Страница:
— Согласен. С чего начнем?
— Нужно много охлажденной кипяченой воды, постоянно держать ее наготове, и мелко наколотый лед, лучше завернуть его в промасленную ткань… плотный твил подойдет лучше всего. Для питья мальчику должна быть использована только кипяченая вода, потому что сырая вода сама по себе может стать источником болезни.
Хоук уже был у двери:
— Ты поднимись к нему, а я отдам распоряжения. Очень скоро Александре принесли и прохладную воду, и чистые салфетки, чтобы обтирать горячее тельце, и завязанный в узелок лед. Александра расположилась с левой стороны кровати, потому что мальчик постоянно хватался в бреду именно за левый бок.
— Сначала тебе это покажется неприятным, Робби, но потом ты почувствуешь себя гораздо лучше, — мягко сказала она, отводя его руку. — Ты же сильный мальчик. — Она осторожно приложила ледяной компресс к его груди. — Ну, а теперь мы должны подержать его здесь… Тебе станет легче, вот увидишь.
Под глазами мальчика темнели круги, он явно сильно страдал от боли и утомления, но тут он внезапно поднял веки, и Александру потряс пронзительный взгляд его серых глаз.
— Мама? Это ты? Ты в самом деле вернулась? — Его голос прервался. — Но я думал, ты… я видел, как лошади…
За спиной Александры послышался сдавленный вздох герцога.
Но тут на малыша напал приступ жесточайшего кашля, и он сбросил бы ледяной компресс, если бы Александра не поспешила удержать его на месте.
— Он мешает, так мешает, мама! — задыхаясь, пробормотал мальчик.
— Я знаю, что он мешает, но он тебе поможет, — ласково сказала Александра. — Мы очень скоро поставим тебя на ноги. Но без твоей помощи не обойтись. — Она подсунула ладонь под затылок мальчика и приподняла его голову. И в это мгновение она поймала напряженный взгляд Хоука. — Твой отец хочет, чтобы ты попил немножко.
— Отец? Он тоже здесь?
— Да, Робби, я здесь. — Хоук поднес к губам сына стакан с лимонадом. — Выпей это.
Мальчик отпил глоток, поперхнулся и отвернул голову. На мгновение Александра испугалась, думая, что он наотрез откажется пить, но тут Хоук наклонился и что-то прошептал на ухо сыну — что-то, заставившее мальчика чуть заметно улыбнуться и выпить лимонад.
Едва он успел сделать последний глоток, как начался новый приступ жестокого кашля. Александра обнимала и поддерживала мальчика, помогая ему справиться с болью. Измученный и бледный Робби откинулся на подушки.
Немного спустя он открыл глаза и лихорадочно уставился на Александру.
— Ведь ты не уйдешь, пока я буду спать, да, мама? Обещай мне… обещай, что не уйдешь опять! — И его маленькая рука упала на руку Александры.
— Нет, я не уйду, — пообещала Александра, сжимая его тревожно шевелящиеся пальцы. — Я буду здесь. Постарайся поспать. А когда проснешься, тебя будет ждать сюрприз.
Вслушиваясь в ее слова, мальчик заметно расслабился и очень скоро задремал; приступы кашля стали немного реже.
— Храбрый малыш, — прошептала Александра, укладывая его поудобнее на подушках. Ей бы хотелось испытывать к мальчику такую же неприязнь, какую она испытывала к его отцу, но у нее ничего не выходило.
Хоук с предельной осторожностью приложил ладонь к пылающей щеке сына.
— Да, он очень храбрый, — прерывистым голосом произнес герцог. — И я бы отдал все на свете, чтобы облегчить его страдания. Когда я думаю, что он заболел здесь, без меня… я бы ни за что не оставил его, если бы не эта мания, если бы не моя одержимость… — Он умолк на мгновение, стараясь справиться с чувствами. — Да, конечно, он принял тебя за нее… но ведь даже я ошибся… Спасибо, что позволила ему верить, что она… вернулась. — Хоук устало прижал руку ко лбу, словно желая отогнать неприятные мысли. — Хотя скоро он поймет… — Он снова замолчал.
— Ну, сейчас все равно ничего нельзя изменить. Подите-ка лучше отдохните, — холодно сказала Александра. — Я посижу с Робби. — Видя, что Хоук нахмурился, она добавила: — Вы и сами прекрасно знаете, что мы можем только ждать.
И начались тяжелые, мучительные дни и ночи. Хоук и Александра сменяли друг друга у постели больного. Они беспомощно наблюдали за тем, как маленький мальчик мучается от боли, и ничем не могли помочь ему, кроме прохладных компрессов и утешающих слов. Но наконец из Хоуксвиша приехал старый, надежный семейный врач. Все теперь зависело только от самого Робби, от силы его юного тела и от его желания выжить.
Пять дней подряд двое по очереди сидели у кровати мальчика, обтирая его прохладной водой, утешая, когда его отпускали на время демоны лихорадки. Александра хорошо понимала, что такое кошмары, и ее руки становились особенно нежными, когда она старалась отогнать черные образы, мучающие мальчика в бреду.
Да, она не раз сталкивалась в Индии с лихорадкой и видела, что жертвы пневмонии слишком часто погибали просто оттого, что силы организма истощались задолго до спада лихорадки. Но она не могла сказать об этом и без того пребывавшему в отчаянии отцу Робби. Александра вдруг обнаружила, что не может быть настолько жестокой с человеком, едва оправившимся от раны. Она говорила себе, что может и отложить свою месть, что воспользоваться подобными обстоятельствами было бы просто бесчестно…
А для Хоука часы, проведенные в спальне больного, были еще и часами мучительных воспоминаний о войне, которую он так старался забыть. Его вновь посещали видения той опустошительной зимы восьмого года, когда английская армия, униженная и разгромленная, отступала, как в кошмаре, от Ла-Коруньи к морю. Стояли январские морозы, и больных и раненых тащили через горы на примитивных носилках, везли на грубых телегах, запряженных быками…
Хоук словно наяву слышал стоны раненых солдат. Выходит, как он ни старался, он так и не забыл запаха смерти и страха. И теперь, сидя рядом с больным сыном в полутемной спальне, он снова мучился воспоминаниями, никогда, по сути, не оставлявшими его, лишь на время ушедшими куда-то в глубину…
Глядя на измученное личико Робби, Хоук видел еще и другие лица — лица деревенских парнишек из Суссекса и Йоркшира. Эти ребята были слишком молодыми, чтобы умирать в снегах, среди мрачной испанской зимы, далеко от дома…
Оглушенный нестерпимыми воспоминаниями, Хоук в конце концов понял, что есть лишь один способ избавиться от постоянного самокопания — это сосредоточиться на сыне, целиком и полностью. За тяжкие дни болезни Робби герцог превратился в упорную тень с иссеченным глубокими морщинами лицом…
На пятый день после их приезда, к вечеру, лихорадка у Робби внезапно резко усилилась. Встревоженная Александра трясущимися руками постоянно обтирала его лицо и грудь, без конца говоря что-то — не особенно осознавая, что именно она говорит, просто желая подбодрить и себя, и мальчика.
