Когда я вернулся домой, на душе было как-то пусто. Не зная, чем заняться, я просмотрел старые журналы и натолкнулся на ранние наброски тезисов Джека. Ничего не понимая, я долго и тупо глядел в текст.
Месяц спустя они пригласили меня погостить в Аризоне.
Я решил, что это приглашение pro forma и вежливо отклонил его, думая, что этого от меня и ждали. Джек позвонил и настоял на моем приезде. Выражение его лица как всегда было искренним, но на маленьком зеленоватом экране было отчетливо видно, что с него исчезли напряжение и изможденность. Я согласился.
Как я обнаружил, их дом был великолепно изолирован со всех сторон рыжевато-коричневой пустыней. Это была комфортабельная крепость посреди этой оголенности. Джек и Ширли - оба очень загорелые и счастливые - отлично понимали друг друга. В первый же день они потащили меня на прогулку в пустыню, каждый раз смеясь, когда мимо пробегал крупный северо-американский заяц, или песчаная крыса или длинная зеленая ящерица. Они останавливались, чтобы показать мне искривленные растения на бесплодной почве, или тащили меня к высокому кактусу, чьи массивные гофрированные лапы отбрасывали единственную тень.
Их дом стал моим прибежищем. Мне дали понять, что я могу появляться там в любое время, если почувствую необходимость в уединении. И хотя время от времени они приглашали меня, но настаивали, чтобы я приглашался сам. Так я и делал. Иногда я не появлялся в Аризоне по шесть или десять месяцев, а иногда проводил там сразу по пять-шесть уик-эндов подряд. Ни о какой регулярности не могло быть и речи. Моя необходимость навестить их всегда зависела от внутреннего состояния. А их настроение никогда не менялось в зависимости от внутренних или внешних обстоятельств - у них всегда были солнечные дни. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились или в чем-то не соглашались друг с другом. По крайней мере, до появления Вонана-19.
Постепенно наши отношения становились более утонченными и носили все более тесный характер. Думаю, что я был для них кем-то вроде дяди, поскольку мне было около сорока, Джек еще не достиг тридцати, а Ширли было чуть больше двадцати. Наша дружба носила глубокий характер. Что-то типа любви. Но в этом не было ничего сексуального, хотя я с удовольствием переспал бы с Ширли, если бы мы встретились раньше. Влечение к ней нарастало со временем, поэтому, если сначала я смотрел на нее как на девочку, то теперь она для меня была притягательной женщиной. Мои отношения с Джеком и Ширли образовали своего рода треугольник, не омрачаемый прелюбодеянием. Я восхищался Ширли, но не ненавидел Джека за то, что он физически обладал ею. По ночам, когда мне доводилось слышать звуки, доносившиеся из их спальни, я чувствовал только радость за их счастье, даже когда метался от одиночества в своей постели. Один раз я привез с собой женщину - с их согласия - но это было бедствием. Очарование уик-энда полетело ко всем чертям. Мне необходимо было приезжать одному. Я осознал, что ни с кем не должен делить своей любви к Ширли и Джеку.
Мы стали так близки, что рухнули все барьеры. В жаркие дни - а они стояли почти все время - Джек предпочитал ходить голым. Почему бы и нет? По соседству никого нет, а присутствия жены и близкого друга он не стеснялся. Я возненавидел его за такую свободу, но подражать не смел, потому что считал неприличным обнажаться перед Ширли. Я носил шорты. Это был очень деликатный вопрос, и они выбрали очень деликатный способ для его решения.
Августовским днем, когда температура была выше ста градусов, а солнце, казалось, занимало четверть небосвода, я и Джек работали возле дома в маленьком саду, о котором они так трогательно заботились. Когда появилась Ширли и принесла нам пива, я увидел, что она не завязала тесемки того сооружения, которое обычно служило предметом ее одежды. Эти тесемки причиняли ей неудобство. Поставив поднос, Ширли предложила пиво и одно протянула Джеку. От ее движений незавязанные тесемки лишили ее одежды, а вид ее тела лишил меня дыхания. Ее повседневный наряд был обычно таким открытым, что контуры ее груди и ягодиц не казались мне таинственными. Я как бы оказался свидетелем неожиданного разоблачения и мне очень захотелось отвернуться. Но я почувствовал, что она таким образом пыталась разрушить все предрассудки, поэтому я попытался не придать значения ее внешнему виду. Наверное, это звучит комично и нелепо, но я позволял своим глазам любоваться ее наготой, словно передо мной стояла статуя, которой можно восхищаться, и я с благодарностью детально изучал ее. Но глаза останавливались лишь на тех частях ее тела, которые были новы для меня: на розоватых бугорках ее сосков и золотистом треугольнике у бедер. Ее сильное и глянцевитое тело переливалось, словно намазанное маслом, в лучах яркого полученного солнца. Она была вся покрыта загаром. Завершив свой торжественный идиотский осмотр, я выпил половину своего пива, поднялся и стянул шорты.
После этого с нудизма было снято табу, что сделало жизнь в маленьком доме гораздо удобнее. Это начинало казаться мне вполне естественным полагаю, им тоже. Подобная скромность с моей стороны была неуместной в наших отношениях. Когда к нам однажды забрели туристы, сбившиеся с пути, нас настолько не тревожила наша нагота, что мы даже не попытались прикрыть ее. И лишь позже мы поняли, почему люди в машине были так потрясены и поторопились уехать.
Но существовал один вопрос, которого мы не касались: я никогда не заговаривал с Джеком о его работе в физике и не выяснял причин, почему он от нее отказался.
Иногда он интересовался моими делами, задавая пару туманных вопросов, провоцируя меня на рассуждения. Предполагаю, с его стороны это был терапевтический сеанс, потому что Джек отлично знал, что я приезжал к ним, когда попадал в тупик, и надеялся, что сможет поддержать меня. Его мало интересовали текущие события. В доме я не видел знакомых катушек "Научного обозрения" или "Научного обзора писем". Складывалось впечатление, что он демонстрировал свое полное равнодушие к науке. Я пытался представить, что из себя представляла бы моя жизнь, если бы я отказался от физики. А Джек это сделал, я не знал почему, а спрашивать не решался. Если когда-нибудь и наступит откровение - это должно произойти по его инициативе.
