Страница:
Сергей Владимирович Шведов
Хроника меченых
Книга 1 Клан двурогих
Часть 1 Поражение
Глава 1 Владетели
Замок Ож принимал гостей. Более сорока владетелей со всех концов Лэнда собрались под его кровом в это холодное зимнее утро. Воины толпились во дворе, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Говорить, в общем-то, было не о чем. Какие уж тут разговоры, когда судьба забросила их на край Лэнда, за сотни верст от родного дома. Да и родного дома у большинства уже не было. А была только бессильная ненависть к врагам, разорившим край, да отчаяние в разбитых сердцах. И еще растерянность: как же такое могло случиться? Сотни лет стоял Лэнд как крепость, недоступный своим врагам, и вдруг все рухнуло в одночасье. Никогда лэндцы не терпели поражений от чужих, тем более таких сокрушительных поражений. Старики вспоминали, правда, о нашествии желтых шапок почти полторы сотни лет назад, но ведь тогда устояли и отбросили врага. А сейчас – беда. От всего Лэнда осталось только Приграничье, но – надолго ли? По слухам, гуяры вновь скапливаются у Расвальгского брода, а значит, опять война без всяких шансов на успех. Зимой даже Черный колдун не поможет – стая спит в Южном лесу. Эх, дожили – стаи ждем как спасения.
– Стая-то как раз неплохо поработала, – заметил молодой Тейт, дружинник вестлэндского владетеля Свена Холстейна.
– Стая – не спасение, – покачал головой пожилой воин. – Вохру ведь все равно, что гуяр, что наш брат нордлэндец. Еще один такой прорыв стаи и от Нордлэнда ничего не останется. Смерды вымрут, а с ними погибнут все.
– А по мне, уж лучше вохры, чем гуяры, – упрямо тряхнул светлыми кудрями Тейт, – ни им, ни нам.
– Это ты хватил. Свою землю в любом случае возвращать надо – прадеды там лежат.
– Вернешь, – огрызнулся Тейт. – Гуяры соберутся с силами да двинут через Мгу. Куда побежишь? Сил-то кот наплакал.
– Гуярам тоже солоно пришлось.
– Из Вестлэнда идут слухи: уже несколько десятков кораблей причалили к берегу. Гуяры призвали своих на помощь.
– Не устоять нам, – согласился с Тейтом пожилой. – Разве что степняки нам помогут?
– Степняку не совладать с гуяром, их панцири даже наши мечи не берут.
– Зато под клинками меченых эти панцири разлетаются как стеклянные, – вздохнул пожилой воин. – Клинки у меченых не чета нашим. Видел я как они у Расвальгского брода рубились. Да только мало было тех меченых.
– Погорячился, выходит, ярл Гоонский в свое время, разрушив Башню. Меченые не раз били гуяров прежде.
– Все мы горячились, – обреченно махнул рукой пожилой воин. – Кровь по Лэнду лилась рекой и без гуярских мечей. Враги уже на берег высадились, а мы все разбирались, кто из нас виноватее. Каждый владетель сражался только за свой кусок.
– В Лэнде всегда так было, чего уж там.
– Не успел Гарольд в свое время головы владетелям снести, вот и расхлебываем теперь.
– Но вы, болтуны, – владетель Арвид Гоголандский приподнялся на стременах и окинул грозным взглядом притихших воинов, – это чей паскудный язык просится под нож?
Одетый в цвета нордлэндского королевского дома слуга помог благородному владетелю спешиться. Гоголандский погрозил плетью говорунам и направился вслед за проводником к господскому дому.
– Грозится еще, гнида, – бросил кто-то ему в спину. – Прогуляли страну…
Арвид сделал вид, что не расслышал последних слов. Не то сейчас время, чтобы затевать ссоры. А дальше наверняка будет еще хуже. И уж конечно начнут искать виноватых. Это как водится. Вот только вряд ли гуяры дадут разгореться внутренней усобице.
Владетели собрались в парадном зале Ожского замка. Некогда блиставший неземными красками чудо-пол был затоптан и поцарапан сотнями сапог. Зря, выходит, старался Бьерн Брандомский, украшая свое логово, не ко двору пришлись чужие диковины суровому краю.
Столы были завалены вином и закусками, но оживления среди пирующих не наблюдалось. Да и какой живости можно ждать от древних старцев, чьи сыновья и внуки пали на поле брани. Способных твердо держать в руке меч и кубок можно было по пальцам пересчитать. Дорого обошлась Лэнду эта война, ох дорого.
Гоголандский поздоровался с присутствующими и низко склонил голову перед королевой Сигрид, сидевшей во главе стола. Сигрид была бледнее обычного, но держалась твердо. Владетеля она приняла дружески, почти ласково. Справилась о здоровье сына благородного Арвида, раненного у Расвальгского брода.
Гольфдан Хилурдский подвинулся, освобождая Гоголандскому место рядом с собой.
– Не густо, – тихо заметил Арвид, имея в виду собравшихся за столом старцев.
– Чем богаты, – вздохнул Гольфдан.
По левую руку от Сигрид сидел старый Рекин Лаудсвильский, насупленный как сыч во время линьки, а по правую – Кеннет Нордлэндский, король Приграничья, желторотый птенец, последняя ветвь когда-то развесистого нордлэндского королевского древа. Сомнительная, прямо скажем, ветвь. И главный виновник этих сомнений, Бес Ожский, расположился сейчас неподалеку от Гоголандского, рядом с владетелем Гауком Отранским. Та еще парочка. Несколько месяцев назад эти люди глотки бы перегрызли друг другу при встрече, а сейчас сидят за одним столом – коршун да ястреб.
– Я предлагаю, провозгласить Кеннета королем всего Лэнда, – продолжил свою речь Свен Холстейн, – и объединить под его знаменем наши силы.
– А Бьерн? – крикнул Хилурдский. – Наследником нордлэндской короны является Бьерн, сын короля Рагнвальда.
– Если мне не изменяет память, – покосился в его сторону Холстейн, – ты, благородный Гольфдан, так и не принес присяги королю Рагнвальду.
– Я просто не успел, – огрызнулся Хилурдский, – как и многие другие. Не гоже обходить малолетнего принца, ни к чему хорошему это не приведет.
Владетели зашумели. Нордлэндцы поддержали Хилурдского. Приграничные владетели – Холстейна. Остлэндцы пока помалкивали.
– Какой смысл делить шкуру неубитого медведя? – подал голос Отранский. – Приграничье за Кеннета, а когда вырвем из рук гуяров остальные наши земли, тогда и подумаем на чьи головы водрузить короны.
– Решать нужно сейчас, – возразил ему Рекин Лаудсвильский. – Не будет единого для всех знамени – мы еще до победы погрязнем в раздорах.
