Страница:
— Он играет на скачках?
— Насколько мне известно, постоянно посещает скачки, но собственной конюшни у него нет.
— Американец?
— Нет, англичанин. Но очень давно живет во Франции.
— Откуда у него столько денег?
— Я говорю только то, о чем узнал сам. Он происходит из семьи крупных промышленников и получил в наследство ряд патентов и лицензий. Это приносит много денег без всяких усилий с его стороны. Он путешествует почти по полгода, на лето снимает виллу на мысе Антиб или Ферра, состоит в нескольких фешенебельных клубах. Мой журналист утверждает, что человек он очень известный, но в кругах скорее закрытых, и поэтому его имя редко можно встретить в прессе.
Мегрэ встал, шею обернул шарфом, надел пальто.
— Идем! — бросил он коротко. А Люка сказал:
— Если кто-нибудь будет меня спрашивать, я буду через час.
Мороз и гололед привели к тому, что улицы были почти такие же, как это случается в августе, пустые. На узкой улочке Нев-Сен-Пьер никого не было видно, далее играющих детей.
Над полуоткрытыми дверями отеля «Ламбер» висел шар из молочного стекла с лампочкой внутри, а на месте портье в холле, где пахло затхлостью, сидел старый человек, который, Опершись спиной о калорифер, читал газету.
Он сразу узнал инспектора Фумеля и, вставая, буркнул себе под нос:
— Начинается… Я с самого начала знал, что будут неприятности!
— У вас не будет никаких неприятностей, если вы умеете держать язык за зубами. Комната Кюэнде еще никем не занята?
— Нет. Он заплатил за месяц вперед. Я мог бы, правда, сдать комнату после 31 января, но поскольку этот господин оставил свои вещи, я решил подождать.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Сейчас, постараюсь вспомнить… Если не ошибаюсь, то в субботу… а может быть, в пятницу… Лучше всего спросить горничную.
— Он предупреждал вас, что надолго оставляет комнату?
— Он мне ничего не говорил. Он вообще никогда ничего не говорил.
— А в ту субботу или пятницу… во сколько он ушел?
— Не знаю. Это не я, а моя жена его видела. Ночью, когда кто-нибудь из наших жильцов приходит с девушкой, им не нравится, чтобы их видел мужчина… Это их смущает. Поэтому ночью дежурит моя жена.
— Она вам ничего не говорила?
— Вы можете сами с ней поговорить. Через минуту она придет.
В холле воздух был нагретым, застоявшимся, спертым и при этом насыщенным каким-то странным запахом, и все это вместе напоминало запах, царящий в метро.
— Если не ошибаюсь, жена говорила, что в тот вечер он вообще не выходил.
— Это часто случалось?
— Иногда. Он покупал себе что-нибудь поесть и возвращался наверх в свою комнату. Мы видели, как он поднимался по лестнице с газетой и покупками. Он говорил «спокойной ночи» и не показывался до утра.
— А в тот вечер он выходил и не вернулся?
— Трудно сказать, на следующее утро его в комнате не было. Ага, вспоминаю: жена говорила, что видела его ночью. Она провожала какую-то пару в их комнату на первом этаже, в глубине коридора. Пошла принести им чистые полотенца и услышала, что кто-то спускается по лестнице.
— Во сколько это было?
— Сразу после полуночи. Жене даже стало интересно, кто выходит в такое время, но, когда она вернулась с полотенцами, этот кто-то был уже внизу.
— Когда вы узнали, что он не ночевал в своей комнате?
— На следующий день. Часов здак в десять-одиннадцать, когда горничная постучала в его дверь, чтобы убрать номер. Никто не ответил, поэтому она вошла и заметила, что постель не была разобрана на ночь.
— Вы не сообщили в полицию, что жилец вышел и до сих пор не возвратился?
— А зачем? Разве постоялец не может делать то, что ему нравится? Он заплатил. Всегда платил вперед. Часто случается, что жильцы выезжают и никого заранее не предупреждают…
— Выезжают и оставляют свои вещи?
— Чего там они стоят, эти вещи?
— Проводите нас в его комнату.
Владелец гостинички, шаркая туфлями, потащился за ними наверх. Он был еще не старым, но передвигался с трудом, и на лестнице почувствовал одышку.
— Это на четвертом этаже, — выдохнул он.
На лестничной площадке лежала целая гора постельного белья, двери нескольких комнат были открыты, видимо, на время уборки.
— Это я, Роза! Иду с господами на четвертый этаж.
Чем выше они поднимались, тем больше в воздухе чувствовалась затхлость. На четвертом этаже в коридоре не было даже дорожки. Из какой-то комнаты доносились звуки губной гармоники.
— Это здесь…
На двери виднелся номер 33, криво написанный черной краской.
Воздух в комнате был спертым, как бывает в закрытых, непроветриваемых помещениях.
— Здесь все так, как он оставил.
— Вы ничего не трогали?
— Я был уверен, что он вернется… Выглядел прилично… Я даже подумал, что за дело у него в таком районе! Он всегда был хорошо одет, и денег ему наверняка хватало.
— Откуда вы знаете, что у него были деньги?
— Два раза, когда он мне платил, я видел толстую пачку банкнот в его бумажнике.
— Он не принимал гостей?
— Не видели ни я, ни моя жена. А один из нас всегда внизу.
— Сейчас, например, там никого нет.
— Верно, так может произойти, но только на несколько минут, и, как господа слышали, я предупредил горничную…
— Письма он никогда не получал?
— Никогда.
— Кто занимает соседнюю комнату? Соседняя комната была только одна. Номер 33 находился в самом конце коридора.
— Ольга. Такая себе… уличная.
Владелец маленького отеля знал, что крутить не следует: и так полиция знает обо всем, что тут происходит.
— Она сейчас у себя в комнате?
— В это время она наверняка спит.
— Благодарим вас. Теперь нам бы хотелось остаться одним.
Владелец гостинички вышел, шаркая туфлями, злой и нахмурившийся. От столкновения с полицией ничего хорошего не ожидалось.
Мегрэ закрыл за ним дверь и начал осматривать вещи Кюэнде. Открыл убогий сосновый шкаф, плохо отполированный, с еле прикрепленным замком, из которого выпадал ключ.
Здесь не было ничего достойного внимания: пара черных туфель, хорошо вычищенных, летние туфли, почти новые и серый костюм, старательно развешанный на плечиках. На верхней полке лежала шляпа — темная, фетровая, с этикеткой солидной фирмы.
