Сименон Жорж. Мегрэ в школе

   — Комиссар Мегрэ?
   Какой-то маленький, щупленький и очень подвижный человечек с молодым лицом и задорным взглядом, хотя ему уже перевалило за сорок, решительно протянул ему руку.
   — Доктор Брессель, — представился он. — Лейтенант сказал мне вчера, что вас ждут. Я пришел предложить вам свои услуги, прежде чем я начну прием. Через час у меня в приемной будет уйма народу.
   — Не выпьете ли вы чего-нибудь?
   — С удовольствием, но только у меня. Это совсем рядом.
   — Я знаю.
   Мегрэ пошел вслед за ним в дом, сложенный из серого камня. Все остальные дома в деревне были побелены: одни ослепительно белые, другие слегка кремовые, а розовые черепичные крыши придавали всей деревне веселый вид.
   — Входите! Что бы вы хотели выпить?
   — С самого отъезда из Парижа я мечтаю об устрицах и местном белом вине, — признался Мегрэ. — Что касается устриц, то мне уже сказали, что я должен о них забыть.
   — Арманда! — позвал доктор. — Подай нам бутылку белого вина. Ту самую, из красного шкафчика…
   И, распорядившись, пояснил Мегрэ: — Арманда — моя сестра. С тех пор как я овдовел, она ведет мое хозяйство. У меня два сына, один учится в лицее в Нуаро, второй на военной службе. Ну, как вам нравится Сент-Андре?.. — У него было такое выражение лица, будто все его забавляло. — Я совсем забыл, что вам вряд ли удалось много увидеть. Постойте! В качестве образчика вы уже видели этого пройдоху Помеля, который раньше работал на ферме, а потом женился на вдове — владелице «Уютного уголка». Она была на двадцать лет старше Луи и любила выпить. А так как она была ревнива как черт и деньги принадлежали ей, то он убивал ее малыми дозами вина.
   Вам понятно? Он давал ей вино с утра, и частенько сразу же после завтрака она укладывалась в постель. Так она протянула семь лет. Печень ее превратилась в камень, и наконец он смог ей устроить пышные похороны. После этого он сменил несколько служанок. Они уходили от него одна за другой, и только Тереза все еще держится…
   В комнату вошла сестра доктора — скромная, незаметная женщина. Она внесла на подносе бутылку и два хрустальных стакана. Мегрэ показалось, что она здорово смахивает на служанку кюре.
   — Моя сестра. Комиссар Мегрэ.
   Уходя, она пятилась назад, и это как будто тоже забавляло доктора.
   — Арманда никогда не была замужем. Я почти уверен, что всю жизнь она ждала, когда я стану вдовцом. Сейчас у нее есть, в конце концов, свой дом и она может баловать меня так, как она баловала бы своего мужа.
   — Что вы можете мне сказать о господине Гастене?
   — Неудачник.
   — Почему?
   — Потому что дело, которому он служит, заранее обречено на провал, а подобные люди — всегда неудачники. Никто их за это не уважает. Он пытается научить чему-нибудь банду юных шалопаев, которых их родители предпочли бы держать на ферме. Он даже пытался заставить их мыться. Был, помнится, такой случай: он отослал домой одного ученика с удивительно грязной и вшивой головой… Через четверть часа прибежал разъяренный папаша и чуть не бросился на него с кулаками…
   — Его жена действительно больна?
   — По правде говоря, она не больна, но и не здорова.
   Видите ли, я сам не очень верю в медицину. Госпожа Гастен съедает сама себя. Она испытывает угрызения совести, с утра до вечера упрекая себя в том, что сделала мужа несчастным.
   — Из-за Шевассу?
   — Вы уже в курсе дела? Да, из-за Шевассу. Она его по-настоящему любила. Как говорится, всепоглощающая страсть… Увидев ее, вы просто не поверите этому, ибо это самая обыкновенная женщина, похожая на своего мужа как сестра на брата. По-видимому, в этом-то и кроется все несчастье. Они слишком похожи друг на друга. А Шевассу, грубый жизнелюбец, здоровый как бык, делал с ней все, что хотел.
