Сименон Жорж. Бар Либерти

   Жажа со вздохом надела наконец тапочки.
   — Хотела бы я знать, чем все это кончится!
   — Здесь спал Уильям, когда?..
   — У меня есть только эта комната и те две, что внизу…
   В углу стоял диван с протертой плюшевой обивкой.
   — Он ложился на диване?
   — По-разному… Иногда я там спала…
   — А Сильви?
   — Со мной…
   Потолок комнаты нависал так низко, что Мегрэ то и дело задевал его шляпой. Узкое окошко с зеленой плюшевой занавеской. Лампочка без абажура.
   Даже нет нужды сильно напрягать воображение, чтобы представить, как текла жизнь в этой комнате: вначале, почти всегда пьяные, сюда поднимались Уильям и Жажа, затем Сильви проскальзывала в постель к толстухе…
   А как они просыпались?.. Когда на улице уже ярко светило солнце…
   Жажа никогда еще не была столь болтливой. Голос ее звучал жалобно-просяще, будто она хотела, чтобы ее утешили.
   — Готова поспорить, что теперь я обязательно слягу. Да-да, нутром чувствую… Так уже было три года назад, когда моряки подрались прямо перед моим окном… Одного резанули бритвой, и он…
   Жажа встала и принялась озираться вокруг, словно искала что-то, но потом отвлеклась…
   — Вы уже ели?.. Идемте!.. Перекусим немного…
   Мегрэ спустился но лестнице, Жажа вслед за ним и сразу направилась к плите, кинула туда угля и принялась помешивать ложкой в кастрюле.
   — Когда я дома одна, на готовку меня не хватает… А тут еще как подумаю, что Сильви в эту минуту…
   — Скажите, Жажа!
   — Что?
   — Что вам сказала днем Сильви, когда я вышел в бар обслужить посетителя?
   — А, да!.. Я поинтересовалась у нее, откуда эти двадцать тысяч… И она ответила, что не знает и, мол, все это дела Жозефа…
   — А сегодня вечером?
   — Что сегодня вечером?
   — Ну когда вы виделись с ней в участке…
   — Да почти то же самое… Не может никак понять, чего он там химичит…
   — А она уже давно связалась с этим Жозефом?
   — Она с ним, да так, на словах больше… Вместе не живут… Где-то его встретила, на скачках, вроде, одно скажу, что не здесь… Он пообещал ей помогать, клиентов находить… Еще бы, с его-то работенкой!.. У этого парня и образование есть, и воспитание… Однако в сердце я его никогда не держала…
   Жажа выложила из кастрюли на тарелку остатки чечевичной похлебки.
   Хотите?.. Нет?.. Тогда наливайте себе, только сами… я уже ни на что не способна… А входную дверь мы закрыли?..
   Мегрэ, как и днем, оседлал стул. Смотрел, как Жажа ест. И слушал ее.
   — Вы понимаете, у всех этих людей, особенно у тех, что из казино, мозги слишком хитро повернуты… Вот наша сестра впросак и попадает… Кабы Сильви меня слушала…
   — А какое поручение вам дал Жозеф сегодня вечером?
   На мгновение Жажа замерла с набитым ртом и недоуменно взглянула на Мегрэ.
   — Ах вот оно что! Чтобы к сыну сходила…
   — И что вы тому сказали?
   — А чтобы постарался освободить их, иначе…
   — Иначе что?..
   — Ах, я так понимаю, вы меня все равно не оставите в покое… Я ведь к вам всегда с чистой душой, сами подтвердите! Все, что могу, то и делаю!.. Мне скрывать нечего.
   Только тут комиссар догадался, отчего так говорлива Жажа и откуда взялись эти плаксивые интонации.
   По дороге домой Жажа заскочила в какое-нибудь бистро, а может, и в несколько, чтобы поднять себе дух!
   — Сперва я удерживала Сильви, не позволяла ей связаться полностью с Жозефом… А потом, когда недавно поняла, что…
   — Что вы замолчали?
   И неожиданно, не выпуская ложки из рук, Жажа заплакала! Скорее комичное зрелище, нежели вызывающее сострадание: толстуха в лиловом халате хлебала из тарелки чечевицу и хныкала, как девчонка.
