Сименон Жорж. Мегрэ в школе

   Теперь, успокоившись, она даже похорошела.
   — Убирайся на кухню!
   У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами.
   — Стаканчик перно, Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга.
   Помощник полицейского едва кивнул.
   — Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну?
   — Пытаюсь.
   — Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить.
   Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином.
   — Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги.
   — Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских.
   Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь.
   — На сегодня ты уже закончил?
   — Пока нет, надо еще съездить в Бурраж.
   Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи:
   — Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи!
   Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу:
   — Ну бывай, непутевый!
   Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади.
   — Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных.
   — А сам он?
   — Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал.
   — Много у него детей?
   — Сын и дочка. Двое других умерли при рождении.
   Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе.
   — Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео.
   — Что нравится?
   — Да все это рассказывать.
   — Я не говорю ничего дурного.
   — А хочешь, я расскажу о твоих делишках?
   Луи, видимо, испугался, выхватил из-под стойки полную бутылку и поставил ее на стол.
   — Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего рассказать.
   Но ведь надо же поболтать, верно?
   Тео, видимо, торжествовал. Улыбка его угасла, но глаза насмешливо искрились. Мегрэ он показался этаким фавном в отставке. Вот так, сидя в самом центре деревни словно хитрый божок, он знал все, что происходит за стенами домов и в головах здешних жителей… Знал и в одиночестве наслаждался разыгрываемым перед ним спектаклем.
   Он смотрел на Мегрэ скорее как равный на равного, а не как противник.
   Казалось, он говорил: «Вы человек очень хитрый. Вас считают асом в своем деле. В Париже вы раскрываете все, что пытаются от вас прятать. Но я — я иной. И здесь я все знаю. Попробуйте! Сыграйте в свою игру. Спрашивайте людей. Выпытывайте у них все. А там увидим, поймете ли вы что-нибудь».
   Он пил с утра до вечера и, никогда не пьянея до конца, витал в своем собственном мире, который казался ему прекрасным. Поэтому-то он вечно и улыбался.
   Старуха Бирар тоже знала маленькие деревенские тайны, но они разъедали ее, действовали на нее как отрава, которую надо было выгнать из себя любым способом.
   А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк.
   Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения.
   Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь.
   — Я вернусь через полчаса.
   — Кролик будет уже готов, господин комиссар.
   — А устриц так и нет?
   — Нет.
   Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда.
   Какая-то женщина окликнула Мегрэ:
   — Что вам угодно?
   В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку.
   — Ваш муж дома?
   — Он в задней комнате, в мастерской.
   Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником.
   — Заходите, я его сюда позову. — Она знала, кто он такой, и, видимо, ничуть не испугалась. В кухне — жизненном центре дома — она придвинула ему стул с соломенным сиденьем и открыла дверь, выходящую во двор: — Жюльен!.. К тебе пришли.
   Мальчик вытирал руки, с любопытством разглядывая Мегрэ. И он тоже вызвал в памяти комиссара далекие детские воспоминания.
   В его классе, да и почти в каждом классе, всегда был такой толстяк с простодушным и старательным выражением лица, с точно такими же, как и у этого, светлыми волосами и манерами пай-мальчика.
   Если его мать нельзя было назвать толстой, то отец, появившийся чуть позже, весил не меньше ста килограммов; он был огромный, необъятный, с этаким почти кукольным лицом и наивными глазами.
   Прежде чем войти, он вытер ноги о соломенную подстилку. На круглом столе стояли три прибора.
   — Вы позволите? — пробормотал он, направляясь к умывальнику.
   Чувствовалось, что здесь существует раз и навсегда установленный порядок, что каждый знает и выполняет вовремя свои обязанности.
   — Вы собираетесь завтракать?
   — Нет еще, — ответила женщина. — Завтрак не готов.
   — По правде говоря, я хочу побеседовать с вашим сыном.
   Отец и мать посмотрели на сына без тени удивления или беспокойства.
   — Ты слышишь, Марсель? — спросил отец.
   — Да, папа.
   — Отвечай на вопросы господина комиссара.
   — Хорошо, папа.
   Повернувшись лицом к Мегрэ, он встал в позу ученика, готового отвечать учителю.