   — Как она относилась к Леони Бирар?
   — Они видели друг друга только через окна, дворы и сады. Иногда Леони показывала ей, как и всем прочим, язык. Но самое удивительное во всей этой истории, пожалуй, то, что здоровенная Леони была убита маленькой пулей, пущенной из детского ружья… Есть и еще невероятные совпадения. Пуля попала именно в ее левый глаз, которым она ничего не видела вот уже много лет. Что вы на это скажете?
   Доктор поднял стакан. Легкое сухое вино с зеленоватым отливом отдавало особым привкусом местных виноградников.
   — За ваше здоровье! Все они будут ставить вам палки в колеса. Не верьте ничему, что будут вам говорить родители или их дети. Приходите ко мне, как только пожелаете, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам.
   — Бы их не любите?
   В глазах доктора промелькнула усмешка, и он произнес:
   — Я их просто обожаю, но они такие нудные!

Глава 3
Опять Шевассу

   Распахнутая дверь мэрии выходила прямо в коридор с белыми, свежевыкрашенными маслом стенами, на которых были приколоты кнопками разные административные объявления. Некоторые из них — например, объявление о срочном заседании муниципального совета — были написаны от руки круглым почерком. Возможно, писал их сам учитель. Серый пол, выложенный плитками, такая же серая деревянная мебель… Дверь направо вела, очевидно, в зал заседаний, где стояли бюст Марианны^[1] и флаг, а полуоткрытая дверь налево — в канцелярию. В пустой комнате стоял запах выкуренных сигар.
   Лейтенант Даньелу, превративший в последние дни канцелярию в свой главный штаб, еще не приходил.
   На другом конце коридора, как раз напротив входной двери, была раскрыта настежь двустворчатая дверь, ведущая во двор, в самой середине которого росла липа. Там же, во дворе, приютилось низкое здание школы; в трех его окнах виднелись лица мальчишек и девчонок, а позади них — новый учитель, которого комиссар Мегрэ уже видел в гостинице.
   Всюду царила тишина, и лишь из кузницы доносились частые удары молота о наковальню. В глубине двора виднелись дощатые изгороди, зеленеющие сады с распускающейся сиренью, белые и желтые домики, раскрытые всюду окна…
   Мегрэ свернул налево и направился к дому учителя Гастена. Когда он поднял руку и хотел уже постучать в дверь, она неожиданно отворилась, и Мегрэ очутился на пороге кухни. Там, склонившись над тетрадью, сидел за столом, покрытым клеенкой, мальчуган в очках.
   Оказалось, что дверь ему отворила мадам Гастен. Она увидела в окно, как он остановился во дворе, посмотрел по сторонам и медленно направился к ним.
   — Я еще вчера узнала о вашем приезде, — сказала она, отступая в сторону, чтобы пропустить его. — Входите, господин комиссар. Если бы вы только знали, как я вам рада! — Она вытерла мокрые руки о передник и обратилась к сыну, который так и не поднял головы и вроде бы не замечал посетителя: — Жан-Поль, почему ты не поздоровался с господином комиссаром?
   — Здравствуйте.
   — Поднимись в свою комнату.
   Кухня была очень маленькая, и, несмотря на раннее утро, в ней было необыкновенно чисто и уютно.
   Юный Гастен молча взял книгу и, пройдя по коридору, стал подниматься по лестнице.
   — Проходите сюда, господин комиссар.
   Они прошли через коридор в комнату, служившую гостиной, которой, видимо, никогда не пользовались.
   У стены стояло пианино, круглый дубовый стол, кресла с кружевными салфеточками под голову, на стенах висели фотографии, и всюду были расставлены разные безделушки.
   — Садитесь, пожалуйста.
