Шуваев Александр. Книга Предтеч

   "Там, где ты ничего не можешь, ты не должен ничего хотеть" говорили римляне, и в словах их есть своя сермяжная правда: уж сказал ведь, что без слов, без общения, без языка, будь они трижды демонами, существование человечества НЕВОЗМОЖНО, - так к чему весь этот скулеж? Это все равно, что сетовать на собственную смертную природу... И так, и не так, и продолжение чего-то за некий предел превращает это "что-то" в совсем иную сущность, как бы не вовсе противоположную. Если язык будет основан на закономерностях познания, врожденно присущих ВСЕМ людям, а значит, в конечном итоге, структура его будет опираться на физику мира, определяющую все, включая логику... Если его употребление станет на какой-то момент времени универсальным... То общение между различными сознаниями приобретет в значительной мере характер НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ в том смысле, что не будет посредников, равно чуждых "передатчику" и "приемнику", в ходе такого общения не будет места недопониманию, в плане передаваемого знания два духа, два сознания будут фактически ЕДИНЫ. Совершенно любое знание, включая любой навык, любое умение даже и того уровня, что называется мастерством, любой опыт будет передано от одного "Я" к другому, как сейчас передается какая-нибудь подробная инструкция. Исчезнет возможность манипулирования людьми через нажатие известных негодяям и лжецам кнопок. Многие научные проблемы исчезнут, поскольку станет ясно, что само существование их основано на терминологическом недоразумении, а относительно других вдруг выяснится, что искомое знание на самом деле уже ЕСТЬ и все дело было просто в терминологической "нестыковке" между информацией, для третьих неизбежно откроются самые короткие и определенные пути решения. При доведении этого процесса до логического конца можно ожидать исчезновения не только социальных, но и многих физических недугов постольку, поскольку они связаны с психофизиологией. Я не наивен, и понимаю, что даже при предпосылках самых обнадеживающих процесс неизбежно будет длиться на протяжении многих поколений, но то, что я перечислил выше, - только самые первые следствия изгнания демонологической природы человеческого слова, только то, что мы способны себе представить уже сейчас, вообще же последствия Большого Экзоциразма в полной мере непредсказуемы и, в случае осуществления в комплексе своем, могли бы считаться новой фазой эволюции, чем-то, по важности сопоставимым с обретением многоклеточности. Одна беда, никогда этого не будет. Демоны вполне способны о себе позаботиться, и способны доказать кому угодно, что душистый букет человеческих гадостей вроде ревности, массового энтузиазма и идиотской принципиальности как раз и составляет то, что именуется "истинно человеческой натурой". Помимо всего прочего то, что мы назвали Большим Экзоциразмом попросту невыгодно сильным мира сего, потому что после него они перестанут ходить в первачах, перестанут быть самыми большими кусками закваски, и уже поэтому предпочтут дружбу не то, что с демонами, а с самыми что ни на есть настоящими дьяволами.
   Принципиальный успех возможен только в условиях сравнительно небольшой общности людей, типа дочерней цивилизации. В заключение попробую развеять недоумение профессионалов, держащих в руках эту книгу с ее длинным и скучным названием, предназначенным для неукоснительного отпугивания чужаков. Обретя наконец-то элементную базу для иной жизни, иного способа мышления в электронике и компьютерной кибернетике, мы в значительной мере нивелируем значение этого достижения, навязывая младенческому мозгу машины хоть и кодированные, но свои наборы символов, сложившиеся лет, этак, тысячки две с половиной тому назад, и придали кодам отношение не такое, которое соответствует сути вещей и отношению понятий, а то, которое нам понравилось, о котором мы УСЛОВИЛИСЬ. Автор книги и мой добрый друг совершил на нынешний момент наиболее последовательную попытку избавиться от стихийно-сложившихся человеческих условностей в процессе программирования. Он справедливо предположил, что "0", "1" и нескольких правил, определяющих, когда очередной бит - удлиняет фразу, состоящую из уже введенных символов, а когда - увеличивает этот набор, достаточно для описания ЛЮБОЙ ситуации. Каких правил? А вот именно про это книга и написана, но, в общем, это те правила, которыми руководствуется в познании мира младенец, еще не знающий слов и пока он не знает слов, у-слов-ий, у-слов-ностей, пока душа его одинока в его теле, а тело - не имеет квартирантов.