Глава 5
Маленькие хитрости Марселя

   Пока Мегрэ раскуривал трубку, разыгралась немая сцена, напомнившая ему с разительной ясностью деревню его детства. И на какое-то мгновение госпожа Селье в голубом клетчатом фартуке с зачесанными вверх волосами превратилась вдруг в одну из его тетушек.
   Она выразительно посмотрела на мужа, и тот, поняв ее без слов, направился к двери и исчез за ней. А она, не дожидаясь возвращения мужа, открыла буфет, достала два стакана из сервиза, которыми пользовались только тогда, когда были гости, и протерла их чистой тряпкой.
   Вскоре жестянщик вернулся с бутылкой вина в руках. Он ничего не сказал. И никто ничего не сказал. Какой-нибудь чужеземец или пришелец с другой планеты мог бы подумать, что эти молчаливые жесты и движения составляют часть священного ритуала. Послышался звук вытаскиваемой из горлышка пробки и бульканье золотистого вина, льющегося в стаканы.
   Чуть смущенный Жюльен Селье взял один из стаканов, посмотрел его на свет и наконец сказал:
   — За ваше здоровье.
   — За ваше здоровье, — ответил Мегрэ.
   После этого муж направился в темный угол комнаты, а жена подошла к печке.
   — Скажи мне, Марсель, — начал комиссар, обращаясь к застывшему в ожидании мальчику, — ты, конечно, никогда не врешь?
   Если Марсель и заколебался, то лишь на мгновение, бросив быстрый взгляд в сторону матери.
   — Да, господин комиссар. — И поспешно добавил: — Я всегда исповедуюсь.
   — Ты хочешь сказать, что сразу же после того, как соврешь, ты идешь на исповедь?
   — Да.
   — Сразу же?
   — Как можно скорее.
   — И эта ложь бывает, наверно, значительной?
   — Довольно значительной.
   — А ты не мог бы мне привести в качестве примера такую ложь?
   — Однажды я разорвал штаны, влезая на дерево. Вернувшись домой, я сказал, что зацепился за гвоздь во дворе Жозефа.
   — И в этот же день ты пошел на исповедь?
   — На следующий день.
   — Когда же ты признался родителям?
   — Только через неделю… В другой раз я свалился в болото, когда ловил лягушек. Родители запрещают мне играть у болота, потому что мне ничего не стоит простудиться. Я весь промок, а дома сказал, будто меня столкнули в воду, когда я переходил мостик через ручей.
   — Значит, ты тоже ждал целую неделю, чтобы признаться родителям.
   — Нет, два дня.
   — И часто ты врешь таким образом?
   — Нет, господин комиссар.
   — Но все-таки, сколько же раз?
   Мальчик, как на устном экзамене, подумал, прежде чем ответить.
   — Меньше чем раз в месяц.
   — Ну а твои друзья врут чаще?
   — Не все. Некоторые — да.
   — Ты дружишь с сыном учителя?
   — Нет.
   — Ты с ним не играешь?
   — Он ни с кем не играет.
   — Почему?
   — Наверно, потому, что не любит играть. Или потому, что его отец учитель. Я пытался с ним дружить.
   — Ты не любишь господина Гастена?
   — Он не всегда бывает справедлив.
   — В чем он несправедлив?
   — Он часто ставит мне лучшие отметки, чем своему сыну. Мне, конечно, хочется быть первым в классе, но только в том случае, если я этого заслуживаю.
   — Почему же он так поступает? Как ты думаешь?
   — Не знаю. Может, он боится.
   — Боится чего?
   Мальчик старался найти точный ответ. Он понимал, что именно хотел сказать, но чувствовал, что это слишком сложно, и поэтому никак не мог подобрать нужные слова. Он ответил только:
   — Я не знаю.
   — Ты хорошо помнишь, что произошло во вторник утром?
   — Да, господин комиссар.
   — Что ты делал во время перемены?
   — Играл с ребятами.
   — Что произошло после того, как вы вернулись в класс?
   — Пьедебёф из Гро-Шена постучал в дверь класса, и господин Гастен пошел вместе с ним в мэрию, а нам сказал, чтобы мы вели себя тихо.
   — Это часто случается?
   — Довольно часто.
   — Вы сидите тихо?
   — Вовсе нет.
   — А ты сам? Ты всегда сидишь тихо?
