Страница:
— Пластыря нет? — вопрошает он у всей компании.
— В отеле — пожалуйста, — говорит Наташка, — а здесь…
— Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, — советует Мыгин. — бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!
— Ну, уж нет, — говорит Витёк, — пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.
— Камеру не забудь, когда пойдешь, — шутит Костик, — а то самое интересное прозеваешь.
— Слушай! — вдруг обращается ко мне Гольдштейн. — А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается…
Ба-бах!
В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо противно-желтым. А вода в бассейне красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.
Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы — это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в «Вандерленде» не было своего медицинского кабинета…
Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что ещё я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался ещё один, спасительный вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши устраивает мне проверку. Но такое было уже явным изобретением сущностей сверх необходимого — просто все слишком четко сходилось на Гольдштейне, а мне (то ли всем назло, то ли просто из личной симпатии к фигуранту) до безумия хотелось выгородить его, реабилитировать. Впрочем, строго по шпионским правилам я обязан был подвергать жесточайшей критике любую версию, тем более такую гладенькую, какая получалась в случае с Пашей.
Я и подвергал, да ни хрена из той критики не выходило. Выходило только ещё хуже. Вспоминалось вдруг, что Паша исчезал куда-то ненадолго, когда Витёк с Андрюшкой уходили кататься. Что, если это он и подстроил нелепую травму с целью завести разговор о больнице невзначай? Допущение, конечно, слишком уж витиеватое, но я давно понял, что в нашем деле без подобной бредятины не бывает. С Анжеем пообщаешься — не такое ещё в голову полезет! В общем, не удавалось мне отмазать Пашу. Главный фигурант — он и есть главный. Другой бы на моем месте радовался, ведь задание, считай, наполовину выполнено. А я все сильнее впадал в депрессию.
Белке свою кислую рожу объяснил просто:
— Живот болит и башка одновременно. Видать, съел чего-нибудь, а заодно перегрелся.
Женушка посмотрела на меня с сомнением, но от дальнейших расспросов воздержалась.
А в отеле, после обеда, уже второго подряд съеденного совершенно всухую, нас ожидал сюрприз. Прибыла очередная группа русских челноков из Питера и в её составе Паша встретил старого знакомого. Бывший тверяк и однокашник Гольдштейна Роберт, толстый, лысый, но очень обаятельный армянин приехал не за товаром, а за компанию с друзьями — отдохнуть, с людьми пообщаться, разведать возможности по бизнесу в незнакомой для него стране. А бизнес у Роберта был серьезный, финансовый. Эмираты в этом отношении место благодатное, особенно Дубай: куда не плюнь — кругом банки — не случайно молодой арабский город претендовал на роль финансовой столицы мира после возвращения Гонконга Китаю. Не получилось, кстати, лишь потому, что по эмиратским законам пятьдесят один процент акций любого предприятия, в том числе и иностранного банка, на арабской территории должен принадлежать местной фирме. В Европе и Америке таких законов не понимают, в смысле не принимают, но относятся с большим уважением.
Все это мы обсуждали с Робертом уже поднявшись в номер, для начала в Пашин. Витька попросили сбегать за водичкой в магазин напротив. По-русски это называется «послать мальчонку за пивом», но Паша-то уже чувствовал, что Роберт приехал не пустой и будут у нас сегодня напитки поинтереснее пресловутого пива. Я же очень изящно сел на хвоста. Впрочем, Гольдштейн меня сам позвал, представив Роберту, как писателя. Паше, как я понял, очень льстило знакомство с «живым классиком». Книгу мою он ещё и не открывал, но другу юности не преминул похвастаться, для чего и вытащил со дна сумки.
А само появление Роберта меня, конечно, напрягало. В контексте моих последних открытий выглядело оно совсем странно. Как говорится, извините, товарищи, но об ещё одном персонаже из Твери мы не договаривались. Да и сама фигура этого армянского миллионера, приезжающего в трехзвездочный отель вместе с командой челноков, озадачивала изрядно, да что там «озадачивала»! — выглядела просто откровенной карикатурой на меня самого.
Голова моя пошла кругом, и спасти её от полной интеллектуальной катастрофы могло теперь только одно — стаканчик чего-нибудь крепкого. И мечта сбылась.
Как только вошли в номер к Роберту с ответным дружественным визитом, хозяин со всей кавказской щедростью раскатал по столу лаваш, вывалил из бездонных закромов сыр, копченое мясо, овощи, зелень — это ж надо было тащить с собой такое из Питера в Дубай! — и наконец открыл один из своих дипломатов с кодовыми замками, а там… А там!.. Как на полке дорогого ереванского магазина целый иконостас экспортных бренди: «Ахтамар», «Двин», «Наири», «Васпуракан»… Белку мы, конечно, тоже пригласили, и Рюшика с дядей Робертом познакомили, и у дяди Роберта нашлись для мальчика-сладкоежки и пахлава, и шакер-пури, и сахар виноградный, и прекрасная толстая чучхела, только армяне и умеют такую делать. В общем, вечерочек выдался не хуже первого, я только твердил себе после каждой новой дозы: «Не забыть про сеанс связи! Не забыть!» И мучительно выдумывал легенду. Легенда получилась совершенно идиотская, дескать, мальчику обещал снять камерой ночной город со всеми огнями, отраженными в проливе, он, мол, сам хотел, но сегодня уже сил у ребенка нет, завтра — тем более не получится, а послезавтра мы улетаем. Все было глупо ужасно. Какой ночной город? Какие огни? Какой мальчик? Хорошо хоть не при Андрюшке все это молол. Однако и Паша, и Витёк были уже очень веселые, а Роберт на мой уход никак не обиделся, только звал заходить еще. Белка смотрела озадаченно. Чуяла, родная, подвох. Но с ней у меня была четкая договоренность: на людях не комментировать никаких моих слов и действий — она это давно и хорошо понимала.
В общем, на пристань я пришел заблаговременно. Оценил обстановку. Лодки отчаливали часто, одна за другой, по мере заполнения людьми, и рассчитать время было довольно легко. Вот только таблеток никаких я пить не стал, понадеялся на внутренние силы организма, однако прекрасный армянский коньяк (по старой советской привычке мне все-таки было удобнее называть его коньяком, а не бренди) расслабил как-то уж слишком сильно. Трубку телефонную, бумажник с документами и оружие я не забыл. А вот все, о чем хотел сказать Тополю, вылетело из головы напрочь. Вместо четких мыслей клубился под черепом радужный и очень ароматный коньячный туман.