   — Не надо меня подгонять… Дайте подумать!.. Легко, что ли?.. Погодите! Налейте мне…
   — Попозже!
   — Дайте выпить, тогда все скажу…
   Комиссар решил уступить и налил ей в рюмку немного вина.
   — А что вам надо знать?.. О чем я говорила?.. Смотрю, двадцать тысяч франков… Может, они лежали в кармане Уильяма?..
   Мегрэ приходилось прикладывать некоторое усилие, чтобы сохранять ясность мысли и бороться с дремотой, навеянной не столько царившей в комнате атмосферой, сколько пьяными речами Жажа.
   — Уильям…
   И внезапно его осенило! Жажа посчитала, что эти двадцать тысяч франков вытащили у Брауна в момент убийства!
   — Ах вот вы о чем подумали!
   — Да я уже и не знаю, о чем думать… Да… Все, наелась. Закурить у вас не найдется?
   — Я курю только трубку.
   — Наверняка где-то валяются… У Сильви всегда есть.
   Она тщетно рылась в ящиках комода в поисках сигарет.
   — Их по-прежнему отправляют в Эльзас?
   — Кого?.. Что?.. О чем вы?..
   — Женщин… Как она называется?.. Тюрьма… На «О» начинается… Во времена моей молодости…
   — Когда вы жили в Париже?
   — Да. Об этом много говорили… Так строго обращаются с заключенными, что те пытаются покончить с собой… А недавно прочла в одной газете, что там есть и такие, которых осудили на восемьдесят лет… Чего-то сигарет не найду… Видать, Сильви унесла…
   — Это она боится туда попасть?..
   — Сильви?.. Не знаю… Я подумала об этом в автобусе, когда возвращалась… Передо мной сидела старая женщина и…
   — Садитесь…
   — Да… Не обращайте на меня внимания… Я уже ни на что не гожусь… И мне везде паршиво… О чем бишь мы говорили?..
   В глазах Жажа мелькнула тревога. Она провела рукой по лбу и скинула на щеку прядь рыжеватых волос.
   — Тоскливо на душе… Дайте выпить, а?
   — После того, как вы мне скажете, что вам известно…
   — Да не знаю я ни фига!.. Чего я могу знать?.. Сперва с Сильви встретилась… Полицейский торчал рядом и слушал, о чем мы говорим… Мне только плакать хотелось… Сильви шепнула мне, когда целовала на прощанье, что во всем виноват Жозеф…
   — А потом вы с ним встретились?
   — Да… Я ведь уже говорила… Он отправил меня в Антиб предупредить Брауна, что если…
   Жажа искала нужные слова. Похоже, у нее начались временные отключки сознания, как это порой случается у пьяниц. Она с тоской посмотрела на Мегрэ, будто хотела прижаться к нему.
   — Не знаю… Не надо меня мучить… Я всего лишь бедная женщина… Вечно стараешься всем угодить.
   — Э, нет, секундочку…
   Мегрэ отнял у Жажа рюмку, которую та попыталась украдкой схватить: еще немного — ее окончательно развезет, и она просто-напросто завалится спать.
   — Гарри Браун вас принял?
   — Нет… Да… Он пригрозил, что если когда-нибудь еще раз встретит меня на своем пути, то мигом засадит за решетку… — Жажа осеклась и вдруг торжествующе воскликнула: — Оссгор!.. Нет… Оссгор не то. Это из романа какого-то… Агно… Во! Точно!
   Она вспомнила название тюрьмы, о которой говорила до этого.
   — Страдалицам, вроде бы, даже разговаривать не разрешают. Как вы считаете, врут люди?..
   Мегрэ впервые видел Жажа столь несчастной и по-детски беспомощной.
   — Ясное дело, если Сильви окажется сообщницей, ее посадят…
   У женщины на щеках выступил сразу лихорадочный румянец, и она заговорила горячо и быстро:
   — Сегодня вечером я все-таки многое поняла… И догадалась, откуда взялись эти двадцать тысяч… Гарри Браун, сын Уильяма, принес их, чтобы заплатить…
   — Заплатить за что?
   — А за все!
