Сименон Жорж. Невиновные

   Вот как, например, мадам Папен. Она унаследовала невероятное количество старинных драгоценностей. Камни и жемчужины были великолепны, а вот оправы устарели, вышли из моды.
   В мастерскую нужно было подниматься по лестнице — лифта не было, а ей уже перевалило за шестьдесят. Тем не менее она получала удовольствие от посещения мастерской на улице Севинье. Драгоценности она приносила по штучке, словно желая продлить приятные минуты, и очень любила поболтать с мадам Кутано. А та всегда заботилась о том, чтобы дверь в мастерскую была закрыта еще до ее появления, потому что с мадам Папен могло бы статься давать советы мастерам, расположившись у них за спиной.
   Селерен как раз работал над ее заказом. Он придумал по меньшей мере три различные оправы и в конце концов остановился на одной из них, орнамент которой, очень строгий, но все же в духе начала века, его удовлетворял.
   Эту работу делал он сам, ведь он не утратил привязанности к своему верстаку. Больше двух часов он провозился с белым золотом, которое выбрал для оправы, а в последнюю минуту добавил еще ободок из желтого золота.
   Для пользы дела нужен был бы еще один работник, но площадь мастерской не позволяла поставить для него верстак. Из-за этого приходилось отказывать некоторым заказчикам.
   Обычно отвергались самые простые работы.
   — Поймите, мадам, такая вещь, какую вы себе представляете, найдется в любом хорошем магазине, и она обойдется вам гораздо дешевле, чем если мы ее изготовим по вашему заказу…
   По утрам часто забегал Брассье.
   Торговцы драгоценностями тоже заказывали уникальные вещи.
   — Вчера встречался с Руланом и сыновьями. Им хотелось бы получить дюжину очень красивых и как можно более оригинальных вещей для своей витрины на улице Георга Пятого.
   — И когда они их хотят?
   — Срочно… Ты же знаешь, как они всегда торопятся.
   — Слышите, ребятки? По-моему, нам придется работать сверхурочно…
   Все запротестовали для порядка, особенно Жюль Давен.
   — Можно делать то, что захочется?
   — Да, при условии, что это будет на высоте… Скажика, Жорж, не придешь ли ты к нам поужинать как-нибудь на днях?
   — Ты же прекрасно знаешь, что по вечерам я сижу дома с детьми.
   Он взял себе это за правило. Даже если дочь и сын были чем-то заняты в своих комнатах, он сидел дома, чтобы они знали, что он рядом. Разве им не было так спокойней? Разве не создавалось впечатления, что они у него под крылом?
   Он смотрел передачи по телевизору или раскрывал какой-нибудь иллюстрированный журнал. Когда дочка усаживалась подле него, Селерен бывал счастлив. Жан-Жака он видел реже, пока тот не сдал свои экзамены. Ему едва исполнилось шестнадцать, а он уже одной ногой был за порогом дома.
   Ему хотелось посмотреть мир и потом, уже со знанием дела, выбрать для себя подходящее занятие…
   Со смертью Аннет в доме образовалась пустота, огромная зияющая пустота.
   Селерен никак не мог привыкнуть входить по вечерам один в спальню, и, бывало, он нежно гладил то место на постели, которое еще совсем недавно занимала она. Отъезд Жан-Жака хоть и не будет событием столь трагичным, создаст еще одну пустоту в доме.
   С ним останется только дочь. Но, может, она рано выйдет замуж? Три-четыре года пролетят так быстро! Он прожил с Аннет двадцать лет, и они промелькнули незаметно.
   Потом он останется один, а две комнаты в квартире будут пустовать. И Натали будет нянчиться только с ним.
   Разве мог он подумать, что этот момент настанет так скоро? Сняли квартиру. Позаботились о комнатах для детей. С любовью подбирали мебель.
   Смотрели, как дети растут, и не предполагали, что жизнь, посвященная им, продлится всего несколько лет.
   — Ты что такой грустный?
   — Да ничего, дорогая. Думаю о вашем будущем.
   — А правда, что Жан-Жак уезжает в Англию, а потом в Штаты?
   — Правда.
   — И ты ему разрешаешь?
   — Если у него такое призвание, я не имею права ему препятствовать…
   — Он уже получил программы из разных университетов. В Кембридже есть специальные школы для тех, кто хочет усовершенствоваться в английском.
   Сын вел эту переписку, а ему ничего не сказал. Он стал самостоятельным, и Селерен мог этому только порадоваться. И все же ему было грустно.