— Ну, малыш, вот так-то лучше… А тут у нас отличный лимонный лед, это твой отец принес от Гунтера. Какой ты счастливый мальчик! Ты не должен пролить ни капли этого замечательного лимонада! — Она прижала стакан с холодным напитком к пересохшим губам Робби, по капле вливая жидкость в рот малышу. Прошло несколько томительных секунд, потом мальчик сделал глоток и тут же отвернулся.
Александру все сильнее и сильнее тревожила его вялость. Она отставила стакан. Кризис близился, она чувствовала это.
— Ну же, Робби! Ты не хочешь бороться! Но я знаю, ты храбрый, мужественный мальчик!
Она подняла Робби с кровати и уложила к себе на колени, обнимая, пытаясь пробудить его дух, но мальчик не откликался.
— Ну же, Робби! Хэверс собирается сделать для тебя отличные удочки и сеть! Он мне говорил, что тебя очень ждут в Хоуксвише! Подумай, как будет горд твой папа, когда ты сам поймаешь отличную форель!
На мгновение ей показалось, что ресницы мальчика затрепетали.
— И еще твой отец твердо обещал, что в этом году у тебя будет собственный пони, — в отчаянии продолжала девушка. — И красивая красная тележка, и ты сможешь сам кататься по долине. Миссис Бэрроуз приготовит нам корзинку с едой, и мы будем путешествовать, ты и я. Разве тебе не хочется этого?
Показалось ли ей, или его рука действительно шевельнулась?..
— Послушай, Робби… я ведь с тобой. Я никогда больше тебя не покину. — Может быть, Господь простит ей эту ложь, думала Александра… — Мы будем отлично проводить время вместе. Пойдем в цирк Астлея, посмотрим на чучела зверей в Британском музее… Мы… мы… — Она проглотила тяжелый ком, застрявший в горле. — Послушай, Робби, ты сам придумаешь, чем нам заняться! Ты должен составить список мест, где тебе хочется побывать, и мы посетим их одно за другим! Ты меня слышишь, Робби?
Душа Александры обливалась слезами, девушка уже отчаялась пробудить хоть искру жизни в этом маленьком усталом тельце.
— Постарайся, Робби, скажи мне что-нибудь! Скажи, куда бы ты хотел пойти с отцом и со мной? Скажи, мальчик! Если сейчас же не скажешь, я не смогу выполнить свое обещание!
Личико, залитое восковой бледностью, чуть повернулось, прижавшись к груди Александры. С трудом ворочая пересохшим языком, Робби выговорил чуть слышным шепотом:
— Мы поднимемся на воздушном шаре… Джефферс говорил мне, это так здорово! Можно и мне будет, мама?
Дрожащими пальцами Александра отвела с бледного лба влажный черный локон.
— Да, мое милое дитя, конечно, и ты поднимешься на воздушном шаре. Если папа не станет возражать, мы все вместе поднимемся, это будет необычайно интересно! О, я уверена — твой отец до Луны долетит, если будет знать, что это тебе поможет!
— Не надо так далеко, — серьезно сказал мальчик. Александра почувствовала, как повлажнели ее руки, и тут же увидела, что все лицо и тело мальчика покрылись сильной испариной.
— Слава Богу! — прошептала она. — Это перелом!
Робби сильно закашлялся, и она принялась покачивать его на руках.
— Ну-ну, Робби… теперь все будет хорошо.
В окна уже просачивались бледные лучи восходящего солнца. Александра стала напевать йоркширскую колыбельную, которую она слышала давным-давно, когда еще была жива ее мать…
Голуби заснули в гнездах,
И коровы спят в хлеву,
Спят щенята и котята,
И огонь в печи заснул.
Кончен день, и все заботы
Позабыты до утра,
Спи, малыш, свернись клубочком,
Ночь пришла…
Совы ухают на елях,
На охоту вышел лис,
Барсуки под старым дубом
Посудачить собрались.
Золотым костром волшебным
Разгорается луна.
И под звездным небосклоном
Феям нежным не до сна…
Колыбельная была длинной. Когда Александра допела ее до конца, Робби вдруг едва заметно шевельнулся.
— Да, — прошептал он, — я, пожалуй, посплю… я так устал… И спасибо тебе, кем бы ты ни была… потому что я знаю — ты не настоящая моя мама. — И, помолчав, он добавил совсем уже сонно: — Только я думаю, ты даже лучше, чем она…
За полуоткрытой дверью, в темном коридоре, неподвижно стоял герцог, наблюдая за женщиной и мальчиком. Это зрелище — его измученный болезнью сын на ее руках, ее нежная песенка… все вместе поколебало ту каменную стену, которой Хоук много лет подряд окружал свое сердце, наученный горьким опытом. И герцог Хоуксворт, глядя на Александру и спящего Робби, чувствовал, как рушится стена его самозащиты… Он вдруг стал беспомощным и ранимым и понимал, что его жизнь меняется, в нее входит что-то новое… И такие мысли отчаянно пугали его.
Хоук бесшумно отступил назад, словно пытаясь уйти от самого себя. Не в силах совладать с охватившими его чувствами, он просто сбежал, боясь, что Александра увидит слезы на его лице…
Глава 27
— Нужно много охлажденной кипяченой воды, постоянно держать ее наготове, и мелко наколотый лед, лучше завернуть его в промасленную ткань… плотный твил подойдет лучше всего. Для питья мальчику должна быть использована только кипяченая вода, потому что сырая вода сама по себе может стать источником болезни.
Хоук уже был у двери:
— Ты поднимись к нему, а я отдам распоряжения. Очень скоро Александре принесли и прохладную воду, и чистые салфетки, чтобы обтирать горячее тельце, и завязанный в узелок лед. Александра расположилась с левой стороны кровати, потому что мальчик постоянно хватался в бреду именно за левый бок.
— Сначала тебе это покажется неприятным, Робби, но потом ты почувствуешь себя гораздо лучше, — мягко сказала она, отводя его руку. — Ты же сильный мальчик. — Она осторожно приложила ледяной компресс к его груди. — Ну, а теперь мы должны подержать его здесь… Тебе станет легче, вот увидишь.
