Сикибу Мурасаки. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)

   Мне так и не удалось осуществить своих замыслов относительно вашего будущего, и остается думать лишь о том, как уберечь вас от всеобщего посмеяния. Увы, я достаточно наслышан о превратностях человеческих судеб. Не прислушивайтесь же к "людским жалобам" (226) и не верьте сладкоречивым любезникам. Во всем положитесь на меня, ибо у меня есть свои соображения,говорил министр Двора, с невольным восхищением глядя на свою очаровательную дочь.
   Девушка же совсем смутилась, со стыдом вспоминая, сколько волнений причинила когда-то своим близким. "Как глупо я себя вела тогда,- думала она.- Ничего не понимала и сидела перед отцом, не чувствуя за собой никакой вины".
   Госпожа Оомия постоянно жаловалась на то, что ей не оказывают должного внимания, но девушка не решалась навещать ее.
   Еще больше беспокоило министра Двора будущее особы, поселившейся в Северном флигеле его дома. "Я с такой готовностью принял ее,- думал он.Вправе ли я теперь отказываться от нее только потому, что над ней все смеются? Так поступил бы человек крайне легкомысленный, собственные прихоти превыше всего ставящий". Но не менее нелепо было оставлять ее у себя, ибо люди могли подумать, что он и в самом деле придает большое значение ее воспитанию. "Пожалуй, лучше всего пристроить девушку к нёго Кокидэн, пусть потешит ее дам. Люди считают ее дурнушкой, но ведь они могут и ошибаться",подумал министр и отправился в покои нёго.
   - Я решил отдать на ваше попечение девушку из Северного флигеля,улыбаясь, говорит он.- Если ее манеры покажутся вам слишком грубыми, попросите кого-нибудь из пожилых дам заняться ее образованием, пусть без стеснения наставляют ее. Надеюсь, вы не позволите молодым дамам насмехаться над ней. Боюсь только, что она слишком своенравна.
   - О нет, она вовсе не так дурна, как говорят,- смутившись, отвечает нёго.- Просто Утюдзё и прочие предполагали в ней какие-то особые достоинства и были разочарованы, когда она не оправдала их ожиданий. Незачем поднимать из-за нее такой шум: и ей самой будет неловко и честь семьи может пострадать.
   Хотя нёго Кокидэн нельзя было назвать красавицей, было в ней что-то благородное, величавое, а мягкость и нежность черт делали ее похожей на прекрасный цветок сливы, раскрывший в предутренний час свои лепестки. Министра особенно умиляла ее манера с улыбкой прерывать разговор, когда многое еще оставалось недосказанным. Свойство и в самом деле редкое в женщине.
   - Так или иначе, во всем виноват Утюдзё, который по молодости лет и легкомыслию...- заключил министр. Судя по всему, сам он был весьма невысокого мнения о девушке.
   Воспользовавшись случаем, он зашел и в Северный флигель.
   Сидя у небрежно поставленного занавеса, девушка играла в сугороку10 с молодой изящной прислужницей по прозванию Госэти. Молитвенно сложив руки, она нетерпеливой скороговоркой твердила:
   - Поменьше, поменьше...11
   Досадливо поморщившись, министр движением руки остановил спутников, готовых возвестить о его прибытии, проскользнул в приотворенную боковую дверь и сквозь щель в перегородке заглянул в покои.
   Госпожа Госэти, судя по всему, тоже не любила проигрывать.
   - Еще раз, еще...- повторяла она, изо всех сил тряся бочонком и не сразу выкидывая кости.
   Возможно, в глубине их сердец тоже были сокрыты глубокие "чувства-желания" (212), но на поведении их это никак не отражалось. У девушки, хрупкой и довольно миловидной, были прекрасные волосы, она вовсе не казалась существом, обремененным дурным предопределением. Вот только слишком узкий лоб и резкий голос несколько портили впечатление. Так или иначе, красавицей ее назвать было нельзя, однако же, посмотрев на нее, а затем в зеркало, министр понял, что не стоит оспаривать существующую меж ними связь, и невольно посетовал на судьбу.
   - Наверное, вы еще не успели привыкнуть к дому и все здесь кажется вам чужим... К сожалению, я не имею довольно досуга, чтобы навещать вас почаще,говорит он, а девушка своей обычной скороговоркой отвечает:
   - О, да что может меня беспокоить, пока я здесь? Обидно только, что я так редко вижу вас. Долгие годы я мечтала о том, чтобы увидеть лицо отца, и вот... Словно мне все никак не выпадет нужное число.