Они с Ширли вели спокойную и самостоятельную жизнь в своем уединенном мирке. Они много читали, у них была обширная музыкальная фонотека. Они снабдили себя всем необходимым оборудованием, чтобы заниматься ваянием. Ширли была прекрасным скульптором. Некоторые ее работы были замечательными. Джек писал стихи, которые я не понимал, время от времени посылал различные эссе об уединенном образе жизни в национальные журналы и утверждал, что работает над огромным философским томом, рукописи которого я никогда не видел. В основном, я полагаю, это были люди свободные, - они просто ушли в себя, мало производя и мало потребляя. И при этом были счастливы. По воле случая у них не было детей. Они покидали свое убежище не чаще двух раз в год, совершая кратковременные поездки в Нью-Йорк, Сан-Франциско, или Лондон, торопясь поскорее вернуться обратно. У них было четверо или пятеро друзей, которые время от времени навещали их, но я ни разу ни с кем из них не встречался. Наверное потому, что был к ним ближе всех. Большую часть времени Джек и Ширли проводили вдвоем, и это общение было главным для обоих. С одной стороны, они были открыты, эти двое детей природы, разгуливающие нагишом в необитаемом месте под раскаленным солнцем, совершенно недосягаемы для мира, который отвергли. С другой стороны, я не мог постичь всю сложность их отречения. Даже моя любовь к ним и ощущение того, что они являются частью меня, как и я - частью их, были заблуждением. Они были какими-то чужеродными, существовали, отвергнутые миром, потому что к нему не принадлежали. Самое лучшее для них было жить в изоляции.
В ту рождественскую неделю, когда появился Вонан-19, мне было крайне необходимо побывать у них. Я выдохся. Я был отчаянно измотанным. Я жил на грани успеха на протяжении пятнадцати лет, а это подразумевало под собой не только срывы, но и пропасти. Все это время я выкарабкивался из пропасти, а тут вдруг почувствовал, что вершины не будет, что все это просто иллюзия, а я посвятил этому все. У меня часто бывали моменты таких глобальных сомнений. Думаю, что у каждого время от времени возникает страх, что он зря тратит свою жизнь, кроме, наверное, тех людей, которые растратив свою жизнь впустую, не имеют возможности понять это. Что бывает с человеком, создающим облако? Что чувствует конструктор автомобильных фюзеляжей, биржевой маклер, президент колледжа? Бывают ли у них подобные кризисы? У меня снова был кризис, поэтому я приостановил работу и отправился к Джеку и Ширли. Незадолго до Рождества я закрыл офис и, не отвечая на накопившиеся письма, пригласил себя в Аризону. График моей работы не зависит от семестров и каникул в университете: я работаю, когда хочу.
Чтобы добраться до Таксона из Ирвина, потребовалось три часа. Я пришлюзовал машину на ближайшем транспортаторе, уходившем в глубь гор и позволил блестящему треку, запрограммированному на кратковременный пробег, быстро унести меня в западном направлении. Остальное сделала щелкающая память Сиерра-Невады, которая вовремя прервала мое соединение с чудотворной дорогой, выбросила на таксонский трек, уменьшив мою скорость до трехсот миль в час, и благополучно доставила меня в депо, где снова заработало ручное управление машины. В декабре на побережье дождливо и холодно, но здесь приветливо светило солнце, и температура воздуха была около восьмидесяти градусов. Я остановился в Таксоне, чтобы перезарядить батареи машины, при этом ограбив южнокалифорнийского Эдисона на несколько долларов, забыв сделать это до отправления. После чего поехал по пустыне. Миновав старую границу между штатами 1989 года, я через пятнадцать минут свернул на главную дорогу, которая, подобно артерии, вскоре перешла в мелкие капилляры, исчезавшие в пустыне. Большая часть этого региона принадлежит индейцам папайя, поэтому его миновала цивилизация, окружавшая Таксон. Как Ширли и Джеку удалось заполучить право на их клочок земли, я точно не знаю. Но они были одни, что казалось немыслимым на грани двадцать первого столетия. В Соединенных Штатах еще существуют места, где можно укрыться. Последние пять миль по булыжному грязному треку, который можно назвать дорогой лишь благодаря семантическим фокусам. Время замедлилось, наверное, я повторял путь одного из своих электронов, развернувшихся в обратную сторону от человеческого прогресса. В этой пустыне требовалась сила, чтобы избавиться от мучений суматошной души, подобная силе теплового насоса, смягчающего танцы молекул.
Я появился во второй половине дня. Позади оставалась изрезанная оврагами земля. Слева поднимались пурпурные горы, утопавшие в облаках. Они скатывались к границе с Мексикой, открывая глазу плоское пространство, которое нарушал лишь единственный призрак цивилизации - дом Брайнтов. Их собственность обрамляло высохшее русло реки, по которому уже несколько столетий не текла вода. Я припарковался возле него и направился к дому.
Их дому было около двадцати лет. Это было двухэтажное здание, сделанное из дерева и стекла, с верандой. Под домом располагалась система его жизнеобеспечения - реактор Ферми, система кондиционирования воздуха; водораспределители; системы электроснабжения и отопления. Раз в месяц из таксонского управления газо-и электрообеспечения приезжал человек, чтобы перезарядить изолированный генераторный узел. Пятидесятиярдовый продовольственный узел также обеспечивал продуктами питания лишь на месяц, зато очиститель воды не зависел от городских линий. Если бы вдруг исчезла цивилизация, Джек и Ширли узнали бы об этом спустя недели.
Ширли возилась на веранде со своими звуковыми скульптурами, плетя какую-то кожаную вещь с помощью сложных линий и мерцающих микроструктур, чей мягкий звук, похожий на птичий щебет усилился благодаря моему появлению. Прежде чем броситься ко мне с протянутыми руками, Ширли закончила свою работу. Прижав ее к своей груди, я почувствовал, что моя усталость исчезла.
- А где Джек? - спросил я.
- Он пишет. Он скоро спустится. Пошли скорее в дом! Ты ужасно выглядишь, мой дорогой!
- Мне все так говорят.
- Мы это поправим.
Она схватила мой небольшой плоский чемодан и поторопилась в дом. Ее обнаженные ягодицы приободрили меня. Я улыбнулся, пронаблюдав, как они исчезли из вида. Я был среди друзей. Я вернулся домой. В тот миг мне показалось, что смогу жить с ними много месяцев.
Я прошел в свою комнату. У Ширли все было готово для меня: чистое белье, несколько катушек рядом с ридером, ночник на столе, бювар, граммофонная иголка и магнитофон на случай, если мне захочется записать какие-нибудь идеи. Появился Джек. Он всунул мне в руку банку с пивом, и я открыл ее. Мы радостно перемигнулись.
В тот вечер Ширли сотворила волшебный обед, после которого, когда со стороны пустыни подул теплый ветер, мы собрались в гостиной, чтобы поговорить. Храни их боже, но они ничего не спрашивали по поводу моей работы. Вместо этого мы обсуждали апокалипсистов, свихнувшихся на культе Страшного суда, и культ этот все больше завоевывал умы человеческие.