Под глазами мальчика темнели круги, он явно сильно страдал от боли и утомления, но тут он внезапно поднял веки, и Александру потряс пронзительный взгляд его серых глаз.
— Мама? Это ты? Ты в самом деле вернулась? — Его голос прервался. — Но я думал, ты… я видел, как лошади…
За спиной Александры послышался сдавленный вздох герцога.
Но тут на малыша напал приступ жесточайшего кашля, и он сбросил бы ледяной компресс, если бы Александра не поспешила удержать его на месте.
— Он мешает, так мешает, мама! — задыхаясь, пробормотал мальчик.
— Я знаю, что он мешает, но он тебе поможет, — ласково сказала Александра. — Мы очень скоро поставим тебя на ноги. Но без твоей помощи не обойтись. — Она подсунула ладонь под затылок мальчика и приподняла его голову. И в это мгновение она поймала напряженный взгляд Хоука. — Твой отец хочет, чтобы ты попил немножко.
— Отец? Он тоже здесь?
— Да, Робби, я здесь. — Хоук поднес к губам сына стакан с лимонадом. — Выпей это.
Мальчик отпил глоток, поперхнулся и отвернул голову. На мгновение Александра испугалась, думая, что он наотрез откажется пить, но тут Хоук наклонился и что-то прошептал на ухо сыну — что-то, заставившее мальчика чуть заметно улыбнуться и выпить лимонад.
Едва он успел сделать последний глоток, как начался новый приступ жестокого кашля. Александра обнимала и поддерживала мальчика, помогая ему справиться с болью. Измученный и бледный Робби откинулся на подушки.
Немного спустя он открыл глаза и лихорадочно уставился на Александру.
— Ведь ты не уйдешь, пока я буду спать, да, мама? Обещай мне… обещай, что не уйдешь опять! — И его маленькая рука упала на руку Александры.
— Нет, я не уйду, — пообещала Александра, сжимая его тревожно шевелящиеся пальцы. — Я буду здесь. Постарайся поспать. А когда проснешься, тебя будет ждать сюрприз.
Вслушиваясь в ее слова, мальчик заметно расслабился и очень скоро задремал; приступы кашля стали немного реже.
— Храбрый малыш, — прошептала Александра, укладывая его поудобнее на подушках. Ей бы хотелось испытывать к мальчику такую же неприязнь, какую она испытывала к его отцу, но у нее ничего не выходило.
Хоук с предельной осторожностью приложил ладонь к пылающей щеке сына.
— Да, он очень храбрый, — прерывистым голосом произнес герцог. — И я бы отдал все на свете, чтобы облегчить его страдания. Когда я думаю, что он заболел здесь, без меня… я бы ни за что не оставил его, если бы не эта мания, если бы не моя одержимость… — Он умолк на мгновение, стараясь справиться с чувствами. — Да, конечно, он принял тебя за нее… но ведь даже я ошибся… Спасибо, что позволила ему верить, что она… вернулась. — Хоук устало прижал руку ко лбу, словно желая отогнать неприятные мысли. — Хотя скоро он поймет… — Он снова замолчал.
— Ну, сейчас все равно ничего нельзя изменить. Подите-ка лучше отдохните, — холодно сказала Александра. — Я посижу с Робби. — Видя, что Хоук нахмурился, она добавила: — Вы и сами прекрасно знаете, что мы можем только ждать.
И начались тяжелые, мучительные дни и ночи. Хоук и Александра сменяли друг друга у постели больного. Они беспомощно наблюдали за тем, как маленький мальчик мучается от боли, и ничем не могли помочь ему, кроме прохладных компрессов и утешающих слов. Но наконец из Хоуксвиша приехал старый, надежный семейный врач. Все теперь зависело только от самого Робби, от силы его юного тела и от его желания выжить.
Пять дней подряд двое по очереди сидели у кровати мальчика, обтирая его прохладной водой, утешая, когда его отпускали на время демоны лихорадки. Александра хорошо понимала, что такое кошмары, и ее руки становились особенно нежными, когда она старалась отогнать черные образы, мучающие мальчика в бреду.
Да, она не раз сталкивалась в Индии с лихорадкой и видела, что жертвы пневмонии слишком часто погибали просто оттого, что силы организма истощались задолго до спада лихорадки. Но она не могла сказать об этом и без того пребывавшему в отчаянии отцу Робби. Александра вдруг обнаружила, что не может быть настолько жестокой с человеком, едва оправившимся от раны. Она говорила себе, что может и отложить свою месть, что воспользоваться подобными обстоятельствами было бы просто бесчестно…
А для Хоука часы, проведенные в спальне больного, были еще и часами мучительных воспоминаний о войне, которую он так старался забыть. Его вновь посещали видения той опустошительной зимы восьмого года, когда английская армия, униженная и разгромленная, отступала, как в кошмаре, от Ла-Коруньи к морю. Стояли январские морозы, и больных и раненых тащили через горы на примитивных носилках, везли на грубых телегах, запряженных быками…
Хоук словно наяву слышал стоны раненых солдат. Выходит, как он ни старался, он так и не забыл запаха смерти и страха. И теперь, сидя рядом с больным сыном в полутемной спальне, он снова мучился воспоминаниями, никогда, по сути, не оставлявшими его, лишь на время ушедшими куда-то в глубину…
Глядя на измученное личико Робби, Хоук видел еще и другие лица — лица деревенских парнишек из Суссекса и Йоркшира. Эти ребята были слишком молодыми, чтобы умирать в снегах, среди мрачной испанской зимы, далеко от дома…
Оглушенный нестерпимыми воспоминаниями, Хоук в конце концов понял, что есть лишь один способ избавиться от постоянного самокопания — это сосредоточиться на сыне, целиком и полностью. За тяжкие дни болезни Робби герцог превратился в упорную тень с иссеченным глубокими морщинами лицом…
На пятый день после их приезда, к вечеру, лихорадка у Робби внезапно резко усилилась. Встревоженная Александра трясущимися руками постоянно обтирала его лицо и грудь, без конца говоря что-то — не особенно осознавая, что именно она говорит, просто желая подбодрить и себя, и мальчика.
— Ну, малыш, вот так-то лучше… А тут у нас отличный лимонный лед, это твой отец принес от Гунтера. Какой ты счастливый мальчик! Ты не должен пролить ни капли этого замечательного лимонада! — Она прижала стакан с холодным напитком к пересохшим губам Робби, по капле вливая жидкость в рот малышу. Прошло несколько томительных секунд, потом мальчик сделал глоток и тут же отвернулся.
Александру все сильнее и сильнее тревожила его вялость. Она отставила стакан. Кризис близился, она чувствовала это.
