Сикибу Мурасаки. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)

   Покинули мы
   Укисима, остров печалей10,
   Но куда нас теперь
   Занесут эти волны, где снова
   Мы пристанище обретем?
   В путь по волнам
   Мы пустились, увы, не зная,
   Что нас ждет впереди,
   И влечемся все дальше и дальше,
   Ветру вверив свою судьбу...
   Острее, чем когда-либо, ощущая свою беспомощность в этом непрочном мире, девушка ничком лежала на дне ладьи.
   Зная, что слух об их бегстве непременно дойдет до ушей Таю-но гэна, и опасаясь, что он сразу же кинется в погоню, ибо не в его привычках было мириться с поражением, беглецы заранее позаботились о том, чтобы обеспечить себя самой быстроходной и особо для этого случая оснащенной ладьей, а поскольку еще и ветер выдался попутный, она неслась по волнам так, что сердце замирало от страха. Грохочущее море11 миновали благополучно.
   - Уж не разбойники ли? - вдруг сказал кто-то из гребцов. - Сзади какое-то маленькое суденышко словно летит по волнам...
   "Пусть это самые страшные разбойники, только бы не тот ужасный человек", - думала кормилица.
   Скована страхом,
   И сердце так громко бьется,
   Что понять не могу 
   Миновали уже или нет
   Грохочущее море...
   Но вот раздался голос кого-то из гребцов:
   - Впереди устье Ёдо! - И им показалось, будто они возвращены жизни. Гребцы затянули:
   - Ах, пока плыли мы от Каратомари12
   До устья Ёдо..
   Голоса их звучали довольно трогательно, хотя о тонкости чувств говорить, разумеется, не приходилось. Буго-но сукэ произнес весьма проникновенным голосом:
   - Я успел позабыть
   Милых деток, жену...
   "В самом деле, каково им теперь? - думал он. - Я взял с собой всех моих верных слуг, всех, на кого можно было положиться. Если, разгневавшись на меня, Таю-но гэн вздумает преследовать моих близких, что с ними станется? Как мог я так бездумно уехать, даже не позаботившись о них?"
   Теперь, когда опасности миновали, Буго-но сукэ припомнилось все самое дурное, что было связано с его бегством из Хидзэн, обычное самообладание изменило ему, и он заплакал.
   - "Напрасно было жену и детей бросать в тех далеких краях..."13 произнес он, и госпожа Хёбу тяжело вздохнула. "Как дурно мы поступили! Сколько лет прожила я с супругом своим и вдруг, пренебрегши его чувствами, покинула дом, не сказав никому ни слова. Что же он теперь должен думать?"
   Хотя и говорили они: "Возвращаемся домой", но не было у них в столице дома, который могли бы они назвать своим, не было надежных друзей, к которым могли бы они прибегнуть. Только ради юной госпожи оставили они землю, за долгие годы ставшую им родной, и отдали себя на волю зыбких волн, не зная, что готовит им грядущий день. "Что нам делать дальше?" - в отчаянии думали они, но им уже ничего не оставалось, как только спешить вперед, в столицу.
   Узнав, что особа, некогда им знакомая, по-прежнему живет на Девятой линии, они решили на первое время остановиться в ее доме. Хотя место это и считалось столицей, но сколько-нибудь значительные люди здесь не селились, и, принужденные жить среди презренных городских торговок и лавочников, они чувствовали себя глубоко несчастными, а тут еще близилась осень, и все печальней становились их думы о прошедшем и о грядущем. Положиться они могли лишь на Буго-но сукэ, а он, не имея никаких занятий и удрученный непривычной для него обстановкой, чувствовал себя морской птицей, внезапно выброшенной на берег. Возвращаться назад было нелепо, и он печалился, кляня себя за то, что столь необдуманно покинул Цукуси. Его спутники, пустив в ход свои связи, постепенно разъехались кто куда или вернулись на родину, и никто не мог помочь ему упрочить свое положение в столице. Мать, жалея его, вздыхала денно и нощно.
