Симонян Карен. До свидания, Натанаел !

   Леонардо Серобо очень обрадовало "остроумие" друга, и он засмеялся.
   Потом Каро сказал:
   - Теперь ему и пяти минут хватит, чтобы принести деньги. Но не будем его торопить. И так принесет.
   - Конечно, принесет. Ну, иди. Да смотри, не пропади. И не вздумай жаловаться брату. Если он узнает, что ты крадешь воск, и сам тебя изобьет. Понял? А мы уж сделаем так, чтобы узнал. Будь уверен! Чего окаменел? Беги.
   Я стоял как оглушенный.
   - И что за невежественный человек! - услыхал я голос Иезуита Каро.
   - Я пошел, - пробормотал я.
   - Молодец. До свидания!-засмеялся Иезуит Каро. - Значит, ждем. Если принесешь - получишь шесть рублей. А пропадешь, все равно найдем. И когда найдем, испытаем на тебе еще и древнеиндийский прием. Правда, Сероб?
   - Ужасный! - подтвердил Леонардо Серобо.
   Я медленно шагаю. Куда? Зачем? Домой? На берег реки?
   Не знаю. И не хочу знать.
   Сердце как-то сжимается. От японского приема, что ли?
   Наверно. Это ведь очень обидно. Вдвоем на одного. В конечном счете, это просто подло.
   Сердце сжимается еще и потому, что они не верят мне.
   Если бы я хоть копейку утаил, не было бы обидно. Хорошо хоть вы знаете, что я честен! Но почему, почему они не верят мне?
   ...Я шагаю медленно, а в голове все вертится только один вопрос: "Почему?" Я шагаю и мысленно завидую Гласевосу, который сидит себе под орешником, курит одну за другой цигарки и продает детям игрушки. И думает, наверное, что в мире все несчастья, все неприятности были сто лет назад, когда он и думать не думал, что станет дедом. А сейчас ему только и заботы намастерить вдосталь игрушек и радовать детишек.
   Я подхожу к деду Гласевосу. Останавливаюсь чуть поодаль и смотрю, как босые, чумазые малыши пробуют свистки, а потом не без грусти расстаются с крепко зажатыми в ладонях монетками.
   Я бы сейчас так хотел быть босым, чумазым малышом, для которого самое большое счастье - обладать глиняным свистком. Я бы тоже с удовольствием купил свисток или, на худой конец, тростниковую свирель, ушел бы за холм и с утра до ночи только и знал бы, что свистел, пока губы не раздуются. А потом пришел бы домой, беззаботно завалился и проспал бы до зари.
   Но даже это мне недоступно. Потому что мама вот уже больше года утверждает, что тринадцати, теперь четырнадцатилетнему мальчику стыдно играть в игрушки. И я ей верил. До сегодняшнего дня. До этой минуты.
   Вынимаю из кармана свисток, купленный Натанаелом, и изо всех сил дую в него. И хотя в свистке нет воды, в нем вроде что-то булькает, и свист получается такой пронзительный, того и гляди, барабанные перепонки лопнут.
   Собравшиеся вокруг деда Гласевоса дети растерянно оглядываются по сторонам: кто бы это? А я спокойным, медленным шагом удаляюсь.
   Иду - и не знаю куда.
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ Необходимые выводы и следом вопросы, на которые никто не может ответить.
   Волшебная зажигалка, с помощью которой можно рассеять тревогу. Большие
   перемены всего за один день.
   Был необычный вечер. С гор дул прохладный ветер, и люди вышли на балконы подышать воздухом, сразу забыв, что всего час-другой назад и сами они, и эти балконы чуть не расплавились.
   - Настоящая жара только начинается, - сделал вывод отец и, натянув на голову сетку, сошел во двор проверить ульи.
   Я задумался. Почему это настоящая жара "только начинается", когда в Лусашене наконец такой прохладный вечер, когда ветер, дующий с гор, поет свои песни в гуще деревьев, когда вокруг шелестит трава и гомонят птицы?
   Небо было сумеречным, серым. Не дождавшись, пока стемнеет, из-за темной вершины появилась голубовато-серая луна, которая чуть погодя станет похожей на новую блестящую монету.