   В доме было четыре комнаты, но все такие маленькие, что Мегрэ сразу же почувствовал себя огромным, нескладным, и, может, поэтому ему показалось, что он попал внезапно в нереальный мир.
   Ему говорили, что мадам Гастен похожа на мужа, но он никогда бы не подумал, что настолько. Их действительно можно было принять за брата и сестру. Такие же жидкие, неопределенного цвета волосы, какое-то вытянутое вперед лицо, светлые близорукие глаза… И ребенок, в свою очередь, был некоей искаженной копией собственных родителей.
   Интересно знать, что он там, наверху, делает: подслушивает их разговор или опять уткнулся в тетрадь? Ему было тринадцать лет, а выглядел он маленьким старичком или, точнее, человеком вне возраста.
   — Я запретила ему идти сегодня в школу, — объяснила мадам Гастен, закрывая дверь. — Мне кажется, что так будет лучше. Вы же знаете, как жестоки бывают дети…
   Если бы Мегрэ поднялся, то наверняка бы заполнил всю комнату, поэтому он неподвижно сидел в кресле, жестом пригласив собеседницу последовать его примеру: слишком уж было утомительно смотреть на нее снизу вверх.
   Угадать ее возраст было почти невозможно. Точь-в-точь как у сына. Мегрэ знал, что ей не больше тридцати четырех лет, но ему редко приходилось видеть женщину, настолько лишенную всякой женственности. Под платьем какого-то унылого цвета угадывалось тощее, изможденное, чуть сгорбившееся тело. Кожа у нее в деревне не загорела, а приобрела сероватый оттенок. Даже голос был какой-то устало-погасший.
   Она попыталась улыбнуться, робко протянула руку и, взяв Мегрэ за плечо, еле слышно произнесла:
   — Я так вам благодарна, что вы ему поверили!
   Он не мог ей признаться, что и сам еще не знает, почему он вдруг решил поехать сюда: может, в этом повинно весеннее солнце над Парижем, а может, воспоминание об устрицах и белом вине…
   — Если бы вы только знали, господин комиссар, как я себя упрекаю! Ведь это я виновата во всем, что здесь произошло. Я испортила жизнь и ему, и нашему сыну… Я стараюсь искупить свою вину. Я ведь очень сильная…
   Он испытывал примерно такое же чувство неловкости, как если бы пришел невзначай в дом, где лежал покойник, и не знал бы, что сказать. Он попал в особую среду, в своего рода одинокий особняк, вокруг которого кипели и клокотали деревенские страсти.
   Все трое — Гастен, его жена и их сын — настолько отличались от всех прочих обитателей, что комиссар хорошо понимал, почему здешние крестьяне не доверяют им.
   — Я не знаю, чем все кончится, — продолжала она, вздохнув, — но я не могу поверить в то, что суд может приговорить невиновного. Это такой необыкновенный человек! Вы видели его, однако вы его не знаете… Скажите, как он чувствовал себя вчера вечером?
   — Хорошо. И очень спокойно.
   — Правда, что ему надели наручники на перроне?
   — Нет. Он сам пошел за двумя полицейскими.
   — И много было там народу?
   — Все прошло тихо и незаметно.
   — Как вы думаете, может, ему что-то нужно? У него ведь слабое здоровье. Он не из крепышей…
   Она не плакала. Она, наверно, столько пролила в жизни слез, что больше их и не осталось. У окна, как раз над ее головой, висела фотография молодой девушки, почти толстушки, и Мегрэ не мог оторвать от нее глаз, спрашивая себя: неужели она и в самом деле была когда-то такой — со смеющимися глазами и с ямочками на щеках?..
   — Да, — вздохнула она, — тогда я была молода…
   Рядом с этой фотографией висела другая — фотография Гастена. Он почти не изменился, с той только разницей, что тогда он носил довольно длинные волосы, как у художников, и, конечно, писал стихи.
   — Вам уже рассказали? — пробормотала она, бросив настороженный взгляд на дверь.
