Скирюк Дмитрий. Осенний Лис

   Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе — он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся.
   — А, Реслав! — рыжие его волосы топорщились, словно пакля. — Долго спишь, скажу я тебе.
   — И тебе доброе утро. Куда спешить-то? — Реслав, тем не менее, почувствовал себя слегка уязвленным. Вдобавок, собственная одежда после ночевки в сене показалась ему вдруг мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и пододвинул к себе ведро.
   — И то верно, — согласился Жуга и огляделся. — Какая крыша-то? Эта, что ли?
   — А? — Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была — хуже некуда; рядом, под навесом лежала на земле большая копна свежей соломы на перестилку. — Может, и она… Фс-сс-с!
   Вода оказалась очень уж холодной. На миг у Реслава перехватило дух, но затем он вошел во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно ее встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.
   Жуга, отставив больную ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На голой его груди, на волосяной веревочке висел крестик из прозрачного желтого камня, похожий на букву «т» с ушком на верхушке. Реслав опять же видел такое впервые, но камень признал сразу — электрон. Он подошел ближе и снова не удержался — покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватив его взгляд.
   — Кто это тебя так? — неловко спросил Реслав. — Звери?
   — Люди, — угрюмо буркнул тот и, подумав, добавил непонятно: — И земля.
   — А-а… — протянул Реслав.
   — Эй, работнички! — послышалось за воротами. Оба обернулись.
   Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привез еще целый ворох соломы, остановился посреди двора, скомандовал: «Сгружайте, я сейчас!» — и направился в дом. «Ганка! Хэй, Ганка!» — послышалось затем. «Оу!» — отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» — «Несу!»
   Реслав сбросил под навес очередную охапку соломы, поднял руку утереть пот со лба, да так и замер. «Эй, ты че…» — начал было Жуга и тоже смолк.
   Перед ними, с глиняной миской в руках стояла Ганна.
   Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Черная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза… Казалось, в ней было все очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось — еще год-полтора, и не будет краше нее никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьется сердце, и подумал, что еще миг — и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих…
   — Ну, что уставились? — рассмеялась она, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и тотчас же вернулась с двумя ложками, краюхой хлеба и большим арбузом: «Ешьте, работяги!» — сверкнула напоследок белозубой улыбкой и исчезла совсем.
   — Дочь его? — спросил Жуга, глядя ей вослед.
   — Н-да… — вздохнул Реслав. — Хороша Маша, да не наша… Слыхал я про довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!
   — А что так? Что она?
   — Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот…
   — Да… — Жуга кивнул, улыбнулся невесело о чем-то своем. — А хороша!
   — Истинный бог, хороша! — согласился Реслав.
   В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили миску до дна, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул — Довбуш оказался щедр на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.
   — Закончили трапезничать? — осведомился тот.
   — Воды горячей не найдется ли? — спросил Жуга.
   — Сколь тебе?
   — Кружку… Нет, две.
   Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.
   — На. Да не мешкайте — солнце уж высоко.
   — Уж постараемся, — заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.
   Жуга развязал мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный, Реслав подошел поближе. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, горец. Чуть в стороне лежала пижма, бедреннец-камнеломка, карагана, кора с какого-то дерева и еще много трав и корешков, названия которым Реслав не знал. Жуга отлил кипятку в миску, бросил каких-то трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то темно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На все про все ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.
   — Ну, пошли, что ли…
   Реслав приставил лестницу и полез на крышу.
 
   За день сделали почти четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал, где надо, стропила, укладывал новые вязки, тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая ее в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши его хромота была особенно заметна.
   Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и залезли спать на сеновал.
   Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро заваривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, успевая по хозяйству, и исчезала по вечерам — то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над рыжей шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела все его домашнее хозяйство — кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму — попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошел. Был Жуга молчалив и мрачен, и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и чему-то грустно улыбался.
   Третий день выдался таким же погожим и ясным, как и прежние. С утра пораньше взялись за крышу, а к полудню в гости наведался сосед — долговязый усатый Янош-закорючка, местный сплетник.
   — Здорово, Довбуш! — с порога начал он. — Новости-то слыхал?
   — А что?
   — Пес у Юраша сдох.
   — Ну, сдох и сдох, мне-то что? — бросил беспечно Довбуш, и вдруг насторожился. — Погоди-ка, погоди… У какого Юраша? Того, что с околицы?