   Каждый год все это хоть раз обязательно повторялось.
   Каждый год в течение лета наступал такой день, когда из дальних далей начинал дуть прохладный ветер, когда с сероватого неба свешивалась нетерпеливая луна и люди объявляли, что настоящая жара только начинается...
   Самое удивительное и обидное - что я, Пахлеванянц Тигран, за четырнадцать долгих лет жизни все это заметил и увидел в первый раз. И то заметил в такой вечер, когда у меня столько дел, столько вопросов, которые надо обдумать, взвесить. А думать и взвешивать мне всегда удавалось с большим трудом...
   "А сейчас Тигран разберет нам поэму "Анущ"..." - говорил учитель, и я, конечно, начинал рассказывать содержание: Ануш любила Capo. Моей, брат Capo, не хотел, чтобы го сестра вышла замуж за такого человека, как Capo...
   Одним словом, Capo убили, а Ануш потом сошла с ума...
   Учителя мой пересказ де устраивал. Он спрашивал о том, что послужило для Ованеса Туманяна причиной написания этой поэмы, и еще разные другие вещи. А я молчал, потому что надо было думать, а я любил читать. Даже отдельные отрывки из поэмы знал наизусть. Но разбирать...
   Это всегда было не по мне...
   Краем глаза я смотрел, что делает отец. Сперва он дымом одурманил пчел, потом открыл один за другим ульи и проверил, как с медом, сделал пометки в общей тетрадке.
   Интересно, делают ли какие-нибудь выводы пчелы? Есть ли у них для этого время?
   ...Вечер был необыкновенный. Может, потому, что я испытывал беспокойство? Это был мой вечер. Потом он станет волшебной ночью...
   Вообще все вечера при желании могут стать волшебными. Если лостараться не спать и встретить рассвет, ночь уже будет волшебной.
   До одиннадцати вечера стрелки часов обычно крутятся как сумасшедшие. Ужинаешь, моешься на ночь, и все - времени больше не остается, даже с братом поговорить некогда. А потом к тем же самым стрелкам словно гири привязывают: еле двигаются, а под утро как будто останавливаются.
   Но если ночь спишь, то кажется, что вечер длился вообще всего один миг. И это тоже волшебство.
   Итак, пока у меня есть зремя, надо поразмыслить над причиной моего беспокойства.
   - Отец, - окликаю я.
   - Что?
   - Если начнется настоящая жара, ветер вечерами все равно будет?
   - Конечно, будет, - отвечает отец и, словно только того и ждал, садится на пенек и закуривает.- Теперь до самого сентября днем будет как в аду, а вечерами как в чистилище.- Дым от цигарки потянулся к сероватому небу.
   Рубен покосился в мою сторону. Он читал, и я, наверное, помешал ему...
   Итак, мы с Нвард познакомились с Натанаелом. Удивительное имя, не правда ли? И сам он довольно странный человек. Что мы о нем знаем? Ничего. Так и остался незнакомцем... Только теперь нам кажется, что в мире есть хороший, но очень странный человек, который не хочет говорить, где он остановился... Из-за него я в тот день не встретился с пиратами. Черт знает, зачем я вообще согласился продавать свечки! Но теперь уже ничего не поделаешь...
   - Рубен!
   - Не мешай, - сказал брат: видно, читает на самом интересном месте.
   - Отец! - Я подошел к са-мому краю балкона.
   - Что?
   - Человек может ошибиться?
   Отец, сидя на пеньке, все еще курил и иногда кидал недовольные взгляды на нас с Рубеном, на лентяев, как он считал.
   - Ты что, опять разобрал стиральную машину? - насторожился он. - А я-то думаю, почему эти два дня не слышно твоего голоса!
   - Какую еще стиральную машину? - обиделся я.Просто так спрашиваю.
   - Тогда о какой же ты ошибке говоришь?
   - Просто так спрашиваю.
