Синицын Олег Геннадьевич. Потерянная рота

   - Пойдемте-ка на свет, товарищ лейтенант, - предложил Приходько, но не получил от лейтенанта согласия. Тот снова замер в прострации, глядя куда-то во мрак. Чтобы вывести командира из этого состояния, Николай обнял Калинина за плечи. Он почувствовал, как лейтенанта бьет мелкая дрожь.
   - Куда же вас в самую чащу-то потянуло? Ведь пропал уже один сегодня!
   - Я увидел на дереве старую надпись на древнеславянском языке. Я перевел многие слова, но никак не могу понять её смысл.
   Медленно ступая, они выбрались на дорогу. Здесь Приходько сразу почувствовал себя лучше. Страх отошел. Вид солдат, греющихся возле костров, придавал спокойствия.
   - А после этого, - продолжил Калинин, очнувшись от глубокой задумчивости, - меня позвала девочка.
   Приходько рассмеялся от души.
   - Да, маленькая девочка! - серьезно повторил Калинин. - Она назвала меня по имени, и я, кажется, знаю её. Это моя маленькая кузина Катя с Большого Каретного переулка. Она...
   - Устал ты сегодня, лейтенант, - похлопал Калинина по плечу Приходько. - Так устал ты с нами, обормотами, что тебе девочки маленькие стали в темном лесу мерещиться.
   Алексей нерешительно посмотрел на Приходько, подумал и сказал:
   - Мне она показалась настоящей...
   - Возьми это, лейтенант, - сказал Приходько, протягивая Калинину дутую бутылку. - Уверяю тебя, пара глотков - и будешь чувствовать себя, как Наполеон на острове Святой Елены.
   - Наполеона отравили на острове Святой Елены , - отрешенно сказал Калинин.
   - Да? - произнес Приходько, удивляясь, как его подвели школьные знания. - Ну, хотя бы маленькие девочки не будут видеться.
   Приходько настойчиво протягивал лейтенанту бутылку, и тот нехотя взял её.
   - В таком странном лесу нетрудно и с ума сойти, - изрек Приходько в завершении процедуры передачи бутылки. Калинин повертел её в руках.
   - Коньяк? Откуда он?
   - Выменял на две пачки немецких сигарет! - сказал Приходько, вздымая подбородок и выпячивая грудь. - Тут, правда, немного осталось, на донышке. Но на двоих хватит. Все оттуда, с дороги, где немецкие "шмайсеры" и шинели лежат.
   Алексей поднял руку с бутылкой, сделал быстрый вороватый глоток, но подавился и закашлялся. Приходько засмеялся и похлопал лейтенанта по спине, помогая отдышаться. Затем взял бутылку, отточенным рывком вскинул руку, поднеся горлышко к губам, и выплеснул её содержимое в рот. Опустевшую бутылку Приходько кинул под дерево.
   - Ложился бы ты спать, лейтенант, - посоветовал он. - Тяжелый был день, но как знать, может завтрашний день ещё тяжелее будет.
   Алексей покорно кивнул. Спиртное больше не жгло гортань, и теперь он дышал свободно. От маленького глотка, который он сделал, в желудке чувствовалось тепло.
   - Ну, будь здоров! - напоследок сказал Приходько. - Больше в лес не ходи.
   - Не буду, - улыбнулся Калинин, и не успел он даже поднять руку для прощания, как впереди раздалась дробная автоматная очередь, вслед за которой послышались встревоженные крики солдат.
   - Однако, рано ещё спать ложиться! - воскликнул Приходько, хватая первую попавшуюся ему в руки винтовку. Алексей нащупал у себя в кобуре командирский ТТ.
   Бегом они кинулись в направлении раздававшихся выстрелов и криков.
   Глава 9.
   - Я увидел на дереве старую надпись на древнеславянском языке. Я перевел многие слова, но никак не могу понять смысл надписи, - услышал Смерклый рассказ молодого лейтенанта.
   Фрол стоял в десятке метров от Приходько и Калинина, затаившийся за стволом дерева, и укрытый мраком.