   Жажа с вызовом и торжеством взглянула на Мегрэ.
   — Я не такая дура, как, быть может, кажусь… Когда сын пронюхал про завещание…
   — Извините! Выходит, вы знаете о завещании?
   — В прошлом месяце Уильям рассказал о нем… Мы сидели тут вчетвером…
   — То есть он, вы, Сильви и Жозеф…
   — Ну да… Откупорили бутылочку, день рождения Уильяма отмечали… Начали говорить о том о сем… Он после того, как выпил, много нам рассказывал об Австралии, о жене, о шурине…
   — И что же сказал Уильям?
   — Что устроит им всем славную подлянку после своей смерти. Вытащил из кармана завещание, прочел кое-что… Не все… Не хотел называть имена двух других женщин… Сказал, мол, на днях отнесу нотариусу…
   — Это было месяц назад? А в то время Жозеф знал Гарри Брауна?
   — А у него никогда ничего не поймешь… Но он со многими знаком, работа того требует…
   — Вы думаете, что он предупредил сына?
   — Я этого не говорила! Сижу, молчу… Только вот думать себе не запретишь… Все эти богачи, скажу я вам, ничем не лучше остальных… Допустим, Жозеф действительно отправился к нему и все ему рассказал… Сын Брауна небрежно отвечает, что не прочь получить завещание… Но так как Уильяму ничего не стоит написать новое, будет лучше, если вместе с завещанием исчезнет и сам Уильям…
   Мегрэ не успел вмешаться. Жажа плеснула себе в рюмку вина и поднесла к губам. Когда она вновь заговорила, в лицо комиссара пахнуло крепким перегаром.
   И вдобавок она наклонилась! И, напустив на себя многозначительный, загадочный вид, приблизила к нему свое лицо!
   …Исчезнет!.. Я именно так сказала?.. Мы с вами о деньгах, что ли, говорили?.. Двадцать тысяч франков… А может, потом еще появятся двадцать тысяч?..
   Кто знает… А я что думаю, то и говорю… За такие вещи сразу целиком никто не платит… Что до Сильви…
   — Она ничего не знала?
   — Я же вам говорю, мне ничего не сказали!.. К нам сейчас не стучали?
   Жажа внезапно замерла, охваченная страхом. Чтобы ее успокоить, Мегрэ пришлось отправиться к двери.
   Вернувшись, он заметил, что она воспользовалась его уходом, чтобы выпить еще одну рюмку.
   — Я вам ничего не говорила… И знать ничего не знаю… Вы поняли?.. Я всего-навсего бедная женщина, и точка! Бедная женщина, потерявшая мужа и…
   Она снова разрыдалась, и для Мегрэ это было еще более тягостно, чем все остальное.
   — Как по-вашему, Жажа, что делал в тот день Уильям между двумя и пятью часами?
   Она смотрела на него, не отвечая. Слезы продолжали стекать по ее лицу, но рыдания казались уже менее искренними.
   — Сильви ушла за несколько минут до него… Не думаете ли вы, что они могли, например…
   — Кто?
   — Сильви и Уильям…
   — Могли что?..
   — Ну не знаю!.. Где-нибудь встретиться… Сильви ведь вовсе не дурнушка… Молодая… А Уильям…
   Комиссар не сводил с Жажа глаз и продолжал говорить с тем же наигранным равнодушием:
   — Где-нибудь встретились, вот тут-то Жозеф их подстерег и нанес свой удар…
   Жажа молчала. И, морща лоб, смотрела на Мегрэ. будто делала невероятное усилие, чтобы понять, о чем он толкует. Впрочем, ничего удивительного. Глаза ее уже поплыли, так что и мыслям не с чего было отличаться особой ясностью.
   — Гарри Брауну поведали историю с завещанием, и он заказал убийство… Сильви заманила Уильяма в укромное местечко… Жозеф нанес удар… А затем позвали Гарри Брауна в одну из каннских гостиниц, чтобы тот отдал деньги Сильви…
   Жажа сидела не шелохнувшись. И лишь внимала словам Мегрэ, огорошенная, подавленная.