   - Не стоит отчаиваться, - говорил Буго-но сукэ, пытаясь ее утешить. - Я не теряю надежды. Ради нашей госпожи я и жизни не пожалел бы. Я последовал бы за ней куда угодно, и никто не посмел бы осудить меня за это. Какого бы высокого положения я ни достиг, мог ли я жить спокойно, зная, что вовлек госпожу в такую беду? Боги и будды, несомненно, выведут ее на верный путь. Здесь неподалеку есть храм Хатимана, которому мы привыкли молиться еще там, в Мацура и Хакодзаки14. Уезжая оттуда, мы молили богов о помощи в пути. И теперь, вернувшись в столицу, должны немедленно отправиться в храм и отблагодарить их за то, что они милостиво вняли нашим молитвам.
   И Буго-но сукэ настоял на том, чтобы госпожа совершила паломничество в храм Хатимана. Расспросив человека, знакомого с местными обстоятельствами, и выяснив, что монах, когда-то имевший сношения с его отцом, до сих пор служит в этом храме, став одним из пяти верховных его служителей, он призвал его к себе и поручил ему сопровождать госпожу.
   Затем Буго-но сукэ отправил ее на поклонение в Хацусэ15.
   - Даже в Китае идет слава о чудесной силе Каннон из Хацусэ16, - сказал он, - так может ли остаться без помощи наша госпожа, которая, хотя и прожила долгие годы в глуши, никогда не покидала здешних пределов?
   Было решено, что она пойдет туда пешком, и, как ни пугали девушку тяготы столь непривычного для нее пути, она повиновалась и покорно двинулась в путь.
   "Какие преступления я совершила, что приходится мне вот так скитаться? Если моя мать покинула этот мир, сжальтесь надо мной и отведите меня к ней, - молила она богов и будд. - Если же она еще жива, дайте мне увидеть ее!"
   Девушка совсем не помнила матери и, как ни старалась, не могла себе представить ее лица. Однако каждый раз, когда ей становилось особенно тоскливо, вздыхала: "Ах, если бы матушка была теперь со мной!" Изнуренная мучительно долгим путем, она совсем ослабела, и, когда на четвертый день в стражу Змеи паломники с трудом добрались до места под названием Цубаити17, силы окончательно покинули ее.
   Не так уж много они и прошли, да и двигались медленно, со всяческими предосторожностями, но девушка была настолько измучена, что не могла больше сделать ни шагу, поэтому им ничего не оставалось, как остановиться на ночлег в Цубаити.
   Помимо Буго-но сукэ девушку и ее спутниц сопровождали два телохранителя с луками и трое или четверо слуг. Все три женщины были в дорожных платьях и шляпах, прислуживали же им две пожилые дамы.
   Путники держались скромно, стараясь не привлекать к себе внимания. Пока они готовили свечи, курения и прочее, совсем стемнело. Тут вернулся хозяин дома, монах, и заворчал:
   - Я жду совсем других людей. А вы кто такие? Эти негодные служанки вечно все путают...
   Женщины слушали его, дрожа от страха, а тут и правда появились другие паломники. Судя по всему, они тоже путешествовали пешком. Это были две весьма достойного вида дамы и множество слуг мужского и женского пола. Четверо или пятеро мужчин вели на поводу лошадей. Одеты они были чрезвычайно скромно, но привлекали внимание благородством осанки и удивительным изяществом черт.
   Монаху хотелось во что бы то ни стало разместить паломников у себя в доме, и он бродил по покоям, задумчиво почесывая затылок. При всем сочувствии к нему перебираться в другое место было неудобно и крайне обременительно, поэтому спутники Буго-но сукэ ограничились тем, что, удалив слуг в задние покои или куда-то еще, освободили место для вновь прибывших, а сами разместились в углу. Юную госпожу отгородили занавесом.