   — У него, у него, — закивал тот, присел на лавочку, вынул трубку и закурил. — Совсем еще молодой пес был — двух лет не исполнилось.
   Заинтригованный, Жуга отложил недовязанную кучу соломы, прислушался к разговору. Янош покосился на него, понизил голос.
   — Отравили, может? — предположил Довбуш. — Злодий какой повадился?
   — Может, и отравили, — согласился тот. — А может, и нет. А скажи-ка ты мне, друг Довбуш, работнички-то твои не озоруют? А то — гляди, мало ли что…
   — Бог с тобой! — Довбуш оглянулся на Жугу с Реславом. — Добрые хлопцы, и работают споро… Не они это.
   — Как знаешь. А только сказывают, не травил пса никто. Слышал, как выл он последние ночи? Леший балуется, люди говорят, как есть лешак! Не они ли накликали?
   — Ты, эта… думай, что говоришь! — Довбуш перекрестился. — Тьфу на тебя. Не зря тебя, Янош, закорючкой прозвали. Ну, сдох пес — эка невидаль! А ты сразу — леший…
   — Ну, сам посуди — все повадки его! Собаки с цепей рвутся, молоко киснет у коров. Крынки на заборах кто-то бьет, грядки топчет…
   Теперь уже и Реслав перестал работать. Заметив это, Янош засуетился, поспешил сменить тему, и вскоре, сославшись на какие-то дела, ушел.
   — Н-да… — заметил Реслав. — Неладное творится. Что скажешь, Жуга?
   — Не знаю… — Тот нахмурился, поскреб пятерней босую пятку. — Что до собаки — так ведь и вправду выла. А только… Только не было Хозяина в деревне.
   — А ты почем знаешь?
   — Знаю… и все, — отрезал тот. — Не Хозяин то был.
   — А кто ж?
   Жуга промолчал, скрутил очередную вязку соломы, забросил на крышу.
   — Не к добру все это, — пробормотал он. — Не к добру.
   Неожиданная мысль пришла Реславу в голову.
   — Жуга! — окликнул он. — Слышь, Жуга, отчего тебе не сделать так, чтобы вязки наверх… ну это… чтобы сами летали, а?
   — Тебе надо, ты и пробуй…
   — Да ты не обижайся, я ж серьезно. Сложный наговор, боюсь, не рассчитаю.
   Теперь уже Жуга заинтересовался. Свернув очередную связку, он положил ее на землю и отошел в сторонку. Похромал вокруг, нахмурившись, затем вытянул руки и пошевелил пальцами.
   — Велото-велото, — начал он, — энто-распа!
   Вязанка пошевелилась слабо, будто в ней кто сидел — хомяк, там, или крыса, но с места не двинулась. Реслав с любопытством наблюдал сверху за его действиями. «Не то…» — пробормотал Жуга и снова произнес что-то, не менее заковыристое. Реслав почувствовал, как в воздухе разлилось какое-то напряжение, но вязанке, видимо, и этого было мало.
   — Тут, ежели по-синему брать… — начал было Реслав, но Жуга отмахнулся: «Погоди!»
   — Виттеро-авата-энто-распа! — выкрикнул он.
   Вязанка зашевелилась и вдруг вспыхнула с торцов яркими язычками пламени, занялась и заполыхала. Жуга ахнул и принялся затаптывать огонь, пока не начался пожар. Реслав кубарем скатился с лесницы, метнулся до колодца, подоспел с ведром воды, и совместными усилиями вязанку потушили.
   — Ф-фу, — облегченно вздохнул Реслав. — Переборщили малость.
   — Да, сплоховал я, — признал Жуга, — зеленый не надо было брать.
   — Травник ты, Жуга, — с неодобрением заметил Реслав. — И наговоры у тебя чудные. Тотлис меня как учил — семь трав есть, силой наделенных, остальные стихии в камнях ищи — минералах да металлах разных… Электрон, вон, смотрю, сам носишь, а заговоры не по науке строишь.
   — Не обучен я наукам, — буркнул Жуга. — А что до трав — то каждый корешок свою силу имеет. Ты, эвон, смотрю, каждый наговор по пальцам считаешь, словно овец — то туда, это сюда… А я так не могу — что в голову приходит, то и говорю.
   — Нешто наугад? — поразился Реслав. — Как так?
   — Всяко бывает, — Жуга покосился на вязанку. — Не знаю, как. Чую иногда аж до дрожи — верные слова, вот и получается. А ты, школяр, что ж сам-то сказать не мог?
