Настала тишина. И в этой тишине маг поднял над головой священный огонь и швырнул его на белые камни перед храмом Вспыхнуло, разбрызгиваясь, горящее масло. С бронзовым звоном запрыгала по земле чаша..
-- В чем же правда, Маздак? Голос спрашивающего был совсем юный, но его слышала вся площадь.
-- Правда -- это хлеб и женщина! -- ответил Маздак, и площадь согласно вздохнула.
Их оттеснили, потому что маг Маздак взял факел у ближнего к нему человека и зажег, окунув в горящее масло. И сразу все двинулись вперед, окуная в масло и зажигая факелы...
Все, что было потом, запомнилось как один дымный, пламенный сон..
Пустая черная площадь перед дворцом. Гурганцы на черных лошадях стремя к стремени, и черные волчьи хвосты свисают с их башлыков. А все остальное вокруг белое...
И еще: багровое солнце дымится над морем, и тысячи таких же солнц стоят стеной вполнеба. Темной печью в этом серебре -- арка дворца. Содрогающий землю гром труб, и львы, рычащие, рвущиеся с бронзовых цепей по краям завесы...
Все белое склонило головы Только красный Маздак идет через пустую черную площадь, и тысяча красных магов с дымными факелами в руках идут ему навстречу из серебряной стены И происходит то, чего никогда еще не было...
Ахает мир. Испуганные львы припадают к земле Тяже чая царская завеса вздрагивает и вся, от одного края до другого, начинает медленно уплывать вверх. Открывается огромный жертвенник, и царский огонь соединяется с солнцем. Все выше завеса стали видны уже широкие чьвиные лапы трона Сасанидов, золотой панцирь, недвижное бронзовое лицо -- прямой подбородок и резкий изгиб бровей И фарр -- божественное сияние -- ослепляет Эраншахр Железные крылья орла парят в этом сиянии
Закутанная тощая фигура мобедан мобеда в ужасе корчится, отползает в сторону. Маздак останавливается напротив трона, поднимает факел И тогда бог и царь царей, сын бога и царя, встает, делает два быстрых шага вперед и вытягивает правую руку в древнем приветствии мира и жизни. . Авраам узнает его, потому что это Свет-толицый, с которым играл он в арийскую игру "Смерть царя"
Гусары стояли стремя к стремени Гургасары -- "вол-коголовые" -- так персы называли гурганцев за волчьи хвосты на башлыках. Первой тысячей царских "бессмертных" были они, люди из Страны Волков. В Кте-сифоне их звали просто гусарами...
С четырех сторон рухнули на дворцовую площадь белые толпы. Черные всадники отъезжали в сторону, и витые ременные плети без дела висели на их запястьях. Но, докатившись до арки, миллионный человеческий вал вдруг отхлынул, закружился, попятился к Большому царскому каналу. Качнулась земля.
Тысячебашенная стальная стена перегородила площадь Она медленно двигалась и, если бы не случайный взмах хоботом, казалась бы неживой Кованые башни с узкими щелями для стрелков были словно спаяны друг с другом...
Один Маздак с факелом стоял перед слонами. И царь царей, лишивший себя святости и власти, был один наверху у своего трона Великие жались к стенам, львы выжидающе рычали по краям. Толпа все пятилась, освобождая площадь А перед боевой линией слонов сидел на широкогрудом мидийском коне эранспахбед Зармихр, и тысяча черных гусар выстраивалась впереди Пронзительно и страшно завывали сигнальные трубы.
Тогда и почувствовал Авраам, что дернулся конь стоящего рядом Фархад-гусана А когда посмотрел на площадь, то увидел скачущего по ней азата. Без щита и пики был он, только с голым арийским мечом в руке.
Прямо на строй черных гусар несся азат. И еще раз случилось невероятное. Строй вдруг разломился, гусары отъезжали в стороны, освобождая ему дорогу. А он, подскакав к неподвижному эранспахбеду, махнул мечом...
Все было смешано потом в красной ночи: землепашцы в белых одеждах, азаты, гусары, дипераны, люди города. В эту же ночь появились среди них деристде-наны -- "верящие в правду", люди в красных одеждах с прямыми ножами у пояса. А на гигантском боевом слоне была площадка, к которой крепится башня; на ней стоял великий маг Маздак с факелом и говорил о победе света и правды.
Горячий ветер пронесся над площадью. Ударили невидимые барабаны, тысячи рожков, труб, сантуров нащупывали мелодию. И высокие пронзительные голоса десятков гусанов в разных концах площади нашли ее... "Красный слон мчится вперед, и только ветер свистит в ушах вожатого-копьеносца..."
Волны припева катились в факельном море. Площадка с Маздаком двинулась и поплыла над Ктесифоном, над Эраншахром, над видимым миром...
* Часть II. ПРАВОВЕРНЫЕ *
Да будет справедливым этот свет, Наложим на богатство мы запрет Да будет уравнен с богатым нищий,-- Получит он жену, добро, жилище'
Фирдоуси "Шахнаме
I
Дергался человек, изрыгая кровавую кашу. Потом затих, неестественно выпрямившись под кустом. Это был уже третий, которого видел Авраам на дороге...
С ночи открылись засовы всех дасткартов. Голодные припадали к зерну, ели его сырым, и многие умирали туг же, под стенами хранилищ. К середине второго дня вызвали всех диперанов. Розбех теперь командовал ими. Он объявил, что перед правдой все равны, поэтому не будет деления их с первого по пятый ряд, и честь каждому по его делам.
К ним вышел маг Маздак. Он коротко объяснил, что надлежит учесть имеющееся в дасткартах, но зерно раньше всего. Надо утолить первый голод людей, пришедших в Ктесифон, а по дехам затем произойдет широкая раздача из местных дасткартов.
Для порядка им выделяются азаты и деристдена-ны -- "верящие в правду". Так называли себя те, кто в "Ночь Красного Слона" надели на себя красные рубашки -- кабы и кровью поклялись, что переделают мир согласно великой правде Маздака...
Ночь, день и еще ночь сыпали потом они с Артаком желтое сухое зерно в подставляемые платки и ничего нигде не писали. Вастриошан, люди от земли, не знали лжи.
Наутро третьего дня сделали перерыв. Артак упал в зерно и уснул, но Авраам не мог. Он вышел на дорогу за дасткартом эранспахбеда Зармихра, куда их послали, и тут увидел умирающих от сытости...
Человек больше не дергался. Он лежал, разведя руки и положив лицо в рассыпавшуюся по утренней земле пшеницу. Аврааму почему-то захотелось заглянуть ему в лицо. И он увидел то, что ждал: покорную складку возле закрытых глаз. Это все, что помнилось из его облика.
Авраам оглянулся на умирающих, посмотрел на землю с пожухлой осенней травой, на высокие серые тучи, и сжалось его сердце. На спину он лег, а ветер гнал и гнал тучи над его головой...