   Судя по всему, и те и другие паломники были людьми примерно одного ранга. Они вели себя крайне сдержанно, стараясь не причинять друг другу беспокойства.
   А надо сказать, что по соседству с девушкой оказался не кто иной, как Укон, все эти годы оплакивавшая разлуку с ней. Даже теперь, по прошествии стольких лет, она по-прежнему тяготилась неопределенностью своего положения и, с тревогой думая о будущем, часто бывала в Хацусэ. Привыкшая к тяготам пути, Укон отправилась налегке, но все же идти пешком было слишком утомительно, и она прилегла отдохнуть. Как раз в этот миг к стоявшему неподалеку занавесу подошел Буго-но сукэ, неся в руках небольшой поднос, как видно с едой.
   - Передайте-ка это госпоже, - распорядился он. - Как жаль, что у нас нет настоящего столика.
   Предположив, что за занавесом находится особа более высокого, чем сама она, звания, Укон выглянула украдкой.
   Лицо мужчины показалось ей странно знакомым, но она не могла вспомнить, кто это. Укон видела Буго-но сукэ юношей, теперь же он обрюзг, потемнел лицом, да и одет был слишком бедно. Увы, так много лет прошло с тех пор, разве могла она его узнать?
   - Сандзё, тебя зовет госпожа! - крикнул мужчина, и, увидав поспешившую на зов женщину, Укон поняла, что знала и ее. Сообразив наконец, что перед ней одна из низших служанок покойной госпожи, которая долго жила в ее доме и даже сопровождала в то последнее тайное убежище, Укон не поверила своим глазам. Уж не сон ли? Ей хотелось разглядеть, кто скрывается за занавесом, но, увы, это было невозможно...
   "Спрошу у служанки, - решила наконец Укон. - А тот мужчина, верно, не кто иной, как Хётода, так, кажется, его прежде называли. А вдруг с ними и юная госпожа?"
   Сгорая от нетерпения, Укон велела позвать к себе хлопотавшую за ширмами Сандзё. Однако мысли той были целиком сосредоточены на еде, и она пришла не сразу. Укон даже рассердилась на нее, разумеется несправедливо. Но вот наконец Сандзё появилась.
   - Что за чудеса? Разве столичная дама может знать меня, презренную служанку, к тому же более двадцати лет прожившую на Цукуси? Это какое-то недоразумение.
   С этими словами она подошла к тому месту, где сидела Укон. Одета Сандзё была весьма провинциально, в темно-алое нижнее платье и тонкую шелковую накидку. Она сильно растолстела за эти годы, и Укон невольно смутилась, вспомнив, что и сама... С трудом преодолев волнение, она выглянула из-за ширмы:
   - Ну-ка, посмотри на меня, узнаешь?
   Взглянув на Укон, служанка всплеснула руками.
   - Да неужто это вы? Вот радость-то, вот радость! Как вы сюда попали? И госпожа здесь? - И она громко зарыдала.
   Укон знала эту женщину юной девушкой и теперь, перебирая в памяти разделившие их годы, еле удерживалась от слез.
   - Прежде скажи, здесь ли наша почтенная кормилица? И что стало с юной госпожой? А Агэки? - спрашивала она, об ушедшей же не говорила ни слова, не желая сразу лишать Сандзё всякой надежды.
   - Все, все здесь. И юная госпожа тоже. Она уже совсем взрослая. Пойду расскажу кормилице, - сказала Сандзё и вышла.
   Все были поражены.
   - Ах, уж не грезится ли...
   - Встретиться здесь с особой, так жестоко обидевшей нас когда-то...
