Страница:
— Совсем мужики сдурели, денег девать им некуда, — проворчала Белка, слушавшая всю эту беседу.
Однако наша команда проявила традиционное единодушие. Скидывались семьями, поэтому с каждой получилось по двадцатнику. Пашу объединили в одну семью с Витьком. Забавные все-таки ребята — эти челноки!
Город Фуджайру мы видели только издалека с объездной дороги, а дальше начался дивный участок пути вдоль берега Индийского океана, пронзительно изумрудного в этот немного облачный день. Шоссе петляло, местами изображая настоящий серпантин, но скорость все равно была сто двадцать, если не сто тридцать — дух захватывало на поворотах, — и наконец, из-за очередной скалы вынырнул красавец Кхор-Факкан — жемчужина побережья. Кажется, в нем вообще нет отелей классом ниже четырех звездочек. А выше, между прочим, тоже нет, потому как по международным правилам там, где спиртного не подают, пятая звездочка не присваивается, а в Шардже со спиртным абсолютно глухо, вплоть до того, что полиция имеет право останавливать машины и проверять багажники. Обнаружат — конфискуют и, в лучшем случае, наложат огромный штраф. А в худшем — вообще загремишь в тюрьму и просидишь там сколько-то дней, будь ты хоть дипломатом. Просидишь, пока будет тянуться судебное разбирательство. Да, могут потом выпустить под залог, но сумму назовут астрономическую. У граждан ОАЭ, одной из богатейших стран мира, свои представления о деньгах — у них каждый народившийся араб получает от государства девятьсот тысяч(!) долларов просто за то, что он родился. А в чужой монастырь со своим уставом не ходят. О пунктах этого устава, предупреждают, кстати, заранее, и в турфирмах, и в дипломатических ведомствах, и на границе.
Короче, не пить сюда приезжают, а просто культурно отдыхать и поправлять здоровье. Но некоторые, такие, как я и Гольдштейн, приезжают в эти райские места совсем с другими целями.
Я вдруг вспомнил Гагру, этот тоже волшебно красивый край. Но думаю, в девяносто третьем расчетчики артиллерийских дивизионов, как с грузинской, так и с абхазской стороны, не слишком отвлекались на красоты. Расстояние от полосы прибоя до железки было для них важнее, чем цвет морской воды на закате; а на чердаке ресторана «Гагрипш», аккурат под часами, стоял крупнокалиберный пулемет, и чудесные мохнатые пальмы годились разве что в качестве ориентиров, сужающих сектор обстрела.
Здесь в Кхор-Факкане, я чувствовал себя не влюбленным на отдыхе, а боевым офицером на рекогносцировке. Мигающая красная точка не отпускала меня. Она теперь мерещилась повсюду, словно прожгла мою сетчатку и выбрала себе постоянным местом жительства глазное дно. И я, как только глянул на этот сказочный излом береговой линии, на эту гору, со взбегающей по склону дорогой, на этот замок на самой вершине, на коралловые рифы, торчащие из океана — я сразу себе сказал, я поклялся: «Ну, Лев Толстой, вот только избавишься от проклятого лазерного зайчика в глазу и — е.б.ж.! — приедешь сюда ещё раз, как белый человек, с женой и лучше даже без Андрюшки!»
Клятвы, данные в такие минуты, никогда не выполняются после.
А порядок действия по программе экскурсии оказался несколько странным. Полагалось вначале идти в ресторан, где количество холодных закусок, горячих блюд и особенно десертов впечатляло даже таких искушенных граждан, как изрядно поездивший по свету Гольдштейн или респектабельное семейство Разгоновых-Малиных. Все это гастрономическое изобилие провоцировало на неуемное обжорство даже без всякой выпивки, но не стоило забывать, что впереди купание в море, подводное плавание, водяные мотоциклы, широкий выбор других спортивных развлечений, а к тому же у некоторых… Ах, как хотелось верить Шактивенанде, мол, грубая сила в точке сингулярности ничего не решает, однако инструкции Тополя всегда ближе к жизни, и верить им было намного легче, а значит, стрельба и мордобой все же не исключались.
А знаете ли вы, например, что профессиональные телохранители перед тем, как заступить на дежурство, минимум полсуток ничего не едят и даже не пьют? В общем, всякой вкуснятины я попробовал так, символически, объясняя это давешней причиной, живот, мол, дурит от непривычной пищи. А Гольдштейн, который сидел с нами за одним столом и ел тоже более чем скромно, не придумал в ответ ничего лучше примитивной фразы:
— Совсем аппетит пропал, наверно, разучился кушать без водки.
И вымученно хохотнул.
Напряжение росло.
После обеда вышли покурить, сели в шезлонги под тентами. Несчетное количество поглощенных пирожных не помешало Андрюшке тут же бултыхнуться в бассейн и барахтаться там с резвостью молодого дельфина. А обнаружив в голубой воде ещё двух таких же «китообразных» — мальчика и девочку лет двенадцати, да ещё говорящих по-немецки — сынуля вообще пришел в полный восторг. Его не стало, это был лучший вариант для меня. Сумка с телефоном, оружием и аппаратурой лежала тут же, у меня под ногами, но я был вынужден раздеться до трусов, чтобы соответствовать погоде и окружающим. Подошел Паша:
— Как насчет тенниса?
— Сразу после еды? Я — пас. И вообще, теннис — это вот, к Ольге.
И Белка действительно сразу согласилась отправиться с Пашей на корт. В Германии она этим делом увлеклась капитально, и сейчас, конечно, захотелось показать класс новому партнеру и приятному в общении человеку.
— Если вдруг что, — шепнул я ей многозначительно, — немедленно беги сюда ко мне.
— Перестань, — фыркнула она, поняв мои слова как-то по-своему.
И я повторил на всякий случай ещё раз:
— Немедленно беги.
Белка задержала на мне взгляд, и теперь уже в глазах её промелькнуло тревожное понимание. Этого было достаточно.
Я выкурил целую сигарету, наблюдая за Андрюшкой в бассейне и напряженно пытаясь решить, прав ли я, сидя здесь и не пойдя за теннисистами следом. Что-то подсказывало: да, прав. А интуицию — вспомним Шактивенанду и Тополя! — я по определению должен был ставить выше логики.
Пробежал мимо Мыгин:
— Иду за маской и ластами. На тебя взять?
— Спасибо, я сам, попозже. Обед ещё не переварился.
— Ну, как знаешь.
Тройка «групповушников» ещё раньше умотала на берег за мотоциклами. Только Борзятниковы были тут же, на другом берегу бассейна, они бесстрашно ловили палящие лучи, развалясь на лежаках и не прячась под тенты.