   — Очутившись за решеткой, Жозеф отправил вас к Гарри, пригрозить: мол, если тот не вмешается и не освободит их с Сильви, он обо всем расскажет.
   — Это так!.. Да, это так… — чуть ли не закричала Жажа.
   И, тяжело дыша, поднялась со своего стула. Ей теперь, похоже, хотелось плакать и смеяться одновременно.
   Внезапно она обхватила голову руками, резким движением взлохматила волосы и задрожала всем телом.
   — Это так!.. А я… Я-то… Я ведь…
   Мегрэ по-прежнему остался сидеть и немного удивленно всматривался в свою собеседницу. Что с ней сейчас произойдет — нервный припадок или обморок?
   — Я… я…
   И вдруг совершенно неожиданно для него Жажа схватила бутылку и швырнула ее на пол. Стекло с грохотом рассыпалось на осколки.
   — А я ведь…
   Через две двери виднелся тусклый свет уличного фонаря. Было слышно, как официант из бара напротив закрывает ставни. Видно, уже совсем поздно. И уже давно не доносились далекие трамвайные звонки.
   — Я не хочу, слышите! — взвизгнула Жажа. — Нет!.. Только не это! Я не хочу… Это неправда… Это…
   — Жажа!
   Но женщина не откликнулась на собственное имя.
   Она уже потеряла контроль над собой. И с той же решимостью, с которой недавно схватила со стола бутылку, теперь нагнулась, что-то подобрала с пола и закричала:
   — Только не Агно… Ложь!.. Сильви не могла…
   За всю свою карьеру полицейского Мегрэ не видел ничего более жуткого. Жажа держала в руке осколок стекла! И с последними словами резким движением вскрыла себе вену на запястье.
   Глаза Жажа вылезали из орбит. Казалось, она обезумела.
   — Агно… я… Не Сильви!..
   В тот момент, когда Мегрэ удалось наконец схватить женщину за руки, струя крови ударила в него, обрызгав руку и галстук.
   В течение нескольких секунд Жажа, ничего не понимая, смотрела, как из раны хлыщет кровь. Затем она ослабела. Какое-то время Мегрэ все еще держал Жажа, затем осторожно опустил на пол, присел и, нащупав вену, зажал ее пальцем.
   Нужно было срочно отыскать веревку. Мегрэ вскочил, взволнованно осмотрелся по сторонам. И заметил провод электрического утюга. Кровь продолжала течь.
   Вырвав провод, комиссар вернулся к неподвижно лежавшей Жажа, обкрутил им порезанное запястье и изо всех сил потянул за концы.
   На улице теперь горел только газовый фонарь. Бар напротив чернел закрытыми ставнями.
   Шатаясь, Мегрэ выскочил из дома в теплый ночной воздух и бросился бежать к освещенной улице, видневшейся в двухстах метрах от него.
   Впереди сверкали огни казино, стояли автомобили, ближе к порту, сбившись в кучку, вели беседу шоферы. Чуть заметно колыхались мачты яхт.
   Посреди перекрестка застыл полицейский.
   — Доктора… В бар «Либерти»… Быстро…
   — Это то маленькое заведение, которое…
   — Да! Это то маленькое заведение, которое!.. — нетерпеливо прокричал в ответ Мегрэ. — Только быстро, как можно быстрее…

Глава 10
Диван

   Двое мужчин осторожно взбирались по лестнице, ухватив Жажа за плечи и за ноги, но тело было тяжелым, а проход слишком узким, и согнутая в три погибели женщина то задевала перила или стену, то билась о ступеньки.
   Доктор ждал, когда ему удастся в свою очередь подняться наверх, и с любопытством озирался кругом.
   Жажа постанывала, как раненое животное. Негромкий, со странными модуляциями звук наполнил пространство бара, но что он, откуда, так прямо и не скажешь, ни дать ни взять голос чревовещателя.
   Мегрэ приготовил в спальне кровать, затем помог полицейским уложить на нее расслабленное и потому особенно тяжелое тело, похожее на огромную тряпичную куклу, набитую соломой.
   Понимала ли Жажа, что с ней происходит? Знала ли, куда ее отнесли? Время от времени она открывала глаза, но смотрела в никуда, и никто и ничто не привлекало ее внимания.
   И хотя по-прежнему постанывала, лицо сделалось спокойным.
   — Ей очень больно? — спросил Мегрэ доктора, небольшого росточка старика, чрезвычайно любезного и аккуратного, немного напуганного той атмосферой, в которой он оказался.
   — Болей быть не должно. Или она чересчур впечатлительна. Или это страх…
   — Она понимает, что происходит?
   — По ее виду этого не скажешь. И тем не менее…
   — Она мертвецки пьяна! — вздохнул Мегрэ. — Впрочем, может быть, она отрезвела от боли.
   Двое полицейских ждали дальнейших инструкций и также с интересом оглядывались по сторонам. Занавески задернуты не были, и Мегрэ заметил в черном проеме окна напротив чуть более светлый овал лица. Он задернул занавески и подозвал одного из полицейских.
   — Привезите сюда женщину, которую я недавно велел взять под стражу. Сильви ее зовут. Мужчина пускай сидит!
   И. повернувшись к другому, добавил:
   — Подождите меня внизу.
   Доктор сделал все, что от него требовалось в подобной ситуации: установил кровоостанавливающие зажимы, закрепил артерию. И теперь озабоченно смотрел на все еще стонавшую женщину. По привычке измерил пульс, пощупал лоб, руки.
   — Можно вас на минутку, доктор! — обратился к нему Мегрэ, что стоял в углу комнаты, прислонившись к стене.
   И когда тот подошел, шепотом проговорил:
   — Мне бы хотелось, чтобы вы осмотрели ее целиком, благо она лежит неподвижно… Главные органы, конечно…
   — Как вам угодно! Как вам угодно!
   Маленький доктор немало удивился такой просьбе, он, верно, уже начал задаваться вопросом, а не является ли, часом, Мегрэ родственником этой самой Жажа. Отобрав в своем чемоданчике необходимые инструменты, он неторопливо, но без особого рвения принялся измерять артериальное давление.
   Недовольно нахмурившись, он измерил его во второй раз… и в третий. Затем раздвинул халат и принялся оглядывать комнату в поисках чистого полотенца, чтобы положить его между своим ухом и грудью Жажа. Но не нашел. Пришлось воспользоваться собственным носовым платком.
   Когда он наконец выпрямился, лицо его выражало огорчение.
   — Все ясно!
   — Что вам ясно?
   — Долго она не протянет! Сердце вконец истрепанное. И вдобавок гипертрофированное, давление просто жуткое!..
   — И сколько ей осталось?
   — Это уже другой вопрос… Если бы речь шла о моей пациентке, я бы посоветовал ей полный покой, лучше всего за городом, и строжайшую диету.
   — И, разумеется, никакого алкоголя!
   — Алкоголь ни в коем случае! И абсолютно здоровый образ жизни!
   — И вы бы ее спасли?
   — Я этого не сказал! Скажем так, я бы продлил ей жизнь на год…
   Внезапно Мегрэ и доктор настороженно замолчали, так как ощутили наступившую в комнате неестественную тишину. Оба уже успели привыкнуть к стонам Жажа!
   Они разом обернулись в сторону кровати и увидели, что женщина приподнялась на локте и, тяжело дыша, сурово смотрит на них в упор.
   Она все слышала, все поняла. И даже, похоже, нашла виновника своего столь болезненного состояния — маленького доктора.
   — Вам лучше? — спросил тот, чтобы хоть что-нибудь сказать.
   Жажа с молчаливым презрением опустилась на кровать и закрыла глаза.
   Доктор, не зная, понадобится ли он еще комиссару, начал не спеша укладывать инструменты в свой чемоданчик, должно быть ведя сам с собой беззвучную беседу, так как время от времени одобрительно кивал головой.
   — Вы можете идти! — сказал Мегрэ, когда тот собрался. — Вроде бояться уже больше нечего?
   — В ближайшее время, во всяком случае…
   Когда доктор ушел, Мегрэ присел на стул, возле кровати, и набил трубку, так как от аптечного запаха. Царившего в комнате, ему становилось дурно. Точно так же захотелось комиссару избавиться и от тазика с кровавой водой, — ею омывали рану, — не придумав ничего лучшего, он просто задвинул его под шкаф.