На нижней полке было семь рубашек — шесть белых и одна светло-голубая, кальсоны, носовые платки, шерстяные носки. На соседней полке две пижамы и книги: «Впечатления от путешествия по Италии», «Популярная медицина»[1] и какая-то современная приключенческая книжка…
Меблировка состояла из железной кровати, круглого стола, накрытого скатертью из темно-зеленого плюша, одного кресла, сильно потертого, с выпирающими пружинами. Шторы не были задернуты, а занавески внизу окна пропускали скупой свет с улицы.
Мегрэ стоял у окна. Прежде всего он увидел обширный двор перед не то патрицианским домом, не то маленьким дворцом, находящимся напротив. Рядом с подъездом с остекленным двойными дверями, к которым вели несколько ступенек, стоял большой черный «бентли».
Фасад здания был старательно очищен и приобрел нежный жемчужный оттенок, окна были взяты в старинные наличники замысловатой резьбы.
На втором этаже горела лампа, бросая свет на ковер с прекрасным сложным узором, на стоявшее у окна стильное кресло и овальный столик на изогнутых ножках.
Окна на первом этаже были высокие, узкие, на втором — как бы косо обрезанные, будто в мансарде.
Весь дом, в общем довольно низкий, не был, пожалуй, так велик, как могло показаться, глядя на его фасад. В нем было несколько больших комнат.
Сквозь два открытых окна на втором этаже было видно, что происходит внутри: лакей в полосатом жилете убирал с помощью пылесоса большую комнату, наверное, салон.
— Ты спал эту ночь, Фумель?
— Да, шеф. Почти восемь часов.
— Ты голоден?
— Не очень.
— Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя сменить. А сейчас ты должен усесться в это кресло и смотреть в окно. До тех пор, пока ты не зажжешь свет, оттуда тебя не будет видно.
Разве не так вел себя Кюэнде во время последних пяти или шести недель?
— Обращай внимание на то, кто входит и выходит, а если появится какая-нибудь машина, запиши номер.
Минуту спустя Мегрэ постучал в дверь соседнего номера. Ему пришлось ждать какое-то время, пока он не услышал скрип пружинного матраса, а потом стук каблучков по полу.
— Кто там? — спросил голос из комнаты.
— Полиция!
— Опять?!
И со смирением этот женский голос добавил:
— Войдите!
Она широко раскрыла дверь. Одета в ночную рубашку, явно невыспавшаяся, веки у нее припухли. Грим, который не был смыт перед сном, размазался по ее лицу.
— Я могу лечь?
Почему вы сказали «опять»? Сегодня здесь уже была полиция?
— Здесь нет. Но меня останавливали на улице. Уже несколько недель подряд полиция не оставляет меня в покое. Раз шесть в этом месяце я ночевала в участке. Что на этот раз?
— Надеюсь, ничего. Прошу только никому не говорить о моем визите.
— Разве вы не из полиции нравов? Что-то мне кажется, что я где-то видела вашу фотографию.
Если бы не этот размазанный грим и плохо покрашенные волосы, она была бы совсем недурна. Может быть, немного полновата, но тело у нее было упругое, глаза блестящие, с живым взглядом.
— Я комиссар Мегрэ.
— Что случилось?
— Еще не знаю. Давно вы здесь живете?
— С октября. Как только вернулась из Канн. Я всегда провожу лето в Каннах.
— Вы знакомы с соседом?
— С каким?
— Из тридцать третьего номера.
— С этим швейцарцем?
— Откуда вы знаете, что он швейцарец?
— Определила по акценту. Я работала в Швейцарии три года назад, в кабаре, в Женеве, но мне не продлили разрешения на пребывание в стране. Местные девушки не любят конкуренции.
— Он с вами разговаривал? Заходил к вам?
— Я сама раз пошла к нему. Это было как-то после обеда. Проснулась и вижу, что кончились сигареты. Я пару раз встречала его в коридоре, он всегда вежливо здоровался со мной.
— Ну и что было дальше?
У нее была очень выразительная мимика.
— Вот именно, что ничего не было! Я постучала в его дверь. Он долго не открывал. Мне даже было интересно, что он там у себя делает. Оказалось, он совершенно одет, в комнате у него был совершенный порядок, и он курил трубку. Никого у него не было. Я спросила: «Нет ли у вас сигарет?» Он сказал, что нет, к сожалению, но он может спуститься вниз и мне принести. Я была, как сейчас, не одета, в одной ночной рубашке. На столе у него лежала плитка шоколада. Заметив, что я на нее посмотрела, он отломил кусочек и угостил меня. Я подумала, что следует ему чем-то отплатить. По-соседски… Я думаю, вы сами понимаете. Но он ничего. Ну и я ничего. Ем шоколад, но из комнаты не ухожу. Смотрю, что он читает. Какая-то книжка про Италию, с такими странными гравюрами. «Вам не скучно? — спрашиваю. — Вы один-одинешенек?» Но он был, пожалуй, не по этой части… Я ведь не отталкивающая… Он, по-видимому, не мог решиться, потому что внезапно сказал: «Я должен выйти. Меня ждут…»
— И это все?
— Пожалуй, да. Стены здесь тонкие, слышно, что происходит в соседней комнате. А тут у нас по ночам разное случается, иногда трудно бывает заснуть,.. Вы ведь знаете, как это бывает! Но он никогда не жаловался на шум. Туалет находится в конце коридора, так что одно могу только сказать наверняка: спать он ложился очень поздно, встречала его не раз среди ночи, когда он шел в туалет; он был всегда одет полностью.
— Вам не приходилось когда-либо взглянуть на этот дом напротив?
— Там, где живет эта сумасшедшая?
— Почему вы называете ее сумасшедшей?
— Потому что она выглядит так, как будто у нее не все в порядке с головой. Отсюда хорошо видно, что там делается, сижу у окна и смотрю. Они редко задергивают гардины, а вечерами это далее большое удовольствие смотреть на их люстры. У них там такие огромные подсвечники, целиком хрустальные, и множество других ламп… Ее комната как раз напротив моей. Иногда вечером она задергивает гардины, но утром ее окно всегда открыто, а она, как бы не отдавая себе отчета в том, что делает, расхаживает по комнате совершенно голой. А может быть, она делает это умышленно? У некоторых женщин есть подобный бзик. Для своих личных услуг она держит двух горничных, а иногда звонит лакею, и ее нисколько не волнует, что он видит ее в таком виде, в каком создал Господь. Часто к ней приходит парикмахер и причесывает так смешно, что лопнуть можно со смеху, когда смотришь на это. Наверное, это тогда, когда она собирается на какой-нибудь светский прием. Для своих лет она хорошо держится и вовсе недурна, должна признать…
— Сколько ей может быть лет?