Наконец, появилась Наташка. Вышла из отеля последней, как королева, словно только её все и ждали. Все не все, а похоже, что я подсознательно ждал именно её. Очумительной походкой манекенщицы, ставя в линию длинные стройные ноги, она пересекла короткое расстояние от дверей до края бассейна, примерно в двух метрах от меня безупречно точным движением распахнула легкий шелковый халатик и уронила его на мраморные плиты.
— Я присяду? — сказала Наташка и присела, не дожидаясь ответа, точнее улеглась рядом, слегка согнув в коленях ноги и закинув руки за голову.
Я молчал, ожидая продолжения.
— Сигарету дай, — попросила она
— Возьми, — я протянул ей пачку.
— Надоело все хуже горькой редьки, — выдохнула она странную фразу вместе с первой порцией дыма.
— Что именно? — вежливо поинтересовался я.
— Все надоело. Бизнес. Семья, дети, муж. Любовник. Все обрыдло. Мужу я уже сто лет, как не нужна. Ему, кроме его дурацкой науки вообще ни черта не нужно. Детям? Детям нужна, наверно, но…Ты знаешь, мне стыдно в этом признаваться, но они меня раздражают, с каждым годом все больше. Я с ужасом думаю о том, что они ведь мне скоро ещё и внуков нарожают… Отдушиной были всегда вот эти поездки. С Игорем так хорошо было! Он вообще-то золотой парень. Представляешь, не я, а он хотел жениться, год назад очень активно предлагал. Но мне это было в лом, страшно казалось пустить всю жизнь под асфальтовый каток какого-то романтического чувства. Какой он мне, к черту, муж? С Игорем очень легко всегда, весело. Знаешь, он однажды как-то по-детски просто и очень точно сформулировал: «Мы с тобой, Натуля, сдружились письками». Этого было достаточно. И я отказалась идти замуж. Дура! Уже через месяц он мне заявил, что нас вообще-то никакие обязательства не связывают. «Ты о чем? — спросила я. — Не поедешь больше со мной? Даже в Стамбул не поедешь?» «Отчего же, — сказал он. — Поеду. Просто ты живешь на две постели, и я буду жить на две». Но какие там две постели! Мой благоверный — это же пародия на мужика. У него же встает раз в год по обещанию. Я только с Игорем и оттягивалась. Понимаешь?
Я приподнялся на локте и посмотрел на Наташку. Она лежала, прикрыв глаза, но почувствовала мое движение и сверкнула печальным серым пламенем из-под ресниц. Боже! Да этой преуспевающей новой русской действительно плохо! Не врет она!
— Очень хорошо понимаю, — кивнул я. — И что же Игорь?
— А ничего. Он стал жить не на две, а на четыре, на восемь постелей. Писек для дружбы оказалось вокруг видимо-невидимо. Я уже боюсь теперь подцепить от него что-нибудь. Раньше хоть не делал этого в наших совместных поездках, а теперь… ему вообще на меня наплевать. Зажать бабки? Глупо и мелко, тем более, что он и сам уже зарабатывать научился. Но ты мне скажи. Ну, разве не зараза?! Ну, ладно бы наклеил кого-нибудь из местных — с кем не бывает! На экзотику потянуло: черные, желтые, скользкие, пахучие… Ладно. А то ведь залез в койку к этой блядине!
— Ты про Алину?
— Ну конечно! Про кого же еще!.. Я хочу ему отомстить. И думала, что ты мне поможешь. Ты такой сильный и красивый…
— Ох, только избавь меня от комплиментов. Мужикам они ни к чему, неужели до сих пор не усвоила? Я все понял, дурища. Так бы сразу и сказала. А то помажь, говорит, меня кремом… Артистка!
— А разве плохо было? — спросила она с трогательной наивностью начинающей обольстительницы.
— Ну, конечно, хорошо, дурища! (Вот прицепилось ко мне это слово!) Я только одного не понял. А как же Борис? Разве тебе одной мести недостаточно?
— Какой Борис?
— Зданович, разумеется. Вы же трахались в ту ночь, когда Игорь был у Алины.
— Это кто тебе сказал? Сам Борька?
— Ну.
— Так ты его больше слушай. Трепло ужасное. По-моему, кроме своей Алины он в жизни ни одной бабы не трогал. Разве что ещё Костика как-нибудь трахнул по пьянке, с женой перепутав. Знаешь как его дедушку звали? Павел Иванович Зданович. А теперь произнеси инициалы и фамилию вместе — П.И.Зданович. Это у них семейное прозвище, переходящее из поколения в поколение. Очень точное прозвище. Папашу плохо знаю, а Борька такой и есть — язык без костей, на любую тему, в любом состоянии — и все девки в Твери его! Только девки об этом не знают.
— Ладно, пошли, — сказал я, поднимаясь. Семейный фольклор Здановичей вдруг странным образом возбудил меня. — Вот только куда пойдем?
— Да куда угодно! — похотливо улыбнулась Наташка. — В тренажерный зал, в душ, в туалет — здесь же всюду чисто.
— С ума сошла. Это эмират Шарджа, застукают в общественном месте с таким делом — могут в тюрягу запихнуть, не знаешь разве?
— Знаю. Не застукают. Мы быстро.
Глаза её горели. Она уже внутренне накрутила себя и распалялась с каждою минутой все сильнее. Мы нырнули в какой то предбанник, где не было никого, и Наташка вдавила меня в стенку между умывальниками. Впилась губами в лицо, в шею, в грудь. За дверью послышались голоса, и, держа меня за руку, она рванулась вглубь помещения — это была раздевалка со множеством шкафчиков и не слишком удобными для известных действий, но все же мягкими скамейками. Наташка попыталась закрыть дверь изнутри, ничего не вышло, она плюнула на это, метнулась назад, тут же запрыгнула на меня, обхватив ногами, и наконец, поймала огромным жарким ртом мои губы. В этот момент внешняя дверь распахнулась с грохотом.
Мы успели расцепиться, когда в раздевалке (я так и не успел понять, мужской или женской) появился легкий на помине Зданович.
— Катер отправляется. Только вас одних и ждут.
Такой кайф обломал, придурок!
По дороге к берегу сумку я, конечно, захватил с собой. Вообще это было сильно: отправить свою жену играть в теннис с вражьим агентом, а самому уйти трахать чужую жену, оставив под шезлонгом без присмотра «беретту» с запасным магазином, трубку космической связи, могущую запеть в любую секунду и уникальное магниточувствительное устройство, разработку Спрингеровского Центра стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Нет, в Эмиратах конечно, не воруют. Но за Гольдштейном следила только Белка. И кто мог поручиться, что у него нет сообщников? Почему же я так поступил? Я задавал себе этот вопрос. И ответил предельно просто. Мне так же, как и Наташке Крутовой, ВСЕ надоело. И работа, и семья, и дети, и любовница, тем более что у меня все это жутко перемешалось, перепуталось, и вообще, у меня было намного глубже: мне человечество надоело со всеми его безумствами и грядущей нирваной.
