Симашко Морис
Мaздaк
Морис Симашко
Мaздaк
В книгу включены избранные произведения Мориса Симашко -- исторические романы "Искупление Дабира", "Маздак" и "Повести Черных и Красных Песков", которые объединяет тема Востока Прозу М Симашко отличают глубокое проникновение в быт, психологию и историческое своеобразие Востока, остросоциальное звучание даже весьма древних, воспетых Фирдоуси, преданий о восстании Маздака в Иранской империи Сасанидов Его повести помогают нам яснее представить себе тот исторический путь, который привел к революции народы нынешнего советского Востока
* ПРОЛОГ *
Рык, низкий и страшный, наполняет землю. Тысяча солнц сразу вспыхивает, как от удара кованой персидской палицы. Сенатор Агафий Кратисфен прищуривает глаза, медленно поворачивает голову. Едущие с ним патриции сбиваются в кучу. Тяжеловесные византийские кони с мохнатыми ногами, оседая на зады, пятятся обратно в полутьму заборов. Так было задумано два века назад, когда строили этот дворец: длинный крытый проезд к нему, трубное содрогание и вполнеба отраженное солнце...
Они слезают с коней, отдают поводья в протянутые сзади руки и долго стоят в сухой тишине. Площадь выложена квадратами черного таврского камня...
Сияние, исходящее от парадной стены дворца, нестерпимо и мешает сосредоточиться. Сенатор по давней привычке закрывает глаза...
Зачем он здесь, в великом городе царя персов Ктеси-фоне, в год четыреста девяносто первый от рождения Спасителя?.. Радужные круги блекнут, из тьмы возникает типично исаврийское лицо с жесткими, неряшливо подкрашенными усами. Нагловатые, навыкате глаза -- как мокрые каштаны в луже, большой исаврийский нос разбух и оттягивает веки. Лицо императора Зенона, пославшего его сюда...
Специально носит усы исавриец, чтобы досадить сенату. Когда семнадцать лет назад он волею судьбы сделался императором, то в тот же день оголил лицо, стремясь походить на всех мраморных римских августов сразу. Но варвар на престоле не лучше свиньи за обеденным столом. Прошло немного времени, и он снова отпустил волосы под носом на манер своих диких сородичей. Всех исаврийцев, кто умеет считать до трех, перетащил в Константинополь. Они болтают с ним по-своему и называюг императора старым языческим именем, которое не выговорить в один присест...
Нечего удивляться, что поганому исаврийцу зеленый цвет ближе голубого. Вот и сейчас из "голубых" в его посольстве лишь два патриция, да и то потому, что еще не до конца опаску дились персы и ценят голубую кровь. Разве не потому послали к ним его, Агафия Кратисфена, чья фамилия уходит корнями к Ромулу и Рему, а по эллинской линии -- к одному из тридцати, в чреве коня проникших в Трою.
Нет, не для Зенона-исаврийца или его предшественника -- императора Льва вот уже двадцать пять лет ездит сенатор по миру. Где не побывал он за это время: в обезлюдевшем Карфагене склонял приплывших из Европы рыжих вандалов к Новому Риму, уговаривал и ссорил друг с другом на Дунае туполобых готских конунгов, вел посольские диспуты с персами по всей восточной границе -- в Нисибине, Эдессе, Армении, Лази-ке; трижды был у гуннов...
В старом Риме здоровый белобрысый германец снял штаны и испражнялся прямо посреди форума, валялись на улицах расшибленные статуи без рук и голов, одичавшие собаки разгребали мраморную крошку и пожирали трупы. Поразила его вода в Тибре: из желтой она стала черной и пахла волчьим пометом.
И до конца дней своих не забыть ему Иллирии. На горном перевале варвар припряг в повозку к быкам двух матрон -- мать и дочь, которых угонял в свои леса на Север. "Если ты римлянин -- убей меня!" -- быстро проговорила молодая женщина. Сквозь изодранную тунику светилось благородное тело, и злобный, отроду не мывшийся скот хлестал ее бичом именно по обнаженным местам. Сенатор отвернулся к видневшемуся в стороне морю. Он знал их -патрицианок из самых родовитых семейств побережья. Но чем он мог помочь, если сам накануне убеждал конунга Теодориха повернуть свои орды от Константинополя на Запад империи, к старому Риму.
Вечный Рим!.. Им и пришлось сейчас расплатиться за спокойствие Нового Рима -- Константинополя. Где будет третий Рим?..
Трудное время для империи, и поэтому он здесь, Ага
' "Голубые" -- потомственная аристократия. "Зеленые" -- представители торгово-ростовщической знати. Две наиболее влиятельные цирковые партии Рима, а затем Византии.
Агафий Кратисфен, новоримский сенатор. У персов дела еще хуже,и вот уже тридцать лет не угрожают они Константинополю. Белые гунны теснят их из Турана, желтые гунны -- савиры -- что ни год прорываются через кавказские перевалы, в Иберии и Армении до сих пор неспокойно. А самое непонятное делается у них внутри. По рассказам перебежчиков и донесениям из пограничных провинций, персы громят имения знатных родов, распределяют между собой их имущество. Такого не было у них от сотворения мира...
В горячей пустоте площади сенатору послышался вдруг тонкий спокойный голос. Пропали исаврийские усы. Умное розоватое лицо с мягким подбородком приплыло и стало на расстоянии вытянутой руки. Подлинный управитель империи -- Урвикий!..
Как-то уж так получается в Новом Риме, что евнухи из домашних императорских покоев неслышно переходят в Государственный совет и берут в руки кормило. Может быть, в этом и заключается мудрость. Лишенные ослепляющей человека плотской страсти, они смотрят на мир с холодной рассудительностью и безошибочно различают реальности бытия и политики. Не свидетельствует ли это о зрелости империи?..
-- Ты, сенатор Агафий, должен ощущать равновесие войны и мира. -Стальные глаза евнуха не были замутнены каким-либо желанием. -- Как привязанные друг к другу вот уже тысячу лет Рим и Персия. Враг для нас полезен не менее, чем друг. Если один из нас рухнет, не удержится и другой. Пропадет смысл существования империи...
То, что говорил от имени императора Урвикий в напутствие посольству, было известно сенатору. Когда отец нынешнего царя персов -- дьяволом одержимый Пе-роз попал со всей своей армией в плен к туранским гуннам, этот самый евнух Урвикий пошел на все. Даже выплаты исаврийской гвардии урезал, чтобы собрать золото для персов на выкуп царя Пероза...
