Артак, Абба и Кабруй-хайям приехали проводить его в далекий путь. За городскими воротами они слезли с коней. Все удалялся и удалялся медный звонок последнего, замыкающего, верблюда. Никто больше не мешал им, и они обнялись. Что-то горячее ощутил Авраам на своих руках. Это слезы закапали из глаз маленького Аббы. У всех покраснели лица...
Солнце уже взошло. Авраам отвернулся, утираясь ладонью, и увидел на белой потрескавшейся земле две знакомые тени. Он сначала не понял, зачем они здесь: сотник Исфандиар и Фархад-гусан. А потом бросился, прижался головой к одному и другому, ощутив запах пота, кожаных ремней, степной травы. Слезы уже свободно лились из глаз...
В ряд они стояли у высоких кованых ворот, все уменьшаясь: дипераны в красных куртках и сотник с аза-том. Потом ворота начали быстро уходить под землю. Радужными разводами плыла дорога...
Откуда это тепло между людьми, отделяющее их от зверей9 Может быть, правда, что внутри у каждого-- огонь9 Сильнее или слабее он горит, привлекая других... Есть люди, у которых он совсем погас или только чадит, отталкивая. . Авраам отпустил поводья, крепко заткнул пальцами уши Ровное мощное гудение не прерывалось.
Он нагонял уже караван И вдруг остановил коня, приложил обе руки к лицу, и сразу вернулся запах ночи. Солнце пропало куда-то, и лунное лезвие помчалось по кромке крыши В душной тьме повисли омертвелые листья. Он медленно потянул поводья и поехал назад, но конь остановился
Нельзя уже было разглядеть отсюда дасткарт Спен-диатов. Белый горячий туман стлался от реки по всему горизонту. Недвижно стоял в волнах сверкающий куб дворца, и рубиновой каплей была вправленная в него арка.
VII
Бам бам . бам.. бам Непрерывность времени утверждал этот звон Он не кончался и ночью, когда караванщики подвязывали медные языки на шеях верблюдов. Лишь тише становился он при свете костра и снова возникал в полную силу, как только приходил сон
Каждый десятый верблюд нес с собой колокол, потому что на полфарсанга растягивался в пути караван. Черным дымом давали знак остановки Воспользовавшись охраной царского серебра, полторы тысячи вьючных верблюдов вел с собой Авель бар-Хенанишо. .
А трещины в земле становились все шире, и кони ломали ноги. С начала лета дул гармсель -- медленный и горячий ветер. Из слабых предгорных речек, из щелей в скалах, из самых глубоких колодцев впитывал он в себя воду. Листья оставались как живые зеленые, с синими прожилками, но ни капли сока не было в них. Сухо трескались стволы деревьев, трескалась земля, камни и лица людей. На первом же привале услышал он про "Ветер Наказания":
-- Огонь вынесли из храмов, и стал он ветром. .
-- Те, кто в красном, сделали это... Азаты молчали. Говорили люди, пришедшие из ближайшего селения, и казались безразличными их голоса...
Потом все меньше становилось городов и селений, ярче разделялись свет и тьма, кончалась жизнь. Из горячих каменных долин попадали они в узкие ледяные ущелья, и звезды среди дня загорались в небе. И сразу опять пылало солнце, а камни сверкали, как раскаленные звезды Горы Мидии были все время слева, и вечно высилась на краю их белая глыба Демавенда. Царь Заххак, змей-отцеубийца, висел там, прикованный царевичем Фаридуном
Да, здесь порожден он, железнотелый Ростам, которого не минует ни одно из сказаний! Нет больше людей, только голые скалы, оплавленная земля и пустое, беспощадное небо над головой
Когда при помощи Кузнеца приковал к скале Заххака и сел на отцовский трон царевич Фаридун, то мощно-телый воитель Сам из рода саксаганских царей был его опорой И родился от Сама сын Заль с солнечным лицом и полный благодати Не имело изъяна тело младенца, но голова его была седой Устыдился старый Сам и велел отнести сына-урода в глухое ущелье Птица Симург с железным сердцем вскормила Заля и вернула увидевшему вещий сон отцу, когда пришло время
А Заль полюбил чистую Рудабу -- дочь кабулского царя Михраба, ведущего свой род от змееподобного Заххака И никого не хотел больше видеть из женщин седоголовый юноша. Тогда и предрекли мобеды, что родится от Заля и Рудабы неслыханный воитель...
Все происходило, как сказали мобеды, прочитавшие в небе судьбу Ростама. Тахамтаном -- "Железнотелым" стал он, опорой Кеева трона и мстителем Турану Высокое чувство верности было присуще ему, а честь была дороже жизни. Прямо смотрел он на мир и знал только арийские "да" или "нет"
Но рок тяготел над благородным Ростамом, потому что смешана была его кровь. В бою, не ведая о том, убивает он сына. Потомок Кеев -- меднотелый воитель Ис-фандиар гибнет от его руки, хоть не желает Ростам его смерти И сам он умирает от руки брата
Ускакав от каравана, посреди слепящего безмолвия въехал на одинокую скалу Авраам. Соль проступала сквозь камни, и в алмазах была пустыня до горизонта. Где-то там, справа, угадывались горы Систана и Забул -- вотчина великого воителя. А слева все стояла синяя стена Страны Дивов -Мазандерана, где совершил Ростам семь своих великих подвигов. Поганое летающее чудище, самого Акван-дива, сокрушил он и навечно изгнал силы зла из каменной твердыни. Страну Волков -- гургасаров он покорил, что начинается сразу за Демавендом...
Кто же такой был этот вечный воитель, уже много тысяч лет не знающий смерти? Что олицетворял он?.. Минувшее?.. Будущее?.. Изначальное?.. Взметнулся и дико, на всю пустыню, заржал конь под Авраамом. Дрогнуло, забилось сердце, беспредельно расширилась грудь, красная пелена наползла на белые камни.
Мои трон -- седло, моя на поле спава, Венец мой -- шлем, весь мир -моя держава '
Не дав опуститься передним копытам коня, бросил его Авраам со скалы в галоп. Буйно свистнуло в ушах, качнулся горизонт, бронзовые сполохи побежали по всему небу. И заревели карнаи, заметался в тоске Туран...
Впереди он был, Тахамтан, и земля неслась под копыта его коня. Затмевая день, опять плыли в небе знамена витязей Эрана. Могучий слон на знамени -это Туе, от каждого удара которого плачет целое туранское селение. Солнце и луна на знаменах, под которыми Фарибурз с Густахмом. Хищнопенного барса голову везет Шидуш, похожий на горный кряж. Полные грозной отваги, мчатся они: Гураз, чей знак--кабан, доблестный Фархад со знаком буйвола, Ривниз с зеленоглазым тигром, открывшим пасть. Как жемчужина светла ромейская рабыня на ратном знамени удалого Бижана. Волк матерый с капающей изо рта кровью венчает стяг его отца -- старого Гива. И лев золотой -- знак дома неистового Гударза -- здесь...
Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под лапой эранского льва валятся туранские витязи. И вот уже в который раз горячей кровью благороднейшего из них -- Пирана наполняет чашу старый Гударз. И выпивает всю чашу в память павших сыновей и внуков...
Снова дымом и кровью пьяны всадники. Сам Кей-Хосрой ведет теперь их. Быстрее мысли настигают ту-ранцев доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю...
Брызгал, искрясь, соленый прах из-под копыт. Конь нес его по пути древних воителей, и не надо было больше сдерживаться. Заново рождались, набегая, слова и ритмы, послушно укладывались в бронзовые формы -- двустишия. Прямой арийский меч с расширяющимся книзу лезвием ощущал он на боку. Желобок для стока вражьей крови шел от самой рукояти. И черный точильный брусок висел на его поясе справа. Одной крови был Авраам с бессмертным воителем...
Теперь он знал, что напишет "Книгу Владык". Ничто земное, слабое, повседневное не отуманит больше его мозг, никакие путы не лягут на руку. Чадит и меркнет, отравляя первозданную чистоту природы, тусклая жалость. Она противоестественна этим скалам, песку, солнцу. Здесь, среди пустыни, понял он величие неукротимого духа. Все предопределено, даже страдание, и не надо уклоняться. Полет коня над землей, кровь, песня -- и есть жизнь. Пусть кружится от стихов голова и взрываются страсти...
Авраам нашел под курткой шнур от креста, брезгливо дернул. Но был этот шнур из грубой шерсти, скрученной с конским волосом, и больно стало его пальцам. Темная комната в Нисибине представилась на миг. Маленький старец с ниспадающей бородой лежал в глубине на высокой кровати...
А конь все несся по завороженной земле. Изломанные столбы соли поднимали в небо горячие вихри, и двигались они вместе с ним, не отставая и не обгоняя. Ничего реального не осталось в мире. Смутным видением выплыл в оцепенелой, засыпающей памяти Ктесифон... Дасткарт... Остановившиеся ноги эрандиперпата... И склад товарищества, где все передавали друг другу папирусы с бесчисленными цифрами: дядя его Авель бар-Хенанишо, экзиларх мар Зутра, Зиндбад-мореход. Тени это были из другого мира...
Бам... бам... бам... бам... Конь остановил свой бег, осел на задние ноги, заржал негромко, обыкновенно. От толчка открыл глаза Авраам. Неглубокая долина была впереди,, и совсем близко шли через нее верблюды с аккуратно уложенными тюками. Они выходили из-за неровного горизонта, проходили через всю долину и расплывались в прозрачной струящейся мгле. Люди на лошадях ехали по бокам каравана, и лошади встряхивали подвязанными хвостами. Высокую фигуру дяди явственно различил Авраам...
Никогда не испытанное им тепло шло от узких и сильных рук, и были это руки дяди его Авеля бар-Хе-нанишо. Они сами меняли влажную повязку у него на лбу, выжимали гранат на жесткие губы. Темно-голубая жилка билась под сухой коричневой кожей...
Много дней ехал он, подвязанный между двумя мулами, после того как солнце соленой пустыни ударило ему в голову. Конь тогда сам вынес его к каравану. Когда он снова взобрался в седло, они уже оставили в стороне Страну Волков. Красные осыпающиеся горы были впереди, и за ними Хорасан -страна, где восходит солнце над Эраншахром...
VIII
На краю видимого мира стоял Авраам -- сын Вахро-мея. В пути остались вершины, где камни преображались в белый лед. Но здесь, на ровной земле, только дивы могли насыпать эту гору. Она так и называлась, древняя крепость на горе,-- "Дворец Дивов". В старой парфянской рукописи рассказано о царице Вис, запертой здесь когда-то ревнивым мужем. Ее любовник, воитель Рамин, слал ей письма, привязанные к стрелам...
Совы живут сейчас в цитадели. Ее толстые стены пробили когда-то солдаты Искандария, но не стали их восстанавливать. Новый город Маргиана-Александрия был построен рядом, и только окаменевшие кирпичи брали для него из древнего Кеева городища. А потом царь Ан-тиох огородил стеной зеленые поля и сады, и стали называть это место Маршана-Антиохия. Она ясно видна отсюда, волнистая стена, защищающая Мерв от сыпучего песка и туранцев. А вокруг, во все стороны, лишь голые барханы до горизонта...
Три дня он уже в Мерве, и каждое утро задолго до солнечного восхода взбирается сюда, на искусственную гору. Не верится, что маленькие земные люди могли насыпать эти чудовищные валы. В предутренней чистоте особенно ясно видна граница жизни и смерти. Как меч Джамшида, на треть раздвинул пески желтый Мургаб. Где-то в горах Эраншахра твердая ледовая рукоять, а здесь, в утяжеленном расширении, Мерв. Он синий и зеленый отсюда. Ветви смыкаются над рекой, и только восьмиугольные башенки дасткартов разрывают кое-где сцепившиеся кроны карагачей и платанов...
Великий канаранг Гушнапсдад, военный правитель Хорасана, стал во главе посольства и сразу возненавидел Авраама. Губы на большом отекшем лице по-арийски брезгливо поползли книзу, когда услышал он, что дано Аврааму право ходить где захочется и записывать какие-то сказки. Зато других диперанов посольства он приказал не выпускать из казармы. Все три дня они учились быстрой посадке в седла, чистили двор, сбрую, коней. Слова сказанного, а тем более написанного, не терпел канаранг и вымещал на них свои чувства.
Хоть одно было хорошо, что избавило это наконец Авраама от Льва-Разумника. При царском серебре послан был тот от эранамаркера Иегуды и всю дорогу до Мерва лез Аврааму в душу. На первом же привале подошел он вплотную, взялся за шнуровку куртки, заглянул в глаза.
-- Нам предстоит длинная и ответственная дорога, -- сказал он. -- Очень хорошо, что с посольством едет такой высокообразованный человек, как вы, мар Авраам!..
Впервые назвали его так, и это было приятно. Серьезно, доверительно умел разговаривать Лев-Разумник, так, что человек невольно поднимался в собственных глазах. Самые большие глупости не казались уже такими очевидными. Хотелось слушать и соглашаться. Даже умный, благородный Абба терпел его возле себя и только временами грубо обрывал, когда тупость превосходила всякую меру. Ни единой искры божьей не было в выкаченных глазах Льва-Разумника, но зато считал он лучше всех в Эраншахре. Со сна мог он мгновенно разделить или умножить любые многозначные числа. Зато теперь канаранг Гушнапсдад заставил его пересчитывать серебро, что везли на сорока мулах!..