- Я их досконально изучал, - сказал Джек. - Ты все знаешь о них?
- Право нет.
- Похоже, подобное происходит каждое тысячелетие. Как только оно подходит к концу, сразу же появляется убеждение, что близок конец света. В 999-ом году это выражалось особенно четко. Сначала в это верили только крестьяне. Потом страх постиг некоторых искушенных в житейских делах служителей церкви. После чего начались оргии молящихся и тому подобное.
- А что было, когда началось новое тысячелетие? - спросил я. - Ведь мир выжил. Что стало с культом?
Ширли расхохоталась.
- Это было большим разочарованием. Но люди этого не понимали.
- И каким же образом, по мнению апокалипсистов, должен погибнуть мир?
- В огне, - ответил Джек.
- Божья кара?
- Они ждут войны. Они верят, что властители мира предопределили ее, и адский огонь начнется в первый же день нового века.
- Мы не воевали на протяжении уже пятидесяти лет, - сказал я. Последний раз атомное оружие использовалось в 1945 году. По-моему, можно с уверенностью предположить, что у нас есть техника, достаточная для того, чтобы отступить от апокалипсиса.
- Закон приближающейся катастрофы, - отозвался Джек. - Стационарные формы, приводящие к разряду.
Возьмем малые войны - Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Южная Африка, Индонезия...
- Монголия и Парагвай, - добавила Ширли.
- Да. По средним подсчетам, одна незначительная война раз в семь-восемь лет. Каждая из них создает предпосылки последующей, потому что на практике легче учесть уроки предыдущей войны. Постепенно нарастает разрушительность этих войн, что приведет наконец к Последней войне. Она начнется и закончится в один день - 1 января 2000 года.
- Ты веришь в это? - спросил я.
- Я? Нет, - ответил Джек. - Я просто развил теорию. Я не вижу признаков надвигающегося всесожжения в мире, хотя должен признаться, что информацию получаю лишь с экрана. Тем не менее, апокалипсисты захватили мое воображение. Ширли, поставь, пожалуйста, ленту с мятежом в Чикаго.
Ширли поставила кассету. Вся задняя стена комнаты вспыхнула разными цветами и началась телевизионная передача. Я видел башни озера Шоэр-драйв и Мичиганский проспект; эксцентричные фигуры, заполнившие шоссе, берег и покрытое льдом озеро. Лица большинства из них были разукрашены яркими красками. Люди напоминали разбушевавшихся участников пантомимы. Многие были полуобнажены, но это была не невинная, естественная нагота Джека и Ширли в жаркие дни, а что-то отвратительное, грубое и распутное - выставленные напоказ раскачивающиеся груди и разрисованные ягодицы. Это приводило в ужас - в этом была какая-то нелепость - церковные служители демонстрировали свою наготу миру, который считался обреченным. Раньше я не обращал внимания на это движение. Я ошарашенно рассматривал девушку, совсем юную, прорвавшуюся к камере. Она вертелась, задирала юбку, приседала и мочилась на глазах у другого участника разгула, который впал в оцепенение. Я видел открытые прелюбодеяния; нелепые сплетения тел, групповые совокупления, которые чаще всего были тройными и четверными. Немыслимо толстая старая женщина вперевалку расхаживала по берегу и приветствовала юных мятежников. Загорелась груда мебели. Сбитые с толку полицейские, поливали толпу пеной, но близко не подходили.
- В мире воцарилась анархия, - пробормотал я. - Сколько это уже длится?
- С июля месяца, Лео, - тихо ответила Ширли. - Ты ничего не знал?
- Я был очень занят.
- Отличное крещендо, - сказал Джек. - Сначала движение крэкпотов на востоке в 93-ем. В 94-ом - уже тысячи уверяли, что стоит больше молиться, потому что до дня Страшного суда осталось меньше десятилетия. Они сбились в кучу и начали проповедовать конец света, но на этот раз им не очень-то это удалось. Движение отбилось от рук. В последние шесть месяцев доминирует идея, что глупо тратить время на что-то еще, кроме веселья, потому что осталось мало времени.
Я содрогнулся.
- Всемирное безумие?
- Именно так. На каждом континенте убеждены, что 1 января начнут падать бомбы. Ешь, пей и веселись. Это распространенные правила. Мне противно даже думать о том, какая истерия начнется через год в последнюю неделю мира. Лео, мы трое окажемся единственными выжившими.
Некоторое время я еще смотрел на экран.
- Выключи это, - в конце концов попросил я.
- Лео, как ты мог не слышать об этом? - удивилась Ширли.
- Я был вне мира. - Экран померк. Но разукрашенные демоны Чикаго все еще стояли у меня перед глазами. "Мир сходит с ума, - подумал я, - а я этого не замечал".
Видя, насколько я был потрясен откровениями апокалипсисты, Джек и Ширли не стали продолжать эту тему, а заговорили о древнеиндийских останках, которые нашли в пустыне в нескольких милях отсюда. Задолго до полуночи моя усталость дала себя знать и я отправился спать. Спустя несколько минут в комнату вошла Ширли. Она была абсолютно голой, и ее тело мерцало в дверях подобно рождественской свече.
- Лео, тебе что-нибудь нужно?
- Все замечательно, - отозвался я.
- Счастливого Рождества, дорогой. Или ты и об этом забыл? Завтра Рождество.
- Счастливого Рождества, Ширли.
Я поцеловал ее, и она выключила свет.
Пока я спал, Вонан-19 уже находился в нашем мире на расстоянии шести тысяч миль, неся перемены для каждого из нас.
Глава 3
Рождественским утром я проснулся поздно. Джек и Ширли уже несколько часов были на ногах. Я ощущал какой-то привкус горечи во рту и не нуждался ни в чьем обществе, даже их. Пользуясь своими привилегиями, я пошел на кухню и тихо запрограммировал завтрак. Они чувствовали мое настроение, поэтому не трогали меня. На панели раздачи автоповара появился апельсиновый сок и гренки. Я быстро поглотил их, подкрепился черным кофе, после чего свалил посуду в мойку, запустил цикл и вышел. Я бродил в одиночестве три часа. Обратно я вернулся просветленным.
День был прохладным для солнечных ванн или работы в саду. Ширли показала мне некоторые свои скульптуры. Джек почитал свои стихи. Я неуверенно рассказал о трудностях в своей работе. В тот вечер у нас был замечательный ужин из жареной индейки и холодного чаблиса.