Большинство владетелей поддержало Рекина. У всех еще свежи были в памяти прежние усобицы, и, похоже, лэндовскую кровь даже поражение не остудило.
– Благородный Рекин прав, – вмешался в спор Гоголандский, – Лэнду нужен один король. Вопрос только в том, кто будет этим королем. Нордлэндцы стоят за Бьерна, Приграничье – за Кеннета. Пусть свое слово скажут Остлэнд и Вестлэнд.
– В Вестлэнде сидит Оле Олегун, большинство вестлэндских владетелей уже признало его королем.
– Олегун холуй гуяров! – Ярл Мьесенский грязно выругался и виновато покосился на Сигрид, но та даже бровью не повела.
– На виселицу Олегуна! – поддержал Мьесенского старый Эйнар Саарский.
– Я думаю, мы не о том спорим, благородные владетели, – вступила в разговор Сигрид. – Гуяры нападут если не этой зимой, то летом наверняка. Что сможем противопоставить им мы, благородный Гаук?
– Под моей рукой четыре тысячи человек, – неохотно отозвался Отранский.
– С такой силой против гуяров не пойдешь, – вздохнул Саарский. – Нас сомнут в первом же сражении.
Саарскому никто не возразил. Действительно, до корон ли теперь. Каждый думал о себе, о своей семье. Не было за столом человека, не испытавшего горечи потерь близких на этой войне. Кто поведет в бой дружины – старики да их малолетние внуки?
– Мы можем собрать и десять, и двадцать, и тридцать тысяч, но из смерда не сделаешь воина за один день.
– Возможно, следует послать человека к Олегуну, – осторожно предложил Гоголандский, – узнаем, какие цели у гуяров?
– Союзники нужны. – Саарский с надеждой покосился на Беса Ожского.
Меченый поднял голову и холодно оглядел собравшихся:
– Я не знаю силы способной остановить гуяр сегодня.
– И что ты предлагаешь, владетель Ожский? – спросила Сигрид.
– Я предлагаю, избрать короля и сдать Приграничье гуярам без боя.
Мертвая тишина воцарилась в зале, слышно было, как льется вино из опрокинутого Рекином Лаудсвильским кубка.
– Трус! – выкрикнула Сигрид.
Бес засмеялся. Смех меченого жутковато зазвучал под сводами Ожского замка. Казалось, что вместе с ним смеется и все его проклятое и истребленное племя. Владетели в ужасе переглянулись.
– Я не трус, благородная Сигрид, – владетель Ожский оборвал смех, – просто я привык принимать жизнь такой, какая она есть. В Приграничье скопилось несколько сотен тысяч беженцев. Даже если гуяры не нападут этой зимой, нам уже к весне нечем будет кормить эту ораву. Начнутся голодные бунты. Чем это обернется в разоренной стране, вы знаете не хуже меня. Владетель Рекин уже сказал, что мы потеряли треть населения Лэнда, если будем сопротивляться, то потеряем половину или более того. Лэнд, это не земля, благородные владетели, – Лэнд, это люди. Потеряем землю – рано или поздно, вернем ее обратно, а потеряв людей, потеряем все.
Ледяное молчание было ответом Бесу Ожскому. Бледная Сигрид поднялась с места, губы ее шевелились в бессильном проклятии. Бес с холодной улыбкой на устах встретил ее ненавидящий взгляд. Этот человек, похоже, не знал, что такое сострадание. Сигрид, гордо вскинув голову и не сказав больше ни слова, покинула почтенное собрание.
– Зачем же нам король, если не будет королевства? – горько спросил Саарский.
– Король – это знамя, – ответил ему Арвид Гоголандский. – Народ должен помнить, что свой король у него есть, и что в один прекрасный момент он поднимет всех на борьбу с поработителями. Я согласен с владетелем Ожским: надо сдаваться и сдаваться на возможно более выгодных условиях.
– Я против, – резко заявил Мьесенский, – мы должны драться, пока живы.
– Не о наших головах речь, – угрюмо отозвался Холстейн. – Что после себя оставим – пепелище?
Сигрид металась по комнате, не в силах совладать с душившим ее бешенством. Как она могла поверить этому человеку?! Поверить в то, что он спасет ее Лэнд? Чужак, выросший в Храме, холодный палач и убийца. Какое ему дело до этой земли. Разве он сможет понять ее боль. Боль за убитых сыновей, боль за разоренную страну, боль за народ, врученный ей Богом. Разве Гарольд допустил бы такое. Они убили короля, а потом разорили его страну. Это она, Сигрид, виновата во всем. Этот человек только ее грех, так за что же Бог наказал Гарольда? А может это Бог ее наказал, забрав мужа и детей и дав взамен Беса Ожского. Хромого дьявола с кривой улыбкой на изуродованных губах. Сигрид Брандомская сама поведет воинов в сечу. Даже если все оставят ее, она умрет королевой.
Сигрид упала ничком на постель и зарыдала от бессилия. А Кеннет? А маленький Бьерн? Что будет с ними? Она обещала Рагнвальду сохранить его сына. Да разве важно, кто виноват? Все погибло, все рухнуло, и осталось только отчаяние в сердце.
Она почувствовала, что кто-то присел на край постели и резко подняла голову?
– Как ты мог, Бес?
Меченый молчал. Он смотрел в окно, где умирал в муках день, бесплодно начатый, бесплодно прожитый. И никто не смог бы ответить ему, сколько таких дней осталось в его жизни или в жизни этой женщины.
– А я бы прыгнул, Сигрид, если бы ты меня тогда не поцеловала.
Господи, о чем это он? Конечно, Сигрид его поцеловала, хотя готова была скорее укусить. Но он прыгнул бы тогда из окна – Бес Ожский той поры ничего не боялся.
– Я и сейчас не боюсь, во всяком случае, за себя.
– Может быть, ты действительно не боишься, – согласилась Сигрид. – Просто эта земля тебе чужая. Бесу Ожскому некого и нечего защищать.
Сигрид хотела сделать ему больно и ждала взрыва. Должны же быть у этого человека хоть какие-то чувства. И должна же остаться в этом черном сердце хотя бы капля света.
– Я не люблю этот край, Сигрид, – спокойно сказал Бес. – Здесь похоронены мои друзья, моя юность и моя любовь. Здесь я похоронил своих сыновей. Их было пятьдесят. Пятьдесят – это слишком много для одного сердца. А кладбище не любят, Сигрид, его просто не отдают чужим. Ничего еще не кончено, все еще только начинается и для тебя, и для меня.
– Я не верю тебе, Бес Ожский!