   - Вы совершенно правы. Я даже подумывал, а уж не использовать ли мне вас в качестве личной прислужницы, тем более что в моих покоях недостает надежных дам. Но это, увы, невозможно. Обычные прислужницы, затерявшись среди других, ничем от них не отличающихся дам, живут довольно спокойно, не привлекая к себе посторонних взглядов не вызывая пересудов. Но как только в мире станет известно, что одна из них - дочь того или иного вельможи, на нее сразу же обратятся придирчивые взоры, которым наверняка удастся обнаружить что-нибудь, бросающее тень на ее отца или братьев. А уж тем более...- И министр, не закончив, умолкает. Но девушка заявляет, ничуть не смутившись:
   - Да что тут такого? Другое дело, если бы мне пришлось изображать из себя важную даму где-нибудь на людях, тогда бы я точно почувствовала себя неловко. А так - да я готова горшки за вами выносить.
   Министр не мог удержаться от смеха:
   - Что вы, такое занятие вам вовсе не к лицу! Но если у вас есть желание доказать свою дочернюю преданность, постарайтесь говорить немного тише и медленнее. Тогда и я буду медленнее стареть.
   И министр снова смеется; право, он никогда не упустит случая пошутить.
   - Ах, такая уж я уродилась! Когда я была совсем маленькая, матушка очень страдала из-за этого и часто бранила меня. Она говорила, что я переняла эту привычку от настоятеля монастыря Мёходзи12, который присутствовал при моем появлении на свет. Обещаю вам сделать все возможное, чтобы исправиться.
   Лицо ее изобразило такую явную готовность исполнить свой дочерний долг, что министр почувствовал себя растроганным.
   - Право, я запретил бы таким монахам присутствовать при родах. Наверняка эта привычка послана ему в наказание за прошлые грехи. К примеру, считается, что немые и заики были некогда виновны в поношении сутры Великой колесницы13,- говорит министр, начиная раскаиваться в своем решении поручить девушку заботам нёго Кокидэн. В самом деле, пристало ли особе, занимающей в мире столь высокое положение, что даже он, ее отец, невольно робел перед ней, иметь в своем окружении такое жалкое существо?
   "Как же я мог решиться взять ее к себе, даже не узнав, что она собой представляет? Но теперь уже ничего не изменишь. Чем больше людей ее увидит, тем больше будет сплетен".
   - Госпожа нёго как раз находится здесь. Вы можете время от времени заходить в ее покои и наблюдать за манерами дам, чтобы научиться вести себя должным образом. Даже не имеющий особенных достоинств человек, попав в ту или иную среду, невольно начинает ей соответствовать. Помня об этом, постарайтесь почаще встречаться с сестрой.
   - Ах, радость-то какая! Ведь и во сне, и наяву я только и мечтаю о том, чтобы быть признанной этими благородными особами! Других желаний у меня давно уже нет. Только позвольте, и я стану черпать воду для госпожи сестрицы14,- быстрее прежнего щебечет девушка, и, понимая, что останавливать ее бесполезно, министр говорит:
   - Полно, вам вряд ли придется заниматься собиранием хвороста. Лучше постарайтесь держаться подальше от монахов, которые столь дурно на вас влияют.
   Однако девушка не понимала шуток, как не понимала и того, что перед ней один из самых блестящих в стране сановников, которого один взгляд повергает окружающих в трепет.
   - Когда же мне пойти к ней?- спрашивает она.
   - Обычно выбирают благоприятный день. Но к чему нам такие церемонии? Можете пойти к ней хоть сегодня, если хотите...
   С этими словами министр выходит.
   Ему сопутствуют, повинуясь каждому его слову, благородные юноши Четвертого и Пятого рангов, малейшее его движение исполнено такого величия, что девушка восклицает, восхищенная:
   - Какое счастье иметь такого отца! И как нелепо, что я, его дочь, выросла в жалкой хижине!
   - О да, боюсь, что он даже слишком важен,- соглашается Госэти.Пожалуй, было бы лучше, если бы вы нашли себе более подходящего родителя, который по крайней мере заботился бы о вас,- неожиданно добавляет она.
   - О, как тебе не стыдно! Ты всегда готова все испортить. Не смей теперь разговаривать со мной на равных! Вот подожди, увидишь, кем я стану.