   Зачем-то лейтенант бросился в лес, Приходько едва успел остановить его. А если бы не остановил? Чем бы закончился поход для Калинина? Смерклый не мог сказать точно.
   - А после этого меня позвала маленькая девочка, - продолжал лейтенант.
   "Он действительно свихнулся, - быстро подумал Смерклый, - раз ему чудятся надписи на деревьях и маленькие девочки в темном лесу".
   Калинин и Приходько выбрались на дорогу в свет костров. Смерклый по-прежнему прятался за стволами, следя за двумя ненавистными ему людьми. Приходько достал какую-то бутылку и стал угощать лейтенанта. Смерклому вдруг показалось, что это та бутылка шнапса, которую Фрол нашел в танке, и которая до последних событий хранилась в его вещмешке.
   Вор! Последняя тварь!
   Ненависть с новой силой поднялась в душе Смерклого.
   Приходько обчистил вещмешок Фрола, прежде чем повесил его на верхушку березы! Только бездушный человек может дойти до такого... Правда, как он достал до верхушки? Фрол не смог до неё добраться. Как это сделал Приходько?
   Вопрос уже казался не важным. Важно другое. Приходько - вор, последний человек! Он угощает ворованным молодого лейтенанта, который пожалел немного спирта для Фрола, а сейчас пьет чужое из горлышка и давится.
   Они все заодно. Они все против одинокого крестьянина, который чуть хозяйственнее других - тех, которые ему завидуют, и все время пытаются поживиться его добром.
   ...(а после этого меня позвала маленькая девочка)...
   ... (я увидел на стволе старую надпись на древнеславянском)...
   В слабом отблеске костров с дороги Смерклый увидел перед собой вырезанную на дереве надпись, о которой рассказывал молодой лейтенант. Ноги его подкосились. Смерклый схватился за ствол, чтобы не упасть.
   Выходит, Калинин не лгал!
   Древняя надпись, ни одно слово из которой Смерклый разобрать не мог, находилась прямо перед его глазами.
   ...(а после этого меня позвала маленькая девочка)...
   Фрол внезапно вспомнил о длинном лазе в сугробе. Кто прорыл его?
   Мысли Смерклого приняли немного другой оборот. Быть может, если существует надпись на стволе, то существует и маленькая девочка?
   Он не мог сказать наверняка.
   Из головной части лагеря послышались автоматные очереди и крики солдат. Фрол тут же забыл про надпись на дереве и, хотел было выскочить на дорогу, но вовремя вспомнил, что тайно следит за Калининым и Приходько. Однако, они тоже услышали выстрелы и уже бежали на их звук.
   Фрол вышел из леса, полностью уверенный, что удаляющиеся Калинин и Приходько не обернутся. Он перекинул в руке винтовку и отправился следом.
   - Они совсем не думают о солдате! - говорил Сергей Вирский красноармейцу, который грелся у костра и прихлебывал чай с сухарем. - О чем они думают? Строят планы разные, но о солдате у них нет мыслей совсем! Вот сказали нам, что надо захватить высоту Черноскальную, и тут же кинули в самостоятельный поход. А никто не догадался лыжи солдатам выдать! Вот теперь приходится снег сапогами месить. А поднимутся сугробы выше пояса как дальше пойдем?
   Судя по всему, красноармейцу не хотелось слушать рассуждения Вирского, и он отвернулся. Этот поступок обидел Сергея, но он продолжал:
   - Нет, командный состав и простой солдат - разные классы. Как буржуазия и пролетариат! Они командуют, но разве все их приказы правильные? Нет! Сейчас что надо? Немец наступает. Его, значит, надо бить, давить! Душить за горло! А вместо этого мы приперлись в поганый лес!
   Солдат поднялся и ушел, так и не ответив на тираду Вирского. Сергей плюнул ему вдогонку. Он тоже поднялся. Руки зудели. Они хотели давить на курок и каждым выстрелом размазывать по снегу внутренности фашистов. Он понимал, что зуд этот не физический. Он исходит из головного мозга. Но остановить зуд Вирский не мог.