Я продолжал думать об этом и в катере, который сам по себе оказался шикарным аттракционом. Погода вдруг слегка испортилась, наползли какие-то облачка, ветер поднялся, океан вспучился и пошел волнами. Индус, стоявший за штурвалом в потоке брызг, походил на отчаянного китобоя или флибустьера, вышедшего в бурное море на последнюю битву с врагом. А мы напоминали невольников, сгрудившихся на дне этой утлой лодчонки, которую бросало вверх и вниз, как пластиковую бутылку из-под пепси-колы. Самые тихие места были сзади — туда и спряталась провизжавшая всю дорогу Белка вместе с Рюшиком (этого, несмотря на все мольбы, к папе на самый нос не пускали). А папа и сам на том носу держался с трудом. Тем более что одной рукой приходилось контролировать сумку, и только вторая мертвой хваткой прилипла к фальшборту. Рядом с папой почему-то оказалась тетя Наташа худенькая. Толстая тетя Наташа визжала вместе с мамой в кормовой части катера.
Вообще в этой лодке было действительно тесно, и Наташка, зажатая между мной и Мыгиным, совершенно откровенно льнула ко мне, улыбалась от уха до уха и победоносно косилась на своего вчерашнего любовника. Игорь не обращал внимания или делал вид, а мне было очень трудно не обращать внимания, потому что наши тела соприкасались весьма плотно, а при каждом подпрыгивании на высоком буруне Наташка ещё и хваталась руками за какие попало части моего тела и делала это высокохудожественно — спасибо холодным брызгам и ветру, которые хоть чуточку охлаждали разгоравшийся во мне жар.
А на коралловом острове оказалось скучновато. Солнце вышло из облаков и можно было просто лежать и загорать. Можно было ходить, забираясь все выше и глядя вдаль. Можно было наблюдать жизнь крабов, которые бегали по отмели в несметном количестве. Наконец, главным развлечением было подводное плавание среди кораллов. Мыгин все-таки взял мне маску и ласты, сам бы я так и забыл о них, и мы втроем: Игорь, Паша и я (остальные энтузиазма не проявили) принялись за изучение красивейшей флоры и фауны океанского дна, удивительно сильно изгаженного туристами: залежи антропогенного мусора царили повсюду, местные чистюли-арабы в своем стремлении к порядку и гармонии до этих несчастных рифов ещё не добрались. И от соседства лохматых придонных банок, бутылок и коробочек плавать становилось все противнее. Но что ещё оставалось делать? Уединиться на таком острове решительно негде, он маленький, каменистый и колючий. О Наташке мне пришлось на время забыть, и вообще, уже через полчаса все загрустили, сели на полотенца и стали тупо ждать возвращения катера. Один только Мыгин все ещё плавал где-то.
Потом над водой разнесся его преувеличенно громкий крик.
Я вздрогнул и сразу посмотрел на Гольдштейна. Неужели началось?
Оказалось — как всегда, чепуха полнейшая. Мыгин напоролся на черного морского ежа с этими жуткими иглами сантиметров по двадцать длиною. Иглы тонкие, эластичные и с зазубринами, они легко проникают под кожу, а вынуть их обратно практически невозможно — жди, пока сами вылезут.
— Больно? — спросил я сочувственно.
— Больно, — ответил он коротко.
Рука Мыгина вмиг побелела и опухла, по синеватой ладони сбегали размытые струйки крови, а чудовищные иглы прочертили длинные черные борозды под кожей. Ну, прямо хоть фильм ужасов снимай. Витек и снимал, попросив разрешения у Игоря.
А дальше начался просто театр абсурда. Убивая время до прибытия за нами транспорта, я снова полез в воду, хотелось успокоить расшалившиеся нервы. Все-таки кораллы и рыбки под водой — это действует умиротворяющее, перед последним актом нашей трагедии я должен был максимально успокоиться. Ну, я и успокоился. Возле самого берега, метрах в пяти, не больше, вставая на ноги, оступился и угодил рукой… Куда бы вы думали? Правильно! В такого же, как Мыгин, черного страшного ежа. Урон моей правой ладони, включая большой и указательный пальцы, был нанесен существенно меньший, но боль была очумительная, жгучая. К счастью, быстро проходящая. Рюшик, по-моему, даже возгордился, что не только дядя Игорь, но и его папа умеет напарываться на морских ежей. А Белка не то чтобы расстроилась, скорее разозлилась: «Вечно с тобой какая-нибудь ерунда случается!» Паша мудрено и нудно рассуждал, что еж — дело серьезное, и надо немедленно идти к врачу. Вспоминал, как он на Кубе укололся сухой рыбьей костью, и как рука у него болела после чуть не полгода. Ну, мы и пошли сразу к врачу, то есть обратились к Наталье. Та в своей тверской практике с морскими ежами дела не имела, но все-таки заверила нас обоих, что руки ампутировать не придется. Единственный, кто и меня, и Игоря по настоящему жалел, — это была Наташка, она бегала от одного к другому, бледная, готовая расплакаться, и причитала. Молодежь во главе со Здановичем даже хихикать начала.
А я вдруг подумал: «Что за чертовщина!» Вспомнилась русская поговорка: Бог шельму метит. На что намекал нам Бог? Что мы оба — любовники одной женщины? Или?.. Вот про это «или» я и думал всю обратную дорогу и теперь уже точно знал, что просто обязан трахнуть Наташку.
А времени на все про все оставалось мало. Пока другие в море купались напоследок, мы с Игорем, как полные идиоты, скучали возле палатки, где торговали водой, булочками, давали в прокат ракетки, маски с ластами и прочий инвентарь. Здесь же был и медпункт. Мы отмачивали свои несчастные руки в специальном теплом растворе цвета растаявшего клубничного мороженого и с резким, незнакомым, странно будоражащим запахом. Избавители наши добродушно улыбались, мол, надо же, сегодня, только два таких придурка — вчера целых семь было. А волшебное средство быстро снимало боль и, если верить этим индусам, ускоряло процесс отторжения тканями инородных тел. Потом неутомимый Мыгин побежал к полосе прибоя, почему-то он непременно хотел окунуться перед отъездом, а я сказал, что предпочту принять душ и тронулся ко входу в отель.
Наташка ждала меня прямо у дверей. Конечно, в обоих раздевалках было теперь, под вечер, полно народу, а вот тренажерный зал пустовал, и она потянула именно туда.
— Игорь может вернуться, — сказал я.
— Плевать. Пусть приходит. Я ему сама сказала, что буду ждать в тренажерном зале.
— Правда?! — обалдел я.
— Шучу!