Только не в прорву ли сыплется византийское золото? По договору с персами империя должна платить им ежегодно за охрану кавказских перевалов. Прорвавшись через хребет, гунны всегда могут повернуть вдоль Понта в империю. Случалось, чуть ли не до Константинополя докатывались они, оставляя после себя жесткий навоз и головешки. А персы ослаблены безмерно. Тот же Пе-роз семь лет назад снова предпринял войну в Туране, и до сих пор никто не знает, где упокоились его кости. Четыре года потом правил персами Валарш -- слабовольный брат Пероза. Он принялся заигрывать с голодной чернью, и знать ослепила его, лишив тем самым права престола. Теперь на персидском троне совсем юный царь -- сын буйного Пероза. Известно, что он был заложником за отца у белых гуннов, в Туране...
Главная задача посольства -- выяснить, насколько слабы персы. Способен ли новый царь царей выделить сейчас армию по цене? Кому придется меньше платить: персам -- за охрану перевалов, или гуннам -- за то, чтобы не сворачивали в империю и грабили только персидскую Армению? И потом: не рухнет ли от всего этого государство персов, обнажив для гуннов Восток империи?..
Совсем уж некстати появилась вдруг пышнотелая императрица Ариадна, улыбнулась сенатору. Или нет, не ему, а здоровенному силенциарию Анастасию, который всегда рядом с Урвикием. Что же, исавриец пьет как язычник, а императрица еще полна страстей. Умом и телом пошла она в свою мать -вдовствующую императрицу Верину. Если так, то не мешало бы поберечься императору Зенону...
Снова тоскливо, из-под земли рычат трубы. Сенатор открывает глаза... Необычное сочетание покоряет волю: зеркальный дворец в черной оправе площади. Какая дьявольская душа придумала это?!..
Закончилось первое "Время Уважения", и они идут: впереди сенатор, а сзади десять ромейских патрициев с голубыми и зелеными партийными повязками у ножен мечей.
Сенатор, хоть и впервые в Ктесифоне, все знает об этом дворце. Парадная стена его облицована плитами зеркального серебра. Каждую ночь накануне последнего -- пятого -- дня персидской недели их натирают белым евфратским песком. Блеск и грандиозность формы необходимы языческому царю для управления. Но вот когда константинопольские барышники начинают строить дома выше сирийских пальм и разукрашивают их, как господь бог глупую птицу павлина, людей со вкусом тошнит...
Все же правильно, что император включил в посольство торгашей из "зеленых". Речь здесь пойдет о деньгах, а не об умении красиво вытереть нос. У "зеленых" в столице персов больше знакомых. Базары в Константинополе расцвечены персидской парчой. А у эрандиперпата -- начальника царской канцелярии, - который встречал их вчера, сапоги точно такие же, как у сенатора. Даже кисточки на голенищах у перса -- по последней византийской моде...
Дворцовая арка в кольце серебра наливается тяжелым красным огнем. Солнечная стена расходится в стороны, растворяя небо и землю. Пятью поясами врезаны в стену гигантские ниши, и каждая отражает собственное солнце... Сенатор чувствует свою хромоту. Он вспоминает лицо персидского лучника, метнувшего когда-то стрелу ему в правую ногу. Это было давно, еще при Перозе. Как бешеный пес метался огнепоклонник со своими "бессмертными" по всему Востоку, залетая и в пределы империи. Бог и послал тогда желтых гуннов на ум императору Зенону. А путь гуннам через Аланские ворота в персидскую Армению показывал с божьей помощью он, сенатор Агафий Кратисфен. Потому и разорвала стрела сухожилие на ноге, что вместо надежного ромей-ского сапога с железными пластинами был на ней гуннский кожаный чулок...
Нельзя хромать. Кривые, слепые, горбатые не оскверняют этого дворца. Блаженному царю Валаршу, брату Пероза, не из мести прокололи тут зрачки три года назад. Просто не нужен он стал на престоле, а формальных изъянов не имел. Царь персов должен быть чист телом, пропорционален членами и способен покрывать женщину. Телесное уродство, по их мнению, искажает мысли. И люди, на которых смотрит он, не должны быть безобразны. Сенатор ступает теперь ровно, размеренно... Никто почему-то не рассказывал ему об этом дьявольском свете внутри дворца. Отсюда, с солнца, ничего не видно. Только холодная красная глубина без звука и мерцания. Мертвой радугой перевешивается арка с одного конца земли на другой...
Опять низкий беспощадный рык рвется из-под каменных плит. Нет сил больше слушать его, а он не кончается, долгий, звериный. И запах -- сладкий, с дымом и кровью...
Тишина еще хуже. "Время Уважения" не имеет конца. Они стоят уже под аркой, в багровом тумане. Солнце осталось сзади, и глаза различают все дальше. Вот они, трубы, -- на высоких подставках, мощные, уходящие под самый верх арки. У начала каждой трубы - мехи и безмолвные синие рабы возле них. Звук ударяет из широких жерл в потолок, сотрясает каменный пол и потом извергается в мир всем этим бездонным залом. Дворец царя персов днем и ночью открыт вселенной, только в глубине его тяжелая ковровая завеса. От нее этот адский свет, ровно отраженный по стенам и потолку листовым серебром...
Зал быстро светлеет. Крылатые курильницы отделяются от стен. В глазах бронзовых чудищ -- рубины, из сжатых пастей струится розовый дымок. Неподвижны гирканские лучники из гвардии "бессмертных". Два безмолвных ряда их уходят вдаль, до самой завесы. Через весь зал ползут отсюда на животе посланники малых царей. Но император Нового Рима признается сейчас богом и братом этого перса за красной завесой. Поэтому лишь белое полотно натягивают на губы патрициям, чтобы не смешивалось их дыхание с дыханием царя. Два писца-диперана делают знаки -- слева и справа. Голые эфиопы нажимают ручки мехов, и трубы ревут. Сейчас хоть можно видеть, как опадают мехи...
Они ступают на широкую ковровую дорогу. Все стоят здесь на установленных местах: бронзовые тени с широкими мечами у пояса. Сначала управители провинций -- сатрапы и шахрадары, военные правители -- канаранги, потом паткоспаны -- управители четырех сторон Эрана. Слева -- паткоспан Севера, справа -- Юга; затем Востока и Запада. Варвары нуждаются в симметрии.
Сенатор узнает длинного усатого эрандиперпата, с которым подробно обговаривал прием. Даже здесь, перед самой завесой, где одни только персидские страти-ги и богородственники, они не смешиваются. Эрандипер-пат стоит на одной линии с распределителем денег -- эранамаркером марзпан Армении -- с хирским царем. Первыми от завесы стоят главный стратиг -эранспахбед Зармихр Каренид и главный вазирг Шапур из Михранов. Это они лишили зрения бесхарактерного Валарша, освободив трон этому царю. Бык и леопард на их родовых кулонах. Куда занесет персидскую колесницу такая упряжка?..