Без пяти девять я шагнул через борт и, пройдя ближе к носу, сел на краешек жесткой скамейки. Народец, набившийся в посудину, хорошо сгодился бы для съемок в массовке какого-нибудь фильма об угнетении рабов в Бразилии или о притеснении черных в довоенной Америке — худые, молчаливые, в обтрепанных спецовках, с изможденными лицами. Я в своем белом костюмчике от «Гуччи» был совершенно неуместен в этом пейзаже, но надо отдать им должное: каждый, едва заметно покосившись в мою сторону, тут же переставал обращать внимание на богатенького идиота, использующего такой странный способ переезда через пролив.
А Кхор Дубай меж тем плескал маслянистыми волнами в борта, переливался огнями, благоухал морем, цветами и специями, звенел романтичной мелодией, долетавшей из ближайшего плавучего ресторана и настырно пробивавшейся сквозь рычание нашего лодочного движка. Ровно в 21.00 в мелодию эту вплелся новый звук. И я быстро, одним пальцем придушил его, впуская в свое левое ухо голос Лени Вайсберга, а правое прикрывая ладонью, потому что шумовой фон был все-таки очень велик.
— Во-первых, экспертиза присланной тобою дискеты до сих пор не закончена, — говорил Тополь, — а во-вторых, я должен предупредить тебя, Миша: если ты до сих пор не выбрал одного из десяти кандидатов, тебе придется делать выбор как угодно, хоть по жребию. Но, начиная с завтрашнего утра, ты обязан следить вплотную за одним-единственным фигурантом.
Это был какой-то абсурд, но к счастью, я уже сделал свой выбор, о чем и сообщил Лене.
— Очень хорошо, — откликнулся он. — И кто же это?
— Четвертый, — сказал я.
Боевую челночную девятку для присвоения им индивидуальных номеров мы с самого начала договорились расставить в русском алфавитном порядке по фамилиям.
— Хорошо, — пометил себе Вайсберг, не проявив никаких эмоций. — Тогда слушай дальше. Я буду сейчас зачитывать очень важную инструкцию. Как понял?
Слышно было отвратительно, лодочный мотор мешал, как сволочь, зато и меня никто здесь не то что писать, но и слышать не мог. О радиоперехвате в данный момент речи не было — иначе это все не обставлялось бы так торжественно.
— Понял нормально, — ответил я.
Нормально, не нормально, но ведь понял же, а жаловаться на трудности у нас не принято.
— Ты должен иметь ввиду, Миша, если фигурант попытается передать тем или иным, подчеркиваю, нетрадиционным способом некую информацию третьим лицам, то есть не тебе, ты имеешь право открывать стрельбу на поражение.
— Что? — переспросил я.
Хотя на самом деле четко расслышал все до последнего слова.
А Леня прекрасно знал, что я все слышал, даже наверняка догадался о причине моего дурацкого вопроса. И он не стал повторяться. А сформулировал «очень важную инструкцию» иначе:
— В этом случае я приказываю стрелять на поражение.
В жаркой арабской ночи я зябко поежился от такой постановки вопроса. Потом решительно заявил про себя с пьяной лихостью: «Черта-с-два я буду слушаться твоего приказа, Леня! Черта-с-два!» И сказал в полушутку:
— Понял тебя. Прием.
— А у меня все, — невинным голоском отозвался Тополь.
— Тогда я скажу.
Я вдруг вспомнил, о чем хотелось сообщить. Или мне так показалось, что вспомнил:
— Леня, я тут подумал и сообразил: все случится именно завтра.
— Почему так думаешь?! — спросил он быстро и испуганно.
— Никакой мистики — только логика. Потому что в день отъезда дела не делаются. А сегодня уже поздно и пьяные все.
Пьяными были далеко не все, но и я сам, и предполагаемый фигурант действительно несколько потеряли рабочую форму.
Черт меня дернул добавить ещё одну фразу:
— Работать уже невозможно в такое время, Леня! Пора подмыться, трахнуть кого-нибудь и спать.
— Ясень, — проговорил Вайсберг с укоризною, — у нас слишком мало времени, и связь дорого стоит… Вот черт! И почему все время приходится работать с алкоголиками?..
Последняя фраза, похоже, предназначалась уже не мне, просто ошарашенный моими идиотскими словами Тополь не сразу разорвал свою дорогостоящую связь. Однако на берегу, как я понял, общаться по телефону нам уже не полагалось. Может, это опять придумал Шактивенанда со своими мистическими прозрениями. А может, старый контрразведчик Леня Вайсберг элементарно подстраховывался шумом движка.
Вернувшись в отель, я ещё застал всю компанию в номере у Роберта. Мы выпили по рюмочке на сон грядущий и по моему совету быстро разошлись, ведь наутро предстоял особо ранний подъем. Поэтому в душ-то мы, конечно, сходили — без этого в эмиратской жаре никак нельзя, — а вот трахать мне, разумеется, было некого — сразу лег спать. Только сон никак не шел. Я все ворочался и ворочался.
И что это я такое брякнул Тополю насчет завтрашнего дня? Откуда оно вообще вылезло? На завтра была у нас запланирована дальняя экскурсия на целый день с обедом в другом отеле, в другом эмирате, аж на берегу Оманского залива. Придумал все это Паша (нота бене!), ещё три дня назад, а поддержали все — и завзятые путешественники с одной женой на двоих, и любители фотосъемки Борзятниковы и даже спокойный, как танк, и безучастный ко всему внешнему Мыгин со своей взбалмошной Наташкой.
Белка давно спала, уткнувшись мне в плечо, а я лежал и почему-то именно теперь вспоминал ещё один многозначительный эпизод из серии «угадай фигуранта».
Был пятый день, то есть вчера. Между обедом и ужином по магазинам народ уже почти не бегал. Кто спал, кто читал, кто телевизор смотрел. Между прочим, все ящики в отеле, начиная с самого большого, установленного внизу в холле, настроены были на «ОРТ», при желании и некотором упорстве удавалось и другие российские каналы поймать. И я уж совсем было занялся настройкой телевизора, да вдруг вспомнил, что оставил свою пачку сигарет в номере у Мыгина. Курево в Эмиратах — тоже ценность, его просто так не бросают, ну я и спустился на этаж. Постучал.