   - Просто так? - нараспев с сомнением сказал отец. - Человек может и ошибиться, почему нет? Но как только почувствовал, что ошибся, должен уметь исправить ошибку или хотя бы осознать ее и не повторять. К примеру, стиральная машина. Зачем было ее разбирать? Кто тебя об этом просил? Я? Мать? Работала как следует, честь по чести... Хорошо, вовремя сообразил...
   - Отец!
   - Понял я тебя. Просто говорю, что ошибку допустить всякий может... Повторять ее не следует. Но не все это понимают. Вот, скажем, каждый год одна и та же история: в самый разгар сбора урожая по ошибке не обеспечивают транспортом. А урожай не камень и не цемент. Не вывезешь - испортится. Даже час тут имеет значение. Мучаются, собирают урожай, чтобы лотом сгубить его. Я так считаю: когда ошибаются, исправляются, потом снова ошибаются - это уже преступление. Повторять ошибки, а не исправлять их - преступление. - Отец бросил окурок, загасил его ботинком и взял раздувательный мех.- Посмотрим, в каком вы состоянии, - сказал он, имея в виду пчел в очередном улье. И я облегченно вздохнул...
   Пираты, посчитав меня жуликом, не дали мне обещанных пяти рублей. А для меня это было бы истинным богатством.
   Я хотел купить себе книгу Керама о богах, гробницах и ученых, которую я раз десять брал в библиотеке. Некоторые места из этой книги я даже помню наизусть, так она мне нравится... Теперь моей мечте не сбыться... Но, может, еще не все потеряно. Попрошу Рубена, если он когда-нибудь решит сделать мне подарок, пусть купит Керама... Если бы у меня вообще были деньги, я бы многое накупил из того, что нужно археологам. Кисточек разных, щеточек: жестких и мягких - это чтобы счищать пыль с отрытых вещей.
   Археологам еще многое нужно, чего у меня сейчас нет.
   Но не все же сразу бывает...
   Неужели пираты действительно уверены, что я отдал им не все деньги? По-моему, они просто не хотели расставаться с моими пятью рублями, для того и придумали все. Они назначили срок, когда я должен отдать им еще деньги.
   Но прошло два дня, я, конечно, ничего им не отдал - откуда мне взять? а они пока меня не трогают. Может, отстанут? Навряд ли. Как я ни ломал голову, где мне раздобыть денег, чтобы отвязаться от пиратов, ничего придумать не мог. И я вдруг очень твердо решил, что не дам им ни копейки. Ведь и в самом деле же отдал им все деньги.
   И никакого остатка у :меня нет. А если я даже достану и дам им, этим как бы признаю, что совершил нечестный поступок. Чего доброго, и сам тогда поверю, что были остатки.
   Приняв это решение, я понял, что меня беспокоило, и рывком соскочил со своего тутовника, на котором сидел.
   - И чего тебе не сидится спокойно? - сказал Рубен. - Ты что, белый медведь в клетке, что ли?
   - Белый медведь? - удивился я. И немного вдруг огорчился: говорят, что белые медведи в клетках желтеют, а потом делаются совсем серыми. Это мне ребята рассказывали.
   - Да, белый медведь. Тот самый, который мечтает о своем холодном Севере! - объяснил Рубен и вытащил из кармана маленькую зажигалку.-Мечтает, мечтает, а потом р-раз - и ныряет в бассейн, полный подогретой воды.
   - А потом?
   - А потом сказке конец.
   - Ты больше не будешь читать?
   - Скучная книга, - сказал Рубен и нажал на никелированный рычажок зажигалки. Сверкнул сноп искр, как из-под точильного камня, и загорелся огонек.- В жизни не читал такой скучной книги.
   К зажигалке прикреплена цепочка, на другом конце которой кольцо. Чирк букет искр... Потом красноватый язычок пламени... Чирк!
   - Рубен, у тебя бывает так, чтобы сердце сжималось?
   Сжимается, и не знаешь отчего.
   - Иногда бывает, а в последнее время - очень даже часто.
   - А что ты делаешь, чтобы оно не сжималось?
   - Пытаюсь побольше смеяться. А если не удается, беру какую-нибудь книгу и начинаю читать.
   - А откуда ты знаешь, интересная книга или скучная?
