Страница:
После столь подробного отчета у Мишки возник гениальный план, как Марьяше с Екшинцевыми познакомиться поближе.
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 13
На следующее утро, часов около девяти, в ворота к Екшинцевым постучали. Пока Григорий копался в огороде, к дверям на инвалидной коляске подъехал Виталий и с удивлением увидел, что ранняя гостья — приятная молодая девушка. Мохнатый ленивый пес при виде ее не соизволил даже тявкнуть.
— Вы к кому, собственно? — спросил удивленный Виталий.
— Если вы — Виталий Екшинцев, тогда определенно к вам, — с едва заметным акцентом ответила девушка.
— Ну, тогда милости прошу, проходите в дом.
Он любезно пропустил гостью вперед, сразу сообразив, что перед ним иностранка, хорошо говорящая по-русски. Проводил до залы, пригласил гостью сесть и только после этого скромно поинтересовался:
— А зачем, собственно, я вам понадобился?
— Дело в том, что я представитель благотворительной международной организации «Врачи за мир без границ», приехала специально для того, чтобы побольше разузнать об инвалидах, пострадавших во время боевых действий в Чечне. Мы сейчас составляем их списки для оказания материальной помощи. Мне в районной администрации дали ваши координаты.
— А большая помощь-то, а то ведь вы не первая. Приходят всякие «добрячки», депутаты разные, наобещают горы золотые и пропадают. Зато в предвыборной листовке обязательно напишут, что помогли, мол, такому-то инвалиду.
Тут в комнату зашел Екшинцев-старший — высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти пяти, довольно красивый, с большими карими глазами, но весь неухоженный, небритый, с темными кругами под глазами. Он удивленно уставился на гостью:
— Сына, а что это за фря такая к нам с утра пожаловала?
— Да это, батя, иностранка из благотворительной организации, помощь вот мне собирается оказывать.
— Иностранка, говоришь, ну-ну. И что за помощь? Гуманитарная, небось, полмешка сухого молока да коробка соленого печенья?
— Да нет, что вы, — смутилась девушка, — на первое время пока только 500 долларов, потом еще пришлем. Вот возьмите, — девушка протянула Виталию конверт с деньгами. — Только мне нужно кое-что из вашей биографии записать…
Марьяша за полчаса беседы с Виталием успела получить все необходимые сведения о семье Екшинцевых, а также осмотреться. Дом оказался, действительно, добротным. Комнат всего четыре, одна оборудована под небольшую мастерскую, где Виталий чинил магнитофоны, телевизоры, делал другие диковинные технические штучки, в которых Марьяша совершенно ничего не понимала. Виталий передвигался не только на коляске, но и с помощью костылей. Правда, все больше по дому, на улицу выезжал только на коляске. Протез у него был только на левой ноге, правая была цела. Судя по всему, при наличии достаточного количества денег, ему можно было бы сделать не такой кондовый протез, каким он пользовался сейчас, а гибкий, который бы вполне мог имитировать живую ногу. Конечно, пришлось бы месяц-другой позаниматься с хорошим инструктором-ортопедом, но парня можно было бы поставить на ноги. Надо будет обязательно сказать об этом бабушке. Сведения основные есть, можно смело возвращаться в Париж.
Вот только странное чувство, непонятное, необъяснимое. Два таких одиноких человека, две искалеченные судьбы. Не поймешь, кого больше жалеть. То ли сына-инвалида, молодого, здорового парня, оказавшегося в одночасье ущербным, то ли отца — сильного, не старого еще мужчину, вынужденного ежедневно видеть, как страдает сын. Это не просто чувство жалости или сострадания, это что-то другое.
Уходя из дома Екшинцевых, Марьяша была уверена на все сто процентов, что еще вернется сюда. Совсем скоро вернется… Но Мишане об этой уверенности ничего не сказала. Просто описала своих собеседников: ей показалось, что в их внешности есть что-то средиземноморское, скорее даже испанское. «Понятно, — сделал свои выводы Порецкий, — значит, цыганское». И это совсем сбило его с толку. Что может быть общего у богатой француженки русского происхождения и людей с цыганской наружностью? Загадку египетских сфинксов и то легче разгадать, чем понять прихоть Графини…
Кроме всего прочего, Марьяша выпросила у Екшинцевых фотографию. На фото было все счастливое семейство еще до того, как Виталий ушел в армию. Весело и беззаботно улыбающийся Григорий стоял в обнимку с миловидной женщиной — женой Людмилой — и совсем еще юным Виталием, у ног которого лежал прелестный рыжий пес по кличке Гигант непонятной, очевидно, «дворянской» породы. Снимку было лет шесть-семь, но как сильно за такой короткий промежуток времени изменилась жизнь этих людей. Виталий стал калекой, Людмилы больше нет на этом свете, а красавец Григорий превратился в озлобленного мужика.
Фотографию Марьяша взяла специально для бабушки. Наверняка ей будет интересно посмотреть, как выглядят Екшинцевы. К сожалению, более свежего снимка у них не нашлось. Да это и понятно, для чего теперь им фотографироваться? От былой семейной идиллии остались только два несчастных человека, старый пес и полная безнадега впереди… Порецкий почувствовал, что после посещения Екшинцевых Марьяша еще больше замкнулась. Думала о своем, не желая делиться мыслями с Мишаней. Уже на обратном пути, в самолете, он поинтересовался, а где жили супруги Порошины во время Второй мировой войны? Удивительно, но Марьяша не знала этого.
— Бабушка мне ничего не рассказывала об этом времени, — сказала Марьяша. — А я никогда не спрашивала об этом. Действительно, странно, что я ничего не знаю об этом периоде их жизни. Скорее всего, они жили в это время в Африке, хотя, возможно и во Франции…
— Ну, ты, подруга, даешь, — удивился Порецкий, — может быть, они у тебя герои Сопротивления, а ты об этом даже не поинтересовалась у своей бабули.
— Миша, ты не знаешь мою бабушку, — заметила Марьяша, — даже если бы она стала лауреатом Нобелевской премии, я бы узнала об этом из газет. Она очень замкнутый человек. Удивительно, что с Наташей разоткровенничалась.
— А ты, видно, совсем не знаешь Наталью Истомину. Она очень душевный человек, ей можно рассказать все. Умеет слушать, может советом помочь, никогда при этом не сплетничает. Для одних она «жилетка», чтоб поплакаться, для других — дельный советник. Редкий человек по нашим временам. А я к ней отношусь как к старшей сестре, которой у меня, кстати, нет.