Да, он перс -- Авраам, и это его земля. И все они персы, невзирая на род и племя: Абба, Кашви, Вуник, ибо родились на этой земле, говорят одинаково, живут и плачут с народом ее...
Кричали сразу много женщин, истошно, захлебываясь плачем. Авраам вскочил, бросился туда, где к реке выходила стена гаремного сада. Азаты стояли перед калиткой, не решаясь войти. Прибежал Артак, сдвинул засов. По составленному вчера списку, шестьдесят две женщины находились здесь: четыре подлинные хозяйки, остальные -- сакар, не имеющие родовых прав жены убитого Быка-Зармихра.
Гуркаганы -- "Волчья Кровь"! О них уже слышали.
В "Красную Ночь", воспользовавшись человеческим смятением, разбили они цепи, загрызли стражников и вырвались из-под земли, куда были навечно опущены за убийство...
Пятеро их стояли на ведущих к реке ступенях. Большой ковровый узел и две закутанных женских фигуры лежали у их ног. Еще один, с кривыми ногами и руками, отвязывал внизу большую плоскодонную лодку. Мостик от дасткарта к причалу был спущен.
-- Эй, зачем вы здесь ?--спросил Артак. У них были белые, неживые от подземной тьмы лица. Маленький горбун крикнул мерзкую ругань, яростно погрозил дротиком. Черные волосы, как перья у поедающих мертвечину птиц, закрывали у него уши. Виден был лишь большой безгубый рот, извергающий похабные слова. Азаты вынули мечи.
-- По закону справедливого Маздака!
Голос у сказавшего это был спокойный, уверенный. Рябое, сильно выдающееся вперед лицо с едва различимой полоской лба показалось знакомым Аврааму. И вдруг край верхней губы сам собой обнажился, открыв крепкие желтые зубы... Да, это был он, который у дасткарта Спендиатов хотел убить из кустов Светлолицего Кавада, царя царей!..
Азаты переглядывались, некоторые вложили мечи в ножны. После смерти хозяина -- эранспахбеда Зармих-ра -- все здесь разбежались или забились в свои помещения. Азатов послали с диперанами на раздачу зерна и не дали никаких указаний...
Тот, который возился у лодки, что-то крикнул. Двое сразу подхватили закутанных женщин, бегом понесли к мостику. Остальные отступали спиной. Рябой главарь прижал к себе непонятный узел.
-- Слово и дело! -- закричал Артак.
Услыхав знакомый приказ, азаты уже без колебаний бросились, ломая розовые кусты. С ними были два маль-чика-деристденана в красных кабах, и они опередили остальных, став на пути гуркаганов. Один из убегавших сразу оставил завернугую женщину, но горбун продолжал волочить свою добычу вниз по ступеням. Он злобно завизжал, увидев преграду, и начал быстро и часто ьо-лоть ножом свой сверток. Один из церистденанов ухватился рукой за вдзвие. Тогда горбун извернулся, огромный безгубый рот впился в затылок мальчика. Хрустнули позвонки...
Азаты в это время были заняты. Они окружили с трех сторон рябого главаря. Тот загородился узлом, и острый меч сверху донизу разрубил вдруг ковровую ткань. Мягкий золотой звон заставил всех опустить руки. Словно сияющее солнце вывалилось из ковра, раскатилось по траве. В тот же миг рябой с горбуном оказались в лодке, и она поплыла вниз по реке. Огромный рот горбуна был красным. Главарь встал на корме, повернулся лицом к берегу. Все та же желтая крысья улыбка кривила его губы. У азатов не было с собой луков...
Закутанные в белый и розовый шелк женщины показались из-за деревьев, принялись быстро собирать запястья, браслеты, жемчужные нити, узнавая свое. На азатов посматривали, поправляя "платки молчания" поверх ртов. Только одна, неперсианка, подсела к мертвой, отвела намокшее кровью покрывало с лица. Лет десяти была убитая девочка. Рядом лежал мальчик-деристденан с перекушенной шеей...
Это было уже не первый раз, когда гуркаганы именем правды Маздака отнимали золото и женщин, поджигали дасткарты и убивали людей. И рабы из некоторых даст-картов шли в гуркаганы...
В дасткарте Спендиатов на большом хозяйственном дворе тоже были сдвинуты все засовы. Дипераны-финан-систы от эранамаркера Иегуды производили учет и вывозку масла и пшеницы для раздачи голодным. Два больших каравана по сто мулов, груженных мешками и высокими белыми кувшинами, ушло в Ктесифон. Часть продуктов была оставлена для кормящихся здесь азатов и диперанов. Рабов, принадлежащих тем из великих, кто состоит на царской службе, тоже пока не делили между людьми. Да мало кто и принял бы к себе их в такой трудный год...
И лишних женщин не было у эрандиперпата Картира. Три его жены находились в горном Фарсе, а здесь жила лишь четвертая -- Белая Фарангис. Временных жен -- сакар старик не имел...
Эрандиперпат спокойно занимался своими делами, как будто не касалось его то, что происходило в дасткарте. Все дипераны знали, чю старик сам одобрил действия царя царей в раздаче голодным добра из хранилищ великих. Другие великие злобились на него и говорили, что твердый арийский разум всегда оставляет читающих книги...
Зато Мардан, надзиратель над рабами, все время бегал на хозяйственный двор. Безмерное удивление было на его плоском лице. Каждый выносимый кувшин с маслом провожал он своими водянистыми глазами и всякий раз сглатывал слюну...
Один вид этого человека был противен Аврааму. И не только ему. Фархад-гусан однажды при молчаливом одобрении прочих азатов свалил надзирателя Мар-дана на землю и иссек ему всю задницу арийской ременной плетью. Кара эта была за цыганенка Рама, которого всячески травил Мардан, стремясь отвадить от дасткар-та. Надзиратель вопил, хватался за сапоги, трусливо молил о пощаде...
Зато к рабам он не ведал жалости. Однажды видел Авраам, как, величаво усевшись на специальный пень для наказания строптивых, надзиратель Мардан заставил за сто шагов ползти к себе на животе какого-то провинившегося старика. Потом два дюжих раба, прислуживающих Мардану, положили старика на этот пень и принялись терзать его тощую спину колючими прутьями. Рядом плакала и молила молодая женщина, а Мардан лишь самодовольно улыбался. А ведь сам он был сыном рабыни, надзиратель Мардан.
Никаких поручений не давал ему старый эрандипер-пат, но Мардан по собственной воле подглядывал за всеми людьми в дасткарте. Как-то, стоя с Мушкданэ под платаном, заметил Авраам у каменного желоба для стока воды короткую тень. Потом вышла, как обычно, Белая Фарангис. Когда она удалилась, Авраам оставил дочку садовника и поспешил к водостоку. Но тень уже пропала. В полосе света на миг обозначился вдавленный в плоское лицо нос ноздрями наружу и вороватые испуганные глаза...