– Тебе придется поверить, Сигрид, если не Бесу Ожскому, то хотя бы капитану меченых, который будет мстить за своих до конца.
Капля в этом сердце была, но не света, а яда, и этой капли хватит, чтобы отравить весь мир. Кто занес эту отраву в его сердце? Кто заставил гореть ненавистью эти глаза? Неужели Сигрид Брандомской придется отвечать и за его душу? Душу, которую нельзя отмыть и отмолить у бездны.
– Тебе будет страшно умирать, Бес, с таким именем тебя даже в чистилище не пустят.
Меченый засмеялся:
– Это всего лишь прозвище, Сигрид.
– А имя? У тебя же есть имя?
– Имя меченого знает только его мать.
– Но почему?
– Должен же кто-то просить Бога и за меченых.
Кривая, столь ненавистная ей улыбка вновь изуродовала его лицо. Он презирал и Бога, этот меченый. Не просил ничего у Создателя сам и не хотел, чтобы за него просили другие. Странный человек. Странный и непонятный. Наверное, следовало бы держаться от него подальше, но, кажется, Сигрид уже запоздала с принятием этого решения.
Рекин Лаудсвильский неспеша прохаживался по комнате. Дышал он с трудом, ходьба утомляла его, но и просто сидеть сложа руки было, видимо, выше его сил. Отранский сочувственно наблюдал за старым владетелем. Благородный Рекин здорово сдал за последние месяцы. Впрочем, и сам Гаук тоже не помолодел. Двух его сыновей унес Расвальгский брод в тот страшный день. Но даже не это самое ужасное – безнадежность, вот отчего поседела голова Гаука Отранского. Даже пожертвовав сыновей, он не спас Лэнд. И жалел он теперь только о том, что не пал там же, у Расвальгского брода, как и подобает воину и владетелю. Почему все так обернулось? Отранский был уверен, что Лэнд мог отразить нашествие гуяров, если бы встретил их единым фронтом. Возможно, Гарольду бы это удалось. Надо отдать должное гуярам, они удачно выбрали время для нападения. Наверняка заморские купцы, обнюхав Лэнд, помогли советом морским разбойникам. Ну и конечно отличились свои. Гаук не считал раньше Олегуна подонком. Да и глупым человеком благородный Оле не был. И все-таки продался гуярам – за призрачную власть, за тень короны над головой. Отранский тоже был честолюбив, и его усиление королевской власти тревожило не на шутку. Гарольд был крут порою, но, как теперь выясняется, прав был все-таки он. Дедовские обычаи и старинные привилегии дорого обошлись Лэнду, помешав объединиться. Мир менялся, границы лопались под напором своих и чужих, а Лэнд не успевал за этими переменами. Вот и наступил час расплаты.
– Нордлэндцы не признают Кеннета, – тяжело вздохнул Лаудсвильский, опускаясь в кресло.
– Гоголандскому и Хилурдскому все едино – что Кеннет, что Бьерн, – поморщился Отранский. – Они будут ловить рыбку в мутной воде.
Лаудсвильский кивнул головой, соглашаясь:
– Вестлэндцы и остлэндцы посматривают на королеву Кристин, вдову покойного короля Рагнвальда и дочь покойного короля Ската.
– С Кристин будут еще проблемы, – согласился Отранский. – Получивший ее руку, обретет права на Вестлэндский престол. Только к чему вся эта возня – вряд ли гуяры станут считаться с нашими правами и обычаями.
Лаудсвильский закашлялся и засмеялся одновременно:
– Владетель Гоголандский уже закидывал удочку в сторону Кристин.
– Но ведь Арвид женат, а его сын Стиг ранен, и ему сейчас не до свадьбы, – удивился Отранский.
– Гоголандский ищет пути к сердцу Олегуна, а Кристин в этой ситуации ценный подарок.
– Не думаю, что Олегун нуждается в такой подпорке своему положению, уж скорее он женится на дочери гуяра.
– Не скажи, дорогой друг, каждый авантюрист, дорвавшись до трона, ищет оправдания прежде всего в своих глазах. А благородный Оле не какая-нибудь рвань.
– Думаешь, у Олегуна могут возникнуть нелады с гуярами?
Лаудсвильский вздохнул:
– Олегун честолюбив. Роль марионетки ему скоро надоест. Рано или поздно, он начнет свою игру.
– И ты хочешь воспользоваться этим?
– Я не хочу упускать ни малейшего шанса. А потом, гуяры ведь только на поле брани выступают монолитом, но вряд ли они столь же едины в обычной жизни. Честолюбцы есть везде, надо только подобрать к ним отмычку. Нам бы продержаться два-три года, а там что-нибудь наклюнулось бы.
– Все может кончится уже весною.
Лаудсвильский словно бы и не расслышал владетеля:
– Пожалуй, мне уже не дожить до светлого дня, но кое-что я еще в силах сделать и непременно сделаю.
– Что именно?
– Сыграю свадьбу.
Отранский с изумлением уставился на собеседника – похоже, последние события не прошли бесследно для здоровья благородного Рекина. Что, впрочем, и не удивительно. В его-то годы думать о свадьбе!
Лаудсвильский задребезжал мелким старческим смехом:
– Не пугайся, благородный Гаук, речь идет не о моей свадьбе. Мы обвенчаем Кеннета и Кристин, а потом Кеннет усыновит Бьерна.
Отранский тупо уставился на Рекина:
– Кеннет совсем мальчишка, ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. Да и зачем все это нужно, о свадьбах ли нам сейчас думать?
– Если не подумаем сейчас, то потом будет уже поздно. Этим браком мы объединим все земли Лэнда. И сможем короновать Кеннета одной короной. С гуярами предстоит долгая борьба, в которой Лэнд должен выступить единым фронтом.
– Не знаю, – покачал головой Отранский, – по-моему, это уже не имеет никакого значения.
Лаудсвильский помрачнел и съежился, его иссохшее за последние месяцы тело почти утонуло в массивном глубоком кресле.
– Все может быть, Гаук, – сказал он глухо, – но пока у меня есть хоть капля надежды, я буду бороться. Для начала мы отправим посольство к гуярам.
– А они согласятся вести с нами переговоры?
– Другого выхода у нас все равно нет. Бес Ожский прав: война нас погубит.
– Поедем сдаваться?
– Не сразу, Гаук. Для начала попробуем поторговаться.
– Стая-то как раз неплохо поработала, – заметил молодой Тейт, дружинник вестлэндского владетеля Свена Холстейна.
– Стая – не спасение, – покачал головой пожилой воин. – Вохру ведь все равно, что гуяр, что наш брат нордлэндец. Еще один такой прорыв стаи и от Нордлэнда ничего не останется. Смерды вымрут, а с ними погибнут все.