— Лет сорок пять… А может быть, и побольше. Такие женщины, как она, выхоленные, взлелеянные, окруженные заботой, могут отлично выглядеть до пятидесяти лет, и никто об этом не узнает!
— У нее бывают гости?
— Иногда приезжают какие-то господа с визитом. Две-три машины, редко когда больше. Чаще всего она сама куда-то исчезает.
— Одна?
— Нет. Чаще всего со своим альфонсом.
— Кто он такой?
— Не скажу, чтобы это был обычный альфонс. Молодой, по сравнению с нею щавель, моложе ее лет на двадцать. Красивый парень, высокий брюнет, одет, как куколка, а машина у него, как игрушка. Он ее сам водит, без шофера.
— И часто он у нее бывает?
— Я не могу постоянно сидеть у окна, к сожалению! Выхожу около шести, а возвращаюсь поздно ночью. Такая профессия!.. Откуда я могу знать, часто ли он к ней приходит?
— А как вы думаете?
— Да разве я знаю. Раза два-три в неделю.
— И ночует?
— В этом я уверена; ясно, что ночи он проводит у нее. Обычно я встаю довольно поздно, но в дни, когда мне предстоят визиты к врачу, должна выходить очень рано. Ваши коллеги, наверное, делают это нам назло, назначая такие ранние часы! Ну вот, несколько раз так было: выхожу в девять, а машина этого альфонса все еще стоит перед домом… Потом, тот, второй…
— Есть еще и второй?
— Вот именно! Тот старый. Ведь у нее должен быть кто-нибудь посерьезнее, разве нет?
Мегрэ не мог удержаться от улыбки, слыша подобное изложение фактов.
— Чему вы улыбаетесь? Разве я сказала какую-нибудь глупость?
— Нет, что вы! Продолжайте, пожалуйста.
— Это очень элегантный пожилой мужчина, седой, иногда приезжает на «роллс-ройсе» с шофером. А какой красивый парень его шофер!
— И он тоже остается на ночь у этой дамы?
— Нет, кажется, нет. Приезжает ненадолго и сразу же уезжает. Если не ошибаюсь, поздно вечером я его никогда не видела. Является эдак часов в пять. Наверное, к чаю…
Она была горда от мысли, что при случае могла продемонстрировать свое знание высшего общества. Знала, что некоторые «аристократические семьи» в пять часов вечера «пьют чай»…
— Я, наверное, так и не узнаю, почему вы задаете мне все эти вопросы.
— Угадали.
— Я должна держать язык за зубами?
— Для меня это было бы очень важно.
— И так будет лучше для меня самой, правда?
— Наверняка.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже слышала о вас, приятельницы мне рассказывали, но представляла вас себе иным. Думала, что вы немного старше. — Она улыбнулась, потянувшись под одеялом.
И после короткого молчания спросила:
— Нет?
Он ответил тоже с улыбкой:
— Нет.
Она громко рассмеялась.
— Так же, как и мой сосед… Да? Через секунду спросила уже серьезно:
— А что он такое сотворил?
Мегрэ был почти уже готов рассказать ей правду. У него появилось огромное искушение посвятить ее в это дело. Он знал, что можно рассчитывать на ее молчание. Знал также, что она сможет понять многое, много больше, чем, например, такой человек, как судебный следователь Кажу. Может быть, какие-то следы, которых он не заметил, были бы для нее, если бы она знала, в чем дело, понятными?
— Нет, не сейчас. Быть может, позднее. Если понадобится.
— Вы еще вернетесь?
— Может быть. А где здесь неподалеку можно хорошо поесть?
— Ясное дело, только в «Пети-Сен-Поль»… Хозяйка там сама готовит, и если вы, например, любите поджаренные колбаски, лучших не найдете нигде. Только скатерти там бумажные и обслуживание не из лучших… Официантка слишком заигрывает с клиентами…
Комиссар Мегрэ воспользовался ее советом. Но прежде чем усесться за столиком маленького ресторанчика, позвонил жене, чтобы предупредить, что ко второму завтраку домой не придет, поест в городе.
Нет, он не забыл о своих обязанностях — о деле Фернана и его шайки. Но он должен был «переварить» более близкое ему и более интригующее дело об убийстве Кюэнде, и обязательно в одиночестве.
Да, ему необходимы были и одиночество, и отдых, а позволить себе это он мог только украдкой. По этому поводу его несколько мучила совесть. Мучила, но не очень. Поджаренные колбаски в самом деле оказались великолепными. Ольга нисколько не преувеличивала. А вино божоле, хотя несколько густоватое, имело все еще исключительный вкус и запах. Но самым главным было то, что, сидя во второразрядном ресторанчике, за столиком, накрытым вместо скатерти белой бумагой, он мог спокойно предаваться своим мыслям.
Хозяйка, приземистая и толстая, с коком седых волос на голове, часто открывала кухонную дверь, чтобы бросить взгляд в зал и проверить, все ли в порядке; на ней был фартучек, такой же голубой фартучек, какой когда-то носила мать Мегрэ, более темный по краям и полинявший посередине от частых стирок.
Официантка действительно вела себя довольно странно, хотя совершенно не так, как предупреждала Ольга. Это была высокая брюнетка с белой колеей. Время от времени гримаса боли или судорога пробегали по ее лицу. Комиссар подумал, что сегодня она сделала аборт.
В зале было несколько рабочих в комбинезонах, два алжирца и продавщица газет из ближайшего киоска в мужском пиджаке и фуражке.
Имело ли какой-нибудь смысл показывать фотографию Кюэнде официантке или усатому хозяину, разливавшему вино?
С этого самого места в углу зала у окна, которое сейчас занимал Мегрэ, Кюэнде мог, протирая временами рукавом запотевшее стекло, видеть как на ладони дом напротив, наблюдать, что происходит на улице.
Наверняка он не доверял никому. Здесь, как и везде, его считали тихим, спокойным человеком, каким в определенном смысле он и был на самом деле.
Мегрэ знал подобных одиночек. Например, известный Коммодор, носивший моноколь и красную гвоздику в бутоньерке, останавливался в самых роскошных отелях, имел великолепные манеры, выглядел, да и вел себя, как благовоспитанный, исполненный достоинства пожилой мужчина — такой благовоспитанный, что никому не приходило в голову подозревать, что у него «длинные руки». И он на самом деле ни разу не попался с поличным, и никто не знал, что с ним потом случилось. Может быть, он укрылся где-нибудь в провинции, а может быть, еще сейчас греет старые кости на одном из далеких островов Тихого океана? А может быть, его прирезал какой-нибудь неизвестный преступник, польстившись на деньги…
Раньше ведь тоже существовали организованные банды, но они применяли иные методы, чем теперь, и, что более важно, набирались из людей другого типа.