Трубы ударяют в спину. Патриции валятся на пол, касаясь вытянутой правой рукой завесы. Так было оговорено по "Гахнамаку" -- "Книге Порядка". "Голубой" патриций с краю косит глазом. В полушаге от него гривастая голова с приподнявшими влажную губу клыками. Теплое львиное дыхание шевелит волосы ромея. Он хочет отодвинуться, но невидимая рука прижимает его к ковру...
Сенатор теперь стоит прямо перед завесой. Только львы остались с ним на одной линии: два могучих зверя на бронзовых цепях. Он снова закрывает глаза... "Хри-сар-гир!.. Прочь хри-сар-гир!" Двадцать тысяч "зеленых" совсем недавно орали это в цирке императору Зе-нону, требуя отменить городской налог. Попробовали бы здесь!.. Партия--римское слово. По-гречески означает "сторона". Императору следует думать о равновесии...
Впрочем, император Зенон так и не отменил тогда налога. Он привез шестьдесят галер дешевой египетской пшеницы и ввел новый праздник с большими призовыми заездами...
Белые руки протягиваются сзади к лицу сенатора. Прохладное полотно закрывает ему рот и нос. Ревут трубы, приоткрывается завеса, и Агафий Кратисфен падает ладонями вперед, на ту сторону. Правую руку с вытянутым пальцем выдвигает он вверх -- за милостью. И лишь когда выдыхаются трубы, поднимает глаза... Фарр -- божественное сияние там, в высоте, над головой юноши. Он светится, играя золотыми бликами, покоряя и завораживая. Непосвященному не увидеть цепи, на которой висит над троном большая корона Сасанидов. Прозрачные индийские камни отражают священный огонь. Закрытый красным покрывалом мобедан мобед, главный доверитель духа Ахурамазды, поддерживает горение в высоком жертвеннике. Никого больше нет здесь. Тихо шелестит молитва жреца жрецов Эрана...
Красивое, бронзовое от огня лицо молодого царя неподвижно. Изгиб темных бровей повторяет твердую линию подбородка. Все на месте у персов: парящая в воздухе корона, ровное пламя, шепот мага. Что же разрушает симметрию?.. Глаза царя...
Гром труб. Отрывистые, как волчий кашель, слова вспарывают багровую тишину...
ПОКЛОНЯЮЩИЙСЯ МАЗДЕ КАВАД, БОГ, ЦАРЬ ЦАРЕЙ АРИЙЦЕВ И НЕАРИЙЦЕВ, ИЗ РОДА БОГОВ, СЫН БОГА ПЕРОЗА, ЦАРЯ, ПРИНИМАЕТ ПРИВЕТСТВИЕ ЗЕНОНА, КЕСАРЯ РУМА'
Губы царя сжаты. Невидимый голос падает с неба. Только сейчас видит сенатор крылья орла на золотой короне. Тусклые железные пластины перьев в пять рядов -- древний царский знак Эрана еще со времен Ксеркса...
I
Опять перед ними завеса -- красная, в тяжелых ромбах. Они отходят спиной. Неподвижны эранспахбед и главный вазирг, ровными парами стояг паткоспаны, канаранги, шахрадары. И вдруг звякает бронза. Лев на правой стороне трясет головой, что-то ищет в своей шерсти. Голый раб пинает пяткой в желтый жилистый зад, и лев прижимает уши, укладывается. Отвратительно гудят трубы...
"В четвертом году правления Кавада, царя Эрана; в восемьсот третьем году греков; в четыреста девяносто первом году от рождения Спасителя..." Нет, сенатор Агафий Кратисфен не станет подписывать этот договор от лица императора Зенона, вечного августа и авто-кратора.
Он это понял, когда раб во дворце пнул пяткой льва. И у молодого царя были быстрые глаза. Что-то совсем неясно стало у персов...
Нисибин -- город, который на границе, -- приехал формально требовать назад сенатор. На сто двадцать лет уступил его когда-то Эрану император Иовиниан-ми-ротворец. Время отдачи минуло семь лет назад. Сенатор и ездил тогда в Нисибин, чтобы сказать это. И когда послы Эрана снова спросили о деньгах, которые по договору платила персам империя за войну с гуннами, сенатор Агафий Кратисфен лишь передал от лица императора Зенона: "Достаточно тебе подати, бог и царь, что взимаешь с нашей Нисибии".
Так остался персидский царь Валарш без денег. Когда Зармихр с Шапуром-вазиргом прокололи ему зрачки, лучники-гирканцы смеялись и говорили, что от постной еды им все равно не натянуть луки...
Так что Нисибин всегда в запасе. Главное -- гунны лезут через все кавказские перевалы. Сенатор отодвинул от себя свиток с договором, который три недели составляли два его патриция и ученые персидские чиновники -дипе-раны...
II
Остановились они в загородном дасткарте -- личном имении эрандиперпата Картира Спендиата, и возвращаться тогда из дворца сенатор решил через плебейскую часть города. Два диперана из царской канцелярии и четырнадцать персидских латников-азатов в конном строю с пиками сопровождали их. Ктесифон был пустой. Высокие стены из белого камня скрывали за собой дома и сады. Узкие, обложенные кирпичом каналы с желтой водой пропадали в закованных железными решетками нишах. Раза два или три молча проехали мимо них другие азаты. Лишь однажды приоткрылись тяжелые, с бронзовыми зверями ворота в стене, настороженно выглянул старый перс в кольчуге и сразу же притворил ворота. Уже по выезде из дворцовых кварталов увидели мертвого. Человек валялся совсем голый, и внутренности его были выедены птицами. Раньше такого не было у персов. Мертвая плоть считается у них поганой, и нельзя класть ее на чистую землю...
Они проехали каменный мост через главный царский канал. Кони замотали головами и остановились. Люди лежали в светлой пыли, прямо на дороге. Сотник-азат привстал на стременах, и они стали расползаться. Глаза их смотрели на солнце бессмысленно, не мигая. Сразу за проехавшими лошадьми люди снова укладывались в теплую пыль.
Заборы здесь были из глины. За ними висели ветки шахтута с запыленными жирными ягодами. Сенатор подумал, что в Византии и не в голод бы ободрали их до черной коры, если бы торчали так над улицей. Персы не понимают воровства...
На третьем квартале опять забеспокоились лошади. Один из лежащих не ушел с дороги. Открытые глаза его бьши присыпаны пылью. Сотник рукояткой плети кольнул коня между ушей. Азаты проехали над мертвым не глядя. Служители из дакмы -- "Башни Молчания", куда свозят мертвых, просто не успевали управляться. Пока ехали, добрый десяток мертвецов проволокли мимо них, ухватив специальными крючьями под подбородок, в промежность и за ребра...
Потом попались сразу двое, которые не вставали. И сенатор вдруг увидел громадных птиц с грязно-белыми шеями. Они сидели совсем низко: на заборах, башнях, высохших ветках. Тусклые клювы их были испачканы черной кровью...