Белая Фарангис ждала Сиявуша и все ходила по саду. Редко приезжал воитель Сиявуш, потому что был с войсками. И без Мушкданэ теперь приходил к платану Авраам. В двух шагах застывала от него белая тень. Ярким лунным светом светилось ее лицо и узкая рука, придерживающая покрывало. Все остальное в саду было темное: посыпанные белым камнем дорожки, серебряные листья деревьев, луна над головой...
Однажды Авраам не вышел в сад. В лунную тьму смотрел он из окна. Белая тень замерла, качнулась в недоумении и сделала вдруг два шага к платану. Он похолодел и отпрянул от окна. Неужели знает Белая Фарангис, что стоит там он всякий раз?! Когда, набравшись духу, Авраам снова выглянул, лишь луна светила в саду..
Почти все собрались в доме врача Бурзоя. Не было лишь Розбеха, занятого где-то с самим Маздаком. В красных кожаных куртках сидели дипераны. Раньше их носили только лучники из броневых башен на слонах. Этих курток много было на царских складах, и по приказу Розбеха они выдавались теперь едущим на хлеборас-пределение в сатрапии. Многие дипераны сами заказывали для себя такие куртки, обязательно нашивая карманы для зажигательных наконечников к стрелам
-- Хватит диперанской болтовни! Пришло время действовать! .
Это сказал Абба, повторяя неумолимого Розбеха. Но врач Бурзой покачал седеющей головой:
-- Что вы думаете делать с рабами, если захотят равенства, хлеба, женщин ваших? Из плоти и крови рабы... Все сразу замолчали. Абба вспыхнул.
-- Ну и что же! -- закричал он, и отчаянность слышалась в его голосе.
Бурзой вдруг повернулся к Аврааму:
-- А ведь даже в вашей святой книге, к рабам обращенной и к равенству призывающей, сказано: "раб лукавый"... И это правда: родившийся в рабстве лукав, труслив и злобен.
-- И у рабов бывает смелость, -- заметил кто-то из диперанов. -Известна притча о рабе, который бросился на льва и жизнью своей заплатил за спасение господина. Разве мало таких примеров? Не всякий свободный способен на такое!
-- Да, свободный не способен на это, потому что собственная жизнь ему дорога. Не меньше чужой жизни ценит он ее, а жертвует лишь при желании. И смелость раба, про которую сейчас сказано, в безграничном его подобострастии. Смело заслоняет он в бою своего господина, смело бросается на льва вместо господина, смело ложится под палку, которой господин наказывает его. И терпит, смело терпит... Да, смелость раба -- это высшее выражение подлой, собачьей трусости!
-- Ну, и... всегда рабам быть такими? -- спросил Авраам.
Бурзой пожал плечами:
-- Семь поколений требуется прожить свободным, чтобы очистить кровь от этой мерзости... И в вашей книге тоже так сказано!..
Врач Бурзой уже успокоился и продолжал слушать других. Про рабов не хотели больше говорить и вернулись к указу царя царей и бога Кавада о раздачах из дасткартов.
-- Увидите! -- кричал Абба. -- Наши иудеи и христиане откупятся. Они дадут золото, и серебро, и зерно, только бы не трогали их главные торговые склады и мастерские. И будут говорить о братстве во Сионе, как будто Хисда бен Арика или Иошуа бен Гуна братья тому стоящему по колено в воде земледельцу, который задолжал им уже на семь лет вперед! Или, может быть, Авель бар-Хенанишо, первый купец Ктесифона, брат гун-дишапурскому ткачу-христианину, ослепшему от шелковой пыли!..
Диперан Лев-Разумник подтвердил, что действительно экзиларх мар Зутра и епископ мар Акакий обговаривали с вазиргом Шапуром положение иноверцев в новых условиях. Двадцать мулов с серебром от них было вчера разгружено на монетном дворе у эранамаркера Иегуды. Кроме того, от торгового товарищества выделяется пятьдесят тайяров и пятнадцать караванов по пятьсот мулов и верблюдов в каждом для царских перевозок хлеба. Они благодарили царя за освобождение от незаконных поборов со стороны великих.
-- Они еще выиграют от этого! -- воскликнул Абба задрожав,--Все... все надо отнять у них!..
Врач Бурзой уже улыбался, как обычно. Когда опять заговорили о великом дне, он вдруг спросил:
-- Что, если бы не нашлось азата, который снес голову Быку-Зармихру?.. Ведь народ, о котором столько говорим, побежал перед слонами. Он один повернул все, этот азат...
-- Если... Если!!..--снова вскипел Абба, считающий для себя необходимым занять место Розбеха в спорах. -- И Маздак один, и царь царей один. Но миллион людей пришло в Ктесифон за правдой. И гусары разъехались перед этим азатом: они ведь тоже народ. А сам азат -- разве не народ? Никто не знает до сих пор его имени!..
-- Да, это так,-- согласился Бурзой.-- А вот сами мы кто9 Кем себя считаем9 . Мы не пашем, не пасем скот, не куем железо, не сучим шелк А вот ездим теперь в красных куртках, плохо едим, не спим ночами И нанятые великими люди убивают нас на дорогах Зачем нам это. самому Маздаку, Розбеху, Аббе, Кабруй-хайя-му? Что в нас это? Кто мы?!
-- Благодарности хотите9 -- ядовито спросил Артак.
-- Я не о благодарности,--спокойно ответил врач Бурзой -- Всегда были, есть и будут такие люди, и я хочу объяснить место их в мире Сами они чем считают себя9..
Абба пожал плечами Много говорили о великих, которые увозят свои гаремы в дальние дасткарты или в горы, скрывают ценности, всячески оттягивают раздачу хлеба. Вокруг города и в самом Ктесифоне опасно стало ездить из-за гуркаганов. Настоящую битву устроили они недавно с азатами-деристденанами
Артак, Абба и Авраам ушли пораньше. Завтра им предстояло ехать в Хузистан -- самую голодную и близкую к Ктесифону сатрапию. .
III
Тот же армянин, смотритель почтового поста, поил лошадей. Авраам задумчиво смотрел на него. Когда-то он натер седлом язву, и старик принес ему травяной мази. Два года прошло с того времени. Неужели это он, Авраам, ехал здесь с израненной прутьями спиной?.. Почему поехал он сейчас в Нисибин, напросившись у эран-диперпата в помощь царскому посланнику для переговоров с ромеями?..
Всю предыдущую зиму занимался он хлебораспреде-лением, побывал в Хузистане, Мидии, в старом Фарсе, где могилы и рельефы великих Кеев. Из гробниц п колонн мертвого города Персеполиса таскали камни для заборов. Запустение ширилось в Эраншахре. Дасткарты не отбирались у великих, но рабы разбегались от них, шли в гуркаганы. Оливы и виноградники стояли неухоженные.