   — Да, почти всегда.
   — А когда еще приходили с бумагами?
   — Накануне, в понедельник, во время похорон. Кто-то пришел к учителю подписать бумагу.
   — Что ты делал во вторник?
   — Сначала я сидел на месте.
   — Твои товарищи баловались?
   — Да. Во всяком случае, многие из них.
   — Что же они делали?
   — Они дрались понарошку, бросались резинками и карандашами.
   — А потом?
   Иногда он отвечал не сразу, но не потому, что затруднялся ответить, а как бы подыскивал более точный ответ.
   — Я подошел к окну.
   — К которому?
   — К тому, из которого виден двор и город. Я всегда подхожу к этому окну.
   — Почему?
   — Не знаю. Это окно ближе к моей парте.
   — Ты подошел к этому окну не потому, что услышал выстрел?
   — Нет, господин комиссар.
   — Если бы на улице стреляли, ты бы услышал выстрел?
   — Может, и не услышал бы. Очень уж шумели остальные, а в кузнице подковывали лошадь.
   — У тебя есть карабин 22-го калибра?
   — Есть, господин комиссар. Вчера я, как и все остальные, отнес его в мэрию. Нам сказали, чтобы все, у кого есть карабины, принесли их в мэрию.
   — А пока учителя не было, ты не выходил из класса?
   Мегрэ говорил спокойно, подбадривая мальчика. Госпожа Селье ушла в лавку, а ее муж, со стаканом в руке, одобрительно посматривал на Марселя.
   — Ты видел, как учитель шел по двору?
   — Да, господин комиссар.
   — Ты видел, как он направлялся к сараю?
   — Нет, он возвращался оттуда.
   — Ты видел, что он выходил из сарая?
   — Я видел, как он закрывал дверь сарая. Потом он перешел двор, и я крикнул остальным: «Идет!» Все уселись на свои места, и я тоже.
   — Ты часто играешь со своими товарищами?
   — Нет, не часто.
   — Ты не любишь играть?
   — Я слишком толстый.
   Сказав это, он весь залился краской и посмотрел на отца, как бы прося у него прощения.
   — У тебя нет друзей?
   — У меня есть Жозеф.
   — Какой Жозеф?
   — Сын Рато.
   — Сын мэра?
   В разговор вмешался Жюльен Селье:
   — В Сент-Андре и в округе у нас много семей по фамилии Рато, и почти все они родственники. Жозеф — это сын Марселина Рато, мясника.
   Мегрэ снова разжег погасшую трубку.
   — Жозеф стоял рядом с тобой у окна?
   — Его не было в школе. Вот уже месяц, как он лежит дома после несчастного случая.
   — Это его сбил мотоцикл?
   — Да.
   — Ты был с ним, когда это случилось?
   — Да.
   — Ты его часто навещаешь?
   — Почти каждый день.
   — Вчера ты был у него?
   — Нет.
   — А позавчера?
   — Тоже нет.
   — Почему?
   — Из-за того, что случилось. Все были заняты убийством.
   — Я думаю, что ты не осмелился бы соврать лейтенанту?
   — Нет, господин комиссар.
   — Ты доволен, что учителя посадили в тюрьму?
   — Нет, господин комиссар.
   — Ты отдаешь себе отчет, что он сидит в тюрьме благодаря твоему показанию?
   — Я не понимаю, что вы хотите сказать.
   — Если бы ты не сказал лейтенанту, что видел, как учитель выходил из сарая, его бы, возможно, и не арестовали.
   Озадаченный, переминаясь с ноги на ногу, мальчик снова посмотрел на отца и ничего не ответил.
   — Если ты действительно его видел, ты должен был сказать правду.
   — Я и сказал правду.
   — Ты не любил Леони Бирар?
   — Не любил.
   — Почему?
   — Когда я проходил мимо ее дома, она кричала мне всякие гадости.
   — Она оскорбляла тебя чаще других?
   — Да, господин комиссар.
   — Почему?
   — Она злилась на маму, что она вышла замуж за моего отца.
   Мегрэ прикрыл глаза, стараясь придумать еще какой-нибудь вопрос, но так ничего и не придумал.