Седьмой год великий голод в Эране. Бог наказал горделивого Пероза, которого занесло за бешеную реку Оке, в страну белых гуннов. Те помогли ему когда-то сесть на престол Эрана, они его и погубили. Сына своего Кавада, что царствует сейчас, пришлось оставить ему тогда в Туране заложником. По горсти серебра с каждого свободного перса собрал Пероз для его выкупа, да и Урвикий помог от лица императора Зенона. А потом снова пошел перед войной к Оксу, и никто не знает, куда делся после разгрома. Половину Хорасана с Мервом забрали себе туранцы. До сих пор по полгорсти серебра с головы собирают дипераны для уплаты им контрибуции...
Частый звон слышался впереди. Это выехали они к большой царской дороге. Медленно шел по ней караван: четыре боевых слона и сотни полторы мулов с поклажей. Хирские арабы с крестами на шее и обручами на головах горячили коней по бокам. На Востоке империи их тоже нанимают для стражи...
Посредине каравана ехал худой бородатый сириец в пропыленном коричневом плаще, под которым виднелись латы. Вдруг Леонид Апион, "зеленый" патриций из посольства, махнул ему рукой, и сириец соскочил с коня. Они слегка стукнулись ладонями и заговорили по-арамейски. Еретический несторианский крест 1 из дерева висел на шее сирийца. Не к лицу было ромейскому патрицию так ронять себя. А впрочем, для того и взял сенатор этого Леонида Аниона, что тот имеет торговые дела в Ктесифоне...
С караваном доехали до площади. От мулов пахло мускусом и еще чем-то приторным, как от новоримских патрицианок. Слоны и мулы свернули в переулок, а они остались на торжище. Не было здесь звонких персидских дынь, мешков с орехами и корзин с виноградом, которые привык видеть сенатор в пограничных городах. Пусто было в шелковых рядах, чернели холодные кузни. А люди продавали что-то, сговаривались, шептались. Как и на границе, много было иудеев и сирийцев. Воркующее арамейское пение вплеталось в четкий язык пехлеви, слышалась и черная византийская божба.
На гуннском базаре кучами лежали нечистоты: скотские и человеческие. Лошадей продавали туранской породы -- поджарых, с сильной грудью, а рабов всяких: худощавых аланов, широкоскулых жужаней, рыжих мясистых готов, еще каких-то приземистых и долговолосых в волчьих шкурах. Сразу за деревянными загонами без всякого порядка продавались рабы-персы, в основном дети. Но их не покупали, а лошадей торговали только сбивших ноги, на мясо...
----
1 Несториане-- последователи смещенного византийского патриарха Нестория, положившего в V веке нашей эры начало расколу и отделению восточной христианской церкви.
И вдруг базар заколебался. Вздох прошел по толпе. Лежавшие начали подниматься, отряхиваться от пыли. Дехканы торопили приведенных на продажу рабов. Сенатор перехватил взгляд сотника. Непривычное волнение было в нем...
Они поехали за всеми. С разных улиц люди двигались в одном направлении. Пробиваться становилось все труднее, но азаты теперь не шпорили лошадей. Когда ехать дальше уже было нельзя, они тоже остановились...
Черным кубом стоял посреди толпы громадный языческий храм без дверей и окон. Все смотрели в его сторону. Потом люди качнулись и стали молча отступать, освобождая посыпанную мелким белым камнем землю у ступеней...
-- О Маздак... о-о!..
Такой мучительный стонущий звук одновременно вырвался у тысяч и тысяч людей, что заныло сердце. Все было в нем: жалоба, беспредельная горесть, надежда. Даже кони перестали мотать головами...
Человек в красном вышел откуда-то сбоку. Лишь потом сенатор понял, что это мобед -- жрец огня. Сначала он увидел только глаза человека. Словно вспыхнуло что-то -- большие, серые, с умным спокойным вниманием оглядели они толпу, задержались на нем, Агафий Кра-тисфене, на патрициях. А может быть, не было этого. Наверное, каждому на площади казалось, что глаза мага остановились на нем.
Неожиданно впереди, под самой мордой своего коня, увидел сенатор лежавшего лицом кверху перса. Солнце тускло отражалось в его глазах. А маг уже шел к нему быстрым легким шагом. Подойдя, присел, положил ладонь на глаза мертвому. Не было самоосквернения хуже этого по законам Мазды. Площадь молчала.
Подержав руку на лице мертвеца, маг встал и возвратился к храму. Он поднялся по ступеням, стремительно повернулся. Снова вспыхнули глаза, и он быстро заговорил о темных силах зла, которые довели до жестокой смерти этого человека. Они оживают, мрачные чудовища, во лжи, ненависти и разрушении. Но самые отвратительные из них -- жадность и своекорыстие. Как в сите, которым отделяет мельник светлые зерна хлеба от горьких черных плевел, смешались сейчас в мире тьма со светом, зло с добром...
Это было что-то вроде манихейства -- старой бестолковой ереси, с которой когда-то покончили в империи. Да и в Эране огнепоклонники изгнали ее из государства, а самого ересиарха не то сожгли, не то четвертовали. Но нет, те скорей блаженные: до сих пор манихеи в таврских лесах живут без женщин и не едят мяса. Есть даже такие, что не срезают себе сами растений в пищу...
Маг резко выбросил вперед руку, указывая на мертвого. Кто съел хлеб этого человека? Кто забрал у него природой определенную женщину?
Уж не зардуштакан ли это? Омерзительное учение, которое отдает женщин во всеобщее пользование. Старый Рим заразился им отсюда, с Востока. Писано у отцов церкви, как совокуплялись на улицах подобно вавилонским блудницам, спали все под одним одеялом. Рухнул Рим, как Вавилон!..
В быстрой речи мага был легкий дефект, присущий северным персам. Он скрадывал звонкое рыканье языка пехлеви. Но голос его был звучный, сильный, освобождающий от сомнений. Ровными кольцами укладывалась цепь страстной варварской логики... Разве принадлежат кому-нибудь огонь, вода, земля, из которых составлен мир? Справедливо ли, чтобы один имел больше другого? Зло случайно. Оно исчезнет, когда все на земле будет распределено поровну!..
Яркие серые глаза притягивали. С трудом отвел сенатор взгляд. Люди стояли безмолвно, подавшись вперед, лица их осмыслились. В белой толпе желтели армянские одежды, провалами выделялись черные иудейские плащи. Рядом терлось о стремя потное коричневое плечо с набухшим тавром. Раб тоже слушал, приоткрыв рот с коричневыми зубами!..
Сенатор дернул повод. Толпа выпустила их, не заметив. Азаты снова ехали с ничего не выражающими лицами.