— Ал-ле! Войдите, — проворковала Наташка.
Игоря в комнате не было, а бизнесменша Крутова лежала в одних трусиках на постели попкой кверху и повернув ко мне свою золотоволосую головку попросила:
— Не помажешь мне спину? Игорь слинял куда-то.
— Вообще-то я за сигаретами зашел, но давай.
Я пожал плечами: глупо было изображать из себя стеснительного мальчика.
А кожа у Наташки и впрямь была очень нежной, очень белой, без всяких хитрых кремов с такой кожей и загорать-то нельзя. Но загорать она любила. И очень любила, когда её мажут кремом горячие сильные мужские руки, я это чувствовал, её спина реагировала на каждое касание, ещё чуть-чуть и стонать начнет. И я поймал себя на том, что уже давно не мажу её, а просто глажу и получаю от этого вполне конкретное удовольствие.
— Вроде все, — сказал я как можно равнодушнее.
— Ну и как? Тебе понравилось?
Она ещё раз повернула голову и с откровенной улыбкой так долго рассматривала мои шорты, что я бы не удивился, если б за этим бесстыжим взглядом последовала такая же наглая ладошка.
— Это тебе должно было понравиться, — отпарировал я. — Можно идти?
— А животик? — капризно вопросила Наташка, немедленно переворачиваясь на спину.
И я не мог не отметить, как напряженно топорщатся её отвердевшие соски.
— А животик ты и сама можешь, — рубанул я с плеча.
Что за бордель?! Что за перекрестное опыление? Я совершенно не планировал поиметь всех девок в нашей группе, хотя, если честно, в отличие от Алины, Наташка нравилась мне чисто внешне. Стройная, изящная блондинка со спортивной фигурой, смешливые глаза, носик кнопочкой и большой хищный рот с пухлыми губами. Не красавица, но о-очень сексапильна!
— До животика ручки достают, — счел я необходимым пояснить, так как Наташка явно не ожидала столь резкого отказа и растерялась.
— Фи, какой ты противный! — нашла она, наконец, нужный тон.
— Я не противный. Я просто очень деловой. Прагматик я. А ты меня трахнуть, что ли, хочешь?
— Фи! Да ты ещё и грубиян. Я просто прошу помазать меня кремом вот здесь! — она взмахнула лапкой чуть ниже груди.
— Наташка, хитрюга! Да я могу тебя помазать даже вот здесь…
И я показал, где именно, целомудренно не запуская ладонь в трусики, а положив её сверху, однако без всякой робости подвигав туда-сюда.
— Только не сегодня. Ладно?
Она не отбросила мою руку и не ударила по щеке, но и к себе не потянула. Наташка, по-моему, просто оторопела. Видимо, так с нею ещё ни разу не поступали. И она молча позволила мне уйти. А я, играя свою роль до конца, не только не забыл про сигареты, но и заглянул при ней в пачку, с понтом, проверяя, много ли у меня расстреляли.
Весь следующий день, то есть сегодня, и в отеле, и в аква-парке, Наташка внимательно приглядывалась ко мне, а когда перехватывала ответные долгие взгляды — я иногда награждал её такими — сразу как бы невзначай принимала соблазнительные позы. Это было смешно и трогательно. И все шло как-то мимо Белки. Жена не видела, не обращала внимания, и тем сильнее забавляла меня эта новая игра, каким-то странным (мистическим?) образом связанная с намеченным на завтра убийством и разрешением всех проблем, влекущим за собой массовое впадение в эту — как ее? — рамаяну, или прану, или нирвану, да, — прости, Господи! — хоть просто в ванну…
Я лежал и думал о том, как бы мне привязать к завтрашнему дню магическое число восемьдесят два. Но восьмерка была скользкой, как надувной двухместный пластиковый круг, и постоянно выскальзывала, оставалась одна лишь двойка, изогнувшаяся прекрасным лебедем. Двойка, дубль, тандем, этакая крепкая семейная пара. Или осевая симметрия, отражение в зеркале. Или — единство и борьба противоположностей: инь — ян. Две несовместимых стихии — мужская и женская. Два напрягшихся Наташкиных соска, две ягодицы, две губы, две ноги… Две руки, два глаза, два ствола. Две роли, две ипостаси, два пути.
Две равных возможности: стрелять на поражение или не стрелять…
Глава десятая. Точка, точка, запятая
— В отеле — пожалуйста, — говорит Наташка, — а здесь…
— Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, — советует Мыгин. — бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!
— Ну, уж нет, — говорит Витёк, — пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.
— Камеру не забудь, когда пойдешь, — шутит Костик, — а то самое интересное прозеваешь.
— Слушай! — вдруг обращается ко мне Гольдштейн. — А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается…
Ба-бах!
В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо противно-желтым. А вода в бассейне красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.
Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы — это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в «Вандерленде» не было своего медицинского кабинета…
Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что ещё я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался ещё один, спасительный вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши устраивает мне проверку. Но такое было уже явным изобретением сущностей сверх необходимого — просто все слишком четко сходилось на Гольдштейне, а мне (то ли всем назло, то ли просто из личной симпатии к фигуранту) до безумия хотелось выгородить его, реабилитировать. Впрочем, строго по шпионским правилам я обязан был подвергать жесточайшей критике любую версию, тем более такую гладенькую, какая получалась в случае с Пашей.
Я и подвергал, да ни хрена из той критики не выходило. Выходило только ещё хуже. Вспоминалось вдруг, что Паша исчезал куда-то ненадолго, когда Витёк с Андрюшкой уходили кататься. Что, если это он и подстроил нелепую травму с целью завести разговор о больнице невзначай? Допущение, конечно, слишком уж витиеватое, но я давно понял, что в нашем деле без подобной бредятины не бывает. С Анжеем пообщаешься — не такое ещё в голову полезет! В общем, не удавалось мне отмазать Пашу. Главный фигурант — он и есть главный. Другой бы на моем месте радовался, ведь задание, считай, наполовину выполнено. А я все сильнее впадал в депрессию.