   — Спасибо, Марсель. Если захочешь что-нибудь мне сказать — вспомнишь, например, какую-нибудь забытую подробность, — обязательно сразу же зайди ко мне. Ты не боишься меня?
   — Нет, господин комиссар.
   — Еще стаканчик? — спросил отец, протягивая руку к бутылке.
   — Нет, спасибо. Не буду больше вам мешать. У вас очень смышленый сынишка, господин Селье.
   Жестянщик покраснел от удовольствия:
   — Мы стараемся воспитывать его, как можем. Я не думаю, что он часто врет.
   — Между прочим, когда он сказал вам, что учитель заходил в сарай?
   — В среду вечером.
   — Он ничего не сказал об этом во вторник, когда вся деревня обсуждала смерть Леони Бирар?
   — Во вторник он ничего не говорил. Я думаю, что смерть старухи поразила его. За обедом, в среду, у него был очень странный вид, и он внезапно сказал мне:
   «Папа, кажется, я что-то видел». Он описал мне эту сцену, а я пошел и рассказал все лейтенанту.
   — Спасибо.
   Что-то беспокоило комиссара, но он никак не мог понять, что именно. Выйдя на улицу, он сначала направился к «Уютному уголку», где увидел молодого учителя. Тот завтракал, сидя у окна с книгой в руке. Мегрэ вспомнил, что обещал позвонить жене, и прошел на почту, расположенную в другом крыле дома. Там его встретила девица лет двадцати пяти, в черной кофточке.
   — Долго придется ждать разговора с Парижем?
   — В это время не долго, господин Мегрэ.
   Ожидая, пока его соединят, он наблюдал за ней, смотрел, как она ведет записи, и спрашивал себя: замужем она или нет, а если нет, то когда выйдет замуж и станет ли со временем похожа на старуху Бирар.
   Он пробыл в телефонной будке около пяти минут, и барышня через закрытую дверь могла услышать только:
   — Нет… устриц нет… Потому что их нет… нет… Погода прекрасная… Совсем не холодно…
   Он решил пойти поесть. Молодой учитель все еще был на месте, и Мегрэ уселся за столик как раз напротив него. Вся деревня уже знала, что это новый учитель.
   С ним еще не здоровались, но на улице провожали его взглядом и, когда он проходил мимо, начинали о нем судачить. Учитель несколько раз поднимал голову от книги и, встав наконец со стула, как будто заколебался. Может быть, он хотел ему что-нибудь сказать? Но Мегрэ не был уверен в этом. Проходя мимо комиссара, он так неопределенно кивнул ему, что это можно было принять скорее за непроизвольное движение.
   Тереза надела поверх своего черного платья чистый белый передник. Луи ел в кухне, и было слышно, как время от времени он звал служанку.
   Покончив с едой, он подошел к Мегрэ, вытирая рукой жирный рот:
   — Как вам понравился наш кролик?
   — Лучше некуда!
   — Вот и хорошо… — довольно пробурчал он, уселся на стул и, чтобы не мешал толстый живот, растопырил ноги. — Ну и чудак!
   — Кто?
   — Тео. Не знаю человека хитрее его. Всю жизнь он прожил спокойненько, ничего не делая.
   — Вы думаете, что, кроме него, никто не слышал выстрела?
   — Прежде всего, в деревне никто не обращает внимания на выстрел из карабина. Если бы стреляли из охотничьего ружья, тогда все обратили бы на это внимание.
   А кроме того, эти штуки стреляют так тихо и к ним так привыкли, с той поры как каждый мальчишка в деревне обзавелся своим карабином…
   — Тео был у себя в саду и ничего не видел?
   — Видите ли, в чем дело: по его понятиям, работать в саду — значит пить вино в погребе. Кроме того, если он и видел что-то, то ничего об этом не скажет.
   — Если даже видел, что кто-то стрелял?
   — Тем более.
   Луи был вполне доволен:
   — Я вас предупреждал, что здесь вы ничего не поймете.
   — Вы думаете, что учитель хотел убить старуху?
   — А вы?
   Мегрэ категорически ответил:
   — Нет.
   Луи, улыбаясь, посмотрел на него, как бы желая сказать: «И я нет».