-- О-о-о Маздак!..
Мaздaк
В книгу включены избранные произведения Мориса Симашко -- исторические романы "Искупление Дабира", "Маздак" и "Повести Черных и Красных Песков", которые объединяет тема Востока Прозу М Симашко отличают глубокое проникновение в быт, психологию и историческое своеобразие Востока, остросоциальное звучание даже весьма древних, воспетых Фирдоуси, преданий о восстании Маздака в Иранской империи Сасанидов Его повести помогают нам яснее представить себе тот исторический путь, который привел к революции народы нынешнего советского Востока
* ПРОЛОГ *
Рык, низкий и страшный, наполняет землю. Тысяча солнц сразу вспыхивает, как от удара кованой персидской палицы. Сенатор Агафий Кратисфен прищуривает глаза, медленно поворачивает голову. Едущие с ним патриции сбиваются в кучу. Тяжеловесные византийские кони с мохнатыми ногами, оседая на зады, пятятся обратно в полутьму заборов. Так было задумано два века назад, когда строили этот дворец: длинный крытый проезд к нему, трубное содрогание и вполнеба отраженное солнце...
Они слезают с коней, отдают поводья в протянутые сзади руки и долго стоят в сухой тишине. Площадь выложена квадратами черного таврского камня...
Сияние, исходящее от парадной стены дворца, нестерпимо и мешает сосредоточиться. Сенатор по давней привычке закрывает глаза...
Зачем он здесь, в великом городе царя персов Ктеси-фоне, в год четыреста девяносто первый от рождения Спасителя?.. Радужные круги блекнут, из тьмы возникает типично исаврийское лицо с жесткими, неряшливо подкрашенными усами. Нагловатые, навыкате глаза -- как мокрые каштаны в луже, большой исаврийский нос разбух и оттягивает веки. Лицо императора Зенона, пославшего его сюда...
Специально носит усы исавриец, чтобы досадить сенату. Когда семнадцать лет назад он волею судьбы сделался императором, то в тот же день оголил лицо, стремясь походить на всех мраморных римских августов сразу. Но варвар на престоле не лучше свиньи за обеденным столом. Прошло немного времени, и он снова отпустил волосы под носом на манер своих диких сородичей. Всех исаврийцев, кто умеет считать до трех, перетащил в Константинополь. Они болтают с ним по-своему и называюг императора старым языческим именем, которое не выговорить в один присест...
Нечего удивляться, что поганому исаврийцу зеленый цвет ближе голубого. Вот и сейчас из "голубых" в его посольстве лишь два патриция, да и то потому, что еще не до конца опаску дились персы и ценят голубую кровь. Разве не потому послали к ним его, Агафия Кратисфена, чья фамилия уходит корнями к Ромулу и Рему, а по эллинской линии -- к одному из тридцати, в чреве коня проникших в Трою.
Нет, не для Зенона-исаврийца или его предшественника -- императора Льва вот уже двадцать пять лет ездит сенатор по миру. Где не побывал он за это время: в обезлюдевшем Карфагене склонял приплывших из Европы рыжих вандалов к Новому Риму, уговаривал и ссорил друг с другом на Дунае туполобых готских конунгов, вел посольские диспуты с персами по всей восточной границе -- в Нисибине, Эдессе, Армении, Лази-ке; трижды был у гуннов...
В старом Риме здоровый белобрысый германец снял штаны и испражнялся прямо посреди форума, валялись на улицах расшибленные статуи без рук и голов, одичавшие собаки разгребали мраморную крошку и пожирали трупы. Поразила его вода в Тибре: из желтой она стала черной и пахла волчьим пометом.
И до конца дней своих не забыть ему Иллирии. На горном перевале варвар припряг в повозку к быкам двух матрон -- мать и дочь, которых угонял в свои леса на Север. "Если ты римлянин -- убей меня!" -- быстро проговорила молодая женщина. Сквозь изодранную тунику светилось благородное тело, и злобный, отроду не мывшийся скот хлестал ее бичом именно по обнаженным местам. Сенатор отвернулся к видневшемуся в стороне морю. Он знал их -патрицианок из самых родовитых семейств побережья. Но чем он мог помочь, если сам накануне убеждал конунга Теодориха повернуть свои орды от Константинополя на Запад империи, к старому Риму.
Вечный Рим!.. Им и пришлось сейчас расплатиться за спокойствие Нового Рима -- Константинополя. Где будет третий Рим?..
Трудное время для империи, и поэтому он здесь, Ага
' "Голубые" -- потомственная аристократия. "Зеленые" -- представители торгово-ростовщической знати. Две наиболее влиятельные цирковые партии Рима, а затем Византии.
Агафий Кратисфен, новоримский сенатор. У персов дела еще хуже,и вот уже тридцать лет не угрожают они Константинополю. Белые гунны теснят их из Турана, желтые гунны -- савиры -- что ни год прорываются через кавказские перевалы, в Иберии и Армении до сих пор неспокойно. А самое непонятное делается у них внутри. По рассказам перебежчиков и донесениям из пограничных провинций, персы громят имения знатных родов, распределяют между собой их имущество. Такого не было у них от сотворения мира...
В горячей пустоте площади сенатору послышался вдруг тонкий спокойный голос. Пропали исаврийские усы. Умное розоватое лицо с мягким подбородком приплыло и стало на расстоянии вытянутой руки. Подлинный управитель империи -- Урвикий!..
Как-то уж так получается в Новом Риме, что евнухи из домашних императорских покоев неслышно переходят в Государственный совет и берут в руки кормило. Может быть, в этом и заключается мудрость. Лишенные ослепляющей человека плотской страсти, они смотрят на мир с холодной рассудительностью и безошибочно различают реальности бытия и политики. Не свидетельствует ли это о зрелости империи?..
-- Ты, сенатор Агафий, должен ощущать равновесие войны и мира. -Стальные глаза евнуха не были замутнены каким-либо желанием. -- Как привязанные друг к другу вот уже тысячу лет Рим и Персия. Враг для нас полезен не менее, чем друг. Если один из нас рухнет, не удержится и другой. Пропадет смысл существования империи...
То, что говорил от имени императора Урвикий в напутствие посольству, было известно сенатору. Когда отец нынешнего царя персов -- дьяволом одержимый Пе-роз попал со всей своей армией в плен к туранским гуннам, этот самый евнух Урвикий пошел на все. Даже выплаты исаврийской гвардии урезал, чтобы собрать золото для персов на выкуп царя Пероза...
