Скирюк Дмитрий. Осенний Лис

   Аптекаря вдруг осенило. Он повернулся к Жуге.
   — Ты не различаешь цвета?!
   — Ну… — замялся тот. — Красное и зеленое — да.
   — Так, так, — Готлиб нахмурился, продолжая помешивать в котелке. — Это уже хуже. А я, признаться, подумывал, не взять ли тебя в ученики…
   Жуга покачал головой.
   — У вас бы я с охотой поучился, — сказал он. — Но, боюсь, что в городе я пробуду недолго.
   Плав в котле стал густеть, аптекарь разлил его в узкие фаянсовые формочки, где тот застыл крепкими ярко-красными палочками. Готлиб подцепил одну, вытащил, постучал по ней ногтем и удовлетворенно кивнул. Обернулся:
   — Так зачем, говоришь, ты пришел в Гаммельн?
   Жуга хотел ответить, но в этот миг дверной колокольчик вдруг задергался, суматошно звеня, и Готлиб пошел открывать.
   — Послание доктору Иоганну Готлибу от господина бургомистра! — послышалось снизу.
   — Хорошо, давай его сюда, — сказал аптекарь.
   Он поднялся по лестнице, неся в руке тонкий пергаментный свиток, сломал сургучную, голубую с золотом печать, пробежал глазами текст и нахмурился. Покачал головой.
   — Ох уж этот Остенберг… — пробормотал он.
   — Бургомистр? — мгновенно насторожился Жуга. — А что с ним?
   Готлиб поднял взор.
   — Теперь он хочет, чтобы я уничтожил крыс в городе.
   — Ну и что? Или это так сложно?
   Аптекарь рассмеялся невесело, небрежно бросил свиток на стол и опустился в кресло. Сложил домиком сухие старческие ладони и некоторое время молчал, глядя в камин.
   — Видишь ли, мой юный друг Шуга, — наконец начал он. — Дело это не то чтобы сложное — оно попросту невыполнимое. Мало того, что в моем возрасте не гоже шастать по подвалам и чердакам. С недавних пор я не знаю созданий, хитрее, чем гаммельнские крысы. Они с ходу распознают любые ловушки. Они не трогают отравленные приманки, а если и едят их, то совсем немного. Это безнадежно — я не знаю, как с ними бороться. В последнее время жители покупают крысиный яд чуть ли не мешками, а толку никакого. Бургомистр попросту придумал невыполнимое задание, лишь бы только посадить меня в лужу. Готов спорить, что здесь не обошлось без Густава Бреннеля — он спит и видит, как бы выставить меня дураком. Да…
   — Этот Бреннель, — медленно произнес Жуга, — он загорелый, носатый и высокого роста — этакая жердь. Верно?
   — Да, это он, — кивнул Готлиб. — А откуда ты знаешь?
   — Я вчера у Бургомистра был, они там сидели оба…
   — А зачем ты ходил к Бургомистру? — удивленно спросил тот.
   Жуга замялся.
   — Все это трудно объяснить, — сказал он. — По правде говоря, я кое-что узнать хотел из записей приходских…
   — Про что?
   Тот поднял голову.
   — Про меня… Один мой друг сказал, что лет двадцать тому назад здесь прошел мор, а я… ну, решил, что в переписи… А, не все ли равно… — он махнул рукой. — Я же говорю — долго рассказывать. В общем, господин бургомистр велел мне зайти через три дня.
   — Ах да, чума… — Лицо аптекаря помрачнело. — Верно, я помню ее. Это было — дай Бог памяти — да, да! — семнадцать с половиной лет тому назад, — он вздохнул, посмотрел на умолкнувшего рыжего паренька и покачал головой. — Ах, Шуга, Шуга… Боюсь, что ты задел больное место Бреннеля…
   Готлиб откинулся на спинку кресла, подперев голову рукой, и задумчиво умолк, всецело отдавшись воспоминаниям. Наконец он поднял взгляд. Отраженные язычки пламени плясали в его глазах, и казалось, что взор его до сих пор хранит отсвет давних погребальных костров.