   И он почувствовал, что именно об этом она и хотела рассказать, что именно об этом она и думала с тех пор, как он приехал, что именно это и было для нее самым важным.
   — Вы говорите о том, что произошло в Курбевуа?
   — Да, о Шарле…
   Спохватившись, она покраснела, как будто произнесла запретное имя.
   — Шевассу?
   Она утвердительно кивнула.
   — Я все еще спрашиваю себя, как это могло случиться. Я столько выстрадала, господин комиссар!.. И я хотела бы, чтобы мне объяснили! Видите ли, я не плохая женщина. Я познакомилась с Жозефом, когда мне было пятнадцать лет, и сразу же поняла, что выйду за него замуж. Мы вместе готовили нашу будущую жизнь. Мы оба решили, что будем учить детей.
   — Эту мысль подал вам он?
   — Думаю, что да. Он умнее меня. Это человек с головой. Но он очень скромен, и люди не всегда это понимают. Мы получили наши дипломы в один и тот же год и поженились; с помощью влиятельной кузины мы оба получили назначение в Курбевуа.
   — Вы полагаете, что все это имеет отношение к тому, что здесь произошло во вторник?
   Она взглянула на него с удивлением. Ему не следовало было прерывать ее, так как она могла растеряться и стать в тупик.
   — Во всем виновата я… — Нахмурившись, она постаралась пояснить свои слова: — Если бы не случилось того, что было в Курбевуа, мы не приехали бы сюда. Там Жозеф пользовался общим уважением, ибо городские жители куда более современны, нежели здешние. Он преуспевал там. У него было будущее.
   — А вы?
   — Я тоже. Он помогал мне, давал советы. А потом наступил день, когда я будто сошла с ума. Я и теперь себя спрашиваю: что же тогда со мной случилось? Ведь я не хотела этого, боролась с собой. Даже дала себе клятву, что никогда не позволю поступить так… А когда приходил Шарль… — Она снова покраснела, будто боясь, что рассказ ее неприятен Мегрэ. — Простите меня…
   Я не думаю, что это была любовь… ведь я люблю и всегда любила Жозефа. Я была как в лихорадке и забывала обо всем на свете, даже о нашем сыне, который был еще крошкой… Я могла его бросить, господин комиссар. Я и в самом деле надумала бросить их обоих и уехать куда глаза глядят… Вы понимаете меня?
   Он не решился сказать ей, что история ее весьма банальна. Ведь ей так хотелось верить, что это что-то из ряда вон выходящее, что она должна истязать себя, упрекать, упрекать…
   — Мадам Гастен, вы католичка?
   — Да, до встречи с Жозефом я была католичкой, как и мои родители. Но он верит только в науку и в прогресс.
   Он ненавидит священников.
   — Вы перестали посещать церковь?
   — Да.
   — После того, что произошло?
   — Я не могла туда ходить. Мне казалось, что я предала бы его опять… Когда мы приехали сюда, я думала, что мы сможем начать новую жизнь. Местные жители, как это всегда бывает в деревнях, смотрели на нас с недоверием. Но я была уверена, что в один прекрасный день они оценят достоинства моего мужа. Потом история в Курбевуа каким-то образом стала здесь известна, и даже ученики перестали его уважать. Я же говорила вам, что во всем виновата я…
   — Не случались ли у вашего мужа столкновения с Леони Бирар?
   — Случались… Ведь он секретарь мэрии, а эта женщина умела доводить людей до белого каления… Речь шла о пособии. Жозеф всегда был очень пунктуален.
   Он знает свой долг и отказывался подписывать липовые справки…
   — Она знала, что у вас произошло?
   — Как и все.
   — Она и вам показывала язык?
   — Когда я проходила мимо, она выкрикивала мне всякие грязные слова. Я старалась обходить ее дом стороной. Она не только высовывала мне язык, но и… Впрочем, это детали. И все-таки трудно поверить, что такая старая женщина… Да… Жозефу никогда не приходило в голову убить ее за все ее пакости. Он вообще никого не мог бы убить. Вы видели его. Это очень добрый человек, он хотел, чтобы все были счастливы…
   — Расскажите мне о вашем сыне.