   Кормилица поспешила к занавесям, за которыми скрывалась Укон, и прежней отчужденности как не бывало. Отодвинув в сторону ширмы, женщины не могли сначала и слова вымолвить, только молча плакали. Наконец старая кормилица спросила:
   - Что сталось с госпожой? Все эти годы я молила богов и будд, чтобы хоть во сне открылось мне, где она изволит теперь находиться, но в ту далекую землю даже ветер не доносил никаких вестей, и неизвестность повергала меня в отчаяние. Мне горько, что такой старухе, как я, дарована столь долгая жизнь, но тревога за мою милую, бедную, всеми покинутую госпожу привязывает меня к этому миру, мешая перейти в иной, и не дает мне закрыть глаза.
   Прислушиваясь к излияниям кормилицы, Укон подумала, что открыть ей правду будет теперь еще труднее, чем в те давние дни, но все-таки сказала:
   - Ах, что толку об этом говорить! Госпожи давно уже нет в мире...
   Тут все трое дали волю слезам, и долго не смолкали их рыдания.
   Но скоро смерклось, в доме стало шумно, слуги, приготовив фонари, принялись торопить паломниц, и взволнованные женщины принуждены были расстаться.
   - Пойдемте вместе. - предложила Укон, но, подумав, решила, что сопровождающим может показаться странным столь неожиданное сближение. Не успев сообщить о случившемся даже Буго-но сукэ, паломницы без особых церемоний вышли из дома.
   Украдкой разглядывая спутниц кормилицы, Укон приметила идущую впереди прелестную особу, весьма скромно одетую; сквозь тонкое платье, какие носят обычно в дни Четвертой луны, просвечивали волосы, которых великолепие явно заслуживало лучшего обрамления, нежели простые дорожные одежды. Печаль сжала сердце Укон.
   Привыкшая к ходьбе, она первой добралась до храма. Остальные, поддерживая измученную госпожу, пришли, когда ночная служба уже началась.
   В храме было шумно и многолюдно. Укон заняла место справа от фигуры Каннон. Для девушки же и ее спутников, возможно потому, что не имели они близких знакомых среди служителей храма, выделили самые дальние места в западной части.
   - Пожалуй, вам все-таки лучше перейти сюда, - предложила Укон, увидав, где их поместили, и кормилица, велев мужчинам оставаться и кратко объяснив Буго-но сукэ, в чем дело, перевела юную госпожу на новое место.
   - При всей своей ничтожности я имею счастье служить в доме Великого министра, - сказала Укон, - и, отправляясь в путь, как вот теперь - почти без всякой свиты, - могу быть вполне уверена в том, что никто не посмеет меня обидеть. В таких местах всегда есть дурные люди, готовые посмеяться над провинциалами, зачем подвергать госпожу опасности?
   Ей очень хотелось побеседовать с девушкой, но тут раздались громкие, торжественные голоса молящихся, и, воодушевленные ими, паломники тоже начали взывать к Каннон. Прежде Укон всегда просила помочь ей разыскать дочь госпожи, но теперь желание ее было исполнено, и она молилась о том, чтобы Великий министр позаботился о будущем столь неожиданно обретенной особы.
   В храме собрались жители разных провинций. Присутствовала здесь и госпожа Северных покоев из дома правителя окрестных земель18. Ее величественный вид и пышная свита возбудили зависть в сердце Сандзё, и она обратилась к Каннон с такими словами:
   - Ни о чем более тебя не прошу, о Милосердная, но сделай так, чтобы госпожа наша стала супругой если не Дайни, так хоть наместника этой земли. Тогда и таким, как Сандзё, улыбнется счастье, а уж я постараюсь отблагодарить тебя...
   Так молилась она, приложив обе ладони ко лбу. Услыхав, о чем она просит, Укон пришла в ужас.
   - Да ты стала совсем провинциалкой! - набросилась она на Сандзё. Неужели ты не помнишь, каким влиянием пользовался в мире господин То-но тюдзё? А теперь он министр и управляет Поднебесной по своему разумению! Так неужели наша госпожа, принадлежащая к столь могущественному семейству, снизойдет к какому-то наместнику?