   — То был страшный год… — медленно начал он. — Мы с Густавом работали день и ночь. Пять лекарей скончались на наших глазах, нас же болезнь каким-то чудом пощадила. Именно тогда дороги наши разошлись: я стал приверженцем полифармации, Бреннель же продолжал резать и вычищать эти проклятие чумные бубоны… Наверное, от его кровопусканий и припарок умерло тогда больше людей, чем от самой чумы. Да… Кто знает? Вот так и получилось, что с тех пор мы враги. К несчастью, в друзьях у бургомистра ходит Густав, а не я.
   Жуга некоторое время молчал, нахмурившись.
   — По-моему, только дураки отвергают силу целебных трав, — наконец сказал он.
   — Не суди так строго, — Готлиб многозначительно поднял палец. — Среди аптекарей и в самом деле слишком много недоучек и обманщиков. Беда в том, что Бреннель не способен отличить зерна от плевел.
   — И что же теперь делать? — спросил Жуга.
   — Ничего, — Готлиб пожал плечами и бросил письмо в камин. Пергамент затлел, края его обуглились, сургуч потек крупными голубыми каплями, тут же загораясь. Аптекарь повернулся к Жуге.
   — Я устал от этих бесконечных споров, — сказал он. — Никому не под силу избавить город от крыс, а мне — тем более. Пусть все остается, как есть. В конце концов, я не волшебник.
   Жуга промолчал.
 
   Горшок Яцек достал что надо — глазурованный, средних размеров, без сколов и трещин.
   — Годится?
   — Вполне, — заверил приятеля Жуга. — Тащи воду.
   Когда Яцек вернулся, Жуга уже распаковал котомку, вытащил мешок с гречкой, соль и какие-то травы. Разложил все на столе.
   — Лей сюда, — скомандовал он.
   — Ты что делать собираешься? — спросил озадаченно Яцек.
   — Сейчас увидишь… Только не мешай.
   Когда горшок наполнился, Жуга задумался на секунду, затем улыбнулся, протянул к нему руки и негромко произнес: «Энто-вашта!»
   Сперва Яцеку показалось, что ничего не произошло. Он даже хотел сказать что-то по этому поводу, открыл рот, да так и замер, завидев, как над горшком заклубился пар.
   Вода кипела!
   Яцек был так поражен, что даже заглянул под стол, думая увидеть огонь, но там не было ничего.
   Жуга тем временем уже сыпал в кипяток крупу, солил, мешал варево ложкой. Посмотрел на Яцека.
   — Это м-магия? — запинаясь, выдавил тот.
   — Все аптекари немного колдуны, — усмехнулся Жуга. — Да что это с тобой?
   — Это адский огонь, — завороженно глядя на горшок, пробормотал Яцек, — и добра от него не жди!
   — Адский огонь? — Жуга поднял бровь. — Не мели чепухи.
   — Тогда объясни, как ты это сделал! Откуда взялся жар?
   Жуга пожал плечами:
   — Где-то на юге стало чуть холоднее, вот и все.
   — Поклянись именем Господа!
   — Клянусь.
   Яцек немного успокоился, подошел к столу и заглянул в горшок. Вода кипела ключом. Вкусно пахло кашей.
   — Если это белая магия, — неуверенно начал он, — то где же заклинания? Ты призвал чье-то имя, и вода закипела!
   — Никого я не призывал, — сказал Жуга, бросая в горшок какие-то листья. Запахло пряностями. — Я всего лишь приказал воде: «нагрейся» — и только. А маги, которые возятся с заклинаниями, просто не знают, какие слова в них действительно важны… да и цвет зачастую подобрать не могут.
   — Цвет? Какой цвет?
   Жуга замялся.
   — Долго объяснять… Скажем так: надо сказать Слова и представить Цвет. Если все верно, тогда получится. Понятно?
   Жуга пробормотал что-то вполголоса, и варево перестало бурлить. Он зачерпнул кашу ложкой, попробовал.
   — Готово. Садись есть, пока не остыло.
   Все еще качая недоверчиво головой, Яцек сел за стол.