   «Занятия начинаются в сентябре, и если он успешно выдержит экзамен, а я в этом не сомневаюсь, то наверняка уедет к началу… «.
   Внезапно на глаза навернулись слезы. Сегодня пятнадцатое июня. Сентябрь не за горами. Остаются июль и август.
   Что они будут делать летом?
   — Куда тебе хотелось бы поехать на каникулы?
   — Две недели, во всяком случае, я хотела бы побыть у одной подруги на вилле ее родителей в Сабль-д'Олоне…
   — Почему ты ее никогда не приводила к нам?
   — Не знаю. У них огромная квартира на Вогезской площади, и там всегда так весело, ведь у Ортанс пятеро братьев и сестра… Их фамилия Журдан… Может, ты знаешь… Отец — знаменитый адвокат. Эта вилла у них давно, Ортанс ездила туда еще совсем маленькой. Они богатые… Одному из братьев Ортанс семнадцать лет, а у него уже своя машина, и когда она по возрасту сможет получить права, ей тоже купят машину…
   У него кольнуло в сердце. Он зарабатывал, чтобы жить безбедно. Они ни в чем не нуждались. Но очень богатым он не был.
   Он еще не усвоил, что дети порой делают сравнения, которые не всегда бывают в пользу родителей.
   — Ты должен был слышать о нем. Он выступает на громких процессах, недавно, например, на процессе Тарассена, обвинявшегося в похищении маленького Жюйара…
   Он что-то читал об этой истории в газетах, материалы печатались под аншлагами.
   — Это интересный мужчина, еще молодой, с проседью на висках, и от этого он выглядит еще соблазнительней… У него много любовниц…
   — Откуда ты знаешь?
   — А он не делает из этого тайны. Его жена все знает и не очень беспокоится, потому что он всегда возвращается к ней.
   — А как же дети?
   — Старшие этим, скорее, гордятся. Приятно ведь иметь отца, пользующегося таким успехом.
   Она тут же поняла, что сморозила глупость.
   — А тебе разве не лестно оттого, что почти вся элегантная публика носит твои украшения?
   Она взяла его руку и крепко сжала.
   — Ты шикарный мужчина, отец… Больше двух недель я у них не пробуду.
   Потом буду с тобой… Куда ты собираешься отправиться?
   — Тебе хотелось бы на Кот-д'Азюр?
   Она захлопала в ладоши.
   — В Сен-Тропез?
   — Нет… Там слишком шумно, и мы просто затеряемся среди публики, так непохожей на нас. Я подумываю о Поркероле.
   — Никогда не была на острове…
   К ним присоединился Жан-Жак, в одной рубашке с расстегнутым воротом. Уже несколько месяцев он брился каждый день.
   — У вас обоих такой возбужденный вид… Вас было слышно у меня в комнате.
   — Мы разговаривали о летних каникулах.
   — И что же вы надумали?
   — Я-то должна провести две недели у Ортанс в Сабль-д'Олоне…
   — Это такая толстая девочка, у которой отец адвокат?
   — Да.
   — А потом?
   — Отец предлагает остров Поркероль.
   — Шикарно! Там можно будет заняться подводной охотой. При условии, что я сдам экзамен и по этому случаю мне подарят необходимое снаряжение.
   — Я подарю тебе его.
   У Селерена теперь было время наверстать упущенное. Ведь он столько лет почти не знал своих детей! На первом месте всегда была жена. Он только целовал их мимоходом и довольствовался тем, что обменивался с ними парой фраз.
   — Готов поспорить, — сказал Жан-Жак сестре, — что ты уже рассказала ему о Кембридже…
   — А что, нельзя?
   — Лучше бы я сам это сделал… Мне прислали проспекты из десятка школ. В лучших из них существуют продвинутые курсы, так что через полгода можно сдавать экзамен при Кембриджском университете…
   — Потом Штаты?
   — Пока не знаю, в какой американский университет я буду поступать…
   Очень трудно поступить в самые знаменитые. Я бы выбрал Гарвард, но на него я не слишком рассчитываю из-за огромного конкурса. На западном побережье есть университеты Беркли и Стенфорд, которые меня тоже привлекают.
   Селерен слушал сына словно из другого мира. Его мнения не спрашивали.
   Хорошо еще, что ставили в известность.
   — Какую специальность ты выберешь?
   — Конечно же, психологию и, возможно, общественные науки.
   Не повлияла ли на это решение работа матери, не она ли заронила эти мысли в его голову?