Если бы, к примеру, такая история, как на улице Лафайет, произошла двадцать лет назад, Мегрэ сразу бы знал, где искать лиц, совершивших нападение, в каком районе — да что там! — в каком кафе или баре. Он знал их завсегдатаев, людей примитивных — тех, у кого на лице написана их профессия.
У современных гангстеров методы совершенно не те. Нападение на кассира на улице Лафайет было заранее тщательно обдумано и предусмотрены малейшие детали — надо было случиться только редкому, неожиданному стечению обстоятельств, которое привело к тому, что в толпе оказался полицейский, вопреки предписаниям имевший при себе револьвер. И он, рискуя пристрелить кого-то невиновного, не выдержал и выстрелил, ранив бандита.
Правда, и Кюэнде в последнее время модернизировал свою «технику». Мегрэ вспомнил, что говорила та его соседка из гостинички «Ламбер». Она с гордостью подчеркивала, что ей известны великосветские манеры. Чай в пять часов. Так же вел себя элегантный, такой далекий для нее Кюэнде. Наблюдая из своего окна за домом напротив, присваивал себе привычки его обитателей, учился у них хорошим манерам, лоску, этикету.
Нет, он не станет выбивать окна, не будет пользоваться ломом, не будет использовать ни одного из смертоносных орудий обычных взломщиков. Он прибегнет к более изысканным способам, но при этом более рискованным…
На улице были видны прохожие — лица, посиневшие от холода, было видно, как они растирают задеревеневшие руки. Каждый спешит, каждый занят собственными делами, у каждого свои хлопоты, может быть, даже драмы, у каждого перед собой ближняя или дальняя цель… Кто знает: может быть, кто-то из них также замышляет преступные планы?
— Счет, пожалуйста!
Официантка подошла к столику, нацарапала какие-то цифры на краю бумажной скатерти, двигая при этом губами и время от времени бросая взгляд на черную доску, где мелом была проставлена стоимость различных блюд.
К себе на набережную Орфевр Мегрэ вернулся пешком, а
минуту спустя, когда он склонился над стопкой рапортов, в его кабинет, постучав, вошел инспектор Люка. Они одновременно открыли рты, чтобы что-то сказать, но комиссар опередил:
— Надо послать кого-нибудь, чтобы освободить Фумеля. Отель «Ламбер», улица Нев-Сен-Пьер.
Лучше всего подошел бы кто-нибудь из старых сотрудников, из «лейб-гвардии» комиссара Мегрэ, как в шутку называли его ближайших сослуживцев. Может быть, Лорти? Или Лесер? К сожалению, оба заняты. Ну, значит, Барон? Пошлю его с соответствующими инструкциями.
— А что ты хотел мне сказать? Есть что-нибудь новое?
— Да. Инспектор Николя напал на след.
Инспектор Николя имел такой невзрачный вид, что не обращал на себя ничьего внимания, и именно поэтому его послали, чтобы покрутиться по Фонтеней-о-Роз и попробовать что-нибудь «вынюхать». Он должен был разузнать, что делается у соседей Жозефа Резона, послушать, что говорят люди в близлежащих лавках, в гараже, где тот оставил свой автомобиль.
— Не знаю еще, шеф, имеет ли это какое-нибудь значение, но мне кажется, что за одну нить мы ухватились.
— Говори!
— Вчера вечером я узнал, что Жозеф Резон и его жена бывали у соседей. Даже были дружны между собой. По вечерам вместе смотрели телевизор. Когда одна из супружеских пар собиралась в кино, другая забирала к себе их детей. Фамилия тех Люссак, они немного моложе, чем Резон и его жена. Рене Люссак — мужчина тридцати одного года, жена года на два-три моложе него. Она очень красива; у них ребенок, мальчик двух с половиной лет. Придерживаясь ваших указаний, господин комиссар, я поинтересовался этим типом. Рене Люссак работает торговым представителем фирмы, производящей музыкальные инструменты. У него собственный автомобиль «форд-флорида». Я наблюдал за ним, и, когда он после ужина вышел из дома и сел в свою машину, я направился за ним на моей. Он не знал, что я еду следом, если бы он меня заметил, мог бы легко ускользнуть. Остановился поблизости от Порт-Версаль и вошел в маленькое кафе «У друзей». Забегаловка довольно скверная, приходят туда, по-видимому, окрестные мелкие торговцы, чтобы поиграть в белот.
Люссака уже ждали двое; они выглядели завсегдатаями, такими, что занимают всегда один и тот же столик. Мне стало интересно, что в этом месте будет делать Люссак. Ведь он живет под Парижем, значит, приезжает не затем, чтобы выпить кофе, а для того, чтобы договориться с кем-то. Может быть, сыграть в карты?
— Ты вошел в это кафе?
— Да. Я был уверен, что он не заметил меня в Фонтеней-о-Роз, поэтому, появившись, я ничем не рисковал. Они все сидели за столом и, как будто ни в чем не бывало, играли в белот. Удивило меня только то, что они через определенное время посматривали на часы.
Ровно в половине десятого Люссак встал и направился к телефону. Разговаривал минут десять. Я наблюдал за ним сквозь стекло телефонной кабинки. Сначала он набрал номер, сказал несколько слов, потом повесил трубку и ждал, не выходя из телефонной будки, чьего-то звонка. Значит, это был разговор не с местным абонентом, а с живущим в пригороде.
Когда после телефонного разговора он вернулся к столику, лицо у него было озабоченным. Сказал что-то своим партнерам, потом осторожно огляделся и дал им знак, чтобы играли дальше.
— А что это за люди — те, с кем он играл?
— Я вышел оттуда раньше и ждал их в машине. Подумал, что нет смысла следить за Люссаком, поскольку он наверняка вернется в Фонтеней-о-Роз. Решил не спускать глаз с тех двух типов. Выбрал одного из них, на вид постарше. Оба были на своих машинах. Я поехал за одним из них на улицу Боэти, где он оставил свою машину в гараже, а сам направился на улицу де Понтье — это маленькая улочка за Елисейскими полями, он живет там в холостяцкой квартире. Как я узнал, его зовут Жорж Макань. Поискал эту фамилию в картотеке подвергавшихся тюремному заключению. Да, у него кое-что было на совести: два раза кража автомобилей, один раз в драке ранил человека. Может быть, это именно тот след, который мы ищем несколько дней? Может, он поведет нас дальше? В то кафе я уже больше не возвращался…
— И хорошо сделал. Я попрошу судебного следователя выдать ордер, а ты поедешь на телефонную станцию и пусть проверят, с кем вчера вечером разговаривал Рене Люссак. Без письменного разрешения они этого не сделают.