Белке свою кислую рожу объяснил просто:
— Живот болит и башка одновременно. Видать, съел чего-нибудь, а заодно перегрелся.
Женушка посмотрела на меня с сомнением, но от дальнейших расспросов воздержалась.
А в отеле, после обеда, уже второго подряд съеденного совершенно всухую, нас ожидал сюрприз. Прибыла очередная группа русских челноков из Питера и в её составе Паша встретил старого знакомого. Бывший тверяк и однокашник Гольдштейна Роберт, толстый, лысый, но очень обаятельный армянин приехал не за товаром, а за компанию с друзьями — отдохнуть, с людьми пообщаться, разведать возможности по бизнесу в незнакомой для него стране. А бизнес у Роберта был серьезный, финансовый. Эмираты в этом отношении место благодатное, особенно Дубай: куда не плюнь — кругом банки — не случайно молодой арабский город претендовал на роль финансовой столицы мира после возвращения Гонконга Китаю. Не получилось, кстати, лишь потому, что по эмиратским законам пятьдесят один процент акций любого предприятия, в том числе и иностранного банка, на арабской территории должен принадлежать местной фирме. В Европе и Америке таких законов не понимают, в смысле не принимают, но относятся с большим уважением.
Все это мы обсуждали с Робертом уже поднявшись в номер, для начала в Пашин. Витька попросили сбегать за водичкой в магазин напротив. По-русски это называется «послать мальчонку за пивом», но Паша-то уже чувствовал, что Роберт приехал не пустой и будут у нас сегодня напитки поинтереснее пресловутого пива. Я же очень изящно сел на хвоста. Впрочем, Гольдштейн меня сам позвал, представив Роберту, как писателя. Паше, как я понял, очень льстило знакомство с «живым классиком». Книгу мою он ещё и не открывал, но другу юности не преминул похвастаться, для чего и вытащил со дна сумки.
А само появление Роберта меня, конечно, напрягало. В контексте моих последних открытий выглядело оно совсем странно. Как говорится, извините, товарищи, но об ещё одном персонаже из Твери мы не договаривались. Да и сама фигура этого армянского миллионера, приезжающего в трехзвездочный отель вместе с командой челноков, озадачивала изрядно, да что там «озадачивала»! — выглядела просто откровенной карикатурой на меня самого.
Голова моя пошла кругом, и спасти её от полной интеллектуальной катастрофы могло теперь только одно — стаканчик чего-нибудь крепкого. И мечта сбылась.
Как только вошли в номер к Роберту с ответным дружественным визитом, хозяин со всей кавказской щедростью раскатал по столу лаваш, вывалил из бездонных закромов сыр, копченое мясо, овощи, зелень — это ж надо было тащить с собой такое из Питера в Дубай! — и наконец открыл один из своих дипломатов с кодовыми замками, а там… А там!.. Как на полке дорогого ереванского магазина целый иконостас экспортных бренди: «Ахтамар», «Двин», «Наири», «Васпуракан»… Белку мы, конечно, тоже пригласили, и Рюшика с дядей Робертом познакомили, и у дяди Роберта нашлись для мальчика-сладкоежки и пахлава, и шакер-пури, и сахар виноградный, и прекрасная толстая чучхела, только армяне и умеют такую делать. В общем, вечерочек выдался не хуже первого, я только твердил себе после каждой новой дозы: «Не забыть про сеанс связи! Не забыть!» И мучительно выдумывал легенду. Легенда получилась совершенно идиотская, дескать, мальчику обещал снять камерой ночной город со всеми огнями, отраженными в проливе, он, мол, сам хотел, но сегодня уже сил у ребенка нет, завтра — тем более не получится, а послезавтра мы улетаем. Все было глупо ужасно. Какой ночной город? Какие огни? Какой мальчик? Хорошо хоть не при Андрюшке все это молол. Однако и Паша, и Витёк были уже очень веселые, а Роберт на мой уход никак не обиделся, только звал заходить еще. Белка смотрела озадаченно. Чуяла, родная, подвох. Но с ней у меня была четкая договоренность: на людях не комментировать никаких моих слов и действий — она это давно и хорошо понимала.
В общем, на пристань я пришел заблаговременно. Оценил обстановку. Лодки отчаливали часто, одна за другой, по мере заполнения людьми, и рассчитать время было довольно легко. Вот только таблеток никаких я пить не стал, понадеялся на внутренние силы организма, однако прекрасный армянский коньяк (по старой советской привычке мне все-таки было удобнее называть его коньяком, а не бренди) расслабил как-то уж слишком сильно. Трубку телефонную, бумажник с документами и оружие я не забыл. А вот все, о чем хотел сказать Тополю, вылетело из головы напрочь. Вместо четких мыслей клубился под черепом радужный и очень ароматный коньячный туман.
Без пяти девять я шагнул через борт и, пройдя ближе к носу, сел на краешек жесткой скамейки. Народец, набившийся в посудину, хорошо сгодился бы для съемок в массовке какого-нибудь фильма об угнетении рабов в Бразилии или о притеснении черных в довоенной Америке — худые, молчаливые, в обтрепанных спецовках, с изможденными лицами. Я в своем белом костюмчике от «Гуччи» был совершенно неуместен в этом пейзаже, но надо отдать им должное: каждый, едва заметно покосившись в мою сторону, тут же переставал обращать внимание на богатенького идиота, использующего такой странный способ переезда через пролив.
А Кхор Дубай меж тем плескал маслянистыми волнами в борта, переливался огнями, благоухал морем, цветами и специями, звенел романтичной мелодией, долетавшей из ближайшего плавучего ресторана и настырно пробивавшейся сквозь рычание нашего лодочного движка. Ровно в 21.00 в мелодию эту вплелся новый звук. И я быстро, одним пальцем придушил его, впуская в свое левое ухо голос Лени Вайсберга, а правое прикрывая ладонью, потому что шумовой фон был все-таки очень велик.
— Во-первых, экспертиза присланной тобою дискеты до сих пор не закончена, — говорил Тополь, — а во-вторых, я должен предупредить тебя, Миша: если ты до сих пор не выбрал одного из десяти кандидатов, тебе придется делать выбор как угодно, хоть по жребию. Но, начиная с завтрашнего утра, ты обязан следить вплотную за одним-единственным фигурантом.