— Вот это, наверное, мою бабушку и подкупило, она ведь, кроме меня и своего адвоката, никому больше не доверяет.
…Приземлившись в Пулково, Марьяша и Порецкий практически молча сели в такси, довольно прохладно простились. Миша поехал на работу, Марьяша — в «Асторию», собирать вещи. Вечером она рассчитывала улететь в Париж.
— Вы к кому, собственно? — спросил удивленный Виталий.
— Если вы — Виталий Екшинцев, тогда определенно к вам, — с едва заметным акцентом ответила девушка.
— Ну, тогда милости прошу, проходите в дом.
Он любезно пропустил гостью вперед, сразу сообразив, что перед ним иностранка, хорошо говорящая по-русски. Проводил до залы, пригласил гостью сесть и только после этого скромно поинтересовался:
— А зачем, собственно, я вам понадобился?
— Дело в том, что я представитель благотворительной международной организации «Врачи за мир без границ», приехала специально для того, чтобы побольше разузнать об инвалидах, пострадавших во время боевых действий в Чечне. Мы сейчас составляем их списки для оказания материальной помощи. Мне в районной администрации дали ваши координаты.
— А большая помощь-то, а то ведь вы не первая. Приходят всякие «добрячки», депутаты разные, наобещают горы золотые и пропадают. Зато в предвыборной листовке обязательно напишут, что помогли, мол, такому-то инвалиду.
Тут в комнату зашел Екшинцев-старший — высокий, плечистый мужчина лет пятидесяти пяти, довольно красивый, с большими карими глазами, но весь неухоженный, небритый, с темными кругами под глазами. Он удивленно уставился на гостью:
— Сына, а что это за фря такая к нам с утра пожаловала?
— Да это, батя, иностранка из благотворительной организации, помощь вот мне собирается оказывать.
— Иностранка, говоришь, ну-ну. И что за помощь? Гуманитарная, небось, полмешка сухого молока да коробка соленого печенья?
— Да нет, что вы, — смутилась девушка, — на первое время пока только 500 долларов, потом еще пришлем. Вот возьмите, — девушка протянула Виталию конверт с деньгами. — Только мне нужно кое-что из вашей биографии записать…
Марьяша за полчаса беседы с Виталием успела получить все необходимые сведения о семье Екшинцевых, а также осмотреться. Дом оказался, действительно, добротным. Комнат всего четыре, одна оборудована под небольшую мастерскую, где Виталий чинил магнитофоны, телевизоры, делал другие диковинные технические штучки, в которых Марьяша совершенно ничего не понимала. Виталий передвигался не только на коляске, но и с помощью костылей. Правда, все больше по дому, на улицу выезжал только на коляске. Протез у него был только на левой ноге, правая была цела. Судя по всему, при наличии достаточного количества денег, ему можно было бы сделать не такой кондовый протез, каким он пользовался сейчас, а гибкий, который бы вполне мог имитировать живую ногу. Конечно, пришлось бы месяц-другой позаниматься с хорошим инструктором-ортопедом, но парня можно было бы поставить на ноги. Надо будет обязательно сказать об этом бабушке. Сведения основные есть, можно смело возвращаться в Париж.
Вот только странное чувство, непонятное, необъяснимое. Два таких одиноких человека, две искалеченные судьбы. Не поймешь, кого больше жалеть. То ли сына-инвалида, молодого, здорового парня, оказавшегося в одночасье ущербным, то ли отца — сильного, не старого еще мужчину, вынужденного ежедневно видеть, как страдает сын. Это не просто чувство жалости или сострадания, это что-то другое.
Уходя из дома Екшинцевых, Марьяша была уверена на все сто процентов, что еще вернется сюда. Совсем скоро вернется… Но Мишане об этой уверенности ничего не сказала. Просто описала своих собеседников: ей показалось, что в их внешности есть что-то средиземноморское, скорее даже испанское. «Понятно, — сделал свои выводы Порецкий, — значит, цыганское». И это совсем сбило его с толку. Что может быть общего у богатой француженки русского происхождения и людей с цыганской наружностью? Загадку египетских сфинксов и то легче разгадать, чем понять прихоть Графини…
Кроме всего прочего, Марьяша выпросила у Екшинцевых фотографию. На фото было все счастливое семейство еще до того, как Виталий ушел в армию. Весело и беззаботно улыбающийся Григорий стоял в обнимку с миловидной женщиной — женой Людмилой — и совсем еще юным Виталием, у ног которого лежал прелестный рыжий пес по кличке Гигант непонятной, очевидно, «дворянской» породы. Снимку было лет шесть-семь, но как сильно за такой короткий промежуток времени изменилась жизнь этих людей. Виталий стал калекой, Людмилы больше нет на этом свете, а красавец Григорий превратился в озлобленного мужика.
Фотографию Марьяша взяла специально для бабушки. Наверняка ей будет интересно посмотреть, как выглядят Екшинцевы. К сожалению, более свежего снимка у них не нашлось. Да это и понятно, для чего теперь им фотографироваться? От былой семейной идиллии остались только два несчастных человека, старый пес и полная безнадега впереди… Порецкий почувствовал, что после посещения Екшинцевых Марьяша еще больше замкнулась. Думала о своем, не желая делиться мыслями с Мишаней. Уже на обратном пути, в самолете, он поинтересовался, а где жили супруги Порошины во время Второй мировой войны? Удивительно, но Марьяша не знала этого.
— Бабушка мне ничего не рассказывала об этом времени, — сказала Марьяша. — А я никогда не спрашивала об этом. Действительно, странно, что я ничего не знаю об этом периоде их жизни. Скорее всего, они жили в это время в Африке, хотя, возможно и во Франции…
— Ну, ты, подруга, даешь, — удивился Порецкий, — может быть, они у тебя герои Сопротивления, а ты об этом даже не поинтересовалась у своей бабули.
— Миша, ты не знаешь мою бабушку, — заметила Марьяша, — даже если бы она стала лауреатом Нобелевской премии, я бы узнала об этом из газет. Она очень замкнутый человек. Удивительно, что с Наташей разоткровенничалась.