   Второе включение. Птица
   Молодой человек чрезвычайно-современного вида в чрезвычайно-современном стиле при большом скоплении народа прижимался к девице. Трудно было понять, чем и к чему именно он хочет таким образом прижаться в конечном итоге, потому что девица с умеренной интенсивностью от него отодвигалась. Не сильно, как это следует по отношению к незнакомым приставалам, но и не слишком слабо, как это делается из чистого кокетства, а именно умеренно, - в отношении вполне даже принятого и узаконенного поведения, принимать которое в настоящий момент просто-напросто нет настроения. Он, будучи сантиметров на двадцать выше, с ленивой настойчивостью прижимался, изгибаясь и не вынимая рук из карманов, а она так же упорно, хоть и вяловато отодвигалась. Волчицы в подобных случаях просто кусают супруга со строго дозированной силой: посильнее, нежели в любовной игре, но и так, однако же, чтобы на всякий случай не загрызть.
   - Молодой человек, вы не позволите на секундочку вашу даму? Мне буквально на два слова...
   - А!?
   Парень ошарашено оборотился на заговорившего с ними мужчину.
   - Да нет, ничего такого, честное слово только на пару слов.
   - Аньк, ты его знаешь?
   - Не-а...
   Она лениво помотала головой, разглядывая и впрямь незнакомого дядьку.
   - А чего он тогда?
   Молчаливое, со скучающим видом пожатие плечами. Мужчина на протяжении всего этого содержательного диалога спокойно ждал развития событий. Парень в упор глянул на него:
   - Так ты че? Я не поэл...
   -А чего тут понимать? - Удивился мужчина. - Я ведь сразу же сказал, что прошу вашу девушку на несколько совершенно конфиденциальных слов.
   Это было сказано совершенно прежним, спокойным и терпеливым тоном, как будто он действительно не понимал столь ясно выраженного к нему отношения и совершенно не боится представителя современной крутой молодежи. В таком случае он заслуживал более тщательного подхода. Молодой человек оглядел нахала внимательнее, и там было-таки на что глянуть. На него с почти ангельской невинностью глядели ярко-незабудковые и ясно-небесные глаза русого мужика лет сорока, с чуть широковатым лицом. Был он сантиметров на пять пониже своего длинного, молодого собеседника, но в фигуре, плечах, лапах, во всей СТАТИ его чувствовалось что-то такое... Чего не создашь никаким спортом, во всяком случае - только спортом. Борода делала его облик несколько старомодным, вроде как у купца, ямщика или богатого крестьянина конца прошлого века. Но, так или иначе, реакция у него оказалась безошибочной, потому как некоторую паузу в разговоре он использовал в желательном для себя направлении мгновенно:
   - Ну вот и отлично, я так и ду-умал, что вы правильно отнесетесь к моей безобидной просьбе...
   И тут он втерся между молодыми людьми столь мастерски, что девица вроде бы как сама повернулась и отошла с ним на десяток шагов.
   - Э!!!
   - Сейчас-сейчас! Мы на секундочку...
   И, сам не зная почему, парень остался на прежнем месте, вместо того, чтобы догнать и надлежащим образом разобраться. Впервые в жизни столкнулся он с образцом наглости ЗРЕЛОЙ, вовсе отличной от того, с чем он встречался среди себе подобных, и был растерян.
   - Мужик, ты меня, может, принял за другую?
   - Нет. За другую я вас принять не могу, потому что вижу впервые.
   - Свободен.