   Он принялся нервно бродить взад-вперед, иногда повторяя: "Сволочи! Подонки!" Он не имел в виду кого-то конкретно, обращение относилось ко всем. Он будоражил себя мыслями, заводясь ещё больше.
   Мимо прошел политрук.
   - И политрук этот узкоглазый! - злобно прошипел Вирский, глядя исподлобья. Политрук обернулся. Вирский скрылся за деревом. Некоторое время Зайнулов осматривал дорогу, на которой во множестве расположились солдаты, затем пожал плечами и двинулся дальше.
   - Командовать всякий может, - продолжал Вирский, обращаясь к самому себе. - Ты попробуй исполнить, что тебе скомандовали. Попробуй ручками сделай! Рылом в грязь, узкоглазый!
   Но Зайнулов уже ушел, не слыша этих фраз.
   Вирский вытер пот с лица и обнаружил, что взмок, словно на улице стоял не мороз, а тропическая жара. Ему было трудно дышать. Он скинул ушанку, расстегнул шинель и с треском разорвал гимнастерку на шее. Лучше не стало.
   - Сволочи, - повторил Вирский в который раз. Это уже не было ругательством. Это было чем-то вроде междометия, вроде "эх!" или "боже мой!".
   Вирский приблизился к двум разговаривающим солдатам.
   - Если бы ты был командиром, ты роздал бы солдатам лыжи? - спросил он, обращаясь сразу к обоим. Солдаты на мгновение замерли, прослушав вопрос, а затем продолжили пустой диалог об оставшейся где-то в Пскове жене, сыне, собаке, тараканах в кладовке... Вирский сжал зубы. Пот резал глаза. Он зажмурился до боли, затем поднял веки.
   Он смотрел на чащу, в темноту. Когда он смотрел туда, жар немного отступал. Мысли его находили успокоение, вот только в чем? Что он должен был сделать, чтобы вновь обрести себя после того глупого взрыва?
   Медленно из темноты леса проступил глаз.
   Вирский стал оглядываться по сторонам, стараясь привлечь внимание остальных, но больше никто не замечал ЭТОГО. Глаз из темноты видел только Сергей Вирский.
   - Я начинаю сходить с ума, - прошептал он.
   Огромный глаз внимательно смотрел на него. Создавалось впечатление, будто он изучает Вирского. Под пристальным взором этого ока жар начал пропадать. Вирский почувствовал себя лучше.
   Он хочет убивать немцев, с ним никто не желает разговаривать, он медленно сходит с ума, потому что из леса на него смотрит огромный внимательный глаз. А все из-за этой треклятой контузии. Что ему делать?
   - Что мне делать? - спросил он у глаза, и в этот момент где-то впереди раздались автоматные очереди.
   Подгоняемый тревогой и теряясь в догадках, Алексей Калинин бежал к переднему краю лагеря. Приходько ни на шаг не отставал от молодого лейтенанта. Выстрелы больше не повторялись, но Калинин уже увидел место, откуда они могли раздаваться.
   Там, где старшина выставил аванпост, за деревьями с ППШ на изготовку залегли двое бойцов. Их взгляды были устремлены куда-то вперед на дорогу, исчезающую в темноте. Калинин знал, что дальше находится как раз то место, где в снегу погребены вещи и оружие немцев. Подбегая ближе, Приходько наклонил голову Алексея, уберегая его от опасности. Возле одного из часовых они упали в снег.
   - Там немцы, - сообщил солдат Калинину.
   - Появились-таки, - пробормотал Приходько. - А мы уж думали, что они насовсем сгинули.
   - Где они? - спросил Калинин.
   - Там, где-то на краю дороги. Тоже за деревьями прячутся.
   Рядом плюхнулся в снег политрук.
   - Что произошло? - шепотом спросил он. - Кто стрелял?
   - Там немцы, - снова повторил часовой. - Мы сидим с Павликом, охраняем лагерь. Вдруг слышим, как с дороги кто-то по-немецки лялякает! Мы тут же вдарили очередью по ним...
   Солдат вдруг ухмыльнулся:
   - Кажется, одного положили!
   - Совершенно глупое решение, - возразил Калинин. - Вы открыли огонь, обнаружили себя, а что, если их там несколько сотен?
   Политрук едва заметно кивнул, одобряя слова лейтенанта.
   - Нет, - ответил часовой. - Их двое. Одного точно положили.
   Они замерли, глядя в темноту, которая застилала дорогу. И вдруг из темноты раздалось жалобное:
   - Nicht schie?en, bitte... Es friert mich!1
   - Что он говорит? - спросил старшина, не обращаясь к кому-то определенно.
   - Дать по нему ещё очередь! - предложил часовой, вскидывая дуло автомата. Зайнулов обхватил рукавицей ППШ за ствол и отвел его в сторону.
   - Погоди суетиться!
   - Он просит, - сказал Калинин, - чтобы мы не стреляли... И ещё он говорит, что ему очень холодно.
   Красноармейцы с удивлением посмотрели на молодого лейтенанта.
   - Ты что, по-немецки гутаришь? - спросил Приходько.
   - Немного, - ответил Калинин и выкрикнул в темноту. - Heben Sie die Hande und kommen Sie auf das Licht heraus!2
   - Вот это немного! - усмехнулся Приходько. - Ты как ихний Гитлер гавкаешь!
   - Nicht schie?en! Ich gehe,3 - жалобным, почти плачущим голосом произнес немец.
   - Скажи своему напарнику, чтобы не стрелял, - попросил Калинин часового.
   - Павлик! - воскликнул солдат. - Не стреляй в немца!
   Из-за деревьев появилась темная фигура с поднятыми руками. Политрук встал, остальные поднялись за ним. Немец приближался, но в темноте его по-прежнему было трудно разглядеть. И только когда Калинин, Зайнулов, Приходько и часовые приблизились к немцу, а свет керосиновой лампы упал на него, солдаты ахнули. Зайнулов скрипнул зубами, оглядывая противника. Калинин видел такое впервые.
   Немец был раздет догола. На нем не было ни ботинок, ни одежды, ни даже нижнего белья. Он был худ, живот втянуло. Сквозь кожу проступали ребра. Кожа побелела от холода.
   - Смотри-ка! - произнес Приходько, указывая пальцем.
   Алексей увидел вдоль ног и туловища длинные кровавые полосы. Побелевшая кожа на теле была рассечена каким-то острым предметом. Кровь в ранах засохла и уже не сочилась.
   - Господи! - пробормотал Алексей. - Кто его так?
   Немец подошел совсем близко. Его волосы были белесыми, а глаза голубыми. Они смотрели мимо солдат, куда-то в пустоту. Брови и ресницы покрывал иней. Немца колотило от холода. В полусогнутой, дрожащей правой руке было что-то зажато.
   - Нелюдь фашистская! - воскликнул часовой и ударил немца прикладом автомата. Немец опрокинулся навзничь, из разбитой губы хлынула кровь.
   - Правильно, - крикнул кто-то. - Расстрелять, сволочь!
   Калинин кинулся на солдата, припечатав его к дереву всем своим телом. Автомат вывалился из руки часового, дулом вошел в сугроб и замер прикладом вверх.
   - Что ты делаешь!? - закричал Алексей. - Зачем ты его бьешь? Он же сдался нам! Он безоружен! Посмотри на него... посмотри только! Разве может он причинить сейчас вред?
   Солдат оттолкнул Калинина.
   - Он фашист! - огрызнулся часовой. - Он враг наш! Как, по-вашему, они поступали с нашими пленными? Что они делали в захваченных деревнях! У меня фашисты повесили старуху-мать. Какой вред она могла причинить им?
   - Мы не можем уподобляться гитлеровцам! Мы бойцы Красной Армии и должны вести себя цивилизованно, а не как стая шакалов!
   Солдату нечего было ответить. До него внезапно дошло, что он спорил с командиром роты, пусть и молодым, только набирающимся опыта. Собравшиеся вокруг красноармейцы понуро молчали. Немец лежал на снегу и плакал. Алексей опустился возле него.