Накануне в дехе Исфандиара выделял он пшеницу и женщин из дасткарта голубого Фаршедварда, младшего брата убитого Быка-Зармихра. Десять тысяч олив были срублены там под корень: лучше бы распределили их между собой. Люди -- вастриошан, несмотря на указ царя царей, все равно смотрели на это как на чужое. В крови это у арийцев -- послушание и запрет на принадлежащее другим добро...
Легче всего оказалось с женщинами. Кроме двух, все дали согласие, которого требовал Маздак при определении их в дехканские роды и роды вастриошан. Наверно, очень плохой человек был голубой Фаршедвард. Сам он, боясь соседей -- азатов, сбежал после смерти брата на Север. Где-то там у него было еще одно владение с женами. Из его дасткарта отдали в селения восемьдесят одну женщину...
Авраам сам занимался этим. Ему помогали лишь младший диперан из округа -- рустака, старый мобед и кедхода -- староста селения. Одна из несогласных идти в другую семью женщин приходилась младшей сестрой Фаршедварду -- своему мужу. Она захотела остаться в своем роде, и кедхода обещал отвезти ее в дасткарт одного из мелких Каренов неподалеку. Другую женщину Аврааму с азатами пришлось везти в Ктесифон. Согдий-ка была она и пожелала вернуться домой. Но по дороге мул ее все прижимался к коню красивого сотника-азата, и после ночевки у кузни этот сотник отправил ее к себе домой, куда-то в Гилян...
Грудь и лицо маленькой согдийки видел Авраам у кузни. И слышал ночью, как грубо возился с нею сотник. Она вскрикивала и смеялась, как когда-то Пула за дверью. После этого и потянуло его в Нисибин...
Все уменьшилось в Нисибине: улицы, площади, дома. Даже водовоз Хильдемунд сделался ниже, и бочка его осела. Все так же шили верблюжьи седла не имеющие достатка студенты, по заросшему крапивой двору бегал и ругался мар Бобовай. На старом месте стоял столб с правилами академии" те же козлы под ними и пустые скамейки были вокруг, но и это не взволновало...
Больше всего обрадовался его приезду Хильдемунд. Старый вандал ходил вокруг него, украдкой вытирая глаза. И Авраам почувствовал при виде старика, как веки его влажнеют. Что это было между ними: может быть, те слова, которые повторил когда-то Авраам на чудном северном языке...
Мар Бар-Саума был плох. Он лежал в затемненной комнате на высокой деревянной кровати, и волнистая белая борода покрывала всю ее, ниспадая к полу. Епископ взял руку Авраама, подержал и отпустил...
Авраам ходил по Нисибину, переходил с царской стороны на торговую, подолгу останавливался на углах, в тени деревьев. И вдруг понял, зачем приехал. Она шла с оплетенным соломой кувшином под рукой, и крепкие маленькие плечи ее двигались в обратную шагу сторону. .
Рабыня Пула остановилась, улыбнулась ему, отставила кувшин. И спокойно стояла, как будто знала все и ждала его приезда. Словно бы ниже ростом сделалась она, но хитон еще туже был натянут у нее на груди. И плечами слегка поводила она, даже когда стояла...
-- Ну... как ты живешь, Пула? -- спросил он у нее.
Она приподняла локоть к густым каштановым волосам, с насмешливым недоумением посмотрела ему прямо в глаза. И он быстро, сбиваясь, попросил ее прийти к крепости, когда будет садиться солнце.
Она кивнула, выслушав, и еще раз улыбнулась ему...
В крепости она подошла, спокойно оперлась на его руку и повела по тропинке. Солнце еще висело в небе, но было уже не жарко. Он по дороге попытался обнять ее за плечи, но она освободилась, потому что неудобно было идти так вдвоем по чуть видной тропинке среди кустов. В сторону потом прошли они еще немного...
На небольшой полянке, когда к кустам вокруг прибавились высокие папоротники, она остановилась, потянулась слегка и удобно села на траву. Он сел рядом и сразу обнял, стал трогать руками ее грудь, плечи, шею, прижиматься к ним лицом. Руки его мелко дрожали. Она разрешала все, освобождая только лицо. Потом положила прохладные ладони ему на щеки; медленно, закрыв глаза, приблизила губы... Руки у него вдруг перестали дрожать. Они сразу почувствовали ее колени и выше...
-- Подожди...
Она встала, распоясала хитон, сняла его через голову, аккуратно постелила и легла на спину. Он упал на колени, повалился на нее, и сквозь поиски пробилось удивление: какие у женщин тяжелые и твердые ноги... Она помогла ему...
Потом он не знал, что ему делать. Она говорила о чем-то, как будто ничего не было, смеялась. Когда ушло солнце, она сказала, чтобы он разделся, потому что испачкает травой одежду. Он разделся, стараясь, чтобы она не видела, лег к ней. Тогда Пула повернулась и обняла его ..
Каждый вечер теперь пробирался он в крепость и ждал во тьме белый хитон. Она приходила позже, закончив свои дела, и они сразу ложились на траву Она учила тому, чего он не знал, и сама загоралась до потери памяти. А он привык уже к ее груди, бедрам, телу. И только первое удивление не проходило: какие у женщин крупные округлые колени. Он почему-то представлял их иначе.
Хильдемунд ждал его на скамье у сторожки, потому что Авраам не ходил ночью в царские казармы, где им отвели место, а спал у него. Вандал покрякивал, стелил ему рядом на лежанке, сам ложился на широкую дубовую скамью. Кусок пирога с сыром и холодное молоко в чашке всегда были у него для Авраама.
Днями он сидел в царском зале сатрапии, составлял записи разговоров посланника эрандиперпата с ромей-ским сенатором Агафием Кратисфеном. По всему было видно, что ромеи тянут дело с выдачей положенного по договору золота. То они справлялись, будет ли царь царей строить защитную стену против гуннов в Каспийских воротах, у Дербента; то снова заводили вечный разговор о Нисибине. Сенатор ненароком осведомлялся о том или ином из воителей Эраншахра, чьи дасткарты были разгромлены. Чувствовалось, что он знает все про дела в Ктесифоне Один раз сенатор даже спросил о Маз-даке...
Хушнаваз, великий туранский владыка, разгромивший девять лет назад самого Пероза с лучшим персидским войском, ждал где-то в своих степях ежегодного приношения. Что, если, не получив требуемого, бросит он опять своих царских саков на Эраншахр и, пройдя его, обрушится на империю?! Об этом надо было неустанно напоминать ромеям, но так, чтобы не ронять достоинство Эраншахра. А посланник эрандиперпата, неумный старый шахрадар, все сводил на законный договор Византии с Эраншахром, по которому ромеи обязались платить за защиту кавказских перевалов. Это была извечная тупая вера в доблесть. Как будто значат что-либо в реальной жизни клятвы и договоры, не подкрепленные корыстью. Лишь для детей годятся старые арийские сказки. Сами же арийцы первыми нарушают свои клятвы ..