   И она сделала движение, словно намеревалась вернуться к оставленному кавалеру.
   - Я вас не задержу. Ответьте только, - какие у вас планы на сегодня?
   - А я не Госплан...
   - Ага, это надо понимать так, что никаких... Очень удачно, потому как у меня как раз есть к вам деловое предложение. Предлагаю обсудить во-он в том кафе.
   - Ты че, не видишь, что я не одна?
   - Ах, простите! Это ваш супруг?
   Она глянула на него с таким изумлением, что другого ответа и не понадобилось.
   - Так, может, жених?
   - Ой, дядя, с тобой уссышься со смеху! Слова-то какие! Жених-х...
   - Тогда кто он тебе?
   Разговор ей наскучил, и она очень конкретно, одним-единственным словом на чисто-русском языке, внятно объяснила собеседнику, кем именно ей доводится парень, переминающийся с ноги на ногу в двадцати шагах от них.
   И пояснила:
   -Один из.
   Если она рассчитывала его смутить, то, соответственно, просчиталась: мужик деловито кивнул и деликатно осведомился:
   - И только? Тогда, по-моему, нет разницы.
   Собеседница его с легким всхрапыванием заржала:
   -Это точно.
   - Ну вот, видите... Значит, тем более нет никакой нужды возвращаться, потому что сказано: без разницы, - значит никто.
   - А ты кто?
   - А у меня к вам дело.
   - Да какое дело-то!?
   - О, это уже похоже на начало делового разговора. Ты в каком общежитии живешь?
   - А с чего ты взял, что в общежитии?
   - С того хотя бы, что у тех, кто с папой-с мамой, эти самые, он ткнул через плечо большим пальцем по направлению к молодому человеку, - как ты их называешь, выглядят по-другому. Домашняя девчонка с твоими данными, из какой семьи она ни будь, была бы с детьми особо одаренных родителей. Так что, уважаемая, живете вы в общежитии, и есть у вас тяга к неизвестно какому счастливому случаю... Поэтому из дома в райцентре и уехала. И нашла бы, - да вот беда: сама не знаешь, как бы он мог выглядеть.
   - Ты, что ль, скажешь?
   - Не-е... Ни в коем случае. Не знаю. Предложить кое-что - да, предложу, может быть, - понравится.
   - Зна-аю я, что вы все предлагаете!
   - Что? А-а-а... Да нет, честное слово - не это. По крайней мере, - не о том речь.
   - А о чем, о чем?
   - Вот поедем, и сама увидишь...
   - Да не поеду я никуда...
   Лицо ее как-то сразу стало уставшим, она вяло махнула рукой и отвернулась, но собеседник ее только с любопытством поглядел на нее, нимало не теряя надежды.
   - Не поедешь? А что будешь делать?
   Во, - задумалась! Одно это уже неплохо.
   - Найду, что делать!
   - А я и не сомневаюсь! Ухажера своего под руку - и на танцы! А там - драка или без драки, а потом - в по-одъезд, или, что более современно, - прямо в общагу!
   - Слышь, старичок, - а не твое это дело. Не твое, милый. Развелось любителей тоску нагонять...
   Но он продолжал, загибая пальцы:
   - А потом, со временем, - на аборт! На один, - да н-на втор-рой! Тоже дело. А еще он тебя поставит на хор, и не потому, что это ему нравится, а чтобы всем раздоказать, как ему на тебя на...
   - Заткнись!!! Брешешь ты все, брешешь! Довести хочешь!
   - Я-а?! Наоборот, хочу показать, что может быть и поинтереснее, и повеселее. А истерика твоя обозначает, что во-первых - я НЕ брешу, а во-вторых - что ты сама это отлично понимаешь и, следовательно, дурой не являешься, как бы тебе этого ни хотелось. Можешь даже не притворяться.