Она уже усадила меня на какой-то снаряд и сама взгромоздилась сверху, она тяжело дышала и, не размениваясь на мелочи, стаскивала с меня плавки, а свои просто оттягивала в сторону. Мне ничего, ну ничего не надо было делать — она исполняла сольную партию, направляя даже мои руки туда, куда хотелось ей. Впрочем, мне тоже туда хотелось. Я вспомнил какой-то старый-старый фильм с Мастрояни, где его герой-импотент бывал на что-то способен лишь в минуты крайней опасности. У нас была очень похожая ситуация. Я жутко торопился, я всего боялся, и на этом фоне разгоралось неистовое желание. И когда мы соединились, нам даже двигаться особо не пришлось — все закончилось в считанные секунды яркой вспышкой и изможденными вздохами, переходящими в хрипы.
Иногда после такого ощущаешь разочарование и даже некоторую брезгливость к партнерше, но с Наташкой я испытал истинный восторг. Будучи любителем, просто даже гурманом предварительной игры, изысканных ласк и всяческих долгоиграющих вариантов, я вдруг ощутил пряную и острую прелесть вот такой взрывной страсти, мощной, мимолетной и разрушительной, как цунами. И мне было нелегко вспомнить цель, ради которой я пошел на все это. Давя глубоко внутри налетевшую, словно смерч, влюбленность, я заставил себя считать Наташку врагом и вкрадчиво шепнул ей с интонацией, исключающей всякое предположение о шутке:
— Так на кого же ты все-таки работаешь?
Она отстранилась на секунду, сверкнула вмиг потемневшими глазами и предельно холодно, предельно жестко ответила:
— Крутова всегда работала и будет работать только сама на себя. Ф-фу, чуть не испортил все, дуралей!
— Ты ничего не поняла, ласточка, — я вновь сменил гнев на милость, и принялся ласкать её нежнее прежнего. — Я просто очень не хочу ссориться с тобою.
И она оттаяла, она заговорила, как давеча, когда катила баллон на Мыгина.
— Да, Игорь в этой поездке занимается какими-то своими делами, но я ничего не знаю про них и знать не хочу. Понимаешь, котик? — она тоже ласкала меня. — И если я помогаю ему в этих странных делах, то лишь ради денег. Крутова всегда работает только на себя.
Мне стало тепло и хорошо. Радость победы. Пожалуй, я бы даже поимел её ещё разок — в знак благодарности, — но времени уже явно не было. Мне и так казалось, что мы сидим на этом дурацком тренажере целую вечность, сидим и бездумно ласкаем друг друга…
Наконец, дверь в зал распахнулась и… Нет, вошел не столь желанный для Наташки Мыгин — вошла Белка. Тоже неплохо. Наташка неторопливо спешилась, мы оба были в плавках, и у меня даже ничего не топорщилось. Но эта стерва все-таки не удержалась, ей было мало пройти мимо Ольги с гордо поднятой головой. Она бросила на ходу:
— Тебе не интересно, дорогая, чем мы тут занимались?
— А я знаю, — ответила моя милая-милая Белка, спокойно и с достоинством, — ты соблазнила моего мужа. Обычное дело, у него же работа такая.
Этот лихой ответ сразил Наташку наповал, она остановилась и еле выдавила страшным свистящим шепотом:
— Какая такая работа?
— Инженер человеческих душ, — отчеканила Белка. — Это ещё товарищ Жданов выдал определение на Первом съезде советских писателей. А у некоторых, вроде тебя, душа находится как раз там. Пошли, Мишка, нас автобус ждет.
А в автобусе Белка тихонечко спросила, чтобы не разбудить задремавшего Андрюшку:
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Да, очень многое, — кивнул я, почти не соврав.
— Но для этого пришлось… — она замялась.
— Для этого пришлось немного пообжиматься с глупой куклой, обиженной любовником и мужем. Ты знаешь, она совершенно холодная, — добавил я, честно глядя в глаза любимой жене.
И Белка, воровато оглядевшись, юркнула своей лапкой мне под ремень, словно проверяла, все ли там на месте после столь необходимых по работе обжиманий, и мой инструмент — о чудо! — исправно зашевелился, в полную силу. Вот это да! Белка умиротворенно улыбнулась и уронила голову мне на плечо.
Вообще на обратном пути все казалось таким мирным, таким тихим! Я уже не верил, будто что-нибудь ещё может случиться. Все уже случилось — с меня достаточно.
Мыгин дремал. Наташка спала или делала вид, что спит, уложив голову ему на колени. Витек тупо скользил камерой по убегающим горам, гладкой ленте шоссе и тихо расцветающим в сумерках розовым фонарям. Гольдштейн был серьезен и даже сосредоточен в ожидании встречи со своею сороковой страной. Ведь Галя таки пообещала нам заехать в Оман. Договориться с властями оказалось легко — в арабском мире, видать, как и в Европе, границы условные.
Однако шлагбаум на дороге все-таки был, и документы проверили. Не у нас — у Гали, какую-то общую бумагу, отпечатанную исключительно по-арабски с печатями и подписями. Сто долларов за это — глупость, конечно, несусветная. Но чем бы дитя ни тешилось… Я подгреб поближе к Паше и ядовито поинтересовался:
— Ну и как тебе в султанате Оман?
— Неплохо, — сказал он сдержанно. — Погоди. Сейчас до города доедем, купим что-нибудь на память. Чтобы было о чем детям и внукам рассказать.
До города мы так и не доехали, зато о чем рассказать детям и внукам, у нас появилось. И очень скоро.
Дорога вдруг сделалась совсем никакой, проселочной, если такое понятие вообще известно кому-нибудь в Эмиратах, потом японский микроавтобус «Мицубиси» с небольшими колесами и весьма скромной подвеской запрыгал по камням и обессиленно остановился.
— Простите, техническая неполадка, — сказала Галя и, профессионально отвлекая наше внимание, затараторила: — Слева и чуть позади по ходу движения вы можете видеть город Аль Ардийа. Некогда весьма значительный для Аравии перевалочный пункт…
В этот самый момент у меня в сумке запел телефон. Один короткий сигнал — и тишина. Я даже вынуть трубку не успел. И правильно. Вынимать-то надо было совсем другое. Тополь не мог сейчас говорить со мной, просто давал понять: сунь горошину в ухо, и жучка в лацкан — пора. Я так и сделал.
Вокруг простиралась унылая каменистая равнина, солнце клонилось к горизонту, скалы, торчавшие впереди, как гнилые зубы совсем уже старого и больного дракона, отбрасывали на песок длинные зловещие тени. Из-за ближайшего зуба вдруг появился человек в форме и с автоматом. Подошел к нашей двери и глупо сообщил по-английски:
— Дальше ехать нельзя.