— Ну же, Робби! Ты не хочешь бороться! Но я знаю, ты храбрый, мужественный мальчик!
Она подняла Робби с кровати и уложила к себе на колени, обнимая, пытаясь пробудить его дух, но мальчик не откликался.
— Ну же, Робби! Хэверс собирается сделать для тебя отличные удочки и сеть! Он мне говорил, что тебя очень ждут в Хоуксвише! Подумай, как будет горд твой папа, когда ты сам поймаешь отличную форель!
На мгновение ей показалось, что ресницы мальчика затрепетали.
— И еще твой отец твердо обещал, что в этом году у тебя будет собственный пони, — в отчаянии продолжала девушка. — И красивая красная тележка, и ты сможешь сам кататься по долине. Миссис Бэрроуз приготовит нам корзинку с едой, и мы будем путешествовать, ты и я. Разве тебе не хочется этого?
Показалось ли ей, или его рука действительно шевельнулась?..
— Послушай, Робби… я ведь с тобой. Я никогда больше тебя не покину. — Может быть, Господь простит ей эту ложь, думала Александра… — Мы будем отлично проводить время вместе. Пойдем в цирк Астлея, посмотрим на чучела зверей в Британском музее… Мы… мы… — Она проглотила тяжелый ком, застрявший в горле. — Послушай, Робби, ты сам придумаешь, чем нам заняться! Ты должен составить список мест, где тебе хочется побывать, и мы посетим их одно за другим! Ты меня слышишь, Робби?
Душа Александры обливалась слезами, девушка уже отчаялась пробудить хоть искру жизни в этом маленьком усталом тельце.
— Постарайся, Робби, скажи мне что-нибудь! Скажи, куда бы ты хотел пойти с отцом и со мной? Скажи, мальчик! Если сейчас же не скажешь, я не смогу выполнить свое обещание!
Личико, залитое восковой бледностью, чуть повернулось, прижавшись к груди Александры. С трудом ворочая пересохшим языком, Робби выговорил чуть слышным шепотом:
— Мы поднимемся на воздушном шаре… Джефферс говорил мне, это так здорово! Можно и мне будет, мама?
Дрожащими пальцами Александра отвела с бледного лба влажный черный локон.
— Да, мое милое дитя, конечно, и ты поднимешься на воздушном шаре. Если папа не станет возражать, мы все вместе поднимемся, это будет необычайно интересно! О, я уверена — твой отец до Луны долетит, если будет знать, что это тебе поможет!
— Не надо так далеко, — серьезно сказал мальчик. Александра почувствовала, как повлажнели ее руки, и тут же увидела, что все лицо и тело мальчика покрылись сильной испариной.
— Слава Богу! — прошептала она. — Это перелом!
Робби сильно закашлялся, и она принялась покачивать его на руках.
— Ну-ну, Робби… теперь все будет хорошо.
В окна уже просачивались бледные лучи восходящего солнца. Александра стала напевать йоркширскую колыбельную, которую она слышала давным-давно, когда еще была жива ее мать…
Голуби заснули в гнездах,
И коровы спят в хлеву,
Спят щенята и котята,
И огонь в печи заснул.
Кончен день, и все заботы
Позабыты до утра,
Спи, малыш, свернись клубочком,
Ночь пришла…
Совы ухают на елях,
На охоту вышел лис,
Барсуки под старым дубом
Посудачить собрались.
Золотым костром волшебным
Разгорается луна.
И под звездным небосклоном
Феям нежным не до сна…
Колыбельная была длинной. Когда Александра допела ее до конца, Робби вдруг едва заметно шевельнулся.
— Да, — прошептал он, — я, пожалуй, посплю… я так устал… И спасибо тебе, кем бы ты ни была… потому что я знаю — ты не настоящая моя мама. — И, помолчав, он добавил совсем уже сонно: — Только я думаю, ты даже лучше, чем она…
За полуоткрытой дверью, в темном коридоре, неподвижно стоял герцог, наблюдая за женщиной и мальчиком. Это зрелище — его измученный болезнью сын на ее руках, ее нежная песенка… все вместе поколебало ту каменную стену, которой Хоук много лет подряд окружал свое сердце, наученный горьким опытом. И герцог Хоуксворт, глядя на Александру и спящего Робби, чувствовал, как рушится стена его самозащиты… Он вдруг стал беспомощным и ранимым и понимал, что его жизнь меняется, в нее входит что-то новое… И такие мысли отчаянно пугали его.
Хоук бесшумно отступил назад, словно пытаясь уйти от самого себя. Не в силах совладать с охватившими его чувствами, он просто сбежал, боясь, что Александра увидит слезы на его лице…
Глава 27
Как только миновал кризис, Робби начал очень быстро поправляться. Жар спал в одну ночь, к утру температура стала нормальной, и одновременно к Робби вернулась его прежняя энергия. И удержать его в постели еще на несколько дней оказалось нелегко.
Хоук, посмеиваясь над собой, взял на себя эту заботу. Отыскав на чердаке коробку с оловянными солдатиками, он принес их в спальню сына. И дни напролет их темноволосые головы склонялись над пестрыми игрушками — отец и сын разыгрывали сражения, которым не хватало места на одеяле, а потому они выплескивались на пол. И весь дом радовался, слыша заливистый смех, доносящийся из комнаты больного малыша. А Хоук был вне себя от счастья, видя, что мальчик теперь не так робок и застенчив с ним… хотя прежняя печаль иной раз и мелькала еще в глазах Робби.
Едва лишь дело пошло на поправку, старая няня вновь приступила к своим обязанностям. А приехавший из Альфристона семейный врач радостно сообщил, что никакой опасности ждать больше не следует.
Но как только утихла суета, связанная с болезнью, началась иная суматоха. Известие о возвращении Хоука разлетелось по светским гостиным. Впрочем, такую новость и невозможно было надолго удержать в секрете, несмотря на то что герцог в последние дни совсем не выходил из дома.
Хедли, безупречный лондонский дворецкий Хоуксворта, едва успевал принимать визитные карточки и приглашения на балы и обеды.
Как-то дождливым вечером, через неделю после приезда в Лондон, Хоук небрежно поворошил груду корреспонденции, скопившейся на его письменном столе, и среди визитных карточек и приглашений он увидел толстый конверт с сургучной печатью. Узнав четкий почерк своего адвоката, Хоук прищурился.
Нетерпеливо схватив плотный веленевый конверт, герцог небрежно разорвал его и вынул пять исписанных листков. Это было подробное сообщение от его доверенного лица.
«Ваша светлость!