   — Извините, ребята, но я иду спать… Да, кстати, в воскресенье меня целый день не будет дома.
   — А куда ты идешь?
   Это они требовали у него отчета. Они так привыкли знать все, что он делает, что такой вопрос казался им вполне естественным.
   — Иду к Брассье… Там будут еще двое или трое гостей. Они обмывают свой бассейн.
   — У тебя есть возможность поплавать…
   Как каждый вечер, он поцеловал их в лоб.
   — Не засиживайтесь допоздна.
   — Мне нужно еще немножко поработать.
   — Спокойной ночи, ребятки.
   Он пошел пожелать спокойной ночи Натали, которая чистила картошку.
   — Доброй ночи, мсье Жорж.
   И вот наступает самая тяжелая минута дня: нужно толкнуть дверь спальни, где на постели лежит только одна подушка.
   В этот вечер он особенно остро почувствовал свое одиночество. Его уже не прельщала предстоящая поездка в Сен-Жан-де-Марто к супругам Брассье.
   Их отношения остались сердечными, но настоящей дружбы между ними никогда не было. По сути дела, Селерен вышел из низов общества, он помнил об этом и был счастлив, что ему удалось приподняться. Большего он не желал. В чуждой ему среде он чувствовал неловко.
   Его дети поднимутся на ступеньку выше. Ведь Жан-Жак говорил о Гарварде или Беркли как о чем-то само собой разумеющемся. Когда он вернется оттуда, если вообще когда-нибудь вернется, то будет уже совсем взрослым, чужим человеком, который станет с любопытством осматривать квартиру, где прошла его юность, как сам Селерен оглядывал отцовскую лачугу.
   Брассье был честолюбив. Сын торговца скобяным товаром в Нанте, он порвал все связи со своим прошлым. Уверенный в себе, он и Эвелин выбрал, вероятно, за ее красоту и элегантность.
   Ведь ничего другого у нее и не было. Селерен представил ее себе томно вытянувшуюся на диване, курящую сигарету и слушающую пластинку.
   И все же в воскресенье утром он отправился в Рамбуйе. Жан-Жак решил целый день заниматься, поэтому обедать ему предстояло в обществе Натали, так как Марлен была у Журданов.
   И тут разобщенность. Он слишком много думал об этом, а когда не думал, то неизменно возвращался мыслями к Аннет.
   Белая вилла немного напоминала Эрменонвиль; стоило ему выйти из машины, как он услышал радостные возгласы.
   Брассье говорил ему о трех-четырех приглашенных, а их здесь оказалось больше десятка: одни плескались в бассейне, другие сидели в расставленных кругом креслах.
   — Я рад, что ты приехал. Как только все немного успокоятся, я расскажу тебе об одном проекте… Беги надевай скорее плавки…
   Плавки он захватил и направился в раздевалку. Представить его гостям было непросто, так как большинство из них плавали в бассейне. Он тоже вошел в воду, но плавать умел только брассом, а почти все вокруг плавали кролем. Он стыдился своего небольшого животика, появившегося из-за недостатка физических упражнений.
   Большинство приглашенных успели уже загореть, побывав на юге или в горах.
   Селерен завидовал их самоуверенности. Будь то молоденькие женщины или мужчины средних лет с животами побольше, чем у него, ничего их не смущало.
   Он узнал известного владельца ювелирного магазина с Елисейских полей, на которого ему случалось работать, но тот его не признал.
   Почти все обращались друг к другу по имени.
   — Гарри, ты на какой машине приехал?
   Голоса сливались.
   — Ты еще больше похорошела, Мари-Клод…
   — Ах, не говори. Я тут ни при чем. Все дело рук моего массажиста…
   Эвелин Брассье появилась последней. Она подошла пружинистой походкой, ее тело едва прикрывало крошечное бикини.
   — Не отвлекайтесь, друзья. Здравствуйте все. Сейчас мы перейдем к светской программе.
   И, ступив на трамплин, она сделала великолепный прыжок.
   Для Селерена это был тягостный день. Он оказался в замкнутой среде, проникнуть в которую невозможно. Да он к этому и не стремился.
   На террасе устроили бар. Один за другим гости шли одеваться. Селерен был одним из первых, потому что стеснялся своего неприлично бледного тела рядом с загорелыми телами других гостей.
   — Шампанское? Сухое мартини?
   Метрдотель в белой куртке и белых перчатках священнодействовал с выражением полной отрешенности на лице.
   Женщины надели пестрые шорты или почти прозрачные брюки, большинство мужчин — спортивные рубашки, и только он один был в выходном костюме.