-- В чем же правда, Маздак? Голос спрашивающего был совсем юный, но его слышала вся площадь.
-- Правда -- это хлеб и женщина! -- ответил Маздак, и площадь согласно вздохнула.
Их оттеснили, потому что маг Маздак взял факел у ближнего к нему человека и зажег, окунув в горящее масло. И сразу все двинулись вперед, окуная в масло и зажигая факелы...
Все, что было потом, запомнилось как один дымный, пламенный сон..
Пустая черная площадь перед дворцом. Гурганцы на черных лошадях стремя к стремени, и черные волчьи хвосты свисают с их башлыков. А все остальное вокруг белое...
И еще: багровое солнце дымится над морем, и тысячи таких же солнц стоят стеной вполнеба. Темной печью в этом серебре -- арка дворца. Содрогающий землю гром труб, и львы, рычащие, рвущиеся с бронзовых цепей по краям завесы...
Все белое склонило головы Только красный Маздак идет через пустую черную площадь, и тысяча красных магов с дымными факелами в руках идут ему навстречу из серебряной стены И происходит то, чего никогда еще не было...
Ахает мир. Испуганные львы припадают к земле Тяже чая царская завеса вздрагивает и вся, от одного края до другого, начинает медленно уплывать вверх. Открывается огромный жертвенник, и царский огонь соединяется с солнцем. Все выше завеса стали видны уже широкие чьвиные лапы трона Сасанидов, золотой панцирь, недвижное бронзовое лицо -- прямой подбородок и резкий изгиб бровей И фарр -- божественное сияние -- ослепляет Эраншахр Железные крылья орла парят в этом сиянии
Закутанная тощая фигура мобедан мобеда в ужасе корчится, отползает в сторону. Маздак останавливается напротив трона, поднимает факел И тогда бог и царь царей, сын бога и царя, встает, делает два быстрых шага вперед и вытягивает правую руку в древнем приветствии мира и жизни. . Авраам узнает его, потому что это Свет-толицый, с которым играл он в арийскую игру "Смерть царя"
Гусары стояли стремя к стремени Гургасары -- "вол-коголовые" -- так персы называли гурганцев за волчьи хвосты на башлыках. Первой тысячей царских "бессмертных" были они, люди из Страны Волков. В Кте-сифоне их звали просто гусарами...
С четырех сторон рухнули на дворцовую площадь белые толпы. Черные всадники отъезжали в сторону, и витые ременные плети без дела висели на их запястьях. Но, докатившись до арки, миллионный человеческий вал вдруг отхлынул, закружился, попятился к Большому царскому каналу. Качнулась земля.
Тысячебашенная стальная стена перегородила площадь Она медленно двигалась и, если бы не случайный взмах хоботом, казалась бы неживой Кованые башни с узкими щелями для стрелков были словно спаяны друг с другом...
Один Маздак с факелом стоял перед слонами. И царь царей, лишивший себя святости и власти, был один наверху у своего трона Великие жались к стенам, львы выжидающе рычали по краям. Толпа все пятилась, освобождая площадь А перед боевой линией слонов сидел на широкогрудом мидийском коне эранспахбед Зармихр, и тысяча черных гусар выстраивалась впереди Пронзительно и страшно завывали сигнальные трубы.
Тогда и почувствовал Авраам, что дернулся конь стоящего рядом Фархад-гусана А когда посмотрел на площадь, то увидел скачущего по ней азата. Без щита и пики был он, только с голым арийским мечом в руке.
Прямо на строй черных гусар несся азат. И еще раз случилось невероятное. Строй вдруг разломился, гусары отъезжали в стороны, освобождая ему дорогу. А он, подскакав к неподвижному эранспахбеду, махнул мечом...
Все было смешано потом в красной ночи: землепашцы в белых одеждах, азаты, гусары, дипераны, люди города. В эту же ночь появились среди них деристде-наны -- "верящие в правду", люди в красных одеждах с прямыми ножами у пояса. А на гигантском боевом слоне была площадка, к которой крепится башня; на ней стоял великий маг Маздак с факелом и говорил о победе света и правды.
Горячий ветер пронесся над площадью. Ударили невидимые барабаны, тысячи рожков, труб, сантуров нащупывали мелодию. И высокие пронзительные голоса десятков гусанов в разных концах площади нашли ее... "Красный слон мчится вперед, и только ветер свистит в ушах вожатого-копьеносца..."
Волны припева катились в факельном море. Площадка с Маздаком двинулась и поплыла над Ктесифоном, над Эраншахром, над видимым миром...
* Часть II. ПРАВОВЕРНЫЕ *
Да будет справедливым этот свет, Наложим на богатство мы запрет Да будет уравнен с богатым нищий,-- Получит он жену, добро, жилище'
Фирдоуси "Шахнаме
I
Дергался человек, изрыгая кровавую кашу. Потом затих, неестественно выпрямившись под кустом. Это был уже третий, которого видел Авраам на дороге...
С ночи открылись засовы всех дасткартов. Голодные припадали к зерну, ели его сырым, и многие умирали туг же, под стенами хранилищ. К середине второго дня вызвали всех диперанов. Розбех теперь командовал ими. Он объявил, что перед правдой все равны, поэтому не будет деления их с первого по пятый ряд, и честь каждому по его делам.
К ним вышел маг Маздак. Он коротко объяснил, что надлежит учесть имеющееся в дасткартах, но зерно раньше всего. Надо утолить первый голод людей, пришедших в Ктесифон, а по дехам затем произойдет широкая раздача из местных дасткартов.
Для порядка им выделяются азаты и деристдена-ны -- "верящие в правду". Так называли себя те, кто в "Ночь Красного Слона" надели на себя красные рубашки -- кабы и кровью поклялись, что переделают мир согласно великой правде Маздака...
Ночь, день и еще ночь сыпали потом они с Артаком желтое сухое зерно в подставляемые платки и ничего нигде не писали. Вастриошан, люди от земли, не знали лжи.
Наутро третьего дня сделали перерыв. Артак упал в зерно и уснул, но Авраам не мог. Он вышел на дорогу за дасткартом эранспахбеда Зармихра, куда их послали, и тут увидел умирающих от сытости...
Человек больше не дергался. Он лежал, разведя руки и положив лицо в рассыпавшуюся по утренней земле пшеницу. Аврааму почему-то захотелось заглянуть ему в лицо. И он увидел то, что ждал: покорную складку возле закрытых глаз. Это все, что помнилось из его облика.
Авраам оглянулся на умирающих, посмотрел на землю с пожухлой осенней травой, на высокие серые тучи, и сжалось его сердце. На спину он лег, а ветер гнал и гнал тучи над его головой...