Прошло уже несколько недель с того дня, как я получил Ваше распоряжение, но, поскольку мое собственное расследование ни к чему не привело, мне пришлось отложить написание этого письма до настоящего времени. Достойная внимания информация получена мною лишь две недели назад, и я пересылаю ее Вам. Ваша светлость поймет, почему мне не хочется открывать источник этой информации — если я раскрою его тайну, он будет для меня потерян.
В своем письме Вы выразили особый интерес к делам бывшего генерал-губернатора Мадраса и его ближайших родственников. Не стану рассказывать, каких трудов стоило выяснение этих подробностей; достаточно сообщить, что там возникли весьма необычные обстоятельства. Дела в Мадрасе и по сей день находятся далеко не в порядке, что усугубило сложности поиска. Кроме того, я в своих действиях был крайне ограничен Вашим предписанием проводить расследование в полной тайне, и это замедлило дело.
Генерал-губернатор, лорд Персиваль Мэйтланд, четвертый виконт Мэйтланд, давно уже проживавший в Индии, находился на этом посту в течение девяти лет к моменту, когда разразились беспорядки в Веллуру. Лорд Мэйтланд неоднократно предостерегал Лондон, сообщая о том, что сипаи могут проявить недовольство, если Корона будет продолжать в отношении них прежнюю политику без учета индийских обычаев и религиозных верований. Но даже лорд Мэйтланд не смог предвидеть ярости бунта, и когда бунт вспыхнул, лорд Мэйтланд признал, что именно из-за его ошибки было потеряно немало жизней. Несмотря на поддержку друзей и сторонников — а их было немало как среди индийцев, так и среди англичан, — лорд Мэйтланд был сломлен последующими событиями. В тот день, когда он получил сообщение от Контрольного совета Ост-Индской компании о том, что и третье его прошение о восстановлении в правах отвергнуто, он приложил к виску пистолет и свел счеты с жизнью.
Его тело было обнаружено дочерью, досточтимой Александрой Мэйтланд, его единственной наследницей. Нетрудно вообразить ее чувства при этом. При других обстоятельствах молодая леди могла бы иметь неплохое состояние, поскольку лорд Мэйтланд имел не менее 200 000 фунтов стерлингов, не считая жалованья, не выплаченного ему правительством. Но мисс Мэйтланд очень скоро узнала, что ее положение чрезвычайно трудно, поскольку деловой поверенный ее отца исчез сразу после самоубийства лорда».
Пальцы Хоука смяли плотный лист, и на лбу герцога набухла и заколотилась вена.
«Кое-кто утверждает, что этого поверенного убили; другие считают, что он воспользовался случаем и сбежал вместе с деньгами лорда Мэйтланда. В любом случае результат остается прежним: мисс Мэйтланд очутилась практически в нищете. Что касается других родственников, мне не удалось обнаружить таковых. Похоже, отец лорда Мэйтланда был в крупной ссоре со своим младшим братом, и потому всякие отношения между их семьями были прерваны. О каких-либо еще родственных связях мне ничего не удалось выяснить.
Следующая часть этой истории воистину удивительна. В это трудно поверить, но создается такое впечатление, что молодая леди просто исчезла с лица земли. Несколько дней она пробыла у своих друзей в Калькутте, ожидая корабля, отплывающего в Лондон, но после ухода этого корабля ее больше никто нигде не видел. Капитан припоминает, что мисс Мэйтланд никто не встречал. Он пытался предложить ей свою помощь, но в общей суматохе прибытия она куда-то ускользнула. И я не сумел обнаружить хоть каких-то ее следов. Находится ли она по-прежнему в Англии или вернулась в Индию, не знаю».
Хоук оторвал взгляд от страницы. «Надо же, — подумал он, — какая ирония!» Ведь с того самого дня, когда было принято решение по Веллуру, он постоянно ощущал смутное подозрение, что Контрольный совет совершил ошибку по отношению к лорду Мэйтланду. Новости из Индии доходили до Лондона медленно, и Хоук в конце концов поручил своему доверенному лицу разобраться в этом деле, потому что хотел знать, что стало с генерал-губернатором и его семьей после решения совета.
А потом вдруг, однажды вечером, Александра Мэйтланд выбежала из тумана прямо ему в руки…
Помрачнев, Хоук снова вернулся к письму.
«Возможно, Вас заинтересует то, что не я один пытался узнать что-либо о судьбе молодой леди. У нее осталось немало друзей в Калькутте, и они чрезвычайно обеспокоены ее исчезновением. И в Лондоне тоже есть люди, ищущие ее, — не знаю, правда, что ими руководит: праздное любопытство или какой-то расчет. Но среди тех, кто знал мисс Мэйтланд, нет людей, не проявлявших бы к ней искренней симпатии.
В том же, что касается Вашей супруги, есть только одна новость. Шесть недель назад некая леди, по описанию весьма похожая на Вашу жену, находилась на борту корабля, направлявшегося из Вест-Индии в Лондон. Я пытался проверить эти сведения у капитана корабля, но безуспешно, поскольку как раз после этого рейса беднягу разбил апоплексический удар.
О Телфорде ничего нового я не узнал. Он очень осторожен.
Ваша светлость, надеюсь, поймет меня, если я выскажу свои подозрения. Если герцогиня вернулась в Лондон, то не следует ли предположить, что и Телфорд не отстал от нее? Боюсь, когда будет обнародован новый закон о разводе, а это случится уже скоро, эта пара может совершить какое-нибудь безрассудство.
Между прочим, я весьма признателен Вашей светлости за то, что Вы сочли возможным принять на службу рекомендованного мною человека. Джон Харди, возможно, и не сумеет стать безупречным лакеем, но в том, что касается охраны дома, Вы можете на него положиться. Он храбро сражался в Бадахосе и обучен многому. Пусть он постоянно будет рядом с Вами. Телфорд уже на грани отчаяния.
Остаюсь уважающим Вашу светлость преданным и готовым к услугам.
Бартоломью Додд».
Губы Хоука стянулись в прямую линию, когда он начал читать постскриптум, торопливо начертанный в нижней части последнего листа. Под ним стояла дата недельной давности.
«Надеюсь, Ваша светлость простит мне небрежность этого дополнения, но я только что узнал о трагическом случае и болезни Вашего сына. Уверен, мальчик скоро поправится.
Чиновник магистрата посетил меня по Вашему указанию и изложил все подробности происшествия с Вашей супругой. Позвольте сообщить Вам некоторые детали. Кучер кареты, из упряжки которой сбежала лошадь, был пьян, когда его арестовали, и сейчас он содержится под стражей. Я расспросил его, и он рассказал в основном ту же самую историю, что и вначале.