   — Что я могу вам рассказать? Он похож на отца. Это спокойный ребенок, усидчивый, развитой не по возрасту. Он не первый в классе лишь только потому, что иначе мужа обвинили бы в том, будто он потакает своему сыну. Жозеф нарочно занижает ему оценки. Он все понимает. Мы объяснили ему, почему надо так поступать.
   — Он знает о том, что случилось в Курбевуа?
   — Мы никогда ему об этом не говорили. Но его товарищи наверняка не упустили такой возможности. А он делает вид, что ничего не знает.
   — Он играет с детьми?
   — Сначала играл. Но в течение последних двух лет, когда жители деревни ополчились на нас, он предпочитает сидеть дома. Много читает. Я учу его играть на пианино. Для своего возраста он уже довольно хорошо играет.
   Окно в комнате было закрыто, и Мегрэ стало душно.
   Он спрашивал себя: уж не превратился ли он в какую-нибудь старую фотографию, засунутую в толстый пыльный альбом?
   — Ваш муж вернулся домой во вторник вскоре после десяти часов?
   — Да… кажется, да… Меня столько раз допрашивали на разные манеры, так хотели добиться от меня противоречивых показаний, что теперь я уже ни в чем не уверена. Как правило, во время перемены он забегает на минутку на кухню и выпивает чашку кофе. В это время я бываю обычно наверху.
   — Он не пьет вина?
   — Никогда. И не курит.
   — Во вторник он не приходил домой во время перемены?
   — Он сказал, что не приходил. Я подтвердила его слова, так как он никогда не лжет. А потом выяснилось, что он заходил позже…
   — И вы это отрицали?
   — Я была уверена, что это так, господин Мегрэ. Позже я вспомнила, что видела на столе в кухне его грязную чашку. Я не знаю, приходил ли он во время перемены или позже.
   — Мог он пройти в сарай для садовых инструментов так, чтобы вы его не видели?
   — Наверху, в той комнате, где я была, окно не выходит на огород.
   — Вы могли видеть дом Леони Бирар?
   — При желании могла…
   — Вы слышали выстрел?
   — Я ничего не слышала. Окно было закрыто. Я стала страшно зябкой… Впрочем, я всегда была такой. И во время перемен, даже летом, я закрываю окна, чтобы не слышать шума.
   — Вы мне сказали, что здешние люди не любят вашего мужа. Я хочу уточнить, есть ли в деревне люди, которые особенно рьяно настроены против вашего мужа?
   — Конечно. Помощник полицейского.
   — Тео?
   — Да, Тео Кумар. Он живет сразу за нами. Наши сады соприкасаются. С утра он пьет белое вино у себя в погребе, а с десяти или одиннадцати часов идет к Луи и там пьет до вечера.
   — Он ничем не занимается?
   — У его родителей большая ферма. Он никогда в жизни не работал. Однажды в полдень, когда Жозеф и Жан-Поль были в Ла-Рошели, он пришел к нам в дом, часа в четыре. Я была наверху, переодевалась. Я услышала тяжелые шаги на лестнице. Это был Тео… пьяный. Он открыл дверь и начал смеяться. Потом стал приставать ко мне. Я стала отбиваться, расцарапала ему в кровь лицо.
   Он принялся ругаться, говоря, что такая женщина, как я, не должна важничать. Я открыла окно и пригрозила, что позову на помощь. Наконец он ушел. С тех пор он ни разу не сказал мне ни слова… Это он наблюдает за порядком в деревне. Наш мэр, господин Рато, все время занят своими делами и в мэрии бывает только в дни совещаний. Тео по своему усмотрению вершит все дела, оказывает всяческие услуги и всегда готов подписать любую бумажку…
   — Вы не знаете, был ли он во вторник утром у себя в саду, как он говорит?