   Вскоре с ужином было покончено, и приятели, вымыв посуду, залезли под одеяла. Жуга уснул сразу. Яцек же еще долго ворочался, размышляя над происшедшим, потом махнул рукой, пробормотал: «На все воля Божья» — и тоже погрузился в сон.
 
   Серое на черном.
   Камень, камень! Везде камень! Быстрые шаги — приближаются, катятся по пятам, звенят гулким эхом… и некуда бежать!
   !запах человека!
   !запах железа в его руках!
   !запах каменной западни!
   !запах смерти, смерти, смерти!
   Черная тень на серой стене. Свист железа! Страх и безысходность и отчаяние…
   Ярость!!!
   Сжаться серым злым комком, ощерив острые крепкие зубы…
   (Жуга, проснись!)
   … и прыгнуть, прыгнуть, прыгнуть! Вцепиться на лету, чтобы выпала из руки железная палка…
   (Да проснись же… а, черт!)
   … чтобы закричали от боли, чтобы путь…
   (Жуга!!!)
   … был свобо…
   Наконец глаза открылись.
   Сердце бешено колотилось. На губах был острый привкус соли. Жуга пошевелился и почувствовал, что простыни и подушка мокры от пота. Он сел и огляделся.
   Комнату заливал серый утренний свет. Было тихо. Яцек сидел на своей кровати, прижимая к себе окровавленную ладонь.
   — Эй, Яцек, — окликнул его Жуга, — что стряслось? Я кричал?
   Тот гулко сглотнул и покосился на дверь.
   — Хуже, — сказал он. — Я хотел тебя разбудить, но… на миг мне почудилось, что я поселился вместе с вервольфом. — Он посмотрел на свою руку. Его передернуло.
   Жуга вытер рот рукой. Пальцы его окрасились красным.
   — Так это я тебя укусил?
   Яцек кивнул:
   — Что с тобой творится, Жуга?
   Тот помолчал. Встал, завернулся в одеяло и прошлепал босыми ногами к окну. Постоял, глядя на улицу. Обернулся.
   — Каждую ночь в этом проклятом городе я жду сна, а приходит морок, — сказал он. — Что-то неладное творится в Гаммельне, Яцек… Почему бургомистр хочет, чтобы я уничтожил всех крыс в городе? Они что, и вправду нападают на людей?
   Яцек раньше не обращал на это внимания, но теперь припомнил, что месяцев шесть тому назад от крыс и впрямь не стало житья. Вспомнил, как серые разбойники насмерть загрызли полосатую соседскую кошку, как покусали нескольких ребятишек. Вспомнил их дерзкие, изобретательные налеты на лавки и склады. А еще леса эти, строительные! Яцек даже вздрогнул при мысли об этом.
   — Это верно, — сказал он, — но что же тут странного?
   — Крыса — тварь трусливая, и сама не нападет, если только не загнать ее в угол. А в Гаммельне это случается сплошь и рядом… Что у тебя с рукой? Ах, да… — Жуга потянул к себе котомку и вынул мешочки с травами. — Давай посмотрим, что тут можно сделать…
   Поколебавшись, Яцек протянул ему свою ладонь.
   — Слышь, Жуга, — спросил он. — А что тебе снилось?
   — Не знаю, — пожал плечами тот. — Но постараюсь узнать.
 
   — Ну-ка, ну-ка… — Тонкие пальцы Иоганна Готлиба коснулись желтого Т-образного крестика, что висел у Жуги на шее. — Откуда это у тебя?
   Жуга бросил растирать в массивной бронзовой ступке травяную смесь и вытер пот рукой.
   — Крест? — переспросил он. — Так он всегда был при мне… А что? Или видели где такой?
   — Естественно, — кивнул аптекарь. — Обыкновенный безглавый крест… Необычно только, что сделан он из янтаря.
   — Почему? — насторожился Жуга.
   — Что «почему»?
   — Почему необычно?
   Готлиб откинулся на спинку стула и сложил ладони домиком.
   — Видишь ли, мой юный друг, — начал он. — Это кельтский крест. Кельты, или, говоря иначе — юты, жили когда-то в наших краях… очень давно, между прочим. А янтарь — камень балтийский. Интересно получается, не правда ли?