   Время от времени Брассье, словно сжалившись над ним, подходил, чтобы дружески похлопать его по плечу.
   — Все в порядке? Заказывай что хочешь…
   А еще он представлял его кому-нибудь из проходящих мимо, и тот, обменявшись с ним формулами вежливости, удалялся.
   Он улавливал обрывки разговоров. Много говорили о лошадях… Одна супружеская пара недавно вернулась с Багамских островов, а совсем молоденькая женщина с деланным смущением признавалась, что у нее только что закончился любовный роман.
   Эвелин великолепно справлялась с ролью хозяйки дома. Куда только подевалась ее обычная томность! На ней были брюки с разрезами до бедер и белая рубашка, завязанная под самой грудью.
   От сменяющих друг друга коктейлей и бокалов шампанского голоса зазвучали еще громче. Официант переходил от одной группы к другой, предлагая самые разные бутерброды-с икрой, с сыром, с анчоусами…
   Селерен держался в стороне, он был мрачен и спрашивал себя, что он здесь делает. Он не завидовал Брассье. Не завидовал и его гостям, даже не замечавшим его присутствия.
   Столовая была светлая, мебель в ней — белая, под цвет стен и длинного стола, слепящего хрусталем. У каждого прибора стояло по четыре бокала.
   Официант непрестанно наполнял их различными винами, произнося их названия шепотом, так что разобрать было невозможно.
   На закуску подали громадного холодного лосося на большом серебряном блюде, он был так замечательно разукрашен, что гости зааплодировали.
   За ним последовал барашек, зажаренный целиком на вертеле в глубине сада.
   За столом Селерен оказался между двумя незнакомыми дамами и не знал, о чем с ними говорить. Одна была молода и оживленно болтала со своим соседом слева. Другая же, весьма пожилая, — единственная из всех присутствующих, казалось, была так же обойдена вниманием, как и он.
   — Вы давно знакомы с семьей Брассье? — спросила она, лишь бы не молчать.
   Она смотрела на него и улыбалась, и только позже он понял, что она почти глухая.
   Гости уже достали сигареты из золотых портсигаров, когда подали мороженое, и снова появилось шампанское.
   Селерен пил мало, отпивал только по глотку из каждого бокала, а щеки у него горели. На столе стояли тарелки с птифурами, но к ним уже мало кто прикасался.
   И вот словно бы подали сигнал. Эвелин встала из-за стола, все последовали ее примеру и направились кто на террасу, а кто в сад.
   Брассье на ходу остановил Селерена.
   — Хочу познакомить тебя с мсье Мейером, тем самым Мейером с Елисейских полей, на которого ты частенько работал, сам того не зная…
   — Очень рад.
   Он узнал пловца с огромным животом и лысым черепом, которого заприметил в бассейне. Теперь тот был в желтой футболке, обтягивавшей груди, которым могли бы позавидовать иные женщины.
   — Мсье Мейер хотел бы немного поговорить с нами. Полагаю, единственное место, где нам никто не помешает, — это будуар моей жены.
   Они поднялись по лестнице с коваными перилами. Селерен увидел кровать под белым атласным покрывалом. Такого же оттенка, который господствовал в доме.
   — Сюда…
   Будуар, напротив, был в ярко-желтых тонах и обставлен в стиле Людовика XV.
   — Я не устроил здесь кабинета, потому что приезжаю сюда отдохнуть, и мне не хотелось бы поддаваться соблазну поработать. Прошу вас, садитесь…
   Оба окна были распахнуты, и голоса гостей долетали сюда как неясный шум.
   Мсье Мейер раскурил свою сигару так, словно это была непростая и очень важная операция.
   — Кто будет говорить? — спросил он Брассье.
   — Лучше, если это будете вы…
   — Хорошо.
   Он повернулся к Селерену.
   — Я — да и не только я — большой поклонник ваших украшений. Мои лучшие клиенты постоянно спрашивают, нет ли у меня чего новенького от вас… Это современно… И замечательно идет в ногу с модой… Ваши изделия нарушают однообразие классических украшений, в которых более всего ценятся камни. В них стремились подчеркнуть прелесть бриллианта, или изумруда, или рубина. У вас же украшения восхитительны сами по себе, без всяких камней.
   Он с удовольствием затянулся сигарой, и легкий дымок обозначился на голубом фоне неба.