Пожалуй, важнее всего здесь то, что этот человек не знает Джеймса Телфорда или кого-то, похожего на него по описанию.
Мне очень жаль, что приходится говорить об этом и причинять Вам боль, но это неизбежно. Поскольку лицо и тело жертвы были сильно изуродованы копытами лошадей, магистрату пришлось провести опознание. Но чиновник, узнав, что Ваше присутствие затруднительно из-за болезни Вашего сына, удовлетворился опросом свидетелей инцидента — нескольких человек из штата Вашей прислуги, и они подтвердили, что погибшая женщина — без сомнения, Ваша жена.
Ее тело захоронено в соответствии с Вашими указаниями. Чтобы не причинять лишних страданий Вашему сыну, я постараюсь, чтобы история не получила излишней огласки, но, боюсь, мне не удастся слишком долго удержать все в тайне.
В том, что касается Телфорда, я продолжаю расследование. И все новые сведения, разумеется, буду сразу же сообщать Вам.
Прошу принять мои искренние соболезнования. Жаль, что события приняли такой трагический оборот.
Жду Ваших новых указаний.
Б. Д.».
Хоук медленно опустил лист. В кабинете было очень тихо; слышалось лишь тиканье золоченых часов на каминной полке.
Несколько минут Хоук сидел, вертя в бесчувственных пальцах плотную бумагу. На улице время от времени слышались шум проезжающих экипажей и голоса припозднившихся торговцев и мастеровых, предлагавших свои услуги.
Жизнь продолжалась, стремительная и бурная. Но герцогу Хоуксворту казалось, что все замерло и земной шар перестал вращаться вокруг своей оси.
«Так значит, все и вправду кончено», — думал он, и на его лице отразилось странное оцепенение, когда он понял, что пришла свобода, о которой он так долго мечтал.
Изабель умерла. Телфорд лишен возможности действовать активно. Давняя проблема решилась. И он больше никогда не ощутит той мучительной тревоги, которая всегда сообщала ему о присутствии Изабель.
И что же теперь? Не пора ли ему оставить лондонскую бездушную суету, сменив ее на тихую жизнь в поместье? Он слишком долго откладывал это, а ведь Робби уже достаточно большой, чтобы наслаждаться верховой ездой, рыбалкой, охотой. Хоук знал, что мальчик принадлежит Хоуксвишу…
«А что ты будешь делать с Александрой Мэйтланд?» — поинтересовался циничный голос в его мозгу. Да, Хоук понимал, что нелегко будет дать обратный ход делу ее отца. Для этого нужно было иметь немалое влияние на членов совета — ведь их следовало убедить в том, что Мэйтланд осужден несправедливо. «Да, — бесстрастно думал Хоук, — это будет очень трудно… однако возможно».
«А что потом?» — настаивал внутренний голос. Неужели Хоук выполнит свою угрозу и потребует той самой платы?.. В конце концов, Александра ведь спасла ему жизнь, и в большой степени именно ей он обязан также и жизнью сына… Может ли он отплатить ей подобной жестокостью?..
Но… разве он сумеет просто отпустить ее? Она взволновала его кровь; она доводила его до бешенства тем, что он постоянно ощущал в ней скрытую чувственность. Она была похожа на тлеющий янтарный уголек, на который стоит лишь подуть — и он взорвется пламенем страсти…
Даже сейчас, все еще страдая болью от незажившей раны, Хоук мучился желанием, ему хотелось ощутить ее стройные ноги, ее трепещущее тело под своим телом… и при одной лишь этой мысли его мужское естество начинало болезненно пульсировать.
Длинно и энергично выругавшись, герцог отшвырнул письмо адвоката и принялся нервно шагать взад-вперед по кабинету. Часы на камине пробили девять.
Он гадал, что может делать сейчас Александра. А если и она мучается воспоминаниями об их страстном слиянии во время грозы? Ох, как ему хотелось этого, как он надеялся на это! Ну а если нет, он сделает все, что в его силах, чтобы заставить ее вспомнить…
Внезапно что-то подтолкнуло его к окну. Хоук отодвинул парчовую занавесь и посмотрел на улицу. Сначала он ничего не увидел в темноте, но потом его глаза стали кое-что различать. Ему показалось, что чья-то тень сначала отпрянула в сторону, а потом растаяла во тьме. Хоук прищурился. Но, решив, что это всего лишь игра воображения, он опустил тяжелую занавеску.
Налив себе стакан бренди, он устало опустился в кожаное кресло возле письменного стола. Снова и снова его мысли возвращались к храброй женщине, находившейся сейчас на верхнем этаже его дома, — женщине, которой пришлось вынести так много трагического за такую короткую жизнь…
Он пока не знал, что ему делать с Александрой Мэйтланд, но в одном был уверен: он не сможет отпустить ее. Во всяком случае, сейчас.
А может быть, и никогда.
Дождь громко колотился в окна гостиной. Александра беспокойно шевельнулась, пытаясь сосредоточиться на последнем сочинении мисс Остин. Наконец, с раздраженным вздохом захлопнув книгу, она встала и подошла к окну.
Отодвинув белую шелковую занавеску, она принялась всматриваться в залитую дождем улицу.
Там можно было увидеть лишь тех, кому поневоле приходилось мокнуть под дождем: забрызганную грязью продавщицу цветов да нескольких ливрейных лакеев, спешащих по неотложным поручениям их господ. На другой стороне остановился какой-то человек: плечи его были сгорблены, мокрая шляпа натянута до самых ушей. Видя, как резкий ветер треплет полы его грязного плаща, Александра ощутила мгновенный укол жалости, — но именно в это мгновение человек поднял голову и посмотрел на окно, у которого она стояла, и в его глазах сверкнула такая неприязнь, что Александра и думать забыла о сочувствии.
Хоук, посмеиваясь над собой, взял на себя эту заботу. Отыскав на чердаке коробку с оловянными солдатиками, он принес их в спальню сына. И дни напролет их темноволосые головы склонялись над пестрыми игрушками — отец и сын разыгрывали сражения, которым не хватало места на одеяле, а потому они выплескивались на пол. И весь дом радовался, слыша заливистый смех, доносящийся из комнаты больного малыша. А Хоук был вне себя от счастья, видя, что мальчик теперь не так робок и застенчив с ним… хотя прежняя печаль иной раз и мелькала еще в глазах Робби.
Едва лишь дело пошло на поправку, старая няня вновь приступила к своим обязанностям. А приехавший из Альфристона семейный врач радостно сообщил, что никакой опасности ждать больше не следует.