— Насколько мне известно, постоянно посещает скачки, но собственной конюшни у него нет.
— Американец?
— Нет, англичанин. Но очень давно живет во Франции.
— Откуда у него столько денег?
— Я говорю только то, о чем узнал сам. Он происходит из семьи крупных промышленников и получил в наследство ряд патентов и лицензий. Это приносит много денег без всяких усилий с его стороны. Он путешествует почти по полгода, на лето снимает виллу на мысе Антиб или Ферра, состоит в нескольких фешенебельных клубах. Мой журналист утверждает, что человек он очень известный, но в кругах скорее закрытых, и поэтому его имя редко можно встретить в прессе.
Мегрэ встал, шею обернул шарфом, надел пальто.
— Идем! — бросил он коротко. А Люка сказал:
— Если кто-нибудь будет меня спрашивать, я буду через час.
Мороз и гололед привели к тому, что улицы были почти такие же, как это случается в августе, пустые. На узкой улочке Нев-Сен-Пьер никого не было видно, далее играющих детей.
Над полуоткрытыми дверями отеля «Ламбер» висел шар из молочного стекла с лампочкой внутри, а на месте портье в холле, где пахло затхлостью, сидел старый человек, который, Опершись спиной о калорифер, читал газету.
Он сразу узнал инспектора Фумеля и, вставая, буркнул себе под нос:
— Начинается… Я с самого начала знал, что будут неприятности!
— У вас не будет никаких неприятностей, если вы умеете держать язык за зубами. Комната Кюэнде еще никем не занята?
— Нет. Он заплатил за месяц вперед. Я мог бы, правда, сдать комнату после 31 января, но поскольку этот господин оставил свои вещи, я решил подождать.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Сейчас, постараюсь вспомнить… Если не ошибаюсь, то в субботу… а может быть, в пятницу… Лучше всего спросить горничную.
— Он предупреждал вас, что надолго оставляет комнату?
— Он мне ничего не говорил. Он вообще никогда ничего не говорил.
— А в ту субботу или пятницу… во сколько он ушел?
— Не знаю. Это не я, а моя жена его видела. Ночью, когда кто-нибудь из наших жильцов приходит с девушкой, им не нравится, чтобы их видел мужчина… Это их смущает. Поэтому ночью дежурит моя жена.
— Она вам ничего не говорила?
— Вы можете сами с ней поговорить. Через минуту она придет.
В холле воздух был нагретым, застоявшимся, спертым и при этом насыщенным каким-то странным запахом, и все это вместе напоминало запах, царящий в метро.
— Если не ошибаюсь, жена говорила, что в тот вечер он вообще не выходил.
— Это часто случалось?
— Иногда. Он покупал себе что-нибудь поесть и возвращался наверх в свою комнату. Мы видели, как он поднимался по лестнице с газетой и покупками. Он говорил «спокойной ночи» и не показывался до утра.
— А в тот вечер он выходил и не вернулся?
— Трудно сказать, на следующее утро его в комнате не было. Ага, вспоминаю: жена говорила, что видела его ночью. Она провожала какую-то пару в их комнату на первом этаже, в глубине коридора. Пошла принести им чистые полотенца и услышала, что кто-то спускается по лестнице.
— Во сколько это было?
— Сразу после полуночи. Жене даже стало интересно, кто выходит в такое время, но, когда она вернулась с полотенцами, этот кто-то был уже внизу.
— Когда вы узнали, что он не ночевал в своей комнате?
— На следующий день. Часов здак в десять-одиннадцать, когда горничная постучала в его дверь, чтобы убрать номер. Никто не ответил, поэтому она вошла и заметила, что постель не была разобрана на ночь.
— Вы не сообщили в полицию, что жилец вышел и до сих пор не возвратился?
— А зачем? Разве постоялец не может делать то, что ему нравится? Он заплатил. Всегда платил вперед. Часто случается, что жильцы выезжают и никого заранее не предупреждают…
— Выезжают и оставляют свои вещи?
— Чего там они стоят, эти вещи?
— Проводите нас в его комнату.
Владелец гостинички, шаркая туфлями, потащился за ними наверх. Он был еще не старым, но передвигался с трудом, и на лестнице почувствовал одышку.
— Это на четвертом этаже, — выдохнул он.
На лестничной площадке лежала целая гора постельного белья, двери нескольких комнат были открыты, видимо, на время уборки.
— Это я, Роза! Иду с господами на четвертый этаж.
Чем выше они поднимались, тем больше в воздухе чувствовалась затхлость. На четвертом этаже в коридоре не было даже дорожки. Из какой-то комнаты доносились звуки губной гармоники.
— Это здесь…
На двери виднелся номер 33, криво написанный черной краской.
Воздух в комнате был спертым, как бывает в закрытых, непроветриваемых помещениях.
— Здесь все так, как он оставил.
— Вы ничего не трогали?
— Я был уверен, что он вернется… Выглядел прилично… Я даже подумал, что за дело у него в таком районе! Он всегда был хорошо одет, и денег ему наверняка хватало.
— Откуда вы знаете, что у него были деньги?
— Два раза, когда он мне платил, я видел толстую пачку банкнот в его бумажнике.
— Он не принимал гостей?
— Не видели ни я, ни моя жена. А один из нас всегда внизу.
— Сейчас, например, там никого нет.
— Верно, так может произойти, но только на несколько минут, и, как господа слышали, я предупредил горничную…
— Письма он никогда не получал?
— Никогда.
— Кто занимает соседнюю комнату? Соседняя комната была только одна. Номер 33 находился в самом конце коридора.
— Ольга. Такая себе… уличная.
Владелец маленького отеля знал, что крутить не следует: и так полиция знает обо всем, что тут происходит.
— Она сейчас у себя в комнате?
— В это время она наверняка спит.
— Благодарим вас. Теперь нам бы хотелось остаться одним.
Владелец гостинички вышел, шаркая туфлями, злой и нахмурившийся. От столкновения с полицией ничего хорошего не ожидалось.
Мегрэ закрыл за ним дверь и начал осматривать вещи Кюэнде. Открыл убогий сосновый шкаф, плохо отполированный, с еле прикрепленным замком, из которого выпадал ключ.
Здесь не было ничего достойного внимания: пара черных туфель, хорошо вычищенных, летние туфли, почти новые и серый костюм, старательно развешанный на плечиках. На верхней полке лежала шляпа — темная, фетровая, с этикеткой солидной фирмы.