– А по мне, уж лучше вохры, чем гуяры, – упрямо тряхнул светлыми кудрями Тейт, – ни им, ни нам.
– Это ты хватил. Свою землю в любом случае возвращать надо – прадеды там лежат.
– Вернешь, – огрызнулся Тейт. – Гуяры соберутся с силами да двинут через Мгу. Куда побежишь? Сил-то кот наплакал.
– Гуярам тоже солоно пришлось.
– Из Вестлэнда идут слухи: уже несколько десятков кораблей причалили к берегу. Гуяры призвали своих на помощь.
– Не устоять нам, – согласился с Тейтом пожилой. – Разве что степняки нам помогут?
– Степняку не совладать с гуяром, их панцири даже наши мечи не берут.
– Зато под клинками меченых эти панцири разлетаются как стеклянные, – вздохнул пожилой воин. – Клинки у меченых не чета нашим. Видел я как они у Расвальгского брода рубились. Да только мало было тех меченых.
– Погорячился, выходит, ярл Гоонский в свое время, разрушив Башню. Меченые не раз били гуяров прежде.
– Все мы горячились, – обреченно махнул рукой пожилой воин. – Кровь по Лэнду лилась рекой и без гуярских мечей. Враги уже на берег высадились, а мы все разбирались, кто из нас виноватее. Каждый владетель сражался только за свой кусок.
– В Лэнде всегда так было, чего уж там.
– Не успел Гарольд в свое время головы владетелям снести, вот и расхлебываем теперь.
– Но вы, болтуны, – владетель Арвид Гоголандский приподнялся на стременах и окинул грозным взглядом притихших воинов, – это чей паскудный язык просится под нож?
Одетый в цвета нордлэндского королевского дома слуга помог благородному владетелю спешиться. Гоголандский погрозил плетью говорунам и направился вслед за проводником к господскому дому.
– Грозится еще, гнида, – бросил кто-то ему в спину. – Прогуляли страну…
Арвид сделал вид, что не расслышал последних слов. Не то сейчас время, чтобы затевать ссоры. А дальше наверняка будет еще хуже. И уж конечно начнут искать виноватых. Это как водится. Вот только вряд ли гуяры дадут разгореться внутренней усобице.
Владетели собрались в парадном зале Ожского замка. Некогда блиставший неземными красками чудо-пол был затоптан и поцарапан сотнями сапог. Зря, выходит, старался Бьерн Брандомский, украшая свое логово, не ко двору пришлись чужие диковины суровому краю.
Столы были завалены вином и закусками, но оживления среди пирующих не наблюдалось. Да и какой живости можно ждать от древних старцев, чьи сыновья и внуки пали на поле брани. Способных твердо держать в руке меч и кубок можно было по пальцам пересчитать. Дорого обошлась Лэнду эта война, ох дорого.
Гоголандский поздоровался с присутствующими и низко склонил голову перед королевой Сигрид, сидевшей во главе стола. Сигрид была бледнее обычного, но держалась твердо. Владетеля она приняла дружески, почти ласково. Справилась о здоровье сына благородного Арвида, раненного у Расвальгского брода.
Гольфдан Хилурдский подвинулся, освобождая Гоголандскому место рядом с собой.
– Не густо, – тихо заметил Арвид, имея в виду собравшихся за столом старцев.
– Чем богаты, – вздохнул Гольфдан.
По левую руку от Сигрид сидел старый Рекин Лаудсвильский, насупленный как сыч во время линьки, а по правую – Кеннет Нордлэндский, король Приграничья, желторотый птенец, последняя ветвь когда-то развесистого нордлэндского королевского древа. Сомнительная, прямо скажем, ветвь. И главный виновник этих сомнений, Бес Ожский, расположился сейчас неподалеку от Гоголандского, рядом с владетелем Гауком Отранским. Та еще парочка. Несколько месяцев назад эти люди глотки бы перегрызли друг другу при встрече, а сейчас сидят за одним столом – коршун да ястреб.
– Я предлагаю, провозгласить Кеннета королем всего Лэнда, – продолжил свою речь Свен Холстейн, – и объединить под его знаменем наши силы.
– А Бьерн? – крикнул Хилурдский. – Наследником нордлэндской короны является Бьерн, сын короля Рагнвальда.
– Если мне не изменяет память, – покосился в его сторону Холстейн, – ты, благородный Гольфдан, так и не принес присяги королю Рагнвальду.
– Я просто не успел, – огрызнулся Хилурдский, – как и многие другие. Не гоже обходить малолетнего принца, ни к чему хорошему это не приведет.
Владетели зашумели. Нордлэндцы поддержали Хилурдского. Приграничные владетели – Холстейна. Остлэндцы пока помалкивали.
– Какой смысл делить шкуру неубитого медведя? – подал голос Отранский. – Приграничье за Кеннета, а когда вырвем из рук гуяров остальные наши земли, тогда и подумаем на чьи головы водрузить короны.
– Решать нужно сейчас, – возразил ему Рекин Лаудсвильский. – Не будет единого для всех знамени – мы еще до победы погрязнем в раздорах.
Большинство владетелей поддержало Рекина. У всех еще свежи были в памяти прежние усобицы, и, похоже, лэндовскую кровь даже поражение не остудило.
– Благородный Рекин прав, – вмешался в спор Гоголандский, – Лэнду нужен один король. Вопрос только в том, кто будет этим королем. Нордлэндцы стоят за Бьерна, Приграничье – за Кеннета. Пусть свое слово скажут Остлэнд и Вестлэнд.
– В Вестлэнде сидит Оле Олегун, большинство вестлэндских владетелей уже признало его королем.
– Олегун холуй гуяров! – Ярл Мьесенский грязно выругался и виновато покосился на Сигрид, но та даже бровью не повела.
– На виселицу Олегуна! – поддержал Мьесенского старый Эйнар Саарский.
– Я думаю, мы не о том спорим, благородные владетели, – вступила в разговор Сигрид. – Гуяры нападут если не этой зимой, то летом наверняка. Что сможем противопоставить им мы, благородный Гаук?
– Под моей рукой четыре тысячи человек, – неохотно отозвался Отранский.
– С такой силой против гуяров не пойдешь, – вздохнул Саарский. – Нас сомнут в первом же сражении.
Саарскому никто не возразил. Действительно, до корон ли теперь. Каждый думал о себе, о своей семье. Не было за столом человека, не испытавшего горечи потерь близких на этой войне. Кто поведет в бой дружины – старики да их малолетние внуки?
– Мы можем собрать и десять, и двадцать, и тридцать тысяч, но из смерда не сделаешь воина за один день.