   — Я в этом не разбираюсь, — хмуро буркнул Жуга. — Хотя… — Он вытер руки и, порывшись в мешке, извлек тусклый браслет зеленого металла. — Что Вы скажете вот об этом?
   Аптекарь с интересом подался вперед, взял браслет и невольно вздрогнул, ощутив в пальцах легкое покалывание. На лице его отразилось недоумение.
   Браслет был с камнем. Девять подвесок, разных по форме, окаймляли его по кругу. Готлиб пригляделся внимательнее и различил шарик, каплю, замысловатый узел-трилистник, фигурку человека, что-то похожее на рыбку, колесо с четырьмя спицами, восьмилучевую звезду, лодочку и спираль.
   Жуга стоял рядом, ожидая ответа.
   Готлиб с осторожностью положил браслет на щербатые, жженые кислотой доски столешницы и с минуту молчал, рассеянно глядя на пламя свечи.
   — Не знаю, что сие, — признал он наконец. — И почему от него ощущение такое — тоже не знаю… Металл незнакомый — это не железо и не бронза, и уж конечно, не серебро. В любом случае — работа древняя…
   — А фигурки и камень? — спросил Жуга.
   Старик задумался.
   — Символы эти можно толковать по-разному, — начал он. — Шарик, скорее всего, олицетворяет Вселенную, капля — текущее время, а восемь лучей звезды — восемь сторон света. Но возможно также, что шар означает землю, капля — воду, а звезда — небо. Спираль — это символ бесконечности, но может быть, и образ змеи, и тогда означает мудрость. Фигурка человека… ну, это понятно. Крест в круге отражает движение, опять же, бесконечность, а кроме того — повторение всего сущего, ибо, как сказано в Екклезиасте: «Все реки текут, возвращаясь к истокам своим…»Да… Но вообще-то это ересь. Лодка, рыбка и тройной узел были в почете у тех же ютов, но что они могут означать — мне не ведомо.
   — Но ведь вы же почти все объяснили…
   — Если бы! — усмехнулся Готлиб. — Пусть даже каждый рисунок в отдельности что-то значит, все вместе они бессмысленны. Вдобавок, к кельтам эта вещь не имеет никакого отношения — священным у них считалось число пять, а подвесков, как видишь, девять… Что же касается камня, то это черный опал — самоцвет более чем странный. По одним повериям, он приносит удачу, по другим — несчастье; единого мнения по этому вопросу нет.
   Аптекарь повернул лежащий браслет, и черная поверхность камня вспыхнула радужными сполохами в свете свечи.
   — Великолепный камень! — восхищенно сказал Готлиб. — Если мне не изменяет память, благородные опалы добывают только в одном месте — в разрушенном трахите в Червеницах.
   — А где это? — спросил Жуга.
   — Э-ээ… где-то в Чехии, — Готлиб протянул ему браслет, — или в Моравии… Не помню точно. Возьми. Больше я ничем не могу тебе помочь. Кстати говоря, ты мог бы выручить большие деньги за него.
   — Спасибо, — кивнул тот. — Но мне что-то не хочется его продавать.
   — Как знаешь…
   Тут зазвенел дверной колокольчик. Готлиб пошел открывать, и вскоре вернулся с объемистым свертком. Внутри оказалась изящная шкатулка с жемчужным ожерельем, кошелек с деньгами и сопроводительное письмо от владелицы — какой-то местной богачки. Жемчуг потускнел от старости, утратил игру и блеск; письмо же содержало просьбу вернуть ожерелью первозданный вид.
   — Ох уж эти женщины! — покачал головой Готлиб и улыбнулся. — Сколько раз я говорил, что жемчуг — камень мягкий, и его легко поцарапать… Ну что ж, посмотрим, чем тут можно помочь, — он повернулся к Жуге и распорядился: — Поставь воду на огонь. И принеси мне уксус и вино.
   Тот кивнул, спрятал браслет обратно в мешок и пошел наверх за уксусом.