   Реслав вздохнул:
   — Не обучен я такие длинные вирши составлять. Не успел…
   — Я вот тоже хотел в обучение пойти, — задумчиво произнес Жуга. — Да вот, на тебя посмотревши, что-то раздумал. Так ли уж умен был маг-то твой? Семь трав — скажешь тоже… А этот еще… что за эрон такой?
   — Электрон? Да камень желтый, морской. Крестик у тебя из него сделан, иль не знал? Эллинское слово.
   Жуга нахмурился.
   — Про крест не ведаю — сколько себя помню, всегда он при мне был. Может быть, и этот… электрон. Ну, ладно, хватит языки чесать. Лезь, давай, наверх — может, закончим сегодня.
   — Дай-то бог…
 
   Реслав работал на крыше и потому первым заметил неладное: от деревни к выселкам Довбуша направлялась толпа человек в двадцать, одни мужики. Шли быстро, возбужденно жестикулируя и размахивая руками. Возглавлял шествие все тот же вездесущий Янош.
   Жуга вскоре тоже их заприметил.
   — Плохо дело, — отметил он. — Уж не по наши ли души идут?
   Реслав промолчал от греха подальше, лишь свернул аккуратно свитку и положил в сторонку.
   В ворота застучали.
   — Довбуш! Открывай, Довбуш! — крикнули оттуда. — Беда!
   Довбуш поспешно откинул засов, и толпа ворвалась во двор.
   Первым вбежал Балаж, сразу же за ним другой старый знакомый — Влашек. «Вон они!» — крикнул он, завидев Жугу с Реславом.
   — Что? Что стряслось? — метался Довбуш меж пришедших.
   — Ганка пропала, Довбуш! — выкрикнул Балаж. — Сгинула, прямо у меня на глазах — как вихорь унес, вот те крест!
   Жуга вздрогнул, вскинул голову. Желваки на его лице задвигались.
   Довбуш отшатнулся, побелел, схватил Балажа за рубашку.
   — Да ты в уме ли?! — вскричал он. — Видано ли такое? Ты пьян, должно быть! Где Ганна?!
   — Он-то, может, и пьяный, — вмешался Янош, — да только вот у Григораша мать не пьет! Рядом была, все видела — правду Балаж говорит, ведовство это! Где… а, вон они стоят!
   Взгляды толпы остановились на двух работниках. Воцарилась тишина.
   — Ваших рук дело? — выкрикнул Влашек. — Сказывайте, куда Ганну девали?
   — Ты погоди кричать-то! — ответил за обоих Реслав. — Объясни сперва толком, что случилось! Как так пропала? Когда?
   Толпа зашевелилась, загомонила. «Да они это!», «А ну, как нет?», «Вяжи, братва, после разберемся!»
   — Будут бить, — тихо сказал Жуга, придвинувшись в Реславу. В руках его был посох.
   — Думаешь? — покосился на него Реслав, нахмурился. — Может, не будем драться? Сами пойдем?
   — Все равно будут бить. Это не люди. Стадо… Сейчас начнется. Бей без ножа.
   Толпа, угрожающе притихнув, надвинулась с двух сторон. Друзья оказались стоящими спиной к спине. Жуга перехватил поудобнее посох. Реслав сжал кулаки.
   — Хромого — мне! — крикнул Влашек и первым ринулся в драку.
   Остальные устремились следом. Говорить с ними было уже поздно.
   Жуга отступил в сторону, взмахнул посохом. Кто-то взвыл от боли, схватился за ушибленную руку. Реслав сперва бил вполсилы, но затем разозлился и разошелся. Напиравший больше всех Влашек схлопотал пару-тройку ударов по голове, свалился, за ним последовали еще трое, но потом селяне навалились скопом, сбили с ног. Реслав и на земле отбивался, словно медведь. Жуга, весь изодранный и исцарапанный, продержался чуть дольше — его никак не удавалось схватить. Слышалось пыхтение, мелькали руки, ноги, колья из плетня. «Веревку, веревку давай! — кричал кто-то. — Вертлявый, черт рыжий!», «По ногам бей, по ногам!», «Кусается, с-сука!»
   Через несколько минут все было кончено — связанных по рукам и ногам пленников притащили в деревню и бросили в сарай возле дома Балажа.