Молодой воитель Атургундад, племянник канаранга, стал почему-то покровителем Авраама в Мерве. Как и сам канаранг, был он большим и спесивым, а на одутловатом лице читалось такое же закоренелое омерзение ко всему живому и подвижному. Но когда при взгляде на Авраама губы канаранга поползли вниз, у племянника они сразу выровнялись. Воитель Атургундад сам подошел к нему, а великий канаранг отвернулся...
Неустанно ходил Авраам по Мерву. Кружилась голова от звуков и красок. На всех дорогах земли лежит от сотворения мира этот город, и все человеческие боги нашли здесь убежище. Жрецы и монахи населяли его древнюю часть: индийские предсказатели судьбы с их застывшим медным богом, христиане, манихеи, иудейские наставники праведности, даже гуннские шаманы с бубнами сидели на базаре. И жрицы огня Арамати-земли с голыми животами находились при каждом из сорока зороастрийских храмов. Танцы и удовлетворение мужского голода--их пропитание...
А на прямых, как в старых ромейских городах, улицах встречались под косматыми овечьими шапками правильные ромейские лица. И не только от солдат Искан-дария Великого и Антиоха происходили здешние жители. Много позже парфянский царь Ород расселил здесь, на границе с Тураном, плененные римские легионы консула Марка Красса...
Тяжелая серая пыль лежала на дорогах -- та же, из которой высились барханы за АНТИОХОВОЙ стеной. Но, смоченная водой, она буйно рождала все доступные глазу цвета: зеленый, синий, желтый, голубой, багровый. Словно покрашенные были звонкие продолговатые дыни, гигантскими пирамидами уложенные на базаре, оранжевое пламя источали в темной листве персики, и обрызганными кровью казались абрикосовые деревья. А синим, голубым, фиолетовым был виноград. Высоко над головой висели причудливые гроздья величиной с хорошую овцу, и так густо теснились в них ягоды, что становились квадратными, прямоугольными, коническими. Большие зеленые листья прорастали между ними...
И все, все было неправдоподобно сладким. Даже снежно-белая редька и крупный матовый лук елись просто, как яблоки. Сладкими были мясо и рыба в Мургабе.
А ночью одуряюще сладким был воздух. Плоские земляные крыши толщиной в локоть от палящего солнца покрывались грубым полотном и кошмами. Все, что произрастало здесь, резалось, разламывалось и сушилось, испуская невероятные запахи...
И животных эта земля порождала необыкновенных. О кентаврах, полулюдях-полулошадях, рассказывалось в предании у греков-ромеев. Высокие, с длинной сильной шеей кони пустыни представлялись им единым телом с парфянскими лучниками...
Еще одно ромейское сказание понял здесь Авраам. Черные, белые, серебряные были маргианские овцы, и шерсть их отливала чудным лунным блеском. Но когда увидел он знаменитый мервский сур, то сразу вспомнил стихи о Язоне и супруге его -- несчастной Медее. Раз в году на полтора миллиона ягнят рождается один урод с руном цвета чистого золота. Его везут отсюда на границу в Лазику для перепродажи, потому что издревле идет он на оторочку мантий для ромейских царей. Порождением Кавказа считали его аргонавты. Вчера дядя Авель бар-Хенанишо сам отобрал две бесценных шкурки, чтобы через сотоварища Леонида Апиона передать в подарок новому кесарю. На волосы младенца походили яркие солнечные завигки, и невозможно было оторвать взгляда от них...
Дасткарты в Мерве сгояли нетронутыми. Может быть, обилие плодов было тому причиной или близость к Турану, откуда всякий раз можно ждать вмешательства в случае смуты. Пятую часть из хранилищ роздали здесь великие людям, и никто пока открыто не требовал большего...
Вниз посмотрел Авраам. Полутемно еще было в примыкающих к базару улицах, но двигались уже по ним арбы с громадными, выше лошадиного роста, колесами, на которых легко переезжать ямы с водой. И сам базар уже многоцветно пенился, выплескиваясь под старые крепостные стены. Там, где они обрушились, бесчисленные ковры и кошмы, свертки серебристого атласа, чаны жидкой халвы-мешалло и горы дынь-вахрман хлынули внутрь, захлестывая солдатские казармы...
По ту сторону базара виделось большое торговое подворье. Три дня уже люди туранского царя с серебряными пластинами в подтверждение их права учитывали товары и деловито прикрепляли к каждому тюку специальную дощечку с печатью. На всем дальнем пути до границ Китая никто не тронет их...
Все таким же суровым был дядя его Авель бар-Хенанишо. Ни единого родственного слова не слышал от него Авраам. Но помнил он сухие теплые руки и кисловатый сок, лившийся на воспаленные губы.
Ночами бодрствовал дядя. Помимо заботы о караване осуществлял он церковные дела. У епископа Мерва был с ним Авраам. Молодым оказался тот, со светлой волнистой бородкой и мукой в глазах. Смертный кашель душил его всякий раз, но епископ сам обошел все сараи и конюшни, благословляя в трудную дорогу людей и скот.
С ними пойдут и десять монахов-проповедников. По ту сторону заброшенной цитадели жили они вместе с совами, уже год ожидая попутного каравана. Навсегда останутся они в Китае, разнося среди язычников свет и слово божье...
Как жена Лота, окаменел вдруг Авраам, когда узнал среди проповедников Тыкву, заблудшего студента академии из Нисибина. Но совсем другим уже стал Тыква. Жесткая складка служения появилась у него на лбу, а глаза смотрели на что-то бесплотное, видимое лишь ему одному. Мешок арамейских грамот и апостольских проповедей был его имуществом...
Три сына было у спасенного Кузнецом царя Фариду-на: Тур, Салм и Эрадж. Им во владение он дал Туран, Рим и Эраншахр. Но, сговорившись, Тур и Салм убили своего брата Эраджа. С тех пор нет мира между Востоком и Западом. И вечно повторяется это: Салм и Тур сговариваются против срединного брата...
Мерв -- крайний город Эраншахра. Где-то там, откуда должно встать солнце, туранцы десять лет назад втоптали в песок сорок тысяч азатов и "бессмертных" царя Пероза. Потом началась буря и огромный бархан насыпала там, где остались они лежать. Каждую весну на том бархане выступает кровь и слышатся стоны. А Мерв стал открытым для всех городом. Хоть и сидел в нем ка-наранг с войском, туранцы по договору могли беспрепятственно въезжать и выезжать из него без уплаты пошлин на купленное и проданное...