 
   — Кружка пива на ночь — лучшее снотворное, — рассуждал, укладываясь спать, Яцек. — Если снится всякая гадость — выпей, и все как рукой снимет. — Он протянул перевязанную руку и взял со стола кувшин с пивом. Отпил. Глянул вопросительно на Жугу.
   — Будешь?
   Жуга сидел на кровати, сложив ноги кренделем и запустив пятерню в нечесаные рыжие волосы, разглядывал задумчиво рассыпанные по одеялу травы и коренья. Поднял взгляд.
   — Нельзя мне пить сегодня, — сказал он. — Ты скажи-ка лучше, кофей у тебя есть еще?
   — Есть, — кивнул Яцек. — А что?
   — Да так, ничего… Просто, я почти все травы свои Готлибу сбыл. Ты бы дал мне щепотку, а?
   Тот пожал плечами:
   — Возьми, разве жалко. Да только не уснешь ведь потом.
   — Ничего, я уж как-нибудь…
   Стемнело.
   Вскипятив в горшке воду, Жуга отобрал каких-то трав из своего запаса и приготовил настой. Насыпал на ладонь горку пахучего коричневого порошка, постоял, размышляя и прикидывая, потом махнул рукой и бросил его в кипяток. Подождал с минуту, отцедил через тряпицу получившийся взвар, покосился на Яцека (тот уже спал), выпил все и залез под одеяло.
   Было тихо. За окном накрапывал дождик-полуночник. Легкие капли шуршали по крыше, стекали кривыми дорожками по стеклам. Изредка сквозь туманную пелену туч проглядывал бледный серп осенней луны. Жуга лежал, глядя на косой чердачный потолок и чувствуя, как оплетает глухим пологом мысли вязкая, тягучая дрема — черные травы тянули за собой. Дурман крепчал, давил на виски, гнал мысли прочь, и лишь сила чужеземного напитка не давала Жуге скользнуть в черную воронку сна целиком.
   И тут, непонятно откуда нахлынул вдруг слепой беспричинный страх.
   Он лился в окно, плясал на потолке с бликами лунного света, сочился сквозь щели в полу, лез под дверь, таился под кроватью, шелестел мокрыми лапками по крыше. Грудь сдавило: воздух напитался страхом, как осенний мох — водой. Что-то зыбкое и неуловимо чужое, царапаясь, пыталось пролезть внутрь извне, как путник дождливой ночью стучит в запертую дверь. Сердце вдруг замерло, а через мгновение черная пелена поднялась, и Жуга увидел, как…
 
   … город разлегся на поверхности земли неровной каменной коростой, таращился в темноту слепыми пятнами одноногих масляных фонарей, скрипел на ветру ржавыми петлями ворот и ставней, и повсюду в нем — в каменных подвалах, под хрупкой черепицей крыш, в пустотах старых стен, и даже — в часах на ратуше копошился, жил своей тайной ночной жизнью серый крысиный народ. Маленькие создания сновали по улицам, добывая еду и разыскивая убежище, изгоняли врагов и чужаков, содрогались в экстазе единения и растили потомство, и надо всем этим скользил туманным крылом всепоглощающий СТРАХ. Ночь всегда принадлежала им, но только не сейчас, не теперь, когда что-то непонятное творилось здесь, когда…
   Серое на черном.
   Наконец-то ночь, ночь, когда не режет глаза противный свет, и не надо суетиться! Но придет день, и ОНО опять погонит нас, погонит слепо и злобно, и мы, не отдыхая, словно загнанные в угол, снова выйдем из своих укрытий. И мы выходим…
   мы грызем…
   бежим…
   ломаем…
   кусаем…
   … и не можем остановиться, потому что нам страшно, страшно, страшно!!!
 
   Яцек проснулся среди ночи, разбуженный непонятными звуками, и некоторое время лежал неподвижно, настороженно прислушиваясь. Выглянул опасливо из-под одеяла.
   В мансарде было холодно. За окном, подсвеченные матовой луной, неслись по небу рваные клочья облаков. Шел дождь. Яцек повернул голову и различил в зыбком полумраке фигуру Жуги на кровати. Рядом на полу чернело в световом пятне тонкое неровное кольцо, словно бы очерченное углем.