На нижней полке было семь рубашек — шесть белых и одна светло-голубая, кальсоны, носовые платки, шерстяные носки. На соседней полке две пижамы и книги: «Впечатления от путешествия по Италии», «Популярная медицина»[1] и какая-то современная приключенческая книжка…
Меблировка состояла из железной кровати, круглого стола, накрытого скатертью из темно-зеленого плюша, одного кресла, сильно потертого, с выпирающими пружинами. Шторы не были задернуты, а занавески внизу окна пропускали скупой свет с улицы.
Мегрэ стоял у окна. Прежде всего он увидел обширный двор перед не то патрицианским домом, не то маленьким дворцом, находящимся напротив. Рядом с подъездом с остекленным двойными дверями, к которым вели несколько ступенек, стоял большой черный «бентли».
Фасад здания был старательно очищен и приобрел нежный жемчужный оттенок, окна были взяты в старинные наличники замысловатой резьбы.
На втором этаже горела лампа, бросая свет на ковер с прекрасным сложным узором, на стоявшее у окна стильное кресло и овальный столик на изогнутых ножках.
Окна на первом этаже были высокие, узкие, на втором — как бы косо обрезанные, будто в мансарде.
Весь дом, в общем довольно низкий, не был, пожалуй, так велик, как могло показаться, глядя на его фасад. В нем было несколько больших комнат.
Сквозь два открытых окна на втором этаже было видно, что происходит внутри: лакей в полосатом жилете убирал с помощью пылесоса большую комнату, наверное, салон.
— Ты спал эту ночь, Фумель?
— Да, шеф. Почти восемь часов.
— Ты голоден?
— Не очень.
— Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя сменить. А сейчас ты должен усесться в это кресло и смотреть в окно. До тех пор, пока ты не зажжешь свет, оттуда тебя не будет видно.
Разве не так вел себя Кюэнде во время последних пяти или шести недель?
— Обращай внимание на то, кто входит и выходит, а если появится какая-нибудь машина, запиши номер.
Минуту спустя Мегрэ постучал в дверь соседнего номера. Ему пришлось ждать какое-то время, пока он не услышал скрип пружинного матраса, а потом стук каблучков по полу.
— Кто там? — спросил голос из комнаты.
— Полиция!
— Опять?!
И со смирением этот женский голос добавил:
— Войдите!
Она широко раскрыла дверь. Одета в ночную рубашку, явно невыспавшаяся, веки у нее припухли. Грим, который не был смыт перед сном, размазался по ее лицу.
— Я могу лечь?
Почему вы сказали «опять»? Сегодня здесь уже была полиция?
— Здесь нет. Но меня останавливали на улице. Уже несколько недель подряд полиция не оставляет меня в покое. Раз шесть в этом месяце я ночевала в участке. Что на этот раз?
— Надеюсь, ничего. Прошу только никому не говорить о моем визите.
— Разве вы не из полиции нравов? Что-то мне кажется, что я где-то видела вашу фотографию.
Если бы не этот размазанный грим и плохо покрашенные волосы, она была бы совсем недурна. Может быть, немного полновата, но тело у нее было упругое, глаза блестящие, с живым взглядом.
— Я комиссар Мегрэ.
— Что случилось?
— Еще не знаю. Давно вы здесь живете?
— С октября. Как только вернулась из Канн. Я всегда провожу лето в Каннах.
— Вы знакомы с соседом?
— С каким?
— Из тридцать третьего номера.
— С этим швейцарцем?
— Откуда вы знаете, что он швейцарец?
— Определила по акценту. Я работала в Швейцарии три года назад, в кабаре, в Женеве, но мне не продлили разрешения на пребывание в стране. Местные девушки не любят конкуренции.
— Он с вами разговаривал? Заходил к вам?
— Я сама раз пошла к нему. Это было как-то после обеда. Проснулась и вижу, что кончились сигареты. Я пару раз встречала его в коридоре, он всегда вежливо здоровался со мной.
— Ну и что было дальше?
У нее была очень выразительная мимика.
— Вот именно, что ничего не было! Я постучала в его дверь. Он долго не открывал. Мне даже было интересно, что он там у себя делает. Оказалось, он совершенно одет, в комнате у него был совершенный порядок, и он курил трубку. Никого у него не было. Я спросила: «Нет ли у вас сигарет?» Он сказал, что нет, к сожалению, но он может спуститься вниз и мне принести. Я была, как сейчас, не одета, в одной ночной рубашке. На столе у него лежала плитка шоколада. Заметив, что я на нее посмотрела, он отломил кусочек и угостил меня. Я подумала, что следует ему чем-то отплатить. По-соседски… Я думаю, вы сами понимаете. Но он ничего. Ну и я ничего. Ем шоколад, но из комнаты не ухожу. Смотрю, что он читает. Какая-то книжка про Италию, с такими странными гравюрами. «Вам не скучно? — спрашиваю. — Вы один-одинешенек?» Но он был, пожалуй, не по этой части… Я ведь не отталкивающая… Он, по-видимому, не мог решиться, потому что внезапно сказал: «Я должен выйти. Меня ждут…»
— И это все?
— Пожалуй, да. Стены здесь тонкие, слышно, что происходит в соседней комнате. А тут у нас по ночам разное случается, иногда трудно бывает заснуть,.. Вы ведь знаете, как это бывает! Но он никогда не жаловался на шум. Туалет находится в конце коридора, так что одно могу только сказать наверняка: спать он ложился очень поздно, встречала его не раз среди ночи, когда он шел в туалет; он был всегда одет полностью.
— Вам не приходилось когда-либо взглянуть на этот дом напротив?
— Там, где живет эта сумасшедшая?
— Почему вы называете ее сумасшедшей?
— Потому что она выглядит так, как будто у нее не все в порядке с головой. Отсюда хорошо видно, что там делается, сижу у окна и смотрю. Они редко задергивают гардины, а вечерами это далее большое удовольствие смотреть на их люстры. У них там такие огромные подсвечники, целиком хрустальные, и множество других ламп… Ее комната как раз напротив моей. Иногда вечером она задергивает гардины, но утром ее окно всегда открыто, а она, как бы не отдавая себе отчета в том, что делает, расхаживает по комнате совершенно голой. А может быть, она делает это умышленно? У некоторых женщин есть подобный бзик. Для своих личных услуг она держит двух горничных, а иногда звонит лакею, и ее нисколько не волнует, что он видит ее в таком виде, в каком создал Господь. Часто к ней приходит парикмахер и причесывает так смешно, что лопнуть можно со смеху, когда смотришь на это. Наверное, это тогда, когда она собирается на какой-нибудь светский прием. Для своих лет она хорошо держится и вовсе недурна, должна признать…
— Сколько ей может быть лет?
— Лет сорок пять… А может быть, и побольше. Такие женщины, как она, выхоленные, взлелеянные, окруженные заботой, могут отлично выглядеть до пятидесяти лет, и никто об этом не узнает!