Последующие дни подействовали успокаивающе на мою нервную систему. Иногда я гулял один, иногда с Джеком и Ширли. Они показали мне свои раскопки. Джек опустился на колени, чтобы показать мне засыпанные песком черепки - это были треугольники белого глиняного изделия, испещренные темными полосками и точками. Он обратил внимание на контуры ямы для костра, показал остатки стены жилища, сложенной из грубого камня и грязи.
- Это стойбище папаго? - спросил я.
- Сомневаюсь. Я еще проверяю, но думаю, что оно слишком хорошо для папаго. Предполагаю, что это стойбище предков хопи, которому уже около тысячи лет. Ширли собирается привезти мне катушки по археологии, когда в следующий раз поедет в Таксон. В моей библиотеке нет ничего подходящего.
- Ты можешь сделать запрос, - сказал я. - Для Таксонской библиотеки будет нетрудно передать факсимиле в центр научной информации, а те выйдут прямо на тебя. Если в Таксоне таких нет, они могут поискать их в Лос-Анжелесе. Общий принцип сети научных центров таков, что ты можешь иметь все необходимое дома, когда...
- Я знаю, - мягко заметил Джек. - Просто мне не хочется начинать всю эту шумиху. Кроме того мне не хочется, чтобы здесь появились археологи. Так что мы достанем книги по-старинке - то есть лично придя в библиотеку.
- А давно ты нашел это поселение?
- Год назад, - ответил он. - Так что торопиться некуда.
Я ненавидел его за независимость. Как эти двое могли позволять такое, найдя следы былых времен только для себя? В какой-то момент зависти мне очень хотелось, чтобы я мог поступить подобным образом. Но я не мог вечно жить с ними, хотя они не стали бы возражать. А перспектива поселиться в другом уголке пустыни не казалась особо привлекательной. Нет. Мое место в университете. Пока у меня есть возможность сбегать к Брайнтам по мере надобности, я буду находить утешение в работе. От этой мысли я почувствовал прилив радости, и я снова начал с надеждой думать о своей работе.
Время шло быстро. В честь наступления 1999 года мы устроили небольшой праздник, где я слегка напился. Мне стало легче.
Первая неделя января была отмечена приливом солнечного тепла, и мы нежились на солнце, голые и беззаботно счастливые. На кактусе в саду появились желтые бутоны. Откуда-то взялись пчелы. Я позволял огромному мохнатому шмелю ползать испачканными в пыльце лапками по руке и, лишь слегка подергиваясь, даже не предпринимал попыток согнать его. Через какое-то мгновение он перелетел на Ширли, обследовал впадину между ее грудями и исчез. Мы расхохотались. Разве можно было бояться такого упитанного шмеля?
Прошло почти десять лет с того времени, как Джек оставил университет и увез Ширли в пустыню. Завершение года влекло за собой ощущение пройденного пути, и мы признали, что очень мало изменились. Такое впечатление, что мы обрели какое-то статическое состояние в конце восьмидесятых годов. Несмотря на пятидесятилетний возраст, внешне и по состоянию здоровья я выглядел моложе. На голове ни одного седого волоса, на лице - ни одной морщинки. Я был очень благодарен такому состоянию, хотя заплатил за него непомерно высокую цену: ненамного продвинулся в своей работе с 1989 года. Я все еще придерживался своей теории двунаправленности времени, которое можно изменить на внутриатомном уровне. Все это десятилетие я ходил окольными путями, так ни к чему и не придя, но слава обо мне росла волей-неволей, и меня прочили в кандидаты Нобелевской премии. Это как закон равновесия в природе - стоит физику-теоретику стать общеизвестной фигурой, как его дела идут наперекосяк. Для журналистов я казался магом-волшебником, который когда-нибудь подарит миру машину времени. Для себя - полным неудачником, заблудившимся в лабиринте своих окольных путей.
За десять лет в кудрях Джека появилась проседь, но как бы то ни было, метаморфозы времени пошли ему на пользу. Он стал здоровым мускулистым мужчиной. Полностью исчезла бледность, тело налилось силой. Даже двигаться он начал с такой фацией, что невозможно было вспомнить о его былой неуклюжести. Загар ему очень шел. Он чувствовал себя уверенным и могущественным там, где когда-то осторожничал.
Ширли очень похорошела. Перемены в ней были незначительными, но все к лучшему. Я помню ее худощавой, игривой, всегда готовой похихикать девушкой с очень узкими бедрами и большой грудью. Время сгладило все ее недостатки. Теперь пропорции ее золотистого тела были восхитительны, поэтому не замечалась ее нагота. Она напоминала Афродиту, разгуливавшую под палящим солнцем Аризоны. Она поправилась на десять футов, но все это расположилось как надо. Ширли была безупречна и, подобно Джеку, набралась силы и внутренней уверенности, которые сквозили в каждом движении, в каждом слове. Но она еще не достигла зенита своей красоты. Через два-три года она станет просто ослепительной. Мне не хотелось думать о том, что когда-нибудь она поблекнет. Трудно вообразить, что этой паре - а особенно Ширли вынесен такой же жестокий приговор, как всем живущим.
Мне было радостно в их обществе. К концу второй недели моего пребывания я уже мог обсуждать с Джеком некоторые вопросы своей работы более подробно. Он вежливо выслушивал меня, но, похоже, не все понимал до конца. Могло ли быть такое? Чтобы такой ум так быстро потерял привязанность к физике? Как бы то ни было, он выслушивал меня, а от этого мне становилось лучше. Я блуждал в потемках, мне казалось, что я стоял еще дальше от своей цели, чем пять или восемь лет назад. Мне был нужен слушатель, и я нашел его в лице Джека.
Вся загвоздка была в упразднении антислучая. Как только электрон начинал двигаться в обратном направлении, менялся его заряд, и он становился позитроном, который тут же искал античастицу. А нахождение приравнивается к гибели. Биллионная секунды - и наступает крошечный взрыв, после чего выпускается фотон. Мы могли поддерживать наш толчок обращения во времени только тем, что посылали бы частицы в пространство, где исключались бы столкновения.
Даже если бы мы смогли создать силу, разворачивавшую более тяжелые частицы - протоны, нейтроны и даже альфа-частицы, - мы бы столкнулись с той же проблемой. Что бы мы ни посылали в прошлое, все это аннулировалось так быстро, что при попытке сканирования полета, он фиксировался бы лишь как микросдвиг. Жалко, что путешествие в обратную сторону пока невозможно. Человек, посланный в прошлое, будет подобен супербомбе, доказывая тем самым, что живой организм сможет выжить в антисостоянии. Поскольку эта часть нашей теории неопровержима, мы подыскали пространство, исключавшее столкновения. Это оказалось нам не по силам.