— А ты, видно, совсем не знаешь Наталью Истомину. Она очень душевный человек, ей можно рассказать все. Умеет слушать, может советом помочь, никогда при этом не сплетничает. Для одних она «жилетка», чтоб поплакаться, для других — дельный советник. Редкий человек по нашим временам. А я к ней отношусь как к старшей сестре, которой у меня, кстати, нет.
— Вот это, наверное, мою бабушку и подкупило, она ведь, кроме меня и своего адвоката, никому больше не доверяет.
…Приземлившись в Пулково, Марьяша и Порецкий практически молча сели в такси, довольно прохладно простились. Миша поехал на работу, Марьяша — в «Асторию», собирать вещи. Вечером она рассчитывала улететь в Париж.
Глава 14
После разговора с Мишаней я позвонила Марьяше:
— Собираешь чемоданы?
— Да, Наташа, собираю.
— А почему не позвонила мне? Марьяша, я ведь жду, переживаю за тебя…
— Прости, я бы обязательно позвонила, не хотелось тебя от дел отвлекать, ты ведь на службе.
— Вот что, дорогая, я через час освобожусь и заеду к тебе в гостиницу. Никуда не уходи без меня.
— Хорошо, жду…
Действительно, с девчонкой явно творится неладное, Мишаня прав. Что же она узнала, что не захотела никому рассказать, даже мне? А ведь ей, бедняжке, кроме меня, и поделиться не с кем. Может быть, что-то криминальное? Хотя какой криминал может скрывать девяностолетняя женщина от своей любимой внучки? Опять загадки…
Марьяша встретила меня с припухшими от слез глазами. Похоже, что ревела долго. Я даже не рискнула ее расспрашивать, так как по всему было видно, что ей сейчас очень плохо. Мы сели на диван. Помолчали минут пять. Я «сломалась» первой:
— Марьяша, расскажи мне все, что тебя тревожит… Конечно, я не психоаналитик, но попробую помочь просто тем, что выслушаю все, что ты захочешь рассказать. Я обещала Наталье Александровне помогать тебе, а ты упорно собираешься сражаться со своими демонами в одиночку. Ты же понимаешь, что я должна быть в курсе твоих дел, одной тебе все равно не справиться. Мне и Порецкому ты можешь полностью доверять, раз уж мы взялись тебя опекать. А ты, напротив, закрылась как улитка, замкнулась. Ну что с тобой, а?
— Страшно мне, Наташа… Боюсь возвращаться домой. Насчет Екшинцевых я кое-что поняла, вернее, почувствовала. Эту тайну графини Порошиной я, похоже, самостоятельно разгадала. Но не будем пока этого обсуждать. В Париже меня ждут большие испытания. Один Абду чего стоит…. Ах, если бы бабушка могла победить свою болезнь! Она ведь очень сильная женщина. В противном случае мне придется нанимать кучу телохранителей.
— Ну что ты такое говоришь… Думаешь, что из-за наследства тебя могут убить?
Я уверена в этом на сто процентов. Да и бабушка это понимает, мне кажется, что страх за мою жизнь и придает ей силы. Ты не представляешь, что это за человек — Абду. Не человек — дьявол, этакий Мефистофель в арабском обличье. Ловкий, умный, отчаянный. Мечтает разбогатеть любой ценой. Когда понял, что мама богата, сделал все, чтобы прочно поселиться в ее сердце. У нее, Наташа, был очень хороший друг Симон, тоже художник. Он еще с моим отцом дружил, но уже тогда был в маму влюблен. После папиной смерти помогал маме возиться с галереей, опекал, как мог. Предлагал руку и сердце. Мама же его никогда всерьез не воспринимала. Друг, помощник, не более того. Симон не настаивал, все ждал чего-то. Меня, кстати, очень любил, возил по выходным по музеям, в Евродиснейленд, с бабушкой дружил… Даже по-русски научился говорить, очень, кстати, неплохо. Знаешь, давай спустимся в ресторан, выпьем, как это по-русски — «организуем отвальную».
— Ну, давай, организуем, я не возражаю.
Пока она приводила себя в порядок, я задумалась над тем, как это страшно — остаться сиротой при живой матери. Конечно, она очень надеется на то, что ее милая бабушка поправится, что они будут жить, как и раньше. Но надежды эти мнимые, и волей-неволей ей придется привыкать к новым правилам игры. Судя по всему, игра будет на выживание.
Через несколько минут Марьяша уже более или менее прилично выглядела, хотя глаза все еще были красными и припухшими. Мы спустились в тот же бар, где недавно ждали Викентия, заказали ужин и «Мартини Асти». После первого бокала этого волшебного напитка моя собеседница слегка повеселела и продолжила рассказ:
— Симон человек не бедный, помимо того, что он неплохо зарабатывает на продаже своих картин, он еще имеет неплохой доход от продажи сыров. В Провансе у него есть цех по производству сыров. Там заправляет всем его младший брат, типичный фермер, готовый молиться на своего старшего брата. Еще бы, ведь он так знаменит, его по телевизору показывают, и этого хватает, что бы две-три недели все в округе обсуждали такое важное событие. Пару раз в году он выбирается в Париж, забивает всю машину своими сырами, привозит Симону. А тот, в свою очередь, обязательно привозит несколько головок в Иври — к великой радости Изабель и Нюши.
Лет пять назад он приехал к нам после поездки в Африку и рассказал, что познакомился в Алжире с невероятно талантливым пареньком-арабом. Долго расхваливал его манеру письма, сказал, что это просто самородок и что мама обязательно должна выставить его в своей галерее. Мы с бабушкой поддержали его, а почему бы и не выставить, вдруг да откроем миру новую знаменитость. Месяца через два «знаменитость» прибыла в Париж. Вот с этих пор все и началось. Мама просто голову потеряла при виде Абду. Высокий зеленоглазый араб с потрясающей фигурой, европейскими манерами, знающий французский и английский… Ну чем не самородок? Я тогда была еще совсем девчонкой и почти сразу влюбилась в него. Может быть, не совсем влюбилась, скорее, увлеклась. И не я одна. Моя мамочка тоже пала жертвой огромных, колдовских глаз Абду… Только я поначалу этого не заметила.