— Что он говорит? — испуганно переспросил Паша.
Однако наша команда проявила традиционное единодушие. Скидывались семьями, поэтому с каждой получилось по двадцатнику. Пашу объединили в одну семью с Витьком. Забавные все-таки ребята — эти челноки!
Город Фуджайру мы видели только издалека с объездной дороги, а дальше начался дивный участок пути вдоль берега Индийского океана, пронзительно изумрудного в этот немного облачный день. Шоссе петляло, местами изображая настоящий серпантин, но скорость все равно была сто двадцать, если не сто тридцать — дух захватывало на поворотах, — и наконец, из-за очередной скалы вынырнул красавец Кхор-Факкан — жемчужина побережья. Кажется, в нем вообще нет отелей классом ниже четырех звездочек. А выше, между прочим, тоже нет, потому как по международным правилам там, где спиртного не подают, пятая звездочка не присваивается, а в Шардже со спиртным абсолютно глухо, вплоть до того, что полиция имеет право останавливать машины и проверять багажники. Обнаружат — конфискуют и, в лучшем случае, наложат огромный штраф. А в худшем — вообще загремишь в тюрьму и просидишь там сколько-то дней, будь ты хоть дипломатом. Просидишь, пока будет тянуться судебное разбирательство. Да, могут потом выпустить под залог, но сумму назовут астрономическую. У граждан ОАЭ, одной из богатейших стран мира, свои представления о деньгах — у них каждый народившийся араб получает от государства девятьсот тысяч(!) долларов просто за то, что он родился. А в чужой монастырь со своим уставом не ходят. О пунктах этого устава, предупреждают, кстати, заранее, и в турфирмах, и в дипломатических ведомствах, и на границе.
Короче, не пить сюда приезжают, а просто культурно отдыхать и поправлять здоровье. Но некоторые, такие, как я и Гольдштейн, приезжают в эти райские места совсем с другими целями.
Я вдруг вспомнил Гагру, этот тоже волшебно красивый край. Но думаю, в девяносто третьем расчетчики артиллерийских дивизионов, как с грузинской, так и с абхазской стороны, не слишком отвлекались на красоты. Расстояние от полосы прибоя до железки было для них важнее, чем цвет морской воды на закате; а на чердаке ресторана «Гагрипш», аккурат под часами, стоял крупнокалиберный пулемет, и чудесные мохнатые пальмы годились разве что в качестве ориентиров, сужающих сектор обстрела.
Здесь в Кхор-Факкане, я чувствовал себя не влюбленным на отдыхе, а боевым офицером на рекогносцировке. Мигающая красная точка не отпускала меня. Она теперь мерещилась повсюду, словно прожгла мою сетчатку и выбрала себе постоянным местом жительства глазное дно. И я, как только глянул на этот сказочный излом береговой линии, на эту гору, со взбегающей по склону дорогой, на этот замок на самой вершине, на коралловые рифы, торчащие из океана — я сразу себе сказал, я поклялся: «Ну, Лев Толстой, вот только избавишься от проклятого лазерного зайчика в глазу и — е.б.ж.! — приедешь сюда ещё раз, как белый человек, с женой и лучше даже без Андрюшки!»
Клятвы, данные в такие минуты, никогда не выполняются после.
А порядок действия по программе экскурсии оказался несколько странным. Полагалось вначале идти в ресторан, где количество холодных закусок, горячих блюд и особенно десертов впечатляло даже таких искушенных граждан, как изрядно поездивший по свету Гольдштейн или респектабельное семейство Разгоновых-Малиных. Все это гастрономическое изобилие провоцировало на неуемное обжорство даже без всякой выпивки, но не стоило забывать, что впереди купание в море, подводное плавание, водяные мотоциклы, широкий выбор других спортивных развлечений, а к тому же у некоторых… Ах, как хотелось верить Шактивенанде, мол, грубая сила в точке сингулярности ничего не решает, однако инструкции Тополя всегда ближе к жизни, и верить им было намного легче, а значит, стрельба и мордобой все же не исключались.
А знаете ли вы, например, что профессиональные телохранители перед тем, как заступить на дежурство, минимум полсуток ничего не едят и даже не пьют? В общем, всякой вкуснятины я попробовал так, символически, объясняя это давешней причиной, живот, мол, дурит от непривычной пищи. А Гольдштейн, который сидел с нами за одним столом и ел тоже более чем скромно, не придумал в ответ ничего лучше примитивной фразы:
— Совсем аппетит пропал, наверно, разучился кушать без водки.
И вымученно хохотнул.
Напряжение росло.
После обеда вышли покурить, сели в шезлонги под тентами. Несчетное количество поглощенных пирожных не помешало Андрюшке тут же бултыхнуться в бассейн и барахтаться там с резвостью молодого дельфина. А обнаружив в голубой воде ещё двух таких же «китообразных» — мальчика и девочку лет двенадцати, да ещё говорящих по-немецки — сынуля вообще пришел в полный восторг. Его не стало, это был лучший вариант для меня. Сумка с телефоном, оружием и аппаратурой лежала тут же, у меня под ногами, но я был вынужден раздеться до трусов, чтобы соответствовать погоде и окружающим. Подошел Паша:
— Как насчет тенниса?
— Сразу после еды? Я — пас. И вообще, теннис — это вот, к Ольге.
И Белка действительно сразу согласилась отправиться с Пашей на корт. В Германии она этим делом увлеклась капитально, и сейчас, конечно, захотелось показать класс новому партнеру и приятному в общении человеку.
— Если вдруг что, — шепнул я ей многозначительно, — немедленно беги сюда ко мне.
— Перестань, — фыркнула она, поняв мои слова как-то по-своему.
И я повторил на всякий случай ещё раз:
— Немедленно беги.
Белка задержала на мне взгляд, и теперь уже в глазах её промелькнуло тревожное понимание. Этого было достаточно.
Я выкурил целую сигарету, наблюдая за Андрюшкой в бассейне и напряженно пытаясь решить, прав ли я, сидя здесь и не пойдя за теннисистами следом. Что-то подсказывало: да, прав. А интуицию — вспомним Шактивенанду и Тополя! — я по определению должен был ставить выше логики.
Пробежал мимо Мыгин:
— Иду за маской и ластами. На тебя взять?
— Спасибо, я сам, попозже. Обед ещё не переварился.
— Ну, как знаешь.
Тройка «групповушников» ещё раньше умотала на берег за мотоциклами. Только Борзятниковы были тут же, на другом берегу бассейна, они бесстрашно ловили палящие лучи, развалясь на лежаках и не прячась под тенты.