   Тут он все с той же ловкостью подхватил ее под руку, враз перевел разговор на что-то там такое, ввернул анекдотец, и она опомнилась только тогда, когда, хохоча во все горло, подошла к какой-то иностранной машине. Тут она, затормозив, стала на мертвый якорь:
   - Не поеду я... Не могу!
   - Жаль. Нет, честное слово, - мне очень жаль, но ты будешь жалеть и сильнее, и дольше.
   - Угрожаешь?
   - Что ты! Хотя... Понимаешь, нет для тебя угрозы страшнее, чем угроза оставить тебя, как есть. Ты просто-напросто рискуешь пройти мимо шанса, который дается раз в жизни. И если в жизни есть что-то гаже смерти, так это вспоминать потом, как просрал этот единственный шанс. Это совершенно адское занятие.
   - Ой, достал! Ну давай встретимся вечером, ну не могу я сейчас, никак не могу!
   - Как же, как же, очень даже понимаем... Хоть и нет у тебя сейчас никаких дел вовсе, просто решать боишься вот так - сразу... Твое дело. Когда и где?
   - Ну не знаю! Давай здесь, что ль... В семь.
   Он кивнул, ловко забираясь в машину. Она задумчиво поглядела ему в необъятную спину. "Да, как же, приду я, старый козел, - думала девушка в непонятном, ожесточенном возбуждении лавируя среди толпы, жди... Шансы какие-то, знаем мы эти шансы, и Кольку разозлил, проклятый, непременно же на мне теперь отыграется, по-другому не может, он так-то ничего, но если обозлится, обязательно ему нужно на ком-то злость сорвать... Ладно, может обойдется, не отлупит, как в прошлый раз, неделю из общаги не выходила, так ведь наточняк тогда в рот брать заставит, не больно-то ему это надо, так только, чтобы покуражиться, ну да ладно, не убудет от меня, лишний раз мимо залета пролечу, только бы тошнить не начало как в тот раз, хоть бы мылся почаще, так ведь не скажешь, он тут же расстервенится, а боюсь я его, боюсь. Он ведь сдуру убить может, чтобы только самость свою показать, потом знать не будет, что делать, никогда не знает, сначала делает, потом думает, лишь бы перед дружками своими себя показать, все они такие, а этот Костик его проклятый, все намекает ему, чтобы не жмотился с друзьями... Все так, знаю, а не могу я, не могу - и все!" Первое, с чем она столкнулась, придя в свою комнату, была жесточайшая оплеуха, от которой как будто что-то треснуло и зазвенело в ухе, а щека вспыхнула, ровно ошпаренная кипятком.
   - Ну ты, вафлерша, на старичков перешла? И почем сторговались?
   - Да ты что, с ума сошел? Нужен мне этот старый козел!!!
   Парень, приподняв с одной стороны губу, показал в волчьей улыбке кривые зубы и со злым восхищением покрутил головой:
   - Н-ну дает! И ведь прямо в глаза режет, не моргает...