   В гневе она казалась привлекательнее, искреннее негодование, написанное на ее лице, сообщало ему своеобразное очарование, и казалось, что она не так уж и дурна. Единственное, с чем нельзя было примириться, так это с ее манерой говорить. Впрочем, могла ли она научиться говорить правильно, живя в провинции, среди жалких бедняков? Самые незначительные слова, произнесенные неторопливо, тихим голосом, обычно производят на слушающего приятное впечатление. А уж стихи тем более следует произносить как можно проникновеннее, многозначительно не договаривая начальных и конечных слов, тогда слушающий наверняка будет в восторге, даже если не успеет проникнуть в глубину содержания. Но самые тонкие, глубокие замечания, произнесенные скороговоркой, могут показаться лишенными всякого смысла. Девушка из Северного флигеля не особенно задумывалась над тем, что и как она говорит; голос ее звучал резко, она часто искажала слова. К тому же, воспитанная грубой кормилицей, потакавшей всем ее прихотям, она привыкла держаться довольно развязно - словом, производила весьма дурное впечатление. Впрочем, совсем уж ничтожной ее тоже нельзя было назвать. При случае она даже могла сложить песню в тридцать один слог и произнести ее обычной своей скороговоркой. Правда, чаще всего начало песни не соответствовало ее концу...
   - Господин министр посоветовал мне навестить госпожу нёго,- сказала она Госэти.- Он огорчится, если я стану медлить. Пойду к ней сегодня же вечером. В его-то любви я уверена, для него нет никого на свете дороже меня, но вот остальные... Пока я не добьюсь их расположения, мне будет довольно неуютно здесь.
   Нетрудно себе представить, с каким пренебрежением должны были относиться к ней в доме министра Двора.
   Девушка начала с того, что отправила нёго Кокидэн письмо.
   "Хоть "как прутья плетня, близки мы" (228), но, не имея знака, не смела наступить на Вашу тень... (229). Ах, но не Вы ли велели посадить меж нами траву "не ходи"? (229). Я понимаю, что слишком дерзко с моей стороны упоминать долину Мусаси... (48). О, простите, простите..." - И, оборвав на полуслове, она приписала с обратной стороны:
   "Ах, я решила перебраться к вам сегодня же, ибо говорят: "чем ты холоднее становишься..." (230) или "в пруду Масуда..." (231). Ах, я так скверно пишу, но, может быть, вы соблаговолите вспомнить о реке Минасэ? (232, 233)"
   Кончалось же письмо следующей песней:
   "Молодою травой
   Заросло побережье Хитати
   У мыса "Когда".
   Когда же увижусь с тобою,
   О волна из залива Таго?.. (234)
   О река в Ёсино... (235)" - написала она довольно небрежной скорописью на листке зеленоватой бумаги. Почерк у нее был весьма угловатый, о стиле она скорее всего не думала вовсе: знаки беспорядочно громоздились друг на друга, одни сплющенные, другие безобразно вытянутые. Столбцы кренились вбок, изгибались, словно готовые упасть. Улыбаясь, девушка долго любовалась письмом, потом, свернув его в неожиданно изящный свиточек, привязала к цветку гвоздики15. Отнести послание она поручила девочке-служанке, весьма смышленой и миловидной, совсем недавно поступившей на службу.
   Войдя в комнату, где собрались прислуживающие дамы, девочка сказала:
   - Вот, прошу передать.
   - А, это девочка из Северного флигеля!- узнали ее служанки и взяли письмо.
   Дама, которую называли Таю, поспешила отнести его в покои госпожи и, развернув, показала ей. Улыбнувшись, нёго отложила письмо, а дама по имени Тюнагон, сидевшая рядом, попыталась заглянуть в него.
   - Почерк у нее, кажется, весьма современный,- заметила она, явно сгорая от желания узнать, что там написано.
   - Боюсь, что я недостаточно хорошо понимаю скоропись,- ответила нёго Кокидэн, протягивая ей письмо.- Во всяком случае, мне кажется, что начало песни в разладе с ее концом. Она будет разочарована, если я не отвечу столь же изощренно. Напишите ей скорее, прошу вас.
   Молодые дамы тихонько посмеивались, не решаясь выражать свое удивление открыто. Девочка ждала, и Тюнагон поспешила написать ответ.
   - Не знаю, сумею ли я достойно ответить на письмо, написанное столь прекрасным поэтическим слогом,- заметила она.- К тому же боюсь, что, получив письмо, написанное рукой посредницы, госпожа из Северного флигеля почувствует себя оскорбленной.