   - Это очень легко узнать. Все те книги, которые день и ночь читают старики, - скучные. Такие я стараюсь не читать.
   Я с сомнением посмотрел на брата.
   - Им кажется, что если они прожили по шестьдесят, по семьдесят лет,-продолжал Рубен,- то проживут еще столько же, а значит, торопиться некуда. Потому-то они выискивают самые-пресамые толстые и самые-пресамые скучные книги и читают их, день и ночь читают, а потом жалеют, что прочли не в пятьдесят, а в сорок дней. И после всего еще, наверное, пишут письма автору, требуют продолжения.
   - Откуда ты знаешь, что письма пишут? - удивился я.
   - Для этого просто надо рассуждать,- сказал брат.Ты разве не слыхал, что писателям пишут письма?
   - Слыхал.
   - А сам кому-нибудь писал?
   - Нет.
   - Я тоже не писал. Молодые писем не пишут. Времени у них нет. А старики плшут длинные-предлинные письма, потому что для них время не существует. Ты влюблен?
   - Я? С чего это ты выдумал?
   - Так, показалось. Выходит, ошибся. Может, что-то другое случилось?
   Я кивнул головой. Хотя вдруг спохватился, что, может, и правда влюблен?!
   - Расскажи. Вдруг да чем-нибудь помогу.
   - Но это же тайна.
   Рубен засмеялся.
   - И никому не скажешь?
   Он ладонью левой руки зажал себе рот, а правой сделал такое движение, как будто закрывал что-то на ключ: мол, скажешь - в могилу зароешь...
   А я, проглатывая слова, рассказал ему самую грустную историю в, мире. Брат слушал и молчал, внимательно смотрел на свою зажигалку.
   Потом чирк - сноп искр, пламя... И снова... Только одно мгновение освещалось jero задумчивое лицо с прыгающим на нем красно-оранжевым отсветом, потом снова окунулось в ночную серость.
   - Действительно, грустная история, - сказал он, когда я умолк.- Ты, наверное, хочешь, чтобы я дал тебе совет.
   - Но понимаешь, мне трудно тебе советовать. Ведь мы с тобой разные! В каждом конкретном случае каждый из нас поступит по-своему. А потом мой совет, будучи правильным для меня, тебе может не подойти совсем. Понимаешь? Вот поэтому ты уж прости, но я не могу...
   Я разочарованно пожал плечами...
   - Ты должен сам выпутаться из этой глупой истории.
   - А как?
   - Не знаю. Но в мире нет ничего невозможного. Просто не надо отчаиваться. Я, например, когда у меня неприятности, достаю из кармана зажигалку и чиркаю себе, пока не успокоюсь. Привычка, конечно, не из хороших, но очень помогает.
   - Но у меня-то зажигалки нет!
   - Придумай что-нибудь другое, - предложил Рубен. - А хочешь, на! - И он протянул мне свою зажигалку. - Нравится? Дарю. Только не теряй. Она тебе обязательно поможет.
   - А тебе разве больше не нужна?
   - Да, наверное, нет. Я сейчас должен решить такую задачу,, над которой придется немного поволноваться. А когда я волнуюсь, правильный ответ приходит ко мне сам по себе. Ты не смейся. В жизни бывают такие задачи, которые решаются на волнении. Это точно...
   Я нажал рычажок: чирк - сноп искр, пламя...
   Отец кончил свое дело и поднялся на балкон.
   - Будь они неладны, в этом году не очень-то возьмешь меду. - Он говорил намеренно громко, чтоб мы с ним посокрушались.- То ли дело - прошлогодний взяток.
   Рубен глянул на меня. Я улыбнулся. Отец всегда недоволен. Это он сейчас добром вспоминает прошедший год, а год назад было все то же самое. И раньше мне казалось, что дела действительно плохи. Но теперь-то я знаю, что отец как бы из суеверия сердится, чтобы на самом деле все было наоборот, чтобы побольше меду снять. И Рубен тоже знает. Потому-то мы с ним и переглядываемся.
   - Раньше было иное, - обращаясь уже непосредственно к нам, сказал отец.- Иное было. И село наше было как село. А теперь назвали городом, понастроят заводов - и пойдет. Мало им в мире городов, Лусашена не хватало.
   - Какой это город! - презрительно пожал плечами Рубен.
   Отец покосился на него, хотел что-то сказать, потом махнул рукой и вошел в комнату.
   - Поздно уже, - сказал Рубен.
   Я посмотрел на торы. Луна поднялась довольно высоко, и сейчас она плавала в звездах. И в цвете изменилась.
   Стала медно-красной.
   - Будешь спать? - спросил я.
   - Попытаюсь, - сказал Рубен и, взяв табуретку и книги, пошел в спальню.
   - Гасите свет,- послышался голос отца.- Пчелы взбесятся.
   Я повернул выключатель, и в от же миг с высокого неба спустились звезды и взяли меня в плен. А с ними и тьма обняла меня.
   Опершись о перила балкона, я смотрел на луну и думал, что такие вечера, наверное, не часто бывают в жизни человека. Вечера, в которые ты пытаешься с помощью брата или отца в чем-то разобраться и вдруг приходишь к выводу, что ты уже не вчерашний мальчик, почти ребенок. У тебя уже есть свои заботы и тревоги, свои собственные задачд, решать которые ты должен сам, без чьих бы то ни было советов. И к тому же у меня теперь есть зажигалка... Едва я взял ее в руки, как поверил, что она и правда приносит облегчение. Может, потому, что я поверил?.. В зажигалку?
   Да нет.
   Поверил в себя, в брата, в мир. Поверил звездам, луне, солнцу, которое взойдет через несколько часов.
   И все это произошло совсем неожиданно, всего за один вечер!
   Странно!
   Пожалуй.
   И мне вдруг стало непонятно весело. Я был так рад, что хотел обязательно что-нибудь сказать луне.
   Но потому, что я уже не был вчерашним мальчишкой, я сразу передумал и, чтобы понапрасну не волноваться, нажал рычажок зажигалки. Маленький язычок красно-оранжевого пламени поглотила густая-прегустая тьма.
   Всего на миг полыхнуло пламя.
   И я тоже пошел спать.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Исследования продолжаются. Открытие Натанаела.
   Прыжок через столетия в далекое прошлое.
   Это всего одно маленькое строение. Кто знает, когда огромные каменные глыбы в форме круга сложили друг на друга, без всякого связующего раствора. В углах поставили деревянные толстые столбы и на них укрепили крышу: одну половину покрыли листовым железом, другую толем. Мне всегда казалось, что это всего лишь шалаш какого-нибудь огородного сторожа. Просто сейчас огорода нет, а шалаш остался. А в мире нет ничего притягательнее шалаша огородного сторожа. Внутри в них бывают деревянные помосты, устеленные сухим, ароматным сеном. И всегда там есть вкусный свежий мацун и лаваш[ М а ц у н -квашеное молоко; л а в а ш - особый, тонко раскатанный хлеб. ]. Ночами из щелей шалаша и из единственного отверстия, служащего дверью, струится густой желтоватый свет.
   Одним словом, тот, кто хоть раз провел день в шалаше огородного сторожа, тот никогда этого не забудет.
   Но строение на берегу реки не было шалашом огородного сторожа. Это была святыня - церковь. Люди с трудом добираются сюда, с благоговением входят внутрь, в это помещение, а другие тем временем снаружи терпеливо ждут своей очереди.
   На выступах неровных стен из года в год все наплывал и наплывал слой воска: здесь тоже продавали свечи, только уже по двадцать копеек. И потому люди предпочитали пиратские свечи- по десять копеек. Святым все одно - по десять или по двадцать копеек свечи им ставят. Зато священники ужасно злились. Несколько раз им удавалось поймать Иезуита Каро и Леопарда Серобо. Можете себе представить, что пиратам не поздоровилось.
   В глубине, под самым потолком и на стенах, висели потускневшие портреты, изображавшие, как говорили, святых и разных знаменитостей. Тут были работы художников прошлого. Одну картину, "Явление Христа народу", я очень даже хорошо знал, видел ее в альбоме у брата. Но самым интересным был светильник. Наверное, его подарил церкви кто-то из паломников. Это, в общем-то, был обыкновенный мельхиоровый подстаканник, подвешенный за ручку к потолку. А в нем был стакан. Тоже обыкновенный стеклянный стакан, наполненный подсолнечным маслом, со свисающим из него .маленьким, жалким фитильком.
   Я уверен, что этот светильник никогда не зажигали. Потому что с наступлением темноты сюда едва ли кто-нибудь приходил. Но масло в стакан все равно подливали, потому что горит он или не горит, а с фитиля по закону физики по капельке стекало на земляной пол.
   Эта пещерная церковь и ее окрестности бывали многолюдны только в субботние и в воскресные дни. В будни сюда приходили одни туристы.
   Мы с Нвард сидели на траве и терпеливо ждали Натанаела, который осматривал святыню "с целью совершения очень важного исследования". Прямо так и сказал: "Очень важные исследования".
   Солнце уже завернуло за гору напротив, и сейчас лучи era окрасили левый склон ох подножия почти в красный цвет. Глядя отсюда, человек всегда может видеть закат дважды: один раз - на вершине горы, потом в другом ракурсе - у подножия.
   - В мире нигде больше не найдешь места, чтобы закат был виден два раза,- сказал я.- Только здесь это так.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю! - уверенно сказал я.- В другом месте Лусашен есть? Нету.
   - Но горы-то есть, - сказала Нвард.
   - А Лусашена нет!
   - Подумаешь, Лусашен!
   - То есть как это?
   - А вот так! Ереван в тысячу раз лучше!
   - Ой!
   - Конечно, - сказала Нвард. - Напрасно мы приехали сюда.
   Я изумленно смотрел на нее.
   - И наверное, скоро опять туда вернемся, - продолжала Нвард.
   - Как это получается?. Только приехали и уже...
   - Ну и что? В деревне жизнь трудная.
   - Лусашен...
   - Знаю, знаю! Лусашен назвали городом.
   - Скоро здесь заработает завод, приедут рабочие... А в селе заводы бывают? Не бывают. Через пять лет знаешь сколько у нас заводов будет построено?
   - Все равно,-с безразличием сказала Нвард.- Пусть хоть сто. Еще хуже... И что за город, где даже молока нет? А мама привыкла, чтобы я каждое утро пила молоко.
   - Молоко? Хочешь, каждое утро приходи к нам и пей.
   - Спасибо, но я его не люблю.
   - А чего же тогда? И пусть нет молока...
   - Нет. Это очень важно. Мы не привыкли жить в таких условиях.
   - В каких?
   - Здесь пыльно. Воды натаскать - целое дело. Ведь у мамы руки не стальные?
   - Руки людей стальными не бывают, это верно, - согласился я.
   - Общества нет. С кем сесть, с кем встать? К кому пойти? С кем беседовать на интеллектуальную тему?
   - На какую тему?
   - На ин-тел-лек-ту-аль-ную, - по слогам повторила Нвард.
   - Что это значит? - спросил я. - Это когда сплетничают, что ли?
   - Не знанк Наверное. Это все маме надо. А в городе ей хорошо. Там все на месте. И мне тут скучно одной.
   - .Подожди, а я?
   Нвард промолчала. Только внимательно посмотрела на меня.
   - Со мною ты разве не дружишь? И мы разве сейчас не беседуем? Ну и что же, что это не инт...интел...
   - Не понимаешь ты,- рассердилась Нвард.- Мама хочет общаться с людьми.
   - Ну и пусть общается. У нас сколько хочешь людей. Вечерами все выходят к воротам и до самой ночи сплетничают, все переберут.
   - Другая причина тоже есть,- сказала Нвард. - Например, какая здесь может быть перспектива для меня? Люди из деревни уезжают в города, а мой папа, наоборот, неизвестно почему, бросил город и приехал сюда. Предположим, что ему это было необходимо. А я? Ведь я теперь стану деревенской. Верно? Вот почему мама и не хочет здесь долго оставаться.
   - А ты?