   - Дайте кто-нибудь шинель, валенки и шапку! - попросил он. - Скорее! Он может замерзнуть!
   Солдаты молча стояли вокруг, не спеша на помощь командиру. Холодный отблеск костра играл в их глазах. Между солдатами мелькнул старшина с усмешкой на устах. Легкий холодок пробежал по спине Алексея при виде его, но сейчас беспокойство доставлял не Семен Владимирович.
   - Дайте же шинель! - умолял Калинин. - Неужели вы не понимаете, что можете оказаться в такой же ситуации!
   - Вы что, не слышали приказ командира? - грозно спросил политрук. Совсем разболтались!
   Через минуту кто-то принес немецкую шинель. Нашлись и старые поношенные валенки, взятые из обоза. Надевая на немца шинель, Калинин разглядел вещь, которую немец сжимал с неимоверной силой и ни за что не хотел отпускать; единственная вещь, которая была при нем, когда он сдался.
   В его руках была зажата целая ненадкушенная булочка с маком. Половина точно такой же сейчас находилась в вещмешке Алексея Калинина.
   Алексей поднял глаза на политрука. Тот кивнул, показывая, что увидел.
   - Значит, немцы прошли через деревню, - сказал Алексей. - Старухи обманули нас.
   - Это неважно, - ответил политрук. - Важно узнать, что произошло с их подразделением. Он единственный человек, который может рассказать нам об этом. Возможно, единственный оставшийся в живых.
   - Ему сейчас нужен медик, - прошептал Алексей. - У пленного, возможно, обморожение.
   - Я приведу его, не беспокойся, - произнес Зайнулов и ушел.
   Алексей наклонился к пленному. Тот по-прежнему плакал, размазывая ладонью кровь по подбородку. Дрожь все ещё колотила его. Калинин приложил свой носовой платок к губе немца, из которой шла кровь. Тот поначалу испуганно отстранился, но затем взял платок из рук Алексея и прижал к ране.
   Калинин обернулся к солдатам.
   - Ему нужна кружка горячего чая! - громко произнес он. - Сделайте кто-нибудь чай!
   - Вон чайник на костре висит, - крикнул кто-то. - Пущай сам наливает!
   - Дайте кружку, - попросил Калинин.
   - Пусть из носика пьет! - гневно сказал кто-то.
   Калинин поднялся и ткнул пальцем в первого попавшегося солдата, молодого парня с простым лицом:
   - Дай немцу свою кружку!
   - Ни за что не дам! - упрямо воскликнул солдат. - Чтобы он к ней своими фашистскими губами прикасался! Да меня потом всю оставшуюся войну будет тошнить!
   Калинин повернулся к Приходько и с мольбой посмотрел на него. Не говоря ни слова, Приходько протянул Алексею свою кружку. Калинин принял её с благодарностью, плеснул в неё кипяток из чайника и подал немцу. Тот дрожащими руками поднес кружку к обледеневшим губам и принялся жадно хлебать горячий чай.
   - Wie hei?t du?4 - спросил Калинин.
   Немец словно не слышал вопроса. Алексей снова повторил его, но так и не добился ответа. Калинин подумал, что лучше сейчас не трогать пленного.
   Подошел медик - пожилой белорус с длинными усами, опускающимися на подбородок. Он попросил у Калинина спирт, чтобы растереть немца. Красноармейцы долго возмущались по этому поводу, особенно когда Алексей отдал медику флягу, и в воздух брызнул острый специфичный запах.
   Постепенно солдаты стали расходиться. Время было позднее. Ушли и старшина с Приходько, ушел санитар. Немец лежал возле догорающего костра закутанный в три шинели. От удара прикладом у него раздулась губа и правая часть подбородка. Алексей смотрел на пленного и не мог представить его в образе врага. Его вполне можно было принять за обычного деревенского парня откуда-нибудь из средней полосы России, если не смотреть на чужой покрой шинели и на немецкие знаки отличия.
