнувшись в первой попытке этак невзначай перегрызть мне горло, и злобно позавывав от досады, они убедились-таки, что я - не та дичь, к которой они привыкли, им - вовсе не по зубам, и сменили тактику: они, наивные, решили меня переубедить, и это им удалось. При столь глубоко зашедшей болезни мое сильнодействующее лекарство, скорее всего, только ускорит все тот же исход в апокалипсис, хотя и увеличит (признали!) шансы на последующее возрождение цивилизации. Короче - то же самое уничтожение цивилизации с последующим созданием на ее месте новой. Но неизбежность катастрофы, к которой я буду лично причастен, разумеется, сделала для меня совершенно неприемлемой дальнейшую работу по воплощению моих проектов в жизнь. Тут они тонко рассчитали, знают, на чем взять нашего брата. Зная, к какому отвратительному, малейшего благородства лишенному концу все идет, и увидав, что САМ должен отказаться от собственного же варианта спасения, собственными руками принести в жертву собственное детище, я, право же, чуть не умер; друзья мои утверждали, что я смахивал очень сильно на военный корабль, со всего размаха налетевший вдруг на мину. Другое дело, что у меня оказался солиднейший запас плавучести, и со временем я поднялся. Самоубийство - страшный грех, а кроме того - глупость, а главное (я до-олго смеялся, когда понял, что для меня главное) - со стыда же сгореть можно, чтобы я - и в петлю, как поэтический юнец на почве несчастной любви... Поэтому надо же как-то жить, и поэтому - если у кого-нибудь есть какое-нибудь подходящее по площади место, - любое место, - то давайте построим цивилизацию. Это возможно, потому что на памяти человечества происходило уже не раз. Давайте построим цивилизацию и по этой причине давайте уцелеем. Давайте хотя бы попробуем. Те, кто хорошо меня знают, знают также, что у меня НЕ БЫВАЕТ недо-продуманных и недо-рассчитанных проектов, так что с техникой и экономикой все будет в порядке. Очень бы хотелось узнать, как это - жить по-человечески, не платя по чужим счетам, не отвечая за поступки вовсе чужих и ненужных дядей, никому не кланяясь и имея поэтому возможность не видеть тех, кого не хочешь видеть.
Об.
Первое включение. Блик.
Черт занес его в этот день на беседу школяров, занятых неизвестно какими, достаточно непостижимыми, но явно далекими от медицины науками. И ладно бы еще на свежую голову, а то, можно сказать, вовсе даже наоборот, после пятичасовых напряженных наблюдений за поразительными диагностическими трюками гроссмейстера Шала. Впрочем, - попросту неприлично называть трюками то, что давало, пусть непостижимым образом, - неоспоримо-истинное знание о больном человеке, - пусть в своеобразнейшем аспекте, столь характерном для Земли Оберона. Спускаясь с холма после прощания с беременной Еленой-Ланцетом, он, наивный, был уверен, что истинное знание о предмете может быть только единственным, а все остальное истинным назвать нельзя. Теперь оставалось только удивляться былому своему простодушию. Мало того, что профессора, феррахи, кагушаманы, и гроссмейстеры шли в лечении сугубо-разными путями, они еще, зачастую, и цели перед собой ставили существенно-разные. Поначалу Безымянный, уподобившись губке, жадно вбирал в себя все, что доносили до него слова, картины, книги, диски и графилоны, но после, столкнувшись с совершеннейшей, казалось бы, нестыкуемостью истин, впал в отчаяние, не лишенное доли скепсиса, причем чем дальше - тем большей доли. Узнав о характере задаваемых им вопросов, а из них - сделавши совершенно правильный вывод относительно уксусно-кислого характера воззрений нового слушателя, декан отозвал его в сторонку сразу же, как только встретил на улице, напротив пустого в этот час двора Дома Циннами. С коротким жезлом наперевес, ученый муж выглядел весьма воинственно.
- По слухам, вы взяли на себя смелость судить, что истинно, а что - ложно в обращенных к вам словах мудрости?
- А разве же не умению отличать истину от лжи нас должны научить в первую очередь?
- А я, по-моему, несколько не об этом с вас спрашивал... Взяли ли ВЫ, -палец его ткнул Безымянного в грудь, - на себя смелость СУДИТЬ об этом?
- Право каждого, наделенного разумом...
- Нет. Судить имеет право только тот, кто знает. Только о том, что знает. Тот, кто берется судить, не зная ничего, выглядит дураком, да и, пожалуй, является им. При любых природных задатках.
- Простите, - сказал Безымянный с едва заметным сарказмом, - не думать по поводу узнанного просто-напросто не в моих силах.