Только не в прорву ли сыплется византийское золото? По договору с персами империя должна платить им ежегодно за охрану кавказских перевалов. Прорвавшись через хребет, гунны всегда могут повернуть вдоль Понта в империю. Случалось, чуть ли не до Константинополя докатывались они, оставляя после себя жесткий навоз и головешки. А персы ослаблены безмерно. Тот же Пе-роз семь лет назад снова предпринял войну в Туране, и до сих пор никто не знает, где упокоились его кости. Четыре года потом правил персами Валарш -- слабовольный брат Пероза. Он принялся заигрывать с голодной чернью, и знать ослепила его, лишив тем самым права престола. Теперь на персидском троне совсем юный царь -- сын буйного Пероза. Известно, что он был заложником за отца у белых гуннов, в Туране...
Главная задача посольства -- выяснить, насколько слабы персы. Способен ли новый царь царей выделить сейчас армию по цене? Кому придется меньше платить: персам -- за охрану перевалов, или гуннам -- за то, чтобы не сворачивали в империю и грабили только персидскую Армению? И потом: не рухнет ли от всего этого государство персов, обнажив для гуннов Восток империи?..
Совсем уж некстати появилась вдруг пышнотелая императрица Ариадна, улыбнулась сенатору. Или нет, не ему, а здоровенному силенциарию Анастасию, который всегда рядом с Урвикием. Что же, исавриец пьет как язычник, а императрица еще полна страстей. Умом и телом пошла она в свою мать -вдовствующую императрицу Верину. Если так, то не мешало бы поберечься императору Зенону...
Снова тоскливо, из-под земли рычат трубы. Сенатор открывает глаза... Необычное сочетание покоряет волю: зеркальный дворец в черной оправе площади. Какая дьявольская душа придумала это?!..
Закончилось первое "Время Уважения", и они идут: впереди сенатор, а сзади десять ромейских патрициев с голубыми и зелеными партийными повязками у ножен мечей.
Сенатор, хоть и впервые в Ктесифоне, все знает об этом дворце. Парадная стена его облицована плитами зеркального серебра. Каждую ночь накануне последнего -- пятого -- дня персидской недели их натирают белым евфратским песком. Блеск и грандиозность формы необходимы языческому царю для управления. Но вот когда константинопольские барышники начинают строить дома выше сирийских пальм и разукрашивают их, как господь бог глупую птицу павлина, людей со вкусом тошнит...
Все же правильно, что император включил в посольство торгашей из "зеленых". Речь здесь пойдет о деньгах, а не об умении красиво вытереть нос. У "зеленых" в столице персов больше знакомых. Базары в Константинополе расцвечены персидской парчой. А у эрандиперпата -- начальника царской канцелярии, - который встречал их вчера, сапоги точно такие же, как у сенатора. Даже кисточки на голенищах у перса -- по последней византийской моде...
Дворцовая арка в кольце серебра наливается тяжелым красным огнем. Солнечная стена расходится в стороны, растворяя небо и землю. Пятью поясами врезаны в стену гигантские ниши, и каждая отражает собственное солнце... Сенатор чувствует свою хромоту. Он вспоминает лицо персидского лучника, метнувшего когда-то стрелу ему в правую ногу. Это было давно, еще при Перозе. Как бешеный пес метался огнепоклонник со своими "бессмертными" по всему Востоку, залетая и в пределы империи. Бог и послал тогда желтых гуннов на ум императору Зенону. А путь гуннам через Аланские ворота в персидскую Армению показывал с божьей помощью он, сенатор Агафий Кратисфен. Потому и разорвала стрела сухожилие на ноге, что вместо надежного ромей-ского сапога с железными пластинами был на ней гуннский кожаный чулок...
Нельзя хромать. Кривые, слепые, горбатые не оскверняют этого дворца. Блаженному царю Валаршу, брату Пероза, не из мести прокололи тут зрачки три года назад. Просто не нужен он стал на престоле, а формальных изъянов не имел. Царь персов должен быть чист телом, пропорционален членами и способен покрывать женщину. Телесное уродство, по их мнению, искажает мысли. И люди, на которых смотрит он, не должны быть безобразны. Сенатор ступает теперь ровно, размеренно... Никто почему-то не рассказывал ему об этом дьявольском свете внутри дворца. Отсюда, с солнца, ничего не видно. Только холодная красная глубина без звука и мерцания. Мертвой радугой перевешивается арка с одного конца земли на другой...
Опять низкий беспощадный рык рвется из-под каменных плит. Нет сил больше слушать его, а он не кончается, долгий, звериный. И запах -- сладкий, с дымом и кровью...
Тишина еще хуже. "Время Уважения" не имеет конца. Они стоят уже под аркой, в багровом тумане. Солнце осталось сзади, и глаза различают все дальше. Вот они, трубы, -- на высоких подставках, мощные, уходящие под самый верх арки. У начала каждой трубы - мехи и безмолвные синие рабы возле них. Звук ударяет из широких жерл в потолок, сотрясает каменный пол и потом извергается в мир всем этим бездонным залом. Дворец царя персов днем и ночью открыт вселенной, только в глубине его тяжелая ковровая завеса. От нее этот адский свет, ровно отраженный по стенам и потолку листовым серебром...
Зал быстро светлеет. Крылатые курильницы отделяются от стен. В глазах бронзовых чудищ -- рубины, из сжатых пастей струится розовый дымок. Неподвижны гирканские лучники из гвардии "бессмертных". Два безмолвных ряда их уходят вдаль, до самой завесы. Через весь зал ползут отсюда на животе посланники малых царей. Но император Нового Рима признается сейчас богом и братом этого перса за красной завесой. Поэтому лишь белое полотно натягивают на губы патрициям, чтобы не смешивалось их дыхание с дыханием царя. Два писца-диперана делают знаки -- слева и справа. Голые эфиопы нажимают ручки мехов, и трубы ревут. Сейчас хоть можно видеть, как опадают мехи...
Они ступают на широкую ковровую дорогу. Все стоят здесь на установленных местах: бронзовые тени с широкими мечами у пояса. Сначала управители провинций -- сатрапы и шахрадары, военные правители -- канаранги, потом паткоспаны -- управители четырех сторон Эрана. Слева -- паткоспан Севера, справа -- Юга; затем Востока и Запада. Варвары нуждаются в симметрии.
Сенатор узнает длинного усатого эрандиперпата, с которым подробно обговаривал прием. Даже здесь, перед самой завесой, где одни только персидские страти-ги и богородственники, они не смешиваются. Эрандипер-пат стоит на одной линии с распределителем денег -- эранамаркером марзпан Армении -- с хирским царем. Первыми от завесы стоят главный стратиг -эранспахбед Зармихр Каренид и главный вазирг Шапур из Михранов. Это они лишили зрения бесхарактерного Валарша, освободив трон этому царю. Бык и леопард на их родовых кулонах. Куда занесет персидскую колесницу такая упряжка?..