Авраам не понял вначале, что же случилось в мире. Не было зари, и нисколько не изменилось небо. Огромный белый шар быстро выкатился из-за чистого горизонта, и сразу, насколько хватал глаз, черные треугольники и трапеции испещрили землю. Миллионы барханов озарились слепящим светом и дали черную тень в сторону. Ночь была еще там, куда не попало солнце. Сухой до предела воздух не знает здесь полутонов и обманчивых преломлений...
И он до конца вдруг осмыслил арийские легенды:
пустые скалы, безлюдные горячие пустыни, ядом брызжущие дивы и волкоглавые враги. Воитель-отец сражается насмерть с сыном, и вечный трагический закон это, предопределенный светилами. Смысла не дано знать -- и не надо. Голое яростное стремление, и нет полутонов, колебаний, относительности. Арийская надменность прямизны. Изменником с чужой кровью выглядит при этом буйном торжестве природы брат героя Ростама, кабулский царь Шагад, вырывший западню на его пути:
Шагад сказал "Ты страх внушал народам, Сражен ты справедливым небосводом
Зачем ты столько крови проливал9 Всю жизнь ты грабил, вечно воевал.
Пора твоя настала, лев Систана "
Природа и дух человеческий... Война и мир... Найдут ли люди себя?.. По легенде, Шагад пожалел умирающего воителя, дал ему в яму лук со стрелами для защиты от бродячих львов. Захохотал радостно Ростам и пронзил Шагада...
Но как же тогда царевич Сиявуш, пожелавший вечного мира и ушедший на чужбину, чтобы строить города счастья? Самый полный список этой легенды нашел он здесь, в одном из старых книгохранилищ. Совсем не тот Афрасиаб, извечный враг и родня Ахримана, появляется в ней:
Сказал Афрасиаб' "Мы видим оба, Что погрузилась в сон людская злоба... Покоя не было в душе людской, Но ты пришел и дал земле покой.
Еще такого не было событья'
Мы отдохнем от войн, кровопролитья
Туран -- твой друг "
Пиран -- главный туранский воитель помогает Сияву-шу в его мирных делах. Сам Ростам, живущий войной, неузнаваем, и потерявший разум Кей-Кавус обвиняет его в неправильном воспитании царевича:
Ему внушил ты: мир нужнее чести, Из сердца сына вырвал корень мести.
Покоя жаждешь ты и тишины, А не величья трона и страны.
А может быть, именно здесь, на острие джамшидова меча между Эраном и Тураном, родилось это предание, возвышающее дух перед природой, мир перед войной?..
Авраам уже записал его стихами, но одно имя изменил. Туранка Зарингис -- дочь царя Афрасиаба -- была верной женой благородному Сиявушу. Он назвал ее Фа-рангис, что значит "Ослепительная", "Солнечная"...
Бам... бам... бам... бам... Еще половину лета слушал он этот звон... Никогда не видел настоящего моря Авраам, но знал уже его безбрежность. В зыбких песчаных волнах была дорога в Согдиану, и тошнило его от свирепой верблюжьей качки. На глазах вырастали черно-серебряные барханы, пересыпаясь под ветром один в другой. Бешеная река Оке раздваивала пустыню, деля мир на Эран и Туран. Как хотела текла она, и срамным именем от присевшей на песок женщины называли ее в просторечии.
IX
Это было поздней осенью, когда пузырились от дождей неисчислимые самаркандские хаузы Он уже много раз проходил по невольничьему торжищу, косясь на продаваемых женщин И не останавливался, потому что всегда боялся увидеть их глаза.
В Ктесифоне друг его Кабруй-хайям купил себе как-то девушку, и никакого сомнения не появилось у него при этом. Артак имел жену родственной крови и красивую рабыню-ромейку для постели. Оба они посмеивались над Авраамом за его стеснительность. Так же естественно это было для них, как пить, спать, облегчаться Он злился на себя и каждую ночь твердо решал найти себе женщину...
Под крытыми навесами был женский базар Постоянные торговцы, перекупающие девушек у приходящих караванов, имели там положенные места В синий и розовый атлас были закутаны женщины, дорогие украшения надевались им на оголенные руки и ноги, подвешивались к ушам и в проколы ноздрей, густо-синяя полоса рисовалась по бровям А это был случайный продавец, и у самого края сидечи приведенные им девушка и старуха
Сначала Авраам увидел заляпанную грязью маленькую ногу Вода стекала с земляного навеса, и крупные глиняные брызги падали на нее Тогда он невольно посмотрел и увидел широко раскрытые темные глаза под обычными бровями Недоумение было в них.
Уже пройдя базар, Авраам вдруг остановился и потом вернулся Быстро, не глядя, договорился он с бородатым узколицым дехканом-согдийцем Тот все повторял, что она -- девственница, и предлагал ему еще и старуху, которая умела красить кошмы. Они пошли к базарному главе Специальный человек с серебряным знаком на цепочке принял положенную плату и установил, что девушка переходит в его полное владение .
Авраам привел ее в дом и все не смотрел на нее. Пройдя в комнату, он начал почему-то ходить от сундука к двери Она стала к стене и молча поворачивала за ним голову Взпянув на ее забрызганные ноги, он засуетился, взял большой кувшин и пошел к хаузу. Обернувшись, увидел Авраам, что она идет за ним...
Кувшин никак не хотел тонуть в синеватом хаузе. Она взяла у него кувшин и набрала воды. Теперь он шел счедом, а она несла кувшин на плече Быстро мелькали ее щиколотки
Потом она мылась, долго что-то чистила, убирала уже при горящей лампаде, а он бродил по айвану, заходил в виноградную беседку, и мелкий дождь шелестел в больших пожухлых листьях ..
Все давно уже стихло в комнате, но он не заходил. А когда зашел, то увидел, что она спит, свернувшись на кошме под обитым цветной жестью сундуком. Неслышно подошел Авраам...
Совсем девочкой была еще она Пухлые губы раскрылись, и розово отсвечивало от огня лампады маленькое детское ухо. Завозившись во сне, она еще теснее прижалась спиной к сундуку Платьице-кетене сдвинулось, и грубые полотняные шаровары виднелись под ним .
Авраам снял с сундука одеяла, пододвинул на них девочку, укрыл Она не проснулась и только прижалась щекой к его ладони. Он долго не отнимал руку, боясь разбудить ее..
Потом Авраам взял еще одеяло и подушку, вынес в прихожую. Он постелил здесь себе на вдвое свернутой кошме, разделся и все не задувал лампады, задумчиво перебирая меж пальцев крест Из обычного кипариса был он, и стерся, выцвел от пота грубый волосяной шнурок
Древним стольным городом туранских владык был Самарканд Ночами кричали совы в зубчатых руинах Кей-Афрасиаба, а рядом на целый фарсанг разбросался новый город...