Да, он перс -- Авраам, и это его земля. И все они персы, невзирая на род и племя: Абба, Кашви, Вуник, ибо родились на этой земле, говорят одинаково, живут и плачут с народом ее...
Кричали сразу много женщин, истошно, захлебываясь плачем. Авраам вскочил, бросился туда, где к реке выходила стена гаремного сада. Азаты стояли перед калиткой, не решаясь войти. Прибежал Артак, сдвинул засов. По составленному вчера списку, шестьдесят две женщины находились здесь: четыре подлинные хозяйки, остальные -- сакар, не имеющие родовых прав жены убитого Быка-Зармихра.
Гуркаганы -- "Волчья Кровь"! О них уже слышали.
В "Красную Ночь", воспользовавшись человеческим смятением, разбили они цепи, загрызли стражников и вырвались из-под земли, куда были навечно опущены за убийство...
Пятеро их стояли на ведущих к реке ступенях. Большой ковровый узел и две закутанных женских фигуры лежали у их ног. Еще один, с кривыми ногами и руками, отвязывал внизу большую плоскодонную лодку. Мостик от дасткарта к причалу был спущен.
-- Эй, зачем вы здесь ?--спросил Артак. У них были белые, неживые от подземной тьмы лица. Маленький горбун крикнул мерзкую ругань, яростно погрозил дротиком. Черные волосы, как перья у поедающих мертвечину птиц, закрывали у него уши. Виден был лишь большой безгубый рот, извергающий похабные слова. Азаты вынули мечи.
-- По закону справедливого Маздака!
Голос у сказавшего это был спокойный, уверенный. Рябое, сильно выдающееся вперед лицо с едва различимой полоской лба показалось знакомым Аврааму. И вдруг край верхней губы сам собой обнажился, открыв крепкие желтые зубы... Да, это был он, который у дасткарта Спендиатов хотел убить из кустов Светлолицего Кавада, царя царей!..
Азаты переглядывались, некоторые вложили мечи в ножны. После смерти хозяина -- эранспахбеда Зармих-ра -- все здесь разбежались или забились в свои помещения. Азатов послали с диперанами на раздачу зерна и не дали никаких указаний...
Тот, который возился у лодки, что-то крикнул. Двое сразу подхватили закутанных женщин, бегом понесли к мостику. Остальные отступали спиной. Рябой главарь прижал к себе непонятный узел.
-- Слово и дело! -- закричал Артак.
Услыхав знакомый приказ, азаты уже без колебаний бросились, ломая розовые кусты. С ними были два маль-чика-деристденана в красных кабах, и они опередили остальных, став на пути гуркаганов. Один из убегавших сразу оставил завернугую женщину, но горбун продолжал волочить свою добычу вниз по ступеням. Он злобно завизжал, увидев преграду, и начал быстро и часто ьо-лоть ножом свой сверток. Один из церистденанов ухватился рукой за вдзвие. Тогда горбун извернулся, огромный безгубый рот впился в затылок мальчика. Хрустнули позвонки...
Азаты в это время были заняты. Они окружили с трех сторон рябого главаря. Тот загородился узлом, и острый меч сверху донизу разрубил вдруг ковровую ткань. Мягкий золотой звон заставил всех опустить руки. Словно сияющее солнце вывалилось из ковра, раскатилось по траве. В тот же миг рябой с горбуном оказались в лодке, и она поплыла вниз по реке. Огромный рот горбуна был красным. Главарь встал на корме, повернулся лицом к берегу. Все та же желтая крысья улыбка кривила его губы. У азатов не было с собой луков...
Закутанные в белый и розовый шелк женщины показались из-за деревьев, принялись быстро собирать запястья, браслеты, жемчужные нити, узнавая свое. На азатов посматривали, поправляя "платки молчания" поверх ртов. Только одна, неперсианка, подсела к мертвой, отвела намокшее кровью покрывало с лица. Лет десяти была убитая девочка. Рядом лежал мальчик-деристденан с перекушенной шеей...
Это было уже не первый раз, когда гуркаганы именем правды Маздака отнимали золото и женщин, поджигали дасткарты и убивали людей. И рабы из некоторых даст-картов шли в гуркаганы...
В дасткарте Спендиатов на большом хозяйственном дворе тоже были сдвинуты все засовы. Дипераны-финан-систы от эранамаркера Иегуды производили учет и вывозку масла и пшеницы для раздачи голодным. Два больших каравана по сто мулов, груженных мешками и высокими белыми кувшинами, ушло в Ктесифон. Часть продуктов была оставлена для кормящихся здесь азатов и диперанов. Рабов, принадлежащих тем из великих, кто состоит на царской службе, тоже пока не делили между людьми. Да мало кто и принял бы к себе их в такой трудный год...
И лишних женщин не было у эрандиперпата Картира. Три его жены находились в горном Фарсе, а здесь жила лишь четвертая -- Белая Фарангис. Временных жен -- сакар старик не имел...
Эрандиперпат спокойно занимался своими делами, как будто не касалось его то, что происходило в дасткарте. Все дипераны знали, чю старик сам одобрил действия царя царей в раздаче голодным добра из хранилищ великих. Другие великие злобились на него и говорили, что твердый арийский разум всегда оставляет читающих книги...
Зато Мардан, надзиратель над рабами, все время бегал на хозяйственный двор. Безмерное удивление было на его плоском лице. Каждый выносимый кувшин с маслом провожал он своими водянистыми глазами и всякий раз сглатывал слюну...
Один вид этого человека был противен Аврааму. И не только ему. Фархад-гусан однажды при молчаливом одобрении прочих азатов свалил надзирателя Мар-дана на землю и иссек ему всю задницу арийской ременной плетью. Кара эта была за цыганенка Рама, которого всячески травил Мардан, стремясь отвадить от дасткар-та. Надзиратель вопил, хватался за сапоги, трусливо молил о пощаде...
Зато к рабам он не ведал жалости. Однажды видел Авраам, как, величаво усевшись на специальный пень для наказания строптивых, надзиратель Мардан заставил за сто шагов ползти к себе на животе какого-то провинившегося старика. Потом два дюжих раба, прислуживающих Мардану, положили старика на этот пень и принялись терзать его тощую спину колючими прутьями. Рядом плакала и молила молодая женщина, а Мардан лишь самодовольно улыбался. А ведь сам он был сыном рабыни, надзиратель Мардан.
Никаких поручений не давал ему старый эрандипер-пат, но Мардан по собственной воле подглядывал за всеми людьми в дасткарте. Как-то, стоя с Мушкданэ под платаном, заметил Авраам у каменного желоба для стока воды короткую тень. Потом вышла, как обычно, Белая Фарангис. Когда она удалилась, Авраам оставил дочку садовника и поспешил к водостоку. Но тень уже пропала. В полосе света на миг обозначился вдавленный в плоское лицо нос ноздрями наружу и вороватые испуганные глаза...