– Возможно, следует послать человека к Олегуну, – осторожно предложил Гоголандский, – узнаем, какие цели у гуяров?
– Союзники нужны. – Саарский с надеждой покосился на Беса Ожского.
Меченый поднял голову и холодно оглядел собравшихся:
– Я не знаю силы способной остановить гуяр сегодня.
– И что ты предлагаешь, владетель Ожский? – спросила Сигрид.
– Я предлагаю, избрать короля и сдать Приграничье гуярам без боя.
Мертвая тишина воцарилась в зале, слышно было, как льется вино из опрокинутого Рекином Лаудсвильским кубка.
– Трус! – выкрикнула Сигрид.
Бес засмеялся. Смех меченого жутковато зазвучал под сводами Ожского замка. Казалось, что вместе с ним смеется и все его проклятое и истребленное племя. Владетели в ужасе переглянулись.
– Я не трус, благородная Сигрид, – владетель Ожский оборвал смех, – просто я привык принимать жизнь такой, какая она есть. В Приграничье скопилось несколько сотен тысяч беженцев. Даже если гуяры не нападут этой зимой, нам уже к весне нечем будет кормить эту ораву. Начнутся голодные бунты. Чем это обернется в разоренной стране, вы знаете не хуже меня. Владетель Рекин уже сказал, что мы потеряли треть населения Лэнда, если будем сопротивляться, то потеряем половину или более того. Лэнд, это не земля, благородные владетели, – Лэнд, это люди. Потеряем землю – рано или поздно, вернем ее обратно, а потеряв людей, потеряем все.
Ледяное молчание было ответом Бесу Ожскому. Бледная Сигрид поднялась с места, губы ее шевелились в бессильном проклятии. Бес с холодной улыбкой на устах встретил ее ненавидящий взгляд. Этот человек, похоже, не знал, что такое сострадание. Сигрид, гордо вскинув голову и не сказав больше ни слова, покинула почтенное собрание.
– Зачем же нам король, если не будет королевства? – горько спросил Саарский.
– Король – это знамя, – ответил ему Арвид Гоголандский. – Народ должен помнить, что свой король у него есть, и что в один прекрасный момент он поднимет всех на борьбу с поработителями. Я согласен с владетелем Ожским: надо сдаваться и сдаваться на возможно более выгодных условиях.
– Я против, – резко заявил Мьесенский, – мы должны драться, пока живы.
– Не о наших головах речь, – угрюмо отозвался Холстейн. – Что после себя оставим – пепелище?
Сигрид металась по комнате, не в силах совладать с душившим ее бешенством. Как она могла поверить этому человеку?! Поверить в то, что он спасет ее Лэнд? Чужак, выросший в Храме, холодный палач и убийца. Какое ему дело до этой земли. Разве он сможет понять ее боль. Боль за убитых сыновей, боль за разоренную страну, боль за народ, врученный ей Богом. Разве Гарольд допустил бы такое. Они убили короля, а потом разорили его страну. Это она, Сигрид, виновата во всем. Этот человек только ее грех, так за что же Бог наказал Гарольда? А может это Бог ее наказал, забрав мужа и детей и дав взамен Беса Ожского. Хромого дьявола с кривой улыбкой на изуродованных губах. Сигрид Брандомская сама поведет воинов в сечу. Даже если все оставят ее, она умрет королевой.
Сигрид упала ничком на постель и зарыдала от бессилия. А Кеннет? А маленький Бьерн? Что будет с ними? Она обещала Рагнвальду сохранить его сына. Да разве важно, кто виноват? Все погибло, все рухнуло, и осталось только отчаяние в сердце.
Она почувствовала, что кто-то присел на край постели и резко подняла голову?
– Как ты мог, Бес?
Меченый молчал. Он смотрел в окно, где умирал в муках день, бесплодно начатый, бесплодно прожитый. И никто не смог бы ответить ему, сколько таких дней осталось в его жизни или в жизни этой женщины.
– А я бы прыгнул, Сигрид, если бы ты меня тогда не поцеловала.
Господи, о чем это он? Конечно, Сигрид его поцеловала, хотя готова была скорее укусить. Но он прыгнул бы тогда из окна – Бес Ожский той поры ничего не боялся.
– Я и сейчас не боюсь, во всяком случае, за себя.
– Может быть, ты действительно не боишься, – согласилась Сигрид. – Просто эта земля тебе чужая. Бесу Ожскому некого и нечего защищать.
Сигрид хотела сделать ему больно и ждала взрыва. Должны же быть у этого человека хоть какие-то чувства. И должна же остаться в этом черном сердце хотя бы капля света.
– Я не люблю этот край, Сигрид, – спокойно сказал Бес. – Здесь похоронены мои друзья, моя юность и моя любовь. Здесь я похоронил своих сыновей. Их было пятьдесят. Пятьдесят – это слишком много для одного сердца. А кладбище не любят, Сигрид, его просто не отдают чужим. Ничего еще не кончено, все еще только начинается и для тебя, и для меня.
– Я не верю тебе, Бес Ожский!
– Тебе придется поверить, Сигрид, если не Бесу Ожскому, то хотя бы капитану меченых, который будет мстить за своих до конца.
Капля в этом сердце была, но не света, а яда, и этой капли хватит, чтобы отравить весь мир. Кто занес эту отраву в его сердце? Кто заставил гореть ненавистью эти глаза? Неужели Сигрид Брандомской придется отвечать и за его душу? Душу, которую нельзя отмыть и отмолить у бездны.
– Тебе будет страшно умирать, Бес, с таким именем тебя даже в чистилище не пустят.
Меченый засмеялся:
– Это всего лишь прозвище, Сигрид.
– А имя? У тебя же есть имя?
– Имя меченого знает только его мать.
– Но почему?
– Должен же кто-то просить Бога и за меченых.
Кривая, столь ненавистная ей улыбка вновь изуродовала его лицо. Он презирал и Бога, этот меченый. Не просил ничего у Создателя сам и не хотел, чтобы за него просили другие. Странный человек. Странный и непонятный. Наверное, следовало бы держаться от него подальше, но, кажется, Сигрид уже запоздала с принятием этого решения.
Рекин Лаудсвильский неспеша прохаживался по комнате. Дышал он с трудом, ходьба утомляла его, но и просто сидеть сложа руки было, видимо, выше его сил. Отранский сочувственно наблюдал за старым владетелем. Благородный Рекин здорово сдал за последние месяцы. Впрочем, и сам Гаук тоже не помолодел. Двух его сыновей унес Расвальгский брод в тот страшный день. Но даже не это самое ужасное – безнадежность, вот отчего поседела голова Гаука Отранского. Даже пожертвовав сыновей, он не спас Лэнд. И жалел он теперь только о том, что не пал там же, у Расвальгского брода, как и подобает воину и владетелю. Почему все так обернулось? Отранский был уверен, что Лэнд мог отразить нашествие гуяров, если бы встретил их единым фронтом. Возможно, Гарольду бы это удалось. Надо отдать должное гуярам, они удачно выбрали время для нападения. Наверняка заморские купцы, обнюхав Лэнд, помогли советом морским разбойникам. Ну и конечно отличились свои. Гаук не считал раньше Олегуна подонком. Да и глупым человеком благородный Оле не был. И все-таки продался гуярам – за призрачную власть, за тень короны над головой. Отранский тоже был честолюбив, и его усиление королевской власти тревожило не на шутку. Гарольд был крут порою, но, как теперь выясняется, прав был все-таки он. Дедовские обычаи и старинные привилегии дорого обошлись Лэнду, помешав объединиться. Мир менялся, границы лопались под напором своих и чужих, а Лэнд не успевал за этими переменами. Вот и наступил час расплаты.
– Нордлэндцы не признают Кеннета, – тяжело вздохнул Лаудсвильский, опускаясь в кресло.
– Гоголандскому и Хилурдскому все едино – что Кеннет, что Бьерн, – поморщился Отранский. – Они будут ловить рыбку в мутной воде.
Лаудсвильский кивнул головой, соглашаясь:
– Вестлэндцы и остлэндцы посматривают на королеву Кристин, вдову покойного короля Рагнвальда и дочь покойного короля Ската.
– С Кристин будут еще проблемы, – согласился Отранский. – Получивший ее руку, обретет права на Вестлэндский престол. Только к чему вся эта возня – вряд ли гуяры станут считаться с нашими правами и обычаями.
Лаудсвильский закашлялся и засмеялся одновременно:
– Владетель Гоголандский уже закидывал удочку в сторону Кристин.
– Но ведь Арвид женат, а его сын Стиг ранен, и ему сейчас не до свадьбы, – удивился Отранский.
– Гоголандский ищет пути к сердцу Олегуна, а Кристин в этой ситуации ценный подарок.
– Не думаю, что Олегун нуждается в такой подпорке своему положению, уж скорее он женится на дочери гуяра.
– Не скажи, дорогой друг, каждый авантюрист, дорвавшись до трона, ищет оправдания прежде всего в своих глазах. А благородный Оле не какая-нибудь рвань.
– Думаешь, у Олегуна могут возникнуть нелады с гуярами?
Лаудсвильский вздохнул:
– Олегун честолюбив. Роль марионетки ему скоро надоест. Рано или поздно, он начнет свою игру.
– И ты хочешь воспользоваться этим?
– Я не хочу упускать ни малейшего шанса. А потом, гуяры ведь только на поле брани выступают монолитом, но вряд ли они столь же едины в обычной жизни. Честолюбцы есть везде, надо только подобрать к ним отмычку. Нам бы продержаться два-три года, а там что-нибудь наклюнулось бы.
– Все может кончится уже весною.
Лаудсвильский словно бы и не расслышал владетеля:
– Пожалуй, мне уже не дожить до светлого дня, но кое-что я еще в силах сделать и непременно сделаю.
– Что именно?
– Сыграю свадьбу.
Отранский с изумлением уставился на собеседника – похоже, последние события не прошли бесследно для здоровья благородного Рекина. Что, впрочем, и не удивительно. В его-то годы думать о свадьбе!
Лаудсвильский задребезжал мелким старческим смехом:
– Не пугайся, благородный Гаук, речь идет не о моей свадьбе. Мы обвенчаем Кеннета и Кристин, а потом Кеннет усыновит Бьерна.
Отранский тупо уставился на Рекина:
– Кеннет совсем мальчишка, ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. Да и зачем все это нужно, о свадьбах ли нам сейчас думать?
– Если не подумаем сейчас, то потом будет уже поздно. Этим браком мы объединим все земли Лэнда. И сможем короновать Кеннета одной короной. С гуярами предстоит долгая борьба, в которой Лэнд должен выступить единым фронтом.
– Не знаю, – покачал головой Отранский, – по-моему, это уже не имеет никакого значения.
Лаудсвильский помрачнел и съежился, его иссохшее за последние месяцы тело почти утонуло в массивном глубоком кресле.
– Все может быть, Гаук, – сказал он глухо, – но пока у меня есть хоть капля надежды, я буду бороться. Для начала мы отправим посольство к гуярам.
– А они согласятся вести с нами переговоры?
– Другого выхода у нас все равно нет. Бес Ожский прав: война нас погубит.
– Поедем сдаваться?
– Не сразу, Гаук. Для начала попробуем поторговаться.
Глава 2
Свадьба
Нельзя сказать, что благородная Сигрид с ликованием восприняла предложение Лаудсвильского. В течение нескольких весьма неприятных минут Рекин имел возможность наблюдать прежнюю нордлэндскую королеву. Впрочем, запал у Сигрид быстро пропал. Она была нездорова, и владетель от души пожалел ее.
– Кеннет еще ребенок, – сказала она почти жалобно.
– Ему скоро будет пятнадцать, – не согласился Рекин.
– Мы изуродуем ему жизнь.
– Сигрид, – владетель старался говорить как можно мягче, – ты же знаешь, как я люблю Кеннета, но у нас нет выхода.
– Бес Ожский не согласится. – Она цеплялась за этого человека, как утопающий за соломинку, и уже в который раз он ее подводил.
– Я разговаривал с владетелем Ожским, он согласен с моими доводами.
Лицо Сигрид пошло красными пятнами:
– Этот человек смеет распоряжаться судьбой моего сына? Кто дал ему право? Как ты посмел его спрашивать, Рекин?
Лаудсвильский вздохнул:
– Я опрашивал всех владетелей, в том числе и его.
Сигрид вдруг заплакала:
– Я не хочу, слышишь, не хочу. Оставьте мне хотя бы Кеннета.
Рекин покачнулся и сел, морщась от боли в истрепанном сердце. Сигрид даже головы не повернула в его сторону.
– Я уже стар, Сигрид, – глухо проговорил Лаудсвильский, – мне осталось жить считанные недели. И тогда я оставлю в покое и тебя, и твоего сына. Боюсь только, что его не оставят в покое другие. Короля не спрячешь за юбками. Многие будут использовать этих детей в своих интересах. Они уже соединены невидимыми нитями – это судьба.
Кеннет выслушал Рекина Лаудсвильского молча, не перебивая. Надо полагать, мальчишка, много переживший за эти месяцы, повзрослел до срока. Темные брови сошлись у переносицы – привычка, которую он то ли перенял, то ли унаследовал от Беса Ожского.