Каган Хушнаваз поставил свои шатры за городом, на ровном месте, где не росли деревья. Из гуннской степи был он родом и не терпел глиняную путаность дувалов. В три года раз наезжал туран-шах получить причитаемое с Согдианы и потом снова уходил в свои степи.
Солнце уже взошло. Авраам отвернулся, утираясь ладонью, и увидел на белой потрескавшейся земле две знакомые тени. Он сначала не понял, зачем они здесь: сотник Исфандиар и Фархад-гусан. А потом бросился, прижался головой к одному и другому, ощутив запах пота, кожаных ремней, степной травы. Слезы уже свободно лились из глаз...
В ряд они стояли у высоких кованых ворот, все уменьшаясь: дипераны в красных куртках и сотник с аза-том. Потом ворота начали быстро уходить под землю. Радужными разводами плыла дорога...
Откуда это тепло между людьми, отделяющее их от зверей9 Может быть, правда, что внутри у каждого-- огонь9 Сильнее или слабее он горит, привлекая других... Есть люди, у которых он совсем погас или только чадит, отталкивая. . Авраам отпустил поводья, крепко заткнул пальцами уши Ровное мощное гудение не прерывалось.
Он нагонял уже караван И вдруг остановил коня, приложил обе руки к лицу, и сразу вернулся запах ночи. Солнце пропало куда-то, и лунное лезвие помчалось по кромке крыши В душной тьме повисли омертвелые листья. Он медленно потянул поводья и поехал назад, но конь остановился
Нельзя уже было разглядеть отсюда дасткарт Спен-диатов. Белый горячий туман стлался от реки по всему горизонту. Недвижно стоял в волнах сверкающий куб дворца, и рубиновой каплей была вправленная в него арка.
VII
Бам бам . бам.. бам Непрерывность времени утверждал этот звон Он не кончался и ночью, когда караванщики подвязывали медные языки на шеях верблюдов. Лишь тише становился он при свете костра и снова возникал в полную силу, как только приходил сон
Каждый десятый верблюд нес с собой колокол, потому что на полфарсанга растягивался в пути караван. Черным дымом давали знак остановки Воспользовавшись охраной царского серебра, полторы тысячи вьючных верблюдов вел с собой Авель бар-Хенанишо. .
А трещины в земле становились все шире, и кони ломали ноги. С начала лета дул гармсель -- медленный и горячий ветер. Из слабых предгорных речек, из щелей в скалах, из самых глубоких колодцев впитывал он в себя воду. Листья оставались как живые зеленые, с синими прожилками, но ни капли сока не было в них. Сухо трескались стволы деревьев, трескалась земля, камни и лица людей. На первом же привале услышал он про "Ветер Наказания":
-- Огонь вынесли из храмов, и стал он ветром. .
-- Те, кто в красном, сделали это... Азаты молчали. Говорили люди, пришедшие из ближайшего селения, и казались безразличными их голоса...
Потом все меньше становилось городов и селений, ярче разделялись свет и тьма, кончалась жизнь. Из горячих каменных долин попадали они в узкие ледяные ущелья, и звезды среди дня загорались в небе. И сразу опять пылало солнце, а камни сверкали, как раскаленные звезды Горы Мидии были все время слева, и вечно высилась на краю их белая глыба Демавенда. Царь Заххак, змей-отцеубийца, висел там, прикованный царевичем Фаридуном
Да, здесь порожден он, железнотелый Ростам, которого не минует ни одно из сказаний! Нет больше людей, только голые скалы, оплавленная земля и пустое, беспощадное небо над головой
Когда при помощи Кузнеца приковал к скале Заххака и сел на отцовский трон царевич Фаридун, то мощно-телый воитель Сам из рода саксаганских царей был его опорой И родился от Сама сын Заль с солнечным лицом и полный благодати Не имело изъяна тело младенца, но голова его была седой Устыдился старый Сам и велел отнести сына-урода в глухое ущелье Птица Симург с железным сердцем вскормила Заля и вернула увидевшему вещий сон отцу, когда пришло время
А Заль полюбил чистую Рудабу -- дочь кабулского царя Михраба, ведущего свой род от змееподобного Заххака И никого не хотел больше видеть из женщин седоголовый юноша. Тогда и предрекли мобеды, что родится от Заля и Рудабы неслыханный воитель...
Все происходило, как сказали мобеды, прочитавшие в небе судьбу Ростама. Тахамтаном -- "Железнотелым" стал он, опорой Кеева трона и мстителем Турану Высокое чувство верности было присуще ему, а честь была дороже жизни. Прямо смотрел он на мир и знал только арийские "да" или "нет"
Но рок тяготел над благородным Ростамом, потому что смешана была его кровь. В бою, не ведая о том, убивает он сына. Потомок Кеев -- меднотелый воитель Ис-фандиар гибнет от его руки, хоть не желает Ростам его смерти И сам он умирает от руки брата
Ускакав от каравана, посреди слепящего безмолвия въехал на одинокую скалу Авраам. Соль проступала сквозь камни, и в алмазах была пустыня до горизонта. Где-то там, справа, угадывались горы Систана и Забул -- вотчина великого воителя. А слева все стояла синяя стена Страны Дивов -Мазандерана, где совершил Ростам семь своих великих подвигов. Поганое летающее чудище, самого Акван-дива, сокрушил он и навечно изгнал силы зла из каменной твердыни. Страну Волков -- гургасаров он покорил, что начинается сразу за Демавендом...
Кто же такой был этот вечный воитель, уже много тысяч лет не знающий смерти? Что олицетворял он?.. Минувшее?.. Будущее?.. Изначальное?.. Взметнулся и дико, на всю пустыню, заржал конь под Авраамом. Дрогнуло, забилось сердце, беспредельно расширилась грудь, красная пелена наползла на белые камни.
Мои трон -- седло, моя на поле спава, Венец мой -- шлем, весь мир -моя держава '
Не дав опуститься передним копытам коня, бросил его Авраам со скалы в галоп. Буйно свистнуло в ушах, качнулся горизонт, бронзовые сполохи побежали по всему небу. И заревели карнаи, заметался в тоске Туран...
Впереди он был, Тахамтан, и земля неслась под копыта его коня. Затмевая день, опять плыли в небе знамена витязей Эрана. Могучий слон на знамени -это Туе, от каждого удара которого плачет целое туранское селение. Солнце и луна на знаменах, под которыми Фарибурз с Густахмом. Хищнопенного барса голову везет Шидуш, похожий на горный кряж. Полные грозной отваги, мчатся они: Гураз, чей знак--кабан, доблестный Фархад со знаком буйвола, Ривниз с зеленоглазым тигром, открывшим пасть. Как жемчужина светла ромейская рабыня на ратном знамени удалого Бижана. Волк матерый с капающей изо рта кровью венчает стяг его отца -- старого Гива. И лев золотой -- знак дома неистового Гударза -- здесь...
Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под лапой эранского льва валятся туранские витязи. И вот уже в который раз горячей кровью благороднейшего из них -- Пирана наполняет чашу старый Гударз. И выпивает всю чашу в память павших сыновей и внуков...
Снова дымом и кровью пьяны всадники. Сам Кей-Хосрой ведет теперь их. Быстрее мысли настигают ту-ранцев доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю...
Брызгал, искрясь, соленый прах из-под копыт. Конь нес его по пути древних воителей, и не надо было больше сдерживаться. Заново рождались, набегая, слова и ритмы, послушно укладывались в бронзовые формы -- двустишия. Прямой арийский меч с расширяющимся книзу лезвием ощущал он на боку. Желобок для стока вражьей крови шел от самой рукояти. И черный точильный брусок висел на его поясе справа. Одной крови был Авраам с бессмертным воителем...
Теперь он знал, что напишет "Книгу Владык". Ничто земное, слабое, повседневное не отуманит больше его мозг, никакие путы не лягут на руку. Чадит и меркнет, отравляя первозданную чистоту природы, тусклая жалость. Она противоестественна этим скалам, песку, солнцу. Здесь, среди пустыни, понял он величие неукротимого духа. Все предопределено, даже страдание, и не надо уклоняться. Полет коня над землей, кровь, песня -- и есть жизнь. Пусть кружится от стихов голова и взрываются страсти...
Авраам нашел под курткой шнур от креста, брезгливо дернул. Но был этот шнур из грубой шерсти, скрученной с конским волосом, и больно стало его пальцам. Темная комната в Нисибине представилась на миг. Маленький старец с ниспадающей бородой лежал в глубине на высокой кровати...
А конь все несся по завороженной земле. Изломанные столбы соли поднимали в небо горячие вихри, и двигались они вместе с ним, не отставая и не обгоняя. Ничего реального не осталось в мире. Смутным видением выплыл в оцепенелой, засыпающей памяти Ктесифон... Дасткарт... Остановившиеся ноги эрандиперпата... И склад товарищества, где все передавали друг другу папирусы с бесчисленными цифрами: дядя его Авель бар-Хенанишо, экзиларх мар Зутра, Зиндбад-мореход. Тени это были из другого мира...
Бам... бам... бам... бам... Конь остановил свой бег, осел на задние ноги, заржал негромко, обыкновенно. От толчка открыл глаза Авраам. Неглубокая долина была впереди,, и совсем близко шли через нее верблюды с аккуратно уложенными тюками. Они выходили из-за неровного горизонта, проходили через всю долину и расплывались в прозрачной струящейся мгле. Люди на лошадях ехали по бокам каравана, и лошади встряхивали подвязанными хвостами. Высокую фигуру дяди явственно различил Авраам...
Никогда не испытанное им тепло шло от узких и сильных рук, и были это руки дяди его Авеля бар-Хе-нанишо. Они сами меняли влажную повязку у него на лбу, выжимали гранат на жесткие губы. Темно-голубая жилка билась под сухой коричневой кожей...
Много дней ехал он, подвязанный между двумя мулами, после того как солнце соленой пустыни ударило ему в голову. Конь тогда сам вынес его к каравану. Когда он снова взобрался в седло, они уже оставили в стороне Страну Волков. Красные осыпающиеся горы были впереди, и за ними Хорасан -страна, где восходит солнце над Эраншахром...
VIII
На краю видимого мира стоял Авраам -- сын Вахро-мея. В пути остались вершины, где камни преображались в белый лед. Но здесь, на ровной земле, только дивы могли насыпать эту гору. Она так и называлась, древняя крепость на горе,-- "Дворец Дивов". В старой парфянской рукописи рассказано о царице Вис, запертой здесь когда-то ревнивым мужем. Ее любовник, воитель Рамин, слал ей письма, привязанные к стрелам...
Совы живут сейчас в цитадели. Ее толстые стены пробили когда-то солдаты Искандария, но не стали их восстанавливать. Новый город Маргиана-Александрия был построен рядом, и только окаменевшие кирпичи брали для него из древнего Кеева городища. А потом царь Ан-тиох огородил стеной зеленые поля и сады, и стали называть это место Маршана-Антиохия. Она ясно видна отсюда, волнистая стена, защищающая Мерв от сыпучего песка и туранцев. А вокруг, во все стороны, лишь голые барханы до горизонта...
Три дня он уже в Мерве, и каждое утро задолго до солнечного восхода взбирается сюда, на искусственную гору. Не верится, что маленькие земные люди могли насыпать эти чудовищные валы. В предутренней чистоте особенно ясно видна граница жизни и смерти. Как меч Джамшида, на треть раздвинул пески желтый Мургаб. Где-то в горах Эраншахра твердая ледовая рукоять, а здесь, в утяжеленном расширении, Мерв. Он синий и зеленый отсюда. Ветви смыкаются над рекой, и только восьмиугольные башенки дасткартов разрывают кое-где сцепившиеся кроны карагачей и платанов...
Великий канаранг Гушнапсдад, военный правитель Хорасана, стал во главе посольства и сразу возненавидел Авраама. Губы на большом отекшем лице по-арийски брезгливо поползли книзу, когда услышал он, что дано Аврааму право ходить где захочется и записывать какие-то сказки. Зато других диперанов посольства он приказал не выпускать из казармы. Все три дня они учились быстрой посадке в седла, чистили двор, сбрую, коней. Слова сказанного, а тем более написанного, не терпел канаранг и вымещал на них свои чувства.
Хоть одно было хорошо, что избавило это наконец Авраама от Льва-Разумника. При царском серебре послан был тот от эранамаркера Иегуды и всю дорогу до Мерва лез Аврааму в душу. На первом же привале подошел он вплотную, взялся за шнуровку куртки, заглянул в глаза.
-- Нам предстоит длинная и ответственная дорога, -- сказал он. -- Очень хорошо, что с посольством едет такой высокообразованный человек, как вы, мар Авраам!..
Впервые назвали его так, и это было приятно. Серьезно, доверительно умел разговаривать Лев-Разумник, так, что человек невольно поднимался в собственных глазах. Самые большие глупости не казались уже такими очевидными. Хотелось слушать и соглашаться. Даже умный, благородный Абба терпел его возле себя и только временами грубо обрывал, когда тупость превосходила всякую меру. Ни единой искры божьей не было в выкаченных глазах Льва-Разумника, но зато считал он лучше всех в Эраншахре. Со сна мог он мгновенно разделить или умножить любые многозначные числа. Зато теперь канаранг Гушнапсдад заставил его пересчитывать серебро, что везли на сорока мулах!..