Наконец, появилась Наташка. Вышла из отеля последней, как королева, словно только её все и ждали. Все не все, а похоже, что я подсознательно ждал именно её. Очумительной походкой манекенщицы, ставя в линию длинные стройные ноги, она пересекла короткое расстояние от дверей до края бассейна, примерно в двух метрах от меня безупречно точным движением распахнула легкий шелковый халатик и уронила его на мраморные плиты.
— Я присяду? — сказала Наташка и присела, не дожидаясь ответа, точнее улеглась рядом, слегка согнув в коленях ноги и закинув руки за голову.
Я молчал, ожидая продолжения.
— Сигарету дай, — попросила она
— Возьми, — я протянул ей пачку.
— Надоело все хуже горькой редьки, — выдохнула она странную фразу вместе с первой порцией дыма.
— Что именно? — вежливо поинтересовался я.
— Все надоело. Бизнес. Семья, дети, муж. Любовник. Все обрыдло. Мужу я уже сто лет, как не нужна. Ему, кроме его дурацкой науки вообще ни черта не нужно. Детям? Детям нужна, наверно, но…Ты знаешь, мне стыдно в этом признаваться, но они меня раздражают, с каждым годом все больше. Я с ужасом думаю о том, что они ведь мне скоро ещё и внуков нарожают… Отдушиной были всегда вот эти поездки. С Игорем так хорошо было! Он вообще-то золотой парень. Представляешь, не я, а он хотел жениться, год назад очень активно предлагал. Но мне это было в лом, страшно казалось пустить всю жизнь под асфальтовый каток какого-то романтического чувства. Какой он мне, к черту, муж? С Игорем очень легко всегда, весело. Знаешь, он однажды как-то по-детски просто и очень точно сформулировал: «Мы с тобой, Натуля, сдружились письками». Этого было достаточно. И я отказалась идти замуж. Дура! Уже через месяц он мне заявил, что нас вообще-то никакие обязательства не связывают. «Ты о чем? — спросила я. — Не поедешь больше со мной? Даже в Стамбул не поедешь?» «Отчего же, — сказал он. — Поеду. Просто ты живешь на две постели, и я буду жить на две». Но какие там две постели! Мой благоверный — это же пародия на мужика. У него же встает раз в год по обещанию. Я только с Игорем и оттягивалась. Понимаешь?
Я приподнялся на локте и посмотрел на Наташку. Она лежала, прикрыв глаза, но почувствовала мое движение и сверкнула печальным серым пламенем из-под ресниц. Боже! Да этой преуспевающей новой русской действительно плохо! Не врет она!
— Очень хорошо понимаю, — кивнул я. — И что же Игорь?
— А ничего. Он стал жить не на две, а на четыре, на восемь постелей. Писек для дружбы оказалось вокруг видимо-невидимо. Я уже боюсь теперь подцепить от него что-нибудь. Раньше хоть не делал этого в наших совместных поездках, а теперь… ему вообще на меня наплевать. Зажать бабки? Глупо и мелко, тем более, что он и сам уже зарабатывать научился. Но ты мне скажи. Ну, разве не зараза?! Ну, ладно бы наклеил кого-нибудь из местных — с кем не бывает! На экзотику потянуло: черные, желтые, скользкие, пахучие… Ладно. А то ведь залез в койку к этой блядине!
— Ты про Алину?
— Ну конечно! Про кого же еще!.. Я хочу ему отомстить. И думала, что ты мне поможешь. Ты такой сильный и красивый…
— Ох, только избавь меня от комплиментов. Мужикам они ни к чему, неужели до сих пор не усвоила? Я все понял, дурища. Так бы сразу и сказала. А то помажь, говорит, меня кремом… Артистка!
— А разве плохо было? — спросила она с трогательной наивностью начинающей обольстительницы.
— Ну, конечно, хорошо, дурища! (Вот прицепилось ко мне это слово!) Я только одного не понял. А как же Борис? Разве тебе одной мести недостаточно?
— Какой Борис?
— Зданович, разумеется. Вы же трахались в ту ночь, когда Игорь был у Алины.
— Это кто тебе сказал? Сам Борька?
— Ну.
— Так ты его больше слушай. Трепло ужасное. По-моему, кроме своей Алины он в жизни ни одной бабы не трогал. Разве что ещё Костика как-нибудь трахнул по пьянке, с женой перепутав. Знаешь как его дедушку звали? Павел Иванович Зданович. А теперь произнеси инициалы и фамилию вместе — П.И.Зданович. Это у них семейное прозвище, переходящее из поколения в поколение. Очень точное прозвище. Папашу плохо знаю, а Борька такой и есть — язык без костей, на любую тему, в любом состоянии — и все девки в Твери его! Только девки об этом не знают.
— Ладно, пошли, — сказал я, поднимаясь. Семейный фольклор Здановичей вдруг странным образом возбудил меня. — Вот только куда пойдем?
— Да куда угодно! — похотливо улыбнулась Наташка. — В тренажерный зал, в душ, в туалет — здесь же всюду чисто.
— С ума сошла. Это эмират Шарджа, застукают в общественном месте с таким делом — могут в тюрягу запихнуть, не знаешь разве?
— Знаю. Не застукают. Мы быстро.
Глаза её горели. Она уже внутренне накрутила себя и распалялась с каждою минутой все сильнее. Мы нырнули в какой то предбанник, где не было никого, и Наташка вдавила меня в стенку между умывальниками. Впилась губами в лицо, в шею, в грудь. За дверью послышались голоса, и, держа меня за руку, она рванулась вглубь помещения — это была раздевалка со множеством шкафчиков и не слишком удобными для известных действий, но все же мягкими скамейками. Наташка попыталась закрыть дверь изнутри, ничего не вышло, она плюнула на это, метнулась назад, тут же запрыгнула на меня, обхватив ногами, и наконец, поймала огромным жарким ртом мои губы. В этот момент внешняя дверь распахнулась с грохотом.
Мы успели расцепиться, когда в раздевалке (я так и не успел понять, мужской или женской) появился легкий на помине Зданович.
— Катер отправляется. Только вас одних и ждут.
Такой кайф обломал, придурок!
По дороге к берегу сумку я, конечно, захватил с собой. Вообще это было сильно: отправить свою жену играть в теннис с вражьим агентом, а самому уйти трахать чужую жену, оставив под шезлонгом без присмотра «беретту» с запасным магазином, трубку космической связи, могущую запеть в любую секунду и уникальное магниточувствительное устройство, разработку Спрингеровского Центра стоимостью в несколько десятков тысяч долларов. Нет, в Эмиратах конечно, не воруют. Но за Гольдштейном следила только Белка. И кто мог поручиться, что у него нет сообщников? Почему же я так поступил? Я задавал себе этот вопрос. И ответил предельно просто. Мне так же, как и Наташке Крутовой, ВСЕ надоело. И работа, и семья, и дети, и любовница, тем более что у меня все это жутко перемешалось, перепуталось, и вообще, у меня было намного глубже: мне человечество надоело со всеми его безумствами и грядущей нирваной.