Трубы ударяют в спину. Патриции валятся на пол, касаясь вытянутой правой рукой завесы. Так было оговорено по "Гахнамаку" -- "Книге Порядка". "Голубой" патриций с краю косит глазом. В полушаге от него гривастая голова с приподнявшими влажную губу клыками. Теплое львиное дыхание шевелит волосы ромея. Он хочет отодвинуться, но невидимая рука прижимает его к ковру...
Сенатор теперь стоит прямо перед завесой. Только львы остались с ним на одной линии: два могучих зверя на бронзовых цепях. Он снова закрывает глаза... "Хри-сар-гир!.. Прочь хри-сар-гир!" Двадцать тысяч "зеленых" совсем недавно орали это в цирке императору Зе-нону, требуя отменить городской налог. Попробовали бы здесь!.. Партия--римское слово. По-гречески означает "сторона". Императору следует думать о равновесии...
Впрочем, император Зенон так и не отменил тогда налога. Он привез шестьдесят галер дешевой египетской пшеницы и ввел новый праздник с большими призовыми заездами...
Белые руки протягиваются сзади к лицу сенатора. Прохладное полотно закрывает ему рот и нос. Ревут трубы, приоткрывается завеса, и Агафий Кратисфен падает ладонями вперед, на ту сторону. Правую руку с вытянутым пальцем выдвигает он вверх -- за милостью. И лишь когда выдыхаются трубы, поднимает глаза... Фарр -- божественное сияние там, в высоте, над головой юноши. Он светится, играя золотыми бликами, покоряя и завораживая. Непосвященному не увидеть цепи, на которой висит над троном большая корона Сасанидов. Прозрачные индийские камни отражают священный огонь. Закрытый красным покрывалом мобедан мобед, главный доверитель духа Ахурамазды, поддерживает горение в высоком жертвеннике. Никого больше нет здесь. Тихо шелестит молитва жреца жрецов Эрана...
Красивое, бронзовое от огня лицо молодого царя неподвижно. Изгиб темных бровей повторяет твердую линию подбородка. Все на месте у персов: парящая в воздухе корона, ровное пламя, шепот мага. Что же разрушает симметрию?.. Глаза царя...
Гром труб. Отрывистые, как волчий кашель, слова вспарывают багровую тишину...
ПОКЛОНЯЮЩИЙСЯ МАЗДЕ КАВАД, БОГ, ЦАРЬ ЦАРЕЙ АРИЙЦЕВ И НЕАРИЙЦЕВ, ИЗ РОДА БОГОВ, СЫН БОГА ПЕРОЗА, ЦАРЯ, ПРИНИМАЕТ ПРИВЕТСТВИЕ ЗЕНОНА, КЕСАРЯ РУМА'
Губы царя сжаты. Невидимый голос падает с неба. Только сейчас видит сенатор крылья орла на золотой короне. Тусклые железные пластины перьев в пять рядов -- древний царский знак Эрана еще со времен Ксеркса...
I
Опять перед ними завеса -- красная, в тяжелых ромбах. Они отходят спиной. Неподвижны эранспахбед и главный вазирг, ровными парами стояг паткоспаны, канаранги, шахрадары. И вдруг звякает бронза. Лев на правой стороне трясет головой, что-то ищет в своей шерсти. Голый раб пинает пяткой в желтый жилистый зад, и лев прижимает уши, укладывается. Отвратительно гудят трубы...
"В четвертом году правления Кавада, царя Эрана; в восемьсот третьем году греков; в четыреста девяносто первом году от рождения Спасителя..." Нет, сенатор Агафий Кратисфен не станет подписывать этот договор от лица императора Зенона, вечного августа и авто-кратора.
Он это понял, когда раб во дворце пнул пяткой льва. И у молодого царя были быстрые глаза. Что-то совсем неясно стало у персов...
Нисибин -- город, который на границе, -- приехал формально требовать назад сенатор. На сто двадцать лет уступил его когда-то Эрану император Иовиниан-ми-ротворец. Время отдачи минуло семь лет назад. Сенатор и ездил тогда в Нисибин, чтобы сказать это. И когда послы Эрана снова спросили о деньгах, которые по договору платила персам империя за войну с гуннами, сенатор Агафий Кратисфен лишь передал от лица императора Зенона: "Достаточно тебе подати, бог и царь, что взимаешь с нашей Нисибии".
Так остался персидский царь Валарш без денег. Когда Зармихр с Шапуром-вазиргом прокололи ему зрачки, лучники-гирканцы смеялись и говорили, что от постной еды им все равно не натянуть луки...
Так что Нисибин всегда в запасе. Главное -- гунны лезут через все кавказские перевалы. Сенатор отодвинул от себя свиток с договором, который три недели составляли два его патриция и ученые персидские чиновники -дипе-раны...
II
Остановились они в загородном дасткарте -- личном имении эрандиперпата Картира Спендиата, и возвращаться тогда из дворца сенатор решил через плебейскую часть города. Два диперана из царской канцелярии и четырнадцать персидских латников-азатов в конном строю с пиками сопровождали их. Ктесифон был пустой. Высокие стены из белого камня скрывали за собой дома и сады. Узкие, обложенные кирпичом каналы с желтой водой пропадали в закованных железными решетками нишах. Раза два или три молча проехали мимо них другие азаты. Лишь однажды приоткрылись тяжелые, с бронзовыми зверями ворота в стене, настороженно выглянул старый перс в кольчуге и сразу же притворил ворота. Уже по выезде из дворцовых кварталов увидели мертвого. Человек валялся совсем голый, и внутренности его были выедены птицами. Раньше такого не было у персов. Мертвая плоть считается у них поганой, и нельзя класть ее на чистую землю...
Они проехали каменный мост через главный царский канал. Кони замотали головами и остановились. Люди лежали в светлой пыли, прямо на дороге. Сотник-азат привстал на стременах, и они стали расползаться. Глаза их смотрели на солнце бессмысленно, не мигая. Сразу за проехавшими лошадьми люди снова укладывались в теплую пыль.
Заборы здесь были из глины. За ними висели ветки шахтута с запыленными жирными ягодами. Сенатор подумал, что в Византии и не в голод бы ободрали их до черной коры, если бы торчали так над улицей. Персы не понимают воровства...
На третьем квартале опять забеспокоились лошади. Один из лежащих не ушел с дороги. Открытые глаза его бьши присыпаны пылью. Сотник рукояткой плети кольнул коня между ушей. Азаты проехали над мертвым не глядя. Служители из дакмы -- "Башни Молчания", куда свозят мертвых, просто не успевали управляться. Пока ехали, добрый десяток мертвецов проволокли мимо них, ухватив специальными крючьями под подбородок, в промежность и за ребра...
Потом попались сразу двое, которые не вставали. И сенатор вдруг увидел громадных птиц с грязно-белыми шеями. Они сидели совсем низко: на заборах, башнях, высохших ветках. Тусклые клювы их были испачканы черной кровью...