   На первый взгляд казалось, что Жуга спит, но вскоре Яцек пообвыкся в темноте и увидел, что глаза у того открыты. Правая рука Жуги свешивалась с кровати, касаясь досок пола, и согнутые костяшки пальцев отбивали причудливый, замысловатый ритм. Дом молчал, окутанный сном, и негромкий этот перестук разносился дробным эхом в ночной тишине, будоражил мысли, вызывая из глубин памяти что-то очень древнее, смутно знакомое, но потом благополучно забытое. Яцек лежал, затаив дыхание, гадая, чем все это кончится, и уже начал было снова засыпать, как вдруг стук прекратился. Жуга поднял голову с подушки и вытянул шею, глядя в дальний угол. Яцек тайком покосился туда же и невольно вздрогнул — там, в кромешной темноте поблескивали чьи-то огромные — с грецкий орех — глаза.
   Яцек тихонько ущипнул себя за руку, надеясь, что видение сгинет, но глаза не хотели исчезать. Круглые и желтые, словно две маленькие луны, они, казалось, висели там сами по себе, и лишь присмотревшись, можно было различить их обладателя — мохнатую двуногую страшилку ростом чуть выше табуретки. Существо мигнуло пару раз, мягко и бесшумно переступило с ноги на ногу. Качнулись корявые, свисающие до пола руки. Длинная пушистая шерсть скрывала очертания его тела, и когда ночной гость стоял неподвижно, то совершенно сливался с темнотой, лишь мерцали блюдечки глаз, глядя то на Жугу, то на Яцека. Из угла он не выходил — то ли не хотел, то ли просто боялся. Некоторое время в комнате царила тишина, затем Жуга заговорил.
   — Ты узнал меня, Яртамыш? — хриплым шепотом спросил он. — Отвечай!
   Непонятное чучело в углу зашевелилось, подняло голову.
   — Не произноси мое имя при чужаках, — донесся из угла тихий, похожий на шелест опадающей листвы, голос. — Я узнал тебя, Рыжая Голова.
   — Он не чужой, — нахмурился Жуга, покосившись на Яцека, — и вдобавок, он спит… Ты помнишь наш уговор?
   — Я помню наш уговор, — глаза качнулись с легким кивком. — Чего ты хочешь от меня?
   Жуга помолчал, раздумывая.
   — Этот город заполонили крысы, — наконец сказал он. — Почему это случилось?
   — Злое место.
   — В чем зло?
   — Этого я не ведаю, — ответило существо. — Любой город — злое место. Много людей. Много камня. Мало солнца. Мало воздуха. Что еще?
   — Мне нужно избавиться от них, а я не хочу убивать.
   Глаза мигнули озадаченно.
   — Почему? — прошелестел вопрос.
   — Я видел их сны, и теперь знаю, что злоба исходит не от крыс. Они не виноваты. И еще — они слишком умны, чтобы травиться и попадаться в ловушки. Как мне обойтись без крови?
   — Уведи их прочь.
   Жуга покачал головой:
   — Они не пойдут за мною.
   — Пойдут за твоей дудочкой.
   — Как это можно сделать?
   — Поднять выше.
   — Что поднять?
   Тварь хихикнула еле слышно — словно лопнула пружина в старых часах, блеснула глазами.
   — Голос, — был ответ.
   На некоторое время воцарилась тишина. Жуга сидел, обдумывая услышанное, и мохнатый карлик первым нарушил молчание.
   — Я выполнил твою просьбу, — сказал он. — Развяжи теперь мой узел.
   Жуга кивнул и потянулся рукой за черным кольцом, которое оказалось тонкой веревкой, завязанной множеством узелков, поднял ее и распустил один. Посмотрел на своего советчика. Глаза в углу мигнули несколько раз, но остались на месте.
   — Что ж ты не уходишь? — спросил Жуга.
   — Вы, люди, странные существа, — сказал наконец голос, — и редко держите свое слово. Ты поступил честно со мной… Хочешь совет?
   — Хочу, — поколебавшись, кивнул тот.
   — Научись заново жить с людьми.
   Сказав это, пришелец развернулся и исчез также быстро и бесшумно, как и появился.