   Немец лежал под толстой сосной. На высоте полуметра кто-то воткнул в ствол топорик, которым рубили дрова для костра.
   - Хотите ещё чаю? - спросил Калинин по-немецки.
   Немец кивнул.
   - Хотите чаю? - снова спросил Калинин.
   Немец с недоуменным видом кивнул снова. Это походило на издевательство, Алексею за свои слова было стыдно, но он решил попытаться.
   - Я не слышу вашего ответа, - мягко произнес Алексей. - Вы хотите чаю или нет?
   - Да, - ответил немец.
   Это было первое осмысленное слово, произнесенное им после пленения. Алексей облегченно вздохнул. Некоторые люди от перенесенного шока теряют дар речи.
   - Как вас зовут?
   Немец вдруг засуетился. Зашевелились руки, скрытые под шинелью.
   - Снег! - произнес он. - Много снега!.. Снег ревет!
   Политрук наклонился к Калинину.
   - Что он говорит?
   - Ерунду какую-то, - ответил Алексей. - Что-то про снег.
   Он снова заговорил с пленным:
   - Меня зовут Алексей Калинин, я учусь в Московском университете и собираюсь стать историком.
   Немец вопросительно уставился Калинина.
   - Как вас зовут? - спросил Алексей.
   - Штолль... - судорожно произнес немец. - Янс...
   - Янс Штолль, - повторил Калинин. Кажется, общение начало получаться. - Зачем ваш отряд забрел в лес?
   Немец испуганно посмотрел на молодого лейтенанта.
   - Ферма... поля...
   Алексей мгновение соображал.
   - Вы - фермер?
   - Да!
   - Что он говорит? - снова спросил Зайнулов.
   - Видимо, до войны он работал в сельском хозяйстве. Он фермер.
   - Фермер? - раздался удивленный голос рядом. Фрол Смерклый приблизился к немцу, внимательно разглядывая его. Немец испуганно забегал глазами.
   - Нет, прошу вас... - произнес Калинин, выставляя вперед руки. - Не пугайте его!
   - Он такой же крестьянин, как и я? - продолжал удивляться Фрол. - Как же так?
   - А что, собственно, тебя удивляет, Фрол? - спросил политрук.
   Смерклый замялся.
   - Я не знаю... я не думал, что они могут... такими же...
   - Ты думал, что немцы рождаются с винтовкой в руках и рогатой каской на голове? - произнес Зайнулов. - Они такие же люди, как и мы. Не по своей воле они начали войну. Их согнали на нее... Ты не думал, что у них могут оказаться такие же довоенные профессии, как и у наших солдат?
   Мудрый Зайнулов попал в самую точку. Смерклый действительно ни разу не задумывался, что немцы такие же люди. Они тоже варят сталь и доят коров. У них тоже есть жены и дети.
   Новая информация стала потрясением для Смерклого.
   - Спроси его, что он выращивает? - попросил Фрол молодого лейтенанта.
   - Он боится вас! - произнес Калинин. - Отойдите, пожалуйста!
   - Я тоже крестья-нин! - обращаясь к немцу, сказал Смерклый, тыча себя пальцем в грудь. - Фермер!
   - Фермер? - переспросил немец. Лицо его просветлело. - Я из региона Вестервальд!
   - Что он говорит? - спросил Смерклый.
   - Он из региона Вестервальд в Германии.
   - Я из-под Вологды! Мы выращиваем пшеницу и коров!
   Калинин перевел Фразу Смерклого. В ответ, немец увлеченно заговорил.
   - Он тоже занимается коровами, продавая говядину и молоко, - перевел Калинин.
   Немец что-то спросил.
   - Он спрашивает, чем вы их кормите?
   - Как чем? - удивился Фрол. - Летом - травой. Зимой - сеном. Клевер у нас сочный! Коровы его любят.
   Калинин перевел, и немец вновь что-то спросил.
   - Он спрашивает, какие вы применяете добавки?
   - Какие добавки? - опешил Смерклый. - Никаких добавок.