Месяц спустя они пригласили меня погостить в Аризоне.
Я решил, что это приглашение pro forma и вежливо отклонил его, думая, что этого от меня и ждали. Джек позвонил и настоял на моем приезде. Выражение его лица как всегда было искренним, но на маленьком зеленоватом экране было отчетливо видно, что с него исчезли напряжение и изможденность. Я согласился.
Как я обнаружил, их дом был великолепно изолирован со всех сторон рыжевато-коричневой пустыней. Это была комфортабельная крепость посреди этой оголенности. Джек и Ширли - оба очень загорелые и счастливые - отлично понимали друг друга. В первый же день они потащили меня на прогулку в пустыню, каждый раз смеясь, когда мимо пробегал крупный северо-американский заяц, или песчаная крыса или длинная зеленая ящерица. Они останавливались, чтобы показать мне искривленные растения на бесплодной почве, или тащили меня к высокому кактусу, чьи массивные гофрированные лапы отбрасывали единственную тень.
Их дом стал моим прибежищем. Мне дали понять, что я могу появляться там в любое время, если почувствую необходимость в уединении. И хотя время от времени они приглашали меня, но настаивали, чтобы я приглашался сам. Так я и делал. Иногда я не появлялся в Аризоне по шесть или десять месяцев, а иногда проводил там сразу по пять-шесть уик-эндов подряд. Ни о какой регулярности не могло быть и речи. Моя необходимость навестить их всегда зависела от внутреннего состояния. А их настроение никогда не менялось в зависимости от внутренних или внешних обстоятельств - у них всегда были солнечные дни. Я никогда не слышал, чтобы они ссорились или в чем-то не соглашались друг с другом. По крайней мере, до появления Вонана-19.
Постепенно наши отношения становились более утонченными и носили все более тесный характер. Думаю, что я был для них кем-то вроде дяди, поскольку мне было около сорока, Джек еще не достиг тридцати, а Ширли было чуть больше двадцати. Наша дружба носила глубокий характер. Что-то типа любви. Но в этом не было ничего сексуального, хотя я с удовольствием переспал бы с Ширли, если бы мы встретились раньше. Влечение к ней нарастало со временем, поэтому, если сначала я смотрел на нее как на девочку, то теперь она для меня была притягательной женщиной. Мои отношения с Джеком и Ширли образовали своего рода треугольник, не омрачаемый прелюбодеянием. Я восхищался Ширли, но не ненавидел Джека за то, что он физически обладал ею. По ночам, когда мне доводилось слышать звуки, доносившиеся из их спальни, я чувствовал только радость за их счастье, даже когда метался от одиночества в своей постели. Один раз я привез с собой женщину - с их согласия - но это было бедствием. Очарование уик-энда полетело ко всем чертям. Мне необходимо было приезжать одному. Я осознал, что ни с кем не должен делить своей любви к Ширли и Джеку.
Мы стали так близки, что рухнули все барьеры. В жаркие дни - а они стояли почти все время - Джек предпочитал ходить голым. Почему бы и нет? По соседству никого нет, а присутствия жены и близкого друга он не стеснялся. Я возненавидел его за такую свободу, но подражать не смел, потому что считал неприличным обнажаться перед Ширли. Я носил шорты. Это был очень деликатный вопрос, и они выбрали очень деликатный способ для его решения.
Августовским днем, когда температура была выше ста градусов, а солнце, казалось, занимало четверть небосвода, я и Джек работали возле дома в маленьком саду, о котором они так трогательно заботились. Когда появилась Ширли и принесла нам пива, я увидел, что она не завязала тесемки того сооружения, которое обычно служило предметом ее одежды. Эти тесемки причиняли ей неудобство. Поставив поднос, Ширли предложила пиво и одно протянула Джеку. От ее движений незавязанные тесемки лишили ее одежды, а вид ее тела лишил меня дыхания. Ее повседневный наряд был обычно таким открытым, что контуры ее груди и ягодиц не казались мне таинственными. Я как бы оказался свидетелем неожиданного разоблачения и мне очень захотелось отвернуться. Но я почувствовал, что она таким образом пыталась разрушить все предрассудки, поэтому я попытался не придать значения ее внешнему виду. Наверное, это звучит комично и нелепо, но я позволял своим глазам любоваться ее наготой, словно передо мной стояла статуя, которой можно восхищаться, и я с благодарностью детально изучал ее. Но глаза останавливались лишь на тех частях ее тела, которые были новы для меня: на розоватых бугорках ее сосков и золотистом треугольнике у бедер. Ее сильное и глянцевитое тело переливалось, словно намазанное маслом, в лучах яркого полученного солнца. Она была вся покрыта загаром. Завершив свой торжественный идиотский осмотр, я выпил половину своего пива, поднялся и стянул шорты.
После этого с нудизма было снято табу, что сделало жизнь в маленьком доме гораздо удобнее. Это начинало казаться мне вполне естественным полагаю, им тоже. Подобная скромность с моей стороны была неуместной в наших отношениях. Когда к нам однажды забрели туристы, сбившиеся с пути, нас настолько не тревожила наша нагота, что мы даже не попытались прикрыть ее. И лишь позже мы поняли, почему люди в машине были так потрясены и поторопились уехать.
Но существовал один вопрос, которого мы не касались: я никогда не заговаривал с Джеком о его работе в физике и не выяснял причин, почему он от нее отказался.
Иногда он интересовался моими делами, задавая пару туманных вопросов, провоцируя меня на рассуждения. Предполагаю, с его стороны это был терапевтический сеанс, потому что Джек отлично знал, что я приезжал к ним, когда попадал в тупик, и надеялся, что сможет поддержать меня. Его мало интересовали текущие события. В доме я не видел знакомых катушек "Научного обозрения" или "Научного обзора писем". Складывалось впечатление, что он демонстрировал свое полное равнодушие к науке. Я пытался представить, что из себя представляла бы моя жизнь, если бы я отказался от физики. А Джек это сделал, я не знал почему, а спрашивать не решался. Если когда-нибудь и наступит откровение - это должно произойти по его инициативе.