Но как только утихла суета, связанная с болезнью, началась иная суматоха. Известие о возвращении Хоука разлетелось по светским гостиным. Впрочем, такую новость и невозможно было надолго удержать в секрете, несмотря на то что герцог в последние дни совсем не выходил из дома.
Хедли, безупречный лондонский дворецкий Хоуксворта, едва успевал принимать визитные карточки и приглашения на балы и обеды.
Как-то дождливым вечером, через неделю после приезда в Лондон, Хоук небрежно поворошил груду корреспонденции, скопившейся на его письменном столе, и среди визитных карточек и приглашений он увидел толстый конверт с сургучной печатью. Узнав четкий почерк своего адвоката, Хоук прищурился.
Нетерпеливо схватив плотный веленевый конверт, герцог небрежно разорвал его и вынул пять исписанных листков. Это было подробное сообщение от его доверенного лица.
«Ваша светлость!
Прошло уже несколько недель с того дня, как я получил Ваше распоряжение, но, поскольку мое собственное расследование ни к чему не привело, мне пришлось отложить написание этого письма до настоящего времени. Достойная внимания информация получена мною лишь две недели назад, и я пересылаю ее Вам. Ваша светлость поймет, почему мне не хочется открывать источник этой информации — если я раскрою его тайну, он будет для меня потерян.
В своем письме Вы выразили особый интерес к делам бывшего генерал-губернатора Мадраса и его ближайших родственников. Не стану рассказывать, каких трудов стоило выяснение этих подробностей; достаточно сообщить, что там возникли весьма необычные обстоятельства. Дела в Мадрасе и по сей день находятся далеко не в порядке, что усугубило сложности поиска. Кроме того, я в своих действиях был крайне ограничен Вашим предписанием проводить расследование в полной тайне, и это замедлило дело.
Генерал-губернатор, лорд Персиваль Мэйтланд, четвертый виконт Мэйтланд, давно уже проживавший в Индии, находился на этом посту в течение девяти лет к моменту, когда разразились беспорядки в Веллуру. Лорд Мэйтланд неоднократно предостерегал Лондон, сообщая о том, что сипаи могут проявить недовольство, если Корона будет продолжать в отношении них прежнюю политику без учета индийских обычаев и религиозных верований. Но даже лорд Мэйтланд не смог предвидеть ярости бунта, и когда бунт вспыхнул, лорд Мэйтланд признал, что именно из-за его ошибки было потеряно немало жизней. Несмотря на поддержку друзей и сторонников — а их было немало как среди индийцев, так и среди англичан, — лорд Мэйтланд был сломлен последующими событиями. В тот день, когда он получил сообщение от Контрольного совета Ост-Индской компании о том, что и третье его прошение о восстановлении в правах отвергнуто, он приложил к виску пистолет и свел счеты с жизнью.
Его тело было обнаружено дочерью, досточтимой Александрой Мэйтланд, его единственной наследницей. Нетрудно вообразить ее чувства при этом. При других обстоятельствах молодая леди могла бы иметь неплохое состояние, поскольку лорд Мэйтланд имел не менее 200 000 фунтов стерлингов, не считая жалованья, не выплаченного ему правительством. Но мисс Мэйтланд очень скоро узнала, что ее положение чрезвычайно трудно, поскольку деловой поверенный ее отца исчез сразу после самоубийства лорда».
Пальцы Хоука смяли плотный лист, и на лбу герцога набухла и заколотилась вена.
«Кое-кто утверждает, что этого поверенного убили; другие считают, что он воспользовался случаем и сбежал вместе с деньгами лорда Мэйтланда. В любом случае результат остается прежним: мисс Мэйтланд очутилась практически в нищете. Что касается других родственников, мне не удалось обнаружить таковых. Похоже, отец лорда Мэйтланда был в крупной ссоре со своим младшим братом, и потому всякие отношения между их семьями были прерваны. О каких-либо еще родственных связях мне ничего не удалось выяснить.
Следующая часть этой истории воистину удивительна. В это трудно поверить, но создается такое впечатление, что молодая леди просто исчезла с лица земли. Несколько дней она пробыла у своих друзей в Калькутте, ожидая корабля, отплывающего в Лондон, но после ухода этого корабля ее больше никто нигде не видел. Капитан припоминает, что мисс Мэйтланд никто не встречал. Он пытался предложить ей свою помощь, но в общей суматохе прибытия она куда-то ускользнула. И я не сумел обнаружить хоть каких-то ее следов. Находится ли она по-прежнему в Англии или вернулась в Индию, не знаю».
Хоук оторвал взгляд от страницы. «Надо же, — подумал он, — какая ирония!» Ведь с того самого дня, когда было принято решение по Веллуру, он постоянно ощущал смутное подозрение, что Контрольный совет совершил ошибку по отношению к лорду Мэйтланду. Новости из Индии доходили до Лондона медленно, и Хоук в конце концов поручил своему доверенному лицу разобраться в этом деле, потому что хотел знать, что стало с генерал-губернатором и его семьей после решения совета.
А потом вдруг, однажды вечером, Александра Мэйтланд выбежала из тумана прямо ему в руки…
Помрачнев, Хоук снова вернулся к письму.
«Возможно, Вас заинтересует то, что не я один пытался узнать что-либо о судьбе молодой леди. У нее осталось немало друзей в Калькутте, и они чрезвычайно обеспокоены ее исчезновением. И в Лондоне тоже есть люди, ищущие ее, — не знаю, правда, что ими руководит: праздное любопытство или какой-то расчет. Но среди тех, кто знал мисс Мэйтланд, нет людей, не проявлявших бы к ней искренней симпатии.
В том же, что касается Вашей супруги, есть только одна новость. Шесть недель назад некая леди, по описанию весьма похожая на Вашу жену, находилась на борту корабля, направлявшегося из Вест-Индии в Лондон. Я пытался проверить эти сведения у капитана корабля, но безуспешно, поскольку как раз после этого рейса беднягу разбил апоплексический удар.
О Телфорде ничего нового я не узнал. Он очень осторожен.
Ваша светлость, надеюсь, поймет меня, если я выскажу свои подозрения. Если герцогиня вернулась в Лондон, то не следует ли предположить, что и Телфорд не отстал от нее? Боюсь, когда будет обнародован новый закон о разводе, а это случится уже скоро, эта пара может совершить какое-нибудь безрассудство.
Между прочим, я весьма признателен Вашей светлости за то, что Вы сочли возможным принять на службу рекомендованного мною человека. Джон Харди, возможно, и не сумеет стать безупречным лакеем, но в том, что касается охраны дома, Вы можете на него положиться. Он храбро сражался в Бадахосе и обучен многому. Пусть он постоянно будет рядом с Вами. Телфорд уже на грани отчаяния.