Марьяша замолчала, посмотрела в окно. Признаюсь, я не ожидала такого развития сюжета. От Нюши и Марьяши я слышала только то, что талантливый араб не иначе как исчадие ада. А тут вдруг выясняется, что он красив, умен, образован да к тому же и небезразличен нашей главной героине! Ну и Абду, хоть бы краешком глаза взглянуть на это «чудо природы». Тем временем Марьяша продолжила свой увлекательный рассказ:
— Симон помог Абду устроиться на работу к своему приятелю в художественный салон, где продавались краски, кисти, полотна и все необходимое для занятий живописью. Хозяин был доволен: парень оказался талантливым даже в умении сбывать залежалый товар. Клиентура в салоне была постоянная, сюда приходили не только за покупками, но и просто для того, чтобы пообщаться друг с другом, посплетничать за чашечкой кофе. А тут такой необычный продавец, который не только в красках, но и в живописи прекрасно разбирается. Абду настолько правился покупателям, что они согласны были покупать все, что он им посоветует. Потом в салон зачастила мама. Пару раз брала меня с собой, но, заметив то, что Абду слишком уж со мной учтив, прекратила наши совместные поездки. Мне было интересно наблюдать, как мама кокетничает с красавцем-арабом. Я и мысли не могла допустить, что он увлечется ею. А зря. Месяца через три я стала замечать, что Абду бывает у нас в доме. Я, правда, жила от мамы отдельно, но иногда приезжала в квартиру матери, которую приобрел еще отец в очень престижном районе Дефанс сразу после моего рождения. Сначала все обставляли так, что Абду просто привез заказ из салона, потом завез портфель, который мама якобы забыла в салоне и тому подобное. Потом перестали играть в эту игру. Не было необходимости, я поняла, что араб просто поселился в нашем доме…
Первым забил тревогу Симон. Попытался поговорить с мамой и потерпел полное фиаско. Она, смеясь, рассказывала бабушке о том, как он пытался ее отговорить от мезальянса со смуглолицым Парисом, что Симон напрасно надеялся на что-то большее, чем просто дружба между ними, ну и все такое.
Бабушка тогда достаточно резко высказала свое мнение о том, что считает Абду неподходящей парой для Полины и разница в двадцать с лишним лет слишком бросается в глаза. Что тут началось… Подобных сцен я не помнила со времен жизни с папой. Об этом я узнала от Нюши, которая попросила меня не навещать пока Полину, потому что у нее что-то с нервами. Оказывается, что Нюша и Пьер буквально вытолкнули маму из дома, иначе в гостиной не осталось бы не одной целой вазы. Мама во время ссор крушит все, что попадает ей под руку. Тогда же Нюша назвала Абду таким емким русским словом, никак не могу его запомнить. Это происшествие забылось не сразу — мама долго дулась на бабушку, та на нее. Я была как меж двух огней, но уже привыкла к подобным эксцессам и тысячу раз мирила их между собой. Так и в этом случае — просто через пару месяцев привезла маму с собой в Иври, а бабушка сделала вид, что очень рада ее видеть. Инцидент был исчерпан. В обществе все тоже потихоньку привыкли к тому, что Полина живет с молодым арабом-художником. Постепенно Абду обосновался в галерее «Экзотик» на положении хозяина — сам выбирал работы, отказал многим маминым протеже, в основном — способным и талантливым, не терпел конкуренции. Даже умудрился магазин сувениров и каких-то немыслимых арабских духов в галерее развернуть. А уж как он себя раскручивать стал на мамины деньги! Уж тут ему нет равных. Даже умудрился в Японии выставку своих «арабесок» организовать. Но самое удивительное, мама поверила в то, что он великий художник современности. Ну просто алжирский Дали! Переубедить ее было просто невозможно.
Потом начались самые неприятные для меня моменты. Однажды я заехала к матери в Дефанс, чтобы забрать справочники. Ее дома не оказалось, зато Абду принимал своих арабских родственников — двоих парней. Меня удивило, что они не отказывали себе в спиртном. Насколько я знаю, правоверные мусульмане не любители алкоголя. Здесь же попойка была в самом разгаре. Когда я зашла в столовую, где Абду угощал своих соплеменников, он очень оживился, стал меня с ними знакомить, при этом очень вольно себя вел: прижимал меня к себе, называя дочуркой, шлепнул пару раз, пардон, по заднице. Я не стала его прилюдно одергивать, но наедине сказала, чтобы он не смел так вести себя со мной. Абду расхохотался мне в лицо, заявив при этом, что он — художник и ему нужна муза. Моя мамочка, ввиду своего возраста, никак на нее не тянет, а вот я — в самый раз. Он даже попытался меня поцеловать, но я увернулась и убежала из квартиры. А он только рассмеялся мне вслед. До сих пор в ушах стоит этот смех…
— Постой, Марьяша, ты же сказала, что поначалу увлеклась им? — удивилась я.
— Вот именно, поначалу, моего увлечения хватило недели на две. И то оно подогревалось его неординарностью, экзотичностью. Он ведь всех первое время очаровал. Дружище Симон и тот попался на эту же приманку, не понял, какого волка в овечьей шкуре пригрел. Но мама, кстати, до сих пор убеждена в том, что я влюблена в Абду. Отсюда и напряженность в наших отношениях. Как я ни пыталась ее переубедить, все напрасно.
— Но почему ты считаешь, что тебе угрожает опасность, — не унималась я. — Ведь Абду ни в чем криминальном не замечен, наверняка графиня не все свое состояние завещает тебе, что-то и им перепадет.
В том-то и дело, что Абду не устроит кое-что, ему нужны большие деньги. Он ведь возомнил себя великим художником, жаждет мировой известности, а как это сделать без денег? Почему он с мамой живет? Думаешь, из-за неземной любви? Глупости, только из-за денег. Это все, кроме нее, понимают. А у нее уже денег почти не осталось, все на него ушло — пресса, выставки, вернисажи, зарубежные поездки. Ох, Наташа, он даже к адвокату бабушки пытался подъехать, картину ему свою подарил, кстати, очень приличную. Хотел навести справки о ее состоянии. Но Орлов, умница, может говорить долго-долго, но ничего при этом не сказать. Как ваш политик Горбачев.
— Ну, этим и ваш Талейран славился…
— Так что мне не стоит ждать ничего хорошего. Конечно, киллера Абду нанимать не станет, для этого он слишком жаден. А вот отравой меня извести, или еще чего в этом духе, на это он способен. Хотя его богатая творческая фантазия может подсказать и более изощренный способ.