– Это так необходимо, благородный Рекин?
– Брак короля – дело государственное, – развел руками Лаудсвильский.
– Ты думаешь, что мы еще можем хоть что-то исправить?
– Мы обязаны сделать все, что в наших силах, а там – как Бог даст.
– Хорошо, я согласен.
Кеннет поднялся и ушел, не сказав больше ни слова. Рекин долго смотрел ему вслед. С этим мальчиком отныне были связаны все его надежды, воплощение в жизнь которых он, пожалуй, уже не увидит. А жаль. Жаль, что жизнь всегда короче надежды на ее благополучных исход.
Венчание состоялось через неделю в небольшом городишке Хольцбурге, в самом сердце Приграничья. Никогда еще его жители не видели такого наплыва благородных господ. Казалось, что Лэнд находится в расцвете могущества, а не на краю гибели. Все, что уцелело после разгрома, явилось в этот день изумленным взорам горожан. В глазах рябило от алых владетельских плащей. Остлэндцы, вестлэндцы и нордлэндцы соперничали друг с другом статями коней, богатством отделки доспехов и оружия. И только придирчивый взгляд отмечал стариковские согбенные плечи под алыми плащами, да мальчишеские глаза, растерянно взирающие на мир из-под тяжелых отцовских шлемов.
Все население города, сильно увеличившееся к тому же за счет беженцев, высыпало на улицу. Каждый счел своим долгом принарядиться в лучшие одежды и поприветствовать блестящую процессию. Толпа бурлила и волновалась. На короткое время были забыты и горечь поражения, и голодная зима, и надвигающееся еще более голодное лето, и даже война, стоящая у порога. В сердцах вдруг вспыхнула надежда: не может Господь навсегда отвернуться от Лэнда, пройдут тяжелые времена, и жизнь вернется в привычную колею.
– Да здравствует король Кеннет! Да здравствует королева Кристин! Да здравствует принц Бьерн!
Толпа бурлила и напирала, латники Гаука Отранского с трудом сдерживали ликующих обывателей, давая возможность жениху и невесте вместе со свитой проехать к собору.
– С ума посходили, – покачал головой Хилурдский, – до свадеб ли нам сейчас.
– Не скажи, благородный Гольфдан, – усмехнулся Гоголандский в начинающие седеть усы, – ни один из присутствующих на этой церемонии не забудет, что королем Лэнда коронован Кеннет Нордлэндский, а этого как раз и хочет старый лис Рекин Лаудсвильский. И он прав – память иной раз творит чудеса.
– Нам-то какой от всего этого прок, благородный Арвид. Даже если Кеннет утвердится когда-нибудь на престоле, то мы вряд ли доживем до этой счастливой минуты.
– С тобой трудно спорить, благородный Гольфдан, – криво усмехнулся Гоголандский. – Рекин готовит посольство к гуярам, почему бы нам с тобой не предложить ему свои услуги. Быть может, мы не принесем пользы королю Кеннету, зато поправим свои дела.
Мальчишка Кеннет выглядел растерянным, судя по всему, предстоящий брак не слишком его радовал. Надо полагать, и благородная Кристин не в восторге от будущего мужа.
– По-моему, ты, благородный Гольфдан, смотрелся бы на месте жениха куда лучше.
Хилурдский засмеялся:
– Я человек обремененный семьей, благородный Арвид. А Кристин лакомый кусочек, тут ты прав. Жаль только, что пока мальчишка подрастет, она уже, пожалуй, состарится.
– Оле Олегун будет огорчен этой свадьбой.
– У Олегуна хороший вкус, когда дело касается женщин, но в этот раз он не ошибся и в отношении мужчин.
Кеннет придержал коня и помахал в воздухе рукой, приветствуя толпу. Народ, обрадованный вниманием короля, разразился радостным ревом, едва не прорвав при этом оцепление. Тах послал вперед своего коня, загородив собой Кеннета. Меченый никогда никому не доверял – и в ликующей толпе может найтись один мерзавец, способный натянуть тетиву арбалета или просто метнуть нож. Кеннет вздохнул: он не боялся толпы, то, что ожидало его впереди, казалось неизмеримо страшнее. Кристин не смотрела в его сторону. Окруженная кольцом благородных женщин, она терпеливо поджидала жениха на ступенях храма. Кеннет спрыгнул на землю и нерешительно шагнул вперед.
– Не робей, Кеннет, я с тобой, – засмеялся Тах.
Сын ярла Мьесенского Эйрик подвел Кристин. Кеннету казалось, что женщина вот-вот готова повернуться к нему спиной, а то еще хуже – просто рассмеяться. Но ничего страшного не случилось, Кристин подала ему свою руку, и он осторожно сжал ее ладонь подрагивающими пальцами. Наверное все вокруг смеются над его робостью. Кеннет вскинул голову и обвел окружающих надменным взглядом. Никто вокруг даже не улыбался: лица пожилых владетелей были суровы и сосредоточены. Кеннет набрал в грудь побольше воздуха и нырнул под свод собора как в омут.
Церемония тянулась долго. Тах откровенно скучал. Маленький Бьерн, видимо, тоже заскучал, но, в отличие от молчавшего меченого, выразил свой протест криком. Кристин вздрогнула и обернулась. Епископ Буржский растерянно умолк. Тах взял Бьерна из рук Марты Саарской и несколько раз подбросил его в воздух. На меченого зашикали, но Бьерн притих, очарованный полетом, и епископ Буржский спохватился.
Слава Богу, больше ничего не случилось. Кеннет взял из рук Таха Бьерна и понес его под скрещенные мечи королевской дружины. Народ разразился радостными криками. Кеннет ожил, даже румянец появился на щеках, а Бьерн и вовсе ликовал, похоже, звон мечей над головой пришелся ему по душе больше, чем церковный ладан. Смех Бьерна посчитали хорошим предзнаменованием.
– Кеннет еще ребенок, – сказала она почти жалобно.
– Ему скоро будет пятнадцать, – не согласился Рекин.
– Мы изуродуем ему жизнь.
– Сигрид, – владетель старался говорить как можно мягче, – ты же знаешь, как я люблю Кеннета, но у нас нет выхода.
– Бес Ожский не согласится. – Она цеплялась за этого человека, как утопающий за соломинку, и уже в который раз он ее подводил.
– Я разговаривал с владетелем Ожским, он согласен с моими доводами.
Лицо Сигрид пошло красными пятнами:
– Этот человек смеет распоряжаться судьбой моего сына? Кто дал ему право? Как ты посмел его спрашивать, Рекин?
Лаудсвильский вздохнул:
– Я опрашивал всех владетелей, в том числе и его.