Это был какой-то абсурд, но к счастью, я уже сделал свой выбор, о чем и сообщил Лене.
— Очень хорошо, — откликнулся он. — И кто же это?
— Четвертый, — сказал я.
Боевую челночную девятку для присвоения им индивидуальных номеров мы с самого начала договорились расставить в русском алфавитном порядке по фамилиям.
— Хорошо, — пометил себе Вайсберг, не проявив никаких эмоций. — Тогда слушай дальше. Я буду сейчас зачитывать очень важную инструкцию. Как понял?
Слышно было отвратительно, лодочный мотор мешал, как сволочь, зато и меня никто здесь не то что писать, но и слышать не мог. О радиоперехвате в данный момент речи не было — иначе это все не обставлялось бы так торжественно.
— Понял нормально, — ответил я.
Нормально, не нормально, но ведь понял же, а жаловаться на трудности у нас не принято.
— Ты должен иметь ввиду, Миша, если фигурант попытается передать тем или иным, подчеркиваю, нетрадиционным способом некую информацию третьим лицам, то есть не тебе, ты имеешь право открывать стрельбу на поражение.
— Что? — переспросил я.
Хотя на самом деле четко расслышал все до последнего слова.
А Леня прекрасно знал, что я все слышал, даже наверняка догадался о причине моего дурацкого вопроса. И он не стал повторяться. А сформулировал «очень важную инструкцию» иначе:
— В этом случае я приказываю стрелять на поражение.
В жаркой арабской ночи я зябко поежился от такой постановки вопроса. Потом решительно заявил про себя с пьяной лихостью: «Черта-с-два я буду слушаться твоего приказа, Леня! Черта-с-два!» И сказал в полушутку:
— Понял тебя. Прием.
— А у меня все, — невинным голоском отозвался Тополь.
— Тогда я скажу.
Я вдруг вспомнил, о чем хотелось сообщить. Или мне так показалось, что вспомнил:
— Леня, я тут подумал и сообразил: все случится именно завтра.
— Почему так думаешь?! — спросил он быстро и испуганно.
— Никакой мистики — только логика. Потому что в день отъезда дела не делаются. А сегодня уже поздно и пьяные все.
Пьяными были далеко не все, но и я сам, и предполагаемый фигурант действительно несколько потеряли рабочую форму.
Черт меня дернул добавить ещё одну фразу:
— Работать уже невозможно в такое время, Леня! Пора подмыться, трахнуть кого-нибудь и спать.
— Ясень, — проговорил Вайсберг с укоризною, — у нас слишком мало времени, и связь дорого стоит… Вот черт! И почему все время приходится работать с алкоголиками?..
Последняя фраза, похоже, предназначалась уже не мне, просто ошарашенный моими идиотскими словами Тополь не сразу разорвал свою дорогостоящую связь. Однако на берегу, как я понял, общаться по телефону нам уже не полагалось. Может, это опять придумал Шактивенанда со своими мистическими прозрениями. А может, старый контрразведчик Леня Вайсберг элементарно подстраховывался шумом движка.
Вернувшись в отель, я ещё застал всю компанию в номере у Роберта. Мы выпили по рюмочке на сон грядущий и по моему совету быстро разошлись, ведь наутро предстоял особо ранний подъем. Поэтому в душ-то мы, конечно, сходили — без этого в эмиратской жаре никак нельзя, — а вот трахать мне, разумеется, было некого — сразу лег спать. Только сон никак не шел. Я все ворочался и ворочался.
И что это я такое брякнул Тополю насчет завтрашнего дня? Откуда оно вообще вылезло? На завтра была у нас запланирована дальняя экскурсия на целый день с обедом в другом отеле, в другом эмирате, аж на берегу Оманского залива. Придумал все это Паша (нота бене!), ещё три дня назад, а поддержали все — и завзятые путешественники с одной женой на двоих, и любители фотосъемки Борзятниковы и даже спокойный, как танк, и безучастный ко всему внешнему Мыгин со своей взбалмошной Наташкой.
Белка давно спала, уткнувшись мне в плечо, а я лежал и почему-то именно теперь вспоминал ещё один многозначительный эпизод из серии «угадай фигуранта».
Был пятый день, то есть вчера. Между обедом и ужином по магазинам народ уже почти не бегал. Кто спал, кто читал, кто телевизор смотрел. Между прочим, все ящики в отеле, начиная с самого большого, установленного внизу в холле, настроены были на «ОРТ», при желании и некотором упорстве удавалось и другие российские каналы поймать. И я уж совсем было занялся настройкой телевизора, да вдруг вспомнил, что оставил свою пачку сигарет в номере у Мыгина. Курево в Эмиратах — тоже ценность, его просто так не бросают, ну я и спустился на этаж. Постучал.
— Ал-ле! Войдите, — проворковала Наташка.
Игоря в комнате не было, а бизнесменша Крутова лежала в одних трусиках на постели попкой кверху и повернув ко мне свою золотоволосую головку попросила:
— Не помажешь мне спину? Игорь слинял куда-то.
— Вообще-то я за сигаретами зашел, но давай.
Я пожал плечами: глупо было изображать из себя стеснительного мальчика.
А кожа у Наташки и впрямь была очень нежной, очень белой, без всяких хитрых кремов с такой кожей и загорать-то нельзя. Но загорать она любила. И очень любила, когда её мажут кремом горячие сильные мужские руки, я это чувствовал, её спина реагировала на каждое касание, ещё чуть-чуть и стонать начнет. И я поймал себя на том, что уже давно не мажу её, а просто глажу и получаю от этого вполне конкретное удовольствие.
— Вроде все, — сказал я как можно равнодушнее.
— Ну и как? Тебе понравилось?
Она ещё раз повернула голову и с откровенной улыбкой так долго рассматривала мои шорты, что я бы не удивился, если б за этим бесстыжим взглядом последовала такая же наглая ладошка.
— Это тебе должно было понравиться, — отпарировал я. — Можно идти?
— А животик? — капризно вопросила Наташка, немедленно переворачиваясь на спину.
И я не мог не отметить, как напряженно топорщатся её отвердевшие соски.
— А животик ты и сама можешь, — рубанул я с плеча.