— Марьяша, да ты, похоже, сама себя накручиваешь. Тебе просто неприятен Абду, вот ты и придумываешь всякие глупости. Это твое подсознание пошаливает…
— «Твоими бы устами да мед пить», — правильно я выразилась?
— Правильно, давай лучше «Асти» допьем и будем собираться. Тебе пора в дорогу, да и мне домой нужно бежать, пока Саня с работы не вернулся. А то опять ворчать будет.
Отправив Марьяшу в аэропорт, я с ужасом обнаружила, что уже десятый час вечера, и пошла в ближайшую кондитерскую за пирожными. Жаль, до «Тройки» далековато добираться — за «Муравейник» мне дома простится любое опоздание.
— Собираешь чемоданы?
— Да, Наташа, собираю.
— А почему не позвонила мне? Марьяша, я ведь жду, переживаю за тебя…
— Прости, я бы обязательно позвонила, не хотелось тебя от дел отвлекать, ты ведь на службе.
— Вот что, дорогая, я через час освобожусь и заеду к тебе в гостиницу. Никуда не уходи без меня.
— Хорошо, жду…
Действительно, с девчонкой явно творится неладное, Мишаня прав. Что же она узнала, что не захотела никому рассказать, даже мне? А ведь ей, бедняжке, кроме меня, и поделиться не с кем. Может быть, что-то криминальное? Хотя какой криминал может скрывать девяностолетняя женщина от своей любимой внучки? Опять загадки…
Марьяша встретила меня с припухшими от слез глазами. Похоже, что ревела долго. Я даже не рискнула ее расспрашивать, так как по всему было видно, что ей сейчас очень плохо. Мы сели на диван. Помолчали минут пять. Я «сломалась» первой:
— Марьяша, расскажи мне все, что тебя тревожит… Конечно, я не психоаналитик, но попробую помочь просто тем, что выслушаю все, что ты захочешь рассказать. Я обещала Наталье Александровне помогать тебе, а ты упорно собираешься сражаться со своими демонами в одиночку. Ты же понимаешь, что я должна быть в курсе твоих дел, одной тебе все равно не справиться. Мне и Порецкому ты можешь полностью доверять, раз уж мы взялись тебя опекать. А ты, напротив, закрылась как улитка, замкнулась. Ну что с тобой, а?
— Страшно мне, Наташа… Боюсь возвращаться домой. Насчет Екшинцевых я кое-что поняла, вернее, почувствовала. Эту тайну графини Порошиной я, похоже, самостоятельно разгадала. Но не будем пока этого обсуждать. В Париже меня ждут большие испытания. Один Абду чего стоит…. Ах, если бы бабушка могла победить свою болезнь! Она ведь очень сильная женщина. В противном случае мне придется нанимать кучу телохранителей.
— Ну что ты такое говоришь… Думаешь, что из-за наследства тебя могут убить?
Я уверена в этом на сто процентов. Да и бабушка это понимает, мне кажется, что страх за мою жизнь и придает ей силы. Ты не представляешь, что это за человек — Абду. Не человек — дьявол, этакий Мефистофель в арабском обличье. Ловкий, умный, отчаянный. Мечтает разбогатеть любой ценой. Когда понял, что мама богата, сделал все, чтобы прочно поселиться в ее сердце. У нее, Наташа, был очень хороший друг Симон, тоже художник. Он еще с моим отцом дружил, но уже тогда был в маму влюблен. После папиной смерти помогал маме возиться с галереей, опекал, как мог. Предлагал руку и сердце. Мама же его никогда всерьез не воспринимала. Друг, помощник, не более того. Симон не настаивал, все ждал чего-то. Меня, кстати, очень любил, возил по выходным по музеям, в Евродиснейленд, с бабушкой дружил… Даже по-русски научился говорить, очень, кстати, неплохо. Знаешь, давай спустимся в ресторан, выпьем, как это по-русски — «организуем отвальную».
— Ну, давай, организуем, я не возражаю.
Пока она приводила себя в порядок, я задумалась над тем, как это страшно — остаться сиротой при живой матери. Конечно, она очень надеется на то, что ее милая бабушка поправится, что они будут жить, как и раньше. Но надежды эти мнимые, и волей-неволей ей придется привыкать к новым правилам игры. Судя по всему, игра будет на выживание.
Через несколько минут Марьяша уже более или менее прилично выглядела, хотя глаза все еще были красными и припухшими. Мы спустились в тот же бар, где недавно ждали Викентия, заказали ужин и «Мартини Асти». После первого бокала этого волшебного напитка моя собеседница слегка повеселела и продолжила рассказ:
— Симон человек не бедный, помимо того, что он неплохо зарабатывает на продаже своих картин, он еще имеет неплохой доход от продажи сыров. В Провансе у него есть цех по производству сыров. Там заправляет всем его младший брат, типичный фермер, готовый молиться на своего старшего брата. Еще бы, ведь он так знаменит, его по телевизору показывают, и этого хватает, что бы две-три недели все в округе обсуждали такое важное событие. Пару раз в году он выбирается в Париж, забивает всю машину своими сырами, привозит Симону. А тот, в свою очередь, обязательно привозит несколько головок в Иври — к великой радости Изабель и Нюши.
Лет пять назад он приехал к нам после поездки в Африку и рассказал, что познакомился в Алжире с невероятно талантливым пареньком-арабом. Долго расхваливал его манеру письма, сказал, что это просто самородок и что мама обязательно должна выставить его в своей галерее. Мы с бабушкой поддержали его, а почему бы и не выставить, вдруг да откроем миру новую знаменитость. Месяца через два «знаменитость» прибыла в Париж. Вот с этих пор все и началось. Мама просто голову потеряла при виде Абду. Высокий зеленоглазый араб с потрясающей фигурой, европейскими манерами, знающий французский и английский… Ну чем не самородок? Я тогда была еще совсем девчонкой и почти сразу влюбилась в него. Может быть, не совсем влюбилась, скорее, увлеклась. И не я одна. Моя мамочка тоже пала жертвой огромных, колдовских глаз Абду… Только я поначалу этого не заметила.