   — Посидите пока тут, — презрительно бросил Влашек. — Если Ганну не отыщем — пеняйте на себя, чудодеи говенные! А вздумаете озоровать еще — прибьем, ясно?
   Примерившись, он отвесил Жуге сильный пинок под ребра и вышел, хлопнув дверью. Лязгнул засов.
   Реслав с трудом перевернулся на спину, извиваясь, как червяк, прополз к стене. Сел, пошевелил связанными за спиной руками — крепко… Сплюнул, пощупал языком шатающийся зуб.
   — 'От сволочи, — пробормотал он. — Словно и впрямь не люди. Жуга! Ты как там? Эй, Жуга!
   Жуга молчал. Реслав забеспокоился было, уж не насмерть ли забили его приятеля, но тут в темноте раздался его тихий, шелестящий смех.
   — Пошто смеешься?
   — Вот и спрашивай теперь… про старые рубцы, — послышалось из угла. Присмотревшись, Реслав разглядел в сумраке его нескладный силуэт. Извиваясь совершенно немыслимым образом, Жуга ухитрился встать и пропрыгал к Реславу. Упал рядом, придвинулся спина к спине:
   — Попробуй мне руки развязать.
   — Может, наговор какой? — неуверенно предложил Реслав. — Само развяжется?
   — Не хватало, чтоб еще веревка загорелась… Ну, как?
   Реслав некоторое время на ощупь пытался развязать ему руки, пыхтел, ругнулся, сломав ноготь.
   — Не… Крепко связали.
   — Ч-черт… — Жуга повел плечами. — Без рук ничего не могу. Ты-то цел?
   — Вроде… — Реслав прислушался к своим ощущениям. — А как там твоя нога?
   — Как всегда, — буркнул тот.
   — Слышь, Жуга, — позвал Реслав. — Как ты думаешь, куда Ганка подевалась?
   Жуга промолчал.
 
   Стемнело.
   В томительном молчании тянулись ночные часы. Свитка Реслава осталась на дворе у Довбуша, и его нещадно ели комары. Жуга был в рубахе, но и он то и дело кривил губы, сдувая назойливых кровососов. Руки и ноги у обоих затекли. Хотелось пить.
   — Как думаешь, Жуга, что с нами сделают? — наконец нарушил молчание Реслав.
   — Коли Ганку не отыщут, то прибьют, наверное, — нехотя отозвался тот. — А с судом ли, без — все едино.
   — А ежели отыщут?
   — И тогда хорошего не жди…
   — Да… — Реслав помолчал. — Знать бы, что на деле случилось! Может, спросить… Кто там, на страже? — Он подполз к дверям, несколько раз гулко ударил пятками в доски. — Эй, караульный!
   Послышались шаги, скрипнул засов.
   — Че тебе?
   Реслав крякнул досадливо: Влашек!
   — Выйти надо, — буркнул он. — По нужде.
   — Лей под себя, погань, — процедил тот сквозь зубы и захлопнул дверь. Шаги смолкли.
   — У, морда… — Реслав сплюнул, подвинулся к стене. — Этот расскажет, жди, дожидайся… Эх, угораздило!
   Некоторое время оба молчали. Реслав привстал, попробовал дверь плечом на прочность — устояла. За стенками сарая назойливо трещали цикады — ночь выдалась теплая и светлая. В маленькое окошко под потолком виднелся клок звездного неба.
   — Полнолуние сегодня, — словно услыхав мысли Реслава, сказал Жуга. — Для нечисти самое раздолье.
   — Так ты думаешь, что Ганка… — начал было Реслав и смолк.
   — Ведьма? Ты это хотел сказать? Нет. Наоборот, пожалуй…
   — Откуда ты знаешь?
   — Оттуда…
   Опять воцарилось молчание.
   — Жуга, — позвал Реслав. Ответа не было. — Жуга!
   — Чего тебе?
   — За что они нас так? Мы же ничего плохого не сделали… Неужто ворожба — такой грех?
   Жуга засопел сердито, заерзал.
   — Может, и грех… — наконец сказал он. — Хрен его знает.
   — А я так думаю, — продолжил Реслав, — ежели дано умение, значит — так и надо, и винить тут некого. Разве что — из зависти.
   — Когда-то и я так думал, — пробормотал Жуга. — Умение! Эк сказал… Попробуй разберись только — награда это или наказание. Нам самим не понять, а остальным — и подавно… Спроси, вон, у Влашека — он тебе растолкует, что к чему. Эх, руки связаны!
   — Жуга!