   И она постаралась написать так, будто ответ исходил от самой нёго.
   "Вы живете так близко, и все же мы никогда не видимся. Право, досадно...
   Далёко в Хитати
   Бухта Сума в море Суруга...
   Ты на берег, волна,
   Набегай, на мысу Хакосаки
   Сосна поджидает тебя..." 
   написала Тюнагон и прочла госпоже.
   - О нет, это ужасно! А вдруг кто-нибудь подумает, что писала и в самом деле я?- смутилась нёго.
   - Что вы, таких не найдется,- заверила ее Тюнагон и, свернув письмо, вручила его служанке.
   Прочтя письмо, девушка из Северного флигеля довольно улыбнулась:
   - Понятно: нёго хочет сказать, что ждет меня. Но как тонко, как изящно она выражается!
   И она принялась окуривать свое платье благовониями - увы, чересчур резкими. Затем наложила на губы ярко-алую помаду, тщательно причесалась и принарядилась, отчего ее грубые, резкие черты стали по-своему привлекательными. Боюсь только, что во время встречи с нёго она вела себя слишком развязно...
   Ночные огни
   Основные персонажи
   Великий министр (Гэндзи), 36 лет
   Министр Двора (То-но тюдзё) - брат Аои, первой супруги Гэндзи
   Госпожа Оми - побочная дочь министра Двора
   Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22 года, - дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи
   Укон - прислужница Югао, потом Тамакадзура
   Укон-но таю (Укон-но дзо-но куродо) - приближенный Гэндзи
   Тюдзё (Югири), 15 лет, - сын Гэндзи и Аои
   Утюдзё (Касиваги), 20 (21) лет, - сын министра Двора
   Бэн-но сёсё (Кобай) - сын министра Двора
   В те времена в мире только и говорили что о новой дочери министра Двора, и насмешкам не было конца. Узнав об этом, Великий министр Гэндзи пожалел девушку.
   - Как бы там ни было, непонятно одно: что побудило министра Двора так поступить с ней? Ясно, что этой особе было бы лучше остаться там, где она жила до сих пор и где никто ее не видел. Зачем министру понадобилось без всяких на то причин поднимать вокруг нее такой шум, выставлять бедняжку на всеобщее обозрение, давая людям столь прекрасный повод для сплетен? Министр всегда был человеком решительным, даже слишком, очевидно, он поспешил извлечь ее из глуши, даже не потрудившись выяснить, что она собой представляет, а потом, разочаровавшись, потерял к ней всякий интерес. А ведь, прояви он к ней больше внимания, ему бы многого удалось добиться.
   Узнав о том, что произошло в доме министра Двора, девушка из Западного флигеля дома на Шестой линии возблагодарила судьбу. "Как же мне повезло! думала она. - Разумеется, министр Двора - мой родной отец, но ведь я совсем не знаю его. Возможно, и мне пришлось бы подвергнуться унижениям, попади я к нему в дом".
   Укон тоже не упускала случая высказать свою признательность. Я не стану утверждать, что Гэндзи удалось полностью избавиться от недостойных желаний, но он старался не давать им воли и с каждым днем все больше привязывался к девушке. Она тоже постепенно привыкала к нему и скоро почувствовала себя в доме на Шестой линии совершенно свободно.
   Пришла осень. Повеял прохладой ветер "первых осенних дней" (236), и стало тоскливо на сердце. Не в силах совладать с собой, Гэндзи стал чаще прежнего наведываться в Западный флигель и проводил там целые дни, обучая юную госпожу игре на кото.
   Однажды, когда пяти- или шестидневный месяц, едва успев появиться, быстро скрылся за краем гор, небо, затянутое тучами, казалось особенно унылым и столь же уныло шелестели листья мисканта-оги в саду. Положив в изголовье кото, Гэндзи прилег рядом с девушкой и лежал так до глубокой ночи, вздыхая. "Неужели кому-то еще довелось изведать такое?" Потом, не желая давать повод для подозрений, собрался уходить, но прежде призвал сопровождающего его Укон-но таю и распорядился, чтобы зажгли поярче угасающие огни в саду.
   Над чистым, прозрачным ручьем причудливо раскинул ветви бересклет, а под ним были расставлены тускло светившиеся сосновые факелы. Они находились в отдалении, поэтому в покоях было прохладно и вместе с тем достаточно светло, чтобы различать прелестные черты юной госпожи. Она была особенно хороша сегодня, стыдливо потупившаяся, с блестящими волосами, прохладные волны которых сообщали особое изящество ее фигуре. Гэндзи медлил, не в силах расстаться с ней.
   - Пусть кто-нибудь неотлучно находится при факелах, следит, чтоб не гасли. Летом в безлунные ночи без огней в саду слишком мрачно и жутко, сказал он.
   Ночные огни
   Горят ярко. Горит в моем сердце
   Пламя любви.
   Видишь - дым поднимается к небу.
   Не иссякнет он никогда...
   "Сколько еще придется пламя в душе таить?" (237)
   "Как же все это странно..." - подумала девушка и ответила:
   - Знаю я - этот дым
   В небе растает бесследно.
   Ведь недаром сродни
   Он тому, что теперь клубится
   Над ночными огнями в саду...
   Что могут подумать дамы?
   "Ну что же..." - вздохнул Гэндзи, собираясь уходить, но тут со стороны Восточного флигеля донеслись мелодичные звуки продольной флейты, которой вторила флейта "сё". Очевидно, Тюдзё, снова собрав у себя друзей, услаждал слух музыкой.
   - Похоже, что играет Утюдзё из дома министра Двора. Его флейту сразу узнаешь.
   И Гэндзи послал за ними гонца.
   "Меня привлекли сюда ночные огни прохладным и чистым сияньем..."
   Юноши втроем поспешили присоединиться к нему.
   - "Но однажды, услышав шум ветра..." (238) - донесся до меня голос флейты, и я не смог устоять перед искушением... - признался министр и, придвинув к себе кото, заиграл, мягко перебирая струны.
   Вторя ему, Тюдзё с большим мастерством заиграл на флейте в тональности "бансики"1. Утюдзё, смутившись, не решался петь, но министр торопил, и тогда, отбивая такт веером, тихонько запел Бэн-но сёсё. Его голос звенел нежно, словно колокольчики ночных сверчков. После того как он пропел песню дважды, Гэндзи подвинул кото к Утюдзё, который был не менее одаренным музыкантом, чем его отец, министр Двора.
   Трудно было не восхититься его выразительной и изящной манерой игры.
   - Знаете ли вы, что за занавесями скрывается особа, способная оценить ваше искусство? - спрашивает Гэндзи. - Но, пожалуй, мне не следует больше пить. Такой старик, как я, плача хмельными слезами, может сболтнуть лишнее.
   Девушка в самом деле была крайне взволнованна. Возможно, ее интерес к этим юношам объяснялся тем, что она знала об узах, связывающих ее с ними. Так или иначе, сыновья министра Двора и представить себе не могли, как внимательно прислушивалась и приглядывалась она к ним обоим, хотя внешне ничем не выдавала себя.
   А надо сказать, что страсть к ней Утюдзё к тому времени достигла предела. Но, как ни велико было обуревавшее его волнение, он старался сохранять наружное спокойствие и весьма в том преуспел. Вот только кото не всегда подчинялось ему в тот вечер...
   Пронизывающий поля
   Основные персонажи
   Великий министр (Гэндзи), 36 лет
   Государыня-супруга (Акиконому), 27 лет, - дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, воспитанница Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй
   Госпожа Южных покоев (Мурасаки), 28 лет, - супруга Гэндзи
   Маленькая госпожа, 8 лет, - дочь Гэндзи и госпожи Акаси
   Тюдзё (Югири), 15 лет, - сын Гэндзи и Аои
   Старая госпожа (госпожа Оомия) - мать Аои и министра Двора
   Госпожа Северных покоев (госпожа Акаси), 27 лет, - возлюбленная Гэндзи
   Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22 года, - дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи
   Обитательница Восточных покоев (Ханатирусато) - бывшая возлюбленная Гэндзи
   Осенние цветы, посаженные перед покоями Государыни-супруги, расцвели в том году необыкновенно пышно, радуя взоры разнообразием красок. Их яркое великолепие подчеркивало изящную простоту низких подставок из черного и красного дерева1. Самые обыкновенные цветы казались здесь необычными, и, пожалуй, нигде не выпадало столь прекрасной росы. По утрам и вечерам сад начинал сверкать и переливаться, словно усеянный драгоценными камнями. Попав сюда, человек как будто переносился в прекрасные осенние луга и забывал о нежной прелести весенних горных склонов. Душа его витала в неведомых далях, зачарованная изысканной красотой представшего взору пейзажа.