   - Он спрашивает, сколько литров молока в день дают ваши коровы? продолжал Калинин.
   - Пять-семь литров, - ответил Фрол.
   Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо выпятив грудь, что-то сказал. Алексей подумал, что непросто было добиться улыбки пленного.
   - Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше! - перевел Калинин.
   Смерклый оттопырил нижнюю губу. Глаза его, казалось, придвинулись друг к дружке от удивления.
   - Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! - без злобы произнес Фрол. - Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!
   - Он утверждает, что не лжет, - ответил Калинин.
   - Фрол, все! - сказал политрук. - Иди спать! Завтра поговоришь!
   - Ладно, - сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно. Двенадцать литров!
   Встреча и разговор с пленным глубоко потрясли Фрола. Считая немцев почти нелюдью, он даже не думал о том, что среди них могут оказаться и простые рабочие, и фермеры (как Штолль). Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл об обиде, нанесенной ему Николаем Приходько. После разговора с немцем о коровах, мысли его были светлы. Ему чудилось лето, их деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей.
   Наконец, Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно смотрел на командиров. Что-то щелкнуло у него над головой. Топорик, воткнутый в ствол сосны и едва различимый в темноте, покачнулся и вывалился, просвистев рядом с пленным и провалившись в сугроб. Немец удивленно уставился на темный провал в снегу.
   - Ничего страшного! - заверил его Алексей, взял топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.
   - Что случилось с вашим подразделением? - спросил Алексей. - Почему вы оказались в лесу?
   Немец, назвавшийся Янсом Штоллем, вздохнул, опустил глаза и начал рассказывать.
   Глава 10.
   "Это же фашист, самый настоящий!" - думал Вирский, с ожесточением глядя на обнаженную фигуру, появившуюся из мрака. Он долго ждал этого момента, потому что его руки зудели до сих пор.
   Один из солдат ударил немца прикладом, и Вирский возненавидел его, так как удар должен был нанести он! На защиту нациста встал молодой лейтенант. Он позаботился, чтобы для немца нашлись теплая одежда и горячий чай. А Вирский привязал бы немца к дереву и оставил бы голышом на морозе, чтобы к утру дивные окрестности этого леса украшала ледяная статуя.
   Мимо Сергея прошел Смерклый, подозрительно поглядев на него.
   - Смерть фашистам! - провозгласил Вирский.
   - Каково тебе без шапки-то? - спросил Фрол. - И шинель у тебя расстегнута. Простудишься!
   Вирский ухмыльнулся, выставив зубы.
   - Упрел я. Жарко совсем.
   Смерклый протопал дальше и стал следить за разговором Калинина с пленным. Напротив, остальные солдаты начали расходиться.
   Смерть! Немец должен быть уничтожен! Расплющен, размазан по снегу...
   Внезапно Вирский заметил, что в ствол дерева, под которым лежит немец, воткнут топорик, использовавшийся для рубки дров. Шагнув в темноту леса, Вирский, невидимый окружающими, стал пробираться к этому дереву. Осторожно ступая по снегу и стараясь не скрипеть, он встал за деревом. Ствол был достаточно широк в диаметре, чтобы Вирского не было видно со стороны костра. Топорик торчал чуть сбоку. Сергей протянул руку и взялся за рукоять.
   Зуд из ладоней мгновенно исчез. Вот что ему было нужно! Вот что требовалось, дабы развеять зуд в руках. Поганый фашист и оружие, которым его можно зарубить!
   Вирский держался за рукоять топора, прикрыв глаза и наслаждаясь теплом, которое разливалось из нее. Наслаждение, испытанное им, можно было назвать экстазом. Тепло от рукояти перетекало сначала в руку, затем в голову и потом распространялось по всему телу, заставляя его вздрагивать от удовольствия.
   Через несколько секунд ощущение экстаза прошло. Вирский открыл глаза.
   Немец улыбался, и что-то говорил на своем лающем языке. Это вывело Вирского из себя. Немец чувствовал себя как дома! Он СМЕЯЛСЯ, находясь в плену!