Остаюсь уважающим Вашу светлость преданным и готовым к услугам.
Бартоломью Додд».
Губы Хоука стянулись в прямую линию, когда он начал читать постскриптум, торопливо начертанный в нижней части последнего листа. Под ним стояла дата недельной давности.
«Надеюсь, Ваша светлость простит мне небрежность этого дополнения, но я только что узнал о трагическом случае и болезни Вашего сына. Уверен, мальчик скоро поправится.
Чиновник магистрата посетил меня по Вашему указанию и изложил все подробности происшествия с Вашей супругой. Позвольте сообщить Вам некоторые детали. Кучер кареты, из упряжки которой сбежала лошадь, был пьян, когда его арестовали, и сейчас он содержится под стражей. Я расспросил его, и он рассказал в основном ту же самую историю, что и вначале.
Пожалуй, важнее всего здесь то, что этот человек не знает Джеймса Телфорда или кого-то, похожего на него по описанию.
Мне очень жаль, что приходится говорить об этом и причинять Вам боль, но это неизбежно. Поскольку лицо и тело жертвы были сильно изуродованы копытами лошадей, магистрату пришлось провести опознание. Но чиновник, узнав, что Ваше присутствие затруднительно из-за болезни Вашего сына, удовлетворился опросом свидетелей инцидента — нескольких человек из штата Вашей прислуги, и они подтвердили, что погибшая женщина — без сомнения, Ваша жена.
Ее тело захоронено в соответствии с Вашими указаниями. Чтобы не причинять лишних страданий Вашему сыну, я постараюсь, чтобы история не получила излишней огласки, но, боюсь, мне не удастся слишком долго удержать все в тайне.
В том, что касается Телфорда, я продолжаю расследование. И все новые сведения, разумеется, буду сразу же сообщать Вам.
Прошу принять мои искренние соболезнования. Жаль, что события приняли такой трагический оборот.
Жду Ваших новых указаний.
Б. Д.».
Хоук медленно опустил лист. В кабинете было очень тихо; слышалось лишь тиканье золоченых часов на каминной полке.
Несколько минут Хоук сидел, вертя в бесчувственных пальцах плотную бумагу. На улице время от времени слышались шум проезжающих экипажей и голоса припозднившихся торговцев и мастеровых, предлагавших свои услуги.
Жизнь продолжалась, стремительная и бурная. Но герцогу Хоуксворту казалось, что все замерло и земной шар перестал вращаться вокруг своей оси.
«Так значит, все и вправду кончено», — думал он, и на его лице отразилось странное оцепенение, когда он понял, что пришла свобода, о которой он так долго мечтал.
Изабель умерла. Телфорд лишен возможности действовать активно. Давняя проблема решилась. И он больше никогда не ощутит той мучительной тревоги, которая всегда сообщала ему о присутствии Изабель.
И что же теперь? Не пора ли ему оставить лондонскую бездушную суету, сменив ее на тихую жизнь в поместье? Он слишком долго откладывал это, а ведь Робби уже достаточно большой, чтобы наслаждаться верховой ездой, рыбалкой, охотой. Хоук знал, что мальчик принадлежит Хоуксвишу…
«А что ты будешь делать с Александрой Мэйтланд?» — поинтересовался циничный голос в его мозгу. Да, Хоук понимал, что нелегко будет дать обратный ход делу ее отца. Для этого нужно было иметь немалое влияние на членов совета — ведь их следовало убедить в том, что Мэйтланд осужден несправедливо. «Да, — бесстрастно думал Хоук, — это будет очень трудно… однако возможно».
«А что потом?» — настаивал внутренний голос. Неужели Хоук выполнит свою угрозу и потребует той самой платы?.. В конце концов, Александра ведь спасла ему жизнь, и в большой степени именно ей он обязан также и жизнью сына… Может ли он отплатить ей подобной жестокостью?..
Но… разве он сумеет просто отпустить ее? Она взволновала его кровь; она доводила его до бешенства тем, что он постоянно ощущал в ней скрытую чувственность. Она была похожа на тлеющий янтарный уголек, на который стоит лишь подуть — и он взорвется пламенем страсти…
Даже сейчас, все еще страдая болью от незажившей раны, Хоук мучился желанием, ему хотелось ощутить ее стройные ноги, ее трепещущее тело под своим телом… и при одной лишь этой мысли его мужское естество начинало болезненно пульсировать.
Длинно и энергично выругавшись, герцог отшвырнул письмо адвоката и принялся нервно шагать взад-вперед по кабинету. Часы на камине пробили девять.
Он гадал, что может делать сейчас Александра. А если и она мучается воспоминаниями об их страстном слиянии во время грозы? Ох, как ему хотелось этого, как он надеялся на это! Ну а если нет, он сделает все, что в его силах, чтобы заставить ее вспомнить…
Внезапно что-то подтолкнуло его к окну. Хоук отодвинул парчовую занавесь и посмотрел на улицу. Сначала он ничего не увидел в темноте, но потом его глаза стали кое-что различать. Ему показалось, что чья-то тень сначала отпрянула в сторону, а потом растаяла во тьме. Хоук прищурился. Но, решив, что это всего лишь игра воображения, он опустил тяжелую занавеску.
Налив себе стакан бренди, он устало опустился в кожаное кресло возле письменного стола. Снова и снова его мысли возвращались к храброй женщине, находившейся сейчас на верхнем этаже его дома, — женщине, которой пришлось вынести так много трагического за такую короткую жизнь…
Он пока не знал, что ему делать с Александрой Мэйтланд, но в одном был уверен: он не сможет отпустить ее. Во всяком случае, сейчас.
А может быть, и никогда.
Дождь громко колотился в окна гостиной. Александра беспокойно шевельнулась, пытаясь сосредоточиться на последнем сочинении мисс Остин. Наконец, с раздраженным вздохом захлопнув книгу, она встала и подошла к окну.
Отодвинув белую шелковую занавеску, она принялась всматриваться в залитую дождем улицу.
Там можно было увидеть лишь тех, кому поневоле приходилось мокнуть под дождем: забрызганную грязью продавщицу цветов да нескольких ливрейных лакеев, спешащих по неотложным поручениям их господ. На другой стороне остановился какой-то человек: плечи его были сгорблены, мокрая шляпа натянута до самых ушей. Видя, как резкий ветер треплет полы его грязного плаща, Александра ощутила мгновенный укол жалости, — но именно в это мгновение человек поднял голову и посмотрел на окно, у которого она стояла, и в его глазах сверкнула такая неприязнь, что Александра и думать забыла о сочувствии.