   - Ах, да подождите же! Что вы мне все говорите о министрах, вельможах! Вы бы посмотрели, какая свита была у супруги Дайни, когда она выезжала в храм Симидзу поклониться Каннон!19 Да что говорить! Вряд ли у самого Государя свита великолепнее!
   И Сандзё продолжала с жаром отбивать поклоны, не отрывая ладоней ото лба.
   Паломники из Цукуси предполагали провести в Хацусэ три дня. Укон не собиралась задерживаться надолго, но, подумав, что не стоит упускать случая поближе познакомиться с девушкой, призвала к себе одного из почтенных монахов и сообщила ему о своем намерении остаться еще на несколько дней.
   Зная, что монахам лучше, чем кому-либо, известны все тонкости составления молебных записок, Укон дала ему соответствующие указания, а в заключение сказала:
   - Напишите, как всегда, на имя госпожи Фудзивара Рури20. Молитесь усердно, прошу вас. Мне удалось разыскать наконец эту особу, поэтому я желала бы заказать помимо всего прочего еще и благодарственный молебен.
   Нетрудно вообразить, как были растроганы паломники из Цукуси, услыхав эти слова.
   - Какая радость! Видно, не напрасно молился я столь ревностно! возликовал монах.
   Всю ночь в храме продолжались службы.
   Когда рассвело, Укон прошла в келью знакомого монаха, дабы не торопясь побеседовать с юной госпожой. Девушка стыдилась своего измученного вида и невзрачных дорожных одежд, но даже теперь невозможно было не заметить ее необыкновенную красоту.
   - Совершенно неожиданно я попала в услужение в один из самых знатных домов столицы, и многих прекрасных женщин удалось повидать мне на своем веку. Долгое время я считала, что никто на свете не может сравниться с супругой Великого министра. Но недавно у нее появилась воспитанница, едва ли не превосходящая ее красотой. Впрочем, чему тут удивляться? Дочь такого отца... К тому же ее окружили столь нежными заботами. Но наша госпожа даже в этом скромном одеянии ничуть не хуже, и это меня чрезвычайно радует. Господин министр еще тогда, когда был жив отец его, Государь, имел возможность сообщаться с женщинами самых высоких рангов, о простых придворных дамах я уж и не говорю. Так вот, он часто изволит утверждать, что среди всех женщин, которых видел он в своей жизни, только две могут быть названы настоящими красавицами - покойная Государыня-супруга и юная госпожа, которая воспитывается в его доме. Мне трудно сравнивать, ведь Государыню я никогда не видала, а девочка при всей миловидности своей слишком мала, и можно лишь предполагать, какой она станет в будущем. Так что пока для меня нет никого прекрасней супруги господина министра. Полагаю, что и сам он считает ее выше других, просто не хочет говорить о том вслух. Я не раз слышала, как он шутил: "Вы слишком для меня хороши". Ах, посмотришь на эту чету, и кажется, что жизнь твоя продлевается. "Подобной красоты нигде больше не встретишь", - всегда думала я, на них глядя, но теперь вижу, что ошибалась. Разумеется, все в этом мире имеет пределы, и даже у самой прославленной красавицы нет сияния вокруг головы, но я уверена, что наша госпожа превзойдет многих, - говорит Укон, с улыбкой глядя на девушку, и старуха кормилица, возрадовавшись, отвечает:
   - Да, вот такая она у нас. А ведь еще немного, и мы похоронили бы эту красоту в глуши. Вы себе и представить не можете, как я жалела ее, как печалилась! И вот бросила все: и дом и имение, рассталась с детьми, служившими мне опорой, и поспешила сюда, в столицу, которая за эти годы стала мне совсем чужой. О госпожа Укон, смею ли я надеяться на ваше содействие? Ведь тем, кто прислуживает в знатнейших семействах, многое доступно. Может быть, вам удастся найти средство сообщить о ней ее отцу и добиться, чтобы он признал ее?
   Застыдившись, девушка отворачивается.