Белая Фарангис ждала Сиявуша и все ходила по саду. Редко приезжал воитель Сиявуш, потому что был с войсками. И без Мушкданэ теперь приходил к платану Авраам. В двух шагах застывала от него белая тень. Ярким лунным светом светилось ее лицо и узкая рука, придерживающая покрывало. Все остальное в саду было темное: посыпанные белым камнем дорожки, серебряные листья деревьев, луна над головой...
Однажды Авраам не вышел в сад. В лунную тьму смотрел он из окна. Белая тень замерла, качнулась в недоумении и сделала вдруг два шага к платану. Он похолодел и отпрянул от окна. Неужели знает Белая Фарангис, что стоит там он всякий раз?! Когда, набравшись духу, Авраам снова выглянул, лишь луна светила в саду..
Почти все собрались в доме врача Бурзоя. Не было лишь Розбеха, занятого где-то с самим Маздаком. В красных кожаных куртках сидели дипераны. Раньше их носили только лучники из броневых башен на слонах. Этих курток много было на царских складах, и по приказу Розбеха они выдавались теперь едущим на хлеборас-пределение в сатрапии. Многие дипераны сами заказывали для себя такие куртки, обязательно нашивая карманы для зажигательных наконечников к стрелам
-- Хватит диперанской болтовни! Пришло время действовать! .
Это сказал Абба, повторяя неумолимого Розбеха. Но врач Бурзой покачал седеющей головой:
-- Что вы думаете делать с рабами, если захотят равенства, хлеба, женщин ваших? Из плоти и крови рабы... Все сразу замолчали. Абба вспыхнул.
-- Ну и что же! -- закричал он, и отчаянность слышалась в его голосе.
Бурзой вдруг повернулся к Аврааму:
-- А ведь даже в вашей святой книге, к рабам обращенной и к равенству призывающей, сказано: "раб лукавый"... И это правда: родившийся в рабстве лукав, труслив и злобен.
-- И у рабов бывает смелость, -- заметил кто-то из диперанов. -Известна притча о рабе, который бросился на льва и жизнью своей заплатил за спасение господина. Разве мало таких примеров? Не всякий свободный способен на такое!
-- Да, свободный не способен на это, потому что собственная жизнь ему дорога. Не меньше чужой жизни ценит он ее, а жертвует лишь при желании. И смелость раба, про которую сейчас сказано, в безграничном его подобострастии. Смело заслоняет он в бою своего господина, смело бросается на льва вместо господина, смело ложится под палку, которой господин наказывает его. И терпит, смело терпит... Да, смелость раба -- это высшее выражение подлой, собачьей трусости!
-- Ну, и... всегда рабам быть такими? -- спросил Авраам.
Бурзой пожал плечами:
-- Семь поколений требуется прожить свободным, чтобы очистить кровь от этой мерзости... И в вашей книге тоже так сказано!..
Врач Бурзой уже успокоился и продолжал слушать других. Про рабов не хотели больше говорить и вернулись к указу царя царей и бога Кавада о раздачах из дасткартов.
-- Увидите! -- кричал Абба. -- Наши иудеи и христиане откупятся. Они дадут золото, и серебро, и зерно, только бы не трогали их главные торговые склады и мастерские. И будут говорить о братстве во Сионе, как будто Хисда бен Арика или Иошуа бен Гуна братья тому стоящему по колено в воде земледельцу, который задолжал им уже на семь лет вперед! Или, может быть, Авель бар-Хенанишо, первый купец Ктесифона, брат гун-дишапурскому ткачу-христианину, ослепшему от шелковой пыли!..
Диперан Лев-Разумник подтвердил, что действительно экзиларх мар Зутра и епископ мар Акакий обговаривали с вазиргом Шапуром положение иноверцев в новых условиях. Двадцать мулов с серебром от них было вчера разгружено на монетном дворе у эранамаркера Иегуды. Кроме того, от торгового товарищества выделяется пятьдесят тайяров и пятнадцать караванов по пятьсот мулов и верблюдов в каждом для царских перевозок хлеба. Они благодарили царя за освобождение от незаконных поборов со стороны великих.
-- Они еще выиграют от этого! -- воскликнул Абба задрожав,--Все... все надо отнять у них!..
Врач Бурзой уже улыбался, как обычно. Когда опять заговорили о великом дне, он вдруг спросил:
-- Что, если бы не нашлось азата, который снес голову Быку-Зармихру?.. Ведь народ, о котором столько говорим, побежал перед слонами. Он один повернул все, этот азат...
-- Если... Если!!..--снова вскипел Абба, считающий для себя необходимым занять место Розбеха в спорах. -- И Маздак один, и царь царей один. Но миллион людей пришло в Ктесифон за правдой. И гусары разъехались перед этим азатом: они ведь тоже народ. А сам азат -- разве не народ? Никто не знает до сих пор его имени!..
-- Да, это так,-- согласился Бурзой.-- А вот сами мы кто9 Кем себя считаем9 . Мы не пашем, не пасем скот, не куем железо, не сучим шелк А вот ездим теперь в красных куртках, плохо едим, не спим ночами И нанятые великими люди убивают нас на дорогах Зачем нам это. самому Маздаку, Розбеху, Аббе, Кабруй-хайя-му? Что в нас это? Кто мы?!
-- Благодарности хотите9 -- ядовито спросил Артак.
-- Я не о благодарности,--спокойно ответил врач Бурзой -- Всегда были, есть и будут такие люди, и я хочу объяснить место их в мире Сами они чем считают себя9..
Абба пожал плечами Много говорили о великих, которые увозят свои гаремы в дальние дасткарты или в горы, скрывают ценности, всячески оттягивают раздачу хлеба. Вокруг города и в самом Ктесифоне опасно стало ездить из-за гуркаганов. Настоящую битву устроили они недавно с азатами-деристденанами
Артак, Абба и Авраам ушли пораньше. Завтра им предстояло ехать в Хузистан -- самую голодную и близкую к Ктесифону сатрапию. .
III
Тот же армянин, смотритель почтового поста, поил лошадей. Авраам задумчиво смотрел на него. Когда-то он натер седлом язву, и старик принес ему травяной мази. Два года прошло с того времени. Неужели это он, Авраам, ехал здесь с израненной прутьями спиной?.. Почему поехал он сейчас в Нисибин, напросившись у эран-диперпата в помощь царскому посланнику для переговоров с ромеями?..
Всю предыдущую зиму занимался он хлебораспреде-лением, побывал в Хузистане, Мидии, в старом Фарсе, где могилы и рельефы великих Кеев. Из гробниц п колонн мертвого города Персеполиса таскали камни для заборов. Запустение ширилось в Эраншахре. Дасткарты не отбирались у великих, но рабы разбегались от них, шли в гуркаганы. Оливы и виноградники стояли неухоженные.