Молодой воитель Атургундад, племянник канаранга, стал почему-то покровителем Авраама в Мерве. Как и сам канаранг, был он большим и спесивым, а на одутловатом лице читалось такое же закоренелое омерзение ко всему живому и подвижному. Но когда при взгляде на Авраама губы канаранга поползли вниз, у племянника они сразу выровнялись. Воитель Атургундад сам подошел к нему, а великий канаранг отвернулся...
Неустанно ходил Авраам по Мерву. Кружилась голова от звуков и красок. На всех дорогах земли лежит от сотворения мира этот город, и все человеческие боги нашли здесь убежище. Жрецы и монахи населяли его древнюю часть: индийские предсказатели судьбы с их застывшим медным богом, христиане, манихеи, иудейские наставники праведности, даже гуннские шаманы с бубнами сидели на базаре. И жрицы огня Арамати-земли с голыми животами находились при каждом из сорока зороастрийских храмов. Танцы и удовлетворение мужского голода--их пропитание...
А на прямых, как в старых ромейских городах, улицах встречались под косматыми овечьими шапками правильные ромейские лица. И не только от солдат Искан-дария Великого и Антиоха происходили здешние жители. Много позже парфянский царь Ород расселил здесь, на границе с Тураном, плененные римские легионы консула Марка Красса...
Тяжелая серая пыль лежала на дорогах -- та же, из которой высились барханы за АНТИОХОВОЙ стеной. Но, смоченная водой, она буйно рождала все доступные глазу цвета: зеленый, синий, желтый, голубой, багровый. Словно покрашенные были звонкие продолговатые дыни, гигантскими пирамидами уложенные на базаре, оранжевое пламя источали в темной листве персики, и обрызганными кровью казались абрикосовые деревья. А синим, голубым, фиолетовым был виноград. Высоко над головой висели причудливые гроздья величиной с хорошую овцу, и так густо теснились в них ягоды, что становились квадратными, прямоугольными, коническими. Большие зеленые листья прорастали между ними...
И все, все было неправдоподобно сладким. Даже снежно-белая редька и крупный матовый лук елись просто, как яблоки. Сладкими были мясо и рыба в Мургабе.
А ночью одуряюще сладким был воздух. Плоские земляные крыши толщиной в локоть от палящего солнца покрывались грубым полотном и кошмами. Все, что произрастало здесь, резалось, разламывалось и сушилось, испуская невероятные запахи...
И животных эта земля порождала необыкновенных. О кентаврах, полулюдях-полулошадях, рассказывалось в предании у греков-ромеев. Высокие, с длинной сильной шеей кони пустыни представлялись им единым телом с парфянскими лучниками...
Еще одно ромейское сказание понял здесь Авраам. Черные, белые, серебряные были маргианские овцы, и шерсть их отливала чудным лунным блеском. Но когда увидел он знаменитый мервский сур, то сразу вспомнил стихи о Язоне и супруге его -- несчастной Медее. Раз в году на полтора миллиона ягнят рождается один урод с руном цвета чистого золота. Его везут отсюда на границу в Лазику для перепродажи, потому что издревле идет он на оторочку мантий для ромейских царей. Порождением Кавказа считали его аргонавты. Вчера дядя Авель бар-Хенанишо сам отобрал две бесценных шкурки, чтобы через сотоварища Леонида Апиона передать в подарок новому кесарю. На волосы младенца походили яркие солнечные завигки, и невозможно было оторвать взгляда от них...
Дасткарты в Мерве сгояли нетронутыми. Может быть, обилие плодов было тому причиной или близость к Турану, откуда всякий раз можно ждать вмешательства в случае смуты. Пятую часть из хранилищ роздали здесь великие людям, и никто пока открыто не требовал большего...
Вниз посмотрел Авраам. Полутемно еще было в примыкающих к базару улицах, но двигались уже по ним арбы с громадными, выше лошадиного роста, колесами, на которых легко переезжать ямы с водой. И сам базар уже многоцветно пенился, выплескиваясь под старые крепостные стены. Там, где они обрушились, бесчисленные ковры и кошмы, свертки серебристого атласа, чаны жидкой халвы-мешалло и горы дынь-вахрман хлынули внутрь, захлестывая солдатские казармы...
По ту сторону базара виделось большое торговое подворье. Три дня уже люди туранского царя с серебряными пластинами в подтверждение их права учитывали товары и деловито прикрепляли к каждому тюку специальную дощечку с печатью. На всем дальнем пути до границ Китая никто не тронет их...
Все таким же суровым был дядя его Авель бар-Хенанишо. Ни единого родственного слова не слышал от него Авраам. Но помнил он сухие теплые руки и кисловатый сок, лившийся на воспаленные губы.
Ночами бодрствовал дядя. Помимо заботы о караване осуществлял он церковные дела. У епископа Мерва был с ним Авраам. Молодым оказался тот, со светлой волнистой бородкой и мукой в глазах. Смертный кашель душил его всякий раз, но епископ сам обошел все сараи и конюшни, благословляя в трудную дорогу людей и скот.
С ними пойдут и десять монахов-проповедников. По ту сторону заброшенной цитадели жили они вместе с совами, уже год ожидая попутного каравана. Навсегда останутся они в Китае, разнося среди язычников свет и слово божье...
Как жена Лота, окаменел вдруг Авраам, когда узнал среди проповедников Тыкву, заблудшего студента академии из Нисибина. Но совсем другим уже стал Тыква. Жесткая складка служения появилась у него на лбу, а глаза смотрели на что-то бесплотное, видимое лишь ему одному. Мешок арамейских грамот и апостольских проповедей был его имуществом...
Три сына было у спасенного Кузнецом царя Фариду-на: Тур, Салм и Эрадж. Им во владение он дал Туран, Рим и Эраншахр. Но, сговорившись, Тур и Салм убили своего брата Эраджа. С тех пор нет мира между Востоком и Западом. И вечно повторяется это: Салм и Тур сговариваются против срединного брата...
Мерв -- крайний город Эраншахра. Где-то там, откуда должно встать солнце, туранцы десять лет назад втоптали в песок сорок тысяч азатов и "бессмертных" царя Пероза. Потом началась буря и огромный бархан насыпала там, где остались они лежать. Каждую весну на том бархане выступает кровь и слышатся стоны. А Мерв стал открытым для всех городом. Хоть и сидел в нем ка-наранг с войском, туранцы по договору могли беспрепятственно въезжать и выезжать из него без уплаты пошлин на купленное и проданное...
Авраам не понял вначале, что же случилось в мире. Не было зари, и нисколько не изменилось небо. Огромный белый шар быстро выкатился из-за чистого горизонта, и сразу, насколько хватал глаз, черные треугольники и трапеции испещрили землю. Миллионы барханов озарились слепящим светом и дали черную тень в сторону. Ночь была еще там, куда не попало солнце. Сухой до предела воздух не знает здесь полутонов и обманчивых преломлений...