   — Если он это говорит, то так и есть. Другие должны были его видеть. Правда, если он попросит их соврать в свою пользу, они не задумываясь сделают это.
   — Вас не огорчит, если я поболтаю немного с вашим сыном?
   Она покорно встала, открыла дверь:
   — Жан-Поль! Иди сюда.
   — Зачем? — раздался голос наверху.
   — Комиссар Мегрэ хочет поговорить с тобой.
   Послышались нерешительные шаги. В проеме двери появился мальчик с книгой в руке и, остановившись, исподлобья поглядел на Мегрэ.
   — Подойди поближе. Ты же не боишься меня?
   — Я никого не боюсь.
   У него был почти такой же глуховатый голос, что и у матери.
   — Ты был в классе во вторник утром?
   Он сначала посмотрел на комиссара, потом на мать, как бы спрашивая себя, должен ли он отвечать даже на такой невинный вопрос.
   — Можешь отвечать, Жан-Поль. Комиссар Мегрэ. на нашей стороне.
   Она вскинула взгляд на Мегрэ, как бы извиняясь за свои слова. Не отвечая, мальчик кивнул.
   — Что случилось после перемены?
   Снова молчание. Мегрэ преобразился в монумент терпения.
   — Ты, конечно, хочешь, чтобы твоего отца выпустили из тюрьмы и чтобы нашли настоящего преступника.
   Нелегко было рассмотреть через толстые стекла очков выражение его глаз. Он не отводил глаза в сторону, напротив, пристально смотрел в лицо своему собеседнику, и на его худеньком лице не дрогнул ни единый мускул.
   — Пока мне известно только то, что говорят другие.
   Маленькая, самая незначительная деталь может навести меня на след. Сколько всего учеников в школе?
   — Отвечай, Жан-Поль, И он нехотя ответил:
   — Всех тридцать два.
   — Что значит «всех»?
   — Маленьких и больших. Всех, кто записан.
   Мать пояснила:
   — Всегда есть отсутствующие. Иногда во время полевых работ в классе бывает человек пятнадцать, и нам не всегда удается послать полицейского к родителям.
   — У тебя есть товарищи?
   — Нет, — коротко ответил он.
   — Неужели во всей деревне у тебя нет ни одного приятеля?
   Тогда, как бы бросая вызов, он заявил:
   — Я сын школьного учителя.
   — И поэтому они тебя не любят.
   Он промолчал.
   — Что же ты делаешь во время перемен?
   — Ничего.
   — Ты не приходишь домой к маме?
   — Нет.
   — Почему?
   — Потому что отец этого не хочет.
   Мадам Гастен опять пояснила:
   — Он не хочет выделять своего сына среди других учеников. Если Жан-Поль будет приходить домой во время перемен, то нельзя будет отказать в этом и сыну полицейского, и сыну мясника…
   — Понимаю. Ты помнишь, что твой отец делал во вторник во время перемены?
   — Нет.
   — Он присматривает за детьми?
   — Да.
   — Твой отец всегда стоит посередине двора?
   — Иногда стоит.
   — В ту перемену он заходил домой?
   — Не знаю.
   Мегрэ редко приходилось допрашивать такого строптивого субъекта. Если бы перед ним был взрослый, он наверняка бы рассердился, и мадам Гастен это почувствовала. Стоя рядом с сыном, она как бы старалась защитить его, примирительно положив ему на плечо руку.
   — Отвечай вежливо комиссару, Жан-Поль.
   — А я и отвечаю вежливо.
   — В десять часов вы все вернулись в класс. Подошел ли твой отец к доске?
   Сквозь оконные занавески он видел здание школы и часть этой доски с написанными на ней мелом словами.
   — Может, и подошел.
   — Это был какой урок?
   — Урок грамматики.
   — Кто-то постучал в дверь?
   — Может, и постучал.
   — Ты не уверен в этом? Ты видел, как вышел твой отец?
   — Не помню.