— У нее бывают гости?
— Иногда приезжают какие-то господа с визитом. Две-три машины, редко когда больше. Чаще всего она сама куда-то исчезает.
— Одна?
— Нет. Чаще всего со своим альфонсом.
— Кто он такой?
— Не скажу, чтобы это был обычный альфонс. Молодой, по сравнению с нею щавель, моложе ее лет на двадцать. Красивый парень, высокий брюнет, одет, как куколка, а машина у него, как игрушка. Он ее сам водит, без шофера.
— И часто он у нее бывает?
— Я не могу постоянно сидеть у окна, к сожалению! Выхожу около шести, а возвращаюсь поздно ночью. Такая профессия!.. Откуда я могу знать, часто ли он к ней приходит?
— А как вы думаете?
— Да разве я знаю. Раза два-три в неделю.
— И ночует?
— В этом я уверена; ясно, что ночи он проводит у нее. Обычно я встаю довольно поздно, но в дни, когда мне предстоят визиты к врачу, должна выходить очень рано. Ваши коллеги, наверное, делают это нам назло, назначая такие ранние часы! Ну вот, несколько раз так было: выхожу в девять, а машина этого альфонса все еще стоит перед домом… Потом, тот, второй…
— Есть еще и второй?
— Вот именно! Тот старый. Ведь у нее должен быть кто-нибудь посерьезнее, разве нет?
Мегрэ не мог удержаться от улыбки, слыша подобное изложение фактов.
— Чему вы улыбаетесь? Разве я сказала какую-нибудь глупость?
— Нет, что вы! Продолжайте, пожалуйста.
— Это очень элегантный пожилой мужчина, седой, иногда приезжает на «роллс-ройсе» с шофером. А какой красивый парень его шофер!
— И он тоже остается на ночь у этой дамы?
— Нет, кажется, нет. Приезжает ненадолго и сразу же уезжает. Если не ошибаюсь, поздно вечером я его никогда не видела. Является эдак часов в пять. Наверное, к чаю…
Она была горда от мысли, что при случае могла продемонстрировать свое знание высшего общества. Знала, что некоторые «аристократические семьи» в пять часов вечера «пьют чай»…
— Я, наверное, так и не узнаю, почему вы задаете мне все эти вопросы.
— Угадали.
— Я должна держать язык за зубами?
— Для меня это было бы очень важно.
— И так будет лучше для меня самой, правда?
— Наверняка.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уже слышала о вас, приятельницы мне рассказывали, но представляла вас себе иным. Думала, что вы немного старше. — Она улыбнулась, потянувшись под одеялом.
И после короткого молчания спросила:
— Нет?
Он ответил тоже с улыбкой:
— Нет.
Она громко рассмеялась.
— Так же, как и мой сосед… Да? Через секунду спросила уже серьезно:
— А что он такое сотворил?
Мегрэ был почти уже готов рассказать ей правду. У него появилось огромное искушение посвятить ее в это дело. Он знал, что можно рассчитывать на ее молчание. Знал также, что она сможет понять многое, много больше, чем, например, такой человек, как судебный следователь Кажу. Может быть, какие-то следы, которых он не заметил, были бы для нее, если бы она знала, в чем дело, понятными?
— Нет, не сейчас. Быть может, позднее. Если понадобится.
— Вы еще вернетесь?
— Может быть. А где здесь неподалеку можно хорошо поесть?
— Ясное дело, только в «Пети-Сен-Поль»… Хозяйка там сама готовит, и если вы, например, любите поджаренные колбаски, лучших не найдете нигде. Только скатерти там бумажные и обслуживание не из лучших… Официантка слишком заигрывает с клиентами…
Комиссар Мегрэ воспользовался ее советом. Но прежде чем усесться за столиком маленького ресторанчика, позвонил жене, чтобы предупредить, что ко второму завтраку домой не придет, поест в городе.
Нет, он не забыл о своих обязанностях — о деле Фернана и его шайки. Но он должен был «переварить» более близкое ему и более интригующее дело об убийстве Кюэнде, и обязательно в одиночестве.
Да, ему необходимы были и одиночество, и отдых, а позволить себе это он мог только украдкой. По этому поводу его несколько мучила совесть. Мучила, но не очень. Поджаренные колбаски в самом деле оказались великолепными. Ольга нисколько не преувеличивала. А вино божоле, хотя несколько густоватое, имело все еще исключительный вкус и запах. Но самым главным было то, что, сидя во второразрядном ресторанчике, за столиком, накрытым вместо скатерти белой бумагой, он мог спокойно предаваться своим мыслям.
Хозяйка, приземистая и толстая, с коком седых волос на голове, часто открывала кухонную дверь, чтобы бросить взгляд в зал и проверить, все ли в порядке; на ней был фартучек, такой же голубой фартучек, какой когда-то носила мать Мегрэ, более темный по краям и полинявший посередине от частых стирок.
Официантка действительно вела себя довольно странно, хотя совершенно не так, как предупреждала Ольга. Это была высокая брюнетка с белой колеей. Время от времени гримаса боли или судорога пробегали по ее лицу. Комиссар подумал, что сегодня она сделала аборт.
В зале было несколько рабочих в комбинезонах, два алжирца и продавщица газет из ближайшего киоска в мужском пиджаке и фуражке.
Имело ли какой-нибудь смысл показывать фотографию Кюэнде официантке или усатому хозяину, разливавшему вино?
С этого самого места в углу зала у окна, которое сейчас занимал Мегрэ, Кюэнде мог, протирая временами рукавом запотевшее стекло, видеть как на ладони дом напротив, наблюдать, что происходит на улице.
Наверняка он не доверял никому. Здесь, как и везде, его считали тихим, спокойным человеком, каким в определенном смысле он и был на самом деле.
Мегрэ знал подобных одиночек. Например, известный Коммодор, носивший моноколь и красную гвоздику в бутоньерке, останавливался в самых роскошных отелях, имел великолепные манеры, выглядел, да и вел себя, как благовоспитанный, исполненный достоинства пожилой мужчина — такой благовоспитанный, что никому не приходило в голову подозревать, что у него «длинные руки». И он на самом деле ни разу не попался с поличным, и никто не знал, что с ним потом случилось. Может быть, он укрылся где-нибудь в провинции, а может быть, еще сейчас греет старые кости на одном из далеких островов Тихого океана? А может быть, его прирезал какой-нибудь неизвестный преступник, польстившись на деньги…
Раньше ведь тоже существовали организованные банды, но они применяли иные методы, чем теперь, и, что более важно, набирались из людей другого типа.