   — Ну?
   — Расскажи о себе.
   Жуга блеснул белками глаз, опустил голову.
   — Зачем?
   — Сдается мне, ты что-то знаешь про Ганну, да и вообще. Откуда ты? Чего ищешь? Почему с гор ушел? Может, навредил кому?
   — Вреда не чинил, — криво усмехнулся Жуга, — да только люди сами на тебя грех повесят, дай только повод. Дед Вазах все понимал. Много знал старик, ох, много…
   Жуга говорил медленно, нехотя, словно пересиливая боль, часто сглатывал сухим ртом, умолкал на полуслове, глядя в темноту и думая о чем-то своем. Реслав слушал, затаив дыхание.
   Жуга и вправду был подкидышем. Старик Вазах — деревенский знахарь — взял его к себе. Маленькая деревушка высоко в горах, козы да овцы — вот и вся жизнь у горца. Жуга рос, непохожий на других детей — длинный, рыжий, молчаливый. Был он сметлив не по годам и знахарскую премудрость усваивал быстро и с охотой, а со временем пришло к нему и умение. Да и Вазах заметил в приемыше какую-то силу: и наговоры его были крепче, и дело ладилось лучше. Сам все творил, по чутью своему. Как подрос — пошел в пастухи, отличился и тут. У других то овца пропадет, то волк повадится, то болезнь какая стадо косит, у Жуги — словно бережет кто. А своим так и не стал среди волошеских поселян — уважали, но и побаивались: не он ли, мол, на соседские стада порчу наводит?
   Была в том селе одна девушка — дочь деревенского Головы. Всем взяла — и красой, и умом, и умением, да замуж все не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да все без толку.
   — Ну, а ты? — спросил Реслав, когда Жуга умолк.
   — А что — я? — горько усмехнулся тот. — Они все на приданное зарились, да на хозяйство. А я… Любил я ее, понимаешь? Любил я Мару!
   — А она?
   — Бог ее знает… Встречались, верно. А только глупо все. За меня, сироту, только рябая пойдет — кто я такой? Пастух, приемыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец ее не позволил бы.
   Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растет в груди. Страх! — внезапно понял он. Зачем же спустился в долину этот странный паренек с глазами древнего старика?
   — С ней что-то случилось? — словно по наитию спросил он.
   Жуга вскинул голову:
   — Откуда ты знаешь?! А, не все ли равно…
   В тот вечер Жуга встретился с Марой в последний раз. Они расстались перед тем, как стемнело. Больше ее никто не видел, лишь слышали за околицей чей-то крик, да полуслепая бабка Ляниха божилась, что «вихорь девку унес». Искали — не нашли.
   — А ты, стало быть, на поиски ушел? — предположил Реслав.
   — Н-не совсем, — замялся Жуга. — Тогда, в горах, все также было — людей ведь долго поднимать не надо, кликни только — все налетят, и крайнего найдут, и судилище учинят… На меня поклеп и навели. Вазах заступился было — не пощадили и его. Много ли старику надо? Крепко били, в полную силу — со страху, должно быть; всем миром навалились, с камнями, с дубьем.
   — А потом?
   — Потом? — с усилием переспросил Жуга. — В лесу я прятался. Сдох бы, наверное, с голоду, да повезло — родник был поблизости, да лабаз я нашел беличий — орехи, там, грибы… Как раны подживать стали, я в деревню ночью пробрался. Дом стариковский растащили, унесли кто что мог, только травы не тронули — я собрал, да посох, вот, взял…
   У дверей сарая внезапно послышались тихие шаги. Заскрипел засов, дверь приоткрылась, и чей-то голос позвал: «Жуга! Реслав! Вы здесь?»Реслав сердито засопел — будто они могли быть где-нибудь еще!
   — Кого там принесло? — буркнул он.
   — Это я, Балаж… Где вы тут?
   Дверь открылась шире, в прямоугольном проеме показалась понурая фигура. Разглядев пленников в темноте, Балаж опустился наземь рядом с ними, обхватил голову руками и замер так.
   — Чего пришел-то? — спросил Реслав. — Нашли Ганну?
   — Нет… — Балаж всхлипнул. Голос его дрожал. — Я Влашека домой услал, сказал — сам постерегу… Что мне делать теперь, а? Что?
   Реслав не знал, что и сказать на это.