   — Довольно комплиментов. Теперь перейдем к моей задумке… В Довиле у меня есть задрипанный магазинчик, содержание которого дороже, чем доход от него… Никто же не ездит в Канн, в Довиль или в Сен-Тропез покупать дорогие камни… Поэтому нужно придумать что-то другое… Так вот, другое — это вы и ваши изделия…
   Я говорил уже об этом с Брассье, ведь он наведывается раз в полмесяца в мои магазины на Елисейских полях. Мой замысел состоит в том, чтобы сделать магазин в Довиле совершенно отличным от парижских…
   Волос на голове у него не было, зато брови были густые и лезли волоски из носа и ушей. Он был доволен собой; откинувшись на спинку кресла, Мейер глядел на Селерена так, словно делал ему самый дорогой подарок в его жизни.
   — Короче, я предлагаю объединиться нам втроем. На ваших драгоценностях стоит клеймо «Брассье и Селерен»… Покупатели к нему привыкли. Не надо сбивать их с толку добавлением фамилии Мейер.
   В общем, я буду только финансировать наше дело. Я оплачу ремонт и оформление лавки, она должна быть привлекательной. Поставим за прилавок двух хорошеньких элегантных девушек, можно и одну для начала… Вы будете поставлять украшения, такие современные, какие вам только придут в голову.
   Мы заключим договор о сотрудничестве: пятьдесят процентов мне и пятьдесят вам на двоих…
   Я не требую исключительных прав. Вы сохраните свою клиентуру как среди торговцев, так и среди частных заказчиков.
   Брассье смотрел на Селерена с некоторым беспокойством. Не от него ли самого исходил этот замысел?
   — Что вы на это скажете?
   — Право, не знаю, — пробормотал Селерен.
   — Я не пытаюсь давить на вас. Я смыслю в коммерции, всякий вам это скажет, и я никогда не проигрывал. Мне известны ваши доходы… И я уверен, что не пройдет и двух лет, как они вырастут вчетверо.
   Брассье поспешил вступить в разговор.
   — Что касается нас, — сказал он, — то мы поделим наши пятьдесят процентов пополам.
   — В нашей рекламе будет сделан упор на то, что каждое украшение единственное в своем роде…
   Если бы Селерен смог в ту минуту разобраться в своем состоянии, то понял бы, что главным его чувством было замешательство.
   То, что ему предлагалось, было поистине подарком судьбы. Они оба нуждались в нем и с беспокойством ждали его ответа.
   Ведь, в конце-то концов, это он создавал свои уникальные ювелирные изделия. Бывало, он мучился пять, а то и десять дней в поисках орнамента, который все ускользал.
   Он не знал, что есть в Довиле, но он хорошо знал торговый дом Мейера, один из лучших в Париже, с филиалами в Лондоне и Нью-Йорке.
   — Если понадобится, — сказал Брассье, — мы возьмем еще одного или двух мастеров.
   — А где мы их посадим?
   — Но ведь можно найти мастерскую побольше.
   Нет! Об этом не могло быть и речи. В этой мастерской он начинал, в ней будет работать и впредь.
   Он уступил, скорее всего, по слабости. Деньгами Селерен не пренебрегал.
   Они были ему нужны, чтобы дать детям образование. Он слышал, что американские университеты безумно дорогие.
   — Будь по-вашему! — сказал он с тяжелым сердцем. — Но, само собой разумеется, я не буду делать серийных вещей.
   — Я и обратился к вам как раз потому, что не хочу ничего серийного. Я уже подыскивал подходящее клеймо, но пока не нашел. Что-нибудь вроде «Украшение только для вас»…
   — Это мы придумаем, — заверил Брассье. — Вы можете составлять контракт, мсье Мейер, в виде договора о сотрудничестве. Позвоните нам, когда он будет готов, мы приедем и подпишем.
   Толстяк плохо скрывал свое удовлетворение. Он словно только что приобрел полотно Ренуара или Пикассо, которое давно жаждал иметь.
   — Хотел было спросить, что вам предложить, чтобы отметить это событие?
   Совсем забыл, что я не у себя…
   Он с чувством пожал руки обоим. После этого они спустились вниз. Мсье Мейер пристроился позади троих игроков в карты, перед которыми лежала кучка крупных банкнот.
   — Могу я вступить в игру?
   — Да, через несколько минут.
   Он нашел себе стул и со вздохом опустился на него, словно маленькая сделка, совершенная им в будуаре, истощила его силы.
   — Можно тебя на минутку?
   Брассье увлек своего компаньона в глубину сада. Гости играли в шарм. Они нашли спокойный уголок за купой деревьев.