Если бы, к примеру, такая история, как на улице Лафайет, произошла двадцать лет назад, Мегрэ сразу бы знал, где искать лиц, совершивших нападение, в каком районе — да что там! — в каком кафе или баре. Он знал их завсегдатаев, людей примитивных — тех, у кого на лице написана их профессия.
У современных гангстеров методы совершенно не те. Нападение на кассира на улице Лафайет было заранее тщательно обдумано и предусмотрены малейшие детали — надо было случиться только редкому, неожиданному стечению обстоятельств, которое привело к тому, что в толпе оказался полицейский, вопреки предписаниям имевший при себе револьвер. И он, рискуя пристрелить кого-то невиновного, не выдержал и выстрелил, ранив бандита.
Правда, и Кюэнде в последнее время модернизировал свою «технику». Мегрэ вспомнил, что говорила та его соседка из гостинички «Ламбер». Она с гордостью подчеркивала, что ей известны великосветские манеры. Чай в пять часов. Так же вел себя элегантный, такой далекий для нее Кюэнде. Наблюдая из своего окна за домом напротив, присваивал себе привычки его обитателей, учился у них хорошим манерам, лоску, этикету.
Нет, он не станет выбивать окна, не будет пользоваться ломом, не будет использовать ни одного из смертоносных орудий обычных взломщиков. Он прибегнет к более изысканным способам, но при этом более рискованным…
На улице были видны прохожие — лица, посиневшие от холода, было видно, как они растирают задеревеневшие руки. Каждый спешит, каждый занят собственными делами, у каждого свои хлопоты, может быть, даже драмы, у каждого перед собой ближняя или дальняя цель… Кто знает: может быть, кто-то из них также замышляет преступные планы?
— Счет, пожалуйста!
Официантка подошла к столику, нацарапала какие-то цифры на краю бумажной скатерти, двигая при этом губами и время от времени бросая взгляд на черную доску, где мелом была проставлена стоимость различных блюд.
К себе на набережную Орфевр Мегрэ вернулся пешком, а
минуту спустя, когда он склонился над стопкой рапортов, в его кабинет, постучав, вошел инспектор Люка. Они одновременно открыли рты, чтобы что-то сказать, но комиссар опередил:
— Надо послать кого-нибудь, чтобы освободить Фумеля. Отель «Ламбер», улица Нев-Сен-Пьер.
Лучше всего подошел бы кто-нибудь из старых сотрудников, из «лейб-гвардии» комиссара Мегрэ, как в шутку называли его ближайших сослуживцев. Может быть, Лорти? Или Лесер? К сожалению, оба заняты. Ну, значит, Барон? Пошлю его с соответствующими инструкциями.
— А что ты хотел мне сказать? Есть что-нибудь новое?
— Да. Инспектор Николя напал на след.
Инспектор Николя имел такой невзрачный вид, что не обращал на себя ничьего внимания, и именно поэтому его послали, чтобы покрутиться по Фонтеней-о-Роз и попробовать что-нибудь «вынюхать». Он должен был разузнать, что делается у соседей Жозефа Резона, послушать, что говорят люди в близлежащих лавках, в гараже, где тот оставил свой автомобиль.
— Не знаю еще, шеф, имеет ли это какое-нибудь значение, но мне кажется, что за одну нить мы ухватились.
— Говори!
— Вчера вечером я узнал, что Жозеф Резон и его жена бывали у соседей. Даже были дружны между собой. По вечерам вместе смотрели телевизор. Когда одна из супружеских пар собиралась в кино, другая забирала к себе их детей. Фамилия тех Люссак, они немного моложе, чем Резон и его жена. Рене Люссак — мужчина тридцати одного года, жена года на два-три моложе него. Она очень красива; у них ребенок, мальчик двух с половиной лет. Придерживаясь ваших указаний, господин комиссар, я поинтересовался этим типом. Рене Люссак работает торговым представителем фирмы, производящей музыкальные инструменты. У него собственный автомобиль «форд-флорида». Я наблюдал за ним, и, когда он после ужина вышел из дома и сел в свою машину, я направился за ним на моей. Он не знал, что я еду следом, если бы он меня заметил, мог бы легко ускользнуть. Остановился поблизости от Порт-Версаль и вошел в маленькое кафе «У друзей». Забегаловка довольно скверная, приходят туда, по-видимому, окрестные мелкие торговцы, чтобы поиграть в белот.
Люссака уже ждали двое; они выглядели завсегдатаями, такими, что занимают всегда один и тот же столик. Мне стало интересно, что в этом месте будет делать Люссак. Ведь он живет под Парижем, значит, приезжает не затем, чтобы выпить кофе, а для того, чтобы договориться с кем-то. Может быть, сыграть в карты?
— Ты вошел в это кафе?
— Да. Я был уверен, что он не заметил меня в Фонтеней-о-Роз, поэтому, появившись, я ничем не рисковал. Они все сидели за столом и, как будто ни в чем не бывало, играли в белот. Удивило меня только то, что они через определенное время посматривали на часы.
Ровно в половине десятого Люссак встал и направился к телефону. Разговаривал минут десять. Я наблюдал за ним сквозь стекло телефонной кабинки. Сначала он набрал номер, сказал несколько слов, потом повесил трубку и ждал, не выходя из телефонной будки, чьего-то звонка. Значит, это был разговор не с местным абонентом, а с живущим в пригороде.
Когда после телефонного разговора он вернулся к столику, лицо у него было озабоченным. Сказал что-то своим партнерам, потом осторожно огляделся и дал им знак, чтобы играли дальше.
— А что это за люди — те, с кем он играл?
— Я вышел оттуда раньше и ждал их в машине. Подумал, что нет смысла следить за Люссаком, поскольку он наверняка вернется в Фонтеней-о-Роз. Решил не спускать глаз с тех двух типов. Выбрал одного из них, на вид постарше. Оба были на своих машинах. Я поехал за одним из них на улицу Боэти, где он оставил свою машину в гараже, а сам направился на улицу де Понтье — это маленькая улочка за Елисейскими полями, он живет там в холостяцкой квартире. Как я узнал, его зовут Жорж Макань. Поискал эту фамилию в картотеке подвергавшихся тюремному заключению. Да, у него кое-что было на совести: два раза кража автомобилей, один раз в драке ранил человека. Может быть, это именно тот след, который мы ищем несколько дней? Может, он поведет нас дальше? В то кафе я уже больше не возвращался…
— И хорошо сделал. Я попрошу судебного следователя выдать ордер, а ты поедешь на телефонную станцию и пусть проверят, с кем вчера вечером разговаривал Рене Люссак. Без письменного разрешения они этого не сделают.