   Жуга посидел еще некоторое время, затем смотал в клубок веревку, спрятал ее в мешок, лег и вскоре заснул. Яцек же еще долго лежал с открытыми глазами, соображая, приснилось все это ему, или нет, и заснул лишь под утро, так и не найдя ответа на свой вопрос.
 
   Вечером этого дня Яцек вернулся домой поздно. Жуга сидел на подоконнике, ковырял ножом какую-то палочку. Целая охапка таких ветвей кипятилась в горшке, торчала оттуда растрепанной метелкой. Горшок, как всегда у Жуги, кипел сам по себе. На полу, среди лужиц воды рассыпаны были щепки, стружки и множество трубочек снятой зеленой коры.
   Яцек затворил дверь.
   — Жуга! — позвал он.
   — Что? — отозвался тот, не поднимая головы.
   — Поговорить надо.
   Жуга мельком глянул на него, кивнул, отложил в сторону надрезанный прутик и нож, и вытер руки.
   — Что стряслось? — спросил он. — Ты чего такой бледный?
   Яцек замялся, не зная, с чего начать, глубоко вздохнул и заговорил спешно — словно бросился в омут головой.
   — Я вот что сказать хочу, Жуга… С той поры, как ты сюда заселился, тут такое творится, что мне порой не по себe. Нет, ты не подумай только, что я жалуюсь или прогнать тебя хочу, просто… Просто неясно мне все это! Леса эти, горшки без огня, видения… Зачем она нужна, вся ворожба эта?
   Жуга помолчал, прежде чем ответить.
   — Ты не спал прошлой ночью? — спросил он.
   Тот кивнул и откашлялся, прочищая горло.
   — Кто это приходил вчера? Тролль? Кобольд?
   Жуга покачал головой.
   — Ни то, и ни другое. Просто попал он однажды в беду в горах, а я ему помог… Ты его не бойся — это на вид он так страшен, а так — добрый, вот только людей не жалует.
   — Странный ты человек… — Яцек пододвинул табурет, сел и с опаской покосился на горшок, где по-прежнему ключом кипела вода. Вздохнул. — Странный, и все таки — хороший. Другой не полез бы девчонку спасать, а ты не забоялся. Что ты затеваешь, Жуга? Иногда просто страшно, когда ты рядом. До жути страшно…
   Жуга сидел недвижно, молчал, глядя в окно. Рассеянно взъерошил пятерней рыжую копну нечесанных волос. Посмотрел на Яцека.
   — Страх, да… — сказал наконец он. — Наверноe, ты прав. Со стороны, говорят, виднее. Извини, если что. Спрашивай, я отвечу.
   Яцек подобрал с пола одну трубочку, повертел ее в пальцах.
   — Свистулька, что ли? — недоумевая, произнес он.
   — Вроде как, — кивнул Жуга. — Помнишь разговор вчерашний? Свирель я мастерил — манок. Полдня ветки перебирал, искал подходящую.
   — Нашел?
   — Нашел.
   — Дались вам с Готлибом эти крысы… — Яцек с сомнением посмотрел на хрупкую, еще не просохшую дудочку, что лежала на столе. — Потравить их — и делу конец. Или капканов побольше поставьте. Дудеть-то что толку?
   Жуга поднял взгляд, усмехнулся невесело.
   — Если б ты знал, друг Яцек, как тут все хитро закручено, — сказал он. — А Готлиб… он из-за меня в беду попал, мне и выручать старика.
   Жуга спрыгнул с окна и направился к столу. Выбросил вон распаренные ветки, наполнил горшок свежей водой, подождал, пока та не закипела и всыпал пригоршню крупы. Сложил в мешок свирель и нож, посмотрел на заваленный мусором пол.
   — Веник есть?
   — Там, в углу…
   Жуга смел щепки в кучу и выбросил их в окно. Постоял, задумчиво глядя на улицу. Было тепло — осень расщедрилась-таки еще на один погожий денек. На темном небе уже зажглись первые звезды. Сырой осенний ветер налетал порывами, раскачивал оконные створки, теребил Жугу за волосы.