Они с Ширли вели спокойную и самостоятельную жизнь в своем уединенном мирке. Они много читали, у них была обширная музыкальная фонотека. Они снабдили себя всем необходимым оборудованием, чтобы заниматься ваянием. Ширли была прекрасным скульптором. Некоторые ее работы были замечательными. Джек писал стихи, которые я не понимал, время от времени посылал различные эссе об уединенном образе жизни в национальные журналы и утверждал, что работает над огромным философским томом, рукописи которого я никогда не видел. В основном, я полагаю, это были люди свободные, - они просто ушли в себя, мало производя и мало потребляя. И при этом были счастливы. По воле случая у них не было детей. Они покидали свое убежище не чаще двух раз в год, совершая кратковременные поездки в Нью-Йорк, Сан-Франциско, или Лондон, торопясь поскорее вернуться обратно. У них было четверо или пятеро друзей, которые время от времени навещали их, но я ни разу ни с кем из них не встречался. Наверное потому, что был к ним ближе всех. Большую часть времени Джек и Ширли проводили вдвоем, и это общение было главным для обоих. С одной стороны, они были открыты, эти двое детей природы, разгуливающие нагишом в необитаемом месте под раскаленным солнцем, совершенно недосягаемы для мира, который отвергли. С другой стороны, я не мог постичь всю сложность их отречения. Даже моя любовь к ним и ощущение того, что они являются частью меня, как и я - частью их, были заблуждением. Они были какими-то чужеродными, существовали, отвергнутые миром, потому что к нему не принадлежали. Самое лучшее для них было жить в изоляции.
В ту рождественскую неделю, когда появился Вонан-19, мне было крайне необходимо побывать у них. Я выдохся. Я был отчаянно измотанным. Я жил на грани успеха на протяжении пятнадцати лет, а это подразумевало под собой не только срывы, но и пропасти. Все это время я выкарабкивался из пропасти, а тут вдруг почувствовал, что вершины не будет, что все это просто иллюзия, а я посвятил этому все. У меня часто бывали моменты таких глобальных сомнений. Думаю, что у каждого время от времени возникает страх, что он зря тратит свою жизнь, кроме, наверное, тех людей, которые растратив свою жизнь впустую, не имеют возможности понять это. Что бывает с человеком, создающим облако? Что чувствует конструктор автомобильных фюзеляжей, биржевой маклер, президент колледжа? Бывают ли у них подобные кризисы? У меня снова был кризис, поэтому я приостановил работу и отправился к Джеку и Ширли. Незадолго до Рождества я закрыл офис и, не отвечая на накопившиеся письма, пригласил себя в Аризону. График моей работы не зависит от семестров и каникул в университете: я работаю, когда хочу.
Чтобы добраться до Таксона из Ирвина, потребовалось три часа. Я пришлюзовал машину на ближайшем транспортаторе, уходившем в глубь гор и позволил блестящему треку, запрограммированному на кратковременный пробег, быстро унести меня в западном направлении. Остальное сделала щелкающая память Сиерра-Невады, которая вовремя прервала мое соединение с чудотворной дорогой, выбросила на таксонский трек, уменьшив мою скорость до трехсот миль в час, и благополучно доставила меня в депо, где снова заработало ручное управление машины. В декабре на побережье дождливо и холодно, но здесь приветливо светило солнце, и температура воздуха была около восьмидесяти градусов. Я остановился в Таксоне, чтобы перезарядить батареи машины, при этом ограбив южнокалифорнийского Эдисона на несколько долларов, забыв сделать это до отправления. После чего поехал по пустыне. Миновав старую границу между штатами 1989 года, я через пятнадцать минут свернул на главную дорогу, которая, подобно артерии, вскоре перешла в мелкие капилляры, исчезавшие в пустыне. Большая часть этого региона принадлежит индейцам папайя, поэтому его миновала цивилизация, окружавшая Таксон. Как Ширли и Джеку удалось заполучить право на их клочок земли, я точно не знаю. Но они были одни, что казалось немыслимым на грани двадцать первого столетия. В Соединенных Штатах еще существуют места, где можно укрыться. Последние пять миль по булыжному грязному треку, который можно назвать дорогой лишь благодаря семантическим фокусам. Время замедлилось, наверное, я повторял путь одного из своих электронов, развернувшихся в обратную сторону от человеческого прогресса. В этой пустыне требовалась сила, чтобы избавиться от мучений суматошной души, подобная силе теплового насоса, смягчающего танцы молекул.
Я появился во второй половине дня. Позади оставалась изрезанная оврагами земля. Слева поднимались пурпурные горы, утопавшие в облаках. Они скатывались к границе с Мексикой, открывая глазу плоское пространство, которое нарушал лишь единственный призрак цивилизации - дом Брайнтов. Их собственность обрамляло высохшее русло реки, по которому уже несколько столетий не текла вода. Я припарковался возле него и направился к дому.
Их дому было около двадцати лет. Это было двухэтажное здание, сделанное из дерева и стекла, с верандой. Под домом располагалась система его жизнеобеспечения - реактор Ферми, система кондиционирования воздуха; водораспределители; системы электроснабжения и отопления. Раз в месяц из таксонского управления газо-и электрообеспечения приезжал человек, чтобы перезарядить изолированный генераторный узел. Пятидесятиярдовый продовольственный узел также обеспечивал продуктами питания лишь на месяц, зато очиститель воды не зависел от городских линий. Если бы вдруг исчезла цивилизация, Джек и Ширли узнали бы об этом спустя недели.
Ширли возилась на веранде со своими звуковыми скульптурами, плетя какую-то кожаную вещь с помощью сложных линий и мерцающих микроструктур, чей мягкий звук, похожий на птичий щебет усилился благодаря моему появлению. Прежде чем броситься ко мне с протянутыми руками, Ширли закончила свою работу. Прижав ее к своей груди, я почувствовал, что моя усталость исчезла.
- А где Джек? - спросил я.
- Он пишет. Он скоро спустится. Пошли скорее в дом! Ты ужасно выглядишь, мой дорогой!
- Мне все так говорят.
- Мы это поправим.
Она схватила мой небольшой плоский чемодан и поторопилась в дом. Ее обнаженные ягодицы приободрили меня. Я улыбнулся, пронаблюдав, как они исчезли из вида. Я был среди друзей. Я вернулся домой. В тот миг мне показалось, что смогу жить с ними много месяцев.
Я прошел в свою комнату. У Ширли все было готово для меня: чистое белье, несколько катушек рядом с ридером, ночник на столе, бювар, граммофонная иголка и магнитофон на случай, если мне захочется записать какие-нибудь идеи. Появился Джек. Он всунул мне в руку банку с пивом, и я открыл ее. Мы радостно перемигнулись.
В тот вечер Ширли сотворила волшебный обед, после которого, когда со стороны пустыни подул теплый ветер, мы собрались в гостиной, чтобы поговорить. Храни их боже, но они ничего не спрашивали по поводу моей работы. Вместо этого мы обсуждали апокалипсистов, свихнувшихся на культе Страшного суда, и культ этот все больше завоевывал умы человеческие.