   И раньше, когда в доме на Шестой линии шли ожесточенные споры о временах года, многие отдавали предпочтение осени, но теперь даже самые упорные приверженцы прославленного весеннего сада обнаружили - обычное, впрочем, для нашего мира - сердечное непостоянство.
   Государыня-супруга, плененная чудесной красотой своего сада, не покидала дома на Шестой линии, и, разумеется, министру хотелось порадовать ее прекрасной музыкой, однако это было невозможно, ибо на Восьмую луну приходились дни скорби по покойному принцу Дзэмбо. Печально вздыхая, Государыня целыми днями любовалась цветами, которые с каждым мгновением становились все ярче.
   Но вот однажды небо потемнело и подул пронизывающий поля ветер, да такой сильный, какого никогда еще не бывало. Даже равнодушные к цветам люди и те горевали, глядя на поблекший сад. А Государыня была просто в отчаянии. "Ах, если бы нашлись рукава, способные прикрыть и осеннее небо!" (148) думала она, глядя на капли росы, падающие с поникших цветов.
   К ночи ветер усилился, он сметал все вокруг, так что нельзя было отличить один предмет от другого. Пришлось опустить решетки, и Государыня горестно вздыхала, тревожась за судьбу цветов.
   Сад перед Южными покоями был расчищен и готов к зиме, когда налетел этот вихрь, но, право, такого ли ветра ждали "редкие кустики хаги" (239)?
   Приблизившись к порогу, госпожа Мурасаки смотрела, как гнулись и снова распрямлялись ветки, как роса не успевала ложиться на них, свеваемая неистовыми порывами ветра.
   Великий министр был в покоях маленькой госпожи, когда неожиданно пришел Тюдзё.
   Подойдя к низкому экрану, поставленному в восточной галерее, он без всякого дурного умысла заглянул в приоткрытую боковую дверь и, увидав множество прислуживающих дам, принялся молча их разглядывать. Из-за того, что дул такой сильный ветер, ширмы были сложены и прислонены к стене, поэтому ничто не помешало его взору проникнуть в передние покои и остановиться на сидящей там женщине. Это могла быть только госпожа.
   Благородно-изящная, словно излучающая чудесное сияние, она показалась юноше прекрасной цветущей вишней, вдруг возникшей перед взором из предутреннего тумана (240). Он стоял, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения, чувствуя, что и на его лицо лег отсвет ее несравненной, чарующей красоты.
   Прислужницы, силясь справиться с рвущимися из рук занавесями, видно, чем-то рассмешили госпожу: лицо ее осветилось улыбкой, отчего стало еще прекраснее.
   Тревожась за судьбу цветов, госпожа не могла оторвать взора от сада и не спешила уйти в глубину покоев. Окружавшие ее прислужницы были весьма миловидны, но юноша смотрел только на госпожу. Теперь он понял, почему министр не позволял ему приближаться к ней. Любой, увидевший ее, неизбежно оказывался во власти ее красоты, и, будучи человеком предусмотрительным, отец старался сделать все возможное чтобы этого не случилось с его сыном. Оставаться здесь дольше было опасно, и юноша поспешил отойти. Но тут раздвинулись перегородки, отделявшие западные покои, и появился сам министр.
   - Какая страшная буря! Опустите же решетки! Сюда могут войти, а покои просматриваются насквозь, - пеняет он дамам.
   Юноша еще раз заглядывает внутрь и видит, как министр, улыбаясь, разговаривает с госпожой. Трудно себе представить, что этот совсем еще молодой, красивый человек - его отец. Женщина тоже в самом расцвете красоты. Право, нельзя без умиления смотреть на эту поистине совершенную пару.
   Внезапно сильный порыв ветра, сорвав, унес решетки. Испугавшись, что его заметят, юноша поспешил удалиться. Затем поднялся на галерею и покашлял, словно только что пришел.
   - Вот видите, а вы сидели здесь на виду, - укоризненно говорит Гэндзи. - К тому же и боковая дверь открыта...
   "Мог ли я мечтать о подобной удаче? - думал Тюдзё. - Не зря говорят, что ветер способен сдвинуть самую неприступную скалу. Одного порыва было достаточно, чтобы повергнуть в смятение сердца обычно столь предусмотрительных особ и предоставить мне такую редкую возможность".
   Пришли слуги.
   - Нет никаких надежд, что ветер стихнет.