Марьяша замолчала, посмотрела в окно. Признаюсь, я не ожидала такого развития сюжета. От Нюши и Марьяши я слышала только то, что талантливый араб не иначе как исчадие ада. А тут вдруг выясняется, что он красив, умен, образован да к тому же и небезразличен нашей главной героине! Ну и Абду, хоть бы краешком глаза взглянуть на это «чудо природы». Тем временем Марьяша продолжила свой увлекательный рассказ:
— Симон помог Абду устроиться на работу к своему приятелю в художественный салон, где продавались краски, кисти, полотна и все необходимое для занятий живописью. Хозяин был доволен: парень оказался талантливым даже в умении сбывать залежалый товар. Клиентура в салоне была постоянная, сюда приходили не только за покупками, но и просто для того, чтобы пообщаться друг с другом, посплетничать за чашечкой кофе. А тут такой необычный продавец, который не только в красках, но и в живописи прекрасно разбирается. Абду настолько правился покупателям, что они согласны были покупать все, что он им посоветует. Потом в салон зачастила мама. Пару раз брала меня с собой, но, заметив то, что Абду слишком уж со мной учтив, прекратила наши совместные поездки. Мне было интересно наблюдать, как мама кокетничает с красавцем-арабом. Я и мысли не могла допустить, что он увлечется ею. А зря. Месяца через три я стала замечать, что Абду бывает у нас в доме. Я, правда, жила от мамы отдельно, но иногда приезжала в квартиру матери, которую приобрел еще отец в очень престижном районе Дефанс сразу после моего рождения. Сначала все обставляли так, что Абду просто привез заказ из салона, потом завез портфель, который мама якобы забыла в салоне и тому подобное. Потом перестали играть в эту игру. Не было необходимости, я поняла, что араб просто поселился в нашем доме…
Первым забил тревогу Симон. Попытался поговорить с мамой и потерпел полное фиаско. Она, смеясь, рассказывала бабушке о том, как он пытался ее отговорить от мезальянса со смуглолицым Парисом, что Симон напрасно надеялся на что-то большее, чем просто дружба между ними, ну и все такое.
Бабушка тогда достаточно резко высказала свое мнение о том, что считает Абду неподходящей парой для Полины и разница в двадцать с лишним лет слишком бросается в глаза. Что тут началось… Подобных сцен я не помнила со времен жизни с папой. Об этом я узнала от Нюши, которая попросила меня не навещать пока Полину, потому что у нее что-то с нервами. Оказывается, что Нюша и Пьер буквально вытолкнули маму из дома, иначе в гостиной не осталось бы не одной целой вазы. Мама во время ссор крушит все, что попадает ей под руку. Тогда же Нюша назвала Абду таким емким русским словом, никак не могу его запомнить. Это происшествие забылось не сразу — мама долго дулась на бабушку, та на нее. Я была как меж двух огней, но уже привыкла к подобным эксцессам и тысячу раз мирила их между собой. Так и в этом случае — просто через пару месяцев привезла маму с собой в Иври, а бабушка сделала вид, что очень рада ее видеть. Инцидент был исчерпан. В обществе все тоже потихоньку привыкли к тому, что Полина живет с молодым арабом-художником. Постепенно Абду обосновался в галерее «Экзотик» на положении хозяина — сам выбирал работы, отказал многим маминым протеже, в основном — способным и талантливым, не терпел конкуренции. Даже умудрился магазин сувениров и каких-то немыслимых арабских духов в галерее развернуть. А уж как он себя раскручивать стал на мамины деньги! Уж тут ему нет равных. Даже умудрился в Японии выставку своих «арабесок» организовать. Но самое удивительное, мама поверила в то, что он великий художник современности. Ну просто алжирский Дали! Переубедить ее было просто невозможно.
Потом начались самые неприятные для меня моменты. Однажды я заехала к матери в Дефанс, чтобы забрать справочники. Ее дома не оказалось, зато Абду принимал своих арабских родственников — двоих парней. Меня удивило, что они не отказывали себе в спиртном. Насколько я знаю, правоверные мусульмане не любители алкоголя. Здесь же попойка была в самом разгаре. Когда я зашла в столовую, где Абду угощал своих соплеменников, он очень оживился, стал меня с ними знакомить, при этом очень вольно себя вел: прижимал меня к себе, называя дочуркой, шлепнул пару раз, пардон, по заднице. Я не стала его прилюдно одергивать, но наедине сказала, чтобы он не смел так вести себя со мной. Абду расхохотался мне в лицо, заявив при этом, что он — художник и ему нужна муза. Моя мамочка, ввиду своего возраста, никак на нее не тянет, а вот я — в самый раз. Он даже попытался меня поцеловать, но я увернулась и убежала из квартиры. А он только рассмеялся мне вслед. До сих пор в ушах стоит этот смех…
— Постой, Марьяша, ты же сказала, что поначалу увлеклась им? — удивилась я.
— Вот именно, поначалу, моего увлечения хватило недели на две. И то оно подогревалось его неординарностью, экзотичностью. Он ведь всех первое время очаровал. Дружище Симон и тот попался на эту же приманку, не понял, какого волка в овечьей шкуре пригрел. Но мама, кстати, до сих пор убеждена в том, что я влюблена в Абду. Отсюда и напряженность в наших отношениях. Как я ни пыталась ее переубедить, все напрасно.
— Но почему ты считаешь, что тебе угрожает опасность, — не унималась я. — Ведь Абду ни в чем криминальном не замечен, наверняка графиня не все свое состояние завещает тебе, что-то и им перепадет.
В том-то и дело, что Абду не устроит кое-что, ему нужны большие деньги. Он ведь возомнил себя великим художником, жаждет мировой известности, а как это сделать без денег? Почему он с мамой живет? Думаешь, из-за неземной любви? Глупости, только из-за денег. Это все, кроме нее, понимают. А у нее уже денег почти не осталось, все на него ушло — пресса, выставки, вернисажи, зарубежные поездки. Ох, Наташа, он даже к адвокату бабушки пытался подъехать, картину ему свою подарил, кстати, очень приличную. Хотел навести справки о ее состоянии. Но Орлов, умница, может говорить долго-долго, но ничего при этом не сказать. Как ваш политик Горбачев.
— Ну, этим и ваш Талейран славился…
— Так что мне не стоит ждать ничего хорошего. Конечно, киллера Абду нанимать не станет, для этого он слишком жаден. А вот отравой меня извести, или еще чего в этом духе, на это он способен. Хотя его богатая творческая фантазия может подсказать и более изощренный способ.