   Но он не сказал этого. Возможно, что и тот и другой отяжелели от всего съеденного и выпитого. Они помолчали, поглядывая на площадь, как бы разрезанную солнцем на две половины, на зеленоватые витрины кооператива, на каменный портал церкви…
   — А на чьей стороне кюре? — спросил Мегрэ, чтобы хоть что-то сказать.
   — Как и полагается кюре.
   — На стороне учителя?
   — Против.
   Мегрэ поднялся со стула, постоял в нерешительности посреди комнаты и, наконец, лениво направился к лестнице.
   — Разбуди меня через час, — сказал он Терезе.
   Он не должен был обращаться к ней на «ты». В сыскной полиции обычно «тыкают» девицам легкого поведения, и это не ускользнуло от внимания нахмурившегося Луи. Зеленые ставни в комнате были закрыты и едва пропускали тонкие полоски солнца. Он не стал раздеваться, а снял только пиджак и ботинки и растянулся на застланной постели.
   Через некоторое время сквозь дрему он вдруг отчетливо услышал ритмический шум моря. Возможно ли это?..
   Он крепко заснул и проснулся, когда постучали в дверь.
   — Господин Мегрэ, час уже прошел. Не хотите ли чашечку кофе?
   Он чувствовал себя отяжелевшим, вялым, не зная, чем ему заняться. Внизу, когда он проходил через комнату, четверо мужчин играли в карты; среди них были Тео и мясник Марселин, все еще в своей рабочей одежде.
   Комиссару казалось, будто у него что-то не ладится.
   Однако что именно, он не мог сказать. Ощущение это пришло к нему во время разговора с Марселем Селье. Но в какой же момент?
   Он направился сначала к дому Леони Бирар, ключ от которого лежал у него в кармане. Вошел, сел в передней комнате, где утром он читал письма. Он не нашел в них ничего важного, они лишь познакомили его с семействами — Дюбар, Корню, Жилле, Рато, Бонкёр.
   Выйдя из дома, он решил двинуться по дороге к морю и, пройдя немного, увидел кладбище. Зашел туда, почитал надписи на могилах: почти те же самые имена, которые он узнал из писем…
   Теперь он мог восстановить историю некоторых семейств, подтвердить, что семейство Рато было связано с семейством Дюбар в течение двух поколений; что один из Корню женился на девице Пьедебёф и что она умерла в двадцать шесть лет…
   Он прошел еще метров триста по дороге, но моря так и не увидел. Всюду тянулись пологие поля, вдали виднелась какая-то блестящая дымка, но он не отважился идти дальше.
   На улицах и переулках он то и дело наталкивался на местных жителей. Засунув руки в карманы, они останавливались без всякого к тому повода, чтобы поглазеть на фасад дома или на случайного прохожего.
   Крыльцо мэрии было залито солнечным светом, а через коридор он разглядел фуражки двух полицейских.
   Они, конечно, искали в огороде патроны.
   Окна в квартире учителя были закрыты наглухо. В классе виднелись макушки ребячьих голов.
   В канцелярии он застал лейтенанта, который с красным карандашом в руках перечитывал протокол допроса.
   — Входите, господин комиссар. Я видел следователя.
   Сегодня утром он допрашивал Гастена.
   — Как он себя чувствует?
   — Как человек, проведший первую ночь в тюрьме. Он беспокоился, не уехали ли вы.
   — Он, наверно, по-прежнему отрицает свою вину?
   — Больше чем когда-либо.
   — Какова его точка зрения на это дело?
   — Он не думает, что кто-то хотел убить старую почтальоншу, и считает, что это, скорее всего, неосторожность, которая обернулась так фатально. Ее ведь часто дразнили.
   — Леони Бирар?
   — Ну да. И не только дети, но и взрослые. Вы знаете, как это бывает, когда в деревне есть свой козел отпущения. Если находили дохлую кошку, то ее бросали ей в сад или в комнату через открытое окно. Дней пятнадцать назад ей вымазали какой-то дрянью всю дверь…
   Учитель думает, что стреляли в нее не со зла… просто хотели ее попугать или позлить.
   — А зачем он ходил в сарай?
   — Он продолжает утверждать, что во вторник и ноги его там не было.
   — Разве он не работал во вторник утром в саду?
   — Не во вторник, а в понедельник. Каждый день он встает в шесть утра, чтобы выкроить немного свободного времени… Вы видели Марселя Селье? Как он себя вел?