   — Что ж ты… — в сердцах бросил он. — Сам же кашу заварил, а теперь к нам… тьфу, пропасть…
   — Не я это! Янош, старый черт… Как в тумане все! Ганна! Ганночка моя! — он рванулся вперед, схватил Реслава за плечи, затряс. — Помоги, Реслав! Жуга! Меня Довбуш послал к вам, говорит, не виноватые вы! Что с Ганной? Где она?!
   — Да не ори ты так! — поморщился Реслав.
   Неожиданно подал голос Жуга:
   — Селяне спят?
   — По домам все…
   — Проведи нас к Довбушу.
   Балаж кивнул, вынул нож и перерезал веревки.
 
   В хате у Довбуша царил полумрак, лишь горела, потрескивая, свеча в глиняном подсвечнике, да теплилась у икон лампада. Темные лики святых еле виднелись сквозь слой копоти. Тускло поблескивал золоченый оклад.
   Довбуш осунулся и словно бы постарел сразу лет на десять. Усы его обвисли. Грузный, хмурый, небритый, он сидел за столом, не шевелясь, и лишь поднял взор, когда скрипнула дверь. На столе перед ним стояла большая глиняная бутыль и кружка.
   Реслав сел, растирая распухшие багровые запястья. В драке ему основательно расквасили нос, в усах и бороде запеклась коркой кровь. Заприметив в углу висящий на цепочке медный рукомойник, он оглянулся на Довбуша — тот кивнул, — встал и принялся отмываться. Отпил воды прямо из носика, крякнул.
   Жуга обошел горницу, пощелкал пальцами, остановился у икон. Обернулся.
   — Кто заходил в хату? — резко спросил он.
   Довбуш посмотрел удивленно.
   — Никто… — Покосился на Балажа. — Только он вот…
   Он встал, достал с полки еще три кружки, разлил из бутылки густое темное пиво, буркнул: «Пейте!» — и снова сел. Жуга и Реслав жадно осушили кружки, Балаж лишь пригубил и отставил пиво в сторону.
   — Ну, вот что, — начал Довбуш. — Верю, что вы тут ни при чем. Сказывайте сразу, можно ли Ганну сыскать?
   Реслав посмотрел на Жугу, Жуга — на Балажа.
   — Рассказывай по порядку, — потребовал Жуга.
   Балаж нервно хрустнул пальцами, начал:
   — Да почти нечего рассказывать. Ну, гуляли мы за околицей, как всегда, потом домой она пошла. Я вслед ей глядел, тут вижу: ровно рябью воздух подернулся, поплыло все, да страшно так, непонятно. Ганна остановилась, назад шагнула… Пыль да листья закружило, словно ветром, я сморгнул, рукой прикрылся на миг, а продрал глаза — нет ее… Нет — и все. А тут и Григораша мать заохала, запричитала — на крыльцо вышла крынку вымыть, да крынку-то так и грохнула. «Балаж! — кричит, — это что ж такое творится, господи боже!» Я туда, я сюда — нет Ганки! Я к Влашеку, а потом уж Янош прибежал…
   Жуга нахмурился, побарабанил пальцами по столу.
   — Где это случилось? — спросил он.
   Балаж вытянул руку: «Там…»
   — А где тот Юраш живет, у которого пес издох? В той же стороне?
   Балаж побледнел, кивнул:
   — Да.
   Жуга встал, еще раз осмотрелся. Глаза его возбужденно блестели. Он вскинул руки, сплел пальцы в хитрый узел, нахмурил лоб.
   — Авохато! — вдруг воскликнул он. — Эванна-эвахор!
   Пол хаты вспыхнул, замерцал голубыми сполохами. Балаж вскрикнул испуганно, влез с ногами на лавку. Довбуш разинул рот, перекрестился дрожащей рукой.
   — Не двигайтесь! — крикнул Жуга, не расплетая пальцев. — Реслав, соль! Скорее!
   Теперь стало видно множество пятен на глинобитном полу, больших и малых, светящихся, как гнилушки в лесу. Реслав метнулся к столу, схватил берестяную солонку, глянул вопросительно на Жугу.
   — Бросай! — Жуга мотнул головой.
   Реслав швырнул солонку оземь. Мелкая белая соль взметнулась в воздух, растеклась тонким облачком, осела на полу. Жуга разжал пальцы. Призрачное сияние погасло. Стало тихо, лишь под потолком зудели комары.
   — Свят, свят… — Довбуш перевел дух, нащупал кружку, сделал несколько глотков. Балажа трясло.