— Марьяша, да ты, похоже, сама себя накручиваешь. Тебе просто неприятен Абду, вот ты и придумываешь всякие глупости. Это твое подсознание пошаливает…
— «Твоими бы устами да мед пить», — правильно я выразилась?
— Правильно, давай лучше «Асти» допьем и будем собираться. Тебе пора в дорогу, да и мне домой нужно бежать, пока Саня с работы не вернулся. А то опять ворчать будет.
Отправив Марьяшу в аэропорт, я с ужасом обнаружила, что уже десятый час вечера, и пошла в ближайшую кондитерскую за пирожными. Жаль, до «Тройки» далековато добираться — за «Муравейник» мне дома простится любое опоздание.
Глава 15
С момента отъезда Марьяши прошло чуть больше недели. Звонков от нее не было, значит, она очень занята, не до меня, думала я. Да и мне пора было приниматься за дела. А то поиски Екшинцевых здорово выбили меня из привычной рабочей колеи. И у Порецкого прибавилось работы. Пока он ездил с Марьяшей «лечить зубы», наш милейший Артур Артурович умудрился связаться с одной очень сомнительной фирмой из Гамбурга. Мишаня подозревает, представители этой фирмы специально ждали его отъезда, чтобы в это время втереться в доверие к нашему шефу. Отчасти у них это получилось, Артурчик даже подписал протокол о намерениях, но Порецкий успел вовремя выйти на работу. Он вернул немецкой стороне документы на доработку, сам тем временем стал собирать сведения о возможных партнерах из Гамбурга. Ничего хорошего об этой фирме он не узнал, скорее, наоборот — узнал много нехорошего. Теперь вот воспитывал шефа…
Дела делами, но за это время я успела соскучиться по семейным тайнам графини Порошиной. Да и легкое беспокойство не покидало. А вдруг там все плохо? Жива ли Наталья Александровна, все ли в порядке с Марьяшей?
Опять же таинственный Абду никак не давал мне покоя. Неужели он и впрямь так ужасен? Может быть, Марьяша преувеличивает? Для успокоения совести позвоню-ка я Капочке, возможно, она его помнит.
Капитолина Константиновна очень удивилась моему вопросу, она ведь считала, что я давно уже брожу по Елисейским полям и наслаждаюсь ароматом жареных каштанов, которыми в «столице мира» торгуют на всех углах. Я не стала объяснять ситуацию с Марьяшей, просто сочинила историю о том, что звонила Порошиным, общалась по телефону с Нюшей. Так как Графиня больна, я не решилась на то, чтобы сейчас ехать к ним, перенесу свой визит на более подходящее время. А Абду мне интересен как художник. Наш шеф большой любитель экзотической живописи — вот я подумала, может быть, приобрести ему картину Абду, когда поеду в Париж. А то мы всей конторой вечно голову ломаем, что бы Артурчику на день рождения подарить. Действительно ли парень так талантлив, и его обоснованно называют «арабским Дали», или это результат стараний Полины по его, как модно сегодня выражаться, позиционированию?
— Трудно так сразу ответить тебе, — сказала Капочка, — я должна посмотреть газетные вырезки, полистать журналы, которые привозила в разное время из Парижа. Приезжай как-нибудь вечерком, я подготовлю для тебя справочку по его творчеству.
За что я уважаю Капочку, так это за серьезный подход ко всему на свете. Даже к такой пустяковой просьбе. Так что, дорогой Абду, ты попал. Теперь я буду о тебе знать все.
К нашему разговору Капочка основательно подготовилась: на столе лежали распечатки статей о творчестве Абду, которые она любезно извлекла из заначек в своем компьютере. Несмотря на солидный возраст, Капочка была ярым поклонником технического прогресса. Никаких допотопных пишущих машинок «Ундервуд» или «Любава», исключительно «Пентиум». В Интернете она могла копаться часами — отсюда поразительная осведомленность по самым различным вопросам. Этакая хакерша пенсионного возраста.
Признаюсь, ничего выдающегося в этих статьях я не нашла. Зато поняла, откуда взялось это сравнение с Дали, о котором говорила Марьяша. Общеизвестно, что Сальвадор Дали еще при жизни стал мультимиллионером и он по праву занимает выдающееся место в истории рекламирования самого себя. Равных ему в этом не найти. Он был первым в истории XX века художником, ставшим при жизни бриллиантовым брендом, мифом столетия. Он сделал себя сам, опираясь на врожденные способности к живописи, неповторимое чутье, легкую «шизинку» и на свой союз с Галой Элюар. Абду, похоже, тоже возомнил, что он «safe-made-man». Конечно, масштабом поменьше, талантом поскромнее, зато с какой женщиной живет! Как и Гала, она русских корней и готова на все ради создания культа своего кумира.
Выдержки из статей светских французских журналов, которые Капочка любезно нашла для меня, были настолько дежурными и заказными, что окончательно убедили меня в том, что Абду как художник — посредственность, пытающийся скопировать что-то великое. В них содержалась пространная околохудожественная чепуха, щедро оплаченная Полиной. В общем, с Абду мне все ясно — парень поставил себе цель и с завидным упорством ее добивается. Для него важен результат, а какими средствами он будет достигнут — не важно. И даже если при этом придется ущемить Марьяшу в правах, он, пожалуй, и глазом не моргнет при этом. Да, этой девочке не позавидуешь…
Дела делами, но за это время я успела соскучиться по семейным тайнам графини Порошиной. Да и легкое беспокойство не покидало. А вдруг там все плохо? Жива ли Наталья Александровна, все ли в порядке с Марьяшей?
Опять же таинственный Абду никак не давал мне покоя. Неужели он и впрямь так ужасен? Может быть, Марьяша преувеличивает? Для успокоения совести позвоню-ка я Капочке, возможно, она его помнит.
Капитолина Константиновна очень удивилась моему вопросу, она ведь считала, что я давно уже брожу по Елисейским полям и наслаждаюсь ароматом жареных каштанов, которыми в «столице мира» торгуют на всех углах. Я не стала объяснять ситуацию с Марьяшей, просто сочинила историю о том, что звонила Порошиным, общалась по телефону с Нюшей. Так как Графиня больна, я не решилась на то, чтобы сейчас ехать к ним, перенесу свой визит на более подходящее время. А Абду мне интересен как художник. Наш шеф большой любитель экзотической живописи — вот я подумала, может быть, приобрести ему картину Абду, когда поеду в Париж. А то мы всей конторой вечно голову ломаем, что бы Артурчику на день рождения подарить. Действительно ли парень так талантлив, и его обоснованно называют «арабским Дали», или это результат стараний Полины по его, как модно сегодня выражаться, позиционированию?