   - Ах, право, если уж меня, ничтожную, господин Великий министр изволил приблизить к себе... Подслушав однажды, как я вздыхала: "Что же сталось с моей маленькой госпожой?", он сказал: "Я и сам хотел бы это знать, и ежели дойдут до вас какие слухи..."
   - Что и говорить, господин Великий министр - важная особа, но в его доме уже есть женщины, причем занимающие весьма высокое положение. Пожалуй, лучше сначала сообщить о ней ее отцу, господину министру Двора, - отвечает кормилица, и Укон решается наконец рассказать ей о последних днях госпожи.
   - Господин Великий министр так и не смог забыть о ней и до сих пор оплакивает ее утрату. Он не раз признавался мне, что дочь заменила бы ему мать. Собственных детей у него, к его великому сожалению, немного, и он предполагал взять ее в дом, объявив всем, что это его родная дочь, о существовании которой он узнал совершенно случайно. Однако в то время я была молода и неопытна, слишком многое смущало меня, и я так и не решилась наведаться к вам. Я узнала имя вашего супруга, когда он получил назначение на Цукуси, и видела его мельком в тот день, когда перед отъездом он заходил засвидетельствовать свое почтение господину министру, но поговорить с ним мне так и не удалось. Я надеялась, что вы оставили юную госпожу в том доме на Пятой линии, где цвели цветы "вечерний лик"... О как это ужасно! Подумать только, что она едва не стала настоящей провинциалкой!
   Целый день проговорили они о прошлом. Келья находилась высоко в горах, оттуда хорошо были видны толпы паломников, спешащих к храму. Рядом протекала река, ее-то и называли Хацусэ.
   - Не приди я гуда,
   Где растут криптомерии рядом,
   Разве смогла бы
   Встретить тебя теперь
   У этой старой реки... (200).
   Право, "пусть течение несет..." (201), - сказала Укон, и девушка ответила:
   - Река Хацусэ
   Быстра, и ее истоки
   Неведомы мне,
   Но радость нынешней встречи
   Вот-вот захлестнет меня.
   По щекам ее текли слезы, ничуть, впрочем, не умалявшие ее очарования. "Воображаю, каких трудов стоило кормилице вырастить ее, - с благодарностью подумала Укон. - Малейший налет провинциальности способен погубить любую красавицу, точно так же как драгоценную жемчужину губит самый, казалось бы, незначительный изъян. Она же безупречна!" Сходство с матерью было очевидно, но если мать привлекала удивительной, почти детской застенчивостью и кротким, нежным нравом, в красоте дочери было что-то гордое, возвышенное и необыкновенно утонченное. Укон даже подумалось вдруг, что Цукуси не столь уж и дикое место, но все остальные были совершенными провинциалами, и она так и осталась в недоумении.
   Когда стемнело, женщины вернулись в храм и весь следующий день провели в молитвах.
   Осенний ветер, прилетая из далеких ущелий, веял холодом, но паломники были слишком взволнованы, чтобы обращать на это внимание. Мысли кормилицы с надеждой устремлялись в будущее. Она всегда печалилась, понимая, что вряд ли сумеет обеспечить госпоже достойное положение, но, судя по словам Укон, министр Двора пекся равно обо всех своих детях, независимо от ранга их матерей, так что и эта ничтожная былинка могла рассчитывать на его поддержку.
   По дороге из храма женщины поведали друг другу, где теперь проживают, ибо Укон больше всего на свете боялась снова потерять юную госпожу. Семейство Укон жило рядом с домом на Шестой линии, то есть не так уж и далеко от того места, где остановилась кормилица со своими спутниками, и она надеялась, что можно будет найти верное средство сообщаться с ними.
   Укон сразу поехала в дом Великого министра, рассчитывая при случае рассказать ему о том, что произошло.