Что за бордель?! Что за перекрестное опыление? Я совершенно не планировал поиметь всех девок в нашей группе, хотя, если честно, в отличие от Алины, Наташка нравилась мне чисто внешне. Стройная, изящная блондинка со спортивной фигурой, смешливые глаза, носик кнопочкой и большой хищный рот с пухлыми губами. Не красавица, но о-очень сексапильна!
— До животика ручки достают, — счел я необходимым пояснить, так как Наташка явно не ожидала столь резкого отказа и растерялась.
— Фи, какой ты противный! — нашла она, наконец, нужный тон.
— Я не противный. Я просто очень деловой. Прагматик я. А ты меня трахнуть, что ли, хочешь?
— Фи! Да ты ещё и грубиян. Я просто прошу помазать меня кремом вот здесь! — она взмахнула лапкой чуть ниже груди.
— Наташка, хитрюга! Да я могу тебя помазать даже вот здесь…
И я показал, где именно, целомудренно не запуская ладонь в трусики, а положив её сверху, однако без всякой робости подвигав туда-сюда.
— Только не сегодня. Ладно?
Она не отбросила мою руку и не ударила по щеке, но и к себе не потянула. Наташка, по-моему, просто оторопела. Видимо, так с нею ещё ни разу не поступали. И она молча позволила мне уйти. А я, играя свою роль до конца, не только не забыл про сигареты, но и заглянул при ней в пачку, с понтом, проверяя, много ли у меня расстреляли.
Весь следующий день, то есть сегодня, и в отеле, и в аква-парке, Наташка внимательно приглядывалась ко мне, а когда перехватывала ответные долгие взгляды — я иногда награждал её такими — сразу как бы невзначай принимала соблазнительные позы. Это было смешно и трогательно. И все шло как-то мимо Белки. Жена не видела, не обращала внимания, и тем сильнее забавляла меня эта новая игра, каким-то странным (мистическим?) образом связанная с намеченным на завтра убийством и разрешением всех проблем, влекущим за собой массовое впадение в эту — как ее? — рамаяну, или прану, или нирвану, да, — прости, Господи! — хоть просто в ванну…
Я лежал и думал о том, как бы мне привязать к завтрашнему дню магическое число восемьдесят два. Но восьмерка была скользкой, как надувной двухместный пластиковый круг, и постоянно выскальзывала, оставалась одна лишь двойка, изогнувшаяся прекрасным лебедем. Двойка, дубль, тандем, этакая крепкая семейная пара. Или осевая симметрия, отражение в зеркале. Или — единство и борьба противоположностей: инь — ян. Две несовместимых стихии — мужская и женская. Два напрягшихся Наташкиных соска, две ягодицы, две губы, две ноги… Две руки, два глаза, два ствола. Две роли, две ипостаси, два пути.
Две равных возможности: стрелять на поражение или не стрелять…
Глава десятая. Точка, точка, запятая
— Обратите внимание, мы едем сейчас через самую настоящую аравийскую пустыню, пусть вас не смущает эта зелень до горизонта во все стороны. В зимние месяцы пустыня всегда цветет, а летом здесь будут бушевать песчаные бури… А теперь посмотрите направо. Видите? Там движется целый караван верблюдов. К этим животным в арабских странах совершенно особенное отношение, о них можно рассказывать долго…
Нашим экскурсоводом была симпатичная девушка Галя лет двадцати пяти, живущая в Эмиратах уже третий год. Муж её работал в российском посольстве, а Галя выучила арабский язык (английский был у неё ещё с Москвы) и теперь стала одной из высокооплачиваемых сотрудниц большой туристической компании. Рассказывала девушка и впрямь хорошо, даже Рюшик слушал, открывши рот, и только успевал поворачиваться со своей камерой четко следуя при съемке советам Гали.
Но я-то воспринимал экскурсоводшу в четверть уха. У меня и без роли верблюдов в арабской культуре было о чем подумать.
Встать пришлось едва ли не на рассвете и, сбегав к тайнику, изучать на экране монитора исправленный и дополненный вариант карты северо-восточной оконечности Аравийского полуострова. До боли знакомые лазерные зайчики накрывали теперь только Фуджайру, Кхор-Факкан, крошечный городок Аль Ардийа на границе с анклавом султаната Оман и наконец Диббу, относящуюся то ли к Шардже, то ли уже к Рас-аль-Кхайме — у них как-то не принято между эмиратами границы прорисовывать. Насколько я знал, по планам мы должны были побывать только в одном из этих мест, Значит, все и должно было случиться с наибольшей вероятностью именно в Кхор-Факкане. Если бы ещё знать, что именно!..
Боже, как мне все это надоело! Но главное, на этот раз Тополь велел держать трубку космической связи под рукой в постоянно включенном состоянии и, более того, как только он, Верба или Кедр выходят со мною на связь, мне надлежало тут же вставлять в ухо специальный динамик, а в лацкан втыкать микрофон. Шарик в ухе комфорта, конечно, не добавляет, но что поделать, если руки мои должны быть свободны? Вот такие бублики пережаренные, как говорит Кедр.
В общем, мы с Пашей (он тоже выглядел весьма задумчивым) ехали навстречу концу света, и каждый по-своему рассчитывал его избежать. А у всех других настроение было прекрасное. Витёк без устали изводил сто двадцать пятую по счету кассету, Боря с удовлетворением отмечал, что в этих краях ещё не бывал, да и остальные не без интереса пялились в окна — и на бескрайнюю пустыню, и на взрывающиеся буйной зеленью оазисы, и на города с белеющими тут и там минаретами, и на красивые медно-красные горы, внезапно сменившие однообразный пустынный пейзаж.
Было несколько остановок: на ковровом базаре, где Борзятниковы и Алина не устояли перед уговорами торговцев и купили-таки красивейшие, но дорогие произведения местных умельцев; возле древней мечети Бог знает какого века, где Витёк, не поняв, что храм действующий (не действующие только при социализме бывают), едва не вперся на территорию закрытого для неверных дворика перед входом, но обошлось без неприятностей; наконец на горной смотровой площадке, где дух захватывало от открывающихся далей, а внизу, у высохшей речушки, четко прорисовывались следы древнего поселения. Оказалось, что в подавляющем большинстве уже не впервые прилетавшие на Дубай или Шарджу челноки лишь теперь удосужились посмотреть что-то еще, кроме аэропортов, отелей, пляжей и магазинов. Они радовались, как дети, и говорили спасибо Паше, родившему столь оригинальную идею. А я знай мотал себе на ус: неспроста он её родил. Ох, неспроста!