— Трудно так сразу ответить тебе, — сказала Капочка, — я должна посмотреть газетные вырезки, полистать журналы, которые привозила в разное время из Парижа. Приезжай как-нибудь вечерком, я подготовлю для тебя справочку по его творчеству.
За что я уважаю Капочку, так это за серьезный подход ко всему на свете. Даже к такой пустяковой просьбе. Так что, дорогой Абду, ты попал. Теперь я буду о тебе знать все.
К нашему разговору Капочка основательно подготовилась: на столе лежали распечатки статей о творчестве Абду, которые она любезно извлекла из заначек в своем компьютере. Несмотря на солидный возраст, Капочка была ярым поклонником технического прогресса. Никаких допотопных пишущих машинок «Ундервуд» или «Любава», исключительно «Пентиум». В Интернете она могла копаться часами — отсюда поразительная осведомленность по самым различным вопросам. Этакая хакерша пенсионного возраста.
Признаюсь, ничего выдающегося в этих статьях я не нашла. Зато поняла, откуда взялось это сравнение с Дали, о котором говорила Марьяша. Общеизвестно, что Сальвадор Дали еще при жизни стал мультимиллионером и он по праву занимает выдающееся место в истории рекламирования самого себя. Равных ему в этом не найти. Он был первым в истории XX века художником, ставшим при жизни бриллиантовым брендом, мифом столетия. Он сделал себя сам, опираясь на врожденные способности к живописи, неповторимое чутье, легкую «шизинку» и на свой союз с Галой Элюар. Абду, похоже, тоже возомнил, что он «safe-made-man». Конечно, масштабом поменьше, талантом поскромнее, зато с какой женщиной живет! Как и Гала, она русских корней и готова на все ради создания культа своего кумира.
Выдержки из статей светских французских журналов, которые Капочка любезно нашла для меня, были настолько дежурными и заказными, что окончательно убедили меня в том, что Абду как художник — посредственность, пытающийся скопировать что-то великое. В них содержалась пространная околохудожественная чепуха, щедро оплаченная Полиной. В общем, с Абду мне все ясно — парень поставил себе цель и с завидным упорством ее добивается. Для него важен результат, а какими средствами он будет достигнут — не важно. И даже если при этом придется ущемить Марьяшу в правах, он, пожалуй, и глазом не моргнет при этом. Да, этой девочке не позавидуешь…
Глава 16
Лето было в самом разгаре: днем — палящее солнце, вечером солнце поласковее, ночью солнца не видно, но все равно светло. Знаменитые «белые ночи». Райское времечко для туристов и влюбленных. А для меня — время сплошной бессонницы. Не могу спать, когда за окном светло. Тяжелые темные портьеры не спасают — сна ни в одном глазу, организму хочется бодрствовать. В такие моменты я начинаю протирать рюмки и бокалы, перекладывать любимые старые журналы с одного места на другое. Или смотрю телевизор до полной отключки мозга. Зато потом на работе после обеда хожу как сонная муха. Вот они, пагубные последствия прекрасных «белых ночей».
К счастью, к лету работы в офисе становится намного меньше. Да и людей тоже — время для отпусков. Кабинеты пустеют, поток посетителей редеет. Для меня это время кайфа. Можно расслабиться, заняться переводами «для души» даже в рабочее время, пока девчонки из моего управления под самыми разными предлогами стараются улизнуть в близлежащие магазины, где в начале лета частенько случаются распродажи. Заветное слово «sale» в витринах магазинов притягивает их, как свет — мотыльков. Я в таких случаях не упрямлюсь, отпускаю девчонок, хотя понимаю, что это не делает мне чести, как начальнику управления. Даже Порецкий ругает меня за это, в последнее время особенно. Ему постоянно хочется поворчать на меня, придраться к чему-нибудь. Я не сразу сообразила, с чем это связано. Потом догадалась. Конечно, с Марьяшей. Вернее с тем, что от нее уже которую неделю ни слуху ни духу.
Понятно, что Мишаня чувствует себя полным идиотом — столько времени и сил потратил на розыск Екшинцевых, поехал за тридевять земель, чтобы помочь девчонке сориентироваться на месте, а она уехала в Париж и ни разу не позвонила. Забыла и про Мишаню, и про меня. А ведь, Мишка, похоже, надеялся. Хоть он и пытается изобразить полное равнодушие к данной особе, я вижу, что это не соответствует действительности. Понравилась ему Марьяшка, абсолютно точно понравилась. А особенно задевает его то, что она не «растаяла» при виде его распрекрасных глаз, как большинство девиц, а просто использовала его как опытного адвоката.
К счастью, к лету работы в офисе становится намного меньше. Да и людей тоже — время для отпусков. Кабинеты пустеют, поток посетителей редеет. Для меня это время кайфа. Можно расслабиться, заняться переводами «для души» даже в рабочее время, пока девчонки из моего управления под самыми разными предлогами стараются улизнуть в близлежащие магазины, где в начале лета частенько случаются распродажи. Заветное слово «sale» в витринах магазинов притягивает их, как свет — мотыльков. Я в таких случаях не упрямлюсь, отпускаю девчонок, хотя понимаю, что это не делает мне чести, как начальнику управления. Даже Порецкий ругает меня за это, в последнее время особенно. Ему постоянно хочется поворчать на меня, придраться к чему-нибудь. Я не сразу сообразила, с чем это связано. Потом догадалась. Конечно, с Марьяшей. Вернее с тем, что от нее уже которую неделю ни слуху ни духу.
Понятно, что Мишаня чувствует себя полным идиотом — столько времени и сил потратил на розыск Екшинцевых, поехал за тридевять земель, чтобы помочь девчонке сориентироваться на месте, а она уехала в Париж и ни разу не позвонила. Забыла и про Мишаню, и про меня. А ведь, Мишка, похоже, надеялся. Хоть он и пытается изобразить полное равнодушие к данной особе, я вижу, что это не соответствует действительности. Понравилась ему Марьяшка, абсолютно точно понравилась. А особенно задевает его то, что она не «растаяла» при виде его распрекрасных глаз, как большинство девиц, а просто использовала его как опытного адвоката.