И он до конца вдруг осмыслил арийские легенды:
пустые скалы, безлюдные горячие пустыни, ядом брызжущие дивы и волкоглавые враги. Воитель-отец сражается насмерть с сыном, и вечный трагический закон это, предопределенный светилами. Смысла не дано знать -- и не надо. Голое яростное стремление, и нет полутонов, колебаний, относительности. Арийская надменность прямизны. Изменником с чужой кровью выглядит при этом буйном торжестве природы брат героя Ростама, кабулский царь Шагад, вырывший западню на его пути:
Шагад сказал "Ты страх внушал народам, Сражен ты справедливым небосводом
Зачем ты столько крови проливал9 Всю жизнь ты грабил, вечно воевал.
Пора твоя настала, лев Систана "
Природа и дух человеческий... Война и мир... Найдут ли люди себя?.. По легенде, Шагад пожалел умирающего воителя, дал ему в яму лук со стрелами для защиты от бродячих львов. Захохотал радостно Ростам и пронзил Шагада...
Но как же тогда царевич Сиявуш, пожелавший вечного мира и ушедший на чужбину, чтобы строить города счастья? Самый полный список этой легенды нашел он здесь, в одном из старых книгохранилищ. Совсем не тот Афрасиаб, извечный враг и родня Ахримана, появляется в ней:
Сказал Афрасиаб' "Мы видим оба, Что погрузилась в сон людская злоба... Покоя не было в душе людской, Но ты пришел и дал земле покой.
Еще такого не было событья'
Мы отдохнем от войн, кровопролитья
Туран -- твой друг "
Пиран -- главный туранский воитель помогает Сияву-шу в его мирных делах. Сам Ростам, живущий войной, неузнаваем, и потерявший разум Кей-Кавус обвиняет его в неправильном воспитании царевича:
Ему внушил ты: мир нужнее чести, Из сердца сына вырвал корень мести.
Покоя жаждешь ты и тишины, А не величья трона и страны.
А может быть, именно здесь, на острие джамшидова меча между Эраном и Тураном, родилось это предание, возвышающее дух перед природой, мир перед войной?..
Авраам уже записал его стихами, но одно имя изменил. Туранка Зарингис -- дочь царя Афрасиаба -- была верной женой благородному Сиявушу. Он назвал ее Фа-рангис, что значит "Ослепительная", "Солнечная"...
Бам... бам... бам... бам... Еще половину лета слушал он этот звон... Никогда не видел настоящего моря Авраам, но знал уже его безбрежность. В зыбких песчаных волнах была дорога в Согдиану, и тошнило его от свирепой верблюжьей качки. На глазах вырастали черно-серебряные барханы, пересыпаясь под ветром один в другой. Бешеная река Оке раздваивала пустыню, деля мир на Эран и Туран. Как хотела текла она, и срамным именем от присевшей на песок женщины называли ее в просторечии.
IX
Это было поздней осенью, когда пузырились от дождей неисчислимые самаркандские хаузы Он уже много раз проходил по невольничьему торжищу, косясь на продаваемых женщин И не останавливался, потому что всегда боялся увидеть их глаза.
В Ктесифоне друг его Кабруй-хайям купил себе как-то девушку, и никакого сомнения не появилось у него при этом. Артак имел жену родственной крови и красивую рабыню-ромейку для постели. Оба они посмеивались над Авраамом за его стеснительность. Так же естественно это было для них, как пить, спать, облегчаться Он злился на себя и каждую ночь твердо решал найти себе женщину...
Под крытыми навесами был женский базар Постоянные торговцы, перекупающие девушек у приходящих караванов, имели там положенные места В синий и розовый атлас были закутаны женщины, дорогие украшения надевались им на оголенные руки и ноги, подвешивались к ушам и в проколы ноздрей, густо-синяя полоса рисовалась по бровям А это был случайный продавец, и у самого края сидечи приведенные им девушка и старуха
Сначала Авраам увидел заляпанную грязью маленькую ногу Вода стекала с земляного навеса, и крупные глиняные брызги падали на нее Тогда он невольно посмотрел и увидел широко раскрытые темные глаза под обычными бровями Недоумение было в них.
Уже пройдя базар, Авраам вдруг остановился и потом вернулся Быстро, не глядя, договорился он с бородатым узколицым дехканом-согдийцем Тот все повторял, что она -- девственница, и предлагал ему еще и старуху, которая умела красить кошмы. Они пошли к базарному главе Специальный человек с серебряным знаком на цепочке принял положенную плату и установил, что девушка переходит в его полное владение .
Авраам привел ее в дом и все не смотрел на нее. Пройдя в комнату, он начал почему-то ходить от сундука к двери Она стала к стене и молча поворачивала за ним голову Взпянув на ее забрызганные ноги, он засуетился, взял большой кувшин и пошел к хаузу. Обернувшись, увидел Авраам, что она идет за ним...
Кувшин никак не хотел тонуть в синеватом хаузе. Она взяла у него кувшин и набрала воды. Теперь он шел счедом, а она несла кувшин на плече Быстро мелькали ее щиколотки
Потом она мылась, долго что-то чистила, убирала уже при горящей лампаде, а он бродил по айвану, заходил в виноградную беседку, и мелкий дождь шелестел в больших пожухлых листьях ..
Все давно уже стихло в комнате, но он не заходил. А когда зашел, то увидел, что она спит, свернувшись на кошме под обитым цветной жестью сундуком. Неслышно подошел Авраам...
Совсем девочкой была еще она Пухлые губы раскрылись, и розово отсвечивало от огня лампады маленькое детское ухо. Завозившись во сне, она еще теснее прижалась спиной к сундуку Платьице-кетене сдвинулось, и грубые полотняные шаровары виднелись под ним .
Авраам снял с сундука одеяла, пододвинул на них девочку, укрыл Она не проснулась и только прижалась щекой к его ладони. Он долго не отнимал руку, боясь разбудить ее..
Потом Авраам взял еще одеяло и подушку, вынес в прихожую. Он постелил здесь себе на вдвое свернутой кошме, разделся и все не задувал лампады, задумчиво перебирая меж пальцев крест Из обычного кипариса был он, и стерся, выцвел от пота грубый волосяной шнурок
Древним стольным городом туранских владык был Самарканд Ночами кричали совы в зубчатых руинах Кей-Афрасиаба, а рядом на целый фарсанг разбросался новый город...
Каган Хушнаваз поставил свои шатры за городом, на ровном месте, где не росли деревья. Из гуннской степи был он родом и не терпел глиняную путаность дувалов. В три года раз наезжал туран-шах получить причитаемое с Согдианы и потом снова уходил в свои степи.