   Движения комиссара были спокойными, но как бы через силу. Взгляд его лег наконец на лицо Жажа, еще более опухшее, нежели обычно. Возможно оттого, что редкие волосы, откинутые назад, открывали широкий выпуклый лоб с небольшим шрамом возле виска.
   Слева от кровати стоял диван.
   Жажа не спала. Мегрэ нисколько в том не сомневался. Слишком неровно она дышала, а опущенные ресницы нет-нет да подрагивали.
   О чем думала Жажа в эти минуты? Она знала, что комиссар сидит рядом и смотрит на нее. Знала теперь, что организм ее ослаблен и ей недолго осталось жить.
   О чем же она думала? Какие картины проносились за этим выпуклым лбом?
   Внезапно Жажа привстала судорожным движением и, смотря на Мегрэ широко раскрытыми от страха глазами, прокричала:
   — Не оставляйте меня одну!.. Мне страшно!.. Где он?.. Где этот маленький человек?.. Я не хочу.
   Мегрэ наклонился к ней и неожиданно для себя успокаивающим тоном произнес:
   — Лежи спокойно, моя бедная старушка!
   Конечно, старуха! Толстая несчастная старуха, дышащая перегаром, с распухшими слоновьими ногами.
   Немудрено, что ей и ходить-то трудно!
   Но сколько километров прошла она в свое время у ворот Сен-Мартен на одном пятачке тротуара!
   Жажа послушно откинула голову на подушку.
   Хмель, похоже, уже почти выветрился. По крайней мере, услышав, как внизу, в задней комнате бара, полицейский, обнаружив бутылку, наливает себя в рюмку вина, она озабоченным трезвым голосом спросила:
   — КТО ЭТО?
   Тут же до нее донеслись и другие звуки. Далекие шаги на улице, затем уже совсем отчетливо запыхавшийся женский голос — видимо, бежала — воскликнул:
   — А почему в баре нет света?.. Неужто…
   Робкий стук в ставни. Находившийся внизу полицейский отправился открывать дверь. Послышались какие-то звуки из бара, задней комнаты и наконец быстрые шаги по лестнице.
   Жажа бросила испуганный и тоскливый взгляд на Мегрэ. И едва удержалась от крика, увидев, что тот направился к двери.
   — Вы оба можете быть свободны! — бросил комиссар и отодвинулся в сторону, пропуская Сильви.
   Та вошла в комнату и замерла посередине, положив руку на заколотившееся сердце. И даже забыла снять шляпу. Неотрывно смотрела на кровать, но явно ничего не могла понять.
   — Жажа…
   Уже успевший выпить полицейский теперь угощал напарника, снизу доносился звон рюмок. Затем входная дверь приоткрылась и вновь закрылась. Шаги стали удаляться по направлению к порту.
   Мегрэ сидел так тихо и неподвижно, что можно было и вовсе забыть о его присутствии.
   — Жажа, бедненькая ты моя…
   Но к кровати Сильви не бросилась, заметив направленный на нее холодный взгляд старухи.
   А повернулась к Мегрэ и прошептала:
   — Она?..
   — Что — она?
   — Ничего… Не знаю… Что с ней?
   Странное дело: несмотря на закрытую дверь и довольно далекое расстояние, снизу доносилось громкое тиканье, такое торопливое и отрывистое, что казалось, у будильника началось головокружение и он сейчас упадет и разобьется.
   Жажа вновь могла забиться в истерике. Это чувствовалось по тому, как сотрясалось и сжималось ее большое рыхлое тело, как горели ее глаза, как она облизывала высохшие губы. Но старая больная женщина лежала, вытянувшись во весь рост, и усилием воли заставляла себя сдерживаться. Вконец растерявшись, Сильви уже не знала ни что ей делать, ни куда идти, ни как вести себя, и просто стояла посреди комнаты, опустив голову и скрестив руки на груди.
   Мегрэ курил. Теперь можно не торопиться! Он уже не сомневался, что замкнул круг.