И тут ко мне подбежал Андрюшка.
— Па! Смотри, что я нашел в кармане старых шортов.
Старыми шортами он называл те, в которых ходил первые два дня, а потом извазюкал их чем-то и надел новые, которые как раз вчера ухитрился порвать, зацепившись за перила на лестнице в отеле. В общем, сердитая мама сказала: «Поедешь в грязных!» И вот теперь — какая приятная неожиданность! — он нашел в кармане недоеденную пластинку розового «Орбита».
— Па, а где ты её купил?
— В аптеке, — повторил я свою легенду. — Я же тебе говорил тогда, тут в магазинах не продают такую, только в аптеке.
— А-а, — протянул Андрюшка, — значит, я перепутал.
— Что ты перепутал? — не понял я.
— Ну, я в тот день, в среду, значит, спустился в reception, а там эти, мальчики сидели — Ахмад и Мусса, ну, у них ещё папа — дядя Салман — за конторкой стоит и всем ключи раздает…
Рюшик начал издалека, он любил такие долгие рассказы ни о чем, и я, чтоб его не обидеть, терпеливо слушал.
— Ахмад у меня эту жвачку увидел и сказал, что у них такую только в больнице продают, он объяснил, где, совсем недалеко, я даже хотел туда сходить, но потом забыл, а в четверг меня дядя Паша спросил: «Жвачка у тебя ещё из Берлина, что ли?» «Не, — говорю, — это мне папа здесь, в больнице, купил». Дядя Паша спрашивает: «А что твой папа в больнице делал?» Я сказал: «Лечился, наверно». Ну, значит, перепутал…
В моей голове взорвалась такая же, как накануне, ослепляющая граната. Только размером меньше. Боже, какая страшная вещь, эта мания преследования! Из ерунды, из ничего, рисуются целые кошмары, нормальные люди превращаются в шпионов и злодеев!.. И что же теперь делать? С самого утра, строго по инструкции Тополя я наблюдаю непрерывно, персонально и особо внимательно за Гольдштейном и только за Гольдштейном, а он, стало быть, ни при чем?!
Остынь, сказал я себе, ты должен взвесить все спокойно. Больница была последним, самым сильным, но не единственным аргументом. Перебери-ка в памяти всё и всех, ещё не поздно переиграть, никто же не выходил с тобой на связь, и ты не знаешь, сколько именно осталось ждать до времени «Ч». Не дергайся, просто подумай. Коней на переправе, конечно, не меняют, но кто сказал, что это уже переправа? А к тому же, есть золотое правило: если нельзя, но очень хочется, то можно…
Мы уже ехали дальше и до конечной точки маршрута оставалось не больше получаса, когда Гольдштейн, сидевший носом в карту, вдруг вскочил и подошел к Гале.
— А мы не можем здесь свернуть буквально на пятнадцать минут?
— Куда? — удивилась Галя. — Зачем?
— Ну, вот здесь, — Паша стал тыкать в карту, — до Омана каких-нибудь пять километров, интересно же заехать в другую страну. Разве нельзя? Или там граница строгая?
— Да вы что?! — поняла, наконец, Галя. — У нас обыкновенная экскурсия, все четко по плану, нас в отеле ждут на обед точно ко времени, и вообще я не вправе брать на себя ответственность за отклонение от маршрута.
Однако вопрос о строгости границы она словно нарочито обходила стороной. Я это сразу отметил, и Паша отметил тоже. Он приблизился к Гале вплотную и зашептал ей что-то на ухо. Галя сначала хмурилась, а потом посоветовалась с водителем, улыбнулась, коротко кивнув, сказала пару слов очень тихо и в итоге уже громко попросила Пашу садиться на место.
— Что, — спросил я, — договорился?
— Почти, — сказал Паша, — на обратной дороге может получиться. Просто ей нужно созвониться с местными чиновниками, чтобы наш микроавтобус пропустили. Это нелепая формальность, но, сам понимаешь, за любую услугу надо платить, И ей и водителю.
— И сколько? — полюбопытствовал я.
— Стольник.
— Дирхам?
— Да нет, долларов.
— Изрядно, — оценил я.
— Да ладно, — сказал Паша, — моя блажь, сам и заплачу — зато сороковая страна в кармане!
— Перестань, — возразил я. — Нечего тут грудью амбразуру закрывать! Если никто не согласится, я готов платить в пополаме. Я же все-таки отдыхаю, а ты работаешь, обязан каждую копейку считать.
Нашим экскурсоводом была симпатичная девушка Галя лет двадцати пяти, живущая в Эмиратах уже третий год. Муж её работал в российском посольстве, а Галя выучила арабский язык (английский был у неё ещё с Москвы) и теперь стала одной из высокооплачиваемых сотрудниц большой туристической компании. Рассказывала девушка и впрямь хорошо, даже Рюшик слушал, открывши рот, и только успевал поворачиваться со своей камерой четко следуя при съемке советам Гали.
Но я-то воспринимал экскурсоводшу в четверть уха. У меня и без роли верблюдов в арабской культуре было о чем подумать.
Встать пришлось едва ли не на рассвете и, сбегав к тайнику, изучать на экране монитора исправленный и дополненный вариант карты северо-восточной оконечности Аравийского полуострова. До боли знакомые лазерные зайчики накрывали теперь только Фуджайру, Кхор-Факкан, крошечный городок Аль Ардийа на границе с анклавом султаната Оман и наконец Диббу, относящуюся то ли к Шардже, то ли уже к Рас-аль-Кхайме — у них как-то не принято между эмиратами границы прорисовывать. Насколько я знал, по планам мы должны были побывать только в одном из этих мест, Значит, все и должно было случиться с наибольшей вероятностью именно в Кхор-Факкане. Если бы ещё знать, что именно!..