Сигрид вдруг заплакала:
– Я не хочу, слышишь, не хочу. Оставьте мне хотя бы Кеннета.
Рекин покачнулся и сел, морщась от боли в истрепанном сердце. Сигрид даже головы не повернула в его сторону.
– Я уже стар, Сигрид, – глухо проговорил Лаудсвильский, – мне осталось жить считанные недели. И тогда я оставлю в покое и тебя, и твоего сына. Боюсь только, что его не оставят в покое другие. Короля не спрячешь за юбками. Многие будут использовать этих детей в своих интересах. Они уже соединены невидимыми нитями – это судьба.
Кеннет выслушал Рекина Лаудсвильского молча, не перебивая. Надо полагать, мальчишка, много переживший за эти месяцы, повзрослел до срока. Темные брови сошлись у переносицы – привычка, которую он то ли перенял, то ли унаследовал от Беса Ожского.
– Это так необходимо, благородный Рекин?
– Брак короля – дело государственное, – развел руками Лаудсвильский.
– Ты думаешь, что мы еще можем хоть что-то исправить?
– Мы обязаны сделать все, что в наших силах, а там – как Бог даст.
– Хорошо, я согласен.
Кеннет поднялся и ушел, не сказав больше ни слова. Рекин долго смотрел ему вслед. С этим мальчиком отныне были связаны все его надежды, воплощение в жизнь которых он, пожалуй, уже не увидит. А жаль. Жаль, что жизнь всегда короче надежды на ее благополучных исход.
Венчание состоялось через неделю в небольшом городишке Хольцбурге, в самом сердце Приграничья. Никогда еще его жители не видели такого наплыва благородных господ. Казалось, что Лэнд находится в расцвете могущества, а не на краю гибели. Все, что уцелело после разгрома, явилось в этот день изумленным взорам горожан. В глазах рябило от алых владетельских плащей. Остлэндцы, вестлэндцы и нордлэндцы соперничали друг с другом статями коней, богатством отделки доспехов и оружия. И только придирчивый взгляд отмечал стариковские согбенные плечи под алыми плащами, да мальчишеские глаза, растерянно взирающие на мир из-под тяжелых отцовских шлемов.
Все население города, сильно увеличившееся к тому же за счет беженцев, высыпало на улицу. Каждый счел своим долгом принарядиться в лучшие одежды и поприветствовать блестящую процессию. Толпа бурлила и волновалась. На короткое время были забыты и горечь поражения, и голодная зима, и надвигающееся еще более голодное лето, и даже война, стоящая у порога. В сердцах вдруг вспыхнула надежда: не может Господь навсегда отвернуться от Лэнда, пройдут тяжелые времена, и жизнь вернется в привычную колею.
– Да здравствует король Кеннет! Да здравствует королева Кристин! Да здравствует принц Бьерн!
Толпа бурлила и напирала, латники Гаука Отранского с трудом сдерживали ликующих обывателей, давая возможность жениху и невесте вместе со свитой проехать к собору.
– С ума посходили, – покачал головой Хилурдский, – до свадеб ли нам сейчас.
– Не скажи, благородный Гольфдан, – усмехнулся Гоголандский в начинающие седеть усы, – ни один из присутствующих на этой церемонии не забудет, что королем Лэнда коронован Кеннет Нордлэндский, а этого как раз и хочет старый лис Рекин Лаудсвильский. И он прав – память иной раз творит чудеса.
– Нам-то какой от всего этого прок, благородный Арвид. Даже если Кеннет утвердится когда-нибудь на престоле, то мы вряд ли доживем до этой счастливой минуты.
– С тобой трудно спорить, благородный Гольфдан, – криво усмехнулся Гоголандский. – Рекин готовит посольство к гуярам, почему бы нам с тобой не предложить ему свои услуги. Быть может, мы не принесем пользы королю Кеннету, зато поправим свои дела.
Мальчишка Кеннет выглядел растерянным, судя по всему, предстоящий брак не слишком его радовал. Надо полагать, и благородная Кристин не в восторге от будущего мужа.
– По-моему, ты, благородный Гольфдан, смотрелся бы на месте жениха куда лучше.
Хилурдский засмеялся:
– Я человек обремененный семьей, благородный Арвид. А Кристин лакомый кусочек, тут ты прав. Жаль только, что пока мальчишка подрастет, она уже, пожалуй, состарится.
– Оле Олегун будет огорчен этой свадьбой.
– У Олегуна хороший вкус, когда дело касается женщин, но в этот раз он не ошибся и в отношении мужчин.
Кеннет придержал коня и помахал в воздухе рукой, приветствуя толпу. Народ, обрадованный вниманием короля, разразился радостным ревом, едва не прорвав при этом оцепление. Тах послал вперед своего коня, загородив собой Кеннета. Меченый никогда никому не доверял – и в ликующей толпе может найтись один мерзавец, способный натянуть тетиву арбалета или просто метнуть нож. Кеннет вздохнул: он не боялся толпы, то, что ожидало его впереди, казалось неизмеримо страшнее. Кристин не смотрела в его сторону. Окруженная кольцом благородных женщин, она терпеливо поджидала жениха на ступенях храма. Кеннет спрыгнул на землю и нерешительно шагнул вперед.
– Не робей, Кеннет, я с тобой, – засмеялся Тах.
Сын ярла Мьесенского Эйрик подвел Кристин. Кеннету казалось, что женщина вот-вот готова повернуться к нему спиной, а то еще хуже – просто рассмеяться. Но ничего страшного не случилось, Кристин подала ему свою руку, и он осторожно сжал ее ладонь подрагивающими пальцами. Наверное все вокруг смеются над его робостью. Кеннет вскинул голову и обвел окружающих надменным взглядом. Никто вокруг даже не улыбался: лица пожилых владетелей были суровы и сосредоточены. Кеннет набрал в грудь побольше воздуха и нырнул под свод собора как в омут.
Церемония тянулась долго. Тах откровенно скучал. Маленький Бьерн, видимо, тоже заскучал, но, в отличие от молчавшего меченого, выразил свой протест криком. Кристин вздрогнула и обернулась. Епископ Буржский растерянно умолк. Тах взял Бьерна из рук Марты Саарской и несколько раз подбросил его в воздух. На меченого зашикали, но Бьерн притих, очарованный полетом, и епископ Буржский спохватился.
Слава Богу, больше ничего не случилось. Кеннет взял из рук Таха Бьерна и понес его под скрещенные мечи королевской дружины. Народ разразился радостными криками. Кеннет ожил, даже румянец появился на щеках, а Бьерн и вовсе ликовал, похоже, звон мечей над головой пришелся ему по душе больше, чем церковный ладан. Смех Бьерна посчитали хорошим предзнаменованием.