   Все окончательно прояснилось, и никаких сюрпризов впереди уже не предвиделось. Каждый персонаж этой истории занял свое законное место: мать и дочь Мартини вместе с господином Птифисом описывали вещи на вилле. Гарри Браун в отеле «Провансаль» продолжал заниматься делами, звонил по телефону, рассылал телеграммы и спокойно дожидался результатов расследования…
   Жозеф сидел в тюрьме…
   Неожиданно нервы Жажа сдали. В ярости она уселась на кровати и, уже не владея собой, зло уставилась на Сильви и ткнула в ее сторону здоровой рукой.
   — Это все она! Всю мне жизнь отравила!.. Шлюха!..
   С ее языка сорвалось самое страшное ругательство из ее лексики. И тотчас из-под век брызнули слезы.
   — Я ее ненавижу, слышите!.. Ненавижу!.. Это все она… Долго меня вокруг носа водила!.. Представляете, как она меня называла? Старуха!.. Да! Старуха!.. Это меня-то, которая для нее…
   — Ложись, Жажа, — приказал Мегрэ. — А то тебе хуже станет.
   — О, если бы вы!..
   Осеклась и через секунду закричала еще громче:
   — Но я вам не дамся!.. Не пойду в Агно… Понятно?!.
   Или только вместе с ней… Я не хочу… Не хочу…
   Горло видно саднило от сухости, и Жажа инстинктивно оглядывалась в поисках воды.
   — Сбегай за бутылкой! — кинул Мегрэ Сильви.
   — Но… ведь она уже…
   — Давай-давай…
   Комиссар подошел к окну убедиться, что за ними больше не наблюдают из дома напротив. По крайней мере, за стеклами никого не было видно.
   Небольшая часть улочки с неровно выложенным булыжником… Фонарь… Вывеска бара напротив…
   — Разве я не понимаю, почему вы ее защищаете, молодая потому что… Небось уже и вам предложения делала…
   Вернулась Сильви, сразу осунувшаяся, измученная, с черными кругами под глазами, и протянула Мегрэ початую бутылку виски.
   Жажа ухмыльнулась:
   — Теперь, выходит, мне можно, коли все равно скоро подыхать, так что ли?.. Я ведь прекрасно слышала, что сказал врач…
   Мысль о том, что ей суждено скоро умереть, тотчас привела ее в волнение. Она явно боялась смерти. Глаза испуганно забегали.
   Тем не менее бутылку взяла и с жадностью отхлебнула несколько глотков, смотря по очереди на обоих стоящих перед нею людей. Потом вновь запричитала:
   — Старуха скоро помрет!.. Но я не хочу!.. Пусть лучше эта подохнет раньше меня… Так как она во всем виновата…
   Жажа замолчала, будто внезапно потеряв нить мыслей. Мегрэ молча и без единого движения ждал.
   — Она раскололась, да?.. Знамо дело, раскололась, иначе бы ее не выпустили… А я ведь пыталась вытащить ее оттуда… Ведь, по правде говоря, Жозеф не посылал меня в Антиб к сыну Уильяма… Это я сама…
   Понятно?..
   Ну конечно! Мегрэ не надо было ничего объяснять.
   Уже около часа назад он все понял, и теперь его ничем не удивишь!
   Мегрэ ткнул пальцем в сторону дивана.
   — Ведь вовсе не Уильям спал на диване, да?
   — Верно, он там никогда не спал!.. Он ложился ко мне в постель!.. Уильям был моим любовником! Уильям приходил ко мне, ради меня одной, а эта, которую я пускала сюда из жалости, укладывалась на диване…
   Неужели вы этого сразу не поняли!..
   Она почти что прокричала последнюю фразу охрипшим от волнения голосом. Мегрэ оставалось теперь только молчать и слушать. Из самых глубин души женщины вырывалась на волю истина. Вся подноготная, что так долго и тщательно пряталась внутри. И перед ним предстала новая, настоящая Жажа, Жажа без всяких прикрас.
   — Правда заключается в том, что я его любила, а он любил меня!.. Он понимал, что вовсе не по моей вине мне не удалось получить воспитание и образование… Ему было очень хорошо со мной… Он мне сам признавался… Каждый раз не хотел уходить… А когда вновь возвращался, то всегда радовался, как ученик, дождавшийся каникул…