- Мало того, что вы самоуверенный недоучка (а это еще очень мягкий эпитет), вы еще и явно не в ладах с логикой. Я ни слова не сказал о вашей способности не думать. Я говорю о том, что на каждом этапе существует надлежащий предмет для раздумий. Знающий - судит, но вам еще далеко до определения главной для каждого момента думы, и это всегда такой предмет, о котором бесполезно узнавать у других. Можно узнать что-то и остаться при этом прежним, при раздумьях о надлежащем становишься иным и меняешь саму манеру своего думанья.
- Вот как? Так не предложите ли мне чего-нибудь вы сами? Для примера и в качестве исключения?
-Почему в качестве исключения, - изумился декан, - как лекарь может отказать в костыле - безногому? Кроме того, - на твоем уровне развития допустимо весьма ограниченное число предметов для обдумывания, как для новорожденного - небогатый выбор блюд. Из них безусловно первый: ЧТО именно ты делаешь, когда лечишь? И второй: КОГО ты лечишь, когда лечишь людей?
- Я не понимаю, в чем здесь заключаются вопросы?
- А если бы ты это вполне понимал, то не учился бы, а учил, меня в том числе. У каждого своя мера понимания, а когда ее нет совсем, то любые знания и задатки менее, чем ничто.
Был декан беловолос, голубоглаз, в движениях - нетороплив, в речи - медлителен и говорил, как будто бы растягивая гласные в словах. И была у него смущающая манера безотрывно глядеть в глаза собеседнику, и если он и моргал при этом, то поручиться в этом не смог бы после разговора никто. Помолчав, он продолжил:
-Вполне почтенные собратия наши прибегли к некоему приему лечения, о подробностях которого нет нужды говорить, исход мог быть самый разный, и человек пал, словно битый громом. Учти при этом, что это не было так называемым даром легкой смерти измученному болями или смертью души, содеявшие - были довольны результатом и не притворялись. ОНИ бы ли довольны, Я, в те времена, два года тому назад, задумался и задал около десятка вопросов, а ТЫ скривил бы губы, если не на лице твоем, то в душе своей, и назвал бы их мясниками и дикарями, что делают добрую мину при дурной игре. Почему так? Да потому что бесполезно судить об удаче или неудаче дела, сами цели которого тебе неизвестны. Это же элементарно! Так что попробуй-ка вообразить, каких целей можно добиваться, даже и при том, что они не содержат умысла сколько-нибудь недоброго.
Помнится - именно после этих слов что-то быстро-быстро промелькнуло в его пустой голове, отметилось и исчезло, так и не став конкретной мыслью. А потом, когда он несколько дней подряд честно предавался медитациям на заданную тему, хотя и не видел большого толка в этом занятии, то проснулся поутру и понял, что все проще простого, и мы просто-напросто уменьшаем долю вынужденного в поведении людей, и несколько дней как дурак гордился своей концепцией, хотя и не говорил о ней никому, и ворочал ее так и этак с одного бока на другой, как ворочают во рту гладкие камешки, обманывая беспощадную пустынную жажду. Во всяком случае, - уже то было добром, что он хотя бы понял, о чем вообще толковал ему декан. В достаточно-безнадежных попытках достучаться до рассудка наглого, самоуверенного щенка... Это только после этого он обратил внимание, что серьезнейшие люди, владевшие Цветной Игрой, умеющие "оставить вне" любой болезнетворный организм и смонтировать индивидуально-подобранное гомеостатическое Расширение, очень занятые, приходили послушать какого-нибудь колдуна в кожаной накидке и при соответствующей случаю раскраске. Безусловно - слушали не все и не всегда, но слушали и смотрели с неподдельным интересом. Впрочем, - по причине того, что жизнь коротка, а познание длинно, абы кого не приглашали читать лекции в Суланский университет. И до сих пор все-таки не было практического решения проблемы: что же, в конце концов, делать с таким количеством ИСТИННЫХ подходов?
Тот же гроссмейстер Шала, человек до крайности занятой, потребовал, дабы все заинтересованные лица явились с рассветом. Так он и появился перед ними при свете утренней зорьки, оказавшись невысоким, худым, сивоволосым мужчиной лет шестидесяти, очень подвижным и очень желчным на вид. Поприветствовав собравшихся строго-дозированным кивком головы, он перво-наперво разулся и снял со спины довольно длинный меч в лиловых лаковых ножнах, пошарил глазами в поисках подставки и приткнул его между стеной и каким-то стендом. В Сулане Птицы строжайшим образом следили за соблюдением моратория на ЛЮБОЕ оружие, но для гроссмейстера закон, похоже, писан не был, и на компромисс пошла все-таки служба Протектора: одна-де ознакомительная лекция, не успеет он ничего мечом своим. Помолчав не более двух-трех секунд, он с ходу начал излагать основы учения, заложенного еще в трудах Дэлы син Рафа по кличке Белый тысячу двести лет тому назад. Несколько исходных, независимо друг от друга меняющихся обстоятельств были достаточно просты, с подобными же системами, на его взгляд - больше подходящими к астрологии, он встречался и прежде. Затем на основе изощренно-сложных выкладок выводилось состояние больного, и он только никак не мог взять в толк, какое отношение имеет этот, больше всего напоминающий невообразимо-сложную схему, результат - к реальной болезни обычного человека? Старичок, поначалу выглядевший слегка замороженным, постепенно вошел в раж, худое личико раскраснелось, жесты обрели уверенную размашистость внешне-небрежных движений профессионала.
Затем привели больного, относительно состояния которого шли уже многодневные дискуссии. Гроссмейстер начертил в пыли квадрат, изломал несколько разноцветных палочек и с размаху бросил их в образовавшуюся фигуру, вгляделся в образовавшийся узор, что-то сердито бурча себе под нос и жутко шевеля кожей на лбу. По-прежнему не отводя взгляда от получившейся картины, он схватил кисточку, обмакнул ее в пурпурную тушь и несколько раз с неподражаемым изяществом отчеркнул по листу матово-желтой бумаги. Действо же, начавшееся впоследствии, более всего напоминало фокус: следовавшие один за другим вопросы вскрывали все новые подробности, а длинные плоские пальцы Гроссмейстера с цепкостью осьминожьих щупальцев вминались, вклешнивались с особенной ухваткой в тело больного, старичок монотонно проговаривал выжатую им суть и очередным взмахом оставлял очередной мастерский росчерк на своей схеме. Увенчав свой труд отображением взаиморасположения светил, он развернул перед завороженными слушателями свою картину. Картину, потому что это было истинное произведение искусства по своему изяществу: прекрасное, абстрактное и неуловимо-зловещее в своей странной небессмысленности.
-Как видите, - проговорил Шала, поводя в воздухе неожиданно-крупными для столь тщедушного тела кистями рук, как только убедился, что пациент ушел, -мы имеем здесь дело с явными и неоспоримыми бликами Ночного Солнца. Теперь посмотрим, что взять ему в щит, да перестало бы это светило оказывать на него дальнейшее влияние, а что - высветить Дневным Солнцем, в компаньоны ему взяв, как видите, Золотой Гвоздь со светом его большой и вкрадчивой силы...
По ходу лекции слушатель не раз и не два вытягивал к больному руки, закатывая глаза, но поскуливать себе разрешал только в пределах совершенно-необходимого, - чтобы не мешать другим и не привлекать излишнего внимания к своей собственной особе. Так или иначе, та картина, которую ему удалось получить при этом, высвечивала очень непонятную картину на редкость сильно переплетенных токов, причем она не становилась яснее, в какую бы проекцию он ее ни разворачивал, Представляя. Первопричина, а также то, что он называл "трещиной" или "швом" никак не находились, мучительно ускользали, вызывая зуд в позвоночнике, и в душе вновь, невзирая на полученные плюхи, поднимался вопрос: к чему? К чему слушать и смотреть все это, если оно не совпадает буквально ни с чем в его душе? Однако же, верный данному самому себе обещанию, он добросовестно отметил для себя все ухватки и этапы гроссмейстерова действа, поскольку это трудно было назвать лекцией, и прежде всего отметил, насколько основательно вбитым в память все это оказалось. Старичок оч-чень умело, с доскональным знанием законов восприятия мобилизовывал внимание слушателей и, тем самым, был по крайней мере профессиональным педагогом и психологом-практиком. Внедряя в сознание зрителей каждое действо своей диковинной алгебры, он действовал на грани внушения, отчеркивая слова жестами, интонацией, позами, демонстрацией своей поразительной каллиграфии. Теперь все это богатство, надежно впечатанное в память, так и будет лежать там, не смешиваясь со всем остальным, аки слой масла поверх темной, холодной воды... Нужно будет, когда все убудут на танцы, опуститься в Голубые Ходы, где наверняка уже нет ни сомнений, ни предубеждений, и уходит производный от единственного образца Прямой пресловутый здравый смысл, а мысли и картины, освободившись от надзора, привольно бредут друг другу навстречу, заключают браки и производят детишек. Интересно, что получится на этот раз... Он помотал головой, словно бы пытаясь вытряхнуть из усталых мозгов слишком прихотливые правила игры мыслей. Но в этот день не было судьбы так вот просто впасть в отдых (а в Сулане, надо сказать, он был важной и незаменимой частью познания), и когда он кое-как брел поперек парка, пересекая аллеи факел-дерева, по-научному именуемого "розой плодовой", что как раз цвела Вторым Цветом, то вышел вдруг на веселую круглую лужайку в кольце диких кустов горной хлопянки. Окруженный кольцом странно-молчаливой молодежи, посередине витийствовал грузный рыжий великан с необыкновенно широким и низким покатым лбом. Время от времени, произнеся очередную фразу, он замолкал с открытой пастью, в которой колебался красный язык, и обводил собеседников внимательным взглядом.
МЕЛАНХОЛИЯ (Тезисы)
А, однако же, противно жить в этом мире, созданном нами по нашим же правилам... Те, кто будет возражать, что, дескать, мир этот создан Богом, по его правилам, и уж никак не нами, безусловно правы конечно, но говорят не о том. С Господом нашим все в порядке, делая этот мир, работу свою он знал, он вполне снабдил неразумных детей своих всем потребным для жизни, после чего, - и, по-моему, вполне справедливо, снял с себя дальнейшую ответственность. А чего, в самом деле? Ведь РАЗУМ дал, чтобы выпутываться из всяческих неприятных ситуаций, а мы его к чему приспособили? Я не буду повторять общих мест относительно того, что через восемьдесят лет деградация биосферы приобретет необратимый характер, или же о том, сколько раз можно уничтожить человечество при помощи имеющихся запасов оружия, я о другом. Вот теперь, иной раз, даже известно бывает, что делать во избежание того или иного варианта Медленно Наступающей Ханы. В некоторых достаточно-важных случаях принятие таковых решений ПРЯМО и СРАЗУ (не всегда, конечно) выгодно большинству, но...
Это задевает, к примеру интересы традиционных общественных сил, и поэтому вопрос начинают обсуждать, обстругивать, откладывать, решение тщательно обставляют массой кастрационных оговорок, нейтрализующих поправок и в итоге превращают его в нечто неузнаваемое и совершенно неописуемое. Самое страшное, на мой взгляд, это прогрессирующая сверхинтеграция современного мира, все возрастающая зависимость всех и каждого от общества и неотъемлемо связанных с ним великих Систем Массового Обслуживания. Двадцатый век вообще можно назвать Веком Непонятных Катастроф: ведь бред же, - собрали в Соединенных Штатах хороший урожай, и в связи с этим ПО ВСЕМУ МИРУ миллионы людей остались без средств к существованию. Эпидемия самоубийств! Побоища в крупных городах! Голод! Бездомные! Без всякого урагана, мора, землетрясения или засухи, - даже без войны, черт бы ее драл, а вот так вот просто, на ровном месте. А нормальные люди, наследники кроманьонцев, переживших ледниковый период и благоденствовавших в это время, вдруг оказавшись чуть вне своего обычного места в обществе, стали совершенно беспомощны, показали себя тем, чем они являются на самом деле, - тупыми и беспомощными овцами, обреченными на убой. О, они в этом не виноваты, их такими сделали. Более того - у них не настолько уж испорчена наследственность, чтобы сделать их физически неспособными приспособиться. Просто так уж сложилось. Так уж сложилось, что обществу стали угодны люди, умеющие делать что-то одно, и абсолютно, - чем беспомощнее, тем лучше, беспомощные во всех других отношениях. Таких не нужно связывать, сечь плетьми и запирать в эргастулу, они и сами никуда не денутся, поскольку вся и всяческая жизнь вне их ремесла оказывается несравненно выше их компетенции. Человек современного нам общества некомпетентен защитить себя в поединке или тяжбе, некомпетентен самостоятельно сохранить хотя бы относительное здоровье, независимо от социально-хищных личностей обеспечить себя жильем. Циклические или же случайные общественные ситуации порой приобретают на этом фоне характер истинного бедствия, и это положение еще усугубляется тем, что централизованные системы массового обслуживания являются, видите ли, более выгодными экономически. Поэтому малейший сбой в водоснабжении, работе информационных служб, поставках электроэнергии может превратить многомиллионный город в форменную зону массового бедствия. Даже если не упоминать вариант с ядерным ударом, мегаполис является практически идеальным, показательным объектом для развития эпидемий, катастрофических беспорядков или массовой паники при производственных авариях. Достойно удивления еще, насколько редко происходили до сих пор подобные кризисы: есть соблазн отнести саму эту редкость на счет человеческого умения делать такого рода системы безопасными для применения, но как реалисты и люди честные мы должны признать, что редкость до настоящего времени всякого рода "системных" катастроф следует объяснить обыкновенным и сугубо временным везением. Тенденцию концентрации людских масс и колоссальных мощностей следует сопоставить и еще как минимум с двумя. Социальное загрязнение: невостребованные способности людей в условиях массы окружающих нас всех соблазнов и беспомощности перед лицом общества могут прорастать самым уродливым образом. Дай только массам возможность без особенной опасности для себя травить, гнать, истреблять кого-то, какую-то часть населения, и эти самые массы - твои, можешь делать с ними все, что тебе только заблагорассудится, и это относится к самым, вроде бы, законопослушным и "цивилизованным" народам. Когда такой возможности не имеется, эта неудовлетворенность, красиво именуемая "фрустрацией", проявляет себя в виде индивидуальной агрессии, организации шаек, бандитских объединений всякого рода, террористических групп, - формирования всякого рода "Нашего Дела", подразумевающего его ОТДЕЛЬНОСТЬ от дела ОБЩЕГО. Характерно то, что причины такого рода деятельности носят в наше время не столько экономический, сколько, скорее социально-психологический генез. Без всякой идеологической основы сунуть куски бритвенных лезвий - в яблоки, стрихнинцу - в противозачаточные пилюли, едкого натра - в стандартную упаковку глазных капель, зная, что никогда в жизни не увидишь конвульсий вероятностной жертвы, или, во славу Аллаха, во имя свободы угнетенного кикапукского народа, сроду ни о чем подобном не просившего, подорвать казарму с солдатиками "угнетателей", сунуть бомбу в авиалайнер, налить зарина в метро. Из почти чистого, близкого к научному, любопытства, запустить в компьютерную сеть любовно сконструированный вирус. Третьей тенденцией является значительное увеличение возможностей отдельного человека наносить вред за счет создания все более мощный и портативных образцов оружия во-первых и за счет так называемого "информационного загрязнения" во-вторых. В последнем случае речь идет даже не о колоссальных напластованиях лжи и дезинформации, столь характерных в двадцатом веке, а, скорее, о распространении вполне даже доброкачественной информации туда, где ей вовсе незачем находиться, - в умы слабых и неподготовленных, психопатичных и недовоспитанных людей, в доступности опаснейшей научной, технической и производственной информации для любого злонамеренного ублюдка. Очевидна опасность того, что в будущем даже слишком обозримом все эти три тенденции совьются в канат мировой катастрофы, когда отдельные негодяи вполне осознают возможность нанесения колоссального вреда миллионам и десяткам миллионов людей при относительно-небольших, в общем, усилиях и почти полной гарантии собственной безопасности. Ма-аленький вред, умножаемый в силу исполинских масштабов освобождаемой при этом концентрированной энергии. Во множестве романов говорилось о весьма, надо сказать, проблематичном ядерном терроризме или шантаже, а вот о варианте куда более осуществимом почему-то не задумывались, потому очевидно, чтобы никого не навести на эту мысль, потому очевидно, что больно уж это страшно и лежит на поверхности. В том же самом метро, на многих станциях и в нескольких многомиллионных городах сразу распылить, без изысков, чуму. Это не так уж просто технически, но вполне осуществимо, а что тут будет, даже подумать страшно. Можно даже не распылять, можно только пригрозить и потребовать скажем, свободы каким-нибудь узникам и миллиард в твердой валюте, - результат все равно получится недурной. Так что противновато жить в этом мире, господа. Господь подарил нам свободу воли, а что это, спрашивается, если не возможность распоряжаться, по крайней мере, собой? ОН дал нам свободу воли, а мы как поступили с ней? Исходя из экономической целесообразности? Правильно! Мы либо не имеем возможности распоряжаться даже собой, либо, когда у немногих из нас появляется возможность распоряжаться многими, мы с похвальным постоянством решаем оторвать кусок, который поближе, а там - хоть трава не расти! Что с того, что без этого решения, говорят, мир обречен, у меня ПРИБЫЛИ понизятся! Обойдется как-нибудь...
Ну не устраивает меня ваш вариант спасения! А мой - вас, потому что у вас тоже прибыли, конкуренты и оппозиция. На этом основании все остается, как есть, и так будет до тех пор, пока не останется вообще. Нет, к черту! Когда человек стал человеком, его было много. Людей было мало, а вот каждого в отдельности, наоборот, много, в этом меня никто не переубедит. Между ним, одиночкой, попавшим в пустынный мир, и самим этим миром была колоссальная разность потенциалов, и никто как следует не мог противостоять человеку - Энергетической Горе среди плоской равнины безмозглости. Людей стало больше, а человек стал меньше из-за своего многолюдия, и очень хочется все-таки побыть хоть сколько-нибудь большим и поглядеть хотя бы, на что может быть способен нынешний человек, если ему всего-навсего не мешают. Могут сказать, что вопить в мир о несовершенстве этого мира может каждый, а вот что-нибудь конкретное предложить куда посложнее будет... Да есть у меня конкретные предложения, есть! Вполне даже действенные! Приходите, как говорится, и берите! Предлагал, то, что у меня есть, за бесплатно, - и все шло нормально до того самого момента, когда тот, что был из всех этих дураков самым хитрым, не понял вдруг, что слова мои - не обычная для яйцеголовых мозгачей прекраснодушная болтовня, а вполне реальная возможность прийти к такому миру, в котором он и ему подобные не будут ничем выделяться. Хуже того, - может стать куда менее существенным делом само Получение Прибыли! Вот где ужас-то! Хоть ты и богаче всех (окончательно такое не исключишь!) а подавляющему большинству с высокой горы на это начхать вообще-то, - и НЕ ЗАВИСЯТ они. Ни от тебя, ни от тебя подобных, ни от государственных образований. Ни в чем существенном. Может зависеть, вообще говоря, только от собственного характера и мозгов, почти вовсе никому не кланяясь. Так вот, когда до него дошло... Хорошо, что до меня ТОЖЕ вовремя доходит, а то, пожалуй, и не уцелел бы. Промахнувшись в первой попытке этак невзначай перегрызть мне горло, и злобно позавывав от досады, они убедились-таки, что я - не та дичь, к которой они привыкли, им - вовсе не по зубам, и сменили тактику: они, наивные, решили меня переубедить, и это им удалось. При столь глубоко зашедшей болезни мое сильнодействующее лекарство, скорее всего, только ускорит все тот же исход в апокалипсис, хотя и увеличит (признали!) шансы на последующее возрождение цивилизации. Короче - то же самое уничтожение цивилизации с последующим созданием на ее месте новой. Но неизбежность катастрофы, к которой я буду лично причастен, разумеется, сделала для меня совершенно неприемлемой дальнейшую работу по воплощению моих проектов в жизнь. Тут они тонко рассчитали, знают, на чем взять нашего брата. Зная, к какому отвратительному, малейшего благородства лишенному концу все идет, и увидав, что САМ должен отказаться от собственного же варианта спасения, собственными руками принести в жертву собственное детище, я, право же, чуть не умер; друзья мои утверждали, что я смахивал очень сильно на военный корабль, со всего размаха налетевший вдруг на мину. Другое дело, что у меня оказался солиднейший запас плавучести, и со временем я поднялся. Самоубийство - страшный грех, а кроме того - глупость, а главное (я до-олго смеялся, когда понял, что для меня главное) - со стыда же сгореть можно, чтобы я - и в петлю, как поэтический юнец на почве несчастной любви... Поэтому надо же как-то жить, и поэтому - если у кого-нибудь есть какое-нибудь подходящее по площади место, - любое место, - то давайте построим цивилизацию. Это возможно, потому что на памяти человечества происходило уже не раз. Давайте построим цивилизацию и по этой причине давайте уцелеем. Давайте хотя бы попробуем. Те, кто хорошо меня знают, знают также, что у меня НЕ БЫВАЕТ недо-продуманных и недо-рассчитанных проектов, так что с техникой и экономикой все будет в порядке. Очень бы хотелось узнать, как это - жить по-человечески, не платя по чужим счетам, не отвечая за поступки вовсе чужих и ненужных дядей, никому не кланяясь и имея поэтому возможность не видеть тех, кого не хочешь видеть.
Об.
Первое включение. Блик.
Черт занес его в этот день на беседу школяров, занятых неизвестно какими, достаточно непостижимыми, но явно далекими от медицины науками. И ладно бы еще на свежую голову, а то, можно сказать, вовсе даже наоборот, после пятичасовых напряженных наблюдений за поразительными диагностическими трюками гроссмейстера Шала. Впрочем, - попросту неприлично называть трюками то, что давало, пусть непостижимым образом, - неоспоримо-истинное знание о больном человеке, - пусть в своеобразнейшем аспекте, столь характерном для Земли Оберона. Спускаясь с холма после прощания с беременной Еленой-Ланцетом, он, наивный, был уверен, что истинное знание о предмете может быть только единственным, а все остальное истинным назвать нельзя. Теперь оставалось только удивляться былому своему простодушию. Мало того, что профессора, феррахи, кагушаманы, и гроссмейстеры шли в лечении сугубо-разными путями, они еще, зачастую, и цели перед собой ставили существенно-разные. Поначалу Безымянный, уподобившись губке, жадно вбирал в себя все, что доносили до него слова, картины, книги, диски и графилоны, но после, столкнувшись с совершеннейшей, казалось бы, нестыкуемостью истин, впал в отчаяние, не лишенное доли скепсиса, причем чем дальше - тем большей доли. Узнав о характере задаваемых им вопросов, а из них - сделавши совершенно правильный вывод относительно уксусно-кислого характера воззрений нового слушателя, декан отозвал его в сторонку сразу же, как только встретил на улице, напротив пустого в этот час двора Дома Циннами. С коротким жезлом наперевес, ученый муж выглядел весьма воинственно.
- По слухам, вы взяли на себя смелость судить, что истинно, а что - ложно в обращенных к вам словах мудрости?
- А разве же не умению отличать истину от лжи нас должны научить в первую очередь?
- А я, по-моему, несколько не об этом с вас спрашивал... Взяли ли ВЫ, -палец его ткнул Безымянного в грудь, - на себя смелость СУДИТЬ об этом?
- Право каждого, наделенного разумом...
- Нет. Судить имеет право только тот, кто знает. Только о том, что знает. Тот, кто берется судить, не зная ничего, выглядит дураком, да и, пожалуй, является им. При любых природных задатках.
- Простите, - сказал Безымянный с едва заметным сарказмом, - не думать по поводу узнанного просто-напросто не в моих силах.
- Мало того, что вы самоуверенный недоучка (а это еще очень мягкий эпитет), вы еще и явно не в ладах с логикой. Я ни слова не сказал о вашей способности не думать. Я говорю о том, что на каждом этапе существует надлежащий предмет для раздумий. Знающий - судит, но вам еще далеко до определения главной для каждого момента думы, и это всегда такой предмет, о котором бесполезно узнавать у других. Можно узнать что-то и остаться при этом прежним, при раздумьях о надлежащем становишься иным и меняешь саму манеру своего думанья.
- Вот как? Так не предложите ли мне чего-нибудь вы сами? Для примера и в качестве исключения?
-Почему в качестве исключения, - изумился декан, - как лекарь может отказать в костыле - безногому? Кроме того, - на твоем уровне развития допустимо весьма ограниченное число предметов для обдумывания, как для новорожденного - небогатый выбор блюд. Из них безусловно первый: ЧТО именно ты делаешь, когда лечишь? И второй: КОГО ты лечишь, когда лечишь людей?
- Я не понимаю, в чем здесь заключаются вопросы?
- А если бы ты это вполне понимал, то не учился бы, а учил, меня в том числе. У каждого своя мера понимания, а когда ее нет совсем, то любые знания и задатки менее, чем ничто.
Был декан беловолос, голубоглаз, в движениях - нетороплив, в речи - медлителен и говорил, как будто бы растягивая гласные в словах. И была у него смущающая манера безотрывно глядеть в глаза собеседнику, и если он и моргал при этом, то поручиться в этом не смог бы после разговора никто. Помолчав, он продолжил:
-Вполне почтенные собратия наши прибегли к некоему приему лечения, о подробностях которого нет нужды говорить, исход мог быть самый разный, и человек пал, словно битый громом. Учти при этом, что это не было так называемым даром легкой смерти измученному болями или смертью души, содеявшие - были довольны результатом и не притворялись. ОНИ бы ли довольны, Я, в те времена, два года тому назад, задумался и задал около десятка вопросов, а ТЫ скривил бы губы, если не на лице твоем, то в душе своей, и назвал бы их мясниками и дикарями, что делают добрую мину при дурной игре. Почему так? Да потому что бесполезно судить об удаче или неудаче дела, сами цели которого тебе неизвестны. Это же элементарно! Так что попробуй-ка вообразить, каких целей можно добиваться, даже и при том, что они не содержат умысла сколько-нибудь недоброго.
Помнится - именно после этих слов что-то быстро-быстро промелькнуло в его пустой голове, отметилось и исчезло, так и не став конкретной мыслью. А потом, когда он несколько дней подряд честно предавался медитациям на заданную тему, хотя и не видел большого толка в этом занятии, то проснулся поутру и понял, что все проще простого, и мы просто-напросто уменьшаем долю вынужденного в поведении людей, и несколько дней как дурак гордился своей концепцией, хотя и не говорил о ней никому, и ворочал ее так и этак с одного бока на другой, как ворочают во рту гладкие камешки, обманывая беспощадную пустынную жажду. Во всяком случае, - уже то было добром, что он хотя бы понял, о чем вообще толковал ему декан. В достаточно-безнадежных попытках достучаться до рассудка наглого, самоуверенного щенка... Это только после этого он обратил внимание, что серьезнейшие люди, владевшие Цветной Игрой, умеющие "оставить вне" любой болезнетворный организм и смонтировать индивидуально-подобранное гомеостатическое Расширение, очень занятые, приходили послушать какого-нибудь колдуна в кожаной накидке и при соответствующей случаю раскраске. Безусловно - слушали не все и не всегда, но слушали и смотрели с неподдельным интересом. Впрочем, - по причине того, что жизнь коротка, а познание длинно, абы кого не приглашали читать лекции в Суланский университет. И до сих пор все-таки не было практического решения проблемы: что же, в конце концов, делать с таким количеством ИСТИННЫХ подходов?
Тот же гроссмейстер Шала, человек до крайности занятой, потребовал, дабы все заинтересованные лица явились с рассветом. Так он и появился перед ними при свете утренней зорьки, оказавшись невысоким, худым, сивоволосым мужчиной лет шестидесяти, очень подвижным и очень желчным на вид. Поприветствовав собравшихся строго-дозированным кивком головы, он перво-наперво разулся и снял со спины довольно длинный меч в лиловых лаковых ножнах, пошарил глазами в поисках подставки и приткнул его между стеной и каким-то стендом. В Сулане Птицы строжайшим образом следили за соблюдением моратория на ЛЮБОЕ оружие, но для гроссмейстера закон, похоже, писан не был, и на компромисс пошла все-таки служба Протектора: одна-де ознакомительная лекция, не успеет он ничего мечом своим. Помолчав не более двух-трех секунд, он с ходу начал излагать основы учения, заложенного еще в трудах Дэлы син Рафа по кличке Белый тысячу двести лет тому назад. Несколько исходных, независимо друг от друга меняющихся обстоятельств были достаточно просты, с подобными же системами, на его взгляд - больше подходящими к астрологии, он встречался и прежде. Затем на основе изощренно-сложных выкладок выводилось состояние больного, и он только никак не мог взять в толк, какое отношение имеет этот, больше всего напоминающий невообразимо-сложную схему, результат - к реальной болезни обычного человека? Старичок, поначалу выглядевший слегка замороженным, постепенно вошел в раж, худое личико раскраснелось, жесты обрели уверенную размашистость внешне-небрежных движений профессионала.
Затем привели больного, относительно состояния которого шли уже многодневные дискуссии. Гроссмейстер начертил в пыли квадрат, изломал несколько разноцветных палочек и с размаху бросил их в образовавшуюся фигуру, вгляделся в образовавшийся узор, что-то сердито бурча себе под нос и жутко шевеля кожей на лбу. По-прежнему не отводя взгляда от получившейся картины, он схватил кисточку, обмакнул ее в пурпурную тушь и несколько раз с неподражаемым изяществом отчеркнул по листу матово-желтой бумаги. Действо же, начавшееся впоследствии, более всего напоминало фокус: следовавшие один за другим вопросы вскрывали все новые подробности, а длинные плоские пальцы Гроссмейстера с цепкостью осьминожьих щупальцев вминались, вклешнивались с особенной ухваткой в тело больного, старичок монотонно проговаривал выжатую им суть и очередным взмахом оставлял очередной мастерский росчерк на своей схеме. Увенчав свой труд отображением взаиморасположения светил, он развернул перед завороженными слушателями свою картину. Картину, потому что это было истинное произведение искусства по своему изяществу: прекрасное, абстрактное и неуловимо-зловещее в своей странной небессмысленности.
-Как видите, - проговорил Шала, поводя в воздухе неожиданно-крупными для столь тщедушного тела кистями рук, как только убедился, что пациент ушел, -мы имеем здесь дело с явными и неоспоримыми бликами Ночного Солнца. Теперь посмотрим, что взять ему в щит, да перестало бы это светило оказывать на него дальнейшее влияние, а что - высветить Дневным Солнцем, в компаньоны ему взяв, как видите, Золотой Гвоздь со светом его большой и вкрадчивой силы...
По ходу лекции слушатель не раз и не два вытягивал к больному руки, закатывая глаза, но поскуливать себе разрешал только в пределах совершенно-необходимого, - чтобы не мешать другим и не привлекать излишнего внимания к своей собственной особе. Так или иначе, та картина, которую ему удалось получить при этом, высвечивала очень непонятную картину на редкость сильно переплетенных токов, причем она не становилась яснее, в какую бы проекцию он ее ни разворачивал, Представляя. Первопричина, а также то, что он называл "трещиной" или "швом" никак не находились, мучительно ускользали, вызывая зуд в позвоночнике, и в душе вновь, невзирая на полученные плюхи, поднимался вопрос: к чему? К чему слушать и смотреть все это, если оно не совпадает буквально ни с чем в его душе? Однако же, верный данному самому себе обещанию, он добросовестно отметил для себя все ухватки и этапы гроссмейстерова действа, поскольку это трудно было назвать лекцией, и прежде всего отметил, насколько основательно вбитым в память все это оказалось. Старичок оч-чень умело, с доскональным знанием законов восприятия мобилизовывал внимание слушателей и, тем самым, был по крайней мере профессиональным педагогом и психологом-практиком. Внедряя в сознание зрителей каждое действо своей диковинной алгебры, он действовал на грани внушения, отчеркивая слова жестами, интонацией, позами, демонстрацией своей поразительной каллиграфии. Теперь все это богатство, надежно впечатанное в память, так и будет лежать там, не смешиваясь со всем остальным, аки слой масла поверх темной, холодной воды... Нужно будет, когда все убудут на танцы, опуститься в Голубые Ходы, где наверняка уже нет ни сомнений, ни предубеждений, и уходит производный от единственного образца Прямой пресловутый здравый смысл, а мысли и картины, освободившись от надзора, привольно бредут друг другу навстречу, заключают браки и производят детишек. Интересно, что получится на этот раз... Он помотал головой, словно бы пытаясь вытряхнуть из усталых мозгов слишком прихотливые правила игры мыслей. Но в этот день не было судьбы так вот просто впасть в отдых (а в Сулане, надо сказать, он был важной и незаменимой частью познания), и когда он кое-как брел поперек парка, пересекая аллеи факел-дерева, по-научному именуемого "розой плодовой", что как раз цвела Вторым Цветом, то вышел вдруг на веселую круглую лужайку в кольце диких кустов горной хлопянки. Окруженный кольцом странно-молчаливой молодежи, посередине витийствовал грузный рыжий великан с необыкновенно широким и низким покатым лбом. Время от времени, произнеся очередную фразу, он замолкал с открытой пастью, в которой колебался красный язык, и обводил собеседников внимательным взглядом.