   И он высказал ряд предположений по поводу секса, по его мнению имевшего места у нее с незнакомцем, причем с незаурядным воображением перечислил куда, как и сколько раз что происходило. Правда, надо сказать, словарный запас при этом был использован самый что ни на есть минимальный. Она пустилась в бурные и довольно бессвязные со страху объяснения, а ее суровый повелитель поначалу вгладь ничему не верил, и покамест еще пару раз смазал ее по физиономии. И ввел ее в такой мороз, что она сама начала к нему подлизываться и ласкаться, а он все отталкивал ее, мотивируя это тем, что она неизвестно какой заразы нахваталась, и тогда она сама нежным голосом предложила ему тот самый вариант примирения, и почувствовала вдруг, что НЕНАВИДИТ себя за эти слова. А потом давясь, прошла сам процесс примирения, и он еще хотел пригласить друзей, дабы они могли быть свидетелями этого процесса, и еле она его отговорила...В ходе всех этих бурных событий она совсем было позабыла об обещанном свидании, потом он, парадоксальным образом но вполне при этом естественно превратившись из грозного владыки гарема в нуднейшего резонера, занудил ее до зуда в коже и наконец, в сознании выполненного долга, убрался из ее комнаты, и тогда она вспомнила, и ни единой секунды не собиралась никуда идти, но чем ближе время подходило к семи, тем большая ей овладевала тревога. День перевалил за свою вершину, в комнате старого здания с маленькими окнами, приспособленного под общежитие, начали исподволь скапливаться сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Нет, не пойду туда, ни за что, повторяла она про себя, незаметно-незаметно одеваясь. Не пойду, продолжала она благие свои намерения, - но и усидеть тоже никак не получается, такая тоска вдруг почему-то, и не упомню такой, даже жить противно, пойду просто так - погуляю, жалко только денег мало... Щеки меж тем отчего-то горели, а в голове стоял гул от бешеного напора крови, и она даже понять не могла - почему? Из попытки гулять просто так ничего не вышло, глупые ноги сами несли ее туда, куда она твердо решила не ходить... Как рука алконавта сама собой тянется к рюмке, хотя он твердо решил не пить. Нет-нет, незнакомец совершенно ей не показался, как мужчина, но отчего-то с силой присутствия вновь и вновь вставало перед ней простецкое вроде бы лицо со спокойнейшими глазами-незабудками... Собственно говоря, раз уж она пришла, никто не заставляет ее встречаться! Зайду во-он в тот подъезд и с площадки погляжу, как он будет топтаться, дожидаючись, хоть посмеюсь... Тут она и впрямь прыснула, представив себе незнакомца в парадном костюме, понурого и с букетом гвоздик. Гвоздик было пять: три красных и две белых. Сказано - сделано, и через пару минут она уже сидела в облюбованном ею подъезде перед окном на площадке между вторым и третьим этажом. Перекресток был виден, как на ладони, а ее видеть не могли, но и при этом она старалась дышать потише. И тут за ее спиной раздался исполненный прохладного интереса голос:
   - Ну, и что там происходит?
   Обернувшись, как ужаленная, она увидела как раз того мужчину, с которым так упорно не собиралась встречаться, и он моментально разъяснил ей ситуацию:
   - Ох, как кстати! А я тут как раз у знакомого сидел... Ну, пойдем? Я даже побаивался, что вы совсем не придете. И как только угадали, что я здесь?
   Глаза его при этом смотрели с такой сокрушающей наивностью, что Анюта, бывшая вне своих отношений с Коленькой порядочной оторвой, вдруг покраснела, как школьница, застигнутая за неблаговидным делом. Вот только стоял он не на лестнице над, а на лестнице под, из ее положения видимый примерно до колен. довольно скоро они уже сидели в близьлежащем безалкагольном кафе и беседовали. Он с неожиданной для себя самого мягкой заботливостью ухаживал за ней, не забывая подливать какое-то симпатичное вино.
   - Так зачем я вам все-таки понадобилась?
   - Скажу. Все скажу тэбе, дарагая, ничего нэ утаю... Ты кушай, вон какой тощий...
   - Хватит пока. А то растолстею еще.
   - Деловой подход. Скажи тогда, сегодня утром я прав был насчет общежития и мамы в районе?
   - Ну та-ак... Похоже...
   - Ясно. А теперь ответь мне, как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь.
   - Не знаю я... Не думала, и думать не хочу... Выйдет как-нибудь...
   - Это - да. Насчет как-нибудь я сильно и не сомневаюсь. А вот каково это как-нибудь в натуре и на вкус, не знаешь?
   - И знать не хочу!