- Я их досконально изучал, - сказал Джек. - Ты все знаешь о них?
- Право нет.
- Похоже, подобное происходит каждое тысячелетие. Как только оно подходит к концу, сразу же появляется убеждение, что близок конец света. В 999-ом году это выражалось особенно четко. Сначала в это верили только крестьяне. Потом страх постиг некоторых искушенных в житейских делах служителей церкви. После чего начались оргии молящихся и тому подобное.
- А что было, когда началось новое тысячелетие? - спросил я. - Ведь мир выжил. Что стало с культом?
Ширли расхохоталась.
- Это было большим разочарованием. Но люди этого не понимали.
- И каким же образом, по мнению апокалипсистов, должен погибнуть мир?
- В огне, - ответил Джек.
- Божья кара?
- Они ждут войны. Они верят, что властители мира предопределили ее, и адский огонь начнется в первый же день нового века.
- Мы не воевали на протяжении уже пятидесяти лет, - сказал я. Последний раз атомное оружие использовалось в 1945 году. По-моему, можно с уверенностью предположить, что у нас есть техника, достаточная для того, чтобы отступить от апокалипсиса.
- Закон приближающейся катастрофы, - отозвался Джек. - Стационарные формы, приводящие к разряду.
Возьмем малые войны - Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Южная Африка, Индонезия...
- Монголия и Парагвай, - добавила Ширли.
- Да. По средним подсчетам, одна незначительная война раз в семь-восемь лет. Каждая из них создает предпосылки последующей, потому что на практике легче учесть уроки предыдущей войны. Постепенно нарастает разрушительность этих войн, что приведет наконец к Последней войне. Она начнется и закончится в один день - 1 января 2000 года.
- Ты веришь в это? - спросил я.
- Я? Нет, - ответил Джек. - Я просто развил теорию. Я не вижу признаков надвигающегося всесожжения в мире, хотя должен признаться, что информацию получаю лишь с экрана. Тем не менее, апокалипсисты захватили мое воображение. Ширли, поставь, пожалуйста, ленту с мятежом в Чикаго.
Ширли поставила кассету. Вся задняя стена комнаты вспыхнула разными цветами и началась телевизионная передача. Я видел башни озера Шоэр-драйв и Мичиганский проспект; эксцентричные фигуры, заполнившие шоссе, берег и покрытое льдом озеро. Лица большинства из них были разукрашены яркими красками. Люди напоминали разбушевавшихся участников пантомимы. Многие были полуобнажены, но это была не невинная, естественная нагота Джека и Ширли в жаркие дни, а что-то отвратительное, грубое и распутное - выставленные напоказ раскачивающиеся груди и разрисованные ягодицы. Это приводило в ужас - в этом была какая-то нелепость - церковные служители демонстрировали свою наготу миру, который считался обреченным. Раньше я не обращал внимания на это движение. Я ошарашенно рассматривал девушку, совсем юную, прорвавшуюся к камере. Она вертелась, задирала юбку, приседала и мочилась на глазах у другого участника разгула, который впал в оцепенение. Я видел открытые прелюбодеяния; нелепые сплетения тел, групповые совокупления, которые чаще всего были тройными и четверными. Немыслимо толстая старая женщина вперевалку расхаживала по берегу и приветствовала юных мятежников. Загорелась груда мебели. Сбитые с толку полицейские, поливали толпу пеной, но близко не подходили.
- В мире воцарилась анархия, - пробормотал я. - Сколько это уже длится?
- С июля месяца, Лео, - тихо ответила Ширли. - Ты ничего не знал?
- Я был очень занят.
- Отличное крещендо, - сказал Джек. - Сначала движение крэкпотов на востоке в 93-ем. В 94-ом - уже тысячи уверяли, что стоит больше молиться, потому что до дня Страшного суда осталось меньше десятилетия. Они сбились в кучу и начали проповедовать конец света, но на этот раз им не очень-то это удалось. Движение отбилось от рук. В последние шесть месяцев доминирует идея, что глупо тратить время на что-то еще, кроме веселья, потому что осталось мало времени.
Я содрогнулся.
- Всемирное безумие?
- Именно так. На каждом континенте убеждены, что 1 января начнут падать бомбы. Ешь, пей и веселись. Это распространенные правила. Мне противно даже думать о том, какая истерия начнется через год в последнюю неделю мира. Лео, мы трое окажемся единственными выжившими.
Некоторое время я еще смотрел на экран.
- Выключи это, - в конце концов попросил я.
- Лео, как ты мог не слышать об этом? - удивилась Ширли.
- Я был вне мира. - Экран померк. Но разукрашенные демоны Чикаго все еще стояли у меня перед глазами. "Мир сходит с ума, - подумал я, - а я этого не замечал".
Видя, насколько я был потрясен откровениями апокалипсисты, Джек и Ширли не стали продолжать эту тему, а заговорили о древнеиндийских останках, которые нашли в пустыне в нескольких милях отсюда. Задолго до полуночи моя усталость дала себя знать и я отправился спать. Спустя несколько минут в комнату вошла Ширли. Она была абсолютно голой, и ее тело мерцало в дверях подобно рождественской свече.
- Лео, тебе что-нибудь нужно?
- Все замечательно, - отозвался я.
- Счастливого Рождества, дорогой. Или ты и об этом забыл? Завтра Рождество.
- Счастливого Рождества, Ширли.
Я поцеловал ее, и она выключила свет.
Пока я спал, Вонан-19 уже находился в нашем мире на расстоянии шести тысяч миль, неся перемены для каждого из нас.
Глава 3
Рождественским утром я проснулся поздно. Джек и Ширли уже несколько часов были на ногах. Я ощущал какой-то привкус горечи во рту и не нуждался ни в чьем обществе, даже их. Пользуясь своими привилегиями, я пошел на кухню и тихо запрограммировал завтрак. Они чувствовали мое настроение, поэтому не трогали меня. На панели раздачи автоповара появился апельсиновый сок и гренки. Я быстро поглотил их, подкрепился черным кофе, после чего свалил посуду в мойку, запустил цикл и вышел. Я бродил в одиночестве три часа. Обратно я вернулся просветленным.
День был прохладным для солнечных ванн или работы в саду. Ширли показала мне некоторые свои скульптуры. Джек почитал свои стихи. Я неуверенно рассказал о трудностях в своей работе. В тот вечер у нас был замечательный ужин из жареной индейки и холодного чаблиса.