   — Что ты на это скажешь?
   — Пока не знаю.
   — Это же счастье для тебя и меня. И ни в коем случае не свяжет нас.
   Старина Мейер, конечно же, в этом деле не проиграет, он хитер. Я-то давно его знаю… Но в конечном счете выиграем и мы. Как только контракт будет подписан, мне придется махнуть в Довиль, посмотреть на магазинчик и прикинуть, что из него можно выжать.
   Он дружески похлопал Селерена по плечу.
   — Вот увидишь. Мы с тобой далеко пойдем… Подумай-ка еще о мастерской.
   Сдается мне, вы справитесь и втроем.
   Селерен счел за благо не затевать спора. Он был недоволен собой. Он даже не понимал, почему согласился. Ведь он только что продал частицу своей независимости, своей профессиональной гордости.
   — Я, пожалуй, поеду. Жан-Жак, наверное, сейчас один дома.
   — А как у него дела?
   — Готовится к экзамену, а в сентябре поедет учиться в Англию.
   — И надолго?
   — На полгода, если не ошибаюсь… Хочет усовершенствоваться в английском, прежде чем поступать в один из американских университетов.
   Брассье посмотрел на него с изумлением.
   — Вот как? А ведь совсем недавно он был мальчишкой… Помню, он увлекался корабликами, собирал маленькие модели… А как Марлей?
   — Думаю, после лицея и она от меня улетит…
   — Как быстро бежит время!
   — Да… Мы не думаем о завтрашнем дне, вернее, завтрашний день нам кажется таким далеким, и вдруг он тут как тут… Извинись за меня перед мсье Мейером. А остальные гости меня не знают, они и не заметят моего отсутствия…
   — Всего хорошего, старина… Спасибо, что приехал.
   Он разыскал свою маленькую машину среди спортивных автомобилей и огромных лимузинов. Два шофера в форме ели птифуры, которые наверняка принесла им кухарка. Они взяли под козырек.
   Дороги были забиты машинами. Солнце припекало. Он посмотрел на сиденье рядом с собой, на котором обычно сидела Аннет. Она так и не захотела научиться водить машину, ссылаясь на свою рассеянность.
   Так оно и было. Стоило приглядеться к ней, когда она что-то делала — не важно что, — и становилось заметно, что в мыслях она где-то далеко.
   Иногда Селерен внезапно спрашивал ее:
   — Ты где?
   Она вздрагивала и глядела на него так, будто только что проснулась.
   — Почему ты спрашиваешь?
   — Потому что у тебя такой вид, словно ты за сто верст отсюда.
   Посоветовала бы ему Аннет подписать этот контракт? О своих делах она говорила с ним редко. А когда он описывал ей какое-нибудь украшение, над которым работал, она слушала рассеянно. Только говорила:
   — Да… Да… Должно быть, очень мило…
   Его это злило. Он прожил с ней двадцать лет, но так и не узнал ее по-настоящему. Была ли в том его вина? Не был ли он слишком поглощен своей работой?
   Или же это она жила как и жила, своей собственной жизнью?
   Из-за пробок на дорогах он долго добирался до Парижа. Но было бы еще хуже, если бы он выехал позднее.
   Ему не хотелось покупать виллу, как у Брассье. Он чувствовал бы себя неловко в одежде от знаменитых кутюрье. Его квартира была обставлена, и добавить можно было бы разве что одну-две картины.
   Может быть, купить машину побольше и помощнее, чтобы доставить удовольствие дочери? Он пообещал себе впредь больше заниматься ею. Почему бы на воскресенья им не уезжать куда-нибудь подальше? Они могли бы выезжать в субботу в полдень и ночевать в каких-нибудь живописных маленьких гостиницах…
   Он мечтал. Но он знал, что на самом деле все совсем не так, что у его дочери, так же как у сына, своя жизнь, и им гораздо веселее со своими сверстниками.
   Они оба очень любили его, но, должно быть, он казался им чудаком, маньяком-домоседом, живущим на обочине настоящей жизни.
   Так ли уж он отличался в этом от Аннет? У него была мастерская, был свой мирок коллег за верстаками, живших одной семьей. А Аннет отдавала всю себя своим старикам и инвалидам.
   Такие мысли постоянно приходили ему в голову, навязчивые и болезненные, как мигрень.
   Почему так?
   Если бы они жили как обычная супружеская пара, то посвящали бы больше времени детям. Но они не были обычной парой. Никогда, к примеру, им не приходило в голову поцеловаться, разве только утром и вечером.