   - А напра-асно... Вообще говоря, более интересного для человека предмета просто нет. И когда долго-долго об этом не думаешь, и в голове одна смутная идея - побыстрее взять от жизни все хорошее, и чтобы весело было и вообще, тогда в один прекрасный момент вдруг обнаруживаешь, что золотые деньки кончились, как не было, и это уже навсегда, и есть только работа, нудная и нелюбимая, которой делается все больше, и каждый день тысячи мелких невзгод, которые множатся, как черви в гнилом мясе, а впереди ничего, потому что не вырваться, а хочется по-прежнему хорошего. И это обязательно, потому что если не править, то тебя непременно затащит в глухой закоулок без выхода... Одно утешение, что к этому моменту человек тупеет настолько, что не ощущает уже, в каком скучном, сером, пыльном живет аду, и не понимает, что можно по-другому, и только поэтому не сходит с ума, не душится, не кидается вниз головой с балкона, - с чувством гигантского облегчения.
   Он замолчал, уколов ее коротким, - зрачок в зрачок, - взглядом отяжелевших вдруг глаз, и зрачки мужчины казались среди голубизны злыми черными точками. Она оцепенело его слушала, и слова эти задевали что-то у нее внутри, заставляя зримо представлять все, что он говорил:
   - Вот представь себе декабрь, двадцать градусов мороза, полседьмого...
   Да, это она. Ей двадцать шесть, одета в драповое пальто с пятилетним стажем, с каким-то бурым зверем на воротнике. В лицо дует ветер, что обжигает, как огнем, сапоги скользят на буграх обледенелого тротуара, под глазом болит от напряжения, потому что ветер заставляет натужно щуриться. За руку она тащит ребенка четырех лет, который непрерывно вопит:
   - А-а-а-а-а... Ве-е-етер! Кус-сяется-а! А-а-а-а...
   - Нет, ты замолчишь или нет?! Замолчиш-шь или нет?!
   Она раздраженно рвет ребенка за руку, потому что не то, чтобы опаздывает, но спешить все равно надо, всегда и всюду надо спешить, потому что проходная, а ребенок не идет, отстает, виснет на руке, поминутно падает. А когда он падает в очередной раз, она не выдерживает:
   - Тебя ш-што, - злобно шипит она, - ноги не держат? Все дети, как дети, а этот... А ну, - прекрати орать!!! Как ж-же ты м-мне надоел! Замолчи, УБЬЮ!!!
   Она лупит ребенка ладонью по чем попадя, и истошный рев переходит в кашель. О господи, только этого не хватало! Ведь только неделю, как с больничного, а кому нужна работница, которая все время бюллетенит? Сама собой вспомнилась толстая ряшка мастера, и как говорил он, брюзгливо оттопырив нижнюю губу:
   - Понастрогали детишек, а работать некому... Мне-то что до ваших детей? Болеет - так увольняйся и сиди дома, а деньги государственные не хрен переводить...
   А подруги говорят, чтобы поласковее с ним была, и не убудет, ежели и что, он почти что и не годится никуда... Вот другие могут же, а она вон несчастная какая, НЕ МОЖЕТ она так, да еще и муж тут же работает, ежели узнает чего... Она вытирает сынишке сопли, берет его в охапку и спешит дальше уже бегом. Какой-то троллейбус, - может, и ее, - подходит к остановке, и уже видно, а бежать еще далеко. А потом стоять на холоде, придерживая за воротник сынишку, и дергаться: троллейбус - не троллейбус? Соблагоизволил ли, наконец, показать рога из-за серого здания банка, или это только показалось? Тот или не тот? Остановится где положено, или, переполненный, протащится дальше, туда, где его видно, но добежать уже не успеешь. А потом толкаться и трястись, да следить, чтобы не раздушили сына. А потом - бегом на работу. И не видеть дня, потому что темно, когда выходишь, и когда возвращаешься - тоже темно. И с работы бегом в садик, а оттуда - бегом домой, и становиться за плиту, и готовить, и посуду мыть, так каждый день, на всю жизнь, пока не превратишься в изношенную, тупую, никому не нужную человеческую ветошь и самой тоже ничего уже не будет нужно. Она даже прикрыла лицо, чтобы мужчина напротив не заметил бы ничего неположенного, он же тем временем продолжал: