Симонян Карен. Сицилианская защита

   - Нет, дорогой,-повторил я.-Для того чтобы уйти, если человек на это решается, повод всегда найдется. Я за ней не пойду. Ни за что.
   - Как знаешь.
   - Сигареты есть? Мои кончились.
   - Найдутся.
   Он положил на стол пачку.
   - Что же, выходит, и впрямь разойдетесь? - спросил Ваган.
   - Не знаю,- пожал я плечами.- Но то, что за ней не пойду,- это точно. Даже если дойдет до развода.
   - Не дело это.
   - Дорогой, ты, счастливый человек,- сказал я.- А счастливым людям в таких закавыках не разобраться. Я, например, нисколько не удивился бы, если ты вдруг завтра объявил бы, что разводишься с Арус.
   - Типун тебе на язык! - испуганно вскинулся Ваган.
   - Да это я так, прости... Пропащий я человек, Ваган, ничего у меня не клеится.- Говорю и чувствую: сейчас заплачу, до того мне стало, жалко себя.
   - Не падай духом, Левой,- принялся успокаивать меня сосед.- Все проходит. Помиритесь. Все кончится как нельзя лучше.
   - Кончится, говоришь?.. Уже кончилось. Понимаешь? Кончилось...
   Я был пьян ужасно.
   - Не говори так, Левой. Не говори. Выпей кофе.
   - Ты меня не поймешь, потому что ты счастливый человек!..
   Я повалился ничком на кровать и заснул.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
   По вечерам я читал фантастические романы. Но чаще садился заниматься. И как ни трудно бывало оторваться от Конан Дойля, Бредбери и Уэллса, я тем не менее столь же самозабвенно погружался в теоретические вопросы, сухие формулы и числа.
   После ухода Асмик одно обстоятельство доставляло мне, как, вероятно, и любому мужчине, особое неудобство свалившуюся на их голову беду мужчины по-настоящему осознают тогда, когда вспоминают, что .существует еще и желудок, который методично требует своего, не считаясь с тем, дома жена или ушла.
   Несколько дней я обходился так называемым швейцарским сыром и сметаной из гастронома напротив.
   Потом решил обедать в ресторане. Но это не оправдало себя. Официанты быстро разочаровались во мне, потому что к обеду я заказывал только лимонад лли "Джермук".
   К счастью, по путл в научно-исследовательский институт, точнее, на химзавод л обнаружил скромную закусочную, помещавшуюся в подвальчике старенького двухэтажного дома. Внешне она была малопривлекательна. Но закусочную бойко посещали, и в конце недели я тоже решился заглянуть в нее. Неожиданно мне там понравилось, может, потому, что ждал я худшего. Маленький зал оказался очень чистым и уютным.
   В первый день я чувствовал себя в закусочной чужим, белой вороной среди людей, лица которых большей частью были мне знакомы,- наверное, с завода.
   Моего появления никто, понятно, не отметил. Больше того, меня вообще не замечали. Пышноусый мужчина за стойкой, лицо которого под лампой дневного света казалось средневековым и которого все звали Зулум, Зулум-джан, даже бровью не повел, когда я попрасил всего одну порцию шашлыка и бутылку минеральной воды.
   Я сел за стол в углу, у стены. Спустя несколько минут Зулум, протянул мне бутылку минеральной воды, завернутый в лаваш[Лаваш - тонко раскатанный хлеб, выпекаемый в тонире - специальной печи, устроенной в земле. ] шашлык и небрежно нарезанный на тарелке салат из парниковых помидоров и огурцов.
   Я растерялся: салата ведь я не просил, не чужой ли дали, не ждет ли его кто-то?
   - На, бери, дорогой,- тоненьким голоском произнес пышноусый Зулум.
   - Но я салата не заказывал...
   Неожиданно Зулум улыбнулся и подмигнул мне, дескать, понимаю, первый раз пожаловал сюда. И сказал:
   - Возьми, дорогой. Как же можно без зелени?
   Шашлык был вкусный.
   Я ел медленно, разглядывая сидящих вокруг людей, которые, наверное, приходят сюда из разных концов города.
   По-видимому, это - почитатели Зулума, считающие настоящими и безупречными именно его шашлыки.
   Потом мне надоело изучать этот люд. Ничего интересного: едят, курят, расплачиваются и уступают свое место другим.
   Есть на свете одна Седа, и это Седе я на следующий же день рассказал об уходе Асмик. Она не поверила, решила, что я шучу.
   - И это уже не впервые, - сказал я,- потому никакая не случайность. Асмик стала просто невыносимой...
   - Знаешь, Левхш? - прервала меня Седа.- Избавь меня от подробностей ваших семейных неладов.
   Действительно, зачем я рассказал это Седе? Зачем? Наверно, оттого, что у каждого человека есть на свете кто-то близкий, кого вспоминаешь, когда тебе особенно трудно. Так разве мне нельзя поделиться с товарищем?..
   - Ты уже зрелый мужчина, Левой,- устало проговорила Седа.- Даже опытнее иных, потому что ведь не от всякого мужчины уходит жена.
   - Что ты этим хочешь сказать? - рассердился я.
   - Только то, что мы не дети. И чужая женщина никогда не может быть другом женатого человека. Понятно? Ты химик, а я обыкновенная лаборантка. И все. Может быть, ты еще попросишь меня сходить за твоей супругой?
   - Зачем ты так? - обиделся я.- Я и сам за ней не собираюсь. И уж тем более не только тебя, никого не попрошу о подобной услуге. Наше супружество так должно было кончиться, так оно и кончилось. Прости, что я навязал тебе свои неприятности. А не желаешь, чтобы я считал тебя своим другом, пожалуйста...
   Седа, усмехаясь, отошла, и л еще раз убедился, что нет на свете женщины, чьи действия были бы более, или менее логичны. От них только и жди какого-нибудь .выверта. Сегодня тебя бросят без всяких объяснений, завтра обругают за то, что назовешь женщину другом, послезавтра еще чтонибудь... И так всегда.
   Я, может, и заказал бы вторую порцию шашлыка, но к моему столику подошли двое, спросили, нельзя ли подсесть.
   Я, конечно, позволил, но, допив оставшиеся полстакана минеральной воды, поспешил уйти из подвальчика.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
   - Мудрая игра,- сказал дядя в этот вечер.- Единственная игра, которая заставляет человека шевелить мозгами, думать. Ты на футбол ходишь?
   - Никогда не был на стадионе,- ответил я.
   - Говорят, что и футбол, конечно - дядя умолк, подыскивая нужное слово. Почесал в голове и проговорил: - Но интеллектуальная игра - это шахматы! Обдумывая каждый следующий ход, надо быть стратегом, философом, наконец, художником. А может, кстати, наоборот?.. Может, шахматы приводят в конце концов к тому, что человек становится философом?.. Как ты думаешь?..
   - Не знаю,- чистосердечно признался я.
   - Четверть века я играю в шахматы сам. с собой. Да, сам с собой. И ни разу не изменил этому своему принципу! - гордо сказал дядя.
   - Собираюсь! - огорошил меня дядя.
   - Не верю,- сказал я.
   - Поверь. Шахматы открыли мне одну великую истину. Дотоле, пока человек в жизни сам себе противник, пока он одинок и вокруг него никого, не понять, выигрывает он или терпит поражение. Понимаешь? Чтобы знать, победитель ты или побежденный, необходимо иметь партнера, товарища в игре. Вот это и есть истина. Но бывает, как видишь, и так, что для осознания этой истины теряешь четверть века из своей такой недолгой жизни.
   - Это очень грустно.
   - Конечно, грустно. Но не такие уж это пропащие годы. Ты наверняка теперь поверишь, если я скажу, что. отчужденность в конце концов приводит к патологии. Твоя.жена тебя бросила. Это, видимо, такая судьба у всех у нас в роду, но ты смотри, никогда не играй сам с собой в шахматы. Ты слушай меня. Успеешь еще полистать книгу.
   Я положил на стол пухлый исторический роман.
   - Выясняется, что свою жизнь я прожил для себя. И только одно я могу в результате оставить тебе в наследство - мой жизненный опыт.- Дядя ставшим уже привычным движением сгреб с доски шахматные фигуры. - Бывает и так,сказал он,- не окончив игры, прекращаю ее. А знаешь почему? Потому что вдруг вижу, что сделал намеренно неверный ход, дабы черные потерпели поражение. Так получается в тех случаях, когда, не знаю почему, я думаю, что мое истинное "я" играет белыми.
   Дядя умолк. Потом снова установил на доске фигуры.
   И опять начал играть сам с собой.
   - Но это же самообман? - сказал я.
   - Верно. Потому игра и прекращается. И в жизни иногда одинокип ушедший в себя человек тешится самообманом. А опомнится - уже поздно. Разница между жизнью и шахматами в том, что в шахматах можно с легкостью сбросить фигуры с доски, а в жизни ничего не сбросишь.
   Я мало что уяснял себе из размышлений дяди. Чувствовал, что он хочет вложить в меня что-то полезное, мудрое.
   Но изъяснялся он слишком сложно. Может, это только так казалось, что сложно?..
   Я глянул в напряженное, сосредоточенное лицо дяди.
   - Ничего не сбросишь, ни в чьей жизни,-: не поднимая головы, сказал он.- Правильно говорю? Ни в чьей!..
   - Конечно,- механически ответил я.
   - Говоришь, сколько дней, как Асмик ушла? - спросил вдруг дядя.
   - Недели две уже будет.
   - И что же ты столько времени ничего не говорил?
   - Думал, она вернется,- стал оправдываться я.
   - А сейчас больше не надеешься?
   - Нет!-ответил я.- И жизнь стала какой-то бессмысленной.
   - Ты просто не привык еще жить один. Это пройдет. А смысл придает жизни сам человек. Больше никто. Ясно? Посмотри-ка, кто там стучится.
   Я с трудом одолел старый замок. Передо мной стояла Джуля.
   - Здравствуй, Левой.
   Она прошла в комнату, я последовал за ней.
   - Поздравь меня, папа! - сказала она, подставляя дяде щеку.
   Акоп Терзян поцеловал ее, что-то пробормотал, потом громко спросил: - А с чем?
   - Меня перевели на другую работу. Я уже говорила тебе об этом.
   - На химический завод? - спросил дядя, и в голосе его мне послышались тревожные нотки.
   - Ага! - кивнула Джуля.- Секретарем заводского комитета комсомола.
   - Гмм!.. Я же тебе не советовал этого...
   - Товарищи сочли, что я обязана согласиться. Убедили, что мое место там.
   - Что они еще говорили? - поинтересовался дядя.
   - Еще?..-Джуля потянулась к нему.-Поцелуй еще разок, скажу.
   Дядя, улыбаясь, покорно выполнил ее требование.
   - Ну?..
   - Говорили, что это большая организация и работа очень ответственная, что я наберусь опыта, а потом меня продвинут и дальше. Так и сказали. Даже обещали, что это будет скоро... Честное слово.
   - Гмм! - снова закашлялся дядя.- Что ты скажешь, Левой?
   - Оно, конечно, хорошо! Поздравляю!
   - Вместе поработаем! - сказала Джуля. - Все будет хорошо. Асмик вернулась?
   - А откуда ты. знаешь, что она ушла? - удивился я.
   - На днях ее встретила. Она была какая-то не своя. Помоему, ждала, что ты придешь мириться. Не сердись, Левой, но ты ведешь себя по-свински. Говорю это тебе по-родственному и по-товарищески. Честное слово, нельзя так.
   - Спасибо! - сказал я и надел пальто.- Пойду. Уже поздно. Спокойной ночи.
   - Когда будешь свободен, заходи. У меня к тебе дело. Благо, теперь не далеко ходить.
   - Зайду,- пообещал я.
   И, не оглядываясь, спустился по темной лестнице.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
   Собираясь перейти улицу, я вдруг заметил Симоняна.
   Он был еще далеко, и я решил притвориться, что не вижу его. Но тут же услышал:
   - Левой!
   Пришлось остановиться. Симонян, прибавив шаг, нагнал меня.
   - Привет!
   - Здравствуйте,- ответил я и, чтобы хоть что-то сказать, спросил: - Как поживаете?
   Симонян, не отвечая, сказал: - Ты далеко живешь?
   - Далеко.
   - Очень?
   - Пойдемте пешковд, - предложил я.
   - Пошли,- обрадовался он.- Очень люблю ходить пешком.
   На удице было безлюдно. Мы шли. мимо парка. Ветви деревьев поникли. Обещали, что зима в этом году и настоящие холода еще впереди, ждать их надо дней через десять - пятнадцать.
   Мы долго шагали молча. Я начал злиться. И наконец не выдержал, спросил:
   - Зачем вы меня окликнули?
   - Люблю общество приятных людей,- ответил он.
   - Это я-то приятный человек? С каких пор?
   - С первого же дня, как знаю тебя. Я быстро распознаю людей.
   Дошли до цирка. У киоска он остановился.
   - Подожди, сигарет куплю. Ты какие куришь?
   - У меля есть,- сказал, я.
   Но он все-таки купил две пачки "Шипки" и одну протянул мне. Я попробовал отказаться, но он заставил взять, вдруг, говорит, пригодятся, ужасно ведь, если у.курящего человека нет ничего про запас и приходится маяться, скажем, целую ночь...
   - Ведь уже тюд, как ты работаешь в институте? - спросил он.
   - Чуть больше.
   - А я уж пятнадцать лет на заводе,- сказал он.
   - И столько же лет секретарем парткома?
   Симонян засмеялся:
   - Первый год я секретарем. А раньше был монтажником. Помню, вернулся с фронта, пришел на завод - пятый цех тогда строили. Тот, что возле котельной. В том цеху я и получил трудовое крещение.
   - Вы долго были на войне? - спросил я.
   Симонян цочему-то не ответил. И через минуту-другую задумчиво произнес:
   - Странный ты какой-то, Левой!..
   - Чем?
   - Не знаю. Только вижу, чувствую - странный. Чудной малость.
   - Это плохо?
   - Нет. Сейчас нам таких очень даже недостает. Особенно среди молодежи. В голове у них все больше развлечения и ерунда. Не знаю, может, я ошибаюсь. Но так мне кажется. А может, я чуть от времени поотстал. Не знаю.
   - Я тоже не очень вникаю и не знаю, что делается вокруг.
   - А должен бы. Но это, наверно, потому, что ты сам себя еще не очень знаешь.
   Я не стал возражать.
   - У вас в институте там что-то не очень ладится, - переменил он тему разговора.
   - Не знаю...
   - Я все не могу понять, что происходит. Почему не дают людям работать во всю силу. В ком и в чем помеха.
   - Не знаю.
   - А может, никто никому ни в чем вовсе и не мешает?..
   - Не могу сказать...
   - Может, у вас просто маловато чудаков? - спросил Симонян.- Ты что, сегодня не в-духе?
   - Есть малость.
   Он не уточнял, отчего я не в духе. А если бы поинтересовался, я бы рассказал ему, как сегодня в полдень Джуля без лишних слов вдруг заявила мне: "Я хочу дать тебе добрый совет": "Слушаю тебя".
   "Ты работаешь над какой-то темой".
   "Да".
   "И один".
   "Один".
   "Говорят, тема серьезная".
   "Не знаю, возможно".
   "Не скромничай,- сказала Джуля.- Наверно, и папа тебе помогает?" "Конечно, помогает".
   "И ты один будешь работать над серьезной темой?" - с укором сказала она.
   "Предпочел бы один. Если нельзя, не стану".
   "Работай. До разве плохо, если, скажем, силами коллектива... Совместно... Ты понимаешь меня? У нас говорят: веник по прутику переломаешь, а весь, целиком, надвое не сломишь".
   "Верно говорят".
   "Я примерно о том же... Почему ты отказываешься работать с Рубеном? Если тема серьезная, в перспективе полезная делу, так надо по возможности быстрее довести ее и сдать производственникам!" "Я же сказал, дто предпочитаю пока работать один".
   "Напрасно, Левой. Говорю тебе по-дружески,- Джуля нервно вертела в руках толстый синий карандаш.- Ты стремишься отколоться от коллектива".
   "Ну разве у меня нет права самому заинтересоваться и заняться тойили иной темой?" "Дело твое! - сухо сказала Джуля.- Но если ты станешь упорствовать, мы будем вынуждены принять меры".
   "Угрожаешь?" " П ре дупреждаю ".
   "Спасибо, Джуля. Но знай, с Рубеном я никаких дел иметь не буду. И никто меня не заставит".
   "Комсомол заставит".
   "Не спекулируй. Ты, во всяком случае, не есть комсомол".
   "Смотри какой философ!" "Может, ты потрудилась бы переменить, тон? А то некрасиво получится! Придется мне грубить двоюродной сестрице".
   "Перед тобой не сестрица, а секретарь комитета комсомола!" - повысив голос, отчеканила Джуля.
   Я опешил.
   "Буду разговаривать с Айказяном". Джуля поднялась, давая понять, что разговор окончен.
   "Не буду с ним работать",- сказал я.
   " Будешь!" "Пристроила хахаля, да еще хочешь, чтоб с ним цацкались!" процедил я и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты...
   Если бы Симонян спросил, я бы непременно рассказал ему, отчего я не в духе.
   Мы подошли к остановке девятого троллейбуса.
   - Дальше поеду,- сказал я.- Иначе до утра не доберусь домой.
   - А я уже почти дошел. Сейчас придется давать жене объяснения за такое опоздание. Без этого она у меня не может. Ты женат?
   - Даже успел развестись,- ответил я.
   - Давно? - удивился он.
   - Да уж недели две-три.
   - Чепуха. Помиритесь. Прощай.
   Он свернул направо, а я бросился к уже трогавшемуся троллейбусу.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   - Мы решили сегодня съездить в Цахкадзор,- сказал Рубен.- Поедешь с нами?
   - Зимой в Цахкадзор?..
   - Конечно, дорогой. Неужто не слыхал, что в Цахкадзоре зимой прекрасно можно кататься на лыжах?
   - И все же я не поеду.
   - Ты, брат, консервативный мужчина... Тьфу, не то сказал! - Рубен усмехнулся и полушепотом добавил мне на ухо: - Если точнее, то ты сейчас вообще никакой не мужчина.
   Я искоса глянул на него и, скрипнув зубами, проговорил:
   - Человек я не агрессивный,, но в некоторых случаях не упускаю возможности расквасить рожу хаму.
   Рубен попятился назад, отчего я предположил, что вид у меня был довольно грозный, а тон решительный.
   - Бог с тобой, да ты совсем шуток не понимаешь! - пробормотал Рубен.Хоть бы выслушал до конца...
   Я скрестил руки на груди.
   - Говори.
   - Не мужчина ты...
   - Что?..
   - Погоди... Дело есть. Обезьяна превратилась в человека не только для того, чтобы на ногах стоять, но и чтобы на лыжах тоже ходить,- скороговоркой выпалил Рубен.- Шучу, конечно. Такая привычка. Я постараюсь впредь, Левон-джан, раз обижаешься...
   - Ладно, значит, отправляетесь походить на лыжах,уже спокойнее сказал я.- На меня не рассчитывайте. Я не охотник ноги ломать.
   - Как знаешь...
   - С понедельника начнем параллельные опыты,- входя в лабораторию, объявил Айказян.
   Девушки и Рубен сделали вид, что поглощены процессами, происходящими в пробирках.
   - Будем работать с двумя инициаторами,- Айказян взял листок бумаги и извлек из нагрудного кармана свои знаменитые авторучки.
   Их было три. Красная, синяя и черная. И в каждой были чернила соответствующего цвета.
   Он начертил на бумаге два круга, затем вписал в них красными чернилами химические формулы и начал пояснять. Точнее, он не объяснял, а давал указания. В завершение между прочим сказал:
   - Напрасно ты мучаешься с жидким азотом. Мне кажется, и в простой воде можно дробить молекулы мономера. По-твоему, при температуре ниже нуля внутренние напряжения слабее? Подумай-ка над этим.
   - Подумаю,- пообещал я.
   Айказян добавил вполголоса:
   - Я нахожу, что состав лаборантов пополнился очень своевременно.
   - Это можно было сделать всегда. Но, может, и хорошо, что нелегкая задача уже решена,- ответил я.
   Шеф взглянул на меня из-под мохнатых бровей: - Так считаешь?..
   - Я же сказал.
   Упрятав авторучки, Айказян смял и выкинул в корзину исписанный листок и молча вышел из лаборатории.
   - Почему ты отказываешься ехать в Цахкадзор? - спросила Седа.
   - А ты собираешься?
   - Конечно.
   - Я ни разу в жизни не стоял на лыжах!
   - Ничего, научишься,- принялась уговаривать Седа.
   - Значит, и ты тоже едешь...
   - Да, да!..
   На остановке я не стал, как обычно, прощаться с Седой, и мы вместе свернули влево.
   - Седа, а ты хочешь, чтобы я поехал?
   Мы прошли еще метров сто, и она наконец проговорила: - Поедем. Развеешься. Вот уже. несколько дней на тебя просто страшно смотреть...
   - И много их собирается?
   - Кого?
   - Едущих?
   - Не знаю. Рубен предложил мне, и я сказала, что поеду, если и ты...
   Мы остановились возле ее дома.
   - Во сколько отправляемся? - спросил я.
   - Через два часа надо быть на вокзале.
   - Едем поездом? - удивился я.
   - Поездом.
   Стал лихорадочно прикидывать, успею ли съездить домой, потом вовремя добраться до вокзала, и вдруг вспомнил о самом главном, о лыжах... У меня ведь их нет. Какой же смысл ехать в Цахкадзор?
   - Не волнуйся,- успокоила Седа.- У меня две пары. Еще осенью запаслась. Уж очень они были хороши. Не удержалась. И палки бамбуковые, не алюминиевые. Так что все в порядке.
   Я с отчаянием взглянул на часы, потом на перегруженные троллейбусы и трамваи.
   - Не успею съездить домой,- мрачно заметил я.
   - Хочешь, пойдем к нам? - пригласила Седа.- Пообедаем, потом возьмем такси -и на вокзал.
   - Ас Рубеном ты не договаривалась?
   - Нет. Когда ты сказал, что не едешь, я тоже отказалась.
   Седа прошла вперед и стала торопливо подниматься по лестнице. Я еле успевал за ней. Она достала из сумочки ключи и, открыв дверь, пригласила меня войти.
   Я почему-то думал, что дома у них никого нет, но, уже снимая в коридоре пальто, услышал: - Это ты, дочка?
   - Я, мам,- отозвалась Седа.- Со мной товарищ.
   - Левой?
   - Да...
   Мать Седы сидела в кресле. Я подошел и поздоровался с ней за руку.
   - Садись, сынок,- пригласила она. Потом хрипловатым голосом спросила: -Ты спешишь, Седа?
   - Да, мам, - ответила Седа, повязывая передник. - Мы едем в Цахкадзор.
   Ситцевый передник с яркими цветами придавал Седе новое очарование. Она сделалась более земной, более близкой и очень какой-то ясной.
   - Я сейчас накормлю тебя, мам,- сказала она.- И мы поедем А завтра к вечеру буду уже дома.
   Завтра вечером. А я-то думал, что сегодня же и вернемся.
   - А есть там где ночевать? - спросил я.
   - С ночевкой несколько сложновато, но что-нибудь придумают,- успокоила Седа.- Я не первый раз туда еду, всегда устраиваемся.
   Она придвинула кресло матери к столу и, усевшись напротив меня, спросила:
   - Выпьешь что-нибудь?
   Мать Седы пристально, взглянула на меня.
   - Нет, спасибо,- ответил я.
   - У меня есть французский коньяк, - улыбнулась Седа.- И знаешь, все не было случая открыть. Давай?!
   - Нет, я вообще не пью. Но если бы и выпил когда, то только нашего. А сейчас, ей-богу, не хочется.
   - Ты женат, Левой? - вдруг спросила мать Седы.
   Я опустил ложку с супом в тарелку и взглянул на Седу.
   - Закутай хорошенько ноги, мама, - выручила меня Седа.
   Потом мы молча продолжали есть.
   Седа принесла из кухни плов с черносливом и сказала, что обязательно зажарила бы в духовке курицу, знай, что я буду у них обедать.
   - Седа мне много рассказывала о тебе, Левон,- сказала мать.- Я давно хотела тебя увидеть, но ты почему-то все отказывался зайти.
   Я удивился: Седа ведь никогда не приглашала меня к себе домой.
   - Очень занят, - ответил я. - Вечерами тоже работаю, не в лаборатории, так дома.
   - Знаю, знаю. Дочка говорит, что ты будешь большим ученым.
   Мне стало неловко, и я в душе обозлился на Седу.
   - Чего смутился? - заметила мать Седы.- Сейчас перед способным человеком открыты все пути...
   - Мам,- перебила ее Седа,- какой компот открыть, персиковый или абрикосовый.
   - Спрашивай у гостя. Я сказал, что. предпочитаю персиковый.
   Когда Седа вышла за компотом, мать просительно прошептала:
   - Левон-джан, пожалуйста, никогда не обижай Седу. Она у меня единственная.
   - Ну, что вы! - аоскликнул я.- За что мне ее обижать? Она мой хороший товарищ. В лаборатории, правда, мы иногда спорим. Но это только по работе. А по работе всякое случается. - Я боялся замолчать, чтобы мать Седы еще чтонибудь не сказала. И потому болтал без умолку.- Без стычек и споров и дня не проходит. Люди ведь заинтересованы в своем деле, каждый ищет лучшее решение. Отсюда и споры. Но, кстати, они даже делают работу интереснее...
   Вошла Седа, и я замолчал.
   Но вот, взяв лыжи, мы собрались уходить, и мать Седы сказала:
   - Левон-джан, ты там позаботься о Седе. Смотри, чтоб она не простудилась. Ты не представляешь, какая она упрямая...
   - Обещаю вам! - заверил я.
   На улице нам сразу подвернулось такси, и мы попросили водителя поскорее доставить, нас на вокзал.
   Кроме лыж Седа еще взяла с собой дорожную сумку.
   - Боишься, что мы в Цахкадзоре с голоду помрем? - спросил я.
   - Тут не только еда. И лыжные костюмы тоже,- сказала Седа.- Думаешь, прямо так и будем там? - она показала на мои полуботинки, на каучуке.- Стоит тебе разок приобщиться и войти во вкус, вовек не захочешь, чтобы наступила весна. Честное слово! Жаль только, не каждое воскресенье удается выбраться... За мамой ведь некому приглядеть. Иногда только прошу соседку...
   - У нее что, ревматизм?
   - Хуже. Паралич,- ответила Седа.
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
   Четыре или пять зеленых вагонов. Широкие полки забиты узлами, детьми и безучастными ко всему вокруг пассажирами.
   И очень много молодежи. Наверное, студенты. Все в лыжных костюмах. Девушки в брюках и в ярких шерстяных свитерах. В конце вагона под аккомпанемент худощавого паренька-гитариста несколько человек поют "Киликию", чуть поодаль сидят двое. Девушка держит в ладонях пальцы парня и незаметно ласкает их. Они не обращают на нас никакого внимания. Не обращают внимания и на двух севанских крестьянок, которые только головой покачивают, дивясь бесстыдству "этой молодежи".
   Восседающий на соседней скамье старик вставляет в свой мундштук из вишневого дерева "Аврору" и начинает дымить.
   Один из парней предупреждает его, что в. вагоне курить запрещено, особенно нельзя этого делать в присутствии женщин. Но старик будто не слышит его, не обращает никакого внимания. А когда молодой человек повторяет свое замечание, старик вдруг начинает громко сетовать, что, дескать, нет у современной молодежи никакого уважения к старшим, учат их, учат годами, но никакого им от науки проку...
   Сетует, но сигарету гасит и, вынув ее из мундштука, заботливо вкладывает обратно в пачку.
   Самым поразительным в нашем путешествии было то, что электричка часто останавливалась, хотя никаких станций но дороге не было. Останавливалась, потому что возвращавшиеся с полей колхозники считали себя вправе воспользоваться новым для этих мест видом транспорта и, где ни завидят электричку, поднимают руку. Машинист охотно тормозит до полной остановки, подбирает людей и едет дальше до следующих просителей.
   Меня эти бесконечные остановки нервируют. Я злюсь, в душе ругаю на чем свет стоит и машиниста, и этих странных путников. Но когда потом вглядываюсь в лица тех двоих, что, занятые собой, никого и ничего не замечают, понимаю, что эта поездка прямо для них: чем дольше она протянется, тем и лучше.