Седьмой год великий голод в Эране. Бог наказал горделивого Пероза, которого занесло за бешеную реку Оке, в страну белых гуннов. Те помогли ему когда-то сесть на престол Эрана, они его и погубили. Сына своего Кавада, что царствует сейчас, пришлось оставить ему тогда в Туране заложником. По горсти серебра с каждого свободного перса собрал Пероз для его выкупа, да и Урвикий помог от лица императора Зенона. А потом снова пошел перед войной к Оксу, и никто не знает, куда делся после разгрома. Половину Хорасана с Мервом забрали себе туранцы. До сих пор по полгорсти серебра с головы собирают дипераны для уплаты им контрибуции...
Частый звон слышался впереди. Это выехали они к большой царской дороге. Медленно шел по ней караван: четыре боевых слона и сотни полторы мулов с поклажей. Хирские арабы с крестами на шее и обручами на головах горячили коней по бокам. На Востоке империи их тоже нанимают для стражи...
Посредине каравана ехал худой бородатый сириец в пропыленном коричневом плаще, под которым виднелись латы. Вдруг Леонид Апион, "зеленый" патриций из посольства, махнул ему рукой, и сириец соскочил с коня. Они слегка стукнулись ладонями и заговорили по-арамейски. Еретический несторианский крест 1 из дерева висел на шее сирийца. Не к лицу было ромейскому патрицию так ронять себя. А впрочем, для того и взял сенатор этого Леонида Аниона, что тот имеет торговые дела в Ктесифоне...
С караваном доехали до площади. От мулов пахло мускусом и еще чем-то приторным, как от новоримских патрицианок. Слоны и мулы свернули в переулок, а они остались на торжище. Не было здесь звонких персидских дынь, мешков с орехами и корзин с виноградом, которые привык видеть сенатор в пограничных городах. Пусто было в шелковых рядах, чернели холодные кузни. А люди продавали что-то, сговаривались, шептались. Как и на границе, много было иудеев и сирийцев. Воркующее арамейское пение вплеталось в четкий язык пехлеви, слышалась и черная византийская божба.
На гуннском базаре кучами лежали нечистоты: скотские и человеческие. Лошадей продавали туранской породы -- поджарых, с сильной грудью, а рабов всяких: худощавых аланов, широкоскулых жужаней, рыжих мясистых готов, еще каких-то приземистых и долговолосых в волчьих шкурах. Сразу за деревянными загонами без всякого порядка продавались рабы-персы, в основном дети. Но их не покупали, а лошадей торговали только сбивших ноги, на мясо...
----
1 Несториане-- последователи смещенного византийского патриарха Нестория, положившего в V веке нашей эры начало расколу и отделению восточной христианской церкви.
И вдруг базар заколебался. Вздох прошел по толпе. Лежавшие начали подниматься, отряхиваться от пыли. Дехканы торопили приведенных на продажу рабов. Сенатор перехватил взгляд сотника. Непривычное волнение было в нем...
Они поехали за всеми. С разных улиц люди двигались в одном направлении. Пробиваться становилось все труднее, но азаты теперь не шпорили лошадей. Когда ехать дальше уже было нельзя, они тоже остановились...
Черным кубом стоял посреди толпы громадный языческий храм без дверей и окон. Все смотрели в его сторону. Потом люди качнулись и стали молча отступать, освобождая посыпанную мелким белым камнем землю у ступеней...
-- О Маздак... о-о!..
Такой мучительный стонущий звук одновременно вырвался у тысяч и тысяч людей, что заныло сердце. Все было в нем: жалоба, беспредельная горесть, надежда. Даже кони перестали мотать головами...
Человек в красном вышел откуда-то сбоку. Лишь потом сенатор понял, что это мобед -- жрец огня. Сначала он увидел только глаза человека. Словно вспыхнуло что-то -- большие, серые, с умным спокойным вниманием оглядели они толпу, задержались на нем, Агафий Кра-тисфене, на патрициях. А может быть, не было этого. Наверное, каждому на площади казалось, что глаза мага остановились на нем.
Неожиданно впереди, под самой мордой своего коня, увидел сенатор лежавшего лицом кверху перса. Солнце тускло отражалось в его глазах. А маг уже шел к нему быстрым легким шагом. Подойдя, присел, положил ладонь на глаза мертвому. Не было самоосквернения хуже этого по законам Мазды. Площадь молчала.
Подержав руку на лице мертвеца, маг встал и возвратился к храму. Он поднялся по ступеням, стремительно повернулся. Снова вспыхнули глаза, и он быстро заговорил о темных силах зла, которые довели до жестокой смерти этого человека. Они оживают, мрачные чудовища, во лжи, ненависти и разрушении. Но самые отвратительные из них -- жадность и своекорыстие. Как в сите, которым отделяет мельник светлые зерна хлеба от горьких черных плевел, смешались сейчас в мире тьма со светом, зло с добром...
Это было что-то вроде манихейства -- старой бестолковой ереси, с которой когда-то покончили в империи. Да и в Эране огнепоклонники изгнали ее из государства, а самого ересиарха не то сожгли, не то четвертовали. Но нет, те скорей блаженные: до сих пор манихеи в таврских лесах живут без женщин и не едят мяса. Есть даже такие, что не срезают себе сами растений в пищу...
Маг резко выбросил вперед руку, указывая на мертвого. Кто съел хлеб этого человека? Кто забрал у него природой определенную женщину?
Уж не зардуштакан ли это? Омерзительное учение, которое отдает женщин во всеобщее пользование. Старый Рим заразился им отсюда, с Востока. Писано у отцов церкви, как совокуплялись на улицах подобно вавилонским блудницам, спали все под одним одеялом. Рухнул Рим, как Вавилон!..
В быстрой речи мага был легкий дефект, присущий северным персам. Он скрадывал звонкое рыканье языка пехлеви. Но голос его был звучный, сильный, освобождающий от сомнений. Ровными кольцами укладывалась цепь страстной варварской логики... Разве принадлежат кому-нибудь огонь, вода, земля, из которых составлен мир? Справедливо ли, чтобы один имел больше другого? Зло случайно. Оно исчезнет, когда все на земле будет распределено поровну!..
Яркие серые глаза притягивали. С трудом отвел сенатор взгляд. Люди стояли безмолвно, подавшись вперед, лица их осмыслились. В белой толпе желтели армянские одежды, провалами выделялись черные иудейские плащи. Рядом терлось о стремя потное коричневое плечо с набухшим тавром. Раб тоже слушал, приоткрыв рот с коричневыми зубами!..
Сенатор дернул повод. Толпа выпустила их, не заметив. Азаты снова ехали с ничего не выражающими лицами.
-- О-о-о Маздак!..