   — Послушай… Когда учитель выходит из класса, ученики обычно вскакивают с мест, начинают смеяться и баловаться.
   Жан-Поль молчал.
   — Разве во вторник так не было?
   — Не помню.
   — Ты выходил из класса?
   — Зачем?
   — Ты мог пойти в уборную. Я вижу, что она находится во дворе.
   — Нет, я не ходил туда.
   — А кто подходил к окну?
   — Не знаю.
   Теперь Мегрэ встал и, сунув руки в карманы, крепко их сжал.
   — Послушай…
   — Я ничего не знаю. Я ничего не видел. Мне нечего вам рассказать! — выпалил вдруг мальчик и, выскочив из комнаты, взбежал по лестнице. Слышно было, как наверху хлопнула дверь.
   — Не сердитесь на него, господин комиссар. Представьте себя на его месте. Вчера лейтенант допрашивал его больше часа, а когда Жан-Поль пришел домой, он не сказал мне ни слова, бросился на кровать и пролежал там до вечера с широко раскрытыми глазами.
   — Он любит отца?
   Она не совсем поняла смысл его вопроса.
   — Я хочу сказать: любит ли он отца, восхищается ли он своим отцом? Или он любит больше вас? С кем — с вами или с ним — он более откровенен?
   — Он ни с кем не откровенен. Конечно, мне он больше доверяет…
   — Как он реагировал на арест отца?
   — Он был таким же, каким вы его видели.
   — Он не плакал?
   — С самого раннего детства я не видела, чтобы он плакал.
   — Когда у него появился карабин?
   — Мы подарили ему карабин к Рождеству.
   — Он часто им пользуется?
   — Время от времени он отправляется гулять с карабином в руках, как заправский охотник, но я думаю, что стреляет он редко. Как-то раз он прикрепил мишень к липе, которая растет на дворе, но муж объяснил ему, что этим он портит дерево.
   — Я думаю, что если бы во вторник он выходил из класса в то время, когда вашего мужа там не было, то его товарищи непременно заметили бы это. Верно?
   — Конечно.
   — И сказали бы об этом.
   — Вы думаете, что Жан-Поль…
   — Я обязан думать обо всем. Кто из учеников утверждает, что видел, как ваш муж выходил из сарая?
   — Марсель Селье.
   — Чей он сын?
   — Сельского полицейского, который одновременно и жестянщик, и электрик, и водопроводчик. При случае он даже чинит крыши.
   — Сколько лет Марселю Селье?
   — Столько же, сколько и Жан-Полю, с разницей в два или три месяца.
   — Это хороший ученик?
   — Он и мой сын лучшие ученики в классе. Чтобы не создалось впечатления, что муж выделяет Жан-Поля, предпочтение всегда отдается Марселю. Его отец — умный, трудолюбивый человек. Мне кажется, что они хорошие люди… Вы на него сердитесь?
   — На кого?
   — На Жан-Поля. Он вел себя с вами не очень-то вежливо. А я даже не предложила вам выпить чашечку кофе.
   Не хотите ли?
   — Спасибо. Лейтенант, наверно, уже пришел, а я обещал повидаться с ним.
   — Скажите, вы по-прежнему будете нам помогать?
   — Почему вы меня об этом спрашиваете?
   — Понимаете… мне кажется, что на вашем месте я была бы в затруднении. Вы приехали издалека, и то, что вы нашли здесь, так малопривлекательно…
   — Я постараюсь сделать все, что смогу.
   — Он отошел к двери, опасаясь, как бы она опять не взяла его за руку и, не дай Бог, не поцеловала бы ее. Ему хотелось поскорее выйти во двор, почувствовать свежий деревенский воздух, услышать другие звуки, помимо усталого голоса жены учителя.
   — Я, конечно, зайду к вам еще раз.
   — Вы уверены, что ему ничего не надо?
   — Если ему что-либо понадобится, я дам вам знать.
   — Может быть, надо нанять адвоката?