Боже, как мне все это надоело! Но главное, на этот раз Тополь велел держать трубку космической связи под рукой в постоянно включенном состоянии и, более того, как только он, Верба или Кедр выходят со мною на связь, мне надлежало тут же вставлять в ухо специальный динамик, а в лацкан втыкать микрофон. Шарик в ухе комфорта, конечно, не добавляет, но что поделать, если руки мои должны быть свободны? Вот такие бублики пережаренные, как говорит Кедр.
В общем, мы с Пашей (он тоже выглядел весьма задумчивым) ехали навстречу концу света, и каждый по-своему рассчитывал его избежать. А у всех других настроение было прекрасное. Витёк без устали изводил сто двадцать пятую по счету кассету, Боря с удовлетворением отмечал, что в этих краях ещё не бывал, да и остальные не без интереса пялились в окна — и на бескрайнюю пустыню, и на взрывающиеся буйной зеленью оазисы, и на города с белеющими тут и там минаретами, и на красивые медно-красные горы, внезапно сменившие однообразный пустынный пейзаж.
Было несколько остановок: на ковровом базаре, где Борзятниковы и Алина не устояли перед уговорами торговцев и купили-таки красивейшие, но дорогие произведения местных умельцев; возле древней мечети Бог знает какого века, где Витёк, не поняв, что храм действующий (не действующие только при социализме бывают), едва не вперся на территорию закрытого для неверных дворика перед входом, но обошлось без неприятностей; наконец на горной смотровой площадке, где дух захватывало от открывающихся далей, а внизу, у высохшей речушки, четко прорисовывались следы древнего поселения. Оказалось, что в подавляющем большинстве уже не впервые прилетавшие на Дубай или Шарджу челноки лишь теперь удосужились посмотреть что-то еще, кроме аэропортов, отелей, пляжей и магазинов. Они радовались, как дети, и говорили спасибо Паше, родившему столь оригинальную идею. А я знай мотал себе на ус: неспроста он её родил. Ох, неспроста!
И тут ко мне подбежал Андрюшка.
— Па! Смотри, что я нашел в кармане старых шортов.
Старыми шортами он называл те, в которых ходил первые два дня, а потом извазюкал их чем-то и надел новые, которые как раз вчера ухитрился порвать, зацепившись за перила на лестнице в отеле. В общем, сердитая мама сказала: «Поедешь в грязных!» И вот теперь — какая приятная неожиданность! — он нашел в кармане недоеденную пластинку розового «Орбита».
— Па, а где ты её купил?
— В аптеке, — повторил я свою легенду. — Я же тебе говорил тогда, тут в магазинах не продают такую, только в аптеке.
— А-а, — протянул Андрюшка, — значит, я перепутал.
— Что ты перепутал? — не понял я.
— Ну, я в тот день, в среду, значит, спустился в reception, а там эти, мальчики сидели — Ахмад и Мусса, ну, у них ещё папа — дядя Салман — за конторкой стоит и всем ключи раздает…
Рюшик начал издалека, он любил такие долгие рассказы ни о чем, и я, чтоб его не обидеть, терпеливо слушал.
— Ахмад у меня эту жвачку увидел и сказал, что у них такую только в больнице продают, он объяснил, где, совсем недалеко, я даже хотел туда сходить, но потом забыл, а в четверг меня дядя Паша спросил: «Жвачка у тебя ещё из Берлина, что ли?» «Не, — говорю, — это мне папа здесь, в больнице, купил». Дядя Паша спрашивает: «А что твой папа в больнице делал?» Я сказал: «Лечился, наверно». Ну, значит, перепутал…
В моей голове взорвалась такая же, как накануне, ослепляющая граната. Только размером меньше. Боже, какая страшная вещь, эта мания преследования! Из ерунды, из ничего, рисуются целые кошмары, нормальные люди превращаются в шпионов и злодеев!.. И что же теперь делать? С самого утра, строго по инструкции Тополя я наблюдаю непрерывно, персонально и особо внимательно за Гольдштейном и только за Гольдштейном, а он, стало быть, ни при чем?!
Остынь, сказал я себе, ты должен взвесить все спокойно. Больница была последним, самым сильным, но не единственным аргументом. Перебери-ка в памяти всё и всех, ещё не поздно переиграть, никто же не выходил с тобой на связь, и ты не знаешь, сколько именно осталось ждать до времени «Ч». Не дергайся, просто подумай. Коней на переправе, конечно, не меняют, но кто сказал, что это уже переправа? А к тому же, есть золотое правило: если нельзя, но очень хочется, то можно…
Мы уже ехали дальше и до конечной точки маршрута оставалось не больше получаса, когда Гольдштейн, сидевший носом в карту, вдруг вскочил и подошел к Гале.
— А мы не можем здесь свернуть буквально на пятнадцать минут?
— Куда? — удивилась Галя. — Зачем?
— Ну, вот здесь, — Паша стал тыкать в карту, — до Омана каких-нибудь пять километров, интересно же заехать в другую страну. Разве нельзя? Или там граница строгая?
— Да вы что?! — поняла, наконец, Галя. — У нас обыкновенная экскурсия, все четко по плану, нас в отеле ждут на обед точно ко времени, и вообще я не вправе брать на себя ответственность за отклонение от маршрута.
Однако вопрос о строгости границы она словно нарочито обходила стороной. Я это сразу отметил, и Паша отметил тоже. Он приблизился к Гале вплотную и зашептал ей что-то на ухо. Галя сначала хмурилась, а потом посоветовалась с водителем, улыбнулась, коротко кивнув, сказала пару слов очень тихо и в итоге уже громко попросила Пашу садиться на место.
— Что, — спросил я, — договорился?
— Почти, — сказал Паша, — на обратной дороге может получиться. Просто ей нужно созвониться с местными чиновниками, чтобы наш микроавтобус пропустили. Это нелепая формальность, но, сам понимаешь, за любую услугу надо платить, И ей и водителю.
— И сколько? — полюбопытствовал я.
— Стольник.
— Дирхам?
— Да нет, долларов.
— Изрядно, — оценил я.
— Да ладно, — сказал Паша, — моя блажь, сам и заплачу — зато сороковая страна в кармане!
— Перестань, — возразил я. — Нечего тут грудью амбразуру закрывать! Если никто не согласится, я готов платить в пополаме. Я же все-таки отдыхаю, а ты работаешь, обязан каждую копейку считать.