Последующие дни подействовали успокаивающе на мою нервную систему. Иногда я гулял один, иногда с Джеком и Ширли. Они показали мне свои раскопки. Джек опустился на колени, чтобы показать мне засыпанные песком черепки - это были треугольники белого глиняного изделия, испещренные темными полосками и точками. Он обратил внимание на контуры ямы для костра, показал остатки стены жилища, сложенной из грубого камня и грязи.
- Это стойбище папаго? - спросил я.
- Сомневаюсь. Я еще проверяю, но думаю, что оно слишком хорошо для папаго. Предполагаю, что это стойбище предков хопи, которому уже около тысячи лет. Ширли собирается привезти мне катушки по археологии, когда в следующий раз поедет в Таксон. В моей библиотеке нет ничего подходящего.
- Ты можешь сделать запрос, - сказал я. - Для Таксонской библиотеки будет нетрудно передать факсимиле в центр научной информации, а те выйдут прямо на тебя. Если в Таксоне таких нет, они могут поискать их в Лос-Анжелесе. Общий принцип сети научных центров таков, что ты можешь иметь все необходимое дома, когда...
- Я знаю, - мягко заметил Джек. - Просто мне не хочется начинать всю эту шумиху. Кроме того мне не хочется, чтобы здесь появились археологи. Так что мы достанем книги по-старинке - то есть лично придя в библиотеку.
- А давно ты нашел это поселение?
- Год назад, - ответил он. - Так что торопиться некуда.
Я ненавидел его за независимость. Как эти двое могли позволять такое, найдя следы былых времен только для себя? В какой-то момент зависти мне очень хотелось, чтобы я мог поступить подобным образом. Но я не мог вечно жить с ними, хотя они не стали бы возражать. А перспектива поселиться в другом уголке пустыни не казалась особо привлекательной. Нет. Мое место в университете. Пока у меня есть возможность сбегать к Брайнтам по мере надобности, я буду находить утешение в работе. От этой мысли я почувствовал прилив радости, и я снова начал с надеждой думать о своей работе.
Время шло быстро. В честь наступления 1999 года мы устроили небольшой праздник, где я слегка напился. Мне стало легче.
Первая неделя января была отмечена приливом солнечного тепла, и мы нежились на солнце, голые и беззаботно счастливые. На кактусе в саду появились желтые бутоны. Откуда-то взялись пчелы. Я позволял огромному мохнатому шмелю ползать испачканными в пыльце лапками по руке и, лишь слегка подергиваясь, даже не предпринимал попыток согнать его. Через какое-то мгновение он перелетел на Ширли, обследовал впадину между ее грудями и исчез. Мы расхохотались. Разве можно было бояться такого упитанного шмеля?
Прошло почти десять лет с того времени, как Джек оставил университет и увез Ширли в пустыню. Завершение года влекло за собой ощущение пройденного пути, и мы признали, что очень мало изменились. Такое впечатление, что мы обрели какое-то статическое состояние в конце восьмидесятых годов. Несмотря на пятидесятилетний возраст, внешне и по состоянию здоровья я выглядел моложе. На голове ни одного седого волоса, на лице - ни одной морщинки. Я был очень благодарен такому состоянию, хотя заплатил за него непомерно высокую цену: ненамного продвинулся в своей работе с 1989 года. Я все еще придерживался своей теории двунаправленности времени, которое можно изменить на внутриатомном уровне. Все это десятилетие я ходил окольными путями, так ни к чему и не придя, но слава обо мне росла волей-неволей, и меня прочили в кандидаты Нобелевской премии. Это как закон равновесия в природе - стоит физику-теоретику стать общеизвестной фигурой, как его дела идут наперекосяк. Для журналистов я казался магом-волшебником, который когда-нибудь подарит миру машину времени. Для себя - полным неудачником, заблудившимся в лабиринте своих окольных путей.
За десять лет в кудрях Джека появилась проседь, но как бы то ни было, метаморфозы времени пошли ему на пользу. Он стал здоровым мускулистым мужчиной. Полностью исчезла бледность, тело налилось силой. Даже двигаться он начал с такой фацией, что невозможно было вспомнить о его былой неуклюжести. Загар ему очень шел. Он чувствовал себя уверенным и могущественным там, где когда-то осторожничал.
Ширли очень похорошела. Перемены в ней были незначительными, но все к лучшему. Я помню ее худощавой, игривой, всегда готовой похихикать девушкой с очень узкими бедрами и большой грудью. Время сгладило все ее недостатки. Теперь пропорции ее золотистого тела были восхитительны, поэтому не замечалась ее нагота. Она напоминала Афродиту, разгуливавшую под палящим солнцем Аризоны. Она поправилась на десять футов, но все это расположилось как надо. Ширли была безупречна и, подобно Джеку, набралась силы и внутренней уверенности, которые сквозили в каждом движении, в каждом слове. Но она еще не достигла зенита своей красоты. Через два-три года она станет просто ослепительной. Мне не хотелось думать о том, что когда-нибудь она поблекнет. Трудно вообразить, что этой паре - а особенно Ширли вынесен такой же жестокий приговор, как всем живущим.
Мне было радостно в их обществе. К концу второй недели моего пребывания я уже мог обсуждать с Джеком некоторые вопросы своей работы более подробно. Он вежливо выслушивал меня, но, похоже, не все понимал до конца. Могло ли быть такое? Чтобы такой ум так быстро потерял привязанность к физике? Как бы то ни было, он выслушивал меня, а от этого мне становилось лучше. Я блуждал в потемках, мне казалось, что я стоял еще дальше от своей цели, чем пять или восемь лет назад. Мне был нужен слушатель, и я нашел его в лице Джека.
Вся загвоздка была в упразднении антислучая. Как только электрон начинал двигаться в обратном направлении, менялся его заряд, и он становился позитроном, который тут же искал античастицу. А нахождение приравнивается к гибели. Биллионная секунды - и наступает крошечный взрыв, после чего выпускается фотон. Мы могли поддерживать наш толчок обращения во времени только тем, что посылали бы частицы в пространство, где исключались бы столкновения.
Даже если бы мы смогли создать силу, разворачивавшую более тяжелые частицы - протоны, нейтроны и даже альфа-частицы, - мы бы столкнулись с той же проблемой. Что бы мы ни посылали в прошлое, все это аннулировалось так быстро, что при попытке сканирования полета, он фиксировался бы лишь как микросдвиг. Жалко, что путешествие в обратную сторону пока невозможно. Человек, посланный в прошлое, будет подобен супербомбе, доказывая тем самым, что живой организм сможет выжить в антисостоянии. Поскольку эта часть нашей теории неопровержима, мы подыскали пространство, исключавшее столкновения. Это оказалось нам не по силам.