Я продолжал думать об этом и в катере, который сам по себе оказался шикарным аттракционом. Погода вдруг слегка испортилась, наползли какие-то облачка, ветер поднялся, океан вспучился и пошел волнами. Индус, стоявший за штурвалом в потоке брызг, походил на отчаянного китобоя или флибустьера, вышедшего в бурное море на последнюю битву с врагом. А мы напоминали невольников, сгрудившихся на дне этой утлой лодчонки, которую бросало вверх и вниз, как пластиковую бутылку из-под пепси-колы. Самые тихие места были сзади — туда и спряталась провизжавшая всю дорогу Белка вместе с Рюшиком (этого, несмотря на все мольбы, к папе на самый нос не пускали). А папа и сам на том носу держался с трудом. Тем более что одной рукой приходилось контролировать сумку, и только вторая мертвой хваткой прилипла к фальшборту. Рядом с папой почему-то оказалась тетя Наташа худенькая. Толстая тетя Наташа визжала вместе с мамой в кормовой части катера.
Вообще в этой лодке было действительно тесно, и Наташка, зажатая между мной и Мыгиным, совершенно откровенно льнула ко мне, улыбалась от уха до уха и победоносно косилась на своего вчерашнего любовника. Игорь не обращал внимания или делал вид, а мне было очень трудно не обращать внимания, потому что наши тела соприкасались весьма плотно, а при каждом подпрыгивании на высоком буруне Наташка ещё и хваталась руками за какие попало части моего тела и делала это высокохудожественно — спасибо холодным брызгам и ветру, которые хоть чуточку охлаждали разгоравшийся во мне жар.
А на коралловом острове оказалось скучновато. Солнце вышло из облаков и можно было просто лежать и загорать. Можно было ходить, забираясь все выше и глядя вдаль. Можно было наблюдать жизнь крабов, которые бегали по отмели в несметном количестве. Наконец, главным развлечением было подводное плавание среди кораллов. Мыгин все-таки взял мне маску и ласты, сам бы я так и забыл о них, и мы втроем: Игорь, Паша и я (остальные энтузиазма не проявили) принялись за изучение красивейшей флоры и фауны океанского дна, удивительно сильно изгаженного туристами: залежи антропогенного мусора царили повсюду, местные чистюли-арабы в своем стремлении к порядку и гармонии до этих несчастных рифов ещё не добрались. И от соседства лохматых придонных банок, бутылок и коробочек плавать становилось все противнее. Но что ещё оставалось делать? Уединиться на таком острове решительно негде, он маленький, каменистый и колючий. О Наташке мне пришлось на время забыть, и вообще, уже через полчаса все загрустили, сели на полотенца и стали тупо ждать возвращения катера. Один только Мыгин все ещё плавал где-то.
Потом над водой разнесся его преувеличенно громкий крик.
Я вздрогнул и сразу посмотрел на Гольдштейна. Неужели началось?
Оказалось — как всегда, чепуха полнейшая. Мыгин напоролся на черного морского ежа с этими жуткими иглами сантиметров по двадцать длиною. Иглы тонкие, эластичные и с зазубринами, они легко проникают под кожу, а вынуть их обратно практически невозможно — жди, пока сами вылезут.
— Больно? — спросил я сочувственно.
— Больно, — ответил он коротко.
Рука Мыгина вмиг побелела и опухла, по синеватой ладони сбегали размытые струйки крови, а чудовищные иглы прочертили длинные черные борозды под кожей. Ну, прямо хоть фильм ужасов снимай. Витек и снимал, попросив разрешения у Игоря.
А дальше начался просто театр абсурда. Убивая время до прибытия за нами транспорта, я снова полез в воду, хотелось успокоить расшалившиеся нервы. Все-таки кораллы и рыбки под водой — это действует умиротворяющее, перед последним актом нашей трагедии я должен был максимально успокоиться. Ну, я и успокоился. Возле самого берега, метрах в пяти, не больше, вставая на ноги, оступился и угодил рукой… Куда бы вы думали? Правильно! В такого же, как Мыгин, черного страшного ежа. Урон моей правой ладони, включая большой и указательный пальцы, был нанесен существенно меньший, но боль была очумительная, жгучая. К счастью, быстро проходящая. Рюшик, по-моему, даже возгордился, что не только дядя Игорь, но и его папа умеет напарываться на морских ежей. А Белка не то чтобы расстроилась, скорее разозлилась: «Вечно с тобой какая-нибудь ерунда случается!» Паша мудрено и нудно рассуждал, что еж — дело серьезное, и надо немедленно идти к врачу. Вспоминал, как он на Кубе укололся сухой рыбьей костью, и как рука у него болела после чуть не полгода. Ну, мы и пошли сразу к врачу, то есть обратились к Наталье. Та в своей тверской практике с морскими ежами дела не имела, но все-таки заверила нас обоих, что руки ампутировать не придется. Единственный, кто и меня, и Игоря по настоящему жалел, — это была Наташка, она бегала от одного к другому, бледная, готовая расплакаться, и причитала. Молодежь во главе со Здановичем даже хихикать начала.
А я вдруг подумал: «Что за чертовщина!» Вспомнилась русская поговорка: Бог шельму метит. На что намекал нам Бог? Что мы оба — любовники одной женщины? Или?.. Вот про это «или» я и думал всю обратную дорогу и теперь уже точно знал, что просто обязан трахнуть Наташку.
А времени на все про все оставалось мало. Пока другие в море купались напоследок, мы с Игорем, как полные идиоты, скучали возле палатки, где торговали водой, булочками, давали в прокат ракетки, маски с ластами и прочий инвентарь. Здесь же был и медпункт. Мы отмачивали свои несчастные руки в специальном теплом растворе цвета растаявшего клубничного мороженого и с резким, незнакомым, странно будоражащим запахом. Избавители наши добродушно улыбались, мол, надо же, сегодня, только два таких придурка — вчера целых семь было. А волшебное средство быстро снимало боль и, если верить этим индусам, ускоряло процесс отторжения тканями инородных тел. Потом неутомимый Мыгин побежал к полосе прибоя, почему-то он непременно хотел окунуться перед отъездом, а я сказал, что предпочту принять душ и тронулся ко входу в отель.
Наташка ждала меня прямо у дверей. Конечно, в обоих раздевалках было теперь, под вечер, полно народу, а вот тренажерный зал пустовал, и она потянула именно туда.
— Игорь может вернуться, — сказал я.
— Плевать. Пусть приходит. Я ему сама сказала, что буду ждать в тренажерном зале.
— Правда?! — обалдел я.
— Шучу!