Накануне в дехе Исфандиара выделял он пшеницу и женщин из дасткарта голубого Фаршедварда, младшего брата убитого Быка-Зармихра. Десять тысяч олив были срублены там под корень: лучше бы распределили их между собой. Люди -- вастриошан, несмотря на указ царя царей, все равно смотрели на это как на чужое. В крови это у арийцев -- послушание и запрет на принадлежащее другим добро...
Легче всего оказалось с женщинами. Кроме двух, все дали согласие, которого требовал Маздак при определении их в дехканские роды и роды вастриошан. Наверно, очень плохой человек был голубой Фаршедвард. Сам он, боясь соседей -- азатов, сбежал после смерти брата на Север. Где-то там у него было еще одно владение с женами. Из его дасткарта отдали в селения восемьдесят одну женщину...
Авраам сам занимался этим. Ему помогали лишь младший диперан из округа -- рустака, старый мобед и кедхода -- староста селения. Одна из несогласных идти в другую семью женщин приходилась младшей сестрой Фаршедварду -- своему мужу. Она захотела остаться в своем роде, и кедхода обещал отвезти ее в дасткарт одного из мелких Каренов неподалеку. Другую женщину Аврааму с азатами пришлось везти в Ктесифон. Согдий-ка была она и пожелала вернуться домой. Но по дороге мул ее все прижимался к коню красивого сотника-азата, и после ночевки у кузни этот сотник отправил ее к себе домой, куда-то в Гилян...
Грудь и лицо маленькой согдийки видел Авраам у кузни. И слышал ночью, как грубо возился с нею сотник. Она вскрикивала и смеялась, как когда-то Пула за дверью. После этого и потянуло его в Нисибин...
Все уменьшилось в Нисибине: улицы, площади, дома. Даже водовоз Хильдемунд сделался ниже, и бочка его осела. Все так же шили верблюжьи седла не имеющие достатка студенты, по заросшему крапивой двору бегал и ругался мар Бобовай. На старом месте стоял столб с правилами академии" те же козлы под ними и пустые скамейки были вокруг, но и это не взволновало...
Больше всего обрадовался его приезду Хильдемунд. Старый вандал ходил вокруг него, украдкой вытирая глаза. И Авраам почувствовал при виде старика, как веки его влажнеют. Что это было между ними: может быть, те слова, которые повторил когда-то Авраам на чудном северном языке...
Мар Бар-Саума был плох. Он лежал в затемненной комнате на высокой деревянной кровати, и волнистая белая борода покрывала всю ее, ниспадая к полу. Епископ взял руку Авраама, подержал и отпустил...
Авраам ходил по Нисибину, переходил с царской стороны на торговую, подолгу останавливался на углах, в тени деревьев. И вдруг понял, зачем приехал. Она шла с оплетенным соломой кувшином под рукой, и крепкие маленькие плечи ее двигались в обратную шагу сторону. .
Рабыня Пула остановилась, улыбнулась ему, отставила кувшин. И спокойно стояла, как будто знала все и ждала его приезда. Словно бы ниже ростом сделалась она, но хитон еще туже был натянут у нее на груди. И плечами слегка поводила она, даже когда стояла...
-- Ну... как ты живешь, Пула? -- спросил он у нее.
Она приподняла локоть к густым каштановым волосам, с насмешливым недоумением посмотрела ему прямо в глаза. И он быстро, сбиваясь, попросил ее прийти к крепости, когда будет садиться солнце.
Она кивнула, выслушав, и еще раз улыбнулась ему...
В крепости она подошла, спокойно оперлась на его руку и повела по тропинке. Солнце еще висело в небе, но было уже не жарко. Он по дороге попытался обнять ее за плечи, но она освободилась, потому что неудобно было идти так вдвоем по чуть видной тропинке среди кустов. В сторону потом прошли они еще немного...
На небольшой полянке, когда к кустам вокруг прибавились высокие папоротники, она остановилась, потянулась слегка и удобно села на траву. Он сел рядом и сразу обнял, стал трогать руками ее грудь, плечи, шею, прижиматься к ним лицом. Руки его мелко дрожали. Она разрешала все, освобождая только лицо. Потом положила прохладные ладони ему на щеки; медленно, закрыв глаза, приблизила губы... Руки у него вдруг перестали дрожать. Они сразу почувствовали ее колени и выше...
-- Подожди...
Она встала, распоясала хитон, сняла его через голову, аккуратно постелила и легла на спину. Он упал на колени, повалился на нее, и сквозь поиски пробилось удивление: какие у женщин тяжелые и твердые ноги... Она помогла ему...
Потом он не знал, что ему делать. Она говорила о чем-то, как будто ничего не было, смеялась. Когда ушло солнце, она сказала, чтобы он разделся, потому что испачкает травой одежду. Он разделся, стараясь, чтобы она не видела, лег к ней. Тогда Пула повернулась и обняла его ..
Каждый вечер теперь пробирался он в крепость и ждал во тьме белый хитон. Она приходила позже, закончив свои дела, и они сразу ложились на траву Она учила тому, чего он не знал, и сама загоралась до потери памяти. А он привык уже к ее груди, бедрам, телу. И только первое удивление не проходило: какие у женщин крупные округлые колени. Он почему-то представлял их иначе.
Хильдемунд ждал его на скамье у сторожки, потому что Авраам не ходил ночью в царские казармы, где им отвели место, а спал у него. Вандал покрякивал, стелил ему рядом на лежанке, сам ложился на широкую дубовую скамью. Кусок пирога с сыром и холодное молоко в чашке всегда были у него для Авраама.
Днями он сидел в царском зале сатрапии, составлял записи разговоров посланника эрандиперпата с ромей-ским сенатором Агафием Кратисфеном. По всему было видно, что ромеи тянут дело с выдачей положенного по договору золота. То они справлялись, будет ли царь царей строить защитную стену против гуннов в Каспийских воротах, у Дербента; то снова заводили вечный разговор о Нисибине. Сенатор ненароком осведомлялся о том или ином из воителей Эраншахра, чьи дасткарты были разгромлены. Чувствовалось, что он знает все про дела в Ктесифоне Один раз сенатор даже спросил о Маз-даке...
Хушнаваз, великий туранский владыка, разгромивший девять лет назад самого Пероза с лучшим персидским войском, ждал где-то в своих степях ежегодного приношения. Что, если, не получив требуемого, бросит он опять своих царских саков на Эраншахр и, пройдя его, обрушится на империю?! Об этом надо было неустанно напоминать ромеям, но так, чтобы не ронять достоинство Эраншахра. А посланник эрандиперпата, неумный старый шахрадар, все сводил на законный договор Византии с Эраншахром, по которому ромеи обязались платить за защиту кавказских перевалов. Это была извечная тупая вера в доблесть. Как будто значат что-либо в реальной жизни клятвы и договоры, не подкрепленные корыстью. Лишь для детей годятся старые арийские сказки. Сами же арийцы первыми нарушают свои клятвы ..