   — Он не задумываясь отвечал на все мои вопросы.
   — На мои так же и ни разу себе не противоречил.
   Я опросил его товарищей, и все они подтвердили, что он не выходил из класса после перемены. Я полагаю, будь это ложь, то хотя бы один из них сбился.
   — Я тоже так думаю… А кто получит наследство?
   — До сих пор не нашли завещания. По-видимому, госпожа Селье.
   — Вы проверили, чем занимался ее муж во вторник утром?
   — Он работал в своей мастерской.
   — Кто-нибудь подтвердил это?
   — Во-первых, сама госпожа Селье. Затем кузнец Маршандон, который заходил к нему поболтать.
   — В котором часу?
   — Точно он не помнит. До одиннадцати часов, как он утверждает. Он говорит, что они проболтали с четверть часа. Но это, разумеется, еще ничего не доказывает. — Он перелистал свои бумаги. — Тем более, что Марсель Селье сказал, что в тот момент, когда учитель вышел из класса, кузница работала.
   — Значит, отец его мог и отсутствовать?
   — Мог, но не следует забывать, что все в деревне его знают. Он должен был пройти через площадь и войти в сад. Если бы он шел с карабином в руках, то на это обратили бы внимание.
   — Но об этом они могли вам и не сказать.
   В общем, не было ничего точного, ничего солидного, если не считать двух противоречивых показаний: с одной стороны, Марселя Селье, который утверждал, будто видел из окна школы, как учитель выходил из сарая, а с другой стороны, показания Гастена, утверждавшего, что в это утро и ноги его там не было.
   Все произошло недавно. Жителей деревни допрашивали с утра во вторник и весь день в среду. Все события были еще свежи в их памяти.
   Если учитель не стрелял, зачем ему врать? И кроме того, зачем ему было убивать Леони Бирар?
   Марселю Селье также незачем было придумывать историю с сараем.
   С другой стороны, Тео с хитрой ухмылкой утверждал, что слышал выстрел, но ничего не видел.
   Был ли он в это время на огороде или у себя в погребе? Нельзя полагаться и на время, которое указывали те или другие свидетели, так как в деревне не очень-то следят за временем, разве только в часы завтрака, обеда и ужина. Мегрэ не мог также положиться и на утверждение, что тот или иной житель проходил или не проходил по улице. Когда видят людей по десять раз в день в одних и тех же привычных местах, то на это уже не обращают внимания; можно легко спутать одного с другим и стоять на своем, будто событие это произошло во вторник, тогда как на самом деле оно совершилось в понедельник.
   — В котором часу будут похороны?
   — В девять часов. Там соберутся все. Ведь не каждый день приходится хоронить козла отпущения… У вас есть какие-нибудь соображения?
   Мегрэ отрицательно покачал головой, прошелся еще по комнате, потрогал карабины, пули.
   — Вы мне говорили, что доктор не может сказать точно, в котором часу наступила смерть.
   — Он считает, что это произошло между десятью и одиннадцатью часами утра.
   — Стало быть, если бы не было показаний Марселя Селье…
   Опять они возвращались к тому же. И всякий раз у Мегрэ было ощущение, что он прошел рядом с правдой, которую он в какой-то момент мог бы открыть.
   Ему, в сущности, было наплевать, хотели убить Леони Бирар или только попугать, попала ей пуля в левый глаз случайно или нет.
   Его интересовало только дело Гастена и, следовательно, показания сына Селье.
   Он направился в школьный двор и пришел туда в тот момент, когда дети неторопливо — не то что на переменку — выходили из класса и группками направлялись к выходу. Там были сестры и братья. Уже почти взрослые девочки вели младших за руку, и некоторым надо было пройти до дому около двух километров.
   Только один мальчик поздоровался с ним, вежливо сняв фуражку. Это был Марсель Селье. Остальные прошли мимо, с любопытством поглядывая на него. На крыльце стоял учитель. Мегрэ подошел к молодому человеку, тот отвел его в сторону и пробормотал:
   — Вы хотите со мной поговорить?
   — Несколько пустячных вопросов… Вы бывали раньше в Сент-Андре?
   — Нет. Я приехал сюда впервые. Я преподавал в Ла-Рошели и в Фурра.