Она уже усадила меня на какой-то снаряд и сама взгромоздилась сверху, она тяжело дышала и, не размениваясь на мелочи, стаскивала с меня плавки, а свои просто оттягивала в сторону. Мне ничего, ну ничего не надо было делать — она исполняла сольную партию, направляя даже мои руки туда, куда хотелось ей. Впрочем, мне тоже туда хотелось. Я вспомнил какой-то старый-старый фильм с Мастрояни, где его герой-импотент бывал на что-то способен лишь в минуты крайней опасности. У нас была очень похожая ситуация. Я жутко торопился, я всего боялся, и на этом фоне разгоралось неистовое желание. И когда мы соединились, нам даже двигаться особо не пришлось — все закончилось в считанные секунды яркой вспышкой и изможденными вздохами, переходящими в хрипы.
Иногда после такого ощущаешь разочарование и даже некоторую брезгливость к партнерше, но с Наташкой я испытал истинный восторг. Будучи любителем, просто даже гурманом предварительной игры, изысканных ласк и всяческих долгоиграющих вариантов, я вдруг ощутил пряную и острую прелесть вот такой взрывной страсти, мощной, мимолетной и разрушительной, как цунами. И мне было нелегко вспомнить цель, ради которой я пошел на все это. Давя глубоко внутри налетевшую, словно смерч, влюбленность, я заставил себя считать Наташку врагом и вкрадчиво шепнул ей с интонацией, исключающей всякое предположение о шутке:
— Так на кого же ты все-таки работаешь?
Она отстранилась на секунду, сверкнула вмиг потемневшими глазами и предельно холодно, предельно жестко ответила:
— Крутова всегда работала и будет работать только сама на себя. Ф-фу, чуть не испортил все, дуралей!
— Ты ничего не поняла, ласточка, — я вновь сменил гнев на милость, и принялся ласкать её нежнее прежнего. — Я просто очень не хочу ссориться с тобою.
И она оттаяла, она заговорила, как давеча, когда катила баллон на Мыгина.
— Да, Игорь в этой поездке занимается какими-то своими делами, но я ничего не знаю про них и знать не хочу. Понимаешь, котик? — она тоже ласкала меня. — И если я помогаю ему в этих странных делах, то лишь ради денег. Крутова всегда работает только на себя.
Мне стало тепло и хорошо. Радость победы. Пожалуй, я бы даже поимел её ещё разок — в знак благодарности, — но времени уже явно не было. Мне и так казалось, что мы сидим на этом дурацком тренажере целую вечность, сидим и бездумно ласкаем друг друга…
Наконец, дверь в зал распахнулась и… Нет, вошел не столь желанный для Наташки Мыгин — вошла Белка. Тоже неплохо. Наташка неторопливо спешилась, мы оба были в плавках, и у меня даже ничего не топорщилось. Но эта стерва все-таки не удержалась, ей было мало пройти мимо Ольги с гордо поднятой головой. Она бросила на ходу:
— Тебе не интересно, дорогая, чем мы тут занимались?
— А я знаю, — ответила моя милая-милая Белка, спокойно и с достоинством, — ты соблазнила моего мужа. Обычное дело, у него же работа такая.
Этот лихой ответ сразил Наташку наповал, она остановилась и еле выдавила страшным свистящим шепотом:
— Какая такая работа?
— Инженер человеческих душ, — отчеканила Белка. — Это ещё товарищ Жданов выдал определение на Первом съезде советских писателей. А у некоторых, вроде тебя, душа находится как раз там. Пошли, Мишка, нас автобус ждет.
А в автобусе Белка тихонечко спросила, чтобы не разбудить задремавшего Андрюшку:
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Да, очень многое, — кивнул я, почти не соврав.
— Но для этого пришлось… — она замялась.
— Для этого пришлось немного пообжиматься с глупой куклой, обиженной любовником и мужем. Ты знаешь, она совершенно холодная, — добавил я, честно глядя в глаза любимой жене.
И Белка, воровато оглядевшись, юркнула своей лапкой мне под ремень, словно проверяла, все ли там на месте после столь необходимых по работе обжиманий, и мой инструмент — о чудо! — исправно зашевелился, в полную силу. Вот это да! Белка умиротворенно улыбнулась и уронила голову мне на плечо.
Вообще на обратном пути все казалось таким мирным, таким тихим! Я уже не верил, будто что-нибудь ещё может случиться. Все уже случилось — с меня достаточно.
Мыгин дремал. Наташка спала или делала вид, что спит, уложив голову ему на колени. Витек тупо скользил камерой по убегающим горам, гладкой ленте шоссе и тихо расцветающим в сумерках розовым фонарям. Гольдштейн был серьезен и даже сосредоточен в ожидании встречи со своею сороковой страной. Ведь Галя таки пообещала нам заехать в Оман. Договориться с властями оказалось легко — в арабском мире, видать, как и в Европе, границы условные.
Однако шлагбаум на дороге все-таки был, и документы проверили. Не у нас — у Гали, какую-то общую бумагу, отпечатанную исключительно по-арабски с печатями и подписями. Сто долларов за это — глупость, конечно, несусветная. Но чем бы дитя ни тешилось… Я подгреб поближе к Паше и ядовито поинтересовался:
— Ну и как тебе в султанате Оман?
— Неплохо, — сказал он сдержанно. — Погоди. Сейчас до города доедем, купим что-нибудь на память. Чтобы было о чем детям и внукам рассказать.
До города мы так и не доехали, зато о чем рассказать детям и внукам, у нас появилось. И очень скоро.
Дорога вдруг сделалась совсем никакой, проселочной, если такое понятие вообще известно кому-нибудь в Эмиратах, потом японский микроавтобус «Мицубиси» с небольшими колесами и весьма скромной подвеской запрыгал по камням и обессиленно остановился.
— Простите, техническая неполадка, — сказала Галя и, профессионально отвлекая наше внимание, затараторила: — Слева и чуть позади по ходу движения вы можете видеть город Аль Ардийа. Некогда весьма значительный для Аравии перевалочный пункт…
В этот самый момент у меня в сумке запел телефон. Один короткий сигнал — и тишина. Я даже вынуть трубку не успел. И правильно. Вынимать-то надо было совсем другое. Тополь не мог сейчас говорить со мной, просто давал понять: сунь горошину в ухо, и жучка в лацкан — пора. Я так и сделал.
Вокруг простиралась унылая каменистая равнина, солнце клонилось к горизонту, скалы, торчавшие впереди, как гнилые зубы совсем уже старого и больного дракона, отбрасывали на песок длинные зловещие тени. Из-за ближайшего зуба вдруг появился человек в форме и с автоматом. Подошел к нашей двери и глупо сообщил по-английски:
— Дальше ехать нельзя.
— Что он говорит? — испуганно переспросил Паша.