   - Я?
   - Ты-то что думаешь?
   - Не знаю, - растерялась Нвард. - Я ничего не думаю.
   Я немножко обрадовался, что Нвард ничего не думает.
   - Честно говоря, я бы тоже хотел жить в Ереване! - признался я.- Просто там очень много интересного. Скажем, исторический музей. В позапрошлом году отец возил меня туда. И именно тогда я решил, что должен обязательно произвести раскопки. А теперь вот вместе будем это делать... Отыщем древние города...
   - А Нат что там делает? - спросила Нвард.- Так долго. Там ведь нет ничего интересного?
   - А мы обязательно найдем интересные вещи. Например, украшения какой-нибудь царицы... И я позволю тебе их надеть, хоть один разочек...
   - Может, вообще подаришь?
   - Я бы рад, но нельзя. Такие вещи должны быть в музее. Но ты будешь единственная, кто хоть раз наденет эти украшения.
   - Выдумываешь ты все!
   - Шлиман знаешь какие вещи раскопал?
   - Кто это? Пират?
   - Нет. Какой еще пират? Археолог. Сначала он был бедным парнем. Потом стал купцом, накопил миллионы и...
   - Вспомнила: просто спекулянтом был! - усмехнулась Нвард.
   - Но если бы он не накопил денег, не смог бы заняться раскопками Трои... А когда деньги у него кончились, он на время оставил раскопки и снова начал торговать.
   - Его звали Генрих?
   - Да. Во время раскопок он нашел украшения Елены и надел их на свою жену. А жену его звали Софья.
   - Но я-то ведь не жена тебе, чтобы ты надел на меня украшения царицы!
   - А мы обязательно поженимся, - сказал я,- Когда люди бывают хорошими товарищами, они потом обязательно укенятся. Это всегда так. бывает...
   - А я никогда не выйду замуж! - сказала Нвард.
   - Тигран... Нвард,- подал голос Нат, выходя из церквушки.
   Он так торопился, что даже забыл нагнуться и ударился головой о притолоку.
   - Ой! - невольно застонал Нат, потер лоб и закричал: - Смотрите, что я нашел?
   - Клад! - сразу догадалась Нвард.
   - Да.
   - Настоящий?
   - Самый настоящий!
   - Золото? - спросила Нвард, и ее глаза заблестели.
   - Кто тебе сказал, что клад - это золото? - пожал плечами Нат.Смотрите и любуйтесь.
   И он протянул нам несколько каких-то листочков.
   Это были желтоватые страницы из книги с истертыми уголками. Что это? У меня захватило дух. Может, пергамент?.. Конечно. Я внимательно пригляделся к листкам, на одном из которых был только рисунок, а на другом рукописный текст. Но и здесь на полях были маленькие картинки. Я ни секунды не сомневался в том, что это страницы древней рукописи.
   - И это клад! - разочарованно развела руками Нвард.
   А я от волнения не мог слова вымолвить. Ведь это же настоящие музейные ценности, а она...
   - На этой странице работа художника-миниатюриста девятого или десятого века, не иначе! - возбужденно объяснил Нат.- Видите? А эта страница, точнее, эта роспись сделана в четырнадцатом веке! Я могу тебе даже сказать, кто был художником.
   - Кто?
   - Саркис Пицак. Конечно, это только мое предположение, но, я думаю, верное...
   - А это?
   - Это, скорее, творение безымянного художника.
   - У него что, не было имени? - удивилась Нвард.
   - Было. На нам оно неизвестно, потому таких художников и называют безымянными. Например, всему миру известно творение безымянного художника-миниатюриста, иллюстрировавшего Библию в обложке из слоновой кости.
   - А почему из слоновой кости?
   - Так уж случилось, чтобы сохранить это ценнейшее творение нораванкското[Нораванк - храм в Армении. ] художника. Библию позже вложили в обложку слоновой кости, изготовленную другим творцом еще раньше, в шестом веке. В таком виде и дошла до нас эта Библия восемнадцатого века. Она находится сейчас в Матенадаране[Матенадаран - хранилище древних рукописей в Ереване].