   Когда, миновав ворота, она въехала в необычайно просторный двор, по которому сновали кареты отъезжающих и подъезжающих, ей вдруг стало стыдно, ибо рядом с этим драгоценным чертогом ее собственная незначительность становилась еще более очевидной.
   Ночь она провела в своих покоях, терзаемая мучительными сомнениями, а наутро ее призвала к себе госпожа. Это была великая честь, ибо одновременно с Укон в дом на Шестой линии вернулись многие другие дамы, среди которых были особы весьма высокого ранга, не говоря уже о молодых прислужницах. Министр тоже был здесь и, увидав Укон, принялся по обыкновению своему над ней подшучивать:
   - Что это вас так задержало? Наверняка произошло что-то из ряда вон выходящее! Куда девалась ваша обычная степенность? Вы словно помолодели. Не может быть, чтобы с вами не случилось ничего примечательного?
   - Уже больше семи дней прошло с тех пор, как я покинула ваш дом, но что примечательного может быть в моей жизни? Вот только повстречала на горной тропе одну прелестную особу...
   - Кто же она? - спросил министр, но Укон медлила в нерешительности. Она еще не успела рассказать о случившемся госпоже и боялась, как бы та не стала пенять ей за скрытность, узнав, что она предпочла сообщить эту новость одному министру...
   - Дело было так... - все же начала она, но тут вошли дамы, и разговор прервался.
   Зажгли светильники, министр и его супруга сидели рядом, тихонько беседуя. Право, может ли быть картина прекраснее?
   Госпоже Мурасаки исполнилось в том году двадцать семь или двадцать восемь лет, ее красота достигла полного расцвета. Всего несколько дней не видала ее Укон, но даже за столь короткий срок госпожа стала еще прекраснее. Там, в Хацусэ, Укон показалось, что девушка почти так же красива, но, увы, это была простая игра воображения, ибо вряд ли кто-то мог сравниться с супругой Великого министра. Сопоставляя их теперь, Укон невольно пришла к заключению, что существует весьма ощутимое различие между теми, кому повезло в жизни, и теми, кому не повезло.
   Заявив, что уходит в опочивальню, министр попросил Укон растереть ему ноги.
   - Молодые дамы всегда тяготятся подобными обязанностями. Тут хорош старый друг, способный тебя понять, - говорит он, и дамы тихонько смеются.
   - Ну, разумеется...
   - Можно подумать, что кто-нибудь из нас не рад услужить господину министру!
   - Что за нелепые шутки!
   - Впрочем, госпоже может показаться подозрительной самая невинная близость между старыми друзьями. Так что мы в опасности, - улыбаясь, говорит министр.
   Он очень красив, и ему весьма к лицу эта манера шутить, появившаяся у него в последнее время. Теперь, когда Гэндзи не имел надобности отдавать все дни делам правления, у него оставалось довольно досуга для тихих домашних развлечений. Он шутил с дамами, пытался выведать, что у кого на душе, причем удостаивал своим вниманием даже таких немолодых особ, как Укон.
   - Так кого вы все-таки там нашли? Может, вам удалось завлечь какого-нибудь отшельника и привезти его в столицу?
   - Ах, как дурно так говорить! Нет, я обнаружила след росы, растаявшей когда-то на лепестках "вечернего лика"...
   - В самом деле? Как трогательно! Где же она до сих пор скрывалась? спрашивает министр, и, не решаясь открыть ему всю правду, Укон отвечает:
   - Очень далеко отсюда, в невероятной глуши... С ней остался кое-кто из прежних слуг. Мы вспоминали былые времена, и это было чрезвычайно грустно...
   - Хорошо, но об этом потом, ведь никто, кроме нас... - пытается он остановить Укон, но госпожа, услыхав, говорит:
   - Вы просто невыносимы! Должна вам сказать, что меня клонит ко сну и я все равно ничего не слышу.
   И она набрасывает на голову рукав.
   - Какой она вам показалась? Не хуже